ГЛАВА 19

Очень далёкое будущее

Монтана, центральные районы Новой Пангеи. Примерно 500 миллионов лет после настоящего времени.

I

Последняя вяло копалась в земле, надеясь отыскать скорпиона или жука. Она выглядела холмиком шерсти рыжего цвета на земле ржавого оттенка.

Это была плоская, сухая равнина тёмно-красного камня и песка. Земля словно была ободрана дочиста каким-то чудовищных размеров лезвием, а материнскую породу до медного блеска отполировал ветер. Когда-то к западу отсюда высились горы – сиреневато-серые конусы, дающие отдых глазам, утомлённым плоским однообразием. Но давным-давно ветер сточил все горы, оставив от них камни, рассеянные веером по равнинам, камни, которые сами бесследно рассыпались в пыль.

Через полмиллиарда лет после смерти последнего настоящего человека образовался новый суперконтинент. В нём преобладали пустыни, такие же красные, как древнее сердце Австралии, и он напоминал огромных размеров щит, лежащий на голубом лике Земли. В этой Новой Пангее не было никаких препятствий, никаких озёр или горных цепей. В настоящее время было неважно, куда идти: хоть с полюса на экватор, хоть с востока на запад. Повсюду всё выглядело совершенно одинаково. И повсюду была пыль. Даже воздух был полон красной пыли, которая оставалась в нём благодаря ставшим привычным делом песчаным бурям, которые превращали небо в купол цвета жжёного сахара. Картина больше напоминала Марс, чем Землю.

Но солнце превратилось в свирепый диск, изливающий жар и свет значительно сильнее, чем в прошлом. Любой наблюдатель-человек просто съёжился бы, избегая этого безжалостного небесного огня.

Когда солнце так сияло, жаркий воздух окутывал поверхность земли днём и ночью. Не было слышно ни звука, кроме шума ветра и царапанья немногочисленных живых существ, не было ощущения, что когда-то на этой красной планете всё было совсем иначе. Суша выглядела опустошённой – огромным пространством оглушительной тишины, сценой, которую покинули все актёры.

И в этом пустынном мире, глубоко под слоем пыли, которую раскапывала Последняя, захороненное под отложениями, накапливавшимися в течение полумиллиарда лет, под солью и песчаником Новой Пангеи, лежало место, которое было известно как Монтана. Последняя сидела не очень высоко над Хелл Крик – над тем местом, где кости матери Джоан Юзеб легли, наконец, рядом с костями динозавров и архаичных млекопитающих в отложениях, которые она так усердно раскапывала.

Последняя совершенно не представляла своего особого места в истории: это было выше её способностей понимать. Но она была одним из последних представителей своего вида.

Последняя возвращалась домой. Домом была яма, вырубленная в твёрдой породе. Она давала некоторую защиту от ветра. Здесь Последняя и её вид влачили своё жалкое существование.

Яма выглядела искусственным сооружением. Её дно было ровным, а поднимающиеся террасами стены – крутыми. В действительности яма была карьером, который люди вырыли глубоко в скальной породе за полмиллиарда лет до этого. Даже после того, как прошло столько времени, даже когда горы появлялись и исчезали, карьер сохранился в почти неповреждённом виде – немой памятник деятельности человека.

На дне ямы росли деревья, возвышаясь в гордом одиночестве, словно стражи, с сопровождающими их колониями термитов, торчащими вокруг них. Это были коренастые уродливые деревья с неопадающими игловидными листьями, неподвластными времени. Мало кто ещё жил здесь – лишь люди и другие симбионты деревьев, а также великое множество крохотных существ, которые копошились в пыли.

Пока Последняя слезала вниз по стенам ямы, ветер сменил направление и начал дуть с запада, со стороны внутреннего океана. Влажность постепенно возрастала. Наконец, вдоль разрушенных гор на западе начали собираться тяжёлые чёрные облака.

Последняя посмотрела на небо в западной стороне. За всю жизнь Последней здесь никогда не шли дожди. Многие облака, приходящие с далёкого океана, выпадали дождём значительно раньше, чем успевали добраться до мест вроде этого, далеко в сердце суперконтинента. Чтобы прорвать эту глубокую оборону засушливой равнины, нужен был действительно могучий шторм – чудовище, которое рождается раз в столетие. И именно он приближался сейчас. Это можно было почувствовать в воздухе – почувствовать, как что-то изменилось.

Люди поспешили обратно к своему Древу и начали карабкаться на его гостеприимные ветви. Да, они спешили, но, тем не менее, они передвигались вяло и медленно, словно плавали в плотном горячем воздухе.

В возрасте десяти лет Последняя выглядела как нечто вроде маленькой обезьянки. У неё были длинные конечности, тонкое туловище и узкие плечи: даже теперь у этих отдалённых потомков человечества сохранялся основной план строения тела приматов. Её хрупкое тело покрывала густая шерсть ярко-рыжего цвета, похожая на цвет песка. У неё была маленькая голова с большим лбом и подвижным, выразительным лицом, которое выглядело в достаточной степени человеческим. Маленькие складки кожи, очень похожие на веки, могли закрывать её уши, нос, задний проход и влагалище, чтобы удерживать драгоценную влагу. Её лоб был вздут – он выглядел, словно в ходе эволюции у её вида заново появился крупный передний мозг, как в эпоху человека, но за этим лбом была лишь губчатая кость – обширная система пазух, которые работали как система охлаждения, спасая её мозг от перегрева.

Хотя она полностью выросла, её тело сохраняло детские очертания. Последняя функционально была самкой – люди по-прежнему рождали детей – но мужчин больше не было и понятие пола было бессмысленно. У неё совсем не было не только грудей, но даже рудиментарных сосков. В настоящее время материнское молоко больше не требовалось, равно как не требовалась сложная суперструктура крупного мозга. Обо всём, в чём ты нуждаешься, заботилось Древо.

И она не была двуногой. Это было ясно видно, когда она двигалась обратно к Древу: её руки и ноги были предназначены для раскачивания и лазания, а ступни – для схватывания, а не для ходьбы в вертикальном положении. От того особого эксперимента с локомоцией давно уже полностью отказались. По сравнению со своими предками она была медленной и апатичной, как и весь её вид.

На Древе Последняя разыскала свою дочь.

Сложенный из листьев кокон младенца лежал в изгибе одной из нижних ветвей. Пряди оранжевых волос закрывали вздутый лоб маленькой девочки, которая покоилась в безопасности, завёрнутая в мягкий белый пух. Пока сок Древа струился по бледному тяжу чревного корня, который, словно червь, проник в её живот, дитя ворочалось и бормотало, сунув крошечный большой палец себе в рот, и смотрело растительные сны.

Что-то тут было не так. Последняя не обладала большими способностями к анализу, но её инстинкт был безошибочным. Она ткнула пальцем в спутанную рыжую шерсть на маленьком животе ребёнка и пригладила пушистую, похожую на вату, выстилку кокона. Маленькая девочка заскулила, повернувшись во сне, не открывая глаз. Ничего из того, что сделала Последняя, не заставило уйти её ощущение неправильности всего происходящего. Оставаясь в сомнении, она осторожно вернула стенки кокона на место.

Ветер усилился, словно чудовищный выдох.

Последняя забралась по гостеприимным ветвям Древа повыше. Она торопливо стянула стенки собственного кокона вокруг тела, плотно сдвинув листья. Листья были толстыми и жёсткими, словно листы кожистой брони. Другие делали то же самое – люди заворачивались в коконы на ветвях, и создавалось впечатление, будто на Древе внезапно выросли огромные чёрные плоды.

В вышине плыли облака, смягчая яростный жар слишком горячего солнца. Последняя глядела во все глаза. В нынешние времена любопытство было не таким уж и востребованным качеством, потому что мир мало чем различался в разных местах и в разное время. Но сегодня различия всё же проявились. Она никогда не ощущала воздух таким влажным, тяжёлым и гнетущим, как сейчас, и никогда не видела чёрных туч, которые клубились и сгущались, как эти.

И в последний момент перед тем, как на землю хлынул ливень, она мельком заметила нечто новое.

На сточенной временем равнине высилась сфера. Она была вдвое больше её роста. Она не была ни синей, как вечернее небо, ни красновато-бурой, как земля, ни цвета песка и грязи, как большинство существ в мире. Вместо этого она была окрашена в мерцающую смесь фиолетового и чёрного – цветов ночи.

Этот странный день таил в себе что-то необычное. Она была удивлена находкой, но оставалась не в силах постичь её смысл. Однако Последняя чувствовала, что эта новая вещь была не из её мира. И в этом она была права.

Но вот сверкнула молния, и Последняя, захныкав, спрятала лицо в зелени. Листья плотно закрылись вокруг неё, не оставляя ни единого просвета. В тёплой темноте воздух стал влажным и создавал ощущение покоя. Но, когда появился чревный корень, тыкаясь в похожее на клапан отверстие на её животе чуть ниже пупка, она отодвинула его в сторону. Она пришла сюда в поисках защиты; сегодня ей нечего было дать Древу.

А потом обрушилась буря.

Ветер и пыль шли с запада, словно красная стена. Высохшие растения были размётаны в клочья. Даже редко растущие, величественные Древа пошатнулись, а часть их ветвей сломал и унёс ветер. Люди и другие симбионты были вытряхнуты из своих коконов и испуганы до крайности.

Первые несколько капель дождя, врезавшихся в землю, словно пули, возвестили о начале сильнейшего ливня. Дождь был настолько силён, что он даже начал разрушать твёрдую, словно камень, поверхность древних термитников. Здесь не было ничего, что могло поглотить воду, никакой травы, чтобы скрепить голую землю. За считанные минуты вода забурлила в каждом высохшем овраге и русле. Огромная грязная волна водопадом обрушилась в карьер. Вокруг корней деревьев кипела бурная вода, окрашенная грязью в красноватый цвет.

Но дождь прошёл так же быстро, как и начался. Облака рассеялись, уходя дальше в сердце суперконтинента. Потоп быстро уходил, впитываясь в выжженный песок.

Такой бури не было с тех пор, как в первый раз открыла свои глаза мать Последней. Ничто из опыта Последней не подготовило её к такому катастрофическому ливню. Но Древо всё понимало, в своей медленной растительной манере.

Даже когда Последняя, пребывая в шоке, сжималась в своём коконе, она ощущала, как пульсирует вокруг неё кожистая обёртка. Она стремилась оставаться здесь, во влажной тьме, а не сталкиваться с тем, что происходит за окружающими её стенами. Но ей пришлось ощущать себя неловко и беспокойно. Древо хотело, чтобы она выбиралась наружу и шла заниматься своими делами.

Последняя упёрлась спиной в стенку кокона и толкнула её. Листья отделились друг от друга с сырым чмокающим звуком. Она кувырком свалилась с Древа и шлёпнулась в грязь.

Вокруг неё с Древа падали люди. Они пробовали ходить на двух ногах и на четвереньках. Грязь ощущалась очень странно: она была тяжёлым, липким, тёмно-красным веществом, которое цеплялось за их ладони и ступни.

Яростное солнце вновь засияло, и грязь уже начала сохнуть, вода испарялась в воздух, а земля спекалась. Но в эти редкие минуты земля наполнилась какофонией шума и движения. Со скоростью, видимой простым глазом, из грязи лезли усики, листья и даже цветы. Они появились из семян, которые лежали в состоянии покоя целый век. Вскоре начали лопаться коробочки. Словно крошечные артиллерийские орудия, они выстреливали в воздух новые семена. Целые циклы воспроизводства заканчивались в течение считанных минут.

Из своих коконов, спрятанных в потайных местах, появились насекомые, спешащие исполнить брачный танец и спариться вблизи временных водоёмов. На земле было ещё больше насекомых – муравьи, скорпионы, тараканы, жуки и их более видоизменившиеся виды-потомки. Многие из муравьёв поедали листья, и Последняя видела, как их длинные цепочки маршировали туда и обратно между расцветающими растениями и гнёздами, стаскивая к себе кусочки растений.

И было много, очень много мелких ящериц. Их было трудно разглядеть – настолько хорошо их красноватая шкурка сливалась с цветом земли. Они охотились повсюду. Некоторые из них не придумали ничего умнее, чем просто сидеть с открытым ртом возле колонн муравьёв, ожидая, пока неуклюжие насекомые не наткнутся на них.

Одно маленькое и крепкое растение, похожее на кактус, шар из кожистых покровов и защитных шипов, вытянуло свои верхние корни из почвы, бросая глубокую и протяжённую корневую систему. На корнях, которые дрожали, словно неуклюжие ноги, оно вразвалку полезло к ещё текущей воде. Оказавшись там, ходячее растение опало в грязь, как будто тяжело выдохнув. Слабые растительные мускулы, которые обеспечили его короткое путешествие, начали немедленно растворяться, а новые корни стали внедряться в мокрую землю.

По всей яме люди поедали внезапно появившееся угощение в виде растений, рептилий, амфибий и насекомых. Среди них были главным образом взрослые особи: в эти скудные времена дети были редкостью: Древо следило за этим.

Последняя, первый раз в жизни видевшая ливень, глазела на всё это, разинув рот.

Похожее на лягушку существо выбралось из земли. Оно запрыгало и отправилось к ближайшему из временных водоемов, где прыгнуло в воду и начало громко квакать, призывая к себе появляющихся вслед за ним самок. Вскоре водоём наполнился безумным плеском брачующихся земноводных. Последняя схватила одну из лягушек. Та была похожа на слизистый мешочек, наполненный водой. Она сунула её себе в рот. В какой-то миг она ощутила её холод, её сердце, стучащее у неё на языке, как будто испытывая разочарование в том, что её вековое ожидание в коконе из отвердевшей грязи грозило закончиться так бесславно. Затем она откусила, и восхитительные вода и солёная кровь брызнули ей в рот.

Но водоёмы уже высыхали, а вода с шипением уходила в выжженную землю. Из икры лягушек вывелись головастики, которые, претерпевая быстрый метаморфоз, откармливались водорослями, крошечными креветками и друг другом. Они тучами вылезали из воды вслед за родителями, и их расхватывала масса крохотных ящериц, охваченных трепетом пищевой лихорадки. Но молодые лягушки уже зарывались в грязь, строя для себя выстланные слоем слизи камеры, в которых они будут десятки лет ждать следующей бури; их кожа затвердеет, а обмен веществ из-за высыхания замедлится до полной остановки жизненных процессов.

Теперь люди далеко разбрелись по кормовой территории. Некоторые несли тяжёлые семена Древа – огромные стручки размером со свою собственную голову. Как и для лягушек, для Древа этот странный день был той самой выпадающей раз в сто лет возможностью дать семена нового поколения, которые для него посадят его армии симбионтов.

Последняя увидела Кактуса, которая преследовала маленькую шуструю ящерицу с толстым хвостом, полным запасённого жира.

Кактус родилась примерно в то же самое время, что и Последняя, и по мере роста они вместе познавали мир, делясь друг с другом, конкурируя и устраивая драки. Кактус была маленькая и круглая. Это было необычно для её людей, которые в целом были тощими и обладали длинными конечностями, чтобы эффективнее отводить тепло своего тела – и у неё был колкий характер: вот уж точно, как у кактуса. Кактус была кем-то вроде компаньона, даже сестры, но уж точно не подругой Последней. Чтобы назвать кого-то другом, нужно было обладать способностью понимать чужую точку зрения, а эта способность была давно уже утеряна. В эти дни у людей не было друзей – никаких друзей, кроме Древа.

Последняя хотела побродить вместе с Кактусом, но ей пришлось отложить эту затею. Ей внезапно очень захотелось соли. Это было сообщение, переданное ей Древом посредством органических химических соединений, которыми оно кормило Последнюю, пока та находилась в коконе. Древу была нужна соль. И первейшей задачей для Последней было отыскать её. Она помнила, где были соляные отложения – в нескольких сотнях метров отсюда, и беспомощно отправилась в ту сторону.

Но в той стороне находилась сфера – этот таинственный шар чёрного и фиолетового цвета, который тихо опустился среди кишащего жизнью пейзажа.

Последняя колебалась, разрываясь между противоречащими друг другу позывами. Она знала, что сфера была неправильной вещью. Огромная волна человеческого разума давно уже схлынула, но люди сохранили хорошее понимание земли, её географии и ресурсов: результативность в сборе пищи была жизненно важным навыком, если приходится искать еду и воду в этой безнадёжно сухой местности. Так что она очень хорошо понимала, что сферы не должно быть здесь. Но это был путь, ведущий к соли.

Несмотря на то, что на душе у неё было нелегко, Последняя отправилась в путь.

Солонец был почти у подножия сферы. Она видела, как грязь прилипла к её странно сверкающей поверхности. Она попробовала не обращать внимания на сферу, и начала скрести липкую грязь.

Недостатка в соли не было. Сто миллионов лет назад, когда континенты сложились в своём танце в эту Новую Пангею, поверх значительной части Северной Америки образовалось обширное внутреннее море. Оно было отрезано от океана, и от него остались лишь разбросанные по земле озёра рассола. Но это исчезающее море оставило после себя обширные пласты соляных отложений – сверкающую равнину, которая простиралась на сотни километров. Соляные пласты были покрыты обломками, вымывавшимися из остатков гор, подвергшихся быстрой эрозии, и теперь оказались захороненными под метровой толщей ржаво-красного песка, но по-прежнему находились на своём месте.

Вскоре Последняя выкопала яму на глубину вытянутой руки и стала вытаскивать горстки грязи с примесями серовато-белой соли. Она жевала грязь, позволяя кристаллам соли растворяться у неё во рту, и сплёвывая песок. Собрав в своём животе запас соли для дальнейшей передачи Древу, Последняя освободилась от своего принуждения.

И снова обратила внимание на сферу. Она уже передвинулась с того места, где Последняя впервые увидела её. И она парила над землёй: под ней можно было разглядеть просвет шириной в палец.

Последняя приблизилась к сфере, опираясь на ступни и костяшки пальцев, и в её глазах светилось тусклое любопытство. Она почти не боялась. В её пустынном мире было мало чего-то нового. И аналогичным образом было мало угроз. Среди пейзажа, ровного, как поверхность стола, хищникам приходилось с большим трудом подкрадываться даже к самой медлительной и тупой добыче.

Она осторожно погладила поверхность сферы кончиком пальца. Та была ни тёплой, ни холодной. Она была гладкой, гораздо более гладкой, чем всё, что она ощущала до этого. Волосы на её руке поднялись дыбом, как будто наэлектризованные. И она могла ощутить какой-то запах, похожий на воплощение самой пустыни: электрический запах гари, горения и сухости.

Запах опалённого металла в действительности был результатом воздействия сильного вакуума: это было наследие космоса.

Покончив со сбором пищи, люди один за другим возвращались к Древу, залезали на его ветви и плотно заворачивались в листья.

Последняя обернула кожистые листья вокруг своего тела. Чревный корень быстро выполз, тыкаясь в поисках клапана на её животе, и проник в неё, словно вновь отросшая пуповина. Когда её насыщенные солью жидкости начали поступать в Древо, Последняя получила в награду успокаивающее ощущение безопасности, мира и лёгкости. Это настроение было вызвано химическими соединениями, которые проникали в её тело, когда она обменивала свою кровь на сок Древа, но из-за этого оно не становилось менее приятным. Это было её единовременное вознаграждение за кормление Древа, а вот долговременной наградой была сама её жизнь. Древо не могло просто брать, не давая ничего взамен. Ни послечеловек, ни Древо не были паразитами друг для друга. Это был истинный симбиоз.

Но что-то было не так. Последняя ощущала себя скованной, невыразимо обеспокоенной.

Пусть даже тёплый сок затуманил её голову зелёной сонливостью, она продолжала думать о том, как дитя лежало в своём коконе, держа большой палец во рту, а перед ней извивался чревный корень. Что-то было неправильно. Об этом ей говорили все инстинкты.

Сок начал ещё сильнее пульсировать в её кишечнике, и усыпляющие соединения поступали в её тело. Эта ударная инъекция означала, что Древо хотело, чтобы она оставалась здесь, где была, в безопасности своего кокона. Но её всё ещё тревожило это ноющее осознание неправильности происходящего.

Она вытянула чревный корень из своего живота и с силой оттолкнулась плечами и ногами. Кокон лопнул и раскрылся, она кувырком полетела на землю.

На миг её ошеломили свет и тепло. Хотя было ещё светло, солнце уже стояло низко. Внутри кокона время текло в ином темпе, нежели в мире снаружи – темп задавало само Древо. Но земля была твёрдая и покрытая слоем пыли. За исключением нескольких отметин от капель дождя, бури как не бывало.

Вокруг никого не было. Все коконы были закрыты – все, кроме одного. Кактус разглядывала её, высунув маленькую голову из своего наполовину запечатанного кокона. Бросив на неё игривый взгляд, Кактус выбралась из обернувших её листьев и легко кувыркнулась на землю, оказавшись рядом с Последней.

Чувство беспокойства у Последней всё возрастало.

Она поспешила вокруг основания Древа и нашла кокон своего ребёнка, покоящийся в изгибе низко растущей ветки. Но он был плотно закрыт и не поддавался, когда она пробовала раскрыть его. Воспринимая это как некую игру, Кактус присоединилась к ней. Они вдвоём просунули пальцы в швы между плотно прилегающими друг к другу листьями, напрягаясь, растаскивая их и хрюкая.

Если бы это было нужно человеку, он бы воспользовался инструментами, чтобы вскрыть эту оболочку. Но такого больше не происходило. Искусство изготовления инструментов было утрачено, все творения рук человеческих давно уже разрушились, за исключением нескольких галечных орудий питеков, захороненных в безвестных слоях отложений. А Последняя и Кактус явно не проявляли успехов в решении необычных проблем, поскольку в своём плоском мире они сталкивались лишь с единичными проявлениями чего-то нового.

В итоге, однако, кокон раскрылся с лёгким хлопком.

Там лежал ребёнок Последней, по-прежнему запелёнатый в белый ватообразный материал внутренней части кокона. Но Последняя сразу же увидела, что слой ватообразного материала стал ещё толще. Он покрыл собой лицо ребёнка, и его усики пролезали в её рот, нос, глаза и уши.

Кактус вздрогнула с выражением отвращения на лице.

Они обе знали, что это означало. Они видели это раньше. Древо убивало ребёнка Последней.

Новая Пангея.

Через сто миллионов лет после того, как Память легла в свою безымянную могилу, Америки начали двигаться обратно на восток. По мере того, как закрывалась Атлантика, Африка, дрейфовавшая на север от экватора, в ходе своего движения толкала Евразию ещё дальше на север. Тем временем Антарктида плыла на север, чтобы столкнуться с Австралией, и этот вновь объединившийся материк начал толкать Евразию с востока. Так и родился новый суперконтинент. Африка была центральной равниной нового объединения земель, обе Америки давили с запада, Евразия с севера, а Австралия и Антарктида с востока и юга. Во внутренних районах материка, которые были далеки от смягчающего климат влияния океанов, сложились суровые условия – обжигающе горячее и засушливое лето и убийственно холодная зима.

Все препятствия для расселения были ликвидированы. Когда растения и животные мигрировали во всех направлениях, возникла отвратительная неразбериха. Это было пугающее подобие великого всемирного смешения, которое устроили люди во время тех немногих тысячелетий своего господства на планете – и так же, как было раньше, единый мир был обеднённым миром. Последовали быстрые волны вымираний.

Время шло, и положение дел становилось только хуже.

Новый суперконтинент сразу же начал стареть. Обширные тектонические столкновения взрастили новые горы, а когда они разрушались, их обломки обогатили равнины химическими питательными веществами вроде фосфора. Но сейчас не происходило никаких новых процессов горообразования, никакого нового подъёма суши. Последние горы стёрлись до основания. Дождевая вода и грунтовые воды, просачиваясь сквозь почву, выщелочили последние питательные вещества, и когда они пропали, нечему было их заменить.

Отложились новые пласты красного песчаника – ржаво-красные, такие же красные, какими были безжизненные марсианские пустыни – это был знак отсутствия жизни, знак эрозии и ветра, жары и холода. Суперконтинент превратился в обширную тёмно-красную равнину, которая тянулась на тысячи километров и была отмечена лишь стёртыми остатками последних гор.

Тем временем снижение уровня океана обнажило мелководные континентальные шельфы. Когда они высохли, начался быстрый процесс выветривания, забирающий кислород из воздуха. На суше множество животных просто задохнулось насмерть. А в океанах, когда сгладился температурный градиент между полюсами и экватором, замедлилась циркуляция воды. Вода застаивалась.

И на суше, и на море целые виды уходили в небытие, словно листья опадали с осеннего дерева.

В усыхающем мире привычные конкурентные игры хищника и добычи больше не были такими успешными. Миру не хватало энергии на поддержание существования больших и сложных трофических сетей и пищевых пирамид.

Вместо этого жизнь вернулась к гораздо более древним стратегиям.

Совместное выживание было таким же старым решением, как сама жизнь. Даже клетки тела Последней были результатом слияний более примитивных форм. Древнейшие бактерии были простыми существами, жившими за счёт серы и жары адских условий ранней Земли. Для них появление цианобактерий – первых фотосинтезирующих организмов, которые использовали солнечный свет, чтобы превратить двуокись углерода в углеводы и кислород – было бедствием, поскольку химически активный кислород был смертельным ядом.

Те, кто выжил, выиграли благодаря объединению усилий. Пожиратели серы объединились с другой примитивной формой – свободноживущим плавающим организмом. Позже в этот союз вошла бактерия, дышащая кислородом. Триединая сущность – пловец, потребитель серы и специалист по кислородному дыханию – приобрела способность к размножению путём деления клетки и могла захватывать пищевые частицы. Во время четвёртого поглощения некоторые из растущих комплексов захватили ярко-зелёные фотосинтетические бактерии. Результатом этого стало появление плавающих зелёных водорослей, предков всех растительных клеток. И история продолжалась.

На протяжении всей эволюции жизни происходило множество объединений, даже генетического материала. Сами люди – и их потомки, в том числе Последняя – были похожи на колонии совместно действующих живых существ, от полезных бактерий в их кишечниках, которые обрабатывали пищу, до поглощённых целые эоны тому назад митохондрий, который обеспечивали энергией сами их клетки.

Так это было и сейчас. Интуитивная догадка Джоан Юзеб, высказанная давным-давно, оказалась верной: так или иначе, но будущее человечества лежало в области сотрудничества, как друг с другом, так и с окружающими их существами. Но она никогда не смогла бы предсказать одного – каким было окончательное проявление этого сотрудничества.

Древо, отдалённый потомок баранца из времён Памяти, довело принцип сотрудничества и распределения благ до крайности. Теперь Древо не могло выживать без термитов и других насекомых, которые доставляли питательные вещества к его глубоким корням, и без пушистых ясноглазых млекопитающих, которые добывали для него воду, пищу и соль, а также сажали его семена. Даже его листья, строго говоря, принадлежали другому растению, которое жило на его поверхности и питалось его соком.

Но аналогичным образом и симбионты, в том числе послелюди, не мог выжить без поддержки со стороны Древа. Его жёсткие листья защищали их от хищников, от иссушающе жаркого климата, и даже от «ливней века». Сок подавался через чревные корни – ровно так же, как само Древо забирало причитающиеся ему питательные вещества, по тем же самым проводящим путям: младенцев не кормили грудью, их пеленало и вскармливало посредством этой растительной пуповины само Древо. Сок, который всасывался из глубочайших пластов, содержащих грунтовые воды, поддерживал их жизнь по время самых суровых засух, терзавших суперконтинент, и ещё этот сок, насыщенный полезными химическими соединениями, излечивал их раны и болезни.

Древо играло свою роль даже в воспроизводстве людей.

Сексуальные отношения всё ещё сохранялись – но они были исключительно гомосексуальными, потому что сейчас остался только один пол. Секс служил исключительно для укрепления социальных связей, для удовольствия и отдыха. Людям больше не был нужен секс для размножения, и даже для объединения генетического материала. Всё это делало Древо. Оно забирало в свой сок жидкости тела от одного «родителя» и, распределяя их по всей своей могучей массе, смешивало их и доставляло в тело другого «родителя».

Однако люди по-прежнему рожали сами. Последняя сама родила младенца, который теперь лежала в своей лиственной колыбели. Это наследие, узы между матерью и ребёнком, оказалось слишком существенным, чтобы от него можно было отказаться. Но уже больше не приходилось кормить своего ребёнка, ни грудью, ни как-то иначе. Всё, что следовало дать своему ребёнку – это внимание и любовь. Его больше не приходилось растить. Всё это делало Древо посредством органических процессов, протекавших в его лиственных коконах.

Конечно, отбор по-прежнему действовал – но своеобразно. Только те индивидуумы, которые хорошо взаимодействовали с Древом и друг с другом, были окружены его заботой, и им позволялось внести свой вклад в циркулирующий по Древу поток зародышевого материала. Больные, слабые и уродливые удалялись с растительной безжалостностью.

Такое тесное сближение биологии растения и животного могло бы показаться маловероятным. Но при достаточном количестве времени адаптация и отбор смогли превратить хрипло дышащую воздухом лопастепёрую рыбу в динозавра, человека, лошадь, слона или летучую мышь – и даже в кита, обратно в рыбообразное существо. По сравнению с этим соединение людей и деревьев посредством пуповины было достаточно тривиальным образчиком конструирования.

В мифах исчезнувшего человечества встречался своего рода предвестник этого нового уклада жизни. Легенды Средневековья о Тартарском барашке рассказывали о баранце – дереве, внутри плодов которого, как считалось, находились крохотные ягнята. Все легенды человечества сейчас уже были забыты, но история о баранце, о слиянии животного и растения, отозвалась странным эхом в эти далёкие времена.

Но у всего была своя цена, как всегда. Сложный симбиоз с Древом вверг постлюдей в своего рода застой. Через какое-то время тела Последней и её вида приобрели специализацию к существованию в условиях жары и сухости, упростились и стали функционировать успешнее. Как только установилась эта ключевая связь, Древо и люди стали настолько хорошо приспособленными друг к другу, что утратили способность к быстрым изменениям.

С тех пор, как змеящиеся пуповины начали проникать червями в глубины животов послелюдей, с тех пор, как люди впервые воспользовались защитной оболочкой из листвы баранца, двести миллионов лет пролетели незамеченными.

Но даже сейчас, после того, как прошло столько времени, симбиотические связи оставались слабыми по сравнению с более древними силами.

В своей медленной растительной манере Древо пришло к выводу, что люди пока не могли позволить себе ещё одного ребёнка. Младенец Последней рассасывался – её вещество возвращалось Древу.

Это был древний расчёт: в трудные времена выгоднее было пожертвовать уязвимыми молодыми особями и поддержать жизнь зрелых индивидуумов, которые могли бы размножаться, когда условия станут лучше.

Но дочка был уже почти такого возраста, когда она могла сама прокормить себя. Ещё немного, и она дожила бы до самостоятельной жизни. И это был ребёнок Последней: первый, кого она родила, и возможно, единственный, кого ей вообще будет позволено иметь. Древние стремления враждовали друг с другом. Эта борьба одного инстинкта против другого была ошибкой адаптации.

Это был первобытный расчёт, древняя история, повторявшаяся вновь и вновь, во времена Пурги, Юны и бесчисленных прародительниц, затерянных во тьме, которых даже трудно представить себе. Но даже сейчас, в конце времён, дилемма так жестоко жгла мозг Последней, словно она только что родилась в адском пламени.

Решение было принято за считанные мгновения. В итоге связь матери и ребёнка победила обязательства, возникающие у симбионтов по отношению друг к другу. Она погрузила руки в ватообразный материал и вытащила своего ребёнка из кокона. Она вытянула чревный корень из детских кишок и убрала клочки белого волокна из её рта и носа. Ребёнок открыл рот с чмокающим звуком и стал вертеть головой в разные стороны.

Кактус с удивлением наблюдала за этим. Последняя стояла с открытым ртом, тяжело дыша.

И что теперь? Стоя и держа в руках ребёнка – воспротивившись Древу, которое давало ей жизнь – Последняя была предоставлена сама себе, находилась за рамками инстинкта или опыта. Но Древо пыталось убить её ребёнка. У неё не было выбора.

Она сделала шаг от Древа. Затем ещё шаг. И ещё.

Пока она бежала, бежала мимо того места, где рылась в поисках соли – сейчас сфера пропала, исчезла из её памяти – она продолжала сжимать в руках своего ребёнка, а когда добралась до стены карьера, взобралась по ней наверх в один миг.

Последняя оглянулась назад, на большую яму, на её дно, утыканное мрачными, безмолвными силуэтами баранцовых деревьев. А рядом с ней была Кактус, бежавшая за нею с усмешкой неповиновения.

II

Земля была пустынной. Здесь росло несколько невысоких деревьев, а ещё кусты с твёрдой, как камень, корой и с игловидными листьями, и кактусы – мелкие и крепкие, как камешки, и вооружённые длинными колючками, снабжёнными токсином. Защищая свою воду, эти растения превратились в маленькие сгустки агрессии, и Последняя и Кактус знали, что лучше рисковать лишний раз, если в этом нет крайней необходимости.

Приходилось смотреть, куда ставишь ногу или руку.

В тёмно-красном грунте пустыни были ямы. Они были ярко-красного цвета, немного похожие на цветы, едва различимые на фоне красной почвы, но в их центре зияла тьма. Глупые ящерицы и амфибии, и даже случайные млекопитающие могли неосторожно скатиться в эти терпеливо ждущие западни – и они больше никогда не выбрались бы из них, потому что эти ямы были ртами.

Эти смертельные утробы принадлежали существам, которые жили в узких норах под землёй. Бесшёрстные и безглазые, с лапами, редуцированными до похожих на плавники царапающих обрубков с когтями для рытья песка, это были грызуны – одни из последних остатков великих династий, которые некогда правили планетой.

Это время открытых пространств и отсутствия укрытий не благоприятствовало крупным хищникам, и те, кто выжил, вынуждены были искать новые стратегии. Неистовая активность и общительность их предков были давно забыты, и эти роющие крысо-рты проводили свою жизнь в норах в земле, ожидая, пока кто-нибудь не свалится им в рот. Крысо-рты, ограждённые от климатических крайностей и выбирающиеся из своих нор лишь при необходимости спариваться, отличались медленным обменом веществ и очень маленьким мозгом. Они мало что требовали от жизни и были по-своему довольны ею.

Но таким умным существам, как Последняя и Кактус, было нетрудно избежать крысо-ртов. Спутницы двигались бок о бок.

Спутницы добрались до небольшого оврага. Он был почти засыпан: ливень набил его галькой и камнями. Но по нему ещё текла струйка илистой воды. Последняя и Кактус присели, Последняя придержала своего ребёнка, и они погрузили лица в воду, с благодарностью глотая её.

Здесь, среди влажности, Последняя нашла зелень. Это было нечто вроде листьев – распростёртое по земле, тёмное, слегка волнистой формы. План его строения был очень древним, слишком примитивным даже для того, чтобы уметь тянуться к свету. Фактически это был потомок печёночных мхов, почти не изменившийся с течением времени, едва модифицированная копия одного из первых растений, которые когда-либо колонизировали сушу – сушу, которая не слишком сильно отличалась на вид от этого сурового места. Времена изменились, и печёночник нашёл себе место для жизни. Движимая любопытством, Последняя отщипнула листья от скалы, за которую они цеплялись, пережевала их – они были восковыми и липкими – и поцеловала своего ребёнка, позволив кусочкам листьев перетечь в её рот. Дочка прожевала их с сосущим шумом, при этом её маленькие глазки поворачивались из стороны в сторону.

Рядом с одним из похожих на камешки кактусов Последняя заметила жука с серебристой спинкой, который старался протолкнуть высушенный шарик экскрементов по миниатюрной расщелине. У Последней быстро созрело решение схватить жука.

Но, как только жук прополз мимо тени кактуса, нечто крошечное и тёмно-красное кинулось из темноты. Это была ящерица, длиной меньше мизинца Последней, а её голова была гораздо меньше, чем сам жук. Тем не менее, ящерица сомкнула свои челюсти на заднем конце копошащегося жука. Последняя смогла расслышать тихий хруст: жук махал ногами и антеннами, но не мог освободиться. Когда вспышка энергии у ящерицы угасла, она растопырила большие, похожие на паруса веера на своих шее и лапах. Охлаждающие веера заставили ящерицу выглядеть вдвое больше её размера в покое, хотя её красный цвет служил хорошим камуфляжем на фоне пыли Пангеи. Защитив себя от перегрева, она начала медленный и потрясающе приятный процесс высасывания солоноватых внутренностей жука из его панциря.

Но ей не дано было насладиться этой роскошью. Словно из ниоткуда на сцену выбежала маленькая птичка. У неё были чёрные перья, а крылья были рудиментарными обрубками, скрытыми под кожей – она была нелетающей. Без колебаний и со смертоносной точностью птица поразила ящерицу жёлтым клювом, полным крошечных зубов. Ящерица выпустила жука и попробовала извернуться и скрыться под кактусом, свернув свои веера-паруса. Но птица схватилась за один из парусов и выволокла ящерицу обратно на свет, встряхивая её крохотное тело.

Искалеченный жук уползал, но лишь для того, чтобы маленькая лапка Кактуса выкопала его и сунула в рот.

Вокруг было множество птиц: эта великая и древняя группа обладала слишком хорошими способностями к адаптации, чтобы не суметь найти места даже в этом суровом, сильно изменившемся мире. Но в настоящее время мало птиц умело летать. Зачем летать, если не от кого было спасаться, и зачем куда-то мигрировать, если в другом месте всё было ровно таким же, как и здесь? Поэтому птицы остались на земле и, сильно сократившись в размерах, приняли разнообразный облик.

Тем временем из-под кактуса выскочили другие ящерицы, потревоженные нападением птицы. Их было множество, но все они были мельче, чем парусный вид, пойманный птицей, мельче, чем ноготь самой Последней. Последняя видела, что они были такими крохотными, что должны были карабкаться по гальке и неровностям в грязи, словно это были холмы и долины. Их дневной сон был потревожен, поэтому они сновали во всех направлениях в поисках укрытия среди камней и гальки.

Последняя, очарованная, наблюдала за ними.

По мере того, как продолжалось великое иссушение новой Пангеи, крупные виды ушли со сцены. Нигде среди бесплодной пустоты суперконтинента не было места, чтобы могло спрятаться существо размером с Последнюю, которая была значительно мельче газели или льва. В самой тяжёлой весовой категории древняя игра хищника и добычи прекратилась.

Но новая экосистема более мелких существ процветала. Под ногами у Последней были норы среди камней, расселины в песке, отверстия в стволах баранцового дерева, переплетения корневых систем. Даже самый плоский ландшафт обладает своей топографией, и на нём можно скрываться от хищников или ожидать добычу, скрываясь в засаде, или просто спрятаться и сторониться остального мира – если быть достаточно мелким.

Мир мелких размеров был по-прежнему полон возможностей, но это был мир, в значительной степени исключавший возможность жизни в нём теплокровных существ.

Все теплокровные должны были поддерживать высокую температуру своего тела. Но здесь существовали свои ограничения: сколько теплоизолирующих шерсти и жира можно нарастить до того, как превратишься в маленький неподвижный пушистый шарик, насколько быстрый пульс можно выдержать. Последние представители уменьшающегося в размерах кротового народа с крошечными, неистово бьющимися сердцами, были всего лишь один сантиметр в длину. Но длина, измеряемая сантиметрами, всё ещё была огромной. Перед теми, кто был мельче, открывался широкий выбор мест обитания и вариантов образа жизни.

Но все эти ниши заняли насекомые, рептилии и амфибии. Мелкие и худощавые, холоднокровные существа скрывались от солнечного жара и ночного холода под камнями и в тени деревьев и кактусов. В горстке грязи теперь можно было отыскать крошечных, прекрасно сформированных потомков лягушек и саламандр, змей и даже бесконечно выносливых крокодилов. Был даже крошечные двоякодышащие рыбы, крохотные серебристые существа, торопливо приспособившиеся к жизни на суше, когда высохли внутренние воды. На этом величайшем континенте господствовали мельчайшие из животных.

Без поддержки Древа такие крупные теплокровные млекопитающие, как послелюди из вида Последней, никогда не смогли бы выживать так долго. Они были как воспоминание о более лёгких для жизни временах, совсем неуместные в этой едва пригодной для жизни среде. Поскольку Земля неуклонно нагревалась, поскольку продолжалось великое иссушение, даже сообщества, сложившиеся вокруг Древ, усыхали и гибли одно за другим. И всё же они были здесь: здесь ещё была Последняя, самое последнее звено в великой цепи, протянувшейся назад во времени через сотню миллионов прародительниц, которые преобразовались и изменялись, любили и умирали, вплоть до самой Пурги, и теряющей свои очертания в ещё более глубоком прошлом.

Последняя и Кактус наблюдали, как крошечные существа копошились в грязи. Затем, вопя, послелюди набросились на кишащих ящериц. Многие из них были слишком мелкими, чтобы их можно было поймать – их можно было накрыть ладонью, но лишь для того, чтобы увидеть, как они извиваются уже с другой стороны – и даже когда Последняя сумела запихать одну из них себе в рот, та оказалась слишком мелкой, чтобы насытить её.

Им незачем было есть ящериц. Они играли. Даже сейчас можно было забавляться. В тишине Новой Пангеи их возгласы и вопли отражались эхом от голых скал, и насколько было видно, они были единственными крупными движущимися существами в округе.

Вскоре наступил закат.

Воздух очистился дождями от пыли. Когда солнце коснулось горизонта, тьма легла полосами на ровную землю, на низкие горные хребты, дюны и камни, отбрасывающие тени длиной десятки метров. Свет в небе тускнел, превращаясь из синего в фиолетовый, и быстро чернея в зените. Это напоминало закат на лишённой воздуха Луне.

Последняя и Кактус прижались друг к другу, а ребёнок сидел между их телами. Все ночи своей жизни Последняя проводила в окутывающих её растительных объятиях Древа. Теперь тени напоминали пальцы хищника, тянущиеся к ним.

Но, когда температура упала, начала действовать адаптация Последней к пустыне.

Её кожа действительно казалась тёплой при прикосновении. В течение дня её тело запасало тепло в слоях жира и тканей. В более холодном ночном воздухе её тело могло выделить много тепла обратно в окружающую среду. Если бы она не могла выполнить этот трюк с охлаждением, то была бы вынуждена терять тепло, потея – и на это тратилась бы вода, которую она не могла позволить себе расходовать впустую. И Кактус, и Последняя дышали глубоко и медленно. Таким образом из каждого вдоха извлекалось максимальное количество кислорода и терялось минимальное количество воды. В то же время тело Последней производило воду из углеводов пищи, которую она съела. Она закончила бы ночь с большим количеством воды, запасённой в её теле, чем у неё было вначале.

Но всё равно, при всех этих замечательных физиологических хитростях, они обе могли главным образом сидеть и пережидать ночь, медленно дыша и впав в нечто вроде унылого полусна, когда их тела функционировали в замедленном режиме.

А в это время над ними раскрылись изумительной красоты небеса.

Глазам Последней открылся грандиозный вид на Галактику. Огромные спиральные рукава были коридорами света, которые протянулись по всему небу, усеянные сапфирово-голубыми точками молодых звёзд и рубиново-красными туманностями. В центре диска было ядро Галактики, шар из жёлто-оранжевых звёзд, словно желток в яичнице: свету потребовалось двадцать пять тысяч лет на путешествие к Земле из этого набитого звёздами ядра.

В человеческие времена Солнце находилось в толще огромного плоского диска, поэтому вид на Галактику открывался с края, и её великолепие затмевали плотные облака пыли, которые усеивали диск. Но теперь Солнце, медленно следуя по своей орбите вокруг ядра, выплыло из плоскости Галактики. В сравнении со случайной россыпью из нескольких тысяч огоньков, украшавших небо над головами людей, это больше напоминало мимолётный взгляд на огни невидимого города.

Последняя съёжилась.

В небо поднялся костяной крюк. Конечно же, это была Луна – старая Луна, сегодня вечером в виде узкого полумесяца. То же самое терпеливое лицо, глядевшее на Землю задолго до рождения человека, было почти неизменным на протяжении полумиллиарда лет. Но всё же этот тонкий полумесяц Луны сиял над новым суперконтинентом гораздо ярче, чем над менее суровыми землями в прошлом. Всё потому, что Луна светила отражённым солнечным светом – а солнце светило ещё ярче.

Если бы Последняя знала, куда смотреть, то она смогла бы различить тусклое пятно в небе в стороне от диска Галактики, легко различимое в самые ясные ночи. Это отдалённое пятно было огромной галактикой, известной как Туманность Андромеды – вдвое крупнее своей соседки. Всё ещё целый миллион световых лет отделял её от Галактики, в которой была Земля – но в человеческие времена она была вдвое дальше, чем сейчас, хотя даже тогда была заметна невооружённым глазом.

Туманность Андромеды и Галактика стремились к столкновению, хотя до него оставалось ещё полмиллиарда лет. Две больших звёздных системы прошли бы друг сквозь друга, словно смешивающиеся облака, но непосредственные столкновения звёзд были бы редкостью. Однако последовала бы резкая вспышка рождений звёзд, взрыв энергии, который зальёт диски обеих галактик жёсткой радиацией. Это было бы замечательное, но смертельное световое шоу.

Но к тому времени на самой Земле уже мало что выжило бы, чтобы беспокоиться о катастрофе. Потому что усиление светимости Солнца стало последней критической ситуацией, в которую попала жизнь.

Утро наступило со своей обычной абсолютной внезапностью. Удирающие ящерицы и насекомые скрылись в укромных уголках и трещинах, где они пересидят день в ожидании лучших возможностей вечером.

Ребёнок заскулил. Её шерсть свалялась в комки, а складка, в которой должен был находиться чревный корень, выглядела воспалённой. Она продолжала жаловаться, её маленькая выпуклая голова вертелась туда-сюда, пока Последняя не прожевала ещё немного печёночного мха и не выплюнула его ей в рот. Кактус тоже ворчала, выбирая грязь и частицы высохших фекалий из своей шерсти.

Этим утром мысль о том, чтобы остаться здесь, посреди неизвестности, вдали от дома, не выглядела такой уж хорошей. Но, пока у неё на руках был ребёнок, Последняя знала, что ей следовало держаться подальше от Древа – держаться подальше, или потерять своего ребёнка. Она зацепилась за этот непреложный факт.

Последняя и Кактус побрели, выбирая путь на местности наугад, но в целом удаляясь от карьера. Так же, как и вчера, они ели, где придётся – однако же, им совсем не удалось отыскать воды – и они избегали крысо-ртов и других опасностей.

И вот, где-то уже после полудня, когда солнце начало медленно сползать вниз по небу, Последняя ещё раз неожиданно наткнулась на сферу.

Она и забыла, что та существовала. Ей и в голову не приходило задаться вопросом о том, как такой огромный объект смог добраться сюда оттуда, из карьера.

Как только Кактус поняла, что сферу нельзя есть, она потеряла к ней всякий интерес. Она прошла мимо, ворча себе под нос и выбирая частицы тёмно-красной пыли из своей шерсти.

Со спящим у неё на руках ребёнком Последняя приблизилась к фиолетово-чёрной массе сферы. Она обнюхала её, но на сей раз попробовала на вкус. И вновь её слегка взволновал тот не поддающийся пониманию резкий электрический запах. Она промедлила, чем-то неосознанно привлечённая. Но сфера ничем не могла её порадовать.

Внезапно Кактус завыла и заметалась по земле. Последняя развернулась, пригнувшись. Левую ногу Кактуса что-то держало, из её ступни струёй била кровь, и Последняя слышала хруст кости, как будто конечность бедной Кактуса попала в какой-то огромный рот.

Но никакого рта не было видно.

Кактуса не держали ничьи зубы и когти. Но на её груди и туловище словно ниоткуда появились шрамы, из которых капала ужасно яркая кровь. Тем не менее, она боролась. Она махала кулаками, пинала, даже пробовала кусаться, пока кричала. Она наносила удары – Последняя могла расслышать глухой стук по избиваемой плоти, и в воздухе над Кактусом появлялись специфические обесцвеченные участки, сиреневые и голубые. И сама её кровь начинала тёмно-красными брызгами обозначать очертания её противника. Последняя сумела различить длинное цилиндрическое туловище, короткие лапы и широкий хватательный рот.

Но Кактус проигрывала борьбу. Её ноги и верхняя часть тела оказались накрыты поблёскивающей массой. Она повернулась к Последней и протянула руку.

В Последней боролись инстинкты. Возможно, всё могло быть совсем по-другому, если бы она могла представить себе, что чувствовала Кактус, тот смертельный страх, который переполнял её. Но Последняя этого не умела; сочувствие было одной из великих утрат человечества наряду с множеством других вещей.

Она колебалась слишком долго.

Эта огромная, едва различимая масса поднялась и рухнула прямо на Кактус. Изо рта беспомощного послечеловека хлынул поток более густой крови.

Шок Последней прошёл. С визгом ужаса она развернулась и побежала, прижимая к своей груди визжащего ребёнка, и её ноги и свободная рука стучали по пыльной земле. Она продолжала бежать, пока не добралась до разрушенного эрозией хребта из тёмно-красного камня.

Она бросилась на землю и оглянулась. Кактус была неподвижна. Последняя так и не смогла разглядеть ту огромную прозрачную штуковину, которая уничтожила её. Но словно из ниоткуда появились новые существа. Они напоминали лягушек с расширенными телами, кожистой шкурой земноводного, растопыренными когтистыми лапами и широкими ртами, снабжёнными острыми, как иглы, зубами, предназначенными для разрывания и разрезания добычи. Первое из них уже разодрало грудь Кактус и пировало, пожирая ещё тёплые внутренние органы.

Невидимый хищник сделал своё дело. Он лежал, выбившись из сил, в луже крови Кактус. Он слишком устал даже для того, чтобы кормиться, и рассчитывал поживиться лишь кусочками, которые принесут ему прожорливые братья. Было видно, как мясо измельчалось его мелющими зубами и далее поступало в его глотку и желудок, где процессы пищеварения начнут поглощать его и преобразовывать.

Поскольку мир опустел и представлял собой эродированную равнину, отсутствие укрытий было смертельным. Среди пейзажа, напоминающего бильярдный стол, вряд ли можно было спрятаться саламандре в тонну весом, даже если она была окрашена в такой же красный цвет, как камни. Вот, почему многие из крупных животных быстро исчезли, вытесненные в ходе конкуренции своими кузенами меньшего размера.

Но эти существа выработали новую стратегию: абсолютный камуфляж. Великое перепроектирование заняло многие десятки миллионов лет.

Невидимость – или, по крайней мере, прозрачность – была стратегией, выработанной в более древние времена некоторыми рыбами. У значительной части биохимических составляющих тела появились прозрачные заменители. Например, должна была появиться замена для гемоглобина, ярко-красного белка кровяных клеток, который связывался с кислородом, чтобы разносить это жизненно важное вещество по телу.

Конечно, ни одно из наземных существо никогда не смогло бы стать по-настоящему невидимым. Даже в эти засушливые времена все животные были, по сути, мешками с водой. Если же погрузиться в воду, где когда-то и плавали те давно уже вымершие рыбы, можно было добиться результата, более или менее близкого к истинной невидимости. Но свет по-разному проходит через воздух и воду; на воздухе появившийся в итоге наземный «невидимка» фактически походил бы на большой мешок воды, сидящий на земле.

Тем не менее, это отлично работало. Пока ты сидишь неподвижно, увидеть тебя сложно – всего лишь туманность, небольшое преломление здесь и там, которое легко можно спутать с участком дрожащего марева. Можно затаиться на фоне скалистого обнажения, гарантируя тем самым, что ты обращён к добыче лишь своими наименее видимыми сторонами. Можно даже приобрести шерсть, прозрачную, словно оптоволоконный кабель, которая передаёт на поверхность тела фрагменты фонового цвета, чтобы ещё сильнее сбить с толку твою добычу.

Но даже в этом случае лишь немногие виды воспользовались этой хитростью, потому что невидимость была губительна.

Конечно же, любой невидимка был слеп. Ни одна прозрачная сетчатка не смогла бы улавливать свет. Вдобавок к этому, биохимия существа, загнанная в рамки использования прозрачных веществ, была значительно менее эффективной. И у него, даже у самых глубоких его внутренностей, не было защиты от обжигающего света, жары и ультрафиолетового излучения от солнца, или от космической радиации, которая всегда обрушивалась на планету, несмотря на огромный щит её магнитного поля. Его органы были прозрачными, но не настолько прозрачными, чтобы пропускать сквозь себя всё разрушительное излучение.

Тот, кто убил Кактуса, сам уже страдал: вскоре его убьют раковые образования, развивающиеся в его прозрачном кишечнике. И он был неотенической формой. Он умирал, не достигая половой зрелости. Ни одна из особей его вида-невидимки никогда не жила достаточно долго, чтобы по-настоящему размножаться, а её генетический материал, повреждённый радиацией, никогда не мог дать начало жизнеспособному потомству.

Болезненные и беспомощные от рождения, эти несчастные существа начинали умирать ещё до того, как выводились из яиц.

Но это не имело значения, поскольку было выгодно не для генов, а для семьи.

Этот вид земноводных выработал компромиссное решение. Значительная часть его потомства появлялась на свет такими, как всегда. Но, наверное, каждая десятая особь рождалась невидимкой. Словно бесплодные рабочие особи в улье, невидимка проживал свою краткую болезненную жизнь и умирал молодым ради единственной цели: добывать пищу своим братьям и сёстрам. Благодаря им – через их, а не его потомство – генетическое наследие невидимки продолжало своё существование.

Это была дорогостоящая стратегия. Но лучше было обрекать каждую десятую особь в каждом поколении на краткую жизнь, полную страданий, чем стать жертвой вымирания.

Конечно же, присутствие пищи в его желудке и отходов в задней кишке делало невидимку легко заметным. Поэтому, когда его сородичи снова хотели есть, они морили его голодом, ожидая, пока все отходы покинут его пищеварительную систему, придавая ему максимально возможную прозрачность. А затем они снова посылали его на работу под убийственным солнцем, надеясь, что он добудет им ещё одну трапезу, прежде чем умрёт.

Сфера проводила собственное наблюдение за этими событиями.

Сфера была живым существом, но всё же не была им. Она была рукотворной, но всё же и не была таковой. У сферы не было никакого собственного имени или названия для её вида. Однако она обладала сознанием.

Она принадлежала к огромной орде, которая теперь расселилась среди звёзд обширным поясом колонизации, протянувшимся через целый сегмент Галактики. И всё же сфера прибыла сюда, в этот разрушенный мир, в поисках ответов.

Воспоминания тянулись в глубины времён. Внутри вида, частью которого была сфера, идентичность была неким флюидом, который дробился и делился, передаваясь через компоненты и копии. Сфера могла вызывать воспоминания, уходящие на глубину тысяч поколений, но этот след памяти завершался в тумане. Самокопирующиеся орды забыли, откуда они прибыли.

Сфера по-своему стремилась к знаниям. Как впервые родился этот громадный рой роботов, расселившийся среди звёзд? Имело ли место своего рода спонтанное механическое зарождение, винтики и электрические схемы, собравшиеся вместе на каком-то металлическом астероиде? Или всё же существовал Конструктор, кто-то иной, кто вызвал к жизни прародителей этих роящихся масс?

В течение миллиона лет сфера изучала распределение репликаторов по Галактике. Это был нелёгкий труд, потому что со времён происхождения её вида большой диск успел повернуться дважды, и звёзды успели расплыться, размазывая роботов-колонистов по всему небу. Были разработаны сложные математические модели, позволившие повернуть вспять это великое вращение, восстановить местоположение звёзд, каким оно некогда было, и воссоздать ход полузабытой экспансии репликаторов.

И сфера, наконец, определила, что все нити сходятся к этой системе, к этому миру – среди немногих других – как к предполагаемому месту возникновения её вида. Она обнаружила мир, основанный на органической химии, и существ, которые были по-своему интересны. Но это был умирающий мир, перегретый его солнцем, а различные формы жизни были привязаны к краям пустынного континента. Здесь не было никаких признаков организованного разума.

И всё же в разных местах древние породы суперконтинента были преднамеренно покрыты, как казалось сфере, каналами, отверстиями и огромными ямами. Возможно, когда-то здесь существовал разум. Но, если это так, то у этих несчастных ползающих существ он исчез.

Сфера представляла собой новую форму организации жизни. Но она была похожа на ребёнка, который с тоской ищет своего пропавшего отца. Последние следы исходного плана устройства марсианских роботов, разработанного давно уже мёртвыми инженерами НАСА в компьютерных лабораториях Калифорнии и Новой Англии, и с тех пор сильно изменившегося, были утрачены. То, что это величайшее и самое странное наследие всего человечества было создано совершенно случайно, и что эти создания оказались брошенными на произвол судьбы, было в какой-то степени закономерным.

Здесь больше нечего было изучать. Издав эквивалент вздоха, сфера взмыла к звёздам. Маленький мир под ней вскоре превратился в точку.

Последняя скорчилась в грязи, пока пожирающий мёртвое тело выводок не закончил кормиться. Потом она убралась прочь, прижимая к себе ребёнка и даже не заметила, что сфера исчезла.

III

Последняя продолжала двигаться на запад, всё дальше и дальше от баранцового карьера.

Ночью она забивалась вместе со своим младенцем в щели между камнями, пробуя воссоздать для себя успокаивающую закрытость кокона Древа. Последняя ела то, что удавалось разыскать – наполовину высохших жаб и лягушек, закопавшихся в землю, ящериц, скорпионов, мякоть и корни кактусов. Она кормила ребёнка пережёванной массой из мяса и растительного материала. Но ребёнок выплёвывал грубую пищу. Она по-прежнему тосковала по своему чревному корню, скулила и жаловалась.

Последняя всё шла, шла и шла.

У неё не было никакой стратегии – лишь продолжать идти, держать своего младенца подальше от химических объятий Древа и ждать, чтобы увидеть, что из этого выйдет. Если бы её мышление было достаточно сложным, она могла бы надеяться отыскать других людей, где бы они ни остались – возможно даже, сообщество, которое жило независимо от Древ.

Это была бесполезная надежда, потому что больше таких общин на Земле не было. Она не знала об этом, но ей некуда было идти.

Земля начала постепенно подниматься. Последняя шла по грубому песку и россыпям гравия.

Прошло полдня, и Последняя добралась до местности, покрытой низкими холмами с пологими склонами. Ей было видно, как эти разрушенные эрозией бугры тянулись до самого горизонта к северу и к югу, километр за километром, на всём пространстве до теряющегося в пыли горизонта и дальше. Она шла через остатки некогда величественной горной цепи, воздвигшейся вдоль древнего шва между континентами. Но несущие пыль ветры Новой Пангеи давно стёрли горы до этих невысоких пеньков.

Оглянувшись назад, Последняя могла разглядеть свои собственные следы, сопровождаемые мазками отпечатков костяшек её пальцев и отмеченные беспорядком в тех местах, где она останавливалась, чтобы кормиться, испражняться или спать. Это были единственные следы, которые тянулись через эти безмолвные холмы.

Чтобы пересечь горы, ей потребовалось два дня.

После этого земля снова пошла под уклон.

На равнине росло немного больше растений. Здесь были колючие деревья со скрюченными ветвями и пучками игловидных листьев, напоминающие сосну долговечную. Возле их корней находили приют несколько прыгающих мышей – свирепых выносливых грызунов, чемпионов по выживанию, запасающих воду в своём теле – и ещё великое множество ящериц и насекомых. Она охотилась на крошечных существ вроде гекконов и игуан, и жевала их мясо. Но на этой более рыхлой земле Последняя должна была сохранять осторожность, следить за закопавшимися в землю крысо-ртами и за дрожащими невидимыми тушами охотников-засадчиков.

По мере того, как земля понижалась ещё больше, открылся вид на запад. Она увидела обширную равнину. За своего рода прибрежной полосой земля была белой – белым, как кость, листом, который простирался вплоть до ровного, словно срезанного ножом, по-геометрически плоского горизонта. Слабый ветер овевал её лицо. В его дуновении она уже ощущала вкус соли. Насколько хватало глаз, ничто не двигалось.

Последняя добралась до фрагмента умирающего внутреннего океана. Где-то вдали от этих мест ещё оставалась вода – чтобы море пересохло, требовалось очень много времени – но это была сужающаяся полоса настолько солёной воды, что она была почти безжизненной, и её окаймляла эта обширная белая оправа высохших на воздухе пластов соли – равнина, тянущаяся до самого горизонта.

Спрятав лицо ребёнка в шерсти у себя на груди, Последняя упорно продолжала спуск.

Она достигла места, где началась соль. Большие параллельные полосы отмечали место, где некогда плескалась вода. Она копнула немного солёной грязи и лизнула её, но сразу же выплюнула горькое вещество. Здесь была растительность, устойчивая к засоленной почве. Росли маленькие, колючие жёлтые кусты, которые напоминали лебеду перепончатую, тидестромию и молочай, которые когда-то цеплялись за жизнь в калифорнийских пустынях Северной Америки. Последняя сорвала на пробу немного листьев лебеды и попробовала их пожевать, но они были слишком сухими. Разочаровавшись, она швырнула обломок веточки через полосу соли.

А потом она увидела следы.

Движимая любопытством, Последняя приложила свои ступни к мелким углублениям в земле. Здесь были отпечатки пальцев, там бороздки, которые могли бы оставить костяшки пальцев, на которые опирались. Следы не могли быть оставлены недавно. Грязь спеклась до каменной твёрдости, и под её собственным весом не оставалось никаких отметин.

Отпечатки следов выстроились прямой, как стрела, линией через соляную котловину, и вели к пустому горизонту. Она прошла по ним один или два шага. Но соль была твёрдой, колкой и очень горячей, и когда она дробилась под её ступнями и кистями на мелкие кусочки и осколки, то ужасно сильно кололась.

Следы не поворачивали обратно. Кто бы их ни сделал, он не вернулся. Возможно, ходок намеревался добраться до самого океана, пройдя через всю Северную Америку: в конце концов, сейчас для этого не было никаких препятствий.

Последняя знала, что не может следовать за ним – не идти же в самое сердце этого погибшего моря.

Даже если бы она решилась, ничего не изменилось бы. Это была Новая Пангея. Всюду, куда бы Последняя ни пошла, она нашла бы ту же самую тёмно-красную землю и ту же обжигающую жару.

Она оставалась на пустынном, тихом пляже до конца дня. Когда перегревшееся солнце клонилось к закату, оно стало огромным, очертания его диска дрожали. Его резкий свет сделал соляную равнину бледно-розовой.

Это было последнее продолжительное путешествие из всех, которые когда-либо предпринимались представителями её древней странствующей династии. Но путешествие было закончено. Этот выжженный мёртвый пляж был самой дальней точкой в пути. Дети человечества завершили свои исследования.

Пока свет угасал, Последняя развернулась и побрела вверх по склону. Она не оглядывалась назад.

Спустя многие годы после смерти Последней Земля будет вращаться всё медленнее, и её вальс с постепенно удаляющейся Луной постепенно подойдёт к концу.

А солнце будет пылать ещё ярче, следуя собственной водородной логике.

Солнце было печью, горевшей за счёт слияния ядер водорода. Но солнечное ядро постепенно забивалось гелиевой золой, и слои оболочки проваливались внутрь: Солнце сжималось. Из-за этого коллапса оно становилось ещё горячее. Не слишком быстро – всего лишь примерно на 1 процент каждые сто миллионов лет – но этот процесс неуклонно продолжался.

На протяжении большей части истории Земли жизни удавалось ограждать себя от этого устойчиво продолжающегося нагрева. Живая планета использовала свою «кровеносную систему» – реки, океаны, атмосферу и циклические колебания, а также взаимодействия триллионов организмов – чтобы избавляться от отходов и восстанавливать запасы питательных веществ там, где они были необходимы. Температурой управлял углекислый газ – жизненно важный парниковый газ и сырьё для фотосинтеза растений. Сложилась петля обратной связи. Чем жарче становилось, тем больше углекислого газа поглощалось выветриваемыми породами – ослабляя парниковый эффект – и тем самым температура естественным образом снижалась. Это был термостат, который сохранял температуру Земли устойчивой на протяжении целых эпох.

Но чем горячее становилось солнце, тем больше углекислого газа оказывалось связанным в горных породах, и тем меньше его было доступно для растений.

В итоге через пятьдесят миллионов лет после времени жизни Последней сам фотосинтез уже не мог продолжаться. Растительность оскудела: травы, цветы, деревья и папоротники исчезли полностью. И существа, которые жили за счёт них, также погибли. Великие царства жизни рухнули. Был последний грызун, затем последнее млекопитающее, последняя рептилия. А после того, как исчезли высшие растения, следом за ними ушли грибы, слизевики, жгутиковые и водоросли. Создавалось ощущение, словно эволюция в эти последние времена повернула вспять, и с трудом завоёванная сложность жизни была утрачена.

Наконец, под пылающим солнцем смогли выживать лишь жаростойкие бактерии. Многие из них происходили с незначительными модификациями от самых ранних форм жизни, от простых потребителей метана, которые жили до того, как в атмосфере появился ядовитый кислород. Для них это было похоже на добрые старые времена до наступления эры фотосинтеза: засушливые равнины последнего суперконтинента были расцвечены мазками крикливо, вызывающе ярких красок – пурпурными и малиновыми, словно знамёна, лежащие поверх разрушенных эрозией камней.

Но жара неуклонно усиливалась. Вода испарялась, пока целые океаны не оказались в атмосфере. В конце концов, некоторые из больших облаков достигли стратосферы – верхнего слоя атмосферы. Здесь, бомбардируемые ультрафиолетовыми лучами Солнца, молекулы воды расщеплялись на водород и кислород. Водород терялся в космосе – а вместе с ним и вода, которая могла бы вновь образоваться из него. Казалось, будто кто-то открыл клапан. Вода Земли быстро утекала в космос.

Когда вода ушла, температура поднялась настолько, что углекислый газ был выжжен из горных пород. Под слоем воздуха, плотным, словно океан, высохшее морское дно стало таким горячим, что на нём мог плавиться свинец. Гибли даже термофильные организмы. Это была самая последняя волна вымирания.

Но на скалистом грунте, горячем, словно печной под, бактерии оставили высохшие споры. В этих упрочнённых оболочках, фактически неразрушимых, бактерии выживали в неактивном состоянии многие годы.

Конвульсии всё ещё продолжались, когда время от времени на выжженную землю падали астероиды и кометы – Чиксулубы, которых уже никто не замечал. Конечно же, теперь не осталось никого из тех, кого можно было убить. Но, когда земля прогибалась и рикошетила, в космос выбрасывалось огромное количество горных пород.

Часть этого материала, выброшенная с краёв каждой зоны столкновения, не подверглась удару, и потому оказалась в космосе, будучи нестерильной. Именно так споры бактерий покинули Землю.

Они дрейфовали прочь от Земли и, разгоняемые нежным, но постоянным давлением солнечного света, образовали обширное рыхлое облако вокруг Солнца. Заключённые в свои споры, бактерии были почти бессмертными. Они были выносливыми межпланетными путешественниками. Бактерии покрыли свои нити ДНК низкомолекулярными белками, которые отвердели, образуя спиральные формы, и отражали химические атаки. Когда спора прорастала, она могла мобилизовать специализированные ферменты, чтобы восстановить любое повреждение ДНК. Можно было восстановить даже некоторые радиационные повреждения.

Солнце продолжило бесконечно кружиться вокруг ядра Галактики – планеты, кометы, облака спор и всё остальное.

Наконец, Солнце заплыло в плотное молекулярное облако. Это было место, где рождались звёзды. Здесь в небесах было тесно: ослепительно вспыхивающие молодые звёзды толпились большим роем. Безумно горячее Солнце со своими разрушенными планетами напоминало озлобленную старуху, ворвавшуюся в детскую.

Но одна из витавших в космосе спор Солнца совершенно случайно столкнулась с зерном межзвёздной пыли, богатым органическими молекулами и водяным льдом.

Фрагмент облака, бомбардируемый излучением соседних сверхновых, разрушился. Родилось новое солнце, новая планетная система – сформированные из газа гиганты и твёрдые каменистые миры. Кометы падали на поверхность новых каменистых планет – так же, как их удары некогда вспоили Землю.

И в некоторых из этих комет содержались бактерии с Земли. Всего лишь несколько. Но ведь и требовалось всего лишь несколько.

Солнце продолжало стареть. Оно вздулось до чудовищных размеров, пылая красным огнём. Земля скользила вдоль рыхлого края раздутого Солнца, словно муха летала вокруг слона. Умирающая звезда-гигант сжигала всё, что могло гореть. Заключительные приступы зажгли огромную оболочку из газа и пыли, которая обращалась вокруг Солнца. Солнечная система превратилась в планетарную туманность, сферу, сверкающую великолепными красками, видимую с расстояния многих световых лет.

Эти великолепные спазмы отметили собою окончательную гибель Земли. Но на новой планете новой звезды эта туманность была лишь слабым огоньком в небесах. Важнее было то, что было здесь и сейчас – океаны и суша, где складывались новые экосистемы, где облик живых существ менялся в соответствии с изменениями в окружающей их среде, где вслепую работали изменчивость и отбор, придавая форму и усложняя.

Жизнь всегда пользовалась случаем. И сейчас жизнь нашла пути для выживания во время заключительного витка вымирания. В новых океанах и на чуждой суше эволюция началась вновь.

Но она не имела никакого отношения к человечеству.

Измождённая, покрытая слоем пыли, с множеством мелких царапин, ушибов и уколов на теле, Последняя, хромая, шла к центру древнего карьера, держа ребёнка в руках.

Земля выглядела, словно утрамбованная ударами, а солнце висело над ней, как будто громадный пылающий кулак. И на первый взгляд не было никаких признаков того, что хоть кто-то всё ещё жил в этом пустынном мире – ни единого знака.

Она приблизилась к самому Древу. Ей были видны очертания больших свисающих предметов – завёрнутых в коконы людей, неподвижных и чёрных. Древо стояло на месте, тихое и неподвижное, ни осуждая, ни прощая её маленькое предательство.

Она знала, что должна была сделать. Найдя сложенный шар из листьев, Последняя осторожно раздвинула листья, придавая им форму импровизированной колыбели. Затем она осторожно поместила внутрь своего ребёнка.

Ребёнок булькал и ворочался. Ей было комфортно здесь, среди листьев: она была счастлива вернуться к Древу. Но Последняя уже видела, как тяж чревного корня, извиваясь, полез в своё отверстие на животе ребёнка. И белые усики высунулись из пор в листьях, бережно держащих ребёнка, протягиваясь к её рту и носу, ушам и глазам.

Боли не будет. Последняя была довольна и спокойна, зная об этом. Она погладила пушистую щёку ребёнка ещё один, последний раз. Потом она без сожаления сдвинула листья и плотно прижала их друг к другу.

Последняя забралась наверх, нашла свой собственный любимый кокон и забралась внутрь него, аккуратно сдвигая вокруг себя большие кожистые листья. Здесь она могла остаться до лучших времён: до дня, который чудесным образом был бы более влажным и прохладным, чем остальные, до того времени, когда Древо сочтёт возможным освободить Последнюю из своих защитных объятий, ещё раз выпустит её в большой мир, и даже посеет в её животе новое поколение людей.

Но нового оплодотворения, нового рождения, нового обречённого ребёнка уже не будет.

Один за другим коконы будут усыхать, когда их обитатели, запечатанные в зелени, будут поглощаться огромной массой баранца – и в итоге сам баранец, конечно же, сдастся – тысячелетний, стойкий и непокорный до конца. Сияющая молекулярная цепь, которая протянулась от Пурги через поколения существ, которые лазили и прыгали, учились ходить, ступили на грунт иного мира, а затем вновь уменьшались, теряя разум, и возвращались на деревья – в конце концов, эта великая цепь прервалась, потому что последняя из правнучек Пурги оказалась в такой критической ситуации, с которой уже не могла справиться.

Последняя была самой последней из всех матерей. Она даже не сумела спасти собственного ребёнка. Но она пребывала в мире.

Последняя погладила чревный корень и помогла ему проползти червём в глубины своего кишечника. Анестезирующие и заживляющие химические соединения Древа успокоили её больное тело, исцелили её маленькие раны. А когда психотропные растительные лекарства стёрли острые, глубоко въевшиеся воспоминания о потерянном ребёнке, её наполнило зелёное счастье, и она чувствовала, что это счастье будет длиться вечно.

Не такой уж и плохой конец для этой долгой истории.

Содержание