ГЛАВА 8

Островки

Побережье Северной Африки. Примерно 5 миллионов лет до настоящего времени.

I

Когда в небе забрезжил рассвет, Капо пробудился. Лёжа в своём гнезде на верхушке дерева, он зевнул; его губы сильно растянулись, открывая толстые дёсны, и он вытянул длинные мохнатые конечности. Затем он положил ладонь на свои яички и с удовольствием их почесал.

Капо выглядел немного похожим на шимпанзе, но в мире пока ещё не было ни одного шимпанзе. Однако он был человекообразной обезьяной. За долгие годы, прошедшие после смерти Странницы, появились процветающие семейства приматов, а линия Капо откололась от низших узконосых обезьян примерно двадцать миллионов лет назад. Но всё же – хотя до появления настоящих людей оставалось ещё почти пять миллионов лет – золотой век человекообразных обезьян уже успел начаться и закончиться.

Капо искоса взглянул на небо. Небо было серовато-голубым и на нём не было ни облачка. Это будет ещё один долгий, жаркий, солнечный день.

И хороший день. Он задумчиво потёр свой половой член. Его утренняя эрекция была сильной, впрочем, как всегда. Некоторые из самых беспокойных самцов, занимавших подчинённое положение, несколько дней назад отправились бродить по лесной чаще. Пройдут недели, прежде чем они вернутся обратно – недели относительного покоя и порядка. Это облегчает задачи Капо.

В неподвижности утра звуки разносятся далеко. Лёжа здесь, с хаосом мыслей в голове, Капо мог расслышать далёкий рёв, напоминающий бесконечное ворчание какого-то громадного раненого животного. Ориентировочно, звук доносился с запада. Он слушал несколько мгновений, и от угрюмого величия бесконечного, необъяснимого грохота его шерсть встала дыбом; это был звук устрашающей силы. Но там никогда ничего не оказывалось – ничего из того, на что можно посмотреть. Он доносился оттуда всегда, он был фоном для всей его жизни, неизменным и непостижимым – и достаточно отдалённым, чтобы не иметь никакого значения для него.

Он ощущал непрестанную тревогу, но не из-за шума. В такие моменты раздумий его охватывало смутное беспокойство.

Капо было больше сорока лет. Его тело было испещрено шрамами от множества драк и местами на нём виднелись проплешины из-за бесконечного обыскивания. Он был достаточно старым и достаточно умным, чтобы запомнить много сезонов – не как связный рассказ, а как проблески, осколки, словно самые яркие сцены были вырезаны из фильма и хорошенько перепутаны. И на глубинном уровне он знал, что мир уже не такой, каким он был в прошлом. Всё менялось, и не обязательно к лучшему.

Но с этим уже ничего нельзя было поделать.

Он томно перевернулся на живот. Его гнездо было всего лишь массой тонких веток, подогнутых и удерживающихся на месте благодаря его весу. Сквозь его рыхлую стенку он мог охватить взглядом свою группу, расположившуюся среди листвы дерева: приматы расселись по веткам, словно птицы. С тихим хрюканьем он позволил мочевому пузырю расслабиться. Моча неряшливо брызнула из его полового члена, всё ещё наполовину эрегированного, и дождём потекла в крону дерева.

Струя попала на Листик – одну из старших самок, которая спала на спине вместе с детёнышем, сжимающим шерсть на её животе. Она вздрогнула, пробудилась, протирая глаза от концентрированной мочи, и протестующе закричала.

Когда время раздумий прошло, а эрекция окончательно спала, Капо поднялся и одним прыжком покинул гнездо.

Время заниматься делами. Словно огромный чёрно-бурый шар шерсти, он продолжал носиться по дереву, круша всё на своём пути. Он ломал гнёзда, бил кулаками и пинал их обитателей, визжал и прыгал. Он продолжал это до тех пор, пока всё дерево не превратилось в сумасшедший дом с листьями, и уже никто не мог продолжать спать или был не в курсе относительно присутствия Капо – господина и повелителя.

Он получил ни с чем не сравнимое удовлетворение, совершив жёсткую посадку прямо в середине гнезда Пальца – коренастого и более молодого самца с очень гибким мышлением и проворными руками. Палец согнулся, бормоча, и попробовал поднять свой зад в позе подчинения. Но Капо наградил его зад точно нацеленным пинком, и Палец, вопя и кувыркаясь, полетел сквозь листву на землю. Было самое время преподать Пальцу хороший урок: он стал слишком дерзким, чтобы Капо продолжал его любить.

Наконец, Капо спустился на землю, вздыбив шерсть и тяжело дыша. Он стоял на краю маленькой полянки в центре заросшего и заболоченного пруда. Демонстрация ещё не была закончена. Он бросался взад-вперёд вдоль ряда деревьев, барабанил по стволам растопыренными ладонями, хватал тонкие ветки, тряс и раскачивал их так, что листья дождём падали вокруг него, и при этом визжал и ухал.

Палец поднялся там, куда шлёпнулся. Прихрамывая, он отполз в тень низкой пальмы и скрылся за ней от демонстраций своего господина. Другие самцы прыгали и кричали, выражая свою раболепную поддержку. Одна или две самки уже были на ногах. Они убрались с дороги Капо, но потом продолжили заниматься своими ежеутренними делами.

Покончив с демонстрациями, Капо заметил Крикунью, самку с примечательным высоким голосом. Она присела у основания ствола акации, отламывая кусочки сморчка и засовывая их себе в рот. Крикунья ещё не достигла половой зрелости, но это событие наступит уже совсем скоро. Когда Капо украдкой поглядывал на щель в её гениталиях, у него сразу же начиналась эрекция.

Всё ещё с вздыбленной шерстью, слегка задыхаясь, он с важным видом подошёл к Крикунье, приподнял её бёдра и плавно вошёл в неё. Вход в её тело был восхитительно тесный, и сторонники Капо кричали и рычали, барабанили по земле, подзадоривая своего героя. Крикунья не сопротивлялась, лишь изменив свою позу, чтобы принять его. Но, пока он совершал толчки, она продолжала отщипывать кусочки сморчка, не слишком интересуясь происходящим.

Капо отошёл от Крикуньи до того, как произошло семяизвержение: для этого пока рановато. Но в качестве coup de grâce он повернулся спиной к своим съёжившимся подчинённым, выгнулся и испустил струю жидких фекалий, которая забрызгала их. Затем он повалился в траву, широко раскинув руки, и позволил нескольким своим подчинённым, пользующимся его благосклонностью, подойти поближе и начать ежедневную процедуру обыскивания.

Так большой босс, capo di capo этой стаи, прародитель человечества, предок Сократа, Ньютона и Наполеона, начал свой день в достойном его великолепии.

Следующий приоритет состоял в том, чтобы набить себе брюхо.

Капо выбрал одного из своих подчинённых – Папоротника, высокое, жилистое и нервное существо – и, громко крича, нанёс несколько шлепков и ударов по голове сжавшегося существа.

До Папоротника быстро дошёл смысл сообщения. Ему было дано поручение возглавить ежедневную добычу стадом пищи и воды. Он выбрал направление – восток, как раз навстречу свету восходящего солнца – и начал бегать туда-сюда по тропе, ведущей в том направлении, поглядывая на Капо в ожидании одобрения. Его походка была смесью неуклюжего хождения на четвереньках с опорой на костяшки пальцев и коротких перебежек в вертикальном положении.

У Капо не было причин не выбирать это направление. С важным видом, впечатывая большие костяшки своих пальцев в мягкую землю, он последовал за Папоротником. Остальная часть стаи быстро выстроилась вслед за ним – и самцы, и самки; детёныши цеплялись за животы своих матерей.

Стая проходила под деревьями по краю леса, регулярно останавливаясь на поиск корма, как у них было заведено. Они искали главным образом плоды, хотя были готовы съесть насекомых и даже мясо, если появится такая возможность. Самцы шумно позировали друг перед другом и соперничали, но самки двигались более спокойно. Самые юные детёныши оставались при своих матерях, а вот подросшие детёныши кувыркались и боролись.

Во время бесконечных странствий по лесу дружба между самками постепенно укреплялась. Правда об обществе Капо состояла в том, что его основу составляли самки. Самки придерживались групп родственников и делили между собой найденную пищу – эта практика обладала хорошим генетическим смыслом, поскольку твои тётя, племянницы и сёстры обладают общей с тобой наследственностью. Что касается самцов, они просто следовали туда, куда следовали самки, а их борьба за господство была своего рода демонстративной надстройкой, и её истинная важность для отряда была невелика.

Его половой орган был ещё влажным, а кулаки приятно побаливали; если добавить к этому перспективу скорого наполнения брюха едой, то Капо должен был пребывать на самой вершине блаженства. Здесь, в лесу, жизнь была хороша. Для Капо, большого бугра, она едва ли могла бы стать ещё лучше. Но призрачный отголосок беспокойства всё равно оставался.

Хорошее настроение Капо несколько омрачило то, что находки, сделанные этим утром, были скудными. Они были вынуждены продолжать движение.

В лесу они сталкивались с другими животными. Здесь обитали окапи – короткошеие жирафы – а также карликовые бегемоты и карликовые лесные хоботные. Это была древняя фауна, цепляющаяся за консерватизм лесных троп. И ещё здесь водились другие приматы. Они прошли мимо пары гигантов: огромных, широкоплечих существ с серебристо-серой шерстью, которые грузно сидели на земле и кормились листьями, срывая их с деревьев.

Они напоминали толстобрюхов из тех времён, когда жила Странница. Предки Капо приобрели зубы нового типа, которые лучше справлялись с их рационом, состоящим из плодов: у Капо были большие резцы, необходимые для откусывания плодов, но его коренные зубы были небольшими. Зубы этих пожирателей листьев были устроены по-другому; листья не нужно было часто откусывать, но они требовали долгого жевания. Эти крупные животные, каждое из которых весило четверть тонны, были близкими родственниками азиатских гигантопитецин и принадлежали к числу крупнейших приматов из когда-либо живших. Но теперь гиганты в Африке были редкостью.

Они не были прямыми конкурентами стаи Капо: не имея объёмистых желудков-ферментёров этих гигантов, состоящих из нескольких отделов, они не могли питаться листьями. Однако Капо тревожила необходимость отклониться от выбранного направления, чтобы разминуться с этими тихими и терпеливыми существами, напоминающими статуи. Не желая терять лицо, Капо дошёл, опираясь на пальцы, до более крупного из этих гигантов – до самца – и начал демонстрацию, вздыбив шерсть, бегая кругами и стуча по земле. Пожиратель листьев глядел на него безразлично и без тени любопытства. Даже сидя, он возвышался над Капо.

Не запятнав своей чести, Капо обошёл гигантов и продолжил движение.

Незадолго до того, как утренний марш закончился, стая вышла из тени деревьев.

Именно здесь была причина тревог Капо. Этот съёживающийся, полузатопленный участок леса не был тем просторным домом, каким он должен быть. Фактически, это был лишь островок в гораздо более обширном и открытом мире.

Выглянув из зарослей деревьев, он окинул взглядом этот мир, постепенно проявляющийся в туманном рассвете.

Этот клочок леса лежал посреди обширной равнины, залитой солнечным светом. Земля была похожа на парк – это была смесь открытых зелёных равнин и участков леса. Значительную часть леса составляли пальмы и акации, но было немного участков смешанных лесов, в которых произрастали и хвойные, и лиственные деревья – орех, дуб, вяз, берёза и можжевельник.

Но что больше всего удивило бы Странницу, очень дальнюю тётушку Капо, так это природа покрова земли, который раскинулся по этим открытым зелёным местностям. Это была трава: выносливая и стойкая, она распространялась теперь по всему миру в своём медленном и необъявленном триумфе.

И на равнине было много, очень много озёр, прудов и болот. Повсюду поднимался туман, утреннее тепло солнца наполняло воздух влагой. Большая река, текущая с южного нагорья, лениво петляла по равнине. Вокруг её берегов тянулась обширная пойма, в некоторых местах заболоченная или с участками открытой воды. Земля походила на напитавшуюся губку, сочащуюся водой. Некоторые деревья гибли, а их корни иногда фактически находились в мелкой воде. Остатки лесов, уже отступавших из-за глобального снижения температуры и иссушения климата, просто тонули.

Эта влажная равнина тянулась на север настолько далеко, насколько могли увидеть глаза Капо. А на юге земля вздымалась огромной стеной, в которой проточили зубцы воды той могучей реки. За этим большим горным хребтом лежала более пустынная местность, покрытая обширными пластами соли костяного цвета, на которых кое-где виднелись небольшие, явно застойные озёра.

С севера донёсся рёв, и Капо повернулся в ту сторону. Животные с равнины занимались своими привычными делами. Вдали Капо разглядел существ, которые напоминали стадо диких свиней-переростков, подкапывающих корни высоких трав. Из-за своих коротконогих серо-коричневых тел они напоминали огромных слизняков. Но это были не свиньи и не бегемоты; это были антракотерии, пережиток гораздо более древних времён.

Два огромных халикотерия медленно брели по равнине, обрывая кустарник своими огромными лапами. Они выбирали только молодые побеги и совали их себе в рот, ловко, словно панды. Более высокий зверь, самец, был ростом в холке почти три метра. У них были массивные тела и коренастые задние лапы, а их передние лапы были длинными и удивительно изящными. Но из-за своих длинных когтей они не могли ставить передние лапы на землю плоско, и ходили, опираясь на костяшки согнутых пальцев. Своими телами они несколько напоминали огромных горилл с короткой шерстью, но у них были удлинённые головы, похожие на лошадиные. Эти животные древнего происхождения были близкими родственниками лошадей. Когда-то они были распространены очень широко, но теперь кустарники, от которых они зависели, становились всё реже; этот вид был последним из группы халикотериев.

Совсем рядом обезьяны услышали продолжительный и громкий хруст. Они нерешительно взглянули в ту сторону. Семья животных, напоминающих слонов, кормилась среди деревьев на краю лесного массива, пользуясь своими хоботами, чтобы подгибать ветки и совать листья себе в рот. Это были гомфотерии, массивные существа. У каждого из них было по четыре бивня – по паре их росло в верхней и нижней челюстях, что придавало морде зверя сходство с вилочным автопогрузчиком.

Хоботные переживали время своего расцвета. Очень успешный слоновий план строения тела породил целый спектр видов по всему миру. В Северной Америке мастодонты дожили до появления в тех местах человека. Другим семейством были лопатозубые звери, похожие на этих гомфотериев, но обладавшие сильно расширенными и уплощёнными нижними бивнями. А по всей Африке и южной Азии бродили стегодоны с длинными прямыми бивнями. Они были предками настоящих слонов и мамонтов, которым ещё только предстояло появиться.

Звук от голосов гомфотериев, далеко разносящийся в прохладном утреннем воздухе и эхом отзывающийся в низком инфразвуковом диапазоне, наводил страх. Эти особенные хоботные были всеядными. Вряд ли они были быстроногими охотниками. Но в целом от слона, который ел мясо, лучше было держаться подальше.

Папоротник, худощавый самец, неожиданно вышел на четвереньках из лесной тени в траву, достаточно высокую, чтобы достать ему до плеч. Трава колыхалась вокруг него под дуновением ветерка – волны, медленно бегущие по обширным безлесным землям.

Папоротник нерешительно поднялся на две ноги. Какое-то мгновение он стоял вертикально, глядя на мир, раскинувшийся вне досягаемости приматов, в зелёную пустоту, где бродили животные – антилопы, слоны и халикотерии, питавшиеся в изобилии растущей травой.

Потом он снова опустился на четвереньки и удрал обратно в тень леса – его нервы сдали.

Капо отвесил ему звонкий удар по голове за то, что он подверг себя такому риску. Затем он повёл свою стаю обратно в чащу леса.

Капо забрался на дерево акации и стал искать плоды и цветы. Капо хорошо лазил по деревьям. Он использовал своеобразный стиль лазания – подтягивал тело вверх на руках и при этом держался за ствол ногами, обеспечивая себе опору.

Это был подвиг, которого не смогла бы совершить Странница – да и вообще никто из низших узконосых обезьян. Человекообразные обезьяны, к которым принадлежал сам Капо, обладали расширенной грудной клеткой, короткими ногами и длинными руками. Они приобрели ещё большую гибкость, когда лопатки сдвинулись на спинную сторону тела, что позволяло Капо поднимать руку над головой. Всё это было приспособлением для того, чтобы подтягиваться вверх по стволу дерева. И если Странница провела значительную часть своей жизни, просто бегая по ветвям, то Капо умел забираться на дерево.

И эта перестройка исходного типа строения ради возможности лазить имела ещё один побочный эффект, легко заметный на длинном узком теле Капо. Двигаясь в вертикальном положении, с новой структурой костей и системой поддержания равновесия, Капо уже был преадаптирован к ходьбе на двух ногах. Иногда он делал это на деревьях, держась за ветки для поддержания равновесия, когда пробовал дотянуться до плода, висевшего выше всех, а иногда представители его вида вставали на ноги на открытом месте, как это продемонстрировал Папоротник.

Когда тела обезьян подверглись переделке, они стали умнее.

В этих тропических странах фруктовые деревья редко плодоносили одновременно. Даже если тебе удалось обнаружить плодоносящее дерево, до следующего придётся изрядно прогуляться. Поэтому обезьянам каждый день приходилось затрачивать много времени, разыскивая разрозненные источники ресурсов, кормясь поодиночке или маленькими группами, и вновь собираясь вместе для сна в укрытиях на вершинах деревьев. Этот основополагающий способ сбора пищи оказывал влияние на особенности их социальной жизни. Прежде всего, от них требовалось очень хорошо понимать окружающую среду, если они хотели найти столько пищи, сколько им было нужно.

И, если помнить об их образе жизни, то узы, связывавшие их, оказывались непрочными. Они могли рваться и комбинироваться в ином порядке, образуя особые отношения с другими членами сообщества, даже если они не могли видеться с ними на протяжении нескольких недель подряд. Отслеживание сложности многоуровневого и многослойного социального устройства требовало усиления сообразительности. Когда обезьяны жонглировали своими отношениями, создавалось ощущение, что они разыгрывают вживую сценарий мыльной оперы – но это был социальный водоворот, в котором оттачивался их развивающийся ум.

В первые годы после великого раскола архаичной группы антропоидов на человекообразных и низших узконосых обезьян человекообразные обезьяны стали доминирующей группой приматов Старого Света. Хотя сдвигающиеся климатические пояса ограничили их местообитания низкими широтами, в непрерывном лесном поясе, который охватил всю Африку и простирался вдоль Евразии от Китая до Испании, места для них хватало с избытком. Следуя по этому зелёному коридору, обезьяны вышли из Африки и расселились по лесам Старого Света. Фактически, они мигрировали бок о бок с хоботными.

Во времена триумфа человекообразных обезьян их существовало более шестидесяти видов. Их размеры различались от существ длиной с кошку до великанов величиной с молодого слона. Самые крупные, вроде гигантов, питались листвой, виды среднего размера – размером с Капо – поедали плоды, а самые мелкие, весящие меньше килограмма или около того, были насекомоядными, как их далёкие предки. Чем мельче животное, тем быстрее его обмен веществ, и тем лучшего качества пища была ему необходима. Но места хватало всем. Это был век человекообразных обезьян, могущественная империя антропоидов.

К их сожалению, так продолжалось недолго.

По мере того, как мир продолжал остывать и становился всё суше, великие пояса лесов съёжились до изолированных островков вроде этого. Исчезновение связей между лесами Африки и Евразии изолировало азиатские популяции человекообразных обезьян, которые независимо от событий в Африке разовьются в орангутана и его родичей. За сокращением площадей мест обитания следовало сокращение численности видов. Фактически, большинство видов человекообразных обезьян уже давно вымерло.

А потом начался звёздный час нового конкурента.

Капо добрался до участка с густой листвой – он знал, что именно здесь, именно на этой акации росло особенно много цветов. Но он обнаружил, что колючие ветки были уже начисто ободраны. Отклонив их в сторону, он нос к носу столкнулся с удивлённым маленьким лицом чёрного цвета, окаймлённым белой шерстью и с серым хохолком. Это была мартышка наподобие верветки, и сок сочился из её маленького рта. Она посмотрела в глаза Капо, взвизгнула и пулей скрылась с его глаз, прежде чем он смог хоть что-то ей сделать.

Капо немного отдохнул, глубокомысленно почёсывая щёку.

Мартышки были вредителями. Их большое преимущество состояло в том, что они умели поедать незрелые плоды. Их тело производило ферменты, чтобы нейтрализовать ядовитые химические соединения, используемые деревьями для защиты плодов, пока их семена ещё не были готовы к прорастанию. Человекообразные обезьяны не могли приспособиться к этому. Так что мартышки могли обобрать деревья ещё до того, как человекообразные обезьяны просто подойдут к ним. Они даже выдвигались на равнины, где питались похожими на орехи семенами, которые искали там. Для человекообразных обезьян мартышки были такими же жёсткими конкурентами, какими всегда были грызуны.

Высоко над головой Капо, изящно и целеустремлённо раскачиваясь, двигалось хрупкое тело. Это был гиббон. Он мчался сквозь полог леса с совершенно невообразимой скоростью. Он использовал своё тело как маятник, чтобы получить импульс, и, словно ребёнок на ярмарочных качелях, выпрямлял и подгибал ноги, чтобы набрать необходимую скорость.

Тело гиббона представляло собой некую крайность в строении длиннорукого и широкогрудого тела человекообразной обезьяны. Шаровые суставы в его плечах и на запястьях двигались настолько свободно, что гиббон мог висеть на руках, и его тело могло бы сделать при этом полный оборот. Благодаря небольшому весу и чрезвычайной гибкости гиббон мог висеть на самых дальних ветках высочайших деревьев, и мог добраться до плодов, которые росли на кончиках самых тонких веток, чувствуя себя в безопасности даже от лазающих по деревьям хищников. И ещё, обладая способностью повисать на ветках вниз головой, он умел выхватывать разные вкусности прямо из рук у других человекообразных обезьян, которые были слишком тяжёлыми, чтобы забираться так высоко, и даже у мелких обезьян, которые бегали по верхней стороне ветвей.

Капо глядел на гиббона, ощущая что-то вроде зависти из-за изящества, скорости и ловкости, с которыми ему было не сравниться. Но, пусть даже гиббон выглядел великолепно, он был триумфом не человекообразных обезьян, а реликтом, которого проигрыш в конкуренции с низшими обезьянами оттеснил на самый край экологических ниш.

В целом разочарованный и по-прежнему голодный, Капо отправился дальше.

Наконец, Капо обнаружил ещё один из своих любимых источников корма – заросли масличной пальмы. У орехов с этого дерева была жирная маслянистая мякоть – но они были заключены в особо прочную скорлупу, которая защищала их от большинства животных, и даже от шустрых пальцев мартышек. Но не от человекообразных обезьян.

Капо швырял вниз горсти орехов, а потом слез на землю, где они его ждали. Он собрал орехи, отнёс их к корням акации, которую знал, и спрятал их под кучей сухих пальмовых листьев.

Затем он сходил к краю леса – туда, где припрятал свои камни-молотки. Это были булыжники, которые хорошо подходили к размерам его ладоней. Он выбрал один и отправился назад к своему тайнику с орехами.

На обратном пути он прошёл мимо юной Крикуньи. Вначале он решил спариться с ней ещё разок, но внимание Капо один раз в день делало достаточно чести любой самке.

Кроме того, она сидела с детёнышем, странно выглядящим самцом с необычно удлинённой верхней губой – Слоником. Фактически это был один из сыновей Капо. Он сидел на земле, держался за живот и громко стонал. Возможно, у него были глисты или какие-то другие паразиты. Крикунья постанывала вместе с ним, как будто часть боли перешла к её телу. Она отщипывала щетинистые листья и заставляла подростка глотать их: листья содержали соединения, которые были ядовиты для многих паразитов.

И ещё он увидел Пальца и Папоротника, пробирающихся по подлеску. Капо показалось, что молодые самцы явно хотели совершить небольшое воровство – он с негодованием понял, что они не сводили глаз с кучи листьев, которую насыпал сам Капо.

Капо умерил своё нетерпение. Он сел под дерево, бросил ударный камень, поднял прутик и начал методично чистить промежутки между пальцами своих ног. Он знал, что, если бы он бросился к своим пальмовым орехам, другие оказались бы там первыми и стащили бы орехи. Слоняясь туда-сюда, как он делал сейчас, он заставил Папоротника и Пальца думать, что вообще не прятал никаких орехов.

В отличие от Странницы, Капо умел узнавать намерения других особей. И Капо понимал, что у других могли быть представления, отличающиеся от его собственных, и что его действия могли оказывать влияние на чужие представления. Эта способность даже сделала возможным некоторого рода сочувствие: Крикунья действительно разделяла страдания Слоника. Но это также сделало возможными ещё более изощрённые способы обмана и предательства. Он был способен в некотором роде читать чужие мысли.

Эта новая способность даже наделила его самоощущением нового плана. Лучший способ смоделировать содержимое чужого ума состоял в способности изучить свой собственный: «Если бы я видел то, что видит она, если бы я верил в то, во что верит она, то что бы я сделал?» Это был внутренний взгляд, рефлексия: рождение сознания. Если бы Капо показали его лицо в зеркале, он знал бы, что это был он сам, а не другая обезьяна в окне. Представители его вида были первыми животными со времён охотников Пангеи, которые достигли такого уровня сложности мышления.

Папоротник и Палец отошли, наконец, от тайника. Капо подхватил свой камень-молоток и подошёл к своим пальмовым орехам. Капо избил бы этих двоих как-нибудь попозже, из принципа: они так никогда бы и не поняли, за что.

Он сгрёб в сторону листья, насыпанные для маскировки, и разрыл свой любимый камень-наковальню, плоский кусок скалы, уходящий в землю. Чтобы защитить свой зад, он разложил на сырой земле несколько широких листьев и сел, поджав ноги к груди. Положив пальмовый орех на наковальню, он придержал его на месте большим и указательным пальцами, а затем обрушил на него молоток, убрав пальцы в самый последний момент. Орех слегка откатился, сбоку из него показалась мякоть, но он ещё оставался целым; Капо положил его обратно и повторил попытку. Это была хитрая процедура, которая требовала значительной координации. Но Капо потребовалось всего лишь три попытки, прежде чем он расколол первый орех и начал жевать его мякоть.

Через двадцать семь миллионов лет после Странницы и её привычки колотить орехи об ветки это было вершиной технологий на Земле.

Капо терпеливо работал с орехами, полностью поглощённый этой небольшой, но хитрой процедурой, выбросив из головы неясные тревоги, которые грызли его. Утро было в самом разгаре, и какое-то время он чувствовал себя довольным, удовлетворённым осознанием того, что он добыл достаточно еды, чтобы, по крайней мере, в течение нескольких часов не ощущать голодной рези в животе.

Слоник, привлечённый сильным запахом орехов, подошёл поближе, чтобы посмотреть, что здесь происходит. Проблему с животом у этого юного самца, очевидно, облегчило бесхитростное, но действенное лесное лекарство Крикуньи – или же, вполне возможно, он всего лишь притворялся, чтобы получить немного внимания – и он уже почувствовал голод. Он изучил осколки ореховых скорлупок, разбросанные вокруг камня-наковальни, и даже несколько кусочков ядрышек. Подросток схватил их и запихал себе в рот.

Капо великодушно не заметил этого.

Теперь к нему приближалась Листик со своим детёнышем, маленькой самкой, цепляющейся за её спину.

Капо бросил свой камень-молоток и подошёл к Листику. Он начал нежно обыскивать её живот, оказывая внимание, которое она изящно приняла. Листик, большое и нежное существо, была одной из его любимых самок. Вообще, она пользовалась успехом среди всех самцов стаи, и они конкурировали за возможность обыскивать её.

Но такие отношения были не для Капо. Очень скоро из шерсти высунулся его бугристый половой член, и Листик получила всю его заботу, которую рассчитывала получить. Листик осторожно сняла детёныша со спины и положила её на землю. Потом она легла на спину и позволила Капо войти в неё. Когда он совершал толчки, она так выгнула спину, что её голова оказалась перевёрнутой теменем вниз, а нагрузка пришлась на её череп. Эти обезьяны часто спаривались лицом к лицу, как сейчас. И в этом тоже проявлялась эмпатия: они могли разделять друг с другом удовольствие от обыскивания или спаривания.

Капо и Листик были близки друг другу. Хотя спаривание происходило беспорядочно, Капо и Листик иногда уходили в лес на несколько дней подряд – только вдвоём – и во время таких любовных экскурсий, предвосхищающих интимность половых отношений у более поздних видов, Листик и Капо зачали многих из своих детей, в том числе Слоника.

Всё, что чувствовали Капо и Листик друг в друге в такие моменты, как этот, не имело ничего общего с человеческой любовью. Каждая из обезьян оставалась заключённой в тюрьму бессловесности: их «язык» по-прежнему оставался не сложнее, чем крик боли. Но они принадлежали к числу наименее одиноких существ на планете, они были менее одиноки, чем все, кто когда-либо жил на Земле до них.

Тем временем молодой Слоник пристально изучал инструментарий Капо. Он начал стучать орехом по булыжнику, булыжником по наковальне.

Человекообразные обезьяны того вида, к которому принадлежал Капо, пока вырастали из младенческого возраста, должны были многое узнать об окружающем их мире. Им нужно было узнавать, где искать воду и еду, как использовать случайно найденные инструменты, чтобы добыть пищу, как пользоваться своей простой лесной медициной. Фактически, их вынудила жить таким образом конкуренция со стороны низших узконосых обезьян: они должны были понять, как добыть пищу, которую не могут украсть мелкие обезьяны, а это была работа ума.

Но здесь не было никакого обучения. Слоник совсем не пытался понять, что делал Капо. Но, экспериментируя, используя метод проб и ошибок, а также орудия труда, которые взрослые оставили разбросанными вокруг – всё это время соблазняемый приманкой в виде вкуснейших пальмовых орехов – Слоник в итоге научится раскалывать орехи самостоятельно. Ему потребуется ещё три года, прежде чем он станет делать это правильно. Слоник должен будет сам постичь всё с нуля, как будто повторяя в течение своей жизни весь интеллектуальный прогресс вида.

Он снова и снова дробил скорлупки, словно был первой в мире обезьяной, которая пробовала этот приём.

Капо достиг медленного, пульсирующего оргазма – первого за этот день. Он отошёл от Листика и повалился на спину, незаслуженно гордый собой, позволяя ей обыскивать его, выбирая спутанную шерсть на его животе.

Но потом его душевный покой был нарушен внезапной какофонией, доносящейся из чащи леса: вопли, дробь ладонями, хруст веток от лазания и раскачивания на них больших тел.

Капо сел. В его мире было не принято слишком сильно волноваться из-за того, что тебя не касается. Он перескочил через пень, отбил барабанную дробь по ветке, отвесил привычную оплеуху Слонику и поскакал в сторону источника шума.

Группа молодых самцов охотилась на мартышку.

На взгляд Капо она выглядела как небольшое существо, похожее на верветку, которое он спугнул до этого, когда та жевала цветы акации. Теперь она сидела, сжавшись, на вершине молодой пальмы.

Охотники окружили ствол дерева и украдкой карабкались на соседние деревья. Другие, среди которых были Папоротник и Палец, собрались вокруг, чтобы наблюдать за их волнением. Именно эти зрители и создавали весь шум; сами охотники передвигались молча и тихо. Но шум казался обезьяне ужасающим и дезориентировал её.

Капо был неприятно удивлён, когда увидел, кто был охотниками. Это были шумные молодые самцы, которые до этого отправились на поиск корма в другую часть лесного массива. Их неофициальный лидер, крепкое существо по имени Булдыган, в прошлом уже причинял Капо некоторые неприятности своим непослушным поведением, и Капо был счастлив видеть, как тот уходил: пусть он спустит пар, сделает несколько ошибок, даже поранится, и вскоре он снова будет считаться с авторитетом Капо.

Но Булдыган отсутствовал лишь несколько дней, хотя Капо ожидал, что пройдут недели. И, судя по его пышущей агрессии, прогулка не сделала его даже чуть-чуть спокойнее.

Капо тоже волновала охота. Охота на мартышек обычно начиналась лишь, когда другой пищи не хватало, например, в сухой сезон. Зачем же охотиться сейчас?

Одна из обезьян, карабкавшихся на деревья, сделала внезапный прыжок. Всполошившись, мартышка прыгнула в другую сторону – прямо в руки ожидающего охотника. Наблюдавшие обезьяны вопили и лаяли. Охотник раскрутил кричащую мартышку и хлопнул её черепом об ствол дерева. Её крики мгновенно замолкли. Тогда охотник швырнул обмякшее тело на землю, и её раздробленная голова выглядела ярким красным всплеском в зелёной темноте леса.

Это был момент, которого ждал Капо. Он перескочил через Булдыгана, чтобы первым оказаться у тушки. Он схватил ещё тёплые останки, взялся за одну лодыжку и сильно крутанул, отрывая маленькую ногу в колене.

Но, к его удивлению, Булдыган бросил ему вызов. Крепкий самец наскочил на него ногами вперёд и нанёс таранный удар в грудь. Капо упал, растянувшись, боль растеклась по его грудной клетке, дыхание сбилось. Булдыган специально взял ногу мартышки и откусил от неё: кровь струёй потекла у него изо рта. Теперь все обезьяны были крайне возбуждены: они вопили, барабанили кулаками и забирались друг на друга.

Не обращая внимания на боль в груди, Капо с рёвом вскочил на ноги. Он не мог позволить Булдыгану уйти просто так. Он забрался на нижние ветви дерева, неистово забарабанил руками, начал вопить настолько громко, что вспугнул птиц, рассевшихся над ним, и соскочил обратно на землю. Он позволил волне гнева охватить себя, его шерсть вздыбилась, и вперёд высунулся гордый розово-лиловый эрегированный член: его фирменный знак, внушительное зрелище.

Но Булдыган сохранял самообладание. Держа ногу мартышки в руке, словно дубинку, он начал собственную демонстрацию, топая, прыгая и барабаня не менее внушительно, чем Капо.

Капо знал, что не может позволить себе проиграть в этот раз. Если это произойдёт, то при участии запачканных кровью охотников из окружения Булдыгана он может потерять не только статус, но и саму свою жизнь.

С проворством, не свойственным его возрасту, он прыгнул вперёд, опрокинул Булдыгана и сел ему на грудь. Потом он начал колотить Булдыгана по голове и груди так сильно, как мог. Булдыган сопротивлялся. Но все преимущества, кроме молодости, были на стороне Капо: внезапность нападения, опыт и власть. Булдыган не мог сдвинуть с себя массивного Капо и не мог в полной мере воспользоваться силой своих рук и ног.

Капо видел, что он постепенно выигрывал битву в сознании остальной части стаи, что был так же важно, как подчинение Булдыгана. Последователи молодого самца, казалось, растворялись среди деревьев, и возгласы волнения и одобрения, которые теперь слышал Капо, похоже, были адресованы ему.

Но даже когда он сражался за то, чтобы подчинить себе Булдыгана, в обширном уме Капо медленно складывался логический вывод.

Он думал об умирающих деревьях, которые заметил за краем лесного массива, о быстром возвращении Булдыгана и его бродяг, об их явном голоде, об их потребности охотиться.

Булдыган не нашёл, куда можно было идти. Лесной массив уменьшался.

Этот вывод был справедлив на протяжении всей жизни Капо, и теперь приближался неизбежный финал. Здесь им уже не хватало места. Если бы он пробовал и дальше удерживать группу здесь, из-за конкуренции за истощающиеся ресурсы напряжённость среди них стала бы слишком сильной.

Им нужно было переселяться.

Наконец, Булдыган сдался. Он безвольно лежал под Капо, прижатый задом старшего самца, и даже немного погладил его всё ещё эрегированный половой член – всё это было жестами подчинения. Чтобы вправить ему мозги, Капо ещё долго продолжал колотить Булдыгана по голове. Потом он слез с лежачего молодого самца. Всё ещё держа шерсть дыбом, он направился в лес, где мог позволить себе хромать и растирать больную грудь, и никто не мог увидеть, как ему больно.

За его спиной остальные набросились на верветку. Их желудки не могли хорошо переваривать мясо, и позже они станут ковыряться в собственном помёте в поисках кусочков мяса, чтобы снова проглотить их. Пищеварительной системе нужно было улучшаться, если потомкам этих рыщущих по лесу существ нужно будет процветать в саванне.

II

Со времён Странницы трава успела изменить мир.

Большое эпохальное остывание Земли продолжалось. Из-за того, что вода оказывалась связанной в антарктическом ледниковом щите, уровень моря понизился, а внутренние моря отступили или лишились связи с океаном. Но, когда площадь континентальных массивов суши увеличивалась, становилось меньше морей, которые служили климатическим буфером, не допуская слишком сильных жары и холода, а выветривающиеся горные породы связывали углекислый газ из воздуха, снижая его способность удерживать солнечное тепло. Всё холоднее и всё суше: на планете установился обширный механизм обратной связи, который менял условия на её поверхности, делая их более засушливыми и холодными.

Тем временем тектонические столкновения создавали новые горные цепи: южноамериканские Анды и азиатские Гималаи. От этих новых возвышенностей по континентам потянулись области дождевой тени; в такой тени скоро родится пустыня Сахара. Во время новой волны иссушения климата к экватору с севера и с юга стали подступать области широколиственных листопадных лесов.

И распространились злаки.

Злаковые растения – разрастающиеся плотными коврами, полагающиеся на опыление при помощи переносимой ветром пыльцы – были словно специально созданы для новых условий сухой открытой местности. Трава могла довольствоваться теми нерегулярными дождями, которые выпадали сейчас, тогда как большинство деревьев, запуская свои корни ещё глубже в землю, находили только сухость и не могли составить им конкуренции. Но истинный секрет злаков заключался в их стеблях. Листья большинства растений росли на верхушках их побегов – но не у злаков. Длинные узкие листья злаков отрастали от подземных стеблей. Так что голодные животные могли обгрызать злаки до самой земли, но эти растения не теряли способности восстанавливаться.

Эти внешне неприметные качества позволили злакам захватить мир и кормить его.

У новых травоядных, питающихся злаками, появились пищеварительный тракт жвачного типа, способный переваривать травяной корм более длительное время, тем самым извлекая из него максимальное количество питательных веществ, и зубы, способные противостоять абразивному воздействию зёрен кварца в листьях злаков. Из-за сезонности дождей многие травоядные научились мигрировать. Эти новые млекопитающие были крупнее своих архаичных предков, более стройные и длинноногие, со специализированными ногами и уменьшенным количеством пальцев, что помогало им ходить и бегать на большие расстояния и с большой скоростью. И в то же самое время наступил расцвет некоторых групп грызунов вроде полёвок и полевых мышей, способных поедать семена злаков.

Также появились хищники нового типа, приспособленные, чтобы пировать среди новых стад крупных травоядных. Но правила древней игры изменились. На фоне скудного растительного покрова травянистых равнин хищники могли видеть свою добычу издалека – и наоборот. Так что хищники и добыча устроили гонку вооружений в обмене веществ, с упором на скорость и выносливость; у них появились длинные ноги и быстрая реакция.

Начал распространяться новый вид ландшафтов – особенно на восточных сторонах континентов, которые были защищены от господствующих западных ветров и дождей, которые те несли: открытые равнины, поросшие травой, отмеченные отдельными участками кустарников и редколесий. И в свою очередь животные, которые приспособились к новой растительности, были вознаграждены надёжным кормовым ресурсом, который распространился на сотни километров.

Но их специализация вместе со стабильностью условий травянистых равнин намертво приковала травоядных к траве, а хищников – к их добыче, установив между ними тесную взаимозависимость. В это время олени, быки, свиньи, псовые и кролики несколько отличались внешне от своих эквивалентов человеческой эпохи, которая наступит через пять миллионов лет – хотя многие из них будут выглядеть на удивление крупными; они проиграют в конкурентной борьбе со своими меньшими и более быстроногими родственниками.

Тем временем появление мостов суши, вызванное падением уровня моря, привело к масштабным встречным миграциям животных. Три разновидности слонов – питающиеся в кронах деревьев дейнотерии, всеядные гомфотерии и поедавшие траву мастодонты – перешли из Африки в Азию. Бок о бок с ними путешествовали человекообразные обезьяны, кузены Капо. А в противоположном направлении двигались грызуны и насекомоядные, кошачьи, носороги, оленьки, свиньи и примитивные формы жирафов и антилоп.

Существовала также кое-какая экзотика, особенно на островах и изолированных континентах. В Южной Америке процветали самые крупные грызуны из когда-либо живших; там существовали своего рода морские свинки, но размером с бегемота. В Австралии появились первые кенгуру. А животные, которых позже станут считать тропическими, водились в Северной Америке, Европе и Азии. В Англии, Темза была широкой и болотистой, и бегемоты со слонами грелись на солнце в её долине. Со времён Нота мир очень сильно остыл, но ещё не был холодным; самый сильный холод охватит его в последующие эпохи.

Но иссушение климата всё продолжалось. Вскоре прежняя мозаика полей и лесов, способная прокормить самых разнообразных животных, сохранилась лишь в плывущей через экватор Африке; повсюду появлялись травянистые равнины с засушливыми условиями – саванна, степь и пампасы. В этих более простых и суровых условиях многие виды исчезли.

Эту интенсивную эволюционную драму приводили в действие бесконечные изменения климата Земли – и животные и растения были беспомощными, словно частицы флюса в большом земном горниле.

Следующим утром уже не пришлось с наслаждением чесать яички. Едва пробудившись, Капо сел, слегка охнул от боли из-за вчерашних повреждений и ушибов, и опорожнил свои мочевой пузырь и кишечник одним быстрым и умелым движением, не обращая внимания на визг протеста снизу.

Он выпрыгнул из своего гнезда и начал, покачиваясь из стороны в сторону, слезать с дерева. Так же, как и вчера, он разбудил стаю, запрыгивая в чужие гнёзда, крича, раздавая пинки и затрещины. Но сегодня Капо не интересовали демонстрации; этим утром его целью было не господство, но лидерство.

Это намерение по-прежнему владело его умом. Стае нужно было переселяться. Куда они должны пойти – это ещё не было частью его бесхитростной способности принимать решения. Но что действительно чётко отложилось в его голове – это воспоминания о вчерашнем дне, его состязание с Булдыганом, ощущение перенаселённости этого небольшого участка леса.

Стая собралась вместе на земле – их было более сорока особей, включая детёнышей, цепляющихся за животы или спины своих матерей. Они были сонными и настороженными, почёсывались и потягивались. Но, разумеется, Капо собрал их не раньше, чем они разбрелись по сторонам, срывая кусочки травы и мха на земле, собирая низко растущие фиги и другие плоды. Даже среди самцов он видел скрытность, конкуренцию и негодование; они могли бы оказывать ему неповиновение просто для того, чтобы закрепиться на собственной ступени в бесконечном споре за главенство. А что касалось самок, то в их обществе были свои законы, несмотря на шум и неистовство Капо.

Но как же он собирался куда-то вести их всех?

Он мыслил не всё время, как это делал бы человек. Он мыслил периодически. Думая о других членах стаи, он чётко знал лишь собственные мысли, лишь себя самого, потому что самой главной задачей сознания было моделирование чужих мыслей. Он не сознавал в той же степени другие сферы своей жизни, вроде сбора пищи или даже использования инструментов: это были неосознанные действия, лежавшие на периферии его понимания, как дыхание или работа ног и рук во время лазания. Его мышление не было похоже на человеческое; оно было упрощённым, разделённым на блоки.

Его ум был сложным механизмом, который эволюционировал главным образом для того, чтобы справляться со сложными социальными ситуациями. И он обладал хорошим врождённым пониманием среды своего обитания. В его голове словно находилась база данных о ресурсах, которые были ему необходимы, чтобы оставаться в живых, и о том, где их можно было найти. Он даже неплохо умел рассчитывать маршруты движения и мог легко найти оптимальный кратчайший маршрут из одного места в другое. И именно осведомлённость о среде обитания заставляла его беспокоиться о сокращающейся площади участка леса.

Ему было слишком трудно сложить вместе все элементы мозаики: опасность, которую представляло уменьшение леса, и то, что он должен был сделать со своей стаей. Но опасность казалась ему совершенно реальной и все инстинкты требовали, чтобы он уходил отсюда. Стая должна будет следовать за ним. Всё было очень просто; он сознавал это всеми фибрами души. Если бы они остались здесь, то наверняка бы умерли.

Так что он заревел, чтобы разогнать свою кровь, и устроил самую энергичную демонстрацию, на какую был способен. Он бегал среди своей стаи взад-вперёд, раздавая затрещины, удары кулаками и пинки. Он рвал с деревьев ветки и махал ими над головой, чтобы выглядеть ещё крупнее. Он качался и скакал по ветвям и стволам, сильно барабанил по земле, а затем – в качестве красивого завершающего жеста, чтобы закрепить свою вчерашнюю победу – он швырнул Булдыгана на землю и сунул свой морщинистый задний проход в лицо более молодого самца. Это было великолепное зрелище, столь же великолепное, как любое из тех, которые Капо часто устраивал, будучи значительно моложе. Самцы ухали, самки дрожали, детёныши кричали, а Капо позволил себе немного погордиться собственной работой.

Но затем он попытался увести их к краю леса. Он шёл задом наперёд, тряс ветки и бегал туда-сюда.

Они таращились на него. Внезапно он стал вести себя, словно покорный молодой самец. Поэтому ему опять пришлось применить демонстрацию, барабанную дробь, прыжки и крики – и снова вернуться к рутинному «следуй-за-мной».

Наконец, один из них пошёл. Это был Папоротник, худощавый молодой самец. Он сделал пару неуверенных шагов, опираясь на костяшки. Капо ответил ему бормотанием и бросился к Папоротнику, награждая его целым порывом интенсивного обыскивания. Теперь ещё больше сородичей вышло вперёд: Палец и ещё некоторые из молодых самцов, рассчитывая, что за это их обыщут. Но Капо заметил, что Булдыган тайком отвесил пинок в зад Папоротнику.

А потом, к большому облегчению Капо, пошла Листик со своим детёнышем на спине, чопорно делая большие шаги и опираясь на согнутые пальцы. Когда двинулась в путь эта самая старшая самка, за ней пошли и все остальные, в том числе Крикунья, почти половозрелая самка-подросток.

Но не все самки пошли за ним – и не все самцы. Булдыган остался позади, присев под деревом и демонстративно скрестив ноги под собой. Вокруг него собрались другие самцы. Капо устроил им неистовую демонстрацию. Но они присели поближе и обыскивали друг друга, словно Капо больше не существовало. Это был преднамеренный вызов. Если Капо хотел сохранить своё положение, то он оказывался перед необходимостью подавить этот мятеж в зародыше, даже если ему придётся осадить Булдыгана ещё раз.

Но, почти удивив самого себя, он не стал устраивать демонстрацию и остался на месте, тяжело дыша.

В глубине своего сердца он знал, что потерял их, что он слишком сильно отталкивал их от себя, что его стая дала трещину. Те, кто хотел следовать за ним, найдут вместе с ним свой путь к новой судьбе – той судьбе, которую он по-прежнему не мог себе представить. Те, кто оставался, остаются на свой страх и риск.

Он быстро поскакал прочь из лесной чащи навстречу свету дня, не оглядываясь – хотя он не смог устоять перед соблазном, и испустил прощальную струю жидких фекалий в сторону мятежников.

В итоге с ним осталась примерно половина самцов и гораздо больше самок. Сфера влияния Капо резко сократилась. А когда он шёл навстречу яркому свету равнины, он слышал возгласы и вой самцов. Уже начались сражения за установление новой иерархии.

На краю леса, на краю пустоты, Капо остановился.

Так же, как и вчера, гомфотерии объедали обломанные, полузатопленные деревья. К северу раскинулась поросшая травой равнина, тянущаяся до самого туманного горизонта, усеянная блестящими на солнце озёрами и болотами; словно тени, по ней двигались стада травоядных. К югу, с расстояния в километр или около того, земля поблёскивала белым, словно кость, цветом. Пересечь соляную корку было трудно. Но Капо смог разглядеть, как земля поднималась в сторону зелёного плато, где – как казалось его бедным глазам, приспособленным к фокусировке на небольшие расстояния в лесу – скалы были скрыты густым покровом из деревьев.

Тогда – на юг, через сухие земли, к новому лесу на плато. Не оглядываясь, чтобы посмотреть, идут ли за ним остальные, он зашагал на всех четырёх лапах, раздвигая грудью траву, которая колыхалась вокруг и доставала ему до плеч.

Впереди был подъём, земля быстро становилась всё суше.

Здесь ещё росли кое-какие деревья, но это были лишь тонкоствольные сосенки, цепляющиеся за сухую землю, и здесь совсем не было успокаивающей густоты и влажности лесной чащи. Так что защиты от солнца, стоявшего высоко в небе, не было совершенно. Вскоре Капо стал дышать с трудом, перегревшись в своей густой шерсти, а костяшки его пальцев и ступни сильно стёрлись. Он не умел потеть, а его способ передвижения на четвереньках, хорошо подходящий для движения по сложной, пересечённой местности в лесу, здесь был неэффективен.

И Капо, лесное существо, был напуган этим огромным простором открытой местности. Он тихо завыл и ужасно захотел сжаться в комочек, обхватить руками голову, прижаться к ближайшему дереву.

Здесь можно было увидеть кое-каких животных, которые разбрелись по сухой равнине: оленей, псовых нескольких видов и семью роющихся в земле животных, напоминающих свиней с колючками в шерсти. Более крупных животных было совсем мало. Но из-под ног Капо, когда он натыкался на них, удирали мелкие существа: ящерицы, грызуны и даже примитивные кролики.

Около двадцати членов его стаи, ушедших с ним, с трудом шли за ним по склону. Они двигались медленно, потому что часто прерывались, чтобы поесть, попить, обыскать друг друга, поиграть или затеять ссору. Это переселение больше напоминало неторопливую прогулку, которую устроили дети, легко отвлекающиеся на посторонние вещи. Но инстинкты не требовали, чтобы Капо подгонял их. Они были такими, как есть.

Капо забрался на вершину небольшого, разрушенного эрозией холма. Здесь он оглянулся и бросил взгляд на влажный, поблёскивающий водой ландшафт с островками леса и стадами травоядных. Но, посмотрев вперёд, на юг, он смог увидеть обширные сухие земли, к которым они подходили всё ближе. Это была широкая и возвышенная сухая долина, на которой росли отдельные тонкие деревца и клочки растительности. Она оставалась сухой из-за геологической катастрофы, которая оставила её в большой подземной каменной чаше, совершенно без источников воды, в дождевой тени.

Вид был пугающим: долина была совершенно открытой. И всё же он должен был пересечь её.

И теперь, оказавшись здесь, когда вокруг не было леса, способного заглушить шум, он смог услышать сильный и таинственный рёв, доносящийся с запада. Далёкий шум звучал, словно стон какого-то огромного раненого и рассерженного животное, или как громоподобный топот копыт какого-то большого стада травоядных. Но, повернувшись на запад, он не увидел ни облаков пыли, ни черноты тел животных на фоне земли. Был только рёв, продолжающийся так же, как это было всю его жизнь.

Он начал слезать вниз по скалистому склону, по-прежнему направляясь на юг.

Земля стала голой. Здесь деревья всё ещё цеплялись за жизнь, и их корни ползли по трещинам в камне. Но эти сосны были редки, а их остроконечная хвоя скупо берегла влагу. Он остановился под одним из этих деревьев. Ветки и хвоя фактически не давали ему никакой тени. Ему не удалось найти никаких плодов, а хвоинки, которых он сорвал и сунул в рот, были острыми и сухими. Он попробовал схватить мелкое существо, похожее на мышь с длинными пружинистыми задними ногами; его рот увлажнился от мысли о том, как приятно откусить это мягкое влажное тельце, о том, как его маленькие косточки хрустят у него во рту. Но на этой каменистой земле он был неуклюжим и шумным, и это подобие мыши легко увернулось от него.

Теперь земля снова изменилась, превратившись в широкий склон, усеянный битым камнем, который раскинулся перед ним – словно дорога, ведущая к сердцу сухой долины. Идти стало ещё труднее, Капо скользил и падал на рыхлом щебне. Страдающий от жары и жажды, голодный и испуганный, он вопил в знак протеста и расшвыривал вокруг себя куски щебня, топча и пиная его. Но землю было не запугать даже яростной демонстрацией Капо.

Тем временем самка хазмапортетеса наблюдала за растянувшейся в прерывистую цепочку группой антропоидов, когда они с трудом спускались по неровному и ненадёжному склону.

Раньше она никогда не видела существ, похожих на этих. С холодным интересом хищника она производила бессознательные подсчёты их скорости, силы и мяса, которое можно будет с них получить, и начала делить особей на категории – вот тот, кто казался раненым и слегка хромал; вот детёныш, крепко прижавшийся к груди своей матери; а вот и подросток, слишком глупо отошедший в сторону от сплочённой группы.

Этот хазмапортетес в действительности был разновидностью гиен. Но, стройная и длинноногая, эта самка больше напоминала гепарда. Она была полностью лишена гибкости и скорости настоящих кошек; её виду предстояло ещё долго приспосабливаться к скоростной жизни в этом формирующемся мире трав. Но её владения в этой бесплодной долине были обширными. Здесь она была верховным хищником, и она была превосходно экипирована для своей ужасной работы.

Для неё человекообразные обезьяны были новым мясом в саванне. Она ждала, и её глаза горели, словно пленённые звёзды.

Наконец, выбившись из сил, Капо сдался. Он резко опустился на землю. Один за другим к нему присоединялись оставшиеся члены его стаи. К времени, когда они все собрались, солнце уже клонилось к закату, заливая небо огнём и отбрасывая долгие резкие тени на дно этой усеянной гравием чаши.

Внутри Капо бушевала своего рода тупая нерешительность. Они не должны оставаться здесь, на открытом месте; его тело жаждало подняться на ствол дерева, сплести ветки вместе, чтобы сделать удобное, тёплое и безопасное гнездо. Но здесь не было никаких деревьев, никакой безопасности, которая им была нужна. С другой стороны, они не смогли бы пересечь долину в темноте. И все они были голодны, страдали от жажды и выбились из сил.

Он не знал, что делать. Поэтому он ничего не делал.

Стая начала разбредаться в стороны, следуя собственным инстинктам. Палец поднял камень грубой формы размером с ладонь, возможно, надеясь использовать его в будущем для колки орехов. Но из-под камня выскочил скорпион, и Палец с криком удрал.

Папоротник сидел в одиночестве, повернувшись спиной к остальной части группы, и чем-то усердно занимался. Капо, охваченный подозрениями, скакнул к нему так тихо, как мог, по этому сыпучему и рыхлому гравию.

Папоротник обнаружил гнездо термитов. Он сидел перед ним, неуклюже тыкая в него прутиками. Увидев Капо, он с визгом съёжился. Капо для порядка несколько раз резко стукнул его по голове и по плечам, чего и следовало ожидать Папоротнику. Обнаружив это богатство, он должен был созвать остальных.

Капо разорвал кустик. Все его ветки были тонкими и изогнутыми, а когда он очищал ветку, пропуская её между сжатыми губами, жёсткие колючие листья ранили их. Но это нужно было сделать. Он сел рядом с Папоротником, сунул свой прутик в щель в термитнике, и тыкал им, пока не просунул глубже. Это было проделано отнюдь не идеально; прутик был слишком коротким и изогнутым, чтобы действовать по-настоящему эффективно, но уловка должна была сработать. Он немного пошевелил им, терпеливо выжидая. Затем он сантиметр за сантиметром вытянул прутик. К нему прицепились солдаты термитов, посланные на защиту колонии от этого врага. Капо был очень осторожен, чтобы не уронить этот груз. Потом он протянул прутик через губы, наслаждаясь глотком сладкой влажной плоти.

Увидев, что происходит, остальные члены стаи столпились вокруг, и старшие особи стали делать свои собственные удочки. Благодаря пинками, тычкам, криками и вовремя применённому обыскиванию очень быстро установилась приблизительная иерархия. Более старшие самцы и самки встали поближе к термитнику, а молодняк, который ещё вообще не понимал, что происходит, был оттеснён назад. Капо было всё равно. Он сконцентрировался лишь на сохранении собственного положения вблизи термитника, усердно отлавливая термитов.

Термиты были существами древнего происхождения, сложное общество которых было результатом их собственной долгой эволюционной истории. Этот термитник был старым – он был построен из грязи, которой тут было много, когда редкие ливни вызывали временные наводнения. Его твёрдая, как камень, броня защищала термитов от внимания многих животных, но не от этих обезьян.

Использование Капо инструментов – прутиков для ловли термитов, ударных камней, листьев, которые он разжёвывал как губку, чтобы добыть воду из пустот, даже тонких прутиков-зубочисток, которыми он иногда пользовался ради примитивного ухода за зубами – выглядело сложным поведением. Он знал, чего хотел добиться; он знал, какой инструмент был ему нужен, чтобы этого добиться. Он запоминал местонахождение своих любимых инструментов вроде камней-молотков, и умело решал, как их использовать – например, оценивал, на какое расстояние нужно было перенести камень-молоток, и каков его вес. И он не просто брал случайно найденный удобный кусок камня; он переделывал некоторые из своих инструментов, вроде этой удочки для термитов.

И всё же он действовал не так, как мастер-человек. Его переделки были небольшими: его инструменты, брошенные после использования, было бы трудно отличить от объектов неживой природы. Действия, которыми он пользовался при изготовлении инструментов, были частью его обычной деятельности вроде укусов, обрывания листьев, бросания камней. Никто ещё не изобрёл совершенно новых действий, таких, как работа гончара на гончарном круге или строгание плотника. Он использовал каждый инструмент только один раз и для одной цели; он никогда не использовал прутик для ужения термитов уже как зубочистку. Как только он находил конструкцию, которая работала, он больше не улучшал свои инструменты. И если – по воле случая – в течение своей жизни он обнаруживал новый тип инструмента, то, каким бы успешным приспособлением он ни был, его использование будет распространяться среди членов его сообщества очень медленно – возможно, пройдёт несколько поколений, прежде чем использование новинки освоит каждый из его членов. Обучение, понимание того, что содержание чужого ума можно изменить с помощью повторения и наглядного показа, ещё ожидало своего открытия.

Потому набор инструментов у Капо был невероятно ограничен и очень консервативен. Предки Капо, уже пять миллионов лет как вымершие, существа другого вида, использовали лишь чуть менее совершенные инструменты. Капо даже не знал, что использовал инструменты.

И всё же это был Капо, усердно работающий, знающий, что он хочет, выбирающий средства для достижения своей цели, обрабатывающий и изменяющий мир вокруг себя – пока самый умный в длинной череде всех потомков Пурги. Казалось, будто слабый огонёк тлел в его глазах, в его мышлении, в его руках – огонь, который скоро разгорится гораздо ярче.

Когда солнце скользнуло за горизонт на краю долины, обезьяны теснее прижались друг к другу. Глубоко несчастные, они толкались, теснились, шлёпали друг друга, кричали и визжали друг на друга. Здесь было не их место. У них не было никакого оружия, чтобы защитить себя, никакого огня, чтобы держать животных на расстоянии. У них даже не было инстинкта, заставляющего соблюдать тишину после заката, когда наступает час хищников. Всё, что у них было – это лишь защита с помощью друг друга, защита количеством: надежда, что нападут на кого-то другого, а не на тебя.

Капо убедился, что он находится ровно в центре группы, окружённой большими телами других взрослых.

Молодой самец по имени Слоник не обладал таким мощным инстинктом самосохранения. А его мать, затерявшаяся где-то в середине клубка, была слишком занята своим самым новым детёнышем, самкой; в данный момент у Слоника был низкий приоритет. Все его неудачи были лишь следствием неправильного возраста: слишком взрослый, чтобы его защищали взрослые, и слишком молодой, чтобы бороться за место в центре, подальше от опасности.

Вскоре он оказался вытолкнутым на край группы. Но он всё равно попробовал обустроиться. Он нашёл место поближе к своему кузену Пальцу. Эта земля была твёрдой и каменистой, в отличие от мягких спальных мест на дереве, к которым он привык, но он сумел, ворочаясь, сделать для себя ямку в форме чаши. Он уткнулся животом в спину Пальца.

Слоник был слишком молод, чтобы понять, в какой опасности находился. Он спал тревожно.

Позже, в темноте, его разбудил мягкий укол в плечо. Он был почти нежный, словно обыскивание. Он слегка заворочался, придвигаясь поближе к спине Пальца. Но затем он почувствовал на своей щеке дыхание, услышал рокочущее рычание, словно камень катился вниз по склону, и почуял запах дыхания, которое воняло мясом. Он мгновенно проснулся, его сердце часто билось; он завизжал и забился в конвульсиях.

Его плечо было глубоко разорвано. Его волочили задом наперёд, словно ветку, сорванную с дерева. Он бросил последний взгляд на свою стаю – они проснулись, паниковали, кричали и устроили свалку, пытаясь убраться оттуда. А потом звёздное небо над ним закружилось и его хлопнули об землю с такой силой, что выбили из него дыхание.

Нечто двигалось над ним – стройный силуэт на фоне сине-чёрного неба. Он чувствовал, как к его груди почти любовно прижалась грудь с крепкой мускулатурой. Были ещё мех с горелым запахом, дыхание, пахнущее кровью, и два жёлтых глаза, которые горели над ним.

А потом были укусы – в ноги и над одной из его почек. Это были сильные, почти бесстрастные удары, и он забился в конвульсиях, охваченный болью. Он визжал и катался, пробовал бежать. Но его ноги отказали – подколенные сухожилия были подрезаны. Потом снова появились уколы в шею. Его подняли за загривок, подняли над землёй, и он чувствовал острые зубы, пронзающие его кожу. Вначале он боролся, хватался руками за гравий, но его усилия принесли только ещё больше боли, потому что от этого плоть на его шее рвалась ещё сильнее.

Слоник сдался. Он пассивно свисал из пасти самки хазмапортетеса, голова и отказавшие ноги волочились по неровной земле, а мысли блуждали. Он больше не слышал вопли своей стаи. Теперь он был один – наедине с болью и пугающим запахом собственной крови, и с равномерным неутомимым шумом шагов самки хазмапортетеса.

Возможно, он на какое-то время потерял сознание.

Его бросили на землю. Слоник упал мягко, но все его раны отозвались острой болью. Мяукнув, он опёрся на землю. Она была покрыта щебнем, как то место, откуда он попал сюда, но была покрыта шерстью и воняла хазмапортетесами.

И сейчас вокруг него начали бегать, слегка подпрыгивая, маленькие тени, чёрные на чёрном, быстрые и немного неуклюжие. Он ощущал прикосновения усов к своей шерсти, слабое пощипывание на своих лодыжках и запястьях. Это были щенки хазмапортетеса. Он вызывающе завопил и вслепую погрозил кулаком. Ему удалось попасть по чему-то небольшому и тёплому, сбив его с ног; раздалось скуление.

Послышалось короткое резкое рявканье: это была мать-хазмапортетес. Во внезапно наступившей панике он попробовал ползти.

Щенки взволнованно затявкали, закончив свою короткую погоню. И теперь последовали серьёзные укусы, рвущие его спину, ягодицы и живот. Он перекатился на спину, поджав ноги к груди и махая ими в воздухе. Но щенки были быстрыми, яростными и упорными; вскоре один из них запустил зубы в его щёку и дёрнулся всем своим маленьким весом, чтобы разорвать ему лицо.

Мать снова рявкнула, разгоняя щенков. Слоник снова попробовал бежать. Щенки снова поймали его и нанесли дюжину маленьких мучительных ран.

Если бы он не был нужен для её щенков, самка хазмапортетеса быстро убила бы Слоника. Она давала им шанс преследовать добычу и валить её. Когда они станут постарше, они сумеют прикончить добычу самостоятельно, разрывая её на куски; позже она ещё будет отпускать некоторую часть своей добычи почти невредимой, позволяя щенкам закончить охоту. Это было своего рода обучение путём предоставления возможности. Этот стиль обучения был не более человеческим, чем то, что имело место у человекообразных обезьян: это было врождённое поведение, появившееся в ходе эволюции у этого умного плотоядного вида и позволяющее молодым животным приобрести навыки, нужные им при охоте в одиночку.

И пока проходил урок, Слоник был ещё в сознании – искра ужаса и страстного желания, похороненная в истерзанном куске плоти, крови и хряща. Самый смелый из щенков даже поедал язык, который свисал с его сломанной челюсти.

Но щенки были слишком молоды, чтобы в одиночку покончить со Слоником.

Наконец, в дело вступила мать. Когда её большие челюсти сомкнулись вокруг его черепа – что он ощущал как уколы острых зубов по окружности своего скальпа, словно терновый венец – последним, что услышал Слоник, было то отдалённое раскатистое рычание.

Когда настало утро, все знали, что Слоника унёс хищник.

Капо не мог оторвать взгляда от разбросанного, усыпанного шерстью участка гравия, где Слоник ещё какое-то время боролся, от линии окровавленных следов лап, уже высохших до бурого цвета, которые вели куда-то вдаль. Он чувствовал смутное сожаление из-за потери Слоника. Его очень расстраивало, что он никогда больше не увидит вновь этого нескладного юнца с его неловкими, неуклюжими попытками обыскивать, с его неопытными движениями, когда он пробовал понять, как извлекать мякоть из ореха масличной пальмы.

Но прежде, чем закончиться день, лишь мать Слоника будет его помнить. А когда, в свою очередь, умрёт и она, не останется совсем ничего говорящего о том, что он когда-либо существовал, и он скроется в той беспросветной тьме, которая поглотила всех его предков, всех до единого.

Слоник заплатил цену за выживание стаи. Капо чувствовал холодное облегчение. Без колебаний, даже не исполняя своей «следуй-за-мной» демонстрации, Капо двинулся вниз по склону и вышел на соляную равнину.

III

На следующий день они должны были пересечь соль. Под выцветшим бело-голубым небом котловина раскинулась почти до самого горизонта, который видел Капо – до того места, где высились холмы и деревья, и где было множество болот. Эта гладкая серая равнина казалась язвой на лице мира.

Соль, лежащая поверх отвердевшей сероватой грязи, образовывала широкую плоскую поверхность, которая, однако, имела структуру, испещрённая в разных местах концентрическими линиями, которые собирались к центральным узлам. В одном месте подземные силы заставили пласты соли вздыматься большими блоками, через которые обезьянам приходилось перелезать.

Но здесь, на соли, не росло ничего. Не было даже ничьих следов. Не двигался никто, кроме обезьян – ни кролики, ни грызуны, ни даже насекомые. Ветер завывал на этой жёсткой каменистой арене, и его нигде не заглушал ни шелест кустарников и деревьев, ни шорох травы.

Но Капо по-прежнему продолжал идти – он не мог сделать ничего другого.

Чтобы пересечь соляную котловину, потребовались долгие часы. Но, наконец, с больными ногами и руками, Капо начал неохотно подниматься на горный хребет. На его вершине был пояс леса – пусть даже это был густой лес, выглядящий не слишком удобным для жизни.

Капо колебался, стоя перед ним. Он страдал от перегрева; его ноги и ступни кровоточили от множества мелких повреждений. Затем он неуклюже шагнул вперёд и вступил в зелёный мрак леса.

Земля была скрыта под путаницей корней, ветвей, мха и листьев. Всюду росли густые кусты дикого сельдерея. Хотя время уже приближалось к полудню, воздух был прохладен и влажен из-за лёгкого тумана вроде того, что бывает по утрам. Стволы дерева были липкими на ощупь, а толстый слой лишайника и мха оставался неприятными зелёными полосами на его ладонях. Сырость, казалось, пробовала пролезть сквозь его шерсть. Но после сухости соляной котловины он наслаждался густой и успокаивающей путаницей зелени, окружавшей его, и пожирал листья, плоды и грибы, какие только мог собрать с земли вокруг себя. И он чувствовал себя в безопасности от хищников. Среди этой густой зелени явно не было никого, кто мог бы напасть на голодную и утомлённую стаю.

Но внезапно он увидел прямо перед собой неповоротливые буровато-чёрные фигуры, смутно видимые сквозь сплетения зелени. Он замер.

Здоровенная рука потянулась к ветке, которая была толще, чем бедро Капо. В огромной массе плеча заработали мускулы, и ветка была переломлена надвое с такой же лёгкостью, с какой Капо мог бы отломить прутик, чтобы почистить себе зубы. Гигантские пальцы ощипывали листья с ближайших веточек и непрерывно запихивали их в огромные челюсти. Когда большое животное жевало, в работе была задействована вся голова – тяжёлые мускулы двигали одновременно и череп, и челюсть.

Ближайшее существо было человекообразной обезьяной, как и сам Капо, и самцом – и всё же не таким, как Капо. Большой самец глядел на странных, худых и мелких обезьян без всякого любопытства. Он выглядел мощным и угрожающим. Но он не двигался. Самец и небольшой клан самок и детёнышей лишь сидел и кормился листьями и диким сельдереем, которым зарос весь подлесок.

Это была горилла – отдалённый родич Капо. Их вид откололся от более широкой родословной ветви человекообразных обезьян миллион лет назад. Раскол пришёлся на период, когда другой лес распадался на фрагменты, изолируя популяции, которые в нём обитали. По мере того, как их среда обитания сокращалась до горных вершин, эти обезьяны перешли на рацион из листьев, бесконечно обильных даже здесь, и стали достаточно крупными, чтобы сопротивляться холоду – и всё же они остались странно изящными, способными тихо передвигаться по этому густому лесу.

Хотя популяции горилл позже приспособились обратно к природным условиям низменностей, вновь научившись лазить по деревьям и питаться плодами, в некотором смысле их эволюционная история была уже закончена. Они специализировались к существованию в своих местообитаниях, научились употреблять пищу, которая была очень хорошо защищена – покрыта крючками, шипами и жгучими волосками – настолько хорошо, что никакие другие существа не конкурировали с ними за неё. Например, они умели есть разные виды крапивы, пользуясь при этом хитроумным приёмом: отрывали листья от стебля, сворачивали жгучие края листа внутрь и засовывали свёрток в рот целиком.

Сидя на своих горных островках и лениво поедая листья, они доживут в почти неизменном виде до человеческих времён, когда их всех настигнет последняя волна вымирания.

Удостоверившись, что гориллы не представляли никакой угрозы, Капо уполз, ведя остальных вперёд через лес.

В конце концов, Капо вышел на дальнюю сторону покрытого лесом горного хребта.

Они, наконец, выбрались из засушливого низменного бассейна. Посмотрев на юг через плато, до которого они добрались, он увидел скалистую, усыпанную щебнем долину, которая простиралась до самых низин. Но там, за долиной, ему была видна земля, которую он надеялся найти: выше, чем равнина, которую он прошёл, но хорошо увлажнённая, со сверкающими на солнце озёрами, покрытая зелёной травой и усеянная участками леса. Тёмные очертания большого стада травоядных – возможно, хоботных – плыли по пышно заросшей равнине с полным достоинства великолепием.

С триумфальным криком Капо скакал, прыгал по камням, барабанил ладонями по каменистой земле, и интенсивно испражнялся, распыляя свои вонючие жидкие фекалии по сухим валунам.

Его последователи исключительно неохотно отвечали на демонстрации Капо. Они были голодны и их ужасно мучала жажда. Капо и сам был истощён. Но он всё равно занялся демонстрациями, повинуясь здоровому инстинкту, который указывал, что любой триумф, хотя бы и маленький, должен праздноваться.

Но теперь он забрался так высоко, что отдалённое постоянное рычание с запада стало громче. Повинуясь смутному чувству любопытства, Капо повернулся и посмотрел в ту сторону.

С этого возвышенного места он мог окинуть взглядом большое расстояние. Он разглядел отдалённое бурное движение, белую лавину. Казалось, будто она парила над землёй, словно кипящее облако. В действительности он наблюдал своего рода мираж, очень отдалённое видение, которое донесла до него рефракция в нагревающемся воздухе. Но вздымающиеся облака пара были реальностью, а то, что они висели над землёй – нет.

То, что он окинул своим взглядом, было Гибралтарским проливом, где сейчас самый могущественный водопад в истории Земли – с мощью и объёмом тысячи Ниагар – с грохотом низвергался по разрушенным утёсам в пустой океанский бассейн. Когда-нибудь равнина, с которой поднялся Капо, будет покрыта слоем воды глубиной в два километра, потому что это было дно Средиземного моря.

Капо родился в бассейне, который лежал между побережьем Африки на юге и Испанией на севере. Фактически, он находился не очень далеко от того места, где давным-давно умная динозавриха по имени Слышащая стояла на побережье Пангеи и вглядывалась в могучее море Тетис. Теперь он выбрался из бассейна, добравшись до самой Африки. Но, если Слышащая видела рождение Тетиса, то Капо являлся свидетелем в некотором роде его смерти. Поскольку уровень океана понизился, этот последний фрагмент Тетиса оказался перегороженным естественной плотиной в Гибралтаре. Запертый со всех сторон сушей, большой океан испарялся – пока, наконец, совсем не опустел, оставив после себя огромную долину, местами до пяти километров в глубину, усеянную соляными котловинами.

Но из-за того, что климатические условия менялись волнообразно, уровень моря вновь повысился, и воды Атлантики прорвались через Гибралтарский барьер. Теперь океан снова наполнялся. Но у Капо не было оснований опасаться гигантских волн, каскадом обрушивающихся на западе, потому что даже тысяча Ниагар не могла бы вновь наполнить океан внезапно. Гибралтарские воды наполняли огромный бассейн постепенно, образуя большие реки. До того, как воды поднимались настолько высоко, что покрывали всю сушу, древнее морское дно постепенно превращалось в мокрое болото, где медленно умирала растительность.

Но после каждого нового наполнения уровень мирового океана снова падал, и Средиземное море испарялось ещё раз. Это происходило целых пятнадцать раз на протяжении того миллиона лет, на который пришлось время короткой жизни Капо. Это создало сложную геологию дна Средиземного моря, где слои ила поочерёдно переслаивают пласты солей, откладывавшиеся за время последовательных периодов высыхания моря.

Но высыхание этого попавшегося в ловушку океана оказывало огромное воздействие на местность, в которой жил Капо, а также на сам вид, к которому принадлежал Капо. До великого иссушения область Сахары была покрыта густыми лесами и хорошо увлажнялась, служа домом многим видам обезьян. Но из-за работы климатического насоса, вызывавшего иссушение, и находясь в удлиняющейся дождевой тени, которую отбрасывали далёкие Гималаи, Сахара становилась всё более и более засушливой. Старые леса разобщались. И вместе с этим терялись связи между сообществами обезьян; каждая фрагментарная популяция отправлялась в своё собственное путешествие навстречу новой эволюционной судьбе – или навстречу вымиранию.

Но величественный грохот и неясная картина Гибралтара были слишком далеки, чтобы хоть что-то означать для Капо. Он отвернулся и направился к равнине.

Наконец, Капо сошёл с голого камня на растительный покров. Он наслаждался ощущением зелёной мягкости травы под костяшками своих пальцев, когда двигался вперёд. Когда следом за ним спустились остальные, они валялись и растягивались среди высокой травы, дёргали её, получая удовольствие от восхитительного контраста с твёрдыми безжизненными камнями.

И всё же они ещё не были дома. Полоса шириной в несколько сотен метров открытой саванны, поросшей колючим кустарником, отделяла их от ближайшего участка леса – и равнина уже была населена.

Группа гиен трудилась над лежащей на земле тушей. Большая и округлая, она могла быть телом детёныша гомфотерия, возможно, убитого хазмапортетесом. Поглощая куски падали, гиены щёлкали зубами и рычали друг на друга; их головы были погружены в живот туши, а стройные тела извивались от прилагаемых усилий.

Когда Капо пригнулся в траве, к нему приблизились Папоротник и Палец. Они тихонько заухали и стали небрежно обыскивать спину Капо, выбирая частицы мусора и камня. Более молодые самцы формально подтвердили его главенство. Но Капо ясно видел, что они проявляли нетерпение. Утомлённые, измученные жаждой, голодные и сильно напуганные переходом через открытую местность, они, как и остальная часть стаи, страстно желали добраться до деревьев, обещающих им укрытие и пищу. И это подтачивало связь Капо с ними. В отношениях между этими тремя самцами возникала сильная и опасная напряжённость.

Но эта конфронтация разворачивалась почти в полной тишине, поскольку все трое скрывали своё присутствие от гиен.

Пока Капо ещё колебался, Папоротник сделал первый ход. Вначале он сильно фыркнул один или два раза. За свой явный вызов он тут же получил от Капо сильный удар по затылку. Но Папоротник лишь оскалил зубы и отодвинулся, оказавшись вне его досягаемости.

Высокие стебли травы томно развевались при движении Папоротника, словно он плыл по травяному морю. И вот Папоротник встал на две ноги, высунув голову, плечи и верхнюю часть туловища из травы, чтобы лучше видеть. Он был тонкой тенью, стоящей прямо, словно молодое деревце.

Гиены были по-прежнему заняты своей тушей слонёнка. Папоротник опустился в траву и продолжил движение.

В конце концов, он добрался до ближайших зарослей деревьев. Капо со смесью негодования и облегчения увидел, что он забрался по высокой пальме; его ноги и руки работали синхронно, словно части хорошо смазанного механизма. Добравшись до верхушки пальмы, Папоротник тихо заухал, призывая остальных. Затем он начал рвать с пальмы орехи и бросать их на землю.

Одна за другой, обезьяны во главе с Пальцем и старшей самкой Листиком побежали по траве в сторону леса.

Их не заботило присутствие гиен, хотя многие из падальщиков ощутили запах уязвимых обезьян. Им повезло, что в кровавых подсчётах недалёких умов гиен соблазн в виде мяса, доступного здесь и сейчас, перевесил собою привлекательность возможности нападения на этих пыльных и потрёпанных приматов.

Капо пробовал с честью выйти из создавшейся ситуации. Он шлёпал и бил кулаками других самцов, когда они бежали к лесу, делая вид, словно всё это было его идеей, словно он направлял их во время этого короткого броска. Самцы подчинялись его ударам, но он ощущал в них напряжённость, некий недостаток уважения, и от этого у него на душе было тяжело.

Войдя в лес, обезьяны разбрелись в стороны.

Капо пробирался сквозь заросли тонкоствольных молодых деревьев, держа путь к заболоченному озеру: плоское голубовато-зелёное зеркало воды, окружённое успокаивающими зелёными и бурыми красками леса. Он поспешил к краю воды, сунул морду в прохладную жидкость и начал пить.

Когда обезьяны добрались до воды, некоторые из них зашли в неё, двигаясь в вертикальном положении, пока уровень воды не дошёл им до талии. Они пальцами вычерпывали из воды сине-зелёные водоросли и жадно глотали их: такой способ питания был ещё одним маленьким подарком способности к хождению на двух ногах. Несколько молодых обезьян ныряли в воду с головой и начали вычищать из шерсти накопившуюся в ней пыль; они издавали оглушительные вопли и громко плескались. В середине озера мирно плавала стая птиц, но сейчас они в испуге взлетели в небо, громко хлопая крыльями.

Однако некоторые из более молодых самцов собрались вместе у края воды, и среди них были Папоротник и Палец. Папоротник отыскал булыжник, который мог бы послужить в качестве ударного камня; он играл с ним, отрабатывая правильные движения. Время от времени самцы бросали хитрые взгляды на Капо. Язык их тел буквально вопил о сговоре.

Капо сморщил губы и выплюнул мягкую малину.

Он очень умно разрешал социальные проблемы. Он знал, о чём думали молодые самцы. Он привёл их в безопасное место, но это было не слишком хорошо: представление, которое он устроил, когда они преодолели ту последнюю полосу травы, никого не убедило. Чтобы восстановить свою власть, ему необходимо было устроить какую-то более внушительную демонстрацию. Например, он мог бы сломать и бросить вниз какие-то ветки и начать бегать по краю воды; листва, вода и свет подошли бы для того, чтобы устроить впечатляющее представление. А потом были бы суровые сражения, в которых нужно победить.

Но, возможно, сейчас не время для этого.

Он смотрел, как матери нежно купают своих детёнышей, как молодые самцы почти вежливо борются друг с другом, потому что их конечности и кожа ещё оправлялись от жары и сухости соляной котловины. Позже. Пусть они оправятся после перехода, прежде чем восстановится привычный порядок вещей.

И, кроме того, по правде говоря, прямо сейчас он не ощущал себя готовым к новой большой войне. Его конечности болели, кожа была воспалена и покрыта ссадинами и повреждениями, а кишечник, привыкший к непрерывному поступлению пищи и воды, бурчал из-за того, что ему приходилось работать с перерывами. Он устал. Протерев глаза и зевнув, он позволил себе испустить раскатистую отрыжку. Позже будет достаточно времени для самого трудного занятия в его жизни – быть Капо. Пока ему нужно было отдохнуть.

С этим оправданием, отложившимся в голове, он отошёл от воды и поскакал в лес.

Он быстро нашел капоковое дерево, увешанное большими зрелыми плодами. Капок, однако, был вооружён длинными острыми колючками, чтобы защитить свои плоды. Поэтому он оторвал от дерева две гладких ветки и сунул по ветке в пальцы каждой ноги, крепко схватив их. Затем, зажав ветки в пальцах ног, он поднялся на дерево, шагая по шипам, как будто их просто не было. Лазание заставляло его конечности разогреться от привычного удовольствия – исполнялось их древнее предназначение; если бы он больше никогда в своей жизни не сделал ни одного шага по земле, он был бы вполне доволен.

Добравшись до того места, где росло особенно много плодов, он взял другую ветку и положил её поверх колючек. Сидя на своём импровизированном сиденье, он принялся за еду.

Отсюда ему было видно, что этот лесной массив вырос вокруг мелководного озера – старицы реки, которая несла свои воды дальше на юг, по этой изобильной и густо заросшей Сахаре. В будущем из-за тектонических сдвигов эта большая, похожая на Нил водная артерия сменит своё нынешнее течение и повернёт к югу, больше не орошая Сахару. В конце концов, она будет впадать в залив Бенин в Западной Африке, и люди будут знать её как Нигер: даже реки меняли свою форму с течением времени, когда суша поднималась и опускалась, а горы вырастали и стирались до основания, словно во сне.

Но пока эта река была большим зелёным коридором, ведущим во внутренние районы страны. Придерживаясь лесов, стая могла двигаться дальше от побережья, проникая вглубь материка.

Пронзительный крик эхом отозвался в лесу. Это был крик, означавший только одно: «Здесь опасность!» Капо выплюнул недожёванные плоды и слез на землю.

Ещё до того, как он добрался до озера, он уже знал, в чём дело. Он чуял их запах. А присмотревшись повнимательнее, он разглядел признаки того, что они проходили здесь: куски кожицы плодов, брошенные даже под этим капоковым деревом, и нечто, напоминающее гнёзда, высоко в кронах более крупных деревьев.

Другие.

Они появились из-за деревьев и из подлеска, целой толпой. Их было много, на удивление много – пятьдесят, шестьдесят – и больше, чем когда-либо насчитывала стая Капо. Их самцы вышли к краю воды. Все они устроили яростную демонстрацию, вздыбив шерсть, барабаня по корням и ветвям и перескакивая через низкие ветви деревьев.

После всего, что им пришлось пережить по дороге сюда, оказалось, что этот лесной массив был уже занят. Сердце Капо упало, его тяготило бремя неудачи.

Но стая Капо отвечала. Пусть они были слабы и их шерсть была слишком мокрой, чтобы эффектно вздыбить её, однако самцы и даже пара старших самок демонстрировала себя, как только они могли. Капо бросился вперёд, в первые ряды своей стаи, и немедленно начал собственную демонстрацию, собрав воедино весь свой большой опыт по устроению как можно более впечатляющего и пугающего представления.

Две стаи выстроились в ряд; две стены вопящих и позирующих обезьян стояли лицом друг к другу. Они принадлежали к одному и тому же виду, и они выглядели неотличимыми друг от друга. Но они могли ощущать отличия друг от друга по запаху: с одной стороны слабый и знакомый запах родственников, а с другой – более острая вонь чужаков. В этих демонстрациях ощущалась настоящая ксенофобская ненависть, а угрозы, которые они посылали, были совершенно настоящими. У социальных обязательств этих умных животных была и другая сторона: если ты являешься членом группы, то любые другие особи становятся твоими врагами просто потому, что они – это не ты.

Но Капо испугался. Он быстро понял, что эти другие не выказывали никаких признаков отступления. И действительно, их демонстрации становились всё более свирепыми, а те крупные самцы-лидеры непрерывно наступали на его стаю.

Капо знал, как всё будет происходить дальше. Это была бы не война всех со всеми. Самыми первыми погибли бы самые сильные – самцы и старшие самки; детёныши, вероятно, превратились бы в несколько кусочков нежного мяса для животов этих незнакомцев. Один за другим. Это было бы медленное кровавое убийство, и оно продолжалось бы до своего закономерного конца. Такая методичная резня была новым ужасом этого мира, ужасом, который могли воплотить в жизнь лишь эти обезьяны – единственные животные на всей Земле, которые были достаточно умны, чтобы осознавать и угадывать чужие замыслы.

Капо знал, что они не могли здесь оставаться. Возможно, они могли уйти, продолжить поход через равнины; возможно, Капо всё же смог бы привести свою стаю в какое-нибудь свободное и безопасное место.

Но в самой глубине своего сознания он интуитивно знал правду. В этом мире отступающих лесов выживающие животные уже столпились на всех оставшихся островках старой растительности. И именно из-за этого другие будут биться, не щадя себя, чтобы изгнать их. Их уже и так было много на этом скудеющем участке леса – и им также уже некуда было идти.

Не осталось безопасных мест, куда можно было уйти, но и выбора тоже не осталось – можно было лишь уйти.

Сильнее приволакивая ноги и размахивая ветками, он начал едва уловимый танец, который означал, что он хотел увести свою стаю из этого места – обратно на край леса, обратно в саванну. Одна или две из его самок ответили. Запуганные этими свирепыми чужаками, понимая, насколько безнадёжна была их ситуация, Листик и остальные самки забрали своих детёнышей и приготовились идти. Даже Папоротник, один из непокорных молодых самцов, был в замешательстве.

Но Палец не стал подчиняться.

Он ударил камнем-молотком по торчащему из земли корню, добавляя этот громкий звук к своей демонстрации. Затем, с внезапной и ужасающей яростью он отвернулся от других и свирепо напал на Капо. Он ударил Капо в спину, повалив его навзничь, и начал бить своего предводителя кулаками по голове. Потом он развернулся и столь же яростно набросился на самого крупного из чужих самцов. Внезапно шум, и так сильный, стал просто невыносимым, и в воздухе сильно запахло кровью и помётом, выпущенным в панике.

Капо перевернулся на спину и сел; у него болела шея. Другие самцы постепенно отступали, даже продолжая ухать и вопить.

Пальцу крупно не повезло. Он сумел прижать крупного самца к земле. Но тотчас же в драку бросилось ещё больше чужаков. Вскоре они схватили Пальца. Они оттащили его подальше от противника, держа его за конечности и за голову, как будто он был пойманной мартышкой; кровь уже струилась из глубоких ран от укусов на его коже. Потом они бросили его на землю. И его крики вскоре превратились в бульканье, утонув в крови; Капо услышал ужасный звук раздираемой плоти, ломающихся костей, рвущихся связок.

Но нападение Пальца оказало огромное воздействие. Если кто-нибудь и должен был нападать на этих других, то это должен быть Капо. Капо знал, что он уже проиграл. Он был бы счастлив пережить этот день: если бы его не убили другие, то это сделали бы его собственные бывшие подчинённые.

Капо, пусть даже опозоренный и побеждённый, возобновил призывный танец, пытаясь заставить свою стаю уйти. Он не смог бы сделать ничего другого.

Даже теперь отозвались не все. Некоторые из них, наплевав на страх и брошенный им вызов, разбежались по лесу в поисках своей собственной судьбы. Он больше никогда не увидит их.

Молодая самка Крикунья взглянула на свою стаю широко раскрытыми испуганными глазами – а потом бросилась прямо к другим. Она вынесла бы побои от рук самок, но, возможно, она будет достаточно привлекательна для других самцов, чтобы ей позволили жить, особенно если она сумеет быстро забеременеть после первых грубых спариваний, которые ей придётся выдержать.

Те, кто остался с Капо, начали, наконец, отходить обратно к краю леса – но лишь когда Папоротник повторил танец Капо.

Конечно, Капо всё понял. Они следовали за Папоротником, а не за ним.

Они вернулись на край леса. Их не преследовали, по крайней мере, пока. Встревоженные и неуверенные, они рвали листья и собирали остатки плодов.

Капо был слишком подавлен, когда вернулся туда, откуда начал свой путь. Ему был даже виден труп того детёныша гомфотерия, так же лежащий на земле. Он забрался на дерево подальше от остальных и построил импровизированное гнездо.

Теперь, когда Палец был мёртв, он не был уверен в том, кто станет его главным соперником. Может быть, Папоротник? Возможно, Капо смог бы продолжать занимать главенствующее положение, заключив союз с одним самцом против другого. Он мог бы больше не быть боссом из боссов, но, если он сохранит за собой место поближе к трону, его поддержка будет иметь ключевое значение, и он продолжит наслаждаться многими из привилегий, которые давались вместе с властью, особенно привилегиями в спаривании. Возможно, таким образом он смог бы даже проложить себе путь обратно на вершину власти. Его проницательный ум продумывал всё глубже, рассматривая такие варианты, как смена союзов, предательство…

Его мысли блуждали. Он чувствовал себя сокрушённым тем путешествием, которое предпринял, и тем сокрушительным разочарованием, что ожидало его в конце. Казалось, ничто больше не имело для него значения, даже запутанные политические игры, которые так сильно помогали ему в прошлом.

Остальные, похоже, чувствовали его настроение. Они избегали его, не приближались для обыскивания, даже не смотрели на него. Смерть Пальца отсрочила его ужасное поражение, но этот печальный процесс по-прежнему шёл полным ходом. Дни Капо уже прошли, его жизнь была почти на исходе. Всё его чванство пропало.

Но вот к нему пришла Листик. Она забралась в гнездо рядом с ним и начала нежно обыскивать его, как делала, когда они оба были моложе, а мир был ярким, изобильным и полным возможностей.

Папоротнику Капо совершенно не был интересен. У него в голове было нечто иное.

Он сделал несколько шагов на четвереньках навстречу зелёному миру, залитому солнцем. Там он снова встал на ноги. Как всегда, он неустойчиво держался на своих ногах. Но, когда его голова поднялась выше, это дало ему возможность оглядывать землю, следить за приближением каких-либо хищников или других опасностей окружающего мира.

Папоротник снова опустился в траву и осторожно подошёл к трупу гомфотерия. Когда он приблизился, птицы-падальщики протестующе закричали неприятными голосами, но слетели в сторону. Падальщики поработали на славу: тело выглядело так, словно взорвалось изнутри – конечности и рёбра были разбросаны по земле, поблёскивали окровавленные кости, безглазая обглоданная голова осуждающе таращилась на него, а лопатообразные бивни были сломаны и изгрызены. Он порылся среди обрывков шкуры и кусков изжёванной гиенами плоти, но на его долю мало что осталось; отряды падальщиков саванны очень тщательно поработали над уничтожением плоти хоботного. Гиены разломали даже мягкие рёбра. Но он нашел бедренную кость – длинную и толстую, завершающуюся с обоих концов огромными выпуклыми буграми. Она была цела. Ради опыта он постучал ею по другой кости; судя по звуку, она была полой.

В грязи он нашёл булыжник – как раз нужного размера, подходящего к его кулаку. Он поднял булыжник и ударил им по кости. Кость раскололась, и из неё засочился густой и вкусный костный мозг. Этот ресурс был вне досягаемости собак и птиц-падальщиков, недоступный их зубам и клювам. Но теперь он оказался доступным Папоротнику. Он поднял кость и начал с жадностью высасывать костный мозг.

Другие, кто выгнал Капо и его стаю из леса, так и останутся там, цепляясь за то, что у них есть. Такие группы в итоге дадут начало шимпанзе, которые будут лишь немного отличаться от этой предковой формы. Они выживут, и даже будут процветать: когда увеличится площадь пустынь, а леса отступят к своему последнему оплоту по обе стороны экватора, большие реки обеспечат шимпанзе коридоры для миграции во внутренние районы Африки.

Но потомки стаи Капо теперь шли навстречу совсем иной судьбе. Эта ничем не примечательная стая обезьян, которую вынудило сняться с обжитого места исчезновение их леса, обнаружила, что есть способ, позволяющий жить вне его. Но разрыв с экосистемой, к которой они приспосабливались на протяжении миллионов лет, будет проходить очень трудно: пока человекообразные обезьяны не научатся ходить или бегать на длинные дистанции, пока не приобретут способность потеть, пока не научатся переваривать мясо, многие, очень многие из них умрут. Однако некоторые выживут: всего лишь немногие, но этого будет достаточно.

Папоротник доел весь костный мозг. Но оставалось ещё множество костей, которые можно расколоть. Он снова встал. Оглянувшись в сторону своей стаи, он закричал, призывая их к себе.

Затем он снова повернулся в сторону саванны. Он был двуногий, умел работать инструментами, ел мясо, был ксенофобом, обладал иерархией, воинственный и конкурентоспособный – все эти качества он вынес из леса – и он по-прежнему был полон лучших качеств своих предков: настойчивости Пурги, жизнерадостности Нота, храбрости Странницы, и даже дальновидности Капо. Обладающий всеми перспективами на будущее, обременённый наследием прошлого, стоя вертикально, молодой самец оглядывал открытую равнину.

Содержание