ГЛАВА 15

Угасающий свет

Рим. 482 год нашей эры (н. э.).

I

Солнце в Риме светило ярко, и людям, привыкшим к более умеренному климату Галлии, итальянский воздух казался жидкостью. Повсюду стояла ужасная городская вонь: от костров, кухонь, но главным образом от сточных вод.

Аталарих пытался сдерживать свои эмоции, когда Гонорий вёл его на Форум.

Измученный старый Гонорий всё брёл вперёд, облачённый в поношенную тогу.

– Не ожидал я, что солнце будет печь так сильно. Свет, наверное, придавал моим предкам форму, наполняя их энергией. О! Как я хотел увидеть это место. Конечно же, это – Священная дорога. Вот храм Кастора и Поллукса, там – храм Цезаря с Аркой Августа близ него.

Он отошёл в тень статуи – конной статуи героя, изваянной в бронзе, один только постамент которой был в десять или двенадцать раз выше Аталариха – и прислонился к мрамору, хрипло дыша.

– Август сказал, что принял Рим кирпичным, а оставил его мраморным. Видишь, белый мрамор привозят из Луни, что на севере, а цветной мрамор – из Северной Африки, Греции и Малой Азии – сегодня это уже не самые экзотические места…

Аталарих слушал своего наставника, сохраняя бесстрастное лицо.

Это было сердце Рима. Именно здесь решались все городские дела даже во времена Республики. С тех пор правители и императоры, начиная ещё со времён Юлия Цезаря и Помпея стремились завоевать себе авторитет, украшая это древнее место, и его окрестности превратились в настоящий лабиринт из храмов, дорог для праздничных шествий, триумфальных арок, базилик, залов заседаний, трибун и площадей. Над всем этим по-прежнему высились императорские резиденции на Палатинском холме, став символом верховенства власти.

Но сейчас, конечно же, императоры исчезли, как и республиканцы до них.

Сегодня Аталарих захотел надеть свои лучшие металлические украшения – пояс с застёжкой из бронзы с тонкими нитями серебра и золота, вкованными в гравированный на ней узор, и заколку из золота с серебряной филигранью и гранатами, которая удерживала его плащ. Его варварские драгоценности, над которыми так жёстко потешались римляне, заблестели в свете яростного итальянского солнца даже здесь, в древнем сердце их столицы. А чтобы напоминать себе, откуда он прибыл, Аталарих носил надетую на шею табличку из помятого олова, которой его отец был помечен как раб.

Он гордился тем, кем он был, и тем, кем он мог бы стать. Но всё же, всё же…

Всё же огромный размах всего этого был удивителен для глаз, привыкших лишь к небольшим городам Галлии.

Значительная часть Рима представляла собой город из сырцового кирпича, дерева и грубой каменной кладки; его преобладающим цветом был ярко-красный цвет черепицы, которой было покрыто множество жилых зданий. Население давно уже вышло за стены укреплений древнего города, и даже за более просторные стены, воздвигнутые под угрозой варварского нашествия пару веков назад. Говорили, что в одно время в этом городе жил миллион человек, который управлял империей из ста миллионов. Ладно, те дни прошли – об этом говорили сожжённые и брошенные дальние предместья – но даже в эти скудные времена огромный размах этого места ошеломлял. Здесь было два цирка, два амфитеатра, одиннадцать общественных бань, тридцать шесть арок, почти две тысячи дворцов и тысяча бассейнов и фонтанов, получавших воду из Тибра, как минимум по девятнадцати акведукам.

И в сердце этого моря красной черепицы и людских толп возвышался огромный остров из мрамора: здесь мрамор использовался не только для колонн и статуй, но и для облицовки стен, и даже для укладки мостовых.

Но, хотя огромное пространство Форума было занято рыночными прилавками, Аталарих подумал, что здесь он ощущает сильную печаль. Сегодня город даже уже не был под властью римлян. В Италии теперь правил германец по имени Одоакр из племени скиров, которого привели к власти мятежные германские отряды; Одоакр сделал столицей Равенну – северный город, затерянный среди болот. Рим был низложен дважды.

Побуждаемый сдерживаемым приступом жестокости, озадачившим его самого, Аталарих начал обращать внимание на свидетельства нанесённого урона.

– Взгляни-ка, видишь пустые постаменты? Статуи украли. Эти колонны повалены, и их никогда больше не восстановят. Выломана даже часть мрамора из стен храмов! Рим разрушается, Гонорий.

– Конечно, он разрушается, – поддержал Гонорий. Он переместился, чтобы оставаться в тени постамента. – Конечно, город разрушается. И я разрушаюсь, – он вытянул свою руку, покрытую старческими пятнами. – И ты тоже, молодой Аталарих, несмотря на своё высокомерие. И всё же я пока ещё силён. Я ещё здесь, верно?

– Да, ты ещё здесь, – ответил Аталарих более мягким тоном. – И Рим тоже.

– Ты веришь, что природа угасает, Аталарих? Что все формы жизни уменьшаются в ряду поколений? – Гонорий покачал головой. – Конечно, это величественное место могли построить лишь люди с величайшими сердцами и умами, люди, которых не сыщешь в нынешнем мире, полном ссор и раздоров, люди, которые явно вымерли, к большому сожалению. И если это так, нам надлежит вести себя так же, как те, кто был до нас, и кто строил это место, а не как те, кто его разрушал.

Аталариха тронули эти слова. Но они изящным образом не касались его. Аталарих знал, что он был хорошим учеником, что Гонорий уважал его за ум. Конечно, у Аталариха была причина проявлять покровительство по отношению к старику, и даже испытывать к нему нежные чувства; в противном случае он не стал бы сопровождать его в этом опасном путешествии по Европе в поисках древних костей. И ещё Аталарих знал, что в сердце Гонория сохранялись непреодолимые барьеры, столь же твёрдые и прочные, как эти величественные стены из белого мрамора вокруг него.

Предки Гонория, а не Аталариха, построили это великое место. Как бы то ни было, в глазах Гонория Аталарих всегда останется сыном раба, и к тому же варвара.

К ним подошёл мужчина. Он был одет в тогу, настолько же пышную, насколько изношенной была тога Гонория, а его кожа была тёмной, как маслина.

Гонорий оттолкнулся от постамента и выпрямился. Аталарих сдвинул своё одеяние так, чтобы было видно оружие у него на поясе.

Пряча руки в складках тоги, мужчина изучал их холодным взглядом. На хорошей латыни, но с сильным акцентом, он произнёс:

– Я ожидал вас.

– Но ты не знаешь нас, – ответил Гонорий.

Их новый знакомый вскинул брови и взглянул на запачканную во время путешествия тогу Гонория и на нарочито броские драгоценности Аталариха.

– Это по-прежнему Рим, господин. Путешественников из провинций обычно легко узнать. Гонорий, я тот, кого ты ищешь. Можешь звать меня Папак.

– Сассанидское имя – известное имя.

– Ты многое знаешь, – улыбнулся Папак.

Пока Папак вкрадчиво расспрашивал Гонория о трудностях их путешествия, Аталарих оценивающе разглядывал его. Имя уже сказало ему многое: Папак явно был из Персии – из этого большого и сильного государства далеко к востоку от границ остатков империи. Однако он был одет совершенно по-римски, и ничего не выдавало его происхождения, кроме цвета кожи и имени, которое он носил.

Он почти наверняка был преступником, думал Аталарих. В эти времена, когда рушились порядки, те, кто работал в тени, процветали, сколачивая себе состояние на жадности, страдании и страхе.

Он прервал непринуждённую беседу Папака.

– Простите моё плохое образование, – мягко сказал он. – Насколько я помню историю Персии, Папак – это тот преступник, который украл корону у своего законного правителя.

Папак плавно повернулся к нему.

– Не преступник, господин. Мятежный жрец – да. Человек принципа – да. Жизнь Папака была нелегка, его выбор был труден, а карьера – благородна. Я горжусь тем, что ношу его славное имя. Не хочешь ли сравнить полноту наших родословных? Твои предки-германцы гонялись за свиньями в северных лесах…

– Господа, давайте, сразу перейдём к основному вопросу, – предложил Гонорий.

– Да, – подхватил Аталарих. – Кости, господин. Мы пришли сюда, чтобы встретить вашего скифа и посмотреть на его кости героев.

Гонорий положил ладонь на его руку, пробуя его успокоить. Но Аталарих чувствовал, как он напрягся, ожидая от Папака ответа.

Как и ожидал Аталарих, перс вздохнул и развёл руками.

– Я обещал, что мой скиф встретится с вами здесь, в самом Риме. Но скиф – это человек из восточных пустошей. И именно поэтому с ним так трудно вести дела. Но то, что он не привязан корнями к одному месту – это и есть причина, по которой скиф так полезен.

Папак с сожалением потирал свой мясистый нос.

– В эти не самые лучшие времена путешествие с востока не так уж и безопасно, как было когда-то. И скиф отказался…

К досаде Аталариха, уловка сработала.

– Так было всегда, – сочувственно ответил Гонорий. – Всегда было проще иметь дело с земледельцами. Нормальную войну можно вести лишь с теми, кто владеет землёй; если сделка заключена, все понимают значение соглашений. Но кочевники – это более крепкий орешек для нас. Как можно покорить человека, если он даже не понимает смысла этого слова?

– Между нами была договорённость, – вмешался Аталарих. – Мы вступили с тобой в долгую переписку, когда получили твой каталог диковинок. Мы путешествовали через всю Европу, чтобы встретить этого человека, понесли большие расходы и подвергались нешуточным опасностям. Позволь напомнить тебе, что мы уже отдали тебе половину платы, о которой договаривались. А теперь ты водишь нас за нос.

Аталарих, вопреки себе, был впечатлён картиной уязвлённой гордости Папака – раздувающиеся ноздри, потемневшие щёки.

– Моя репутация зарекомендовала себя по всему континенту. Даже в эти трудные дни осталось много таких, как вы сами, господин Гонорий, знатоков костей героев и зверей прошлого. Эта традиция существовала тысячу лет по всей старой империи. И если бы мне пришлось выявить обман…

Гонорий заговорил умиротворяющим голосом.

– Аталарих, пожалуйста. Я уверен, что наш новый друг не хотел нас обмануть.

– Это так замечательно, что просто поразительно, – с трудом вымолвил Аталарих. – Стоило нам встретиться, и ваши обещания испаряются, словно утренняя роса.

– Я не намереваюсь изменять своему слову, – гордо произнёс Папак. – Скиф – это человек, с которым трудно говорить. Я не могу доставить его, как амфору вина, хотя сильно сожалею о том, что случилось.

– Но? – рявкнул Аталарих.

– Могу предложить компромисс.

Голос Гонория звучал обнадеживающе:

– Вот, видишь, Аталарих, я знал, что всё сложится к лучшему, если вооружиться терпением и верой.

Папак вздохнул.

– Боюсь, что вам потребуется продолжить путешествие…

– И расходы? – с подозрением спросил Аталарих.

– Скиф встретит вас в одном отдалённом городе: в древней Петре.

– Ах, – сказал Гонорий, и почувствовал, что его жизнь стала ещё чуть-чуть короче.

Аталарих знал, что Петра находилась в Иордании – на земле, которая по-прежнему находилась под защитой императора Флавия Зенона, правившего в Константинополе. В такие времена, как эти, Петра была словно в другом мире. Аталарих взял Гонория за руку.

– Достаточно, господин. Он плутует, как лавочник. Он просто пробует затянуть нас поглубже в…

Гонорий зашептал:

– Когда я был ребёнком, мой отец держал лавку перед нашей виллой. Мы продавали сыр, яйца и другие продукты с ферм, а также покупали и продавали диковинки по всей империи и за её пределами. Именно так я приобрёл интерес к старине, и ещё нюх в делах. Я стар, но всё же я вовсе не дурак, Аталарих! Я уверен, что в этой ситуации Папак чует больше прибыли для себя – и всё же я не думаю, что он лжёт насчёт самого главного.

Аталарих потерял терпение.

– Дома нас ждёт уйма работы. Бултыхаться через весь океан ради горстки старых сгнивших костей…

Но Гонорий уже повернулся к Папаку.

– Петра, – произнёс он. – Это название известно почти так же, как сам Рим! Нас ждёт масса прекрасных приключений, чтобы пересказать их моим внукам по возвращению в Бурдигалу. Теперь, господин, думаю, мы должны начать обсуждение практической стороны поездки.

По лицу Папака растянулась широкая улыбка. Аталарих заглядывал ему в глаза, пробуя оценить его честность.

Гонорию и Аталариху потребовалось много недель, чтобы добраться до Иордании; значительную часть этого времени отняла бюрократия, необходимая для управления делами восточной империи. Каждый чиновник, с которым они встречались, оказывался весьма подозрительным по отношению к визитёрам из раздробленных остатков западной империи – даже к Гонорию, человеку, чей отец в своё время был сенатором в самом Риме.

Аталарих добровольно взял на себя обязанность заботиться о Гонории.

У старика когда-то был сын – друг детства Аталариха. Но Гонорий взял свою семью вместе с Аталарихом на религиозный праздник в Толосе, на юге Галлии. Их группу остановили бандиты. Аталарих никогда не забыл своё чувство беспомощности, когда он, сам ещё мальчик, смотрел, как бандиты избивали Гонория, унижали его дочерей – и с такой лёгкостью убили храброго маленького мальчика, который попытался прийти на помощь своим сёстрам. «Гордый римлянин! Где теперь твои легионы? Где твои орлы, твои императоры?»

В тот ужасный день что-то оборвалось внутри Гонория. Он словно решил уйти от мира, в котором сыновьям сенаторов требовалось покровительство знати готов, а бандиты свободно бродили по просторам бывших римских провинций. Хотя Гонорий никогда не пренебрегал своими гражданскими и семейными обязанностями, его всё больше и больше поглощало изучением реликвий прошлого, таинственных костей и артефактов, которые рассказывали об исчезнувшем мире, населённом великанами и чудовищами.

Тем временем Аталарих проявлял всё более глубокую преданность старому Гонорию – он словно заменил собою того погибшего сына – и был доволен, хотя и не удивлён, когда его собственный отец согласился, чтобы он на законных основаниях стал учеником Гонория.

История Гонория была лишь одной из множества похожих маленьких трагедий, которые породили огромные, непримиримые исторические силы, преобразующие Европу. Могущественная политическая, военная и экономическая конструкция, выстроенная римлянами, существовала уже тысячу лет. Когда-то она раскинулась по Европе, Северной Африке и Азии: римские солдаты вступали в стычки с жителями Шотландии на западе и с китайцами на востоке. Империя процветала за счёт собственного расширения, которое приносило триумф честолюбивым военачальникам, прибыль торговцам, и было готовым источником рабов.

Но, когда дальнейшее расширение стало невозможным, система утратила способность поддерживать себя.

Соотношение доходов и расходов достигло такой точки, когда каждый денарий, собранный в виде налогов, вкладывался в административное обслуживание и в военных. Империя становилась всё более и более сложной и бюрократической – и тем самым ещё более дорогостоящей – а имущественное неравенство приобрело гротескные формы. Ко времени правления Нерона в первом веке н. э. вся земля от Рейна до Евфрата принадлежала всего лишь двум тысячам богатых до неприличия индивидуумов. Уклонение от налогов среди богачей вошло в привычку, а постоянно увеличивающаяся стоимость поддержания существования империи легла ещё более тяжким бременем на бедных. Прежний средний класс, некогда бывший главной опорой империи, сокращался, был обескровлен налогами и испытывал давление и сверху, и снизу. Империя пожирала себя изнутри.

Так случалось и прежде. Великая индоевропейская экспансия породила много цивилизаций, высокоразвитых и отсталых. Великие города уже были похоронены в пыли истории, всеми забытые.

Хотя запад был родоначальником расширявшейся империи, восток в конечном счёте стал её центром притяжения. Египет производил втрое больше зерна по сравнению с самой богатой провинцией на западе Африки. И когда длинные западные границы страдали от нападений охочих до чужих земель германцев, гуннов и прочих, восток выглядел центром стабильности. Постоянная утечка ресурсов с востока на запад породила непрерывно возрастающую политическую и экономическую напряжённость. Наконец, за восемьдесят лет до визита Гонория в Рим раскол между двумя половинами старой империи стал окончательным. После этого быстро наступил крах запада.

В Константинополе по-прежнему использовали римские законы, а государственным языком осталась латынь. Но, как убедился Аталарих, с местной бюрократией было сложно работать, порядки были запутанными, и в целом она была ближе к восточному образцу. Очевидно, дела, которые вёл Константинополь с загадочными нациями, жившими за пределами персидских владений в невидимом сердце Азии, оказали влияние на его судьбу. Однако в итоге все документы были оформлены – хотя в процессе этой работы запасы золота у Гонория несколько истощились. Они присоединились к путешествовавшим по морю паломникам, главным образом выходцам из низов римской аристократии западных стран, которые направлялись в Святую Землю. Потом они путешествовали верхом на лошадях и верблюдах дальше вглубь страны.

Но в дороге пролетали дни, и Гонорий явно слабел и всё сильнее уставал. Аталариха всё больше и больше огорчало то, что он не сумел ещё в Риме убедить своего наставника повернуть обратно.

Петра оказалась городом, вырубленным в скалах.

– Это же просто великолепно, – произнёс Гонорий. Он торопливо спешился и пошёл к гигантским зданиям. – На редкость великолепно.

Аталарих слез со своей лошади. Бросив взгляд на Папака и его проводников, которые повели лошадей к воде, он последовал за наставником. Стояла сильная жара, и в этом сухом пыльном воздухе Аталарих вообще не чувствовал себя защищённым свободной, ослепительно белой местной одеждой, которой снабдил его Папак.

Огромные гробницы и храмы высились в такой сухой степи, что она была почти пустыней. Но город по-прежнему был шумным – Аталарих видел это. Сложная система каналов, труб и цистерн собирала и сохраняла воду для садов, полей и самого города. И всё же люди выглядели карликами рядом с огромными памятниками, окружавшими их, как будто время заставило их усохнуть.

– Знаешь, когда-то этот город был центром мира, – задумчиво произнёс Гонорий. – Между Ассирией, Вавилоном, Персией и Египтом шла битва за господство – и всё происходило в этих местах, потому что при набатеях Петра контролировала торговлю между Европой, Африкой и Востоком. Это положение давало ей необычайную силу. А под властью Рима Петра стала ещё богаче.

Аталарих кивнул.

– Так почему же миром завладел Рим? Почему не Петра?

– Я думаю, что ответ на этот вопрос ты видишь вокруг себя, – ответил Гонорий. – Посмотри.

Аталарих увидел лишь несколько деревьев, цепляющихся за жизнь среди кустов и трав. Козы, которых пас оборванный мальчик с большими глазами, глодали их нижние ветки.

Гонорий сказал:

– Когда-то это была лесистая местность, поросшая дубами и фисташковыми деревьями: так говорят историки. Но деревья срубили, чтобы строить здания и выжигать гипс для стен. Теперь козы доедают то, что осталось, и почва, открытая всем ветрам, высыхает и сдувается в воздух. Из-за того, что земля стала скудной, а всю воду выкачали досуха, население спасается бегством, или просто голодает. Если бы Петра уже не была здесь, то такая бедная глубинка никогда не смогло бы поддержать её существование. В следующие несколько веков её покинут совсем.

Аталарих был подавлен ощущением напрасности всего происходящего.

– И какова же цель создания этих великолепных нагромождений камней, всех тех жизней, которые наверняка были принесены в жертву их строительству, если люди превращают эти места в бесплодную пустыню и покидают их, а это всё рассыплется в прах?

Гонорий мрачно ответил:

– Возможно, однажды и сам Рим превратится в место, где останутся только голые стены и поваленные памятники, где будут жить лишь грязные люди, пасущие своих коз на Священной дороге, так и не поняв значения величественных руин, которые они видят вокруг себя.

– Но если города переживают расцвет и упадок, то человек может быть хозяином собственной судьбы, – пробормотал Папак. Он подошёл к ним и внимательно слушал. – И вот, думаю, один из таких людей.

Им навстречу из города шёл мужчина. Он был на удивление высоким и носил одежду из какой-то чёрной ткани, которая плотно облегала его тело и ноги. Лоскут тёмно-красной ткани покрывал его голову и закрывал значительную часть лица. У него под ногами клубилась пыль. Он показался Аталариху очень странным, словно из другого времени.

– Я уверен, что это и есть ваш скиф, – пробормотал Гонорий.

– Действительно, он, – отозвался Папак.

Гонорий поднялся и взялся за складки своей тоги. Аталарих ощутил прилив гордости, несколько отягощённый чувством зависти, или, возможно, его подчинённым положением. Но вне зависимости от того, насколько внушительно выглядел этот незнакомец, Гонорий был римским гражданином и не боялся никого на Земле.

Скиф размотал ткань на лице и голове, подняв ещё больше пыли. У него было остроносое лицо жителя продуваемых ветрами равнин. Аталарих удивился, увидев, что его волосы были очень светлыми – такими же желтоватыми, как у саксов.

Гонорий тихо сказал Папаку:

– Передайте ему наши приветствия и заверьте его в наших лучших намерениях…

Папак оборвал его:

– У этих детей пустыни мало времени на любезности, господин; он хочет увидеть ваше золото.

– Мы проделали слишком долгий путь, чтобы эта песчаная блоха могла нас оскорблять, – проворчал Аталарих.

Гонорий выглядел огорчённым.

– Аталарих, пожалуйста. Деньги.

Пожирая скифа взглядом, Аталарих отдёрнул одежду, показывая мешочек с золотом. Он бросил немного скифу, который проверил его на зуб.

– Теперь, – прошептал Гонорий. – Кости. Это правда? Покажите их мне, господин. Покажите мне…

Это не требовало перевода. Скиф вытащил из глубокого мешка свёрток ткани. Он начал аккуратно разворачивать ткань, разговаривая на своём плавном языке.

– Он говорит, что это – настоящее сокровище, – заговорил Папак. – Он говорит, что их доставили из-за пустыни с золотым песком, где кости грифонов…

– Я знаю о грифонах, – твёрдо сказал Гонорий. – Меня не волнуют грифоны.

– Из-за земель персов, из-за земель гуптов – это трудно перевести, – сдержанно сказал Папак. – Его восприятие того, кому принадлежит земля, не такое, как у нас, и его описания долгие и расплывчатые.

Наконец – выбрав нужный момент, словно лавочник, цинично подумал Аталарих, – скиф начал раскрывать замотанные полосы ткани. Он открыл их взорам череп.

Гонорий открыл рот от удивления и едва не набросился на образец:

– Это человек. Но не такой, как мы…

В процессе своего обучения Аталарих видел множество человеческих черепов. Плоское лицо и челюсть этого черепа были очень человеческими. Но в толстом валике кости над глазами не было ничего человеческого; или вот эта маленькая полость для мозга – такая маленькая, что он мог покрыть её одной ладонью.

– Я всегда жаждал изучить такую реликвию, – произнёс Гонорий, затаив дыхание. – Правда ли то, что писал Тит Лукреций Кар – что первые люди могли жить в любых природных условиях, хотя у них не было одежды и огня, что они бродили стаями, словно животные, спали на земле или в зарослях, могли есть, что угодно, и редко болели? О, тебе стоит посетить Рим, господин, и ты должен приехать в Галлию! Потому что там есть пещера – пещера на берегу океана, где я видел, видел…

Но скиф не слушал, возможно, помня о золоте, которое было всё ещё недосягаемо для него. Он держал образец, словно трофей.

Череп Homo erectus, отполированный за миллион лет, поблёскивал в солнечном свете.

II

Под давлением Гонория скиф, в конце концов, согласился поехать в Рим. Папак также поехал с ним, как более или менее необходимый переводчик – и ещё, заставляя Аталариха тревожиться ещё сильнее, ехали двое носильщиков, услугами которых они пользовались в пустыне.

Аталарих был враждебно настроен к Папаку на протяжении всего морского путешествия обратно в Италию.

– Ты доишь кошелёк старика. Я знаю вас, персов.

Папак был невозмутим.

– Но мы похожи друг на друга. Я беру его деньги, ты опустошаешь его ум. Какая разница? Так или иначе, молодые всегда кормились за счёт богатства стариков. Разве не так?

– Я поклялся, что привезу его домой в целости и сохранности. И я сделаю это вне зависимости от твоих амбиций.

Папак вежливо рассмеялся.

– У меня и в мыслях не было причинять какой-либо вред Гонорию, – и он указал на безразличного скифа. – Я дал ему то, что он хочет, верно?

Но поведение скифа, холодно наблюдавшего за этим разговором, ясно давало понять Аталариху, что его не стоило рассматривать как чью-то собственность, даже на время.

Однако когда этот кочевник из пустыни попал в самый большой город в мире, даже Аталарих ощутил укол любопытства.

В предместьях Рима они переночевали на вилле, арендованной Гонорием.

Это был типичный дом эпохи Империи, построенный на небольшой возвышенности на краю городских владений; его архитектура сложилась под влиянием культур этрусков и греков. Дом был распланирован в виде ряда спален, выстроившихся по трём сторонам открытого атриума. В задней части здания находились столовая, кабинеты и хозяйственные помещения. Две комнаты, выходящие на улицы, были переделаны в лавки. Гонорий заметил, что это было обычным делом во времена Империи; он напомнил Аталариху о лавках, которые когда-то держала его собственная семья.

Но, подобно тому, как город оказался беспризорным, вилла тоже видала и лучшие дни. Небольшие лавки были заколочены. Имплювиум, бассейн в центре атриума, был варварски раскопан, очевидно, для того, чтобы добраться до свинцовой трубы, в которой когда-то собиралась дождевая вода.

Гонорий пожал плечами, глядя на этот упадок:

– Это место потеряло львиную долю своей цены, когда началось разграбление города – его слишком трудно защищать: видите, как оно далеко от города. Вот, почему мне удалось арендовать его так дёшево.

Той ночью они трапезничали вместе среди всего этого разрушенного великолепия. Даже мозаика на полу столовой была очень сильно повреждена; похоже, что воры похитили все куски, где увидели признаки наличия золотой фольги.

Сама еда была свидетельством великого всеевразийского смешения, которое последовало за расширением земледельческих общин. Её основой были пшеница и рис, происходящие из анатолийского очага земледелия, но их дополняли айва – выходец с Кавказа, просо из Средней Азии, огурцы, кунжут и плоды цитрусовых из Индии, абрикосы и персики из Китая. Такой набор продуктов, соединивший в себе целый континент, был ежедневным чудом, которое не замечали те, кто им питался.

На следующий день они вместе со скифом отправились непосредственно в старый город.

Они прошли по Палатинскому холму, Капитолию и Форуму. Скиф оглядывал всё вокруг своими глазами, больше привыкшими наблюдать горизонт, что-то оценивал, каким-то образом измерял. Он носил свою чёрную одежду, предназначенную для пустыни, и оборачивал голову тканью алого цвета; наверняка он чувствовал себя не слишком уютно во влажном воздухе Рима, но не выказывал никаких признаков дискомфорта.

Аталарих тихо сказал Папаку:

– Не похоже, что он впечатлён.

Но вот скиф произнёс что-то на своём кратком, древнем языке, и Папак автоматически перевёл его слова:

– Он говорит, что теперь понимает, почему римлянам нужно было брать в его землях рабов, золото и пищу.

Гонорий показал едва выраженное удовольствие:

– Может быть, он и дикарь, но он вовсе не дурак – и его ничего не пугает, даже могущественный Рим. Неплохо.

Вдали от монументальных кварталов центр Рима был запутанной сетью узких и мрачных улиц и переулков, результатом более чем тысячи лет бесконтрольной застройки. Многие из здешних жилых зданий насчитывали пять или шесть высоких этажей. Построенные нечистыми на руку землевладельцами, решившими выбить из них как можно больше дохода, они шатко высились на каждом свободном клочке драгоценной земли. Когда они шли по залитым сточными водами немощёным улицам, на которых здания прижимались друг к другу так тесно, что едва не соприкасались над их головами, Аталариху казалось, что он идёт по огромной сети сточных труб, похожей на одну из знаменитых клоак, впадавших в Тибр за Римом.

Толпы людей на улицах носили марлевые маски, пропитанные маслом или специями, прикрывающие рот и нос. Недавно была вспышка оспы. Болезни были постоянной угрозой: люди по-прежнему говорили о великой чуме Антонина, которая случилась триста лет назад. Через тысячелетия после смерти Юны прогресс в медицине лишь замедлил распространение серьёзных болезней. Обширные торговые маршруты объединили популяции Европы, Северной Африки и Азии в единый обширный очаг циркулирования микробов, а всё большая скученность людей в городах при плохой или вовсе отсутствующей уборке усилила эту проблему. В имперский период истории Рима существовала необходимость поддерживать постоянное переселение здоровых крестьян в города для замены тех, кто умирал, но городские популяции станут действительно самоподдерживающимися лишь в двадцатом веке.

Это кишащее людьми место было патологическим результатом сельскохозяйственной революции: место, где люди жили толпой – как муравьи, а не как приматы.

Они почувствовали едва ли не облегчение, когда добрались до места, которое выгорело во время одного из варварских нашествий. Хотя разрушения были сделаны несколько десятков лет назад, этот выжженный и разорённый участок больше никто не восстанавливал. Но хотя бы здесь, среди разбитых камней, Аталарих смог увидеть небо, которое не закрывали покрытые грязью балконы.

Гонорий попросил перса:

– Спроси его, что он думает теперь.

Скиф повернулся и оглядел ряды беспорядочно возвышавшихся жилых зданий. Он быстро заговорил, и Папак перевёл.

– Так странно, что вы, люди, хотите жить среди утёсов, словно чайки.

Аталарих слышал презрение в голосе скифа.

Когда они вернулись на виллу, Аталарих обнаружил, что кошелёк, который он носил на поясе, был аккуратно разрезан, открыт и обчищен. Он злился на себя не меньше, чем на вора – как же он предполагал заботиться о Гонории, если не смог уследить даже за собственным кошельком? – но Аталарих знал, что должен быть благодарен за то, что невидимый бандит не распорол при этом его живот и не забрал у него вдобавок ещё и жизнь.

На следующий день Гонорий объявил, что они сделают вылазку за город, в место, которое он назвал Музеем Августа. Поэтому они сели в повозки, и колёса застучали по вымощенным камнями, но заросшим дорогам через фермы, которые скучились вокруг города.

Они прибыли в одно место, которое некогда было привилегированным, дорогим маленьким городком. За стеной из сырцового кирпича располагались несколько вилл и группы гораздо более скромных жилищ, в которых селились рабы. Это место явно было заброшено. Внешняя стена была разрушена, здания сожжены и разграблены.

Гонорий, держа в руке кое-как нацарапанную карту, повёл их в комплекс зданий, бормоча и поворачивая карту то одной, то другой стороной.

Толстый слой растительности пророс сквозь мозаики и плитку на полу, а плющ цеплялся за треснувшие при пожаре стены. Должно быть, здесь шла борьба, подумал Аталарих, когда силы тысячелетней империи, в конце концов, исчерпались, и она уже не могла защищать себя. Но присутствие молодой поросли среди всего этого разрушения придавало странную уверенность. Его даже успокаивала сама мысль о том, что всего лишь через несколько веков, когда вернётся зелень, на этом месте не останется ничего, кроме нескольких холмиков в земле, и камней странной формы, которые могли бы сломать плуг неосторожному фермеру.

Гонорий привёл их к маленькому зданию в центре комплекса. Когда-то оно могло быть храмом, но было сожжено и разрушено, как и все остальные. Носильщикам пришлось расчищать путаницу виноградных лоз и плюща. Гонорий рылся в земле. Наконец он с торжествующим криком вытащил оттуда кость – большую лопатку размером с обеденное блюдо.

– Я знал! Варвары забрали немного золота, блестящее серебро, но они ничего не знали об истинных сокровищах, которые были здесь.

При виде потрясающей находки Гонория остальные начали рыться в земле и растительности с энтузиазмом старателей. Даже глуповатые носильщики словно заразились любопытством – возможно, впервые в своей жизни. Вскоре все они начали выкапывать огромные кости, клыки, и даже деформированные черепа. Это был необычайно волнующий момент.

Гонорий заговорил:

– Когда-то это был музей костей, учреждённый самим императором Августом! Биограф Светоний сообщает нам, что вначале он был основан на острове Капри. В последующие времена один из преемников Августа перевёз лучшие из образцов сюда. Некоторые кости сильно разрушены – взгляните вот на эту – они явно очень древние, и с ними, к сожалению, неправильно обращались.

Затем Гонорий нашёл тяжёлую плиту из красного песчаника с хорошо заметными белыми объектами, находившимися на её поверхности. Она была размером с крышку гроба и слишком тяжела для него, поэтому носильщики должны были помочь ему поднять её.

– Теперь, господин скиф, вы, без сомнения, узнаете это прекрасное существо.

Скиф улыбнулся. Аталарих и остальные столпились вокруг, чтобы посмотреть.

Белые объекты, замурованные в красной основе, были костями: скелетными останками существа, погружённого в камень. Длина тела существа была, наверное, равна росту Аталариха. У него были большие задние лапы, явно заметные рёбра, прикреплённые к позвоночнику, и короткие передние лапы, сложенные перед грудью. Его хвост был длинным – как у крокодила, подумал Аталарих. Но самой удивительной его чертой была голова. Череп был массивным, с большим полым костяным гребнем, а огромная, мощная челюсть изгибалась крючком, напоминая птичий клюв. Два пустых глаза таращились в разные стороны.

Гонорий наблюдал за ним, его слезящиеся глаза сверкали.

– Ну, Аталарих?

– Я раньше никогда не видел такую штуку, – выдохнул Аталарих. – Но…

– Но ты знаешь, кто это.

Это должен был быть грифон: легендарные чудовища восточных пустынь, четвероногие, но всё же с головой, похожей на голову крупной птицы. Образы грифонов появлялись на картинах и в скульптурах вот уже тысячу лет.

Теперь заговорил скиф – быстро и бегло, и Папаку с трудом удавалось успевать переводить.

– Он говорит, что его отец, и отец его отца пересекали большие пустыни на востоке в поисках золота, которое вымывается с гор. И грифоны охраняют золото. Он повсюду видел их кости, глядящие из камней, точно так же, как эти.

– Всё так, как описал Геродот, – сказал Гонорий.

Аталарих попросил:

– Спросите его, видел ли он хоть одного живого.

– Нет, – ответил скиф через Папака. – Но он много раз видел их яйца. Как птицы, они откладывают свои яйца в гнёзда, но на земле.

– Как же животное попало в камень? – пробормотал Аталарих.

Гонорий улыбнулся.

– Вспомни Прометея.

– Прометея?

– Чтобы наказать его за то, что он принёс огонь людям, старые боги приковали Прометея к горе в восточных пустынях – в месте, которое охранялось немыми грифонами. Эсхил рассказывает нам, как оползни и дожди погребли его тело, и оно оказалось замурованным там на долгие века, пока разрушение скалы не явило его на свет. Вот прометеев зверь, Аталарих!

Люди продолжали разговаривать, роясь среди костей. Все кости были странными, гигантскими, искривлёнными, неузнаваемыми. Многие из этих останков в действительности принадлежали носорогам, жирафам, слонам, львам и халикотериям, огромным плейстоценовым млекопитающим, которые показались на поверхности земли благодаря тектоническим преобразованиям этих мест, когда Африка медленно дрейфовала на север, в сторону Евразии. Здесь всё случилось так же, как в Австралии, как во всём мире: люди даже забыли, что потеряли, и остались лишь искажённые следы воспоминаний об этих великанах.

И пока люди обсуждали и с любопытством разглядывали окаменелости, череп протоцератопса, динозавра, погребённого песчаной бурей всего лишь за несколько сотен лет до рождения Пурги, взирал на них со слепым спокойствием вечности.

– …Это сообщения, записанные Гесиодом, Гомером и многими другими, но передававшиеся из поколения в поколение рассказчиками до них.

«Задолго до существования современных людей Земля была пуста. Но первобытная земля породила множество Титанов. Титаны были похожи на людей, но были огромного размера. Одним из них был Прометей. Кронос возглавил своих родичей-Титанов, чтобы убить их отца Урана. Но его кровь породила следующее поколение, Гигантов. В те дни, вскоре после зарождения самой жизни, царил ужасный кровавый хаос, и рождались всё новые поколения великанов и чудовищ».

Они сидели в полуразрушенном атриуме арендованной виллы. Пока вечерело, воздух по-прежнему оставался жарким и неподвижным, но вино, жужжание насекомых и пышная сорная растительность, окаймляющая атриум, создавали в этом месте своеобразную гостеприимную обстановку.

И в этом подвергшемся разрушению месте, выпивая вино кубок за кубком, Гонорий пытался убедить человека из пустыни совершить путешествие вместе с ним ещё дальше: обратно по обломкам рухнувшей империи, всё на запад и на запад, на самый берег мирового океана. И потому он рассказывал ему истории о рождении и смерти богов.

Сменилось ещё одно поколение жизни, и возникло ещё больше новых форм. Титаны Кронос и Рея родили будущих богов Олимпа, и среди них римского Юпитера. В дальнейшем Юпитер повёл новых богов человеческого облика против союза более древних Титанов, Гигантов и чудовищ. Это была война за господство в самой Вселенной.

– Земля была разрушена, – шептал Гонорий. – Из глубин выросли острова. Горы упали в море. Реки высохли или изменили течение, затопляя землю. А кости чудовищ были захоронены там, куда они упали.

– В наше время, – продолжал Гонорий, – натурфилософы всегда были противниками мифов – они ищут естественные причины, которые соответствуют законам природы – и, возможно, они правы, когда так поступают. Но иногда они заходят слишком далеко. Аристотель утверждает, что живые существа всегда размножаются, не изменяясь, и что виды жизни неизменны во времени. Пусть же он объяснит кости гигантов, которые мы выкапываем из земли! Аристотель, наверное, никогда в своей жизни не видел кость! Существо, замурованное в камне, может быть грифоном, а может и не быть. Но разве не ясно, что кости старые? Сколько времени может потребоваться песку, чтобы превратиться в камень? Что представляет собой эта огромная каменная плита, если не свидетельство иных эпох прошлого?

– Загляните дальше, за грань историй. Вслушайтесь в суть того, что говорят нам мифы: в прошлом Земля была населена совсем иными существами – видами, которые иногда размножалась, производя себе подобных, а иногда производили помесей и чудовищ, коренным образом отличных от своих родителей. Всё так, как показывают кости! Какой бы ни была правда, сейчас уже и не понять того, что мифы говорят правду, потому что они – продукт тысяч лет исследований Земли и осмысления их значения. И пока, пока…

Аталарих положил ладонь на руку своего друга:

– Успокойся, Гонорий. Ты хорошо говоришь. Кричать совсем не нужно.

Гонорий, трепеща от страсти, произнёс:

– Я утверждаю, что мы не можем игнорировать мифы. Возможно, они – это воспоминания, лучшие воспоминания, которые у нас есть, о великих катастрофах и о необычных временах прошлого, свидетелями которых были люди, которые мало что могли понять из увиденного, люди, которые сами могли быть людьми лишь наполовину.

Он поймал хмурый взгляд Аталариха.

– Да, людьми лишь наполовину! – Гонорий выложил череп, который дал ему скиф, череп с человеческим лицом и с крышей, как у обезьяны.

– Человек, но не человек, – проговорил он вполголоса. – Вот величайшая из тайн. Что было до нас? Каков ответ на этот вопрос? Что, кроме костей? Господин скиф, ты сказал мне, что этот плоский череп привезли с востока.

Папак перевёл.

– Скиф не может сказать, где это произошло. Эта вещь прошла через много рук, путешествуя на запад, прежде чем попала к тебе.

– И с каждой перепродажей, – почти добродушно пробормотал Аталарих, – цена, несомненно, увеличивалась.

Услыхав это, Папак вскинул тонкие брови.

– Говорят, что в землях людей с бледной кожей и узкими глазами, далеко на востоке, такие кости – обычное дело. Кости нужны как основа для лекарств и волшебных зелий, и чтобы удобрять поля.

Гонорий наклонился вперёд.

– Значит, мы теперь знаем, что когда-то на востоке жила раса людей человеческого облика, но с маленьким мозгом. Зверолюди, – его голос дрожал. – А что, если я скажу вам, что на самом дальнем западе, на краю света, когда-то была другая раса до-людей – люди с телами, похожими на медвежьи, и лбами, словно шлем центуриона?

Аталарих был ошеломлён: Гонорий не говорил ему ничего подобного.

Скиф заговорил. Его протяжные гласные и смягчённые согласные звучали, словно песня, нарушаемая лишь неуклюжим переводом Папака – песня пустыни, которая разливалась во влажной итальянской ночи.

– Он говорит, что когда-то было много видов людей. Сейчас они все исчезли, но в пустынях и в горах они остались в историях и песнях. Мы забыли, говорит он. Когда-то мир был полон разных людей, разных животных. Мы забыли.

– Да! – воскликнул Гонорий и внезапно вскочил в порыве чувств. – Да, да! Мы забыли почти всё, кроме лишь искажённых следов былого, сохранённых в мифе. Это – трагедия, агония одиночества. Вот, я и ты, господин скиф, мы почти забыли, как разговаривать друг с другом. И всё же ты понимаешь, как и я понимаю, что мы плаваем, как моряки на плоту, по безбрежному морю неоткрытого времени. Идём со мной – я должен показать тебе кости, которые нашёл. О, идём же со мной!

III

Аталарих и Гонорий приехали из Бурдигалы, города, находившегося на землях существующего уже тридцать лет королевства готов, которое теперь раскинулось на большей части земель, бывших когда-то римскими провинциями Галлией и Испанией. Чтобы добраться до дома, им пришлось снова проходить через путаницу территорий, возникших, когда рухнуло римское владычество в Западной Европе.

Отношения между Римом и беспокойными германскими племенами севера долгое время были проблематичными, пока на длинной и уязвимой северной границе старой империи германцев жёстко притесняли. Империя веками использовала некоторых германцев в качестве наёмников, и, наконец, позволила целым племенам поселиться в границах империи, понимая, что они боролись в качестве союзников против общих врагов за границами. Так что империя стала своего рода скорлупой, населённой и управляемой не римлянами, а более энергичными германцами, готами и вандалами.

По мере того, как росла напряжённость на границе – это был косвенный результат обширной экспансии гуннов из Азии – терялись последние следы римского управления. Губернаторы и их штат исчезли, а последние римские солдаты, брошенные удерживать свои посты, плохо оплачиваемые, отвратительно экипированные и деморализованные, не сумели предотвратить крах сложившихся порядков.

Таким образом, западная империя пала почти незаметно. Среди политических обломков возникли новые нации, и рабы стали королями.

И так, из королевства Одоакра, занимающего Италию и остатки старых провинций Реции и Норика на севере, Аталарих и Гонорий прошли через королевство бургундов, охватывающее значительную часть внутренних районов Роны к востоку от Галлии, и через Суассонское королевство в северной Франции, пока, наконец, не вернулись в своё Готское королевство на западе.

Аталарих боялся, что путешествие в разрушающееся сердце старой империи может обескуражить его осознанием скудности достижений его народа. Но, когда он, наконец, добрался домой, то обнаружил, что в действительности произошло нечто противоположное. После разрушающегося великолепия Рима Бурдигала действительно выглядела маленькой, провинциальной, примитивной и даже уродливой. Но Бурдигала расширялась. Вокруг её гавани были видны большие новые стройки, а в самой гавани теснились суда.

Рим был великолепен, но он был мёртв. Здесь было будущее – его будущее, ждущее его рук для своего воплощения в жизнь.

Дядя Аталариха Теодорих был дальним родственником Эйриха, готского короля Галлии и Испании. Теодорих, холивший и лелеявший долгосрочные амбиции для своей семьи, основал своего рода второй королевский двор на огромной старой римской вилле за пределами Бурдигалы. Когда он услыхал об экзотических гостях, пришедших с Гонорием и Аталарихом, то настоял, чтобы они остались на его вилле, и немедленно начал планировать ряд общественных мероприятий, чтобы похвастаться своими гостями, а также достижениями и путешествиями своего племянника.

Пользуясь случаем, Теодорих хотел развлечь членов новой готской знати, а также римских аристократов.

Если политический контроль был утрачен, то культура тысячелетней империи сохранилась. Новые германские правители демонстрировали своё желание учиться у римлян. Готский король Эйрих ввёл в своём королевстве законы, составленные римскими юристами и изданные на латыни: согласно именно этому своду законов Аталарих был назначен учиться у Гонория. И в то же время бок о бок со вновь прибывшими людьми продолжала существовать старая землевладельческая аристократия империи. Многие из её представителей, чьи предки веками владели здешними землями, сохранили богатство и власть даже сейчас.

Даже после посещения самого Рима Аталарих находил нелепым видеть среди варварской знати в кожаных одеждах этих одетых в тоги отпрысков древних родов, многие из которых по-прежнему носили имперские титулы; они плавно двигались по комнатам, в которых благородные фрески и мозаики теперь были лишь фоном для более грубых фигур воинов, всадников в шлемах, со щитами и копьями. Можно было сказать – и Гонорий так и говорил – что своей систематичной жадностью, которая работала веками, эти изысканные существа разрушили ту самую империю, которая создала их. Но замена обширной имперской суперструктуры на новую мозаику готских и бургундских вождей не внесла никаких существенных различий в собственную размеренную жизнь этих аристократов.

Некоторым из них крах империи фактически открыл возможности для ведения дел.

В качестве особого гостя скиф не слишком удовлетворял Теодориха. Человек из пустыни, казалось, испытывал отвращение к изысканному атриуму, садам и комнатам виллы. Он предпочёл проводить своё время в комнате, которую предоставил ему Теодорих. Но скиф не обращал внимания на кровать и остальную мебель в комнате; он развернул на полу скатанное покрывало, которое носил с собой, и сделал своего рода полотняную палатку. Он словно принёс пустыню в Галлию.

Но, если скиф был разочарованием для общества, то Папак имел успех, как и предполагал Аталарих с досадой. Привнося с собой нотку экзотики, перс плавно двигался среди гостей Теодориха – варваров и горожан. Он вопиющим образом флиртовал с женщинами и увлекал мужчин своими рассказами о странных опасностях Востока. Все были очарованы им.

Одним из самых популярных новшеств Папака стали шахматы. Это была игра, как сказал он, недавно изобретённая ради развлечения персидского двора. Никто в Галлии не слышал о ней, и Папак попросил одного из мастеров Теодориха вырезать для него доску и фигуры. В игру играли на поле шесть на шесть клеток, на котором ходили и сражались фигуры в форме лошадей или воинов. Правила были простыми, но стратегия – неожиданно глубокой. Готы, по-прежнему гордившиеся своими воинскими заслугами, даже при том, что многие из них уже лет двадцать не стояли рядом с лошадью, наслаждались сущностью битвы, выраженной в новой игре. Их первые турниры представляли собой быстрые и кровавые схватки. Но под деликатной опекой Папака лучшие из игроков вскоре постигли тонкости игры, и матчи стали более долгими и интересными.

Что касалось самого Гонория, то он злился на то, что настольные игры перса захватывали публику сильнее, чем его рассказы о старых костях. Просто, с мягким раздражением подумал Аталарих, старик никогда не был особенно силён в тонкостях социальных отношений, и ещё меньше – в хитросплетениях придворной жизни. Гонорий утверждал, что больше привык к обычной игре в нарды со своими близкими друзьями из числа старой землевладельческой аристократии – к «игре Платона», как он её называл.

После нескольких дней жизни при дворе Теодорих позвал племянника в уединённую комнату.

Аталарих удивился, увидев там Галлу. Высокая, темноволосая, с классическим выступающим носом своих предков-римлян, Галла была женой одного из самых видных граждан в общине. Но в свои сорок она была примерно на двадцать лет моложе своего мужа, и было хорошо известно, что она заправляла его домашними делами.

С серьёзным выражением на бородатом лице Теодорих вложил свою руку в руку племянника.

– Аталарих, нам нужна твоя помощь.

– У вас есть для меня работа?

– Не совсем так. У нас есть работа для Гонория, и мы хотим, чтобы ты убедил его взяться за неё. Позволь, мы попробуем объяснить, почему…

Пока Теодорих говорил, Аталарих был уверен, что холодные глаза Галлы оценивающе разглядывают его; её полные губы были слегка приоткрыты. Среди некоторых из этих последних римлян ходил миф о том, что варвары были более молодой, более энергичной расой. Галла, искавшая близости с мужчинами, которых считала чуть лучше дикарей, возможно, желала телесных ощущений, которых ей так не хватало в своём браке с немощным горожанином.

Но Аталарих, который был всего лишь на пять лет старше, чем собственные дети-близнецы Галлы, не имел никакого желания становиться игрушкой в руках декадентской аристократии. Он ответил ей таким же холодным взглядом, и его лицо осталось бесстрастным.

Этот почти незримый диалог закончился ещё до того, как Теодорих заметил его.

Затем мягко заговорила Галла:

– Аталарих, всего лишь три десятка лет назад, это помню даже я, королевство Эйриха было всего лишь федеративным поселением в границах империи. Всё быстро изменилось. Но между нашими народами существуют непреодолимые барьеры. Брак, закон, даже церковь…

Теодорих вздохнул.

– Она права, Аталарих. Отношения в нашем молодом обществе сильно напряжены.

Аталарих знал, это была правда. Новые варварские правители жили в соответствии со своими традиционными законами, которые они считали частью своей индивидуальности, тогда как их подданные цеплялись за римские законы, которые они со своей стороны рассматривали как свод универсальных правил. Споры по вопросу о различиях в стиле управления, порождённых этими двумя системами, были обычным делом. В то же время браки между их приверженцами запрещались. Хотя обе стороны были христианами, готы следовали учению Ария и были враждебно встречены своими преимущественно католическими подданными. И всё в том же духе.

Это было препятствием для ассимиляции, которую так успешно использовала Римская империя на протяжении многих веков – для ассимиляции, которая вела к стабильности и социальной долговечности. Если бы это место по-прежнему оставалось под римским управлением, то у Теодориха был бы превосходный шанс стать полноправным римским гражданином. Но сыновей Галлы готы никогда не приняли бы как равных, что навсегда исключало бы их вхождение во власть.

Аталарих серьёзно выслушал всё сказанное.

– Это сложно, но Гонорий учил меня, что ничто не продолжается вечно, и что со временем всё меняется. Возможно, эти барьеры, в конце концов, рухнут.

Теодорих кивнул.

– Я и сам полагаю, что это так. Я послал тебя учиться в римскую школу, а потом к Гонорию, – он захихикал. – Мой отец никогда бы не позволил себе такого. Он не верил в школы! Если сейчас ты учишься, боясь преподавательской порки, то никогда не научишься смотреть без дрожи на меч или на копьё. По его меркам мы в первую очередь были воинами, а всем прочим – потом. Но мы – уже другое поколение.

– И лучше всего то, – добавила Галла, – что империя никогда не вернётся. Но я всерьёз полагаю, что однажды союз наших народов здесь и по всему континенту даст начало новой крови, новым силам и новому видению мира.

Аталарих вопросительно поднял брови. Что-то в её тоне, к несчастью, напомнило ему Папака, и он задал себе вопрос: что она пробовала всучить его дяде? Он сухо ответил:

– Но пока ещё наступят эти чудесные дни…

– Пока ещё я беспокоюсь за своих детей.

– Почему? Им угрожает опасность?

– По правде говоря, да, – ответила Галла, позволяя проявиться своему раздражению. – Ты слишком долго пробыл вдали отсюда, молодой человек, или же слишком плотно забил себе голову наставлениями Гонория.

– Были нападения, – сказал Теодорих. – Ущерб собственности, пожары, воровство.

– Они были направлены против римлян?

– Боюсь, что да, – вздохнул Теодорих. – Памятуя о том, как это было, я хотел бы сохранить всё лучшее, что было в империи – стабильность, мир, систему обучения, хотя бы свод законов. Но молодые ничего из этого не знают. Как и их предки, которые вели более простую жизнь на северных равнинах, они ненавидят всё, что знают об империи: владение землями, людьми и богатствами, которых они были лишены.

– И потому они желают наказать тех, кто остался, – сказал Аталарих.

Галла произнесла:

– Совершенно неважно, почему они так себя ведут. Важнее другое – что следует сделать, чтобы остановить их.

– Я создал народное ополчение. Беспорядки можно подавить, но они снова возникают в другом месте. Что нам нужно – так это долговременное решение проблемы. Мы должны восстановить равновесие, – Теодорих улыбнулся. – Как ни странно это звучит, но я пришёл к убеждению, что наших римлян нужно снова сделать сильными.

Аталарих фыркнул.

– И как же? Дать им легион? Воскресить Августа из мёртвых?

– Всё гораздо проще, – ответила Галла, не отреагировав на его насмешку. – У нас должен быть епископ.

Теперь Аталарих начал понимать.

– Помнишь, именно папа римский Лев убедил самого Аттилу повернуть прочь от ворот Рима, – сказала Галла.

– Так вот, значит, почему я здесь? Вы хотите, чтобы Гонорий стал епископом. И вы хотите, чтобы я убедил его сделать это.

Теодорих довольно кивнул.

– Галла, я же тебе говорил, что мальчик проницателен.

Аталарих покачал головой.

– Он откажется. Гонорий – не от мира сего. Он интересуется своими старыми костями, а не властью.

Теодорих вздохнул.

– Но кандидатов слишком мало, Аталарих. Прости меня, госпожа, но слишком многие из римской знати показали себя дураками – высокомерными, жадными и властолюбивыми.

– И мой муж среди них, – ровным голосом ответила Галла. – Сказав правду, ты не никого не обидел, мой господин.

Теодорих сказал:

– Лишь Гонорий вызывает истинное уважение – возможно, из-за того, что не стремится к мирским благам, – он поглядел на Аталариха. – Если бы это было не так, я никогда не смог бы отдать тебя под его опеку.

Галла подалась вперёд.

– Понимаю твои предчувствия, Аталарих. Но ты всё же попробуешь?

Аталарих пожал плечами.

– Я попробую, но…

Рука Галлы протянулась вперёд и схватилась за его руку.

– Пока жив Гонорий, он единственный кандидат на этот пост: никто другой не сможет играть эту роль. Пока он жив. Я полагаю, что ты очень сильно постараешься убедить его, Аталарих.

Внезапно Аталарих увидел в ней силу: силу древней империи, силу рассерженной, угрожающей матери. Он высвободился из её хватки, встревоженный её напором.

Гонорий готовился к последнему отрезку великого путешествия, которое он впервые задумал, встретив скифа на краю пустынь Востока.

Отряд путешественников был сформирован. Его ядро составляли Гонорий, Аталарих, Папак и скиф, как и было раньше. Но сейчас с ними путешествовала часть ополчения Теодориха – вдали от городов страна была далеко не безопасной – и вдобавок несколько любознательных молодых готов, и даже некоторые члены старинных римских родов.

И вот они отправились в путешествие на запад.

Так получилось, что они заново проделывали путь, по которому двигалась партия охотников Руда примерно за тридцать тысяч лет до них. Но лёд уже давно отступил к своим северным форпостам – по правде, настолько давно, что люди уже забыли, что он был здесь. Руд не узнал бы эту богатую землю с умеренным климатом. И он был бы удивлён большой плотностью населения, которое живёт здесь сейчас – так же, как был бы изумлён Аталарих, доведись ему взглянуть на стада мамонтов Руда, величественно движущиеся по земле, где не было людей.

Наконец, земля закончилась. Они прибыли на меловой утёс. Разрушенный временем утёс был обращён в сторону беспокойной Атлантики. Травянистое плато на его вершине было выдуто ветром и бесплодно, лишь короткая трава была усеяна кроличьим помётом.

Пока носильщики выгружали вещи путешественников с повозок, скиф в одиночку подошёл к краю утёса. Ветер трепал его странные белокурые волосы и хлестал ими по его лбу. Аталарих подумал, что зрелище было великолепным. Здесь человек, который видел великий песчаный океан Востока, теперь попал на западный край мира. Он беззвучно аплодировал прозорливости Гонория: как бы ни отнёсся скиф к загадочным костям Гонория, старик уже заставил его пережить замечательные мгновения.

Хотя члены группы утомились после долгой поездки из Бурдигалы, Гонорию не терпелось устроить прогулку. Он разрешил им лишь короткую задержку ради мяса, питья и необходимого внимания к мочевым пузырям и кишечнику. Затем, устало прыгая по камням, Гонорий повёл их к обращённой к морю стороне утёса. За ним последовали все остальные члены отряда, кроме двоих носильщиков Папака, которые, как заметил Аталарих, намеревались поставить силки на кроликов, которыми кишела вершина этого мелового утёса.

Пока они шли рядом, Аталарих вновь попробовал поговорить с Гонорием о предложении ему епископства.

Это не было лишено смысла. Когда старая гражданская администрация империи распалась, церковь, выдержавшая эти перемены, доказала свою силу, а её епископы приобрели общественное положение и власть. Очень часто эти церковники были выходцами из числа землевладельческой аристократии империи, обладавшими учёностью, административным опытом, полученным в ходе управления своими крупными поместьями, и традицией местного лидерства: их теологические воззрения могли быть шаткими, но это было не так важно, как дальновидность и практический опыт. В неспокойные времена эти мирские церковники доказали свою способность защищать уязвимое римское население, призывая его на защиту городов, управляя обороной, и даже возглавляя людей, идущих в бой.

Но, как и ожидал Аталарих, Гонорий категорически отказался от предложения.

– Церковь должна поглотить нас всех? – негодовал он. – Её тень должна затмить всё остальное в этом мире – всё, что мы создавали более тысячи лет?

Аталарих вздохнул. Он мало что понимал из того, о чём говорил старик, но единственным способом разговаривать с Гонорием было говорить на понятном ему языке.

– Гонорий, пожалуйста, ведь это не имеет никакого отношения ни к истории, ни даже к теологии. Речь идёт лишь о временном принятии власти. И о гражданском долге.

– Гражданский долг? Что это значит? – он выудил из мешка свой череп, древний человеческий череп, который дал ему скиф, и сердито размахивал им. – Вот существо: наполовину человек и наполовину животное. И всё же он явственно похож на нас. А мы тогда кто? Животные на четверть, на одну десятую? Два века назад грек Гален отметил, что человек – это не больше и не меньше, чем просто разновидность обезьяны. Мы, вообще, когда-нибудь выйдем из тени животного? Что бы означал гражданский долг для обезьяны, если не дурацкую комедию?

Аталарих нерешительно коснулся руки старика.

– Но даже если это правда, даже если нами управляет наследие животного прошлого, тогда нам стоит вести себя таким образом, будто это не так.

Гонорий горько улыбнулся.

– А так ли это? Ведь всё, что мы строим, уходит, Аталарих. Мы это видим. За время моей жизни тысячелетняя империя разрушилась быстрее, чем известковый раствор в стенах зданий её столицы. Если уходит всё, кроме нашей собственной жестокой природы, то на что нам надеяться? Даже вера увядает, словно виноград, оставленный на лозе.

Аталарих понял: это была проблема, к которой Гонорий обращался уже много раз. В последние века существования империи образовательные стандарты и грамотность упали. В глупых головах народных масс, отвлечённых дешёвой едой и варварскими игрищами на аренах, ценности, на которых был основан Рим, и древний рационализм греков были заменены на мистику и суеверия. Всё выглядело так, объяснил Гонорий своему ученику, словно целая культура выжила из ума. Люди забывали, как думать, и вскоре забудут, что они что-то забыли. И, по размышлениям Гонория, христианство лишь усугубляло эту проблему.

– Знаешь, Аврелий Августин предупреждал нас о том, что вера в старые мифы слабеет – даже полтора века назад, когда догма христиан ещё только укоренялась. И вместе с утратой мифов исчезают тысячелетние знания, которые оказывались зашифрованными в тех мифах, и единые догмы церкви подавят рациональные исследования ещё на десять веков. Свет угасает, Аталарих.

– Так прими же сан епископа, – настаивал Аталарих. – Защити монастыри. Организуй свой собственный, если нужно! И сделай так, чтобы в его библиотеке и скриптории монахи сохранили и скопировали великие тексты прежде, чем они будут утрачены…

– Я видел монастыри, – парировал Гонорий. – Чтобы великие работы прошлого копировали, словно это магические чары, болваны с затуманенными богом головами – пфффуу! Думаю, я бы предпочёл сжечь их собственными руками.

Аталарих подавил вздох.

– Знаешь, Августин нашёл утешение в своей вере. Он верил, что империя была создана богом, чтобы распространить послание Христа, так почему же он мог позволить ей разрушиться? Но Августин пришёл к выводу о том, что цель истории – в боге, а не в человеке. Поэтому, в конце концов, падение Рима не имело значения.

Гонорий скривился, взглянув на него.

– Теперь, если бы ты был дипломатом, ты бы указал мне, что бедный Августин умер ровно тогда, когда по северной Африке прошли вандалы. И ты сказал бы, что, если бы он уделял больше внимания мирским делам, чем духовным, он смог бы прожить немного подольше и посвятить чуть больше времени исследованиям. Именно это ты должен сказать, если хочешь убедить меня принять ваше жалкое епископство.

– Я рад, что твоё настроение улучшается, – сухо сказал Аталарих.

Гонорий взял его за руку.

– Ты хороший друг, Аталарих. Лучше, чем я заслуживаю. Но я не приму дар епископства от твоего дяди. Бог и политика – это не для меня; оставьте меня наедине с моими костями и моим ворчанием. Мы почти на месте!

Они дошли до края утёса.

К огорчению Гонория, дорожка, которую он помнил, вся заросла. Во всяком случае, она была лишь немногим больше, чем царапина на разрушающейся поверхности утёса, возможно, протоптанная козами или овцами. Ополченцы воспользовались копьями, чтобы выдрать некоторые сорняки и траву.

– С тех пор, как я пришёл сюда, прошло много лет – выдохнул Гонорий.

– Господин, ты был моложе, когда бывал здесь – намного моложе. Пока мы спускаемся, ты должен быть осторожнее, – серьёзно сказал Аталарих.

– Да разве я боюсь трудностей? Аталарих, если дорожка заросла – значит, ею не пользовались с тех пор, как я последний раз был здесь – и кости, которые я нашёл, остались нетронутыми. Что может сравниться с этим? Смотри, скиф уже начал спускаться, и я хочу увидеть его реакцию. Пошли, пошли.

Отряд выстроился в колонну и люди один за другим осторожно шагали вниз по осыпающейся дорожке. Гонорий настаивал на том, чтобы идти одному – ширины дорожки едва хватало, чтобы позволить двоим людям идти бок о бок – но Аталарих пошёл впереди: по крайней мере, так у него будет возможность прийти на помощь старику, если тот упадёт.

Они добрались до пещеры, которую эрозия проточила в мягкой толще мела. Они разошлись в разные стороны, и ополченцы ощупывали своими копьями стены и пол.

Аталарих осторожно шагал вперёд. Пол вблизи входа был почти белым от пятен птичьего помёта и усыпанным скорлупой от яиц. Стены и пол были вытерты до гладкости, словно прежде здесь бывало много животных или людей. Аталарих почуял сильный запах животных, возможно, лисиц, но он был уже старый. Было очевидно, что здесь долгое время не жил никто, кроме морских птиц.

Но именно здесь Гонорий нашёл в молодости свои драгоценные кости.

Гонорий, хромая, бродил по пещере, разглядывая ничем не выделяющиеся участки пола, отгребая ногой в сторону сухие листья и остатки мёртвых водорослей. Вскоре он нашёл то, что искал. Он встал на колени и осторожно разгрёб мусор, работая лишь кончиками пальцев.

– Всё так, как я это нашёл и оставил, потому что не хотел, чтобы кто-то тревожил кости.

Остальные столпились вокруг. Аталарих рассеянно заметил, что один из молодых римлян, человек из окружения Галлы, держался особенно близко – прямо за спиной у Гонория. Но, похоже, в этом не было угрозы – мальчик просто был полон рвения.

И все пришли в восторг, когда Гонорий осторожно вынул из земли своё костяное сокровище. Аталарих сразу увидел, что это был скелет человека – но это, наверное, был весьма коренастый человек, подумал он – с тяжёлыми костями рук и ног, и с длинными пальцами – и у него был деформирован череп. Похоже на то, что он был проломлен сзади – вероятно, из-за удара. Под костями лежал слой мусора – осколки кремня и ракушки.

Гонорий отметил особенности своей находки.

– Взгляните сюда. Можно увидеть, где он ел мидии. Ракушки обожжены: возможно, он бросал их в огонь, чтобы они раскрылись. И я полагаю, что эти осколки кремня – отходы от изготовления инструментов. Он явно был человеком, но не таким, как мы. Рассмотри-ка получше этот череп, господин скиф! Эти массивные брови, выступающие скулы – ты когда-либо видел нечто похожее?

Он поглядел на Аталариха, и его слезящиеся глаза сияли.

– Мы словно переместились назад в иные дни, в потерянные неизвестные века прошлого.

Скиф наклонился, чтобы получше разглядеть череп.

В этот момент всё и случилось.

Молодой римлянин, стоявший за Гонорием, сделал шаг вперёд. Аталарих видел, как мелькнула его рука, услышал приглушённый хруст. Брызнула кровь. Гонорий рухнул вперёд, прямо на кости.

Испуганные люди всей кучей бросились прочь. Папак визжал, словно испуганная свинья. Но скиф подхватил падающего Гонория и уложил его на землю.

Аталарих видел, что у Гонория был раздроблен затылок. Он бросился к молодому мужчине, который стоял позади Гонория, и схватил его за тунику.

– Это был ты. Я видел. Это был ты. Почему? Он был римлянином, как ты, одним из вас…

– Это была случайность, – ровным голосом произнёс молодой мужчина.

– Лжец! – Аталарих ударил его в лицо, потекла кровь. – Кто подговорил тебя сделать это? Галла?

Аталарих хотел снова ударить мужчину, но сильные руки схватили его поперёк туловища и оттащили назад. Пытаясь вырваться, Аталарих смотрел на окружающих.

– Помогите мне. Вы видели, что случилось. Этот человек – убийца!

Но ответом на его просьбы были лишь равнодушные взгляды.

И только тогда Аталарих всё понял.

Всё это было спланировано заранее. Лишь испуганный Папак, и, как подумал Аталарих, ещё и скиф ничего не знали об этом непродуманном заговоре – кроме самого Аталариха, варвара, слишком несведущего в том, какими способами могучая цивилизация может привести в исполнение такой отвратительный заговор. Отказавшись принять епископский сан, Гонорий стал неудобен и готам, и римлянам. Тем, кто спланировал этот глупейший, порочный заговор, совершенно не было дела до удивительных старых костей Гонория; эта прогулка к дальнему побережью расценивалась просто как хорошая возможность привести его в исполнение. Возможно, тело бедного Гонория просто выбросили бы в море, чтобы не везти его для нежелательного расследования в Бурдигалу.

Аталарих вырвался и бросился к Гонорию. Старик, чья разбитая голова ещё покоилась в залитых кровью руках скифа, пока дышал, но его глаза были закрыты.

– Наставник? Ты меня слышишь?

Удивительно, но глаза Гонория затрепетали и открылись.

– Аталарих? – глаза бесцельно двигались в орбитах. – Я слышал это, громкий хруст, словно моя голова была яблоком, которое кусал голодный ребёнок…

– Не разговаривай.

– Ты видел кости?

– Да, видел.

– Это был другой человек на заре времён, верно?

К величайшему удивлению Аталариха, скиф произнёс на вполне понимаемом латинском языке, но с сильнейшим акцентом:

– Человек на заре времён.

– Ах, – вздохнул Гонорий. Затем он так сильно сжал ладонь Аталариха, что тот почувствовал боль.

Аталарих был уверен, что все молчаливые люди вокруг него, люди с востока, готы, римляне – все, кроме скифа и перса, были замешаны в этом убийстве. Хватка ослабла. Последняя дрожь пробежала по телу, и Гонория не стало.

Скиф осторожно положил тело Гонория поверх костей, которые тот обнаружил – костей неандертальца, костей существа, которое мысленно называло себя Стариком – и растекающаяся лужица крови начала медленно впитываться в меловую землю.

Ветер сменился. В пещеру дул морской бриз, пахнущий солью.

Содержание