| Главная | Библиотека сайта | Форум | Гостевая книга |
Зажав в кулаке резную фигурку мамонта, Яхна подошла к костолобой девочке.
Угрюмое, недоумённое, слегка испуганное существо посмотрело на Яхну. Она сидела на мёрзлой грязи и ничего не делала, грязная и оборванная.
Яхна присела на корточки и заглянула существу прямо в глаза. Это были тёмные шары, скрытые под большими костистыми надбровными дугами, которые и дали название их виду. Яхне было двенадцать лет – и столько же, как оказалось, было этой костолобой самке. Но на этом сходство заканчивалось. Яхна была высокой, белокурой, стройной и гибкой, словно молодая ель, а костолобая была низкорослой, приземистой и толстой – да, сильной, но круглой и уродливой, как валун. И если Яхна носила сшитую по фигуре одежду из кожи и растительных волокон, с набитыми соломой мокасинами, с капюшоном на меховой подкладке и плетёной шапкой, то костолобая самка просто оборачивалась грязной заношенной кожей, привязанной кусками сухожилий.
– Смотри, костолобая, – сказала Яхна, поднимая кулак. – Смотри. Мамонт!
И она раскрыла пальцы, чтобы показать небольшую безделушку.
Костолобая завизжала и отпрянула назад, вызвав у Яхны смех. Практически невооружённым глазом было видно, как туго соображают мозги костолобой. Костолобые были просто не в состоянии уразуметь, что кусочек бивня мог быть похожим на мамонта; для них тот или иной объект в любой момент времени мог быть лишь чем-то одним. Они были глупыми.
К ней бежал Милло. Восьмилетний брат Яхны был пучком энергии и шума, затянутый в слишком свободный комбинезон из тюленьей шкуры. На ногах он носил шкурки чаек, вывернутые наизнанку, чтобы их перья сохраняли его ноги в тепле. Увидев, что она делала, он выхватил мамонта из руки Яхны.
– Мне, мне! Смотри, костолобая. Смотри! Мамонт! – он тыкал маленькой фигуркой в лицо костолобой самки.
Моча потекла по ногам самки, и Милло завизжал от восторга.
– Яхна! Милло!
Они обернулись. К ним шёл отец, Руд, высокий и сильный, с голыми руками, несмотря на то, что стояла ранняя весна и день был холодным. В своей любимой обуви из кожи мамонта он шагал легко и широко. Он выглядел весёлым и взволнованным.
Реагируя на его настроение, дети бросили свою игру и побежали к нему. Когда Милло крепко сжал его ноги, как всегда делал, Руд нагнулся, чтобы обнять его. Яхна ощутила запах копчёной рыбы от его дыхания. Он формально приветствовал их согласно именам. «Моя дочь, моя мать. Мой сын, мой дед». Потом он схватил Милло за талию и стал со знанием дела щекотать сына; мальчик завизжал и стал корчиться, пытаясь вырваться.
– Вчера ночью мне снился сон о тюленях и нарвалах, – сказал Руд. – Я говорил с шаманом, и шаман метал свои кости.
Он кивнул.
– Мой сон был хорош, мой сон – правда. Мы выйдем в море и будем охотиться на рыбу и тюленей.
Милло возбуждённо скакал вверх-вниз:
– Я хочу поехать на санях!
Руд взглянул в лицо Яхне, ожидая ответа:
– А ты, Яхна? Ты пойдёшь с нами?
Яхна отстранилась от отцовских объятий, тщательно обдумывая ответ.
Отец не льстил ей, спрашивая её согласия. В этой общине охотников с детьми обращались уважительно с самого рождения. Яхна носила имя, а значит, и душу матери самого Руда, так что её мудрость жила в Яхне. Точно так же маленький Милло носил в себе душу дедушки Руда. Люди не были бессмертными, но их души и знание – были. (Конечно, имя Яхны, было вдвойне особым, поскольку это было имя не только бабушки Яхны, но и бабушки до неё: это было имя с корнями глубиной тридцать тысяч лет.) И помимо долга, который налагали имена, как же дети смогут стать взрослыми, если с ними не обращались, как с взрослыми? Поэтому Руд терпеливо ждал. Конечно, мнение Яхны могло и не стать решающим, но её рассуждения выслушают и оценят.
Она поглядела на небо, оценивая ветер и тонкую пелену облаков; она ткнула носком в замороженную землю, оценивая, подтает ли она сегодня достаточно сильно. В действительности она ощущала странного рода неловкость. Но воодушевление отца перевесило, и она отбросила тень сомнения.
– Это мудро, – серьёзно произнесла она. – Мы выйдем в море.
Милло закричал и запрыгнул отцу на спину:
– Сани! Сани!
Они втроём отправились обратно в деревню.
Во время разговора они не обращали внимания на костолобую самку, которая лежала в грязи, свернувшись клубком, и дрожала, а по её ногам стекала моча.
В деревне полным ходом шли приготовления к охоте.
В отличие от уродливых трущоб костолобых, деревня представляла собой организованную сеть куполообразных хижин. Каждая хижина была построена на каркасе из стволов молодых елей, которые принесли из лесов к югу отсюда. Кожа и тундровый дёрн были уложены поверх каркаса, и в стенах были прорезаны дверной проём, окна и отверстие дымохода. Полы хижин были выложены, насколько возможно, булыжниками из русла реки. Даже некоторые места на улице между хижинами были выложены камнем, что защищало людей от риска утонуть в грязи мягкого тундрового суглинка.
Каждая хижина была обложена слоем огромных костей мамонта или рогов большерогого оленя. Эти щиты должны были помочь хижинам выдержать жестокие зимние ветры и получить защиту от животных: животные знали, что люди брали их жизни только тогда, когда им было нужно, и в свою очередь передавали свою силу жилищам людей.
Вокруг этих костяных хижин стоял гул работы и предвкушения предстоящих событий.
Высокая охотница – Олит, тётя Яхны – чинила тонкой костяной иглой штаны из оленьей шкуры. Другие собрались на небольшой площадке, отведённой под хозяйственные работы, и делали сети и корзины, зазубренные гарпуны из кости и бивня, а ткачи работали на ткацких станках, делая ткань из растительных волокон. Значительная часть одежды, которую носили люди, была сделана из кожи животных ради тепла и долговечности, но были и роскошные изделия из ткани – юбки, ленты и сетки для волос, кушаки и пояса. Опыт в изготовлении верёвок, насчитывающий уже несколько десятков тысяч лет, поддерживался потребностью искать замену сухожилиям животных для связывания плотов и каноэ.
Все носили украшения – кулоны, ожерелья, нашитые на одежду бусины. И каждая открытая поверхность, каждый инструмент из кости, древесины, камня или бивня был украшен изображениями людей, птиц, растений и зверей: здесь были львы, шерстистые носороги, мамонт, северный олень, лошади, дикие быки, медведи, горные козлы, леопард, и даже сова. Изображения не были натуралистичными – животные скакали и вставали на дыбы, их ноги и головы иногда были нарисованы размытыми в движении; но они включали много точных деталей, подмеченных людьми, которые из поколения в поколение росли и знали животных, от которых так сильно зависели, так же близко, как знали друг друга.
Облик всех вещей был наполнен смыслом, поскольку каждый элемент окружающей обстановки был частью бесконечной истории понимания людьми себя и мира, в котором жили. Здесь не было ни одной вещи, у которой было лишь одно значение, одна цель: вездесущее искусство было доказательством новой интеграции человеческих умов.
Но даже сейчас ещё проявлялись отдельные призраки былого разделения мыслительных процессов, и так будет всегда. Старик прилагал все усилия, объясняя девочке, что она должна использовать кремневое лезвие, чтобы резать свой кусок бивня мамонта, исключительно определённым образом. В итоге ему оказалось проще забрать у неё инструмент и просто показать ей, позволив своим рукам действовать отчасти независимо от сознания.
Эти люди, если говорить об их повседневной жизни, выглядели удивительно здоровыми: они были высокими, подвижными, уверенными в себе, с умными лицами, с чистой и гладкой кожей. Но детей здесь было очень мало.
Яхна зашла в хижину шамана. Большого и страшного мужчины нигде не было видно. Вероятно, он отсыпался, устав после минувшей ночи, когда он снова танцевал и пел на своём пути в мир транса. Вокруг его жилища было раскидано несколько сломанных лопаток оленей и лошадей. Некоторые из них были воткнуты в надрезанные палки и обожжены на костре. Едва взглянув на них, Яхна смогла увидеть, что рисунок, оставленный на них огнём, сулит удачу: сегодня действительно должен быть хороший день для охоты на воде.
Хотя возможности языка у людей были чрезвычайно велики, они обращались к далёким и непостижимым богам. И тем самым они возвращались к своим древним инстинктам. Как когда-то знал Камешек, в ситуации, когда языка не было совсем, или же когда его возможности были ограничены, общению приходилось быть простым, с преувеличением и многократным повторением сказанного, и недвусмысленным – то есть, ритуализованным. И как когда-то Камешек пробовал убедить своего отца в том, что он говорит правду о приближающихся незнакомцах, так и шаман трудился теперь, чтобы заставить своих равнодушных богов слушать, понимать и отвечать. Это был тяжёлый труд. Никто не обижался из-за того, что он спал допоздна.
Милло и Яхна дошли до хижины, в которой они жили вместе с отцом, матерью, маленькой сестрой и тётками. Их мать Месни была здесь, в полумраке. Она коптила мясо большерогого оленя, срезанное с остатков добычи льва за несколько дней до этого.
– Месни, Месни! – Милло побежал к матери и крепко обнял её ноги. – Мы идём в море! Идём с нами?
Месни обняла сына.
Не сегодня, сказала она, улыбаясь. – Сегодня моя очередь заготавливать мясо. Твоя бедная, бедная мама. Разве тебе меня не жалко?
– Пока! – бросил Милло и выскочил из хижины.
Месни хмыкнула, состроила гримасу притворной обиды, и продолжила свою кропотливую работу.
Значительная часть туши большерогого оленя была сложена в яме, вырытой в вечной мерзлоте. С помощью каменного ножа Месни нарезала мясо на тонкие, как бумага, ломтики, и подвешивала их на деревянной рамке возле очага. Через несколько дней ломтики становились пригодными для длительного хранения; они были источником белка, который можно было хранить на протяжении многих месяцев. Но Яхна сморщила нос от запаха мяса. Лишь в прошлом месяце весна вступила в свои права и позволила им охотиться, заниматься собирательством и приносить домой свежее мясо; до этого всем им пришлось пережить долгую зиму, поедая вяленое мясо, запасённое с прошлого сезона, и теперь Яхна чувствовала отвращение к этой жёсткой, словно кожа, и безвкусной еде.
Она погладила маму по спине:
– Не волнуйся. Я останусь с тобой, и весь день буду коптить мясо, пока Милло катается на санях.
– Я уверена, что и тебе бы это понравилось. Ты выполнила свой долг, сделав это предложение. Вот, бери, – Месни дала Яхне связку мяса, завёрнутую в кожу. – Не позволяй своему отцу морить голодом его несчастных костолобых бегунов. Ты знаешь, что он любит. И я бы не стала доверять ему вот это.
И она дала Яхне горстку вяленой корюшки.
Это была похожая на сардину рыба, настолько жирная, что её можно было воткнуть стоймя и зажечь, как свечку. Если обращаться с ней проще, можно было вытопить жир для использования его в качестве соуса, лекарства и даже средства для отпугивания гнуса – или, если потребуется, можно было просто съесть эту рыбу; жирное мясо могло бы долгое время поддерживать силы. Такие ценные вещи были своего рода неприкосновенным запасом.
Яхна торжественно взяла рыбу и завернула её в полу куртки. Ей поручили по-настоящему ответственное дело, но душа бабушки, живущая в её сердце, придала ей уверенности, позволив взять на себя эту ответственность. Она поцеловала маму.
– Я позабочусь о них обо всех, – пообещала она.
– Я знаю. Теперь иди, и помоги всем подготовиться. Давай же.
Яхна схватила свой любимый гарпун и вышла из хижины вслед за Милло.
Партия охотников бодро грузила в сани сети, гарпуны, снасти, спальные мешки, изготовленные из шкур северного оленя, и другие припасы. Сани были сделаны крепко: им было уже десять лет; это была деревянная рама, установленная на длинных полозьях из бивня мамонта. Кнут и постромки были сделаны из плотной тюленьей шкуры, а вожжи, при помощи которых можно будет управлять костолобыми возчиками, были из кожи мамонта. Сани были полезны только ранней весной или поздней осенью, когда земля замерзала или была покрыта снегом; поздней весной и летом земля становилась слишком болотистой для бегунов, везущих сани. И в мире, где колесо ещё ожидало своего изобретения, а лошадь ещё не была приручена, эти сани из дерева и бивня были вершиной технологии перевозок.
Тем временем Руд бродил по лагерю костолобых в поисках возчиков.
Лагерь был лачугами на краю деревни людей. Хижины и хибары были такими же приземистыми и бесформенными, как и сами костолобые. Они просто торчали среди тундры, словно огромные кучи дерьма, а среди них тяжёлой поступью бродили взрослые и гротескно выглядящие дети. В местах вроде этого, где в Старом Свете ещё жили могучие костолобые, они делали свои простые инструменты и строили уродливые хижины – ровно так же, как это было на протяжении полумиллиона лет, со времени жизни Камешка и намного раньше. В отличие от людей, переживших взрыв культурного развития, на обширных пространствах и на протяжении огромного отрезка времени у костолобых не происходило никаких существенных изменений в технике изготовления вещей.
Ударами рукояти своего кнута Руд выбрал двух выглядящих достаточно сильными молодых самцов. Эти самцы пассивно последовали за ним и позволили запрячь себя в сани.
Вскоре сани были загружены. Всего лишь одним щелчком кнута Руд заставил костолобых везти их. Первые толчки, чтобы приподнять полозья саней с твёрдой земли, потребовали некоторых усилий. Костолобые были кривоногими и неуклюжими существами: их телосложение было предназначено для силы, а не для скорости. Но вскоре благодаря этим двум самцам сани уже шуршали по земле чуть быстрее обычной скорости ходьбы. Поездка охотников сопровождалась возгласами и выкриками.
Под мрачное гудение костяных флейт партия следовала по тундре километр за километром. Руд сидел на вершине тюков, уложенных в сани, держа кнут из выделанной шкуры наготове для спин костолобых. Милло с развевающимися волосами сидел возле отца.
Это была северная Франция. Партия охотников, отправившись в путь на юго-запад, к побережью Атлантики, прошла недалеко от места, где когда-нибудь будет стоять Париж. Но граница произрастания лесов – широта, на которой деревья могли расти достаточно высокими – лежала большей частью на много километров южнее этих мест. А невдалеке к северу отсюда находился край самого ледника. Иногда было слышно, как воет ветер, дующий с ледника – холодный воздух, растекающийся с самого полюса, сильный, непрерывный, не знающий усталости ветер, который начисто выдувал обширную холодную пустыню у основания ледников.
Земля выглядела, словно лоскутное одеяло белого и голубого цвета с вкраплениями ранней зелени. Возчики саней шипели, когда переезжали через деревья – карликовые ивы и берёзы, стелющиеся леса, которые цеплялись за землю, спасаясь от ветра. Слой земли был тонким – плёнка животворной почвы, лежащая поверх глубокого слоя вечной мерзлоты. Она была усеяна озёрами – многие из них ещё оставались замёрзшими, и голубоватым светом поблёскивал более толстый лёд, который не будет таять всё лето. Летние пруды, озёра и болота фактически были немногим больше, чем недолговечные линзы талой воды, разлитые по вечной мерзлоте.
Но весна наступала. В некоторых местах уже росла трава, а по земле бегала и деловито искала корм земляная белка.
Тундра была на удивление продуктивным местом. Растения насчитывали много видов злаков, осок, невысоких кустарников и травянистых растений вроде разных бобовых, маргариток и лютиков. Растения росли быстро и обильно всякий раз, когда получали такую возможность. И короткие сезоны роста различных растений не накладывались друг на друга, поэтому животные, приспособившиеся к жизни в этих местах, каждый год могли кормиться долго и хорошо.
Эта сложная и разнообразная мозаика растительности поддерживала жизнь огромной популяции травоядных. В Восточной Европе и в Азии обитали бегемоты, дикие бараны и козлы, благородные олени, косули и лани, кабаны, ослы, волки, гиены и шакалы. На западе – здесь, в Европе, жили носороги, бизоны, кабаны, бараны, быки, лошади, северные олени, горные козлы, благородные олени и косули, антилопы, овцебыки, и великое множество хищников, среди которых пещерные медведи и львы, гиены, песцы и волки.
И ещё – Яхна видела, как далеко на юге по припорошенной снегом земле шло стадо – здесь жили и мамонты.
Их стадо было огромным, они шагали тяжёлой неспешной поступью – целая стена тел, протянувшаяся от одного горизонта до другого. Они не были по-настоящему мигрирующим видом, но провели зиму, укрывшись в долинах на юге, где особенности местности вынуждали их собираться в огромные стада. Шерсть мамонтов была насыщенного чёрно-бурого цвета, но, когда они шли, слой остевых волос, которые росли на их хоботах и боках, развевался на ветру и поблёскивал золотом в лучах низкого весеннего солнца. Они напоминали скалы – большие скалы, покрытые шерстью. Но иногда кто-то из них вскидывал голову, и тогда мельком были видны хобот или изогнутые бивни, и слышался вибрирующий, безошибочно узнаваемый трубный рёв. Шерстистые мамонты стали наиболее успешными во всей древней родословной ветви слонов. Их можно было встретить на всём протяжении большого пояса тундры, который охватил кольцом полюс планеты, и они образовывали гигантское стадо, которое намного превосходило по численности любой другой вид хоботных, когда-либо живший на Земле.
На этих обширных безлесных землях, где по земле в открытую бродила такая огромная добыча, охота была для людей таким же лёгким занятием, каким будет всегда на протяжении всей их дальнейшей истории. Но времена уже менялись: лёд вскоре снова начнёт отступать. И люди, поняли они это, или ещё нет, уже начали изменять жизнь и землю, так же, как это было в Австралии.
Их поселения на земле были разбросаны далеко друг от друга, и жизнь казалась трудной. Но в каком-то смысле люди уже достигли вершины своего благополучия.
Во время путешествия охотники указывали друг другу особенности земли, каждый обрыв и горный хребет, каждую реку и озеро. У них у всех были названия, даже у тех мест, которые были далеко отсюда, и каждого выслушивали с уважением, поскольку тот делился знанием и подтверждал его. На этой едва пригодной для жизни земле точная информация ценилась высоко: знание земли означало процветание, а незнание сулило голод, поэтому знатоки ценились намного выше, чем заправилы.
Они также рассказывали истории и о животных, которых видели – как они жили, о чём думали и во что верили. Антропоморфизм, наделение животных личными качествами и характером, был мощным средством в руках охотника. Конечно же, мамонт или птица не думает о сборе пищи или о передвижении таким же образом, как человек, но, если представить себе, что они именно так и делают, можно было превосходно предсказать поведение животного.
Поэтому во время путешествия они всё время говорили, говорили и говорили.
Эта земля была домом Яхны, и в равной мере Руда, а ещё раньше – и его матери Яхны. Её люди владели ею – но не как собственностью, которой можно было бы распоряжаться; они владели ею так же, как владели собственными телами. Предки Яхны всегда жили здесь, бесчисленными поколениями, уходящими в бесконечную мглу времени, когда, как говорят, люди явились на свет из огня и обмана. Яхна просто не могла представить себе, как можно жить в другом месте.
Ровно в середине поездки партия остановилась.
В тайник в песчаниковом обрыве нанесло снегу. Руд бодро расчистил снег руками и раскопал большой кусок кожи нарвала с ещё сохранившимся на ней подкожным жиром. Это мясо лежало там с прошлой осени, и значительную его часть уже успели пожрать случайно оказавшиеся здесь лисицы, чайки и вороны. Но Руд нарезал куски тонким каменным ножом, и вскоре все они жевали. Жёсткое, отчасти разложившееся мясо было роскошью. Оно имело собственное название, означающее нечто вроде «мясо-из-мёртвого». Мясо было оставлено здесь в качестве тайника на случай непредвиденной ситуации, если партия путешественников окажется в трудном положении.
Двое костолобых самцов тяжело дышали, у них явно болели бёдра и неуклюжие колени. Им позволили некоторое время отдохнуть и пожевать куски мяса.
Охотники заговорили о пророчествах шамана. Маленький Милло пискнул:
– У меня был сон. Мне снилось, что я был большой чайкой. Во сне я упал в море. Оно было холодным. Подплыла большая рыба и съела меня. Было темно. А потом, потом…
Охотники слушали с серьёзными лицами и кивали.
Сны были важны. Каждый день люди должны были принимать решения: что пробовать собирать, на кого охотиться, каких животных преследовать, как могла измениться погода. Было важно правильно воспользоваться знаниями; следование неверным догадкам может быстро уморить голодом твою семью. Но их головы были полны подробных знаний о земле, о временах года, о растениях и поведении животных, приобретённых на протяжении всей жизни и извлечённых из опыта прошлых поколений. Поверх них находилась масса ежедневно поступающих сведений о погоде, о следах животных, которые требовали осмысления. Весь этот обширный, непостоянный, быстро изменяющийся массив данных следовало обрабатывать, чтобы не терять способности принимать решения быстро и уверенно.
В результате мышление охотников было в большей степени интуитивным, чем систематическим и дедуктивным. Сны, во время которых ум получал возможность бессознательно рассортировать и изучить все доступные данные, были существенной частью этой обработки данных. И благодаря своим песнопениям и танцам, трансам и ритуалам шаманы видели самые насыщенные сны среди всех людей.
Совпадение видений и гаданий шамана и снов Руда и Милло подтверждало их верность – это была важная информация, направляющая охотников. Это показывало, что их глубоко интуитивное понимание природы мира находилось в согласии.
Однако, подумала Яхна, Руд выглядел обеспокоенным. Когда он начал пинать костолобых по ногам, она подошла к нему.
– Папа? Ты выглядишь мрачным.
Он поглядел на неё сверху вниз, нахмурившись.
– Это всего лишь из-за того сна Милло. Вода, холод, темнота. Да, возможно, он видел сон об охоте на море, о рыбной ловле. Но… – он поднял голову и понюхал воздух. – Нос Милло умнее твоего или моего, дочка. Возможно, он учуял запах чего-то, что мы не можем почуять. Но мы уже приняли решение. Давай, пойдём и совершим вылазку в море.
Сильным ударом по ягодицам одного из самцов костолобых он снова заставил сани двигаться по мёрзлой земле. Милло, взгромоздившись на груду спальных мешков, визжал от радости.
Когда они добрались до побережья, Руд выпряг обоих костолобых и позволил им искать пищу на холодной земле. У них не было сил, чтобы сбежать, и просто не хватало ума, чтобы подумать о побеге.
Океан ещё был во льду.
В это время года лишь прибрежная полоса была полностью свободна от пакового льда. Но лёд прерывался разводьями, огромными открытыми пространствами чёрной воды, которые расходились от острия мыса. Охотники знали, что разводья образуются в этом месте каждый год из-за очертаний побережья – вот, почему они прибыли сюда.
Охотники нетерпеливо выбрались на морской лёд. Держа костяные гарпуны в руках, утеплённых рукавицами, Яхна и Милло поспешили вперёд, надеясь первыми добраться до тюленей.
Яхну окружали миниатюрные горные цепи, ледяные холмы, выпирающие на четыре или пять метров вверх. Ветер лениво гудел среди обломков ледяных кристаллов, а чайки кричали, высматривая рыбу. Когда море нетерпеливо вздувалось, его ледяная шкура стонала и ломалась; воздух был полон резких звуков. Но лёд был прочным: осенние штормы и приливные волны, огибая мыс, нагромоздили целые кучи огромных сломанных ледяных плит.
Руд и несколько других охотников собрались вокруг открытой воды, взволнованно крича. Сюда приплыл подышать нарвал, и охотников, возможно, ждёт превосходная добыча.
Но Милло, визгливо крича чайкой, бросился вперёд сквозь ледяной лабиринт. Яхна побежала за ним. Они оказались в месте, где воду покрывала корочка молодого сероватого льда. Но во льду были пробиты круглые дыры один или два шага в поперечнике.
Милло и Яхна подошли к дыре и заглянули в неё. В холодных водах жизнь била ключом. Яхна не могла разглядеть крохотный планктон, который тучами парил в воде, но ей были видны мелкие рыбы и похожие на креветок существа, которые им питались. В эти холодные, сухие и ветреные времена пыль, образующаяся на суше при эрозии, сдувалась ветром далеко в море, внося в воду соли железа; а железо, которого в океане вечно не хватало, стимулировало расцвет жизни.
Но вдруг Милло схватил её за руку и указал вдаль. Чуть дальше от моря, вблизи большой дыры, наполненной ледяной кашицей, на льду лежали тюлени. Это были бурые куски мягкой плоти; они совершенно расслабились, и мороз искрился на их шерсти. Тюленей всегда привлекали такие отверстиям, через них они могли дышать или выбираться на лёд, погреться на солнце.
Яхна затрепетала, представляя открывшиеся им возможности.
С величайшей осторожностью, производя как можно меньше шума, Яхна и Милло двигались по льду. Если один из тюленей поднимал голову, они замирали на месте, приседая, пока тюлень не успокаивался вновь. Тем временем усилился и загудел ветер. Яхне это было только на руку. В данный момент её не интересовала погода; для её глаз и ушей существовали лишь тюлени. Но ветер помогал маскировать хруст снега от их шагов.
Они почти подобрались, приблизившись к тюленям настолько, что могли коснуться ближайших из них. Они занесли гарпуны.
В этот момент без всякого предупреждения ветер завыл, словно раненый зверь.
Испуганные тюлени проснулись. Они огляделись, заревели и соскользнули в воду изящно и быстро, словно пролилась жидкость. Милло взвыл от досады и всё равно метнул свой гарпун; он бесполезно скользнул в воду и пропал из виду.
Но Яхна оглянулась. На них опускалась стена гонимого ветром снега, делая весь мир белым.
Яхна схватила Милло за руку и потянула его под прикрытие нависающей глыбы льда. Они прижались ко льду, поджав колени к груди. Ветер выл в пустотах и расселинах во льду – слишком громко, чтобы она могла расслышать собственный голос, слишком громко, чтобы она могла думать.
А потом на них начал падать снег.
Ей не было видно ничего, кроме белизны – ни моря, ни горизонта, ни неба. Она подумала, что их словно затолкали внутрь яйца – идеальной формы, совершенно целого, отгородившего их от остального мира.
Вскоре снег начал прилипать к их меху и накапливаться кучей на ледяной стене. Яхна знала, что их могло засыпать снегом в укрытии возле этой глыбы, и пробовала счищать накапливающиеся слои острых белых кристаллов.
Но буря всё усиливалась и усиливалась. И с каждым пролетающим мгновением усиливалась вероятность того, что Руд и остальные будут уходить всё дальше и дальше от них.
Терпение Милло закончилось. Он отодвинул её и встал, но вихрь почти сбил его с ног. Она утянула его назад.
– Нет! – кричал он, вырываясь и стараясь заглушить ветер. –Мы умрём, если останемся здесь.
– Мы умрём, если уйдём отсюда, – прокричала она в ответ. – Посмотри на снег! Послушай ветер! Подумай – в какой стороне земля?
Он отрешённо повернулся к ней, его маленькое круглое лицо было исхлёстано снегом.
– Мы уже допустили ужасную ошибку, – сказала она. – Мы не видели приближения бури. Что тебя просит сделать твоя душа? Что говорит тебе Милло, твой прадед?
Возможно, она смогла бы удержать его силой, просто заставив остаться, но это было бы неправильно. Она должна была убедить его остаться здесь. Но, если он захочет уйти – что ж, это было его право.
Наконец, он сдался. Со слезами, примёрзшими к щекам, он опустился обратно на лёд и прижался к сестре. Она обнимала его, пока он не прекратил плакать.
Яхна продолжала расчищать рыхлый снег. Но, когда начала сгущаться тьма – когда белый кокон превращался в серый, а потом и в чёрный, а буря всё не стихала – она стала всё больше и больше уставать, страдая от голода и жажды.
Наконец она больше не могла отгонять сон. «Только чуть-чуть, – думала Яхна. – Я отдохну лишь чуточку, и проснусь до того, как слой снега станет слишком толстым». Она мечтала о том, чтобы её укачали, словно она была младенцем в руках своего отца.
Проснувшись, Яхна ощутила тяжесть головы брата на своих коленях. Шум бури утих. Она была в темноте; но здесь было тепло – темно, тепло и безопасно. Она закрыла глаза и откинулась назад. Конечно, никому не повредит отдохнуть чуть-чуть подольше.
Но теперь Милло задыхался, как будто боролся за глоток воздуха. Она помнила его сон – темноту, погружение в воду и утопление. Возможно, сейчас ей снился тот же сон.
Темнота.
Внезапно запаниковав, Яхна оттолкнула Милло. Вставая, она ощутила над собой толстый слой рыхлого снега. Она с трудом поднялась на ноги, проталкиваясь лицом сквозь держащий её снег.
И вырвалась в поток ослепительного света. Она задохнулась от внезапного обилия чистого, холодного воздуха. Небо возвышалось совершенным тёмно-голубым куполом, по которому плыло солнце. Яхна оглядела совершенно незнакомый окружающий пейзаж из нагромождений кусков льда, вмёрзших в голубовато-серый паковый лед, покрытый сугробами, созданными морозом и снегом. Она была по пояс в снегу. Яхна знала, что ей повезло проснуться в этот момент; наметённый снег сохранил её в тепле, но почти задушил.
Яхна нырнула вниз, разгребая снег, пока не нашла плечи Милло. Она вытащила его на воздух. Вскоре он заморгал от света и протёр глаза. В том месте, где он отыскался, снег был жёлтым от мочи.
– С тобой всё в порядке? – она стряхнула снег с его волос и лица, сняла с него рукавицы и пошевелила его пальцами. – На ногах пальцы чувствуешь?
– Пить хочу, – грустно ответил он.
– Я знаю.
– Мне нужен Руд. Мне нужна Месни.
– Знаю, – Яхна рассердилась сама на себя. Как же неосторожно, вдвойне неосторожно с её стороны было заснуть. И эта беспечность всё ещё может стоить жизни и Яхне, и Милло. – Давай, вернёмся на мыс.
– Давай.
Она надела рукавицы и взяла его за руку. Они обошли ледяную глыбу, которая защитила их, и побрели в обратную сторону по дороге, которая привела их сюда вчера. Но никакого мыса не было. Ей была видна земля, но это был низкий, сточенный временем берег, покрытый свежим слоем нетронутого снега.
– А где Руд? – простонал Милло.
Какое-то время Яхна отказывалась принимать то, что увидела. Весенняя буря всё сделала незнакомым. А её собственное знание земли было не таким глубоким, как у отца. Но, тем не менее, она видела, что это был не тот берег, с которого она ушла перед бурей. Дай мне силу, Яхна, мать моего отца.
– Я думаю, что паковый лёд, наверное, откололся во время бури. Мы дрейфовали по морю, – теперь она вспомнила те сны о плавном укачивании. – И приплыли сюда.
– Я не узнаю это место, – сказал Милло, указывая на землю.
– Нас, должно быть, отнесло очень далеко.
– Ладно, – деловито сказал Милло. – Вот, куда мы должны идти. Обратно на землю. Разве не так, Яхна?
– Да. Вот, куда мы должны идти.
– Тогда идём, – он взял её за руку. – Идти сюда. Следи, куда вступаешь.
Она позволила ему вести себя.
Они брели по побережью. Земля, покрытая снегом, была безмолвна. Мало что двигалось вокруг них – лишь случайный песец, потрёпанная чайка, сова – и стояла жуткая тишина, лишающая самообладания.
Переход через сугробы, даже близ берега, был трудным, особенно для Милло, у которого были короткие ноги. Они понятия не имели, где находились, и даже представить себе не могли, насколько далеко мог бы их отнести дрейфующий лёд. Они даже не знали, возвращались ли они назад, к мысу. Яхна с содроганием осознала, как им повезло, что плавучая льдина не унесла их просто в открытое море, где, беспомощные, они быстро замёрзли бы до смерти.
Яхна и Милло нашли ручей, текущий достаточно быстро, чтобы оставаться незамёрзшим среди этого снега, выпавшего не по сезону. Они нагнулись, чтобы попить – по локоть в снегу, от их дыхания шёл пар. Яхна почувствовала облегчение. Если бы они не нашли пресную воду, они были бы вынуждены есть снег. Это умерило бы их жажду, но зажгло бы жар, который горел бы внутри их тел – и, как известно всем, когда случается такое, ты умираешь.
Хорошо, вода есть. Но они не нашли никакой еды – вообще ничего. Пришлось идти дальше.
Они придерживались побережья, ощущая явное нежелание заходить вглубь суши, в сердце этой тишины. Там было много опасностей – и не последней из них были люди.
Поскольку приматы с телами, приспособленными для тропических стран, стремились выживать среди быстро изменяющихся крайностей плейстоцена, они полагались на древние особенности, унаследованные от бессловесных лесных существ – на узы родства и сотрудничества.
Кланы, рассеянные по Евразии и Африке, жили в почти полной изоляции друг от друга. И изоляция зашла очень глубоко. В пятидесяти километрах от места рождения Яхны жили люди, которые разговаривали на языке, отличающемся от её родного больше, чем финский язык от китайского. В дни Дальней, и даже Камешка, имело место однообразие по всему континенту; теперь же могли существовать разительные различия между одной речной долиной и соседней. Люди были способны к альтруизму, настолько щедрому, что готовы были страдать, получать увечья и даже умирать, чтобы спасти другого – и всё же не отказывали себе в доходящей до крайностей ксенофобии, и даже в преднамеренном и целенаправленном геноциде. Но на суровой земле, где пищи было мало, членам сообщества имело смысл самоотверженно поддерживать друг друга – и гнать прочь остальных, кто мог бы завладеть скудными ресурсами. Даже у геноцида была какая-то ужасная логика.
Если бы детей обнаружили чужаки, то, возможно, они бы сохранили жизнь Яхны – но её бы приняли только ради секса. Её лучшей надеждой было бы забеременеть и получить поддержку со стороны одного из мужчин. Но она всегда была бы низшей в их обществе, никогда не стала бы одним из истинных людей. В то же самое время Милло, возможно, просто убили бы, немного посмеявшись над ним. Она знала, что это было так. Она видела, что это случалось среди представителей её собственного вида. Так что пусть лучше они остаются никем не обнаруженными.
Пока дети с трудом брели, их мучал голод.
Дорогу им преградил низкий скалистый хребет. Под его защитой вырос ельник – карликовый. Деревья были не выше Яхны, но под защитой скал им удалось, по крайней мере, подняться над землёй.
Внезапно Яхна схватила Милло и просто пригнула его к земле. Спрятав тела, они высунули головы над хребтом.
По замёрзшему пруду за этим хребтом бродила небольшая стайка белых куропаток. Птицы клевали лёд, засовывая клювы в трещины и разводья. Они сверкали ослепительной белизной на фоне стального голубовато-серого цвета льда. Эти рано прилетевшие птицы были невидимыми на фоне снега, но ярко выделялись среди зелёных и бурых красок поздней весны.
– Давай, – произнесла она. Они развернулись и скользнули вниз по хребту, обратно в невысокий ельник.
Яхна выбрала хорошее, податливое молодое дерево. Вынув из кармана каменный топор, она быстро срубила его на ладонь над поверхностью снега и обрубила крону, оставив ствол длиной почти в её собственный рост. Затем при помощи Милло она сделала зарубку в стволе и вставила в неё клин. Ствол легко раскололся, и она получила тонкую, упругую полосу. Она начала быстро очищать её. Тем временем Милло снял кору с оставшейся части ствола. Он расщепил её на волокна и быстро сплёл их вместе в длинную нить. Лук был настолько незаконченным, что в тех местах, где была торопливо привязана нить, с него свисали её пряди. Не так уж хорошо сделан, подумала она, но он сослужит свою службу.
Яхна начала торопливо колоть стрелы из остатков ствола. Огня, чтобы закалить стрелы, не было, и ещё, что гораздо хуже, не было перьев, помогающих в полёте. Поэтому она импровизировала: взяв кусочки счищенной коры, она засунула их в щели на стрелах.
Они работали так быстро, как могли. Но к тому времени, когда она закончила, солнце опустилось на небе чуть ниже.
Яхна снова высунула голову и плечи над хребтом, держа лук. Птицы всё ещё были там. Она прицелилась, натягивая тетиву.
Первая стрела улетела настолько далеко в сторону, что даже не побеспокоила птиц. Второй хватило лишь для того, чтобы насторожить их, и птицы взлетели с тревожными криками, хлопая поблёскивающими крыльями. Она сделала свой последний выстрел – гораздо более трудную попытку попасть в движущуюся цель – и одна из птиц скорчилась и упала на землю.
Брат и сестра с криками полезли по горному хребту и спустились к замёрзшему водоёму. Птица, растянувшись, лежала на льду, и её рваные перья были забрызганы кровью. Дети знали, что по льду лучше не бегать. Милло нашёл кусок еловой ветки. Они легли на живот на твёрдой земле у края льда и воспользовались веткой, чтобы подтянуть птицу к берегу.
Мёртвая птица выглядела уродливой и неуклюжей. Но Яхна охватила её маленькую голову сложенными чашечкой ладонями. Она взяла немного снега, растопила его в своей ладони и влила воду в клюв неподвижной птицы: последний глоток. «Спасибо», – сказала она. Было важно оказывать эту дань уважения и животным, и растениям. Мир был богат – но только пока его не беспокоили слишком сильно.
Когда небольшая церемония была исполнена, Яхна быстро ощипала птицу, разрезала живот и выпотрошила её. Она сложила кожу и спрятала её к себе в карман: завтра она сможет сделать лучшие стрелы, с перьями, которые дала ей куропатка.
Они ели сырое мясо, кровь стекала по их щекам и оставляла тёмно-красные пятна на снегу под ними. Это был момент триумфа. Но удовлетворение Яхны от добычи было недолгим. Свет тускнел, а воздух становился холоднее.
Без укрытия они умрут.
С луком за спиной и с последним кусочком мяса птицы во рту, Яхна повела Милло вглубь суши. Вскоре они пришли на открытую, заснеженную равнину. В центре луга снег был ей почти до колена.
Довольно неплохо.
Она резала блоки из окружающего её снега. Это была трудная работа: ей нечем было воспользоваться, кроме собственных рук и каменных лезвий, а верхние слои снега были мягкими и легко разрушались. Но глубже снег был спрессованным и твёрдым, как и было нужно.
Она начала укладывать блоки вокруг себя плотным кольцом. Милло охотно присоединился к ней. Вскоре они построили круговую стену из снежных блоков вокруг всё углубляющейся ямы. Они осторожно направили спиральные ряды блоков внутрь, пока не сделали купол аккуратной формы. Яхна пробила в стене тоннель, через который они могли входить и выходить, а Милло сгладил поверхность купола внутри и снаружи.
Снежный дом был маленьким и сделанным наспех, но он был пригоден для ночлега.
Сейчас свет быстро слабел, и уже отозвались эхом первые волчьи голоса. Они поспешно зарылись в свой снежный дом.
«Теперь мы в большей безопасности, чем прошлой ночью, – подумала Яхна, когда они прижались друг к другу для тепла. – Но завтра мы должны найти больше еды».
И нужно будет разжечь огонь.
Охотники вернулись с моря. Они разошлись по своим семьям, унося пищу, которую удалось добыть. Никаких выражений благодарности не прозвучало. У этих людей не было слов, чтобы сказать «пожалуйста» или «спасибо»: среди этого народа охотников-собирателей не существовало социального неравенства, которое требовало бы таких тонкостей. Пищу просто поделили в соответствии с потребностями.
Было много тихих разговоров о Яхне и Милло.
Месни, мать Милло и Яхны, явно прилагала большие усилия, стараясь сохранить самообладание. Она занималась каждодневными делами, заботилась о своём младенце, потрошила рыбу и заготавливала остальную часть океанского урожая, которую принёс домой Руд. Но иногда она бросала нож или чаши и давала выход своему отчаянию. Она даже плакала.
Грусть сделала её нездоровой: для Руда это выглядело именно так. Люди ценили в себе хладнокровие и самоконтроль. Считалось, что демонстрировать свои гнев или отчаяние было всё равно, что поступать, как маленький ребёнок, который не знал, как себя вести.
Руд ушёл в себя. Он бродил вокруг деревни и уходил дальше в её окрестности, охваченный стыдом и горем, отчаянно пытаясь сохранить невозмутимость на лице. Он ничего не мог сделать для Месни. Руд знал, что она должна свыкнуться с потерей, должна восстановить своё ощущение внутреннего покоя и самоконтроль.
Но для небольшой общины потеря была действительно ужасной. Прежде всего потому, что их самих было немного. Эта небольшая деревня насчитывала около двадцати человек и состояла, по сути, из трёх больших семей. Они были частью более многочисленного клана, который каждый весну собирался на берегу большой реки к югу отсюда на большое праздничное торжество для торговли, поиска брачных партнёров и обмена историями. Но, хотя они собирались из дальних мест, на этих сборах их никогда не было больше тысячи человек: тундра не могла поддерживать большей плотности населения, чем сейчас.
В более поздние времена археологи найдут образцы изделий, оставшихся от людей вроде Руда, и предположат, что некоторые из них имеют отношение к магии плодовитости. Но это было не так. Плодовитость никогда не была проблемой для народа Руда. Всё было даже наоборот: проблемой было управление численностью населения. Люди знали, что они не должны переоценивать возможность земли прокормить их, и ещё то, что у них должна оставаться возможность быстро сниматься с насиженного места в случае наводнения, пожара, сильных морозов или засухи.
Поэтому они уделяли внимание количеству детей, которых выращивали. Между их рождениями проходило по три или четыре года. Существовало множество способов добиться такого результата. Месни достаточно долго кормила грудью и Яхну, и Милло, чтобы подавить свою способность к деторождению. Простое воздержание или секс без проникновения служили этой же цели. И ещё, как всегда, смерть преследовала самых молодых. Болезни, несчастные случаи и даже хищники гарантированно забирали себе изрядное количество самых слабых.
Если было нужно – хотя Руд был благодарен судьбе за то, что ему самому никогда не приходилось так поступать – если для здорового ребёнка действительно не оказывалось места в этом мире, смерть могла протянуть руку помощи.
Пока ограничения численности в целом соблюдались, даже среди этой скудной местности, на краю пригодного для жизни мира люди Руда хорошо питались, наслаждались свободным временем, и, живя в обществе, лишённом иерархии и основанном на уважении, получали в награду крепкое телесное и умственное здоровье. Руд продолжал бы жить в этом болотистом, наполовину замороженном раю, даже если бы потребовалось заплатить за это ценой бесчисленных маленьких жизней, угасших в холодной и печальной тьме.
Но ни одна из этих мрачных мыслей не относилась к Милло и Яхне.
Они оба появились на свет в то время, когда родители имели возможность заботиться о них. Они пережили опасности раннего детства. Они выросли здоровыми и умными. У Яхны скоро должны были начаться менструации, поэтому Руд уже ожидал появления своего первого внука. И сейчас из-за случайной весенней бури и своей собственной непростительной небрежности он был лишён всего, во что вложил столько сил и любви.
Поглощённый мыслями, Руд вышел из селения. Он направился к грубо построенным трущобам костолобых.
Костолобые тупо провожали его взглядами. Некоторые из них пожирали остатки кожи нарвала. Одна самка прижала младенца к своей тощей груди; она отвернулась от него, сжавшись в комок. Костолобым не было места на этой земле, принадлежащей людям. И костолобым пришлось бы голодать, если бы не щедрость людей и остатки их добычи. Не животные и не люди – в костолобых не было ничего достойного уважения. У костолобых даже не было имён.
Но они могли быть полезными.
Он набрёл на одну самку, которая была моложе остальных. Это была та самая самка, которую изводила Яхна незадолго до той бедственной вылазки к морю.
Она тупо смотрела на него; её нелепый плоский череп был испачкан грязью. Он знал, что она была того же возраста, что и Яхна, но она была более развитой, чем его дочь: костолобые росли быстрее, жизнь их была тяжелее, и они умирали раньше. Она сидела в грязи, одетая в развязанную кожаную накидку, и играла потрёпанной сломанной подвеской. У костолобых было достаточно ума, чтобы восхищаться изделиями людей, но всё же недостаточно, чтобы делать их самим: у костолобого можно было купить всё, что угодно, за бусы из бивня мамонта или за вырезанный из кости гарпун.
Повинуясь внезапному импульсу, не осознавая собственных действий, Руд нагнулся и сорвал накидку с тела самки. Если бы не её выступающее лицо и уплощённая голова, её тело было бы не таким уж и плохим, подумал он; ей ещё предстояло в полной мере обрести медвежью коренастость взрослых особей.
Он ощутил эрекцию, натянувшую его собственную одежду.
Он встал на колени, схватил самку за лодыжки и развернул её на спину. Она легко подчинилась, раздвигая ноги; очевидно, её использовали таким способом уже не в первый раз. Шаря по её теплой плоти, он обнаружил, что её промежность и задний проход были покрыты коркой грязи. Он очистил её пальцами.
А затем он вошёл в неё одним яростным толчком. На короткие бурные мгновения ему удалось забыть тот бедственный момент, когда налетела буря, и когда он понял, что потерял Яхну и Милло на льду.
Но всё быстро прошло. Слезая с девочки, он испытал глубокое, выворачивающее наизнанку чувство отвращения. Воспользовавшись уголком её накидки, он почистил себя.
Девочка, всё ещё голая, перевернулась на спину и протянула руки в бессловесной просьбе.
Он носил на шее подвеску – зуб пещерного медведя. Он сорвал его с шеи, разрывая завязку из оленьей кожи, и бросил его в грязь. Костолобая девочка сгребла подвеску и держала её перед своим лицом, поворачивая раз за разом и созерцая её бесконечные тайны. Струйка крови сочилась с её ободранных бёдер.
Яхна и Милло продолжали шагать вдоль побережья, по-прежнему надеясь отыскать мыс, на котором они в последний раз видели отца и его компаньонов. Ночью они строили снежные дома, если под рукой был снег, или спали под наскоро построенными навесами. Лук Яхны и быстрые рефлексы Милло продолжали снабжать их некоторым количеством еды – мелкими зверьками и птицами.
Они могли и дальше кормить себя, и даже построить шалаш. Но Милло уже провёл одну мучительную ночь после того, как неблагоразумно съел рыбу, не выпотрошенную должным образом. Хуже всего было то, что им ночь за ночью не удавалось добыть огонь – неважно, насколько упорно они тёрли друг об друга палочки или стучали камнями. И это дорого обходилось им. Сырое мясо заставляло болеть зубы и живот Яхны, и в глухой ночной тишине она думала, что ей уже никогда не будет снова по-настоящему тепло.
Дети брели вперёд; у них просто не было выбора. Но они худели и слабели с каждым днём, а их одежда постепенно рвалась. Они медленно умирали – Яхна понимала это. Хотя их направляли вышние духи, жившие внутри них, они пока не знали всего, что им следовало делать, чтобы поддерживать свою жизнь.
Они пришли туда, где граница произрастания лесов отклонялась на север, поэтому им пришлось продираться через небольшой лес. Лиственные деревья, сосны и ели росли редко и были искривлёнными: тощие и лишённые листвы, они выглядели странно хилыми. Дорожка, по которой шли дети, была протоптана оленями или козлами, и поросла мягким мхом. Она петляла среди деревьев, и иногда вела через более открытые поляны.
Когда свет потускнел, а очередной мрачный день подошёл к концу, тени деревьев полосами легли на землю, а подлесок почернел. Пять миллионов лет отделяли Яхну и Милло от Капо, последнего из их предков, обитавшего в лесу, и лес казался им местом, населённым множеством чудовищ и демонов. Охваченные тревогой, они поспешили вперёд.
Наконец, они вырвались из леса. Брат с сестрой вышли на участок занесённой снегом степи, где жёлтый ковёр из трав обрывался на зубчатом краю утёса. За ним до самой линии горизонта раскинулось неспокойное море; паковый лёд стонал и хрустел вдали, как всегда.
Но перед детьми встала стена плоти и рогов. Это было стадо большерогих оленей – существ, которых однажды назовут также ирландским оленем. Они шли огромной массой, щипая молодую траву, которая с надеждой прорастала сквозь припорошивший её снег.
Во главе стада был огромный самец. Он глядел на детей сверху вниз, скосив глаза от своей длинной морды. На его спине находился мясистый горб, гора жира, помогающая ему выдержать трудные времена; сейчас, ранней весной, горб был тощим. А его рога, каждый из которых вдвое длиннее человеческого роста, были большими тяжёлыми скульптурами, странно напоминающими раскрытые руки великана с похожими на пальцы отростками, от гладких лопат.
В одном только этом стаде, простиравшемся дальше, чем видели дети, были тысячи оленей. Подобно многим гигантским травоядным в это парадоксально богатое время, большерогие олени процветали и жили огромными мигрирующими стадами, бродившими по всему Старому Свету от Англии до Сибири и Китая. И это обширное стадо надвигалось на Яхну и Милло. Это был медленно движущийся барьер; раскатисто грохотали стукающиеся друг об друга рога, урчали животы. Воздух был полон удушливой вони мускуса и навоза.
Убраться с их пути было для детей вопросом жизни и смерти. Яхна сразу увидела, что они не смогут разминуться со стадом, если побегут от берега: для этого оно было слишком велико и слишком широко разбрелось в стороны. Конечно, олени не зашли бы далеко в лес, но они бы загнали детей в ту сгущающуюся темноту, которая была местом, куда она уж точно не захотела бы вернуться.
Внезапно она схватила брата за руку:
– Бежим! Утёс!
Они бежали по мёрзлой траве. Край утёса резко уходил вниз под край торфяника. Дети торопливо забрались на него. Лук на спине у Яхны цеплялся за каменные выступы, замедляя её движение. Но они сделали это. Они сжались на узком выступе, глядя на океан чёрно-бурой шерсти, который медленно обтекал вершину утёса.
Огромный самец безразлично наблюдал за происходящим. Потом он отвернулся и опустил свою отягощённую рогами голову.
Носить рога было тяжело, словно грузы на вытянутых в стороны руках, и строение шеи самца изменилось, чтобы выдерживать такое бремя благодаря огромным позвонкам и мускулам, похожим на кабели. Рога использовались для сексуальных демонстраций и дуэлей: когда два таких гигантских самца сталкивались рогами, пригнув головы, это было устрашающее зрелище. Но эти огромные рога обрекли зверей на гибель. Когда лёд отступил, а площадь их местообитаний сократилась, давление отбора стало благоприятствовать меньшим размерам тела. Когда другие виды уменьшались, уступая действию отбора, большерогие олени оказались неспособными отказаться от своих сложных брачных демонстраций. Они стали сверхспециализированным видом, организм тратил слишком много ресурсов на рост их огромных рогов, и они оказались неспособными справиться с изменениями.
Дети услыхали приглушённое рычание. Яхне показалось, что она заметила бледный низкорослый коренастый силуэт, который двигался по снегу, словно мускулистый призрак, и тащил оленя. Это мог быть пещерный лев. Она задрожала.
– И что теперь? – прошептал Милло. – Мы не можем оставаться здесь.
– Нет, – Яхна огляделась вокруг. Она видела, что их уступ вёл вниз по утёсу к отверстию, находившему на несколько человеческих ростов ниже.
– Туда, – сказала она. – Думаю, это пещера.
Он коротко кивнул и пошёл впереди, двигаясь вниз по краю узкого выступа, цепляясь за мел. Но она поняла, что он был испуган сильнее, чем был готов признаться ей.
Наконец, рискованный спуск закончился; они спрыгнули в отверстие и лежали, пытаясь отдышаться, на твёрдом полу. Пещера, проточенная в пласте мела, уходила в темноту. Пол был покрыт слоем гуано и осколками яичной скорлупы. Наверное, чайки использовали это место в качестве гнездовья. На полу в разных местах чернели пятна – не очаги, но явно кострища.
– Смотри, – сказал Милло, и его голос был полон удивления. – Мидии.
Он был прав. Небольшие моллюски лежали кучкой, окружённые разбросанными осколками кремня. Вспышка любопытства заставила её задаться вопросом о том, как они сюда попали. Но голос голода звучал всё громче, и они вдвоём принялись за мидий. Они отчаянно пробовали взломать ракушки своими пальцами и каменными лезвиями, но ракушки были твёрдыми и не поддавались.
– Экххххмммм.
Они обернулись.
Из темноты в задней части пещеры послышался сердитый голос. Оттуда показался чей-то силуэт. Это был крупный мужчина, одетый в накидку, которая, похоже, была сделана из оленьей шкуры – нет, подумала Яхна, не мужчина. У него были широкий, выдающийся вперёд нос, мощные коренастые ноги и огромные руки. Это был костолобый, массивный самец. Он сверлил их взглядом.
Дети отступили, прижимаясь друг к другу.
У него не было имени. Его люди не давали себе имена. Он думал о себе как о Старике. И он был старым – старым для своего вида, ему было почти сорок лет.
Тридцать лет из них он жил один.
Он спал в задней части этой пещеры, в дымном, уютном тепле факелов, которые зажигал там. Ранним утром он обследовал берега под утёсами во время отлива, разыскивая моллюсков. С наступлением вечера он так или иначе скоро проснулся бы; вечер был его любимым временем суток.
Но его раньше времени потревожили шум и движение у входа в пещеру. Думая, что это могли бы быть чайки, прилетевшие за его кучами моллюсков – или кто-то похуже, возможно, вроде песца – он вышел на свет тяжёлым шагом.
Не чайки, не песец. Это были два ребёнка. Их тела были высокими и нелепо тощими, руки и ноги – словно усохшие, а плечи – узкие. У них были плоские лица, словно расплющенные могучим ударом, подбородки остроконечные, а головы вздувались смешными пузырями, словно огромные грибы.
Тощий народ. Всегда тощий народ. Он чувствовал огромную усталость – и эхо одиночества, которое с некоторых пор мучало его каждое мгновение бодрствования и отравляло его сны.
Почти не сознавая, что делает, он шёл в сторону детей, протягивая свои огромные руки. Он мог раздавить их черепа, всего лишь сжав их, или разбить их один об другой, как два птичьих яйца, и всё кончилось бы. Кости уже не одного тощего грабителя валялись на скалистом пляже под этой пещерой, и ещё сколько-то добавится к ним прежде, чем он станет слишком старым, чтобы защищать это место, свой последний оплот.
Дети завизжали, схватившись друг за друга, и бросились к стене пещеры. Но более высокая девочка задвинула другого себе за спину. Он видел, что она была испугана, но пробовала защищать своего брата. И она держала себя в руках. Хотя от страха по голым ногам мальчика текла моча, девочка сохраняла контроль над собой. Она пошарила в своей куртке и вытащила нечто, свисающее с её шеи на нити.
– Костолобый! Костолобый человек! Оставь нас в покое, и я дам тебе это! Красивое, красивое волшебство, костолобый человек!
Глубоко посаженные глаза Старика заблестели.
Подвеска была кусочком кварца – небольшая игла, сверкающая и прозрачная; её грани были отполированы до блеска и гладкости, а на одной стороне был кропотливо вырезан узор, который привлекал взгляд и ослеплял мысль. Девочка качала амулет взад-вперёд, пробуя привлечь его взгляд, и шагнула вперёд от стены.
– Костолобый человек, красиво, красиво…
Старик глядел в голубые глаза, которые, в свою очередь, тоже уставились на него так тревожно и прямо, как это делают тощие: это был взгляд хищника.
Он отшатнулся и отбил амулет в сторону. Тот облетел вокруг шеи девочки и разбился об стену за её спиной. Она взвизгнула, потому что его кожаная нить обожгла ей шею. Старик снова потянулся к ним. Всё могло закончиться в одно мгновение.
Но дети снова забормотали на своём быстром и сложном языке.
– Заставь его уйти! О, заставь его уйти!
– Всё хорошо, Милло. Не бойся. Твой прадед – внутри тебя. Он тебе поможет.
Огромные руки Старика повисли вдоль его боков.
Он оглянулся на мидии, которые они пробовали вскрыть. Ракушки были исцарапаны и обколоты – на одной были следы зубов – но ни одна не была открыта. Эти дети были беспомощны – ещё беспомощнее, чем многие из их вида. Они даже не смогли украсть его мидии.
Прошло очень много времени с тех пор, как в этой пещере слышались чьи-либо голоса – чьи угодно, кроме его собственного, а также отвратительных криков чаек или тявканья песцов.
Не совсем понимая, почему он это делал, он проследовал в заднюю часть своей пещеры. Здесь он хранил мясо, инструменты и запас древесины. Он вернулся с охапкой сосновых брёвен, которые принёс из леса, росшего на вершине берегового утёса, и бросил их вблизи входа в пещеру. Затем он достал один из своих факелов – смолистую сосновую ветку, обмотанную куском тюленьей шкуры со слоем жира. Факел горел устойчиво, хотя и дымно, и горение могло продолжаться целый день. Он установил факел на земле и начал накладывать дерево поверх него.
Дети всё ещё жались к стене, испуганно уставившись на него. Мальчик указал на землю: «Посмотри. Где у него очаг? Он создаёт беспорядок…» Девочка зажала ему рот рукой.
Когда огонь ярко разгорелся, он пинком разворошил его, чтобы показались горящие брёвна из внутренней части костра, переливающиеся красным светом. Затем он взял горсть мидий и бросил их в огонь. Ракушки мидий быстро раскрылись с характерным звуком. Он выгреб их палкой и толстым пальцем стал выковыривать из них вкуснейшее солёное содержимое, опустошая ракушки одну за другой.
Мальчик завозился и раскрыл рот.
– Чую их запах. Есть хочу.
– Сиди смирно, просто сиди смирно.
Когда Старик покончил со своими мидиями, он поднял ногу, раскатисто пукнул и с болезненным усилием поднялся на ноги. Он тяжело побрёл ко входу в пещеру. Там он сел, поджав одну ногу под себя и выпрямив другую, и разложив свою кожаную накидку по ногам и промежности. Он взял кремнёвый булыжник, который оставил там в предыдущие дни. Используя гранитный окатыш в качестве молота, он начал быстро придавать кремню форму нуклеуса. Вскоре вокруг его ног начали скапливаться ненужные сколы. Сегодня он видел дельфинов. Было весьма вероятно, что одно из этих жирных, гибких существ может быть выброшено волнами на берег в следующие день или два, и ему нужно было подготовиться к этому, иметь под рукой нужные готовые инструменты. В действительности же он ничего не планировал – он мыслил не так, как могли мыслить тощие – но глубокое интуитивное понимание окружающей природы влияло на его действия и выбор.
Позволив своим рукам работать – придавать форму этой глыбе спрессованных окаменелостей мелового периода, так же, как работали руки его предков на протяжении двухсот пятидесяти тысячелетий – он направил свой взор на запад, где солнце начинало садиться за Атлантикой, превращая воду в огненную равнину.
Позади него Яхна и Милло незаметно подползли к костру, подбросили в него ещё мидий и с жадностью проглотили их солёную мякоть.
Шли дни за днями, и весеннее таяние снега быстро продолжалось. Озёра освобождались ото льда. Водопады, которые были скованы льдом всю зиму, зажурчали и потекли. Даже морской лёд начал раскалываться.
Настало время для сбора. Это была долгожданная радость, главное событие года, несмотря на несколько дней перехода через тундру.
Идти могли не все: самый молодые, старые и больные не могли отправиться в путешествие, и кто-то должен был остаться, чтобы позаботиться о них. В этом году, впервые за много лет, Руд и Месни были свободны от бремени детей – кроме их самого младшего, ещё младенца, достаточно маленького, чтобы его можно было нести – и могли свободно путешествовать.
Руд не пытался воспользоваться ситуацией – конечно же, нет. Но он полагал, что они должны были хоть как-то поправить свою разбитую жизнь, и убеждал Месни идти с ним на сбор. Однако Месни хотела остаться дома. Она отворачивалась от него, отступая в тёмные глубины своей печали. Поэтому Руд решил идти вместе с Олит, сестрой Месни, тётей его детей. У самой Олит уже вырос один мальчик, но его отец умер от кашляющей болезни две зимы назад, оставив Олит одну.
Партия направилась через тундру.
В это краткое время тепла и света земля под ногами была полна жизни – камнеломок, цветов тундры, трав и лишайников. Облака насекомых устраивали бурный брачный лёт, собираясь во влажном воздухе над водоёмами. На мелководных тундровых озёрах кормились и отдыхали огромные стаи гусей, уток и болотных птиц. Олит, взяв Руда за руку, показывала ему кряковых уток, лебедей, белых гусей, нырковых уток, гагар и журавлей, которые величественно кружили в небе, заставляя воздух греметь от их звонких голосов. В этих местах, где деревья растут лёжа, многие из этих птиц строили гнёзда на земле. Когда они прошли слишком близко от гнезда поморника, пара птиц напала на них, яростно крича. И, хотя многим мигрирующим травоядным ещё предстояло вернуться сюда, люди замечали большие стада оленей и мамонтов, движущиеся по окружающим землям, словно тени облаков.
И всё же, как это странно, подумал Руд, что, выкопай он яму всего лишь в несколько рук глубиной в любом месте под этим ковром, полным красок и движения, он нашёл бы лёд, смёрзшуюся землю, где ничто не могло жить.
– Много времени прошло с тех пор, как я ходил этой дорогой, – сказал Руд. – Уже и забыл, как она выглядит.
Олит стиснула его руку и теснее прижалась к нему.
– Я знаю, что тебе приходится чувствовать…
– Каждый из этих листочков травы, каждая качающаяся на ветру камнеломка – это пытка, красота, которой я не заслуживаю.
Он на расстоянии уловил запах растительного масла, которое она втирала в свои подрезанные волосы. Она не была похожа на Месни, свою сестру; Олит была выше и худощавее, но её груди были тяжёлыми.
– Дети не уходят, – напомнила ему Олит. – Их души родятся повторно, когда у тебя снова появляются дети. Они не были достаточно взрослыми, чтобы накопить собственную мудрость. Но они несли души их бабушки и дедушки, и они принесут радость и достаток…
– Я не лежал с Месни, – с трудом выговорил он, – с тех пор, как мы в последний раз видели Яхну и Милло. Месни изменилась.
– А ведь прошло уже так много времени, – пробормотала Олит, явно удивлённая.
Руд пожал плечами.
– Но недостаточно много для Месни. Возможно, для неё его никогда не пройдёт достаточно много, – он посмотрел в глаза Олит. – У нас с Месни больше не будет детей. Я не думаю, что она когда-либо захочет этого.
Олит отвернулась, но опустила голову. Поражённый, он понял, что это был жест, выражавший и симпатию, и соблазнение.
Той ночью в освежающем холоде открытой тундры, под навесом, торопливо построенным из сосновых ветвей, они впервые легли вместе. Так же, как тогда, когда он взял молодую костолобую самку, Руд чувствовал облегчение от чувства вины, от постоянных терзающих его сомнений. Конечно же, Олит означала для него намного больше, чем любое костолобое животное. Но позже, когда Олит лежала у него в руках, он вновь почувствовал лёд, покрывший его сердце, словно среди весны его всё ещё удерживали оковы зимы.
После четырёх дней непрерывного путешествия пешком Руд и Олит добрались до берега реки.
Там собрались уже сотни людей. Были видны шалаши, построенные на берегу, пирамиды из копий и луков, и даже туша огромного самца большерогого оленя. Люди украсили себя множеством отметин, сделанных охрой и растительными красками. В их узорах присутствовали общие элементы, означающие единство большого клана, но при этом они всё равно были сложными и разнообразными, прославляя своеобразие и силу отдельных групп внутри него.
Вероятно, на этот сбор пришло около пятисот человек – но никто их не считал. Это число включало примерно половину всех людей на планете, которые говорили на языке, хотя бы отдалённо похожем на язык Руда.
Группа, пришедшая из поселения вместе с Рудом и Олит, быстро рассеялась. Многие из людей искали партнёров: может быть, для быстрого весеннего соития, или, возможно, намереваясь установить долговременные отношения. Этот сбор, длившийся несколько дней, был единственным шансом, который предоставлялся, чтобы встретить кого-то нового. И лишь в такое время можно было увидеть, что худощавый ребёнок, запомнившийся с прошлого года, уже начал расцветать самым желанным образом.
Руд заметил женщину по имени Дела. Округлая, полная, смешливая, она была искусной охотницей на крупную дичь. В свои молодые годы она была красавицей, с которой Руд делил ложе пару раз. Он видел, что она, как обычно, устроила большой, ярко окрашенный шалаш из растянутых шкур, весело разрисованных изображениями бегущих животных.
Руд и Олит спустились по берегу реки. Дела приветствовала его объятиями и душевным похлопыванием по спине, и предложила им чай из коры и плоды. Хотя Дела заметила Олит, и у неё явно возник вопрос о том, что случилось с Месни, она хранила свои вопросы при себе.
На расчищенной земле перед шалашом уже горел огромный костёр, и кто-то подбрасывал в огонь пригоршни рыбьего жира, вызывая вспышки и потрескивание. Именно народ Делы добыл большерогого оленя. Мускулистые молодые женщины распороли живот оленьей туши, и воздух наполнил запах крови и содержимого желудка.
Руд и Олит сели вместе с Делой около небольшого костра. Дела стала расспрашивать Руда о том, как прошла охота в минувшем году, и он спросил её о том же. Они говорили о том, как начался сезон в этом году, как вели себя животные, какой ущерб нанесли зимние бури, как высоко прыгали рыбы, об открытом кем-то новом способе обращения с тетивой лука, благодаря чему она служила намного дольше, чем раньше, о том, что ещё кто-то придумал вымачивать мамонтовые бивни в моче, чтобы их потом можно было выпрямить.
Целью этого сбора был обмен не только пищей, товарами или брачными партнёрами, но и информацией. Те, кто брал слово, не преувеличивали успехи и не преуменьшали неудачи. Они вели свой рассказ во всех подробностях и как можно точнее, стараясь изо всех сил, и разрешали другим участникам обсуждения задавать вопросы. Точность была гораздо важнее хвастовства. Для людей, которые полагались на культуру и знания, чтобы оставаться в живых, информация была важнейшей в мире вещью.
В конце, однако, Дела решила задать вопрос, который явно интересовал её.
– А Месни, – осторожно спросила она. – Она осталась дома с детьми? Ну, Яхна сейчас уже должна быть высокой – я помню, как даже в прошлом году мальчишки не сводили с неё глаз, и…
– Нет, – мягко ответил Руд, чувствуя, что Олит положила на него руку. Дела молча слушала, когда он описывал со всеми ужасными подробностями, как потерял своих детей в ледяной буре.
Когда он закончил, Дела потягивала чай, отводя глаза. У Руда было странное чувство, что она что-то знает, но держит при себе.
Чтобы заполнить тишину, Дела рассказывала историю, ходившую в её землях.
«…И эти два брата, потерявшихся в снегу, в конце концов, упали. Один из них умер. Другой поднялся. Он горевал о своём брате. Но потом он увидел песца, роющегося под бревном – его шкура была белой на белом. Песец ушёл. Но брат знал, что песец вернётся на то же самое место, чтобы забрать то, что закопал. Поэтому он установил ловушку и ждал. Когда песец вернулся, брат поймал его. Но прежде, чем он смог убить его, песец спел для него. Он оплакивал умершего брата, как и…»
Как и истории Йоона из Времени сновидений, такие истории и песни, хоть и являлись смесью мифа и действительности, были длинными, точными и полными сведений. Это было устная культура. Пока не было письменности, чтобы записывать фактические данные, память решала всё. И если сны и транс шамана были средствами объединения значительных объёмов информации, помогающими интуитивно принимать решения, то в первую очередь именно песни и истории помогали хранить ту информацию.
Стоит отметить, что история, которую рассказала Дела, тоже эволюционировала. Когда история передавалась от одного слушателя к другому, благодаря ошибкам и приукрашиванию её элементы постоянно изменялись. Большинство изменений представляло собой случайные подробности, которые не имели значения, циркулировавшие без внешнего проявления, подобно кодам «молчащей» ДНК. Важнейшие смысловые части истории – её настроение, ключевые моменты, смысл – с большей вероятностью оставались неизменными. Но не всегда: иногда происходила значительная переделка рассказа, по воле рассказчика или непреднамеренно, и, если новый элемент улучшал историю, он сохранялся. Истории, подобно другим аспектам народной культуры, начали жить собственной эволюционной судьбой, которая протекала в глубинах вместительных умов новых людей.
Но история Делы была больше, чем просто рассказом или способом сохранения памяти. Своим рассказом, тем, что она поведала историю, родившуюся в её землях, и тем, что её слушатели внимали ей, она заявляла своего рода права на эту землю. Лишь достаточно хорошо зная землю, чтобы верно рассказать свою историю, ты можешь подтвердить своё право на неё. Здесь не было никаких письменных контрактов, никакого делопроизводства, никаких судов; единственное подтверждение законности притязаний Делы рождалось во время взаимодействия рассказчика и слушателя, и получало подкрепление на сборах вроде этого.
Снаружи послышались яростное шипение и громкие возгласы празднующих. Первые огромные куски разделанного большерогого оленя бросили в костёр. Вскоре воздух заполнил аппетитный запах его мяса. Ночное празднество началось.
Было много еды, танцев, возгласов. А когда ночь подходила к концу, Руд был удивлён, что к нему подошла Дела.
– Послушай меня сейчас, Руд. Я – твой друг. Когда-то мы уже лежали вместе.
– Вообще-то, два раза, – произнёс он с жалкой улыбкой.
– Ладно, два раза. То, что я тебе скажу, я скажу из дружбы, а не для того, чтобы причинить тебе страдание.
Он нахмурился:
– Что ты пытаешься мне сказать?
Она вздохнула:
– Есть одна история. Я слышала её здесь, больше двух дней назад: её рассказала группа с юга. Они говорят, что на полосе никчёмной земли близ побережья в пещере под утёсом обитает костолобый.
– Да?
– И в той пещере – так говорят, охотник клялся, что видел это сам – живут двое детей.
Он ничего не понял.
– Детёныши костолобого?
– Нет. Не костолобые. Люди. Охотник, занятый своей добычей, видел всё это издалека. Один из детей – так сказал охотник – был девочкой, возможно, вот такого роста, – она показала рукой. – А другой…
– …Мальчик, – вздохнул Руд. – Маленький мальчик.
– Прошу прощения, что сказала это тебе, – произнесла Дела.
Руд понял. Дела чувствовала, что Руд принял свою потерю. Теперь она ещё раз зажгла холодную боль надежды в его ослабленном сердце.
– Завтра, – твёрдо сказал он. – Завтра ты покажешь мне этого охотника. А потом…
– Да. Но не сегодня вечером.
Позже, самой поздней ночью, Олит лежала с Рудом, но он был неспокоен.
– Скоро наступит утро, прошептала она. – А потом ты уйдёшь.
– Да, – сказал он. – Олит, идём со мной.
Она задумалась, а затем кивнула. С его стороны было бы не очень благоразумно путешествовать в одиночку. Олит слышала, как скрипели его зубы. Она коснулась его челюсти, ощутив напряжённые мускулы.
– Ты что?
– Если там самец костолобого, если он причинил им вред…
Она успокоила его:
– Твои мысли летят слишком далеко впереди; дай своему телу возможность догнать их. А теперь спи.
Но Руд никак не мог уснуть.
Костолобый вернулся в пещеру. Яхна увидела, что он нёс тюленя – целое животное, жирный, тяжёлый самец был перекинут через одно его плечо. Даже сейчас, когда они провели уже много недель в этой увенчанной утёсом пещере, его сила удивляла её.
Вперёд выбежал Милло, его кожаная накидка, сделанная на манер костолобых, развевалась в воздухе.
– Тюлень! Тюлень! Мы хорошо поедим сегодня вечером! – он обнимал толстые, как ствола дерева, ноги костолобого.
Так же, как он обычно обнимал своего отца. Яхна выбросила из головы неприятную мысль: здесь это было неуместным, а она должна быть сильной.
Костолобый, уставший и вспотевший после переноски такого веса по скалистой тропинке с пляжа, взглянул вниз на мальчика. Он издал серию гортанных, хрюкающих шумов – бормотание, которое ничего не означало… или, по крайней мере, Яхна думала, что оно ничего не означало. Иногда она спрашивала себя, не произносил ли он слова – слова костолобого, какая странная мысль – которые она просто не могла распознать.
Она вышла вперёд и указала в заднюю часть пещеры.
– Положи тюленя там, – скомандовала она. – Скоро мы разделаем его. Посмотри, я разожгла костёр.
И она действительно так сделала. Много дней назад она выкопала яму, чтобы она служила им хорошим очагом, и вымела гадкие пятна золы, которые усеивали пол в разных местах. Точно так же она разобралась с беспорядком в этой пещере. Всё лежало кучами – пищевые отбросы, куски кожи и инструменты, перемешанные с разного рода мусором. Теперь она выглядела, скажем так, почти пригодной для жизни.
Если сказать точнее, для человека. Ей даже не приходило в голову задаться вопросом о том, что может означать понятие «пригодный для жизни» для огромного существа, которое она мысленно называла костолобым.
Прямо сейчас костолобый не выглядел счастливым. Он был непредсказуем. Рыча, он бросил тюленя на пол. Потом, потный, грязный, с корочкой морской соли на коже, потопал в заднюю часть пещеры, чтобы в очередной раз вздремнуть.
Яхна и Милло бросились разрезать тушу тюленя. Он был убит ударом копья в сердце, и оружие оставило широкий уродливый прокол; Яхна испугалась, представив себе сражение, которое, наверное, предшествовало этому смертельному удару. Но с помощью острых каменных лезвий маленькие детские руки успешно выпотрошили и разделали крупного зверя. Вскоре первые ломти брюшины тюленя оказались на огне.
Костолобый, по своей привычке, проснулся, когда мясо было готово. Дети ели хорошо пропечённые куски мяса. Костолобый предпочитал сырые или почти сырые. Он вытащил из огня большой ломоть, унёс его на своё любимое место у входа, и начал рвать мясо зубами, сидя лицом к заходящему солнцу. Он ел много мяса – почти вдвое больше, чем Руд, например. Но потом он очень много работал – всё время.
Это была странная домашняя сцена. Но дела шли так уже многие недели – с тех пор, как Яхна и Милло добрались до этого места. Но в любом случае, жизнь продолжалась.
Старику всегда было очень тяжело жить в одиночестве: его вид был очень социален. Но он страдал не только от одиночества. Он сохранял мышление древнего фрагментированного типа. Многое из того, что происходило внутри его объёмистого черепа, было почти неосознанным: словно не он, а его руки сами по себе изготавливали из кремня инструменты. Только когда он был вместе с людьми, то жил в полной мере, настоящей жизнью, полностью осознавая это; без других людей он словно жил во сне, лишь наполовину осознавая себя. Для вида Старика другие люди были самой яркой, самой активной частью окружающего мира. Без других людей вокруг мир был унылым, безжизненным, неподвижным.
Именно поэтому он терпел присутствие худощавых детей, болтавших и трогавших его вещи; вот, почему он кормил и даже одевал их. И вот, почему он вскоре найдёт свою смерть.
– Смотри, Милло, – шепнула Яхна. Оглядевшись, чтобы быть уверенной, что костолобый не мог увидеть их, она сгребла немного земли и показала кучку почерневших костей.
Милло открыл рот от удивления. Он поднял череп. У него было выступающее лицо и толстый валик над зияющими глазницами. Но он был маленьким – меньше, чем голова самого Милло; это, наверное, был ребёнок.
– Где ты его нашла?
– В земле, – прошептала она. – Перед пещерой, когда убиралась.
Милло уронил череп; тот громко стукнул об другие кости. Костолобый тупо глянул по сторонам.
– Страшно, – прошептал Милло. – Может быть, он убил его. Костолобый. Может, он ест детей.
– Нет, глупый, – ответила Яхна. Видя, что брат действительно испугался, она обняла его. – Наверное, он просто положил его в землю, когда он уже был мёртв.
Но Милло дрожал. Она не хотела его пугать. Яхна оттолкнула череп так, чтобы он его не видел, и, чтобы успокоить его, начала рассказывать ему историю.
– Слушай меня. Давным-давно люди были похожи на мёртвых. Мир был тёмным, а их глаза были тусклыми. Они жили в стойбище, как живут и сейчас, и занимались теми же делами, что и сейчас. Но всё было тёмным, не настоящим, словно тень. Однажды в стойбище пришёл молодой мужчина. Он тоже был похож на мёртвого, но был любопытным – другим. Он любил ходить на рыбалку и охотиться. Но он всегда заходил в море глубже, чем кто-то другой. Люди спрашивали себя, почему…
Пока она напевала эту историю, Милло расслабился, прислонившись к ней, погружаясь в сон, как солнце погружалось в океан. Она видела, что даже большой костолобый дремал, привалившись к стене и тихо отрыгивая. Возможно, он тоже слушал.
Её история была мифом о сотворении мира, легендой, которой было уже больше двадцати тысяч лет. Такие рассказы, в которых говорилось, что группа Яхны была венцом творения, что их образ жизни был единственно правильным, и что все другие были меньше, чем люди, учили людей самоотверженно заботиться о себе, о своей семье, и о нескольких ценимых идеалах.
Но исключая всех прочих людей, не говоря уже о таких нелюдях, как вид Старика.
«…Однажды они увидели, что молодой мужчина был с самкой морского льва. Он плавал с ней в волнах. И он занимался с ней любовью. Разгневанные люди отогнали молодого мужчину и поймали самку морского льва. Но когда они разделали её, то нашли рыбу внутри, в её матке. Это была жирная рыба, – она имела в виду корюшку. – Отцом рыбы был молодой мужчина. Она не была ни человеком, ни рыбой, но чем-то совсем другим. Поэтому люди бросили мальчика-рыбу в свой костёр. Его голова попала в огонь и породила яркий свет, который ослепил их. И вот мальчик-рыба взлетел на небо. Конечно, небо было тёмным. Там он искал место, где скрывался свет, потому что мальчик-рыба думал, что он мог обманом заставить свет спуститься в тёмный мир. А потом…»
А потом вошёл её отец.
Старик был неандертальцем.
Его вид выживал в Европе на протяжении четверти миллиона лет, выдерживая чудовищную смену условий жизни в ледниковый период. Люди массивного типа были в высшей степени успешным, но по-своему. Они нашли способ жить здесь, на самом краю обитаемого мира, где климат был не просто суровым, но мог измениться предательски быстро, где ресурсы в виде животных и растений были редкими, а их количество могло меняться непредсказуемым образом.
Они даже сумели долгое время оказывать сопротивление детям Матери. Во время волн потепления с юга в Европу вторгались новые люди. Но благодаря своим коренастым телами, большим носовым пазухам для нагревания воздуха и пищеварительной системе, способной прекрасно справляться с мясом, люди тяжёлого сложения лучше приспособились противостоять холоду, чем люди современного типа. А их медведеобразное строение тела сделало их величайшими бойцами: непобедимыми противниками для людей, пусть даже обладавших лучшей технологией. Позже, когда холода вновь усиливались, люди современного типа отступали обратно на юг, а коренастый народ мог повторно заселять свои прежние земли.
Так случалось много раз. В южной Европе и на Ближнем Востоке были пещеры и другие местонахождения, где слои отходов, оставленных людьми, перекрывались мусором неандертальцев лишь затем, чтобы их повторно заселили люди.
Но во время последнего таяния ледников люди современного типа снова появились в Европе и в Азии. Они продвинулись культурно и технологически. И на сей раз коренастые уже не могли сопротивляться. Постепенно они были уничтожены на большей части территории Азии и были изгнаны в свою холодную крепость, в Европу.
Старику было десять лет, когда тощие охотники впервые наткнулись на стоянку его народа.
Лагерь был построен на берегу реки, обращённом к югу, в нескольких километрах от вершины утёса, и располагался близко к тропам, по которым мигрировали большие стада травоядных, бродящие по окрестностям. Они жили здесь так, как жили всегда, ожидая сезонов, когда стада сами подходят к порогам их жилищ. Берег реки был хорошим местом.
Пока не пришли тощие.
Это была не война. Дела обстояли гораздо сложнее и грязнее, и продолжались дольше, чем просто война.
Вначале между ними установилась своего рода торговля, потому что тощие меняли морепродукты на мясо гигантских животных, которых его люди могли убивать благодаря колющим копьям и огромной силе. Но тощие, похоже, хотели всё больше и больше. И ещё, придя сюда и бродя по землям со своими странными тонкими копьями и кусками дерева, которые далеко кидают их, тощие охотники оказались слишком умелыми. Вскоре животные стали осторожными и изменили свои повадки. Они перестали ходить своими старыми тропами и собираться у озёр, прудов и рек, поэтому коренастый народ вынужден был совершать дальние вылазки в поисках добычи, которая когда-то сама приходила к ним.
Тем временем контакты народа Старика с тощими неизбежно расширялись.
Был секс – желанный и нежеланный. Были поединки. Если сойтись с тощим в ближнем бою, можно было сломать ему или ей позвоночник, или раздробить большой вздутый череп всего одним ударом. Но тощие никогда не подходили близко. Они били издалека своими трудно отразимыми копьями и летучими стрелами. А его люди не могли нанести ответного удара: даже после десятков тысяч лет жизни бок о бок с тощими потомки Камешка не сумели скопировать даже самые простые из их новых идей. Кроме того, когда тощие бегают вокруг тебя и перекликаются друг с другом своими птичьими голосами – а их хитроумно раскрашенные одежда и тела мелькают так, словно мир для них был слишком медленным, слишком статичным – их было трудно даже просто разглядеть. Нельзя же бороться с теми, кого не видишь.
Наконец, настал тот день, когда тощие решили, что им нужно место, где жили люди Старика, их дом на берегу реки.
Для них это было простым делом. Они убили большинство мужчин и некоторых женщин. Они выгнали оставшихся в живых, заставив их искать пищу, как умеют. К тому моменту, когда Старик вернулся из одиночной охотничьей вылазки к реке, тощие уже жгли хижины и вычищали пещеры – места, где лежали кости уже сотен поколений праматерей Старика.
После этого люди бесцельно блуждали по земле – оседлые существа, вынужденные стать кочевниками. Если они пробовали основать новое поселение, тощие вновь быстро изгоняли их. Многие из них голодали.
Наконец, они неизбежно прибились к лагерям тощих. Даже сейчас многие из его вида по-прежнему оставались в живых, но они были похожи на костолобых, которые жили на краю стойбища Яхны, где жили, словно крысы среди отбросов, и даже в этом случае лишь до тех пор, пока тощие терпели их присутствие. Их неизбежная участь была уже ясна.
Но судьба Старика была иной. Старик держался подальше от бедственных мест, где жили тощие. Он не был последним представителем своего вида. Но он был последним, кто жил так, как жили его предки до прихода людей современного типа. Он был последним, кто жил свободным.
Когда умерла Мать, всего лишь за шестьдесят тысяч лет до рождения Христа, в мире ещё существовало много различных видов людей. В некоторых областях Африки жили похожие на современного человека люди Матери. В Европе и западной Азии жил народ крепкого сложения вроде Камешка, похожий на неандертальцев. В Восточной Азии ещё существовали племена худощавых ходоков с маленьким мозгом – разновидности Homo erectus. Былое многообразие гоминид ещё правило бал – существовало много вариаций, подвидов и даже разного рода гибридов.
Всё изменилось вместе с революцией, начатой в поколении Матери, и вместе с великой экспансией, последовавшей за ней. Это не был геноцид: такого никто не планировал. Это был исключительно вопрос экологии. Различные формы людей конкурировали за одни и те же ресурсы. По всему миру прокатилась волна вымирания – волна вымирания людей, волна последних контактов, прощаний без сожаления, когда один вид гоминид за другим уходил во мрак небытия. Какое-то время последние из ходоков оставались в изоляции на островах Индонезии и всё ещё жили так, как давным-давно жила Дальняя. Но когда уровень моря снизился в очередной раз, вновь образовались сухопутные мосты, ведущие на материк, по ним прошли люди современного типа – и для ходоков, долгая и застывшая история которых растянулась примерно на два миллиона лет, игра закончилась.
Всё продолжалось в том же духе. Результат был неизбежным. И вскоре в мире не осталось людей – совсем не осталось, за исключением одного вида.
Потеряв свою семью, Старик бежал от тощих, всё время двигаясь на запад. Но здесь, в этой прибрежной пещере, Старик оказался на западном берегу Европы, на краю Атлантики. Океан был непреодолимой преградой. Ему некуда было идти.
Встреча Яхны со Стариком была самым последним контактом.
Руд, выделяясь силуэтом на фоне заката, был весь в пыли и разгорячённый. Рядом с ним была Олит, тётя Яхны. Руд выпучил глаза, когда осознал, что увидел в пещере.
Для Яхны это было словно пробуждение после ночного кошмара. Она уронила кусок шкуры, с которым работала, помчалась по пещере, которая внезапно стала выглядеть такой грязной и захламлённой, и бросилась в руки отца. Она плакала, как маленькая, пока руки отца нерешительно гладили грубую накидку костолобого, которую она носила.
Костолобый проснулся. На него легли тени, которые отбрасывали эти двое взрослых в лучах заходящего солнца. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза. Затем, ещё полусонный, отяжелевший от мяса, он попытался встать на ноги и зарычал.
Руд оттолкнул детей в сторону Олит, которая схватила их. Затем он занёс булыжник над черепом костолобого, который пытался подняться.
– Нет! – закричала Яхна. Она вырвалась из рук Олит и схватила отца за руку.
Руд посмотрел ей в глаза. И она поняла, что должна была сделать выбор.
Яхна задумалась об этом лишь на миг. Она вспомнила мидии, тюленей, костры, которые разводила. И она посмотрела на уродливый бугристый лоб костолобого. Она отпустила руку отца.
Руд позволил своей руке обрушиться вниз. Это был сильный удар. Костолобый упал вперёд. Но черепа костолобых были толстыми. Яхне показалось, что Старик мог подняться, продолжал бороться даже сейчас. Но этого не было. Он остался в грязи на полу пещеры, стоя на четвереньках.
Потребовалось четыре, даже пять ударов, прежде чем Руд проломил ему череп. Но Яхна отвернулась задолго до того, как был нанесён последний удар.
Они остались в пещере ещё на одну ночь, рядом с лежащим костолобым, распростёртым на полу; кровь лужей растеклась под его раздробленным черепом. Утром они завернули остатки мяса тюленя и приготовились к путешествию домой. Но перед тем, как уйти, Яхна настояла, чтобы они выкопали яму в земле – широкую, но неглубокую. Она положила в яму кости младенца, которые нашла, и большой труп костолобого. Потом она ногами сгребла землю обратно в яму и утоптала её.
Когда они ушли, прилетели чайки. Они клевали остатки мяса тюленя и лужицы высохшей крови у входа в пещеру, который был обращён в сторону моря.
| Пролог |
| ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Предки |
| ГЛАВА 1 Сны динозавров Монтана, Северная Америка. Примерно 65 миллионов лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 2 Охотники Пангеи Пангея. Примерно 145 миллионов лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 3 Хвост Дьявола Северная Америка. Примерно 65 миллионов лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 4 Пустой лес Техас, Северная Америка. Примерно 63 миллиона лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 5 Время долгих теней Остров Элсмир, Северная Америка. Примерно 51 миллион лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 6 Переправа Река Конго, Западная Африка. Примерно 32 миллиона лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 7 Последняя нора Земля Элсуэрта, Антарктида. Примерно 10 миллионов лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 8 Островки Побережье Северной Африки. Примерно 5 миллионов лет до настоящего времени. |
| ЧАСТЬ ВТОРАЯ Люди |
| Интерлюдия |
| ГЛАВА 9 Ходоки Центральная Кения, Восточная Африка. Примерно 1,5 миллиона лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 10 Переполненная земля Центральная Кения, Восточная Африка. Примерно 127 000 лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 11 Люди Матери Сахара, Северная Африка. Примерно 60 000 лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 12 Плывущий континент Индонезийский полуостров, Юго-Восточная Азия. Примерно 52 000 лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 13 Последний контакт Западная Франция. Примерно 31 000 лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 14 Человеческий рой Анатолия, Турция. Примерно 9 600 лет до настоящего времени. |
| ГЛАВА 15 Угасающий свет Рим. Новая эра (н. э.) 482 год. |
| ГЛАВА 16 Густо заросший берег Дарвин, Северная территория, Австралия. Н. э., 2031 год. |
| ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Потомки |
ГЛАВА 17 |
| ГЛАВА 18 Крысиное царство Восточная Африка. Примерно 30 миллионов лет после настоящего времени. |
| ГЛАВА 19 Очень далёкое будущее Монтана, центральные районы Новой Пангеи. Примерно 500 миллионов лет после настоящего времени. |
| Эпилог |