ГЛАВА 14

Человеческий рой

Анатолия, Турция. Примерно 9 600 лет до настоящего времени.

I

Две девушки вылущивали из колосков дикие зёрна, лёжа рядом друг с другом.

– Значит, Тори нравится тебе больше, чем Яйпи, – сказала Сион.

Юна, которой было шестнадцать, на год младше своей сестры, убрала волосы от глаз. Она была блондинкой с необычно светлыми волосами. Она осторожно ответила:

– Возможно. Я думаю, что больше нравлюсь ему, чем Яйпи.

– Но ты говорила, что Тори – неотёсанный чурбан. Ты говорила, что тебе нравится, как развеваются волосы Яйпи, когда он бежит, и его большие бёдра, и ещё…

– Я помню, что говорила, – ответила Юна, ощущая неловкость. – Но у Тори лучше…

– Член?

– Личные качества, – выдавила из себя Юна.

Звонкий смех Сион зазвучал над безлюдной местностью. Собака, дремавшая в тени мужской хижины, соизволила открыть один глаз, чтобы посмотреть, что её потревожило, а затем снова заснула.

Девушек окружала лишённая растительности, утоптанная пыль деревни. Главной чертой пейзажа была мужская хижина, огромное ветхое строение из древесины и тростника куполообразной формы. Маленькие женские хижины окружали это грубо построенное сооружение. Раскатистый храп, доносившийся изнутри мужской хижины, говорил девушкам о том, что шаман отсыпался, закончив очередную трудную ночь с пивом и видениями. Никто не двигался: ни собаки, ни взрослые. Большинство мужчин было на охоте; женщины дремали в своих хижинах вместе с младенцами. Вокруг не было видно даже детей.

Сион выжала себе на зерно ещё немного фенхеля. Ароматическое масло фенхеля в действительности было защитой, которая появилась в процессе эволюции ещё до гибели динозавров, чтобы сделать его листья слишком скользкими для ног точащих и грызущих растения насекомых; теперь результат этой древней эволюционной гонки вооружений стал приправой к еде Сион.

– Да ты шутишь, – ответила ей Сион. – Юна, я тебя очень сильно люблю. Но ты – самый бесхитростный человек, какого я знаю. С каких пор личные качества стоят для тебя больше, чем сушёная ягода инжира?

Юна почувствовала, что её лицо горело.

– Ах, да. Есть ещё кое-что, о чём ты мне не говорила, – Сион разглядывала лицо Юны так же, как опытный охотник изучает свою добычу. – Вы лежали вдвоём?

– Нет, – отрезала Юна.

Сион всё ещё не избавилась от подозрений.

– Не думала, что Тори ложился с кем-то ещё. Кроме Акты, конечно.

Акта был одним из самых старых мужчин – не говоря уже о том, что он был толще всех – но он продолжал доказывать свою силу, и на охоте ему не было равных в коварстве, поэтому он продолжал заявлять свои права на мальчиков и юношей.

– Я знаю, Тори болен из-за того, что Акта тыкал его своим вонючим членом: это мне Яйпи сказал! Он вскоре собирается быть с женщиной, но пока не…

Юна не могла взглянуть в глаза своей сестре – она и вправду ложилась с Тори, как и подозревала Сион. Это было в кустах, и Тори сильно напился пива. Она не знала, почему позволила ему сделать это. Она даже не была уверена, что он сделал это правильно. Ей хотелось рассказать своей сестре всё – как у неё остановились кровотечения, как она почувствовала новую жизнь, движущуюся внутри неё – но как она могла? Времена были трудными – времена всегда были трудными – и это было не лучшее время, чтобы родить ребёнка от безответственного мальчишки. Она ещё пока не сказала об этом самому Тори. Она даже не сказала своей матери, Пепуле, которая сама ждала ребёнка.

– Сион, я…

На её руку опустилась горячая и тяжёлая ладонь, почувствовалось дыхание, благоухающее незнакомыми специями.

– Привет, девочки. Делимся секретами?

Юна дёрнулась в сторону, высвобождая руку.

Это было Кахл, человек с пивом. Он был грузным мужчиной, даже толще, чем Акта, и носил странную обтягивающую одежду: сильно затянутую куртку и штаны, тяжёлые кожаные ботинки и шляпу, набитую соломой. На его спине висел тяжёлый бурдюк, наполненный пивом: он хлюпал, когда мужчина присел на корточки рядом с ними. Его кожа была ноздреватой, словно земля после дождя, а от зубов остались уродливые коричневые пеньки. Но его пристальный взгляд, когда он улыбнулся Юне, был пронзительным, словно у какого-то хищника.

Сион сверлила его взглядом:

– Почему бы тебе не вернуться туда, откуда пришёл? Здесь ты никому не нужен.

Он слегка нахмурился, пытаясь перевести то, что она сказала. Их языки отличались. Обычно предполагали, что народ Кахла пришёл откуда-то издалека, с востока, и принёс с собой свой специфический язык.

– О, – произнёс он, наконец. – Многим людям здесь я очень нужен. А некоторым я нужен просто позарез. Вы бы удивились, узнав, что дают мне люди за то, что я даю им.

И он вновь глянул искоса, показав полный рот коричневых гнилых зубов.

– Возможно, нам стоит поговорить об этом, тебе и мне, – сказал он Юне. – Возможно, нам стоит выяснить, что мы можем сделать друг для друга.

– Держись от меня подальше, – с дрожью ответила Юна.

Но Кахл продолжал таращиться на неё змеиным взглядом – жёстким и пронзительным.

Поэтому она почувствовала облегчение, услышав шаги возвращающихся мужчин, топот их босых ног по земле. Их голые тела были покрыты засохшей коркой пыли, и они явно были уставшими. Юна снова увидела, как дюжина мужчин вернулась домой с пустыми руками, если не считать нескольких кроликов и крыс: крупная дичь была большой редкостью.

Старик Акта положил свою жирную руку на плечо Тори. Юна не хотела поймать на себе пристальный взгляд хрупкого мальчика, и всё же желала узнать, что он думал. Как бы он отреагировал, если бы она сказала ему, что случилось в результате их дурацкой возни?

Кахл отстал от девушек, встал и поднял свой бурдюк с пивом над головой:

– Приветствую охотников!

Акта подошёл к нему. Он по-собачьи высунул язык, словно болтающийся в воздухе бурдюк был наполнен единственным в мире питьём.

– Кахл, дружище. Я рассчитывал встретить тебя здесь. Ты лучший шаман, чем тот старый дурак в хижине.

Сион задохнулась от возмущения этим случайным богохульством.

Кахл передал бурдюк с пивом:

– Похоже, тебе нужно вот это.

Акта сгрёб его и прижал к себе. Но отблеск его старого коварства мелькнул в его глубоко посаженных свиных глазках:

– А оплата? Сам видишь, каково нам. Самим едва хватает мяса. Но…

– Но, – ровным голосом сказал Кахл, – ты в любом случае будешь брать. Или всё же не будешь?

И он продолжал смотреть, пока Акта не опустил глаза. Некоторые из мужчин что-то бормотали вполголоса, глядя на эту демонстрацию слабости. Но то, что сказал Кахл, явно было правдой. Кахл дружелюбно похлопал Акту по плечу:

– Мы сможем поговорить об этом позже. Иди, отдохни в тени. А что до меня…

– Возьми её, – пробормотал Акта, не сводя глаз с пива. – Делай с ней, что захочешь.

Он побрёл к мужской хижине. Другие неудачливые охотники сбросили добытое мясо около женских хижин и последовали за Актой, рассчитывая получить свою долю пива. Вскоре Юна услышала рык шамана, которого запах пива всегда быстро ставил на ноги.

Кахл вернулся к девушкам. Он покачал головой:

– В моём доме такого развращённого чурбана выгнали бы вон.

Сион ощутила укол этого нового оскорбления.

– Мальчики живут с мужчинами в мужской хижине. Это – место мудрости, где мальчики учатся быть мужчинами. И у каждого мужчины есть маленький дом для его жены, дочерей и сыновей-младенцев. Так мы живём. Так мы жили всегда.

– Так могли жить вы, но не я, – прямо сказал Кахл.

Юна поняла, что эти слова задели её любопытство.

Единственное, что все знали о новых людях, помимо их изумительной способности делать пиво, было то, что их было много, очень много. Некоторые из женщин шептались, что у чужаков не отвергали ни одного ребёнка – ни одного, никогда. И именно поэтому их было так много, хотя никто и представить себе не мог, как они могли прокормиться. Возможно, в их долинах и низменностях животные всё ещё бегали большими стадами, так же, как это было в давно минувшие дни – в дни, ставшие легендами.

– Кого? – тихо спросила Сион.

– Что «кого»?

– Акта сказал: «Возьми её». Это кого?

– Ну, его жену, – ответил Кахл. – Пепуле. А-а-а. Понятно, почему ты поинтересовалась. Акта – не твой отец, но Пепуле – твоя мать, верно? – он усмехнулся и стал пристально и холодно разглядывать Юну. – Это добавит остроты. Когда я её нагну, я буду думать о тебе, малышка.

– Пепуле носит ребёнка, – холодно сказала Сион.

– Знаю, – оскалился он. – Они мне нравятся такими. Эти большие животы, верно?

Его холодный, расчётливый и пристальный взгляд снова переключился на Юну. Затем он взял щепотку толчёного зерна из её ступки и зашагал к хижине их матери.

Раздосадованная, охваченная неопределённым страхом, Юна оставила мужчин наедине с их питьём. Она вышла за пределы селения вместе со своей бабушкой Шеб. Шеб, которой исполнилось уже почти шестьдесят, двигалась с осторожностью, но за свою долгую жизнь ей удалось избежать травм и серьёзных болезней, и она была ещё достаточно расторопной.

Люди жили на высоком плато. Земля была сухой, плоской, почти безликой. Растительность цеплялась за землю и глубоко запускала в неё корни в поисках воды. Были здесь и ручьи, и реки, но это были лишь струйки воды, которые текли среди величественных берегов; они выглядели жалкими, заморёнными остатками, пережитком эпохи, которая явно ушла.

Голые, с мотками верёвок и маленькими копьями с каменными наконечниками, женщины переходили с места на место, устанавливая и проверяя западни для мелкой дичи, которая составляла основную часть рациона людей. Они бы очень удивились, увидев могучие стада гигантских травоядных, за которыми некогда следовали Яхна и её люди, хотя в их народных сказках говорилось о более изобильных временах в прошлом.

– Почему люди пьют пиво? – недовольно спрашивала Юна. – Это делает их уродливыми и глупыми. И они должны идти к этому скользкому типу Кахлу. Если они пьют пиво, они должны делать своё собственное. Они оставались бы такими же глупыми, но, по крайней мере, Кахл держался бы подальше.

Шеб вздохнула:

– Это не так просто. Мы не умеем делать пиво. И никто не знает, как – даже шаман. Это тайна, которую люди Кахла держат при себе.

– Когда люди глупеют, они не могут охотиться. Всё, о чём они думают – это пиво. Это всё, что они видят.

Шеб покачала головой:

– Не буду спорить с тобой, с ребёнком. Мой отец никогда не пил пиво – в те дни мы никогда не слышали о пиве – и он был прекрасным охотником. Теперь смотри. Рядом кролик.

Юна послушно изучила частицы кроличьего помёта, надавив на них, чтобы узнать, насколько свежим он был. Она ужасно хотела поговорить о Тори.

Но у Шеб была своя тема для разговора.

– Я помню, когда была в твоём возрасте, – говорила она. – Как-то пошёл такой дождь, как будто небо раскололось, и он шёл день за днём. Земля превратилась в грязь, и мы все вязли в ней по колено. И вода заполнила всю эту долину – не грязная струйка, которую ты видишь сейчас, а от берега до берега. Видишь, где был порог воды?

И, да, приглядевшись, Юна могла увидеть, что берег подвергся эрозии намного выше нынешнего уровня воды.

Ну и что из того? Юна рассеянно почесала живот. Рассказы её бабушки о великих ливнях, о земле, превращённой в грязь, о взрывном расцвете жизни после них напоминали фантастическое видение шамана. Для неё они не значили ничего. Что могли означать дождь и реки по сравнению с растущим комочком внутри неё?

Бабушка отвесила ей затрещину. Юна вздрогнула от испуга. Шеб нахмурилась, отчего её морщины стали глубже.

– Это заставит тебя слушать меня, глупый ребёнок. Я помню, как это было, когда дожди пришли в последний раз. Я помню, как мы справились с этой бедой. Как мы переселились на более высокое место. Как мы пересекли реку. Всё помню. Возможно, я не доживу до того времени, когда увижу, что дожди пойдут снова, как это было раньше, но, возможно, ты доживёшь. И тогда всё, что я рассказала тебе сегодня, поможет тебе остаться в живых.

Юна знала, что она была права. О стариках активно заботились: перед тем, как умерла мать самой Шеб, Юна видела, что Шеб пережёвывала ей еду до мягкости и сплёвывала в её чашу. В этом обществе, лишённом письменности, старики были библиотеками мудрости и опыта. И теперь она была настроена заставить свою внучку слушать.

Но сегодня у Юны совершенно не было настроения для урока послушания. Она пробовала отворачиваться, не слушаясь и обижаясь, но она не выдержала свирепого взгляда Шеб.

– Ох, Шеб…

Слёзы нахлынули внезапно и легко; она уткнулась головой в плечо Шеб и позволила своим слезам падать на сухую землю.

– Расскажи мне. Случилось что-то плохое?

Шеб серьёзно выслушала всё, что Юне пришлось рассказать. Она спрашивала по существу: кто был отцом, как он сошёлся с ней, или же она с ним, почему захотела признаться сейчас. Похоже, что больше всего она была недовольна тем, что всё это было ребяческой ошибкой. В ответ на отчаянный вопрос Юны – «Шеб, что я должна делать?» – по крайней мере, на данный момент Шеб не говорила ничего. Но Юна подумала, что она уже видела своё будущее в строгих и грустных чертах лица Шеб.

Но вдруг со стороны деревни послышался резкий вопль. Юна схватила бабушку за руку и помогла ей побыстрее идти к дому.

Оказалось, что у Пепуле, матери Юны и дочери Шеб, начались преждевременные роды.

Вбежав в лагерь вместе с Шеб, Юна увидела поставщика пива Кахла, который уходил на восток, обратно в свой загадочный дом. Держа в руке мешок с товарами, он не обращал внимания на крики рожающей женщины, с которой он возлежал всего лишь этим утром, и Юна посмотрела ему вслед с бессильной враждебностью.

В хижине Пепуле собрались Сион и другие родственницы. Юна поспешила к боку Пепуле. Измождённые, полные боли глаза Пепуле обратились в сторону дочери, и она схватила Юну за руку. Юна увидела на плече матери синяк, оставшийся от сжимавшей его мужской ладони.

Как всегда в таких случаях, женщины положили деревянную раму, за которую ухватилась Пепуле, сев на корточки. Тем временем другие смачивали землю под телом Пепуле, чтобы сделать её мягче, и выкапывали рядом неглубокую ямку. Стоял сильный запах рвоты и крови.

До этого Юна присутствовала и помогала при многих родах, но она никогда прежде не принимала близко к сердцу эту сильнейшую боль, ведь теперь она несла внутри себя собственное маленькое бремя.

По крайней мере, эти роды прошли быстро. Ребёнок легко выпал в руки одной из сестёр Пепуле. Быстрым и уверенным движением она перерезала пуповину младенца, перевязала её полосой сухожилия и стерла околоплодные воды кусочком шкуры. Потом старшие женщины, и Шеб среди них, обступили ребёнка, пристально изучая его, дотрагиваясь до его рук, ног и лица.

Юна испытала внезапный, неожиданный прилив радости.

– Это мальчик, – сообщила она Пепуле. – Он прекрасно выглядит…

Мать бросила на неё пристальный взгляд; её лицо не выражало эмоций. Потом она отвернулась. Юна поняла, что бормотали женщины, собравшиеся вокруг ребёнка; некоторые из них неодобрительно поглядывали на Юну.

И теперь Юна увидела, чем они занимались. Они положили ребёнка на землю, и он лишь слабо двигал руками в воздухе. Юна видела, что у него были пряди белокурых волос, прилипшие к голове из-за околоплодных вод. Сестра Пепуле взяла палку. Она столкнула ребёнка в яму, которую выкопали женщины, словно зарывала кусок испорченного мяса. Потом женщины начали зарывать яму. Первая земля упала на недоумённое лицо ребёнка.

– Нет! – Юна бросилась вперёд.

Шеб с удивительной силой схватила её за плечи и толкнула в спину.

– Это нужно было сделать.

Юна вырывалась.

– Но он здоров.

– «Это», – произнесла Шеб. – Не «он». Только людей можно называть «он», а этот ребёнок – ещё не человеческое существо, и никогда им не будет.

– Но Пепуле…

– Взгляни на неё. Взгляни, Юна. Она не страдает, не печалится. Так всё и происходит. Она ещё ничего не чувствует по отношению к ребёнку в эти первые мгновения, когда должно быть принято решение. Если бы это должно было жить, зваться «он», то между ними бы крепла связь. Но связи между ними нет, и уже никогда не будет.

Всё шло своим чередом.

Пепуле закашляла. Она выглядела измотанной – больной. Юна думала о Кахле, который был с её матерью всего лишь несколько часов назад, и подивилась тому, сколько грязи он принёс с собой.

Шеб ещё разговаривала с ней.

Наконец, Юна опустила голову.

– Но ребёнок здоров, – прошептала она. – Он здоров.

Шеб вздохнула.

– Ах, видите ли, ребёнок? Мы не сможем прокормить его, даже если он здоров. Сейчас не время для ребёнка – во всяком случае, не для Пепуле.

– А я? – подняла голову и прошептала Юна. – Что случится со мной? И что с моим ребёнком?

Глаза Шеб помрачнели.

Юна развернулась и покинула хижину, в которой воняло дерьмом, кровью и бесполезным молоком.

Две сестры сидели и перешёптывались в углу маленького укрытия, которое они построили для себя, словно дети.

Юна рассказала Сион обо всём.

– Мне нужно уйти, – сказала она. – Вот и всё. Я знала об этом в тот момент, когда они столкнули ребёнка в ту яму. Пепуле сильна и опытна в делах, где я ещё сама ребёнок. А Акта, при всей своей пьяной дури, по-прежнему рядом с ней. Тори даже не знает, что мой ребёнок – от него. Если её ребёнка сбросили в яму, что же сделают с моим?

В пыльном полумраке Сион покачала головой.

– Тебе не следует говорить, как ты говоришь. Шеб была права. Это ещё не был человек – до тех пор, пока не получит имя.

– Они его убили.

– Нет. Они не могли позволить этому жить. Потому что, если бы всем младенцам позволяли жить, еды бы просто не хватило, и это убило бы нас всех. Ты же должна это понимать. Тут уже ничего не поделать.

Это была древняя мудрость, которую вдолбили им в голову с самого рождения – эхо десятков тысяч лет человеческого существования. С этим пришлось столкнуться Йоону и Леде. Так было у людей Руда. Такую цену приходилось платить. Но для некоторых детей в каждом поколении эта цена была слишком высокой.

– Мне всё равно, – ответила Юна.

Сион коснулась руки сестры.

– Ты не можешь уйти. Ты должна родить здесь. Пусть женщины придут к тебе. И если они решат, что сейчас не время…

– Но я не похожа на Пепуле, – печальным голосом сказала Юна. – И не смогу смириться с этим. Я просто уверена.

Она взглянула в помрачневшее лицо своей сестры.

– Разве со мною что-то не так? Разве я не такая же сильная, как наша мать? Я чувствую, будто люблю моего ребёнка даже сейчас, так же крепко, как Пепуле когда-то любила тебя или меня. Я знаю, что, если они заберут «это» у меня, то мне придётся отправиться в яму следом, потому что я не смогу жить.

– Не говори так, – ответила Сион.

– Я уйду утром, – произнесла Юна, пытаясь заставить свой голос звучать увереннее. – Возьму копьё. Это всё, что мне нужно.

– Куда же тебе идти? Ты не сможешь жить в одиночку – и уж точно не с ребёнком на груди. И везде, куда ты пойдёшь, люди прогонят тебя камнями. Ты это знаешь. Мы сделали бы то же самое.

Но есть одно место, подумала Юна, где люди, по крайней мере, не такие, где они, возможно, не убивают своих младенцев, где люди могут и не прогнать меня.

– Идём со мной, Сион. Пожалуйста.

Сион отступила, вытирая глаза:

– Нет. Если ты хочешь себя убить, то я… я уважаю твой выбор. Но я не пойду с тобой умирать.

– Тогда мне больше нечего тебе сказать.

Держа в руках лишь копьё и копьеметалку, одев простое платье-рубаху из дублёной козлиной шкуры, она легко бежала трусцой. Она двигалась быстро, несмотря на непривычное бремя в своём животе.

Земля была настолько сухой, что отпечатки следов Кахла выглядели свежими. В разных местах она находила его следы – наполовину высохшие пятна мочи на камнях, свёрнутые колбаски дерьма – охота на поставщика пива оказалась простым делом. Даже вдали от деревни, дальше, чем обычно заходили охотники, земля была пуста.

После времён Яхны лёд вновь отступил, закрепившись в своей арктической цитадели. Сосновые леса выдвинулись на север, заставляя зеленеть земли, прежде занятые тундрой. И по всему Старому Свету люди расселялись из своих убежищ, где они пережили великую зиму – из очагов относительного тепла на Балканах, Украине, в Испании. Их дети стали быстро заселять обширные безлюдные просторы Европы и Азии.

Но всё пошло совсем не так, как в прошлый раз, когда отступили льды.

В Австралии потребовалось всего лишь пять тысяч лет со времени первых шагов Эйана, чтобы произошло масштабное истребление мегафауны – огромных кенгуру, рептилий и птиц. Теперь всюду, где проходили люди, события разворачивались по сходному сценарию.

В Северной Америке обитали наземные ленивцы размером с носорога, гигантские верблюды, бизоны с остроконечными рогами, расстояние между кончиками которых было больше размаха рук человека. Эти массивные существа были добычей мускулистых ягуаров, саблезубых тигров, ужасных волков с зубами, способными разгрызать кости, и страшных короткомордых медведей. Американские прерии выглядели как равнина Серенгети в Африке в более поздние времена.

Когда первые люди перешли из Азии на Аляску, это фантастическое собрание видов резко обеднело. Семь из десяти крупных видов животных исчезли за считанные века. Были истреблены даже местные лошади. Многие из выживших существ, такие, как овцебык, бизон, лось и благородный олень, были, как и люди, иммигрантами из Азии, и они уже успели пройти долгий курс выживания в мире, принадлежащем людям.

Точно так же в Южной Америке, едва люди прошли по Панамскому перешейку, оказались уничтоженными восемь из десяти крупных видов животных. То же самое случилось на великих равнинах Евразии. Ушли в небытие даже мамонты. Все крупные животные исчезали, словно туман.

Ущерб не всегда соотносился с размерами занимаемой территории. В Новой Зеландии, где не было никаких млекопитающих, кроме летучих мышей, по капризу эволюции роль млекопитающих играли другие существа, в частности, птицы. Вместо кроликов там жили нелетающие гуси, вместо мышей – мелкие певчие птицы, вместо леопардов – гигантские орлы, и семнадцать разных видов моа, гигантских нелетающих птиц, которые стали жутковатыми птичьими аналогами оленей. Эта уникальная фауна, больше похожая на инопланетную, была уничтожена уже через несколько сотен лет после поселения там людей – не только самими людьми, но ещё и существами, которых они привезли с собой, в особенности крысами, которые опустошали гнёзда наземных птиц.

Все эти животные находились под давлением быстро меняющихся климатических условий в конце эпохи оледенения. Но многие из этих древних групп и раньше переживали множество изменений такого рода. На сей раз отличие состояло в присутствии людей. Великого блицкрига не было. Зачастую люди были довольно неумелыми в роли охотников, и крупная дичь составляла лишь часть их рациона. Многие сообщества, вроде народа Яхны, полагали, что они причиняют лишь минимальный ущерб животным. Но, оказывая на животных воздействие в то время, когда они были наиболее уязвимы, путём избирательного уничтожения молодняка, разрушения среды обитания, изъятия ключевых компонентов пищевых цепочек, которые поддерживали существование сообществ живых существ, они наносили огромный ущерб. Лишь в Африке, где животные эволюционировали бок о бок с людьми и успели приспособиться к их соседству, сохранялось отдалённое подобие древнего плейстоценового разнообразия жизни.

Замороженный рай Руда давно пропал. Налицо было отвратительное опустошение, оставляющее после себя мир, похожий на пустую гулкую комнату, по которому, словно пребывая в замешательстве, бродили люди, быстро забывающие даже о самом существовании крупных экзотических животных и других видов людей.

Конечно, люди по-прежнему жили охотой и собирательством. Но охотиться на оленей и кабанов в лесах оказывалось намного труднее, чем устраивать засаду на северных оленей, переплывающих реки в открытой степи. После вымирания жизнь обеднела по сравнению с тем, какой она была в прошлом – качество пищи было хуже, а свободного времени было меньше. Культура разных народов фактически вырождалась в мировом масштабе, постепенно упрощаясь.

Как всегда, оказавшись на самом дне, они понимали, что что-то было не так. Но теперь они столкнулись с давлением новых обстоятельств.

Юна провела в пути всего лишь полдня, когда догнала Кахла. Он растянулся в тени разрушенного песчаникового обрыва и жевал корень. Мясо и изделия из ракушек и кости, которые ему давали люди, были разбросаны по земле рядом с ним.

Он наблюдал, как она подходит к нему, и его глаза ярко блестели в тени.

– Ага, – вкрадчиво произнёс он. – Маленькая золотая головка.

Она не поняла слово «золотая». Подойдя к нему, она остановилась, испуганная его суровым взглядом.

Он неуклюже поднялся на ноги. Его живот, затянутый в кожаную рубаху, напрягся.

– Какой у нас пугливый кролик! – произнёс Кахл. – Смотри, ты проделала весь этот путь, чтобы отыскать меня, и не пошла никакой другой тропой. И я вижу, что, несмотря на то, что я тебе неприятен, ты всё же не убегаешь. Так почему же ты здесь?

Юна стояла неподвижно, глядя прямо на него. Её мысли смешались в кучу, на неё будто упала большая скала, вдавив её в землю. Хотя она проигрывала эту встречу в голове – представляя себе, как держит ситуацию под контролем и сама задаёт вопросы – всё шло далеко не так, как она планировала.

– Не отвечаешь? – спросил он. – Понятно, почему. Ты чего-то хочешь от меня.

Он подошёл к ней, и его пристальный взгляд скользнул по её телу.

– Вот так я и живу. Все чего-то хотят. И если я сумею понять, чего же именно, то смогу заставить кого угодно сделать то, что мне нравится.

– Как Акта хочет пива, – выдавила она из себя.

– И ты туда же, – усмехнулся он. – Хорошо. Итак, как и Акта, ты от меня чего-то хочешь. Но ты этого не получишь, маленькая девочка, пока не поймёшь, что я мог бы захотеть получить от тебя.

Он обошёл вокруг неё и позволил кончикам своих пальцев скользнуть по её ягодицам.

– Тощая ты, не по моему вкусу. Худая. Всё это из-за того, что гоняешься за дикими козами, полагаю, – он зевнул, потянулся и посмотрел вдаль. – Честно говорю, детка, я истёр себе член, нагибая твою жирную мамашу.

Повинуясь импульсу, она задрала свою рубаху, выставив живот.

Он восхищённо провёл рукой по её коже, ощущая выпуклость. Поверхность его ладони была на удивление мягкой, без мозолей.

– Ладно, – произнёс он, тяжело выдохнув. – Я знал, что ты в чём-то не такая. Мне нужно быть сообразительней. А что касается тебя, я лишь намекну. Моя странная страсть к беременным свиноматкам; моя единственная слабость…

Он почесал подбородок.

– Но я по-прежнему не знаю, чего хочешь ты. Вряд ли я поверю, что тебя прельщает мысль о моём жирном пузе на твоей спине…

– Ребёнок, – выпалила она. – Убит ими.

– Какой ребёнок? А, твоей мамы. Они не позволили бы ей содержать своего детёныша, верно? Я знаю, что вы, животные, так поступаете – убиваете собственное потомство. Некоторые говорят, что вы лакомитесь нежными маленькими телами, – он продолжал изучать её, размышляя. – Думаю, мне всё ясно. Если ты родишь своего ребёнка, они и его заберут. И именно поэтому ты побежала за таким жадным негодяем, как я – чтобы спасти своего будущего ребёнка.

Его выражение на миг смягчилось, и она подумала, что вызвала у него симпатию.

– Они говорят… – пробормотала Юна.

– Что же?

– Они говорят, что в том месте, откуда ты, младенцев не убивают.

Кахл пожал плечами.

– У нас много еды. Мы не должны тратить целый день, бегая за кроликами, как делают твои люди. Именно поэтому мы не должны убивать наших детей.

Она была удивлена тем, как могло случиться такое чудо: действительно, у людей Кахла должен быть могучий шаман.

Но это краткое озарение на лице Кахла уже рассеялось, сменившись своего рода отчаянной жадностью. Он подошёл к ней, схватил её грудь и сильно сжал; она заставляла себя не вскрикивать.

– Если ты идёшь со мной, тебе придётся трудно. То, как мы живём… – он махнул рукой по открытой равнине, – … очень отличается от всего этого. Больше, чем ты можешь себе представить. И ты должна будешь делать всё, как я скажу. Вот как всё будет.

Юна чувствовала запах его дыхания. Она закрыла глаза, чтобы не видеть его рябого лица, похожего на луну. Это был момент, когда нужно принять решение – она знала это. Ещё можно было развернуться и убежать домой. Но тогда её ребёнок был бы обречён. Если бы Акта и Пепуле узнали об этом, они могли бы даже попробовать выбить «это» из её живота.

– Я сделаю, что ты скажешь, – торопливо сказала она. Что могло быть хуже этого?

– Хорошо, – сказал он, и его дыхание стало быстрым и жарким. – Теперь перейдём ближе к делу. Становись на колени.

Так всё и началось – там, в грязи. Юна была благодарна за то, что никто из тех, кого она знала, не мог её увидеть.

II

Кахл заставил её нести его груз мяса, мешок полуизжёванных корней и пустой бурдюк из-под пива. Он сказал, что эта дорога ведёт к его дому. Ей не было тяжело – мясо было просто длинной связкой мелкой дичи, которую её люди принесли днём раньше – но Юне казалось очень странным идти следом за Кахлом с мясом, висящим у неё на плече, пока он важно шагал впереди, неумело размахивая её копьём.

Вскоре они ушли далеко за границы знакомых ей мест. Её сильно пугала мысль о том, что она зашла в земли, по которые, вероятно, никогда не ступал ни один из её предков; глубоко укоренившиеся табу, подкреплённые вполне обоснованным опасением смерти от рук чужаков, боролись против её стремления продолжать путь. Но она продолжала идти, поскольку у неё не было выбора.

Они должны были провести одну ночь под открытым небом. Кахл привёл её к укрытию в скальном обрыве – к каменной нише, которую он сам явно использовал ранее, потому что Юна увидела множество неприятных следов его пребывания. Кахл не позволил ей ни съесть хотя бы кусочек его мяса, ни даже поохотиться, чтобы добыть ещё. Очевидно, он не настолько сильно доверял ей. Но он дал ей несколько тонких корней с неприятным вкусом, которые нёс с собой.

Когда опустилась темнота, Кахл снова воспользовался ею. Его грубое совокупление заставило казаться подростковую возню с Тори полной нежности. Но, к её облегчению, Кахл закончил свои дела быстро – в тот день он уже растратил свой запас, поэтому, скатившись с неё, он быстро заснул.

Юна массировала покрытые синяками бёдра, оставшись наедине с собственными мыслями.

Утром они стали спускаться с высокого, сухого плато в широкую долину. Эта земля была гораздо зеленее; трава росла густо, и она сумела различить голубую ниточку медленно текущей реки, и деревья, растущие зелёной лентой вдоль её берегов. Это было бы хорошее место для жизни, подумала она – лучше, чем засушливые земли наверху. Здесь должно быть много дичи. Но, пока они продолжали спускаться, Юна мельком заметила лишь кроликов, мышей и птиц. Не было никаких признаков присутствия крупных животных, ни одного из их характерных следов.

Наконец, она разглядела широкий коричневый шрам ближе к берегу реки. Сразу в дюжине мест поднимался дым, и она заметила движение, бледных извивающихся существ, словно личинок мух в ране. Но этими личинками были столпившиеся люди, уменьшенные большим расстоянием.

Постепенно она поняла. Это был город: огромное, обширное поселение. Юна была потрясена. Она никогда не видела, чтобы люди собирались в таком количестве. Пока они двигались дальше, в глубине её сердца поселился страх.

Ещё до того, как они добрались до поселения, им начали встречаться люди.

Они все выглядели низкорослыми, темнокожими и согнутыми, и носили грязную одежду. И мужчины, и женщины, и дети вместе работали на участках земли. Юна никогда не видела ничего подобного. В одном месте они наклонились над землёй и грубо скребли голую почву каменными инструментами, укреплёнными в дереве. Чуть подальше был луг, поросший травой – ничем, кроме травы – и здесь люди тянули стебли травы, обрывая семена и собирая их в корзины и чаши. Некоторые из них провожали её взглядами, проявляя сдержанное любопытство.

Кахл увидел, что она смотрит по сторонам.

– Это поля, – сказал он. – Вот, как мы кормим наших детей. Видишь? Очищаешь землю. Сеешь семена. Убиваешь сорняки, пока растут съедобные растения. Собираешь свой урожай.

Она с трудом пыталась понять смысл сказанного: было слишком много незнакомых слов.

– А где ваш шаман?

Он рассмеялся.

– Наверное, мы все шаманы.

Они миновали ещё одну открытую область – ещё одно «поле», как назвал его Кахл – где за загородкой из деревянных кольев и ежевики содержались козы. Заметив, что приближаются Кахл и Юна, козы с блеянием подбежали к загородке, вытягивая шеи. Они хотели есть – Юна сразу это увидела. Они съели всю траву в том месте, где их держали, и хотели освободиться, чтобы пойти искать пищу в долине и на холмах. Она понятия не имела, почему люди держали их взаперти.

Они дошли до самой нижней части долины. Трава пропала, сменяясь перемешанной грязью, в которой было много фекалий и мочи – отходов жизнедеятельности людей, только что сваленных здесь. Это должно быть похоже на жизнь на огромной мусорной куче, подумала она.

Наконец, они добрались до самого поселения. Хижины были очень прочными и основательно построенными на каркасах из стволов деревьев, вбитых в грязную землю и обмазанных грязью и соломой. В их крышах были отверстия, и из многих поднимался дым – даже сейчас, в середине дня. Хижины как хижины. Но их было много, очень много, настолько много, что она даже не могла их сосчитать.

И повсюду были люди.

Они носили странную, плотно сшитую, покрывающую всё тело одежду, какую любил носить Кахл. Они все были ниже её ростом, и мужчины, и женщины, а их тёмная кожа была покрыта рябью и рубцами. Многие из женщин несли огромную поклажу. Была одна маленькая женщина, согнувшаяся под большим мешком; мешок был привязан к её лбу, и, похоже, он должен весить больше, чем она сама. В противоположность ей, мужчины, видимо, редко носили больше того, что могли удержать в руках.

Юна никогда в своей жизни не видела так много людей, и тем более – столпившихся в таком небольшом месте. Несмотря на то, что она видела поля, она по-прежнему не представляла себе, как такая огромная куча народа могла прокормить себя; конечно, они должны были вскоре распугать всю дичь и сожрать все съедобные растения в округе. И всё же она видела разделанные туши, сложенные рядом с одной хижиной, и корзины зерна возле другой.

И здесь было много детей. Некоторые из них увязались за Юной, дёргая её за рубаху и таращась на её светлые волосы. Получается, хотя бы это оказалось правдой: здесь действительно было больше детей, чем могла когда-либо позволить себе содержать её собственная община. Но у многих детей были кривые кости, рябая кожа и побуревшие зубы. Некоторые из них были худыми, и даже обладали вздутыми от недоедания животами.

Мужчины толпились вокруг Кахла и Юны, треща на своём непонятном языке. Похоже, что они поздравляли Кахла, словно он был охотником, который вернулся домой с дичью. Когда мужчины поглядывали на неё, она видела, что их зубы были в плохом состоянии – такими же плохими, как у Кахла.

Внезапно у неё сдали нервы. Слишком много людей. Юна отпрянула, но они шагнули за ней, подступая всё ближе, а дети щипали её желтоватые волосы и вопили. Она стала паниковать, задыхаясь. Ей очень хотелось увидеть хоть клочок зелени, но зелени вокруг не было – лишь фекально-бурый цвет навозной кучи. Мир завертелся вокруг неё. Юна упала, беспомощно роняя мясо Кахла в грязь. Она расслышала гневный вопль Кахла. Но дети и взрослые по-прежнему шумели вокруг, глазея на неё и смеясь.

Юна медленно и неохотно приходила в себя.

Её занесли внутрь одной из хижин. Она лежала на полу, на спине. Ей был виден дневной свет, проникающий через трещины и швы в крыше.

И Кахл снова был на ней, ритмично двигающийся и тяжёлый. В его дыхании она ощущала лишь запах пива.

В хижине были другие люди, движущиеся в тусклом полумраке и болтающие на языке, который она не могла понять. Было много детей разного возраста. Ей стало интересно, все ли они были детьми Кахла. К ним подошла женщина. Она была низкорослой, как все остальные, и худой; у неё было дряблое и морщинистое лицо, а чёрные волосы были уложены вокруг лица. Женщина несла чашу, полную какой-то жидкости. Она выглядела старше, чем Юна.

Мясистая ладонь Кахла плотно, до боли сжала её челюсти.

– Смотри на меня, свиноматка. Смотри на меня, не на неё.

И он продолжил свои движения, ещё сильнее, чем до этого.

На рассвете черноволосая женщина – которую, как оказалось, звали Гвереи – пришла, чтобы разбудить Юну пинком под зад. Юна поднялась с грубой, грязной подстилки, которую ей дали, силясь не задохнуться в спёртом воздухе, где стояла тяжёлая вонь пота и кишечных газов.

Женщина что-то затараторила Юне, указывая на очаг. Потом, раздражённая непониманием Юны, она выскочила из хижины. Она вернулась с толстым чурбаком, который бросила в огонь. Расталкивая детей со своего пути, женщина раскрыла яму в земле, в которой было много белых предметов волнистой формы. Вначале Юна подумала, что это, возможно, грибы. Но женщина откусила кусок от одного из них, и разломила другие, пригоршнями бросая их шумящим детям.

Она бросила кусок этой белой штуки Юне. Юна осторожно попробовала её. Она была мягкой и безвкусной; ощущение было такое, словно кусаешь дерево. И ещё она была грубой, с твёрдыми частичками внутри, которые тёрлись об её зубы. Но она ничего не ела с момента своей последней остановки с Кахлом на высокой равнине, и её мучал голод. Поэтому она проглотила пищу так же охотно, как это делали дети.

Это был её первый кусок хлеба, хотя пройдёт ещё много дней, прежде чем она узнает его название.

Пока они ели, Кахл храпел на своей подстилке. Юне казалось странным, что он предпочитал оставаться с женщинами, но здесь не было видно никакой мужской хижины.

Когда они поели, Гвереи повела её с собой из города, и они направились вверх по склону долины, к открытым местам на дальней стороне. Они шли молча, потому что в их языках не было ни одного общего слова: Юна оказалась окружённой стеной непонимания. Но она почувствовала облегчение, уже просто покинув огромный человеческий муравейник, которым был город.

Вскоре к ним присоединились другие женщины, дети старшего возраста, и несколько мужчин. Они шли по колеям, выбитым в земле ногами бесчисленных людей. Некоторые из женщин глазели на Юну с любопытством – а мужчины оценивающе – но они выглядели уставшими ещё до того, как их день успел начаться. Её интересовало, куда они все шли. Никто не нёс никакого оружия – ни копий, ни силков, ни западней. Они даже не искали следы или помёт, какие-то иные приметы, указывающих на то, что здесь были животные. Они даже не приглядывались к земле, на которой жили.

Наконец, она пришла на открытые пространства, которые видела вчера – на поля. Гвереи привела её на одно из этих полей, где уже работали люди. Гвереи вручила ей инструмент и начала о чём-то быстро говорить ей, помогая себе мимикой, держа кулаки вместе и процарапывая в воздухе воображаемые борозды.

Юна осмотрела инструмент. Он был похож на топор с каменным колуном, закреплённым на деревянной рукояти с помощью сухожилий и смолы. Но он был большим и явно слишком тяжёлым, чтобы использовать его как топор, а изогнутое каменное лезвие сделало непрактичным его использование даже в качестве колющего копья. Пока Гвереи вопила на неё со всё большим разочарованием, она лишь смотрела на неё в ответ.

Наконец, Гвереи была вынуждена показать ей. Она наклонилась над землёй, сжимая инструмент, и вонзила лезвие глубоко в землю. Потом она попятилась назад, на прямых ногах и наклонившись, протаскивая лезвие сквозь землю. Она оставила в земле борозду глубиной в ладонь.

Юна видела, что другие люди делали то же самое, что и Гвереи, тянули свои изогнутые топоры сквозь землю. Она вспомнила, что видела, как люди делали это вчера. Это была такая простая задача, что с ней справился бы и ребёнок, если бы ему хватило сил. Но это была тяжёлая работа. Процарапав борозды длиной всего лишь в несколько шагов, они все хрипло дышали, а их лица покрывал слой пота и грязи.

Юна по-прежнему понятия не имела, зачем они это делали. Но она взяла у Гвереи инструмент и вонзила лезвие в землю. Потом она согнулась, как это делала Гвереи, и тянула его за ручку назад, пока не процарапала борозду в точности как у Гвереи. Одна женщина иронично похлопала.

Юна вернула инструмент Гвереи.

– Я это сделала, – сказала она на своём собственном языке. – Что теперь?

Ответ оказался простым. Она должна была снова проделать то же самое, немного в стороне. И ещё одну за ней. Она, и остальные люди здесь не должны были делать ничего другого – только процарапывать эти отметины в земле.

Целый день.

И как можно было сравнивать это умение рыться в земле даже с самой простой охотой, установкой силков на кролика? Неужели у этих людей не было ни ума, ни духа? Но, возможно, это было частью того волшебства, которым пользовались шаманы, чтобы творить эти кучи еды, это изобилие, которое позволяло им собираться огромным кишащим роем и усеивать землю детьми. И, кроме того, напомнила она себе, здесь она была чужой, и она должна была изучить, как живёт Гвереи – и никак иначе.

Поэтому она согнулась и занялась скучной, монотонной работой. Но прежде, чем солнце поднялось ещё выше, она уже хотела сбежать от этой скуки, чтобы бегать по высокой равнине. А после того, как она целый день принуждала своё тело – машину, прекрасно приспособленную для ходьбы, бега и бросков – выдерживать эту монотонную и трудную работу, боль стала настолько всепоглощающей, что единственное, чего ей хотелось – чтобы она прекратилась.

На следующий день её взяли на другое поле и заставили заниматься той же унылой обработкой почвы. И в последующий день было то же самое.

И через день.

Это было земледелие: пусть примитивное, но земледелие. Этот новый образ жизни никогда не планировался. Он просто возник – шаг за шагом.

Ещё во времена жизни Камешка, даже до того, как появился человек современного типа, люди собирали дикие растения, которые они ценили, и уничтожали другие, которые конкурировали с ними за ресурсы. Одомашнивание животных также началось случайно. Собаки учились охотиться вместе с людьми, и получали за это награду. Козы учились следовать за группами людей, привлечённые отбросами, которые они оставляли за собой – а люди, в свою очередь, учились использовать коз для получения не только мяса, но и молока. На протяжении сотен тысяч лет происходил бессознательный отбор тех видов растений и животных, которые были самыми полезными для людей. Теперь отбор стал сознательным.

Всё началось в долине недалеко отсюда. В течение многих веков люди, жившие там, наслаждались устойчивым потеплением климата и богатым рационом, состоявшим из плодов, орехов, дикого зерна и дичи. Но затем внезапно наступил более сухой и холодный период. Леса отступили. Природные источники пищи начали исчезать.

Поэтому люди сосредоточили своё внимание на зерновых растениях, которые были более привлекательными для них – с крупными семенами, которые было легко очистить от покровов, и с неломкими стеблями, которые удерживали все семена вместе – и попробовали обеспечить их рост за счёт менее желательных растений вокруг них.

Ещё одним из первых успешных шагов был горох. Стручки дикого гороха вскрывались, разбрасывая горошины по земле, чтобы они могли прорасти. Люди предпочитали случайных мутантов, стручки которых не могли лопаться, потому что их было значительно легче собирать. В дикой природе такой горох был бы не в состоянии прорасти, но он процветал, пользуясь человеческим вниманием. Также среди фаворитов были такие же не разбрасывающие семена разновидности чечевицы, льна и мака.

И таким путём, распространяя семена предпочитаемых ими растений, и устраняя те растения, которые не пользовались их благосклонностью, люди начали селекцию. Растения начали очень быстро приспосабливаться. Всего лишь за столетие начали появляться хлебные злаки с более крупным зерном – такие, как рожь. Некоторые растения предпочитали за семена большего размера, как, например, подсолнечник, а другие – за небольшой размер их семян, как банан, у которого плод стал целиком съедобным, вообще без семян. Некоторые гены, которые когда-то были даже летальными, теперь оказывались благоприятными, вроде гена невскрывающихся плодов у гороха.

Первые сеятели ржи не стали оседлыми немедленно. Какое-то время они по-прежнему собирали в природе свою основную пищу наряду с получением скудных урожаев. Новые поля служили надёжными кладовыми, ставившими заслон голоду в трудные времена: как и все прочие новшества, земледелие выросло из опыта, который предшествовал ему.

Но новое культивирование оказалось настолько успешным, что вскоре они посвятили ему всю свою жизнь. Очень многое из того, что росло в дикой природе, было несъедобным; девять десятых из того, что мог вырастить фермер, можно было съесть. Именно так эти люди смогли позволить себе иметь много детей; именно это кормило огромный муравейник, в который превратился город.

Это была самая фундаментальная революция в жизни гоминид с тех пор, как Homo erectus покинул лес и перешёл к жизни в саванне. По сравнению с этим фазовым сдвигом весь прогресс будущего, вплоть до генной инженерии, был лишь деталями. Вплоть до момента исчезновения самих людей с лица Земли не случилось второго столь же существенного изменения.

Но сельскохозяйственная революция не сделала Землю раем.

Сельское хозяйство подразумевало труд: бесконечный, тяжёлый труд до ломоты в костях каждый день. Когда земля была очищена от всего, кроме того, что хотели вырастить люди, они должны были делать всю работу, которую когда-то делала за них природа: рыхление почвы, борьбу с вредителями, удобрение, прополку. Земледелие означало принесение в жертву всей твоей жизни – твоих умений, радости бега, свободы выбора занятий – во имя тяжкого труда на полях.

И даже та пища, которую они с таким трудом получали от земли, не была полноценной. Когда охотники-собиратели прошлого наслаждались разнообразным рационом с достаточным содержанием минеральных веществ, белков и витаминов, фермеры получали свой хлеб насущный большей частью из богатых крахмалом пищевых растений: они словно обменяли дорогую высококачественную пищу на более обильную, но худшего качества. В результате – и ещё из-за постоянной тяжёлой работы – здоровье у них стало гораздо хуже, чем у их предков. У них были хуже зубы, они страдали от анемии. Локти женщин разрушались из-за постоянной работы по размолу пищи. Люди страдали, значительно увеличилось социальное напряжение, выливавшееся в частые драки и убийства.

По сравнению со своими высокими здоровыми предками, люди фактически усыхали.

А потом начались смерти.

Правдой было то, что здесь матери не должны были жертвовать своими младенцами. Действительно, среди женщин поощрялось заводить детей как можно быстрее, потому что дети удовлетворяли бесконечный спрос на многочисленных работников на полях: к тридцати годам многие из женщин были вымотаны бесконечной тратой сил на выкармливание младенцев и заботу об отнятых от груди детях.

Но там, где много рождается, умирает ещё больше. Юне не потребовалось много времени, чтобы заметить это. Болезни были редким событием среди народа Юны, но вовсе не были редкостью здесь, в этом грязном месте с толпами народа. Их распространение можно было практически увидеть невооружённым глазом, когда люди чихали и кашляли, расчёсывали мокнущие раны, а их понос отравлял источники воды для соседей. И бесчисленные несчастья преследовали самых слабых, самых старых и самых молодых. Многие и многие дети умирали – значительно больше, чем среди народа Юны.

И едва набралась бы горстка людей в возрасте её бабушки. Юна спрашивала себя: что же случалось со всей мудростью, когда старики умирали так легко и так рано?

Дни шли один за другим, одинаковые и бессмысленные. Работа была обычным делом. Но ведь всё здесь было рутинным и одинаковым, день за днём.

Большую часть ночей Кахл продолжал использовать её. Однако, ему, похоже, не хватало энергии. Иногда он с силой входил в неё, опрокидывая на спину и раздирая рубаху, или клал её лицом вниз, чтобы взять сзади. Казалось, что он вынужден приложить усилия, чтобы возбудиться. Но, если бы он выпил слишком много пива, его член вообще бы не встал.

Кахл был слабым человеком, она это поняла. У него была власть над нею, но она его не боялась. В конце концов, даже то, что он брал её, стало обыденностью, всего лишь частью общего фона, на котором протекала её жизнь. Ей, однако, развязывало руки то обстоятельство, что она не могла забеременеть его отродьем – ровно до тех пор, пока внутри неё продолжал расти ребёнок Тори.

Однажды, когда она с усилием тащила свой каменный плуг сквозь сухую каменистую почву, к ней с громким блеянием подошли овцы, бродившие по склону. Работники в поле, всегда готовые сделать перерыв, встали и начали смотреть. Они смеялись, когда овцы полезли по перепаханной земле, нервно толкая друг дружку и нюхая землю в поисках травы.

Потом раздался бешеный лай. Вверх по склону бежала собака, за которой следовал мальчик, вооружённый деревянным посохом. Под хохот, хлопки и свист работников мальчик и собака начали гонять овец, вызывая смех своей неловкостью.

Гвереи была рядом с Юной. Она взглянула на её огорчённое лицо. Потом, без всякой недоброжелательности, она указала на овцу.

– Овис. Клудхи.

Она тыкала пальцем в овец – в одну за другой.

– Ойнос. Дво. Трейес. Овис, – и подтолкнула Юну, пробуя заставить её отвечать.

Юна, у которой болела спина и были спутаны волосы, посмотрела достаточно отчуждённо.

– Я этого никогда не пойму.

Но Гвереи, что интересно, не теряла терпения.

– Овис. Клудхи. Овис.

И она начала говорить с Юной на своём собственном языке, но выговаривая слова гораздо медленнее и чётче, чем обычно – и, что больше всего поразило Юну, употребив одно или два слова из языка самой Юны, возможно, переняв их от Кахла. Она пыталась что-то сказать Юне, что-то очень важное.

Юна умолкла и стала слушать. На это ушло много времени. Но она постепенно сложила вместе обрывки слов, которые Гвереи пробовала ей сказать. Учи язык. Слушай и учи. Потому что это – единственный способ когда-нибудь уйти от Кахла. Слушай сейчас.

Юна неохотно кивнула.

– Овис, – повторила она. – Овца. Овис. Один, два, три…

Так Юна выучила свои первые слова на языке Гвереи и Кахла, этих первых земледельцев: свои первые слова на языке, который однажды назовут протоиндоевропейским.

Шли дни, и её живот постоянно увеличивался. Это стало мешать работе в поле, и она чувствовала, что её силы на исходе. Другие работники видели это, и некоторые недовольно ворчали, хотя многие женщины, похоже, прощали Юне её медлительность.

Но она волновалась. Что сделает Кахл, когда родится ребёнок? Стал бы он считать её такой привлекательной без раздутого живота? Если бы он выгнал её, она оказалась бы в таком же незавидном положении, как если бы просто осталась испытывать судьбу на высоком плато – а возможно, даже в худшем, после месяцев плохого питания и изнурительной работы здесь, где она ничего не знала и не понимала. Беспокойство превратилось в навязчивую мысль, которая подтачивала её ум – так же растущий ребёнок, как ей казалось, забирал силы из её тела.

Но однажды в город пришёл незнакомец с блестящим ожерельем.

Был вечер. Она с трудом брела с полей, как обычно, грязная и измотанная.

Кахл шагал к хижине пивовара. Юна мельком заметила внутри хижины большие деревянные чаны, где пивовар смешивал окультуренные травы и другие непонятные ей вещества, чтобы сделать своё простое пшеничное пиво. Похоже, пиво, не слишком сильно действовало на людей Кахла – разве что, когда они выпивали его в значительном количестве – во всяком случае, не слишком сильно по сравнению с тем, как оно действовало на Акту и прочих. Неудивительно, что для Кахла это был хороший товар для торговли: дешёвый для него, но бесценный для Акты.

Но этим вечером вместе с Кахлом был мужчина – высокий, такой же высокий, как и она сама, и даже почти такой же высокий, как некоторые из мужчин народа Юны. Его лицо было чисто выбрито, а длинные черные волосы – завязаны в узле на затылке. Он казался молодым, явно не намного старше её самой. У него были ясные, внимательные глаза. И он носил необычные шкуры – шкуры, которые были обработаны до мягкости, тщательно сшиты и украшены рисунками танцующих животных красного, синего и чёрного цвета. Она испугалась, подумав о том, сколько часов работы было вложено в такие предметы одежды.

Но больше всего её взгляд привлекло ожерелье, которое он носил на шее. Это была простая цепочка просверленных ракушек. Но в среднюю ракушку, висевшую у него под подбородком, был вставлен кусочек чего-то, блестевшего ярко-жёлтым цветом, отражая свет заходящего солнца.

Кахл наблюдал за ней. Он предложил молодому человеку пройти к хижине пивовара и вкрадчиво сказал ей на её языке:

– Он тебе нравится, верно? Нравится золото у него на шее? Думаешь, ты бы предпочла его тоненький член моему? Его зовут Керам. У него большие возможности. Он из Ката Хуук. Не знаешь, где это, верно? И никогда не узнаешь, – он сунул ей ладонь между ног и сжал. – Не остывай для меня.

Он отодвинул её и ушёл.

Юна едва обратила внимание на эти его поползновения. Керам. Ката Хуук. Она много раз повторяла для себя странные имена.

И она думала об одном: лишь мгновение, прямо перед тем, как повернуться к ней спиной, чтобы зайти к пивовару, молодой человек взглянул на неё, и его глаза расширились, выдав своего рода одобрение.

Всё это случилось за три месяца до того, как Керам вновь прибыл в город из Ката Хуук.

Фактически, он исполнял указание. Как самый младший сын Потуса, он обычно делал самую худшую работу, и надзор за сбором дани с этих отдалённых городишек, лежащих на краю владений большого города, был как раз одним из таких неблагодарных занятий.

– А это место, – сказал он своему другу Мути, – худшее из всех. Только взгляни.

Город на берегу реки был всего лишь кучей хижин навозного цвета, разрушенных до полной бесформенности дождём и воняющих дымом, курящимся над их крышами.

– А знаешь, как они называют это место? Киир.

Это слово означало «сердце» на языке, на котором говорили двое молодых людей – на языке, которым пользовались повсеместно на территории обширной колонизированной области, протянувшей от этих мест далеко на восток.

Мути усмехнулся.

– Киир. Мне это нравится. Может ли это место быть сердцем мира? И почему тогда оно выглядит так похожим на его задницу? – Они оба рассмеялись, и при этом их ожерелья из ракушек и золотых самородков тихо позвякивали.

Кахл подошёл к ним. Торговец посмеялся вместе с ними, заставив себя сделать это и переводя взгляд своих тусклых свиных глазок с одного на другого. Стражники за спиной Керама слегка шевельнулись, показывая свою готовность и покачивая концами своих пик.

– Мастер Керам. Для меня большая радость увидеть вас, – произнёс Кахл. – Как прекрасно вы выглядите, как ваша одежда сияет в свете солнца!

Он повернулся к Мути:

– И не могу поверить…

Мути представился:

– Второй кузен Керама. Кузен и соратник.

Керам удивился, видя голый расчёт в глазах Кахла, когда торговец добавил имя и социальное положение Мути к умозрительной схеме властных структур внутри Ката Хуук, которую он столь явно выстраивал. Кахл начал волноваться и суетиться, пока вёл их в город.

– Идёмте, идёмте же. Ваша дань готова, конечно же, и сложена у меня в хижине. У меня есть для вас еда и пиво, только что из деревни. Останетесь на ночь?

– Мы уже посещали много других мест до вас… – сказал Керам.

– Но вы же должны насладиться нашим гостеприимством. И ваши люди тоже. У нас есть девушки, девственницы, готовые принять вас, – он взглянул на Мути и подмигнул. – Или мальчики. Всё, что вы только пожелаете. Вы – наши гости, и неважно, как долго вы захотите остаться у нас.

Пока они осторожно шли по грязной, заваленной дерьмом земле, Мути наклонился к Кераму:

– Какой мерзкий жирный слизняк.

– Он всего лишь изучает возможности для себя. Он даже не правитель этой кучки землероев. И у него есть кое-какие интересные слабости, особенно в отношении толстых женщин. Возможно, они напоминают ему свиней, которые, вне всяких сомнений, являются его настоящей любовью. Но он полезен. Им легко управлять.

– Он когда-нибудь доберётся до Ката Хуук?

Керам фыркнул.

– А сам-то ты как думаешь, кузен?

Они уже подходили к хижине Кахла – одной из самых больших в городе, но всё равно выглядевшей кучей грязи в глазах молодых людей.

Керам спросил Мути:

– Хочешь остаться ненадолго? – он кивнул на четверых стражей. – Я обычно ненадолго спускаю собак с поводка. И польза Кахла состоит ещё и в том, что он находит самых привлекательных свиноматок в этом свинарнике. Иногда отчаяние от жизни в этой грязной дыре делает их… интересными. Это забавно, хотя потребует некоторого напряжения. Но тебе нужно быть готовым к тому, что будет немного грязи…

– Что это? – отвлёкшись, спросил Мути.

Из хижины Кахла вышла девушка. Она очень сильно отличалась от тёмных, кряжистых женщин города. Хотя она была худой и явно измученной повседневными делами, но была высокой – такой же высокой, как Керам, и стройной, и у неё были белокурые волосы, которые ярко сияли золотистым блеском, хотя и были засорены грязью. Ей могло быть шестнадцать или семнадцать лет.

Когда девушка подошла, Кахл выглядел возмущённым. Он ударил её мясистым кулаком в висок, повалив в грязь.

– Что ты тут делаешь? Вернись в хижину. С тобой я разберусь позже, – и он изготовился пнуть девушку, беспомощно лежащую на земле.

Мути плавно захватил пухлую руку Кахла и закрутил её ему за спину. Кахл взвыл, но он тут же ослабил хватку.

Керам взял девушку за руку и помог ей подняться. У неё на виске уже темнел синяк. Теперь он увидел, что её ноги и руки поменяли цвет от ушибов. Она дрожала, но стояла прямо и смотрела на них. Он спросил:

– Как тебя зовут?

Кахл вмешался:

– Господин, не говорите с ней… – Мути сильнее выкрутил ему руку. – Ой!

– Юна, – её акцент был грубый и незнакомый, но слова чётко выговаривались. – Меня зовут Юна. Я из Ката Хуук, – смело сказала она. – Я похожа на вас.

Керам рассмеялся в ответ на эти слова, не поверив – но его смех утих, когда он оглядел её. Её рост, изящество, относительно хорошее состояние явно говорило не о жизни со свиньями из Киира. Он осторожно спросил:

– Если ты из города, то как ты очутилась здесь?

– Они забрали меня ребёнком. Эти люди, люди из Киира. Они растили меня вместе с собаками и волками, поэтому я не говорю, как вы. Но…

– Она врёт, – захрипел Кахл. – Она даже не знает, что такое Ката Хуук. Она – дикарка из племён на западе, зверолюдей, с которыми мне приходилось иметь дело. Её мать – жирная шлюха, которая продаёт своё тело за пиво. И…

– Меня не должно быть здесь, – твёрдо сказала Юна, глядя в глаза Кераму. – Возьмите меня с собой.

Полные сомнений, Керам и Мути переглянулись.

Разъярённый Кахл выкрутился из рук Мути.

– Хотите лечь с нею? Так ведь? – Он разорвал простую рубаху Юны и сорвал её с её раздутого живота. – Смотрите! Свиноматка полна поросят. Хотите её нагнуть?

Керам нахмурился.

– Ребёнок. Он от Кахла?

Она задрожала ещё сильнее.

– Нет. Хотя мой живот возбуждает его, и он использует меня. Ребёнок – от мужчины из Ката Хуук. Он приходил сюда. Он воспользовался мною. Он не сказал мне своего имени. Он обещал мне…

– Она врёт! – бушевал Кахл. – Она была с ребёнком, когда я её нашёл.

– Я не для этого места, – сказала Юна, оглядывая город с тенью отвращения. – Мой ребёнок не для этого места. Мой ребёнок – для Ката Хуук.

Керам снова поглядел на Мути, который пожал плечами. Керам усмехнулся.

– Я не могу сказать, говоришь ли ты правду, Ю-на. Но ты странная, и твоя история позабавит моего отца…

– Нет! – вновь вмешался Кахл. Стража двинулась вперёд. – Вы не можете забрать её!

Керам проигнорировал его. Он кивнул Мути.

– Организуй сбор дани. У тебя, Ю-на, есть здесь какое-то имущество? Какие-то друзья, кому ты захочешь оставить всё, когда уйдёшь?

Она явно затруднялась понять, что он сказал, потому что не была уверена, что означает слово «имущество».

– Ничего нет. Из друзей – только Гвереи.

Керам пожал плечами; имя не говорило ему ровным счётом ничего.

– Готовься. Мы скоро отбываем.

Он хлопнул в ладоши, и Мути вместе со стражей продолжил выполнять его распоряжения.

Но Кахл, которого держал стражник, продолжал просить и умолять:

– Возьмите меня! О, возьмите меня!

III

Потребовалось три дня, чтобы преодолеть расстояние до таинственного дома Керама, до Ката Хуук.

Зерно и мясо, которые Керам назвал «данью», собрали очень быстро. Юна понятия не имела, почему горожане – едва ли жившие в достатке сами – проявляли готовность отдать так много еды этим незнакомцам. Они даже не дали им пива взамен.

Но теперь у неё не было времени искать ответы на такие вопросы. Речь, которую она так долго репетировала с того момента, как в первый раз увидела Керама, окупилась сполна. Теперь ей следовало сохранять спокойствие и следовать туда, куда её вели.

Партия людей растянулась в неплотную колонну. Керам и Мути возглавляли её. За ними следовали четверо приземистых стражников: двое без грузов, готовые воспользоваться оружием, и двое других – загруженных данью. Юна, державшая лишь копьё, с которым пришла сюда, подошла к одному из охранников, ожидая, когда ей дадут её часть поклажи.

Керам одёрнул её.

– Позволь им делать свою работу.

Юна пожала плечами.

– В городе Кахла это была бы моя работа.

– Хорошо, только я – не Кахл. Ты должна вести себя так, как мы, девочка. Так мы живём.

– Меня взяли ребёнком из…

– Да я помню, что ты мне сказала, – ответил Керам, и его брови поднялись в знак хорошего настроения. – Я не уверен, что поверю хоть во что-то из твоего рассказа. А теперь слушай. В Ката Хуук слово Потуса – это закон. Я – сын Потуса. Ты будешь повиноваться мне. Не задавай мне вопросов. Понимаешь?

Внутри народа Юны царило равноправие, как у большинства народов охотников-собирателей; нет, она не понимала. Но она молча кивнула.

Они отправились в путь. Молодые люди, не обременённые ношей, шагали вперёд достаточно легко – и Юна тоже, несмотря на свою беременность и четыре месяца скудной еды и упорного труда, которые ей пришлось выдержать. Но стражники пыхтели и жаловались на стёртые ноги.

Для Юны было большим облегчением покинуть запущенный город и снова оказаться на открытом месте, быстро шагать, вместо того, чтобы гнуть спину на каком-нибудь пыльном поле – даже если она, постоянно двигаясь вместе со всеми строго на восток, шла по сельской местности, которая была всё дальше и дальше от мест, где всегда жили она и её предки.

Каждую ночь они останавливались в маленьких городках – не лучше и не хуже, чем был город Кахла. Стражники наслаждались обилием пива и девушек. Керам и Мути держались обособленно, спокойно проводя ночи в хижинах. Они позволили Юне ночевать с ними, забившись в угол.

Ни один из них не тронул её. Может быть, это было из-за её беременности. Может быть, они просто не были уверены в ней. Одна её часть, которая была рада освободиться от сального внимания Кахла, упивалась отсутствием необходимости делить её тело с кем-либо ещё. Но другая её часть, более дальновидная, сожалела об этом. Она не имела ни малейшего представления о том, на что будет похоже это место, этот Ката Хуук. Но она подозревала, что её лучший шанс на выживание состоит в том, чтобы связать себя с Керамом или Мути.

Поэтому Юна удостоверилась в том, чтобы каждые утро и вечер, когда она сбрасывает свою рубаху, её тело открывалось им; и она была уверена в том, что Керам, думая, что она этого не замечает, следил за ней взглядом.

По мере их движения в пейзаже появлялось всё больше полей и городов. Здесь не росли деревья, хотя оставались пни и участки выжженного леса. Фактически, не оставалось вообще никакой свободной земли, кроме никчёмных каменистых территорий или болот. Были лишь поля и участки земли, которые когда-то точно пахали, но теперь бросили – бесполезные и истощённые. Вскоре уже невозможно было сделать шаг, не вступив в след кого-то, кто был здесь раньше. Размах, с которым эти роящиеся люди переделали мир, угнетал её.

И, наконец, они достигли самого Ката Хуук.

Первым, что увидела Юна, была стена. Она была сложена из кирпичей, слепленных из грязи и соломы, и представляла собой большой кольцевой барьер, который, наверное, был высотой как три человека, стоящие на плечах друг у друга, и она ощетинилась остриями. Снаружи стену окружало большое кольцо потрёпанных хижин и навесов, сделанных из земли и веток деревьев. Стена раскинулась так широко, что казалось, будто она делит землю пополам.

Широкая, хорошо утоптанная дорога вела к самой стене – дорога, по которой следовала группа Керама. Но, когда они подошли ближе, из хижин, кружась, словно осы, выскочили люди; они вопили и дёргали Керама за одежду, держа в руках мясо, плоды, лакомства и изделия, вырезанные из дерева и камня. Юна попятилась назад. Но Керам уверил её, что здесь не о чем было беспокоиться. Эти люди просто пробовали продать вещи: это было рынок. Слова ничего не означали для неё.

В стене были устроены большие ворота, сделанные из древесины. Керам громко позвал. Человек на вершине стены махнул рукой, и ворота с трудом открылись. Отряд вошёл внутрь.

Входя в это странное место, Юна задрожала.

Хижины: это было первое, что её поразило. Их было много, десятки десятков, разбросанных большими скоплениями внутри пространства, ограниченного стенами и измеряемого километрами. Большинство из них было не лучше, чем жилище Кахла – простые крутобокие холмы из грязи и древесины. Но некоторые, ближе к центру города, были гораздо больше этих – шаткие строения из двух или трёх этажей, фасады окружены стеной, сплетённой из желтоватой травы, которая поблёскивала на солнце. Группы хижин были разделены переулками, которые были проложены в разных местах, словно паутина. Повсюду серым облаком висел дым. Сточные воды текли по каналам, прорытым в середине каждой улицы, и над вяло плывущими отбросами большими вытянутыми облаками гудели мухи.

И кругом роились люди – мужчины, идущие вместе, бегающие и визжащие дети, женщины, несущие тяжёлую поклажу на голове или на спине. Здесь были и животные – козы, овцы и собаки, жившие в такой же тесноте, как и люди. Стоял невообразимый шум, непрекращающиеся крики. Запахи фекалий, мочи, животных, костров, жирного жареного мяса просто ошеломляли.

Это был Ката Хуук. За его стены набилось десять тысяч человек: это был один из первых городов Земли. Даже Киир не мог подготовить к восприятию этой картины. Юне это напоминало взгляд в огромное тёмное море, полное людей.

– С тобой всё в порядке? – улыбнулся ей Керам.

– Какой шальной бог свалил это всё в одну груду?

– Не бог. Люди, Юна. Много-много людей. Ты должна это помнить. Неважно, насколько странно всё это выглядит, но это работа людей, таких же, как ты и я. Кроме того, – сказал он с напускной наивностью, – это то место, где ты родилась. Это – то место, которому ты принадлежишь.

– Здесь я родилась, – сказала она, будучи не в состоянии заставить эти слова звучать достаточно убедительно. – Но я боюсь. Я ничего не могу с собой поделать.

– Я буду с тобой, – шепнул он.

С тонким расчётом она вложила свою ладонь в его руку. Она поймала взгляд Мути; он ухмылялся, вполне сознавая происходящее.

Они спустились с радиального проспекта к огромным постройкам в центре города. Теперь Юна точно была ошеломлена. Высотой в три этажа, эти здания были организованы в большие жилые массивы, которые возвышались над остальной частью города, словно великаны. Здания располагались широким квадратом вокруг центрального внутреннего двора, где густо росли трава и цветы. Вооружённые острыми пиками люди стояли у каждого входа, подозрительно разглядывая проходящих. Женщины ходили с чашами воды, которую разбрызгивали по траве.

Мути усмехнулся, глядя на Юну:

– И снова она куда-то смотрит. Что же теперь такого странного?

– Трава. Почему они льют на неё воду? – она пыталась выразить свои мысли. – Дождь идёт. Трава растёт.

Мути покачал головой.

– Недостаточно регулярно для Потуса. Думаю, он бы охотно покомандовал и погодой.

Они зашли в самое большое из зданий. Юна никогда не была в таком огромном замкнутом пространстве. Лестничные марши и приставные лестницы вели к похожим на антресоль уровням, расположенным выше. Несмотря на свет дня, на стенах горели дымные факелы, отбрасывая тени и наполняя дворец жёлтым светом. Люди в светлой одежде ходили по всем этажам, и некоторые из них махали Кераму и Мути, проходившим мимо. Всё было похоже на ветви огромного дерева, если взглянуть снизу. Даже пол был необычным: он был сделан из древесины, разрезанной так гладко, что он казался скользким под её ногами, и был до блеска натёрт маслом или жиром.

Они пришли в самый центр здания. Здесь находился помост, поднятый от земли на высоту плеча. И на помосте, на красивом резном куске дерева сидел самый толстый мужчина, какого когда-либо видела Юна. Его груди были крупнее, чем у кормящей матери. Живот, блестящий от масла, был похож на Луну. А его голова была шаром плоти, полностью лишённым волос; его скальп был брит, и он не имел ни бороды, ни усов, ни даже бровей. Он был голым по пояс, но носил штаны, сшитые точно по фигуре.

Этим жирным существом был Потус, Могучий. Он был один из первых королей человечества. Он говорил со стоявшим у его локтя тощим, словно труп, мужчиной, который, сильно сосредоточившись, теребил большим пальцем отрезки покрытой узлами нити.

Керам и Мути терпеливо ждали, когда Потус уделит им внимание.

– Что они делают с нитью? – прошептала Юна.

– Числа, – шепнул Мути. – Они делают запись, эммммм, работы города и ферм: сколько овец и коз, сколько зерна можно ожидать от следующего урожая, сколько новорождённых, сколько умерших.

Он улыбнулся, увидев её изумлённые глаза.

– Наши истории расскажут эти куски нитей, Юна. Так живёт Ката Хуук.

Керам подтолкнул его. Человек с нитью отошёл. Большая голова Потуса повернулась к ним. Керам и Мути сразу же поклонились. Юна просто глазела на него, пока Керам не нагнул её.

– Пусть она встанет, – сказал Потус. Его голос звучал, как грохот гравия в речном русле. Глядя на Юну, он подозвал её.

Юна нерешительно вышла вперёд.

Он склонился над ней. Она чувствовала запах животного жира на его коже. Он так сильно потянул её за волосы, что она взвыла.

– Где вы её отыскали?

Керам быстро объяснил, что случилось в Киире.

– Потус, она говорит, что родилась здесь – здесь, в Ката Хууке. Она говорит, что была украдена ещё ребёнком. И…

– Сними свою одежду, – бросил Юне Потус.

Она отшатнулась, сторонясь его запаха, и не повиновалась. Но Мути начал торопливо срывать с неё кожаную рубаху, пока она не осталась голой.

Потус кивнул, словно оценивал добычу охотника.

– Хорошие груди. Хороший рост, хорошая осанка – и щенок в животе, как я погляжу. Ты веришь ей, Керам? Я никогда не слышал о ребёнке вроде неё, украденном… наверное, пятнадцать-шестнадцать лет назад?

– Я тоже, – промолвил Керам.

– Говорят, что дикие, живущие за границей полей, вырастают, как эта: высокие, и выглядят здоровыми, несмотря на свою ужасную жизнь.

– Но, если она дикая, она умная, – осторожно сказал Керам. – Я думал, что её рассказ развлечёт тебя.

– Это правда! – сказала Юна.

– Это умеет говорить, – разразился лающим смехом Потус.

– Она хорошо говорит. Она умна, мой господин…

– Станцуй для меня, девочка.

Когда Юна молча посмотрела на него, Потус произнёс тихо, но твёрдо:

– Станцуй для меня, или я прикажу немедленно вышвырнуть тебя отсюда.

Юна мало что поняла из происходящего, но отчётливо увидела, что её жизнь зависела от того, что она сделает сейчас.

Поэтому она начала танцевать. Юна вспомнила танцы, которые она и её сестра Сион устраивали, будучи детьми, и танцы, в которых она участвовала уже взрослой, следуя скачкам шамана.

Через некоторое время Потус улыбнулся. А затем он, вместе с Керамом и Мути, начал хлопать в такт ритму, который отбивали её босые ноги по полу из полированного дерева.

Голая, окружённая странными вещами, она всё танцевала и танцевала.

С самого начала Юна уяснила для себя, что, если она хотела остаться здоровой, хорошо есть и быть свободной от бича бесконечной, монотонной и изнурительной работы, то она должна была оставаться как можно ближе к Потусу.

И потому она представляла себя как можно интереснее. Она рылась в своих воспоминаниях, относящихся к умениям и трюкам, которые были обычным делом среди её собственного народа, однако казались удивительными этим жителям улья. Юна устраивала соревнования по бегу на длинные дистанции, где побеждала с поразительной непринуждённостью, даже будучи беременной на последних сроках. Она делала копьеметалки и показывала своё умение поражать такие маленькие и далёкие мишени, что многие в окружении Потуса даже не могли разглядеть их. А ещё Юна брала случайные куски камня, древесину и ракушки, и, начиная вообще без инструментов, сама делала из камня лезвия и вырезала украшения – этот процесс казался людям чарующим и удивительным – настолько далеки они были от природных богатств Земли.

У неё родился ребёнок. Это был стройный мальчик, который, когда вырастет, мог бы стать похожим на Тори, своего отныне навсегда потерянного отца. Юна начала как можно раньше учить его бегать, танцевать и бросать копьё, как умела она сама.

И когда, наконец, она упросила Керама лечь в её постель – когда он простил ей ложь, которой она воспользовалась, чтобы убедить его привести её сюда – и когда минул год, уже нося его усыпанное золотом ожерелье из ракушек, она родила ребёнка от него. Только тогда она начала чувствовать, что её положение в сердце этого людского гнезда стало безопасным.

Что же касалось города, Юна достаточно быстро узнала всю правду об этом тесном улье.

Это было место социального расслоения, жестокости и контроля. Здесь масса людей надрывалась целые дни напролёт, чтобы прокормить Потуса, его жён, сыновей, дочерей и родственников, тех, кто обслуживал его, и духовенство – таинственное сообщество посвящённых, в чём-то похожих на шаманов, которые, кажется, жили среди ещё большего великолепия, чем сам Потус.

Всё так и должно было происходить. Когда произошло окультуривание растений, земля стала гораздо более продуктивной. Естественные ограничители, которые сдерживали рост популяций, внезапно оказались убраны. Численность людей резко возросла.

Внезапно люди перестали размножаться, как приматы. Они начали размножаться, как бактерии.

Новые, плотные популяции сделали возможным рост новых видов сообществ: крупных центров популяции, больших и малых городов, кормившихся за счёт постоянного притока продовольствия и сырья из сельской местности.

Никогда прежде не было такого количества людей, никогда не развивалась такая сложность человеческих отношений. Города, движимые потребностью, перешли к новой форме организации общества. В общинах вроде той, в которой жила Юна, решения принимались сообща, а лидерство было неформальным, поскольку все знали всех. Родственные связи были достаточным средством для разрешения большинства конфликтов. В группах, численность которых была больше, общий контроль с целью управления делами племени брали на себя вожди.

Теперь невозможно было каждому из людей принимать участие в решении всех проблем. Ни одна семья уже не могла собственными силами выращивать и собирать собственный урожай, изготавливать для себя орудия труда и одежду, торговать один на один с соседями – такой уклад стал неэффективным. И каждый день люди могли ожидать встречи с абсолютно незнакомыми людьми – и должны были сосуществовать с ними бок о бок, а не просто прогонять или убивать их, как бывало в прежние времена. Старых запретов, диктуемые узами родства, уже не хватало: для поддержания порядка требовалась того или иного рода общественная охрана.

Централизованное управление самоутвердилось быстро. Власть и ресурсы всё больше и больше концентрировались в руках элиты. Появились вожди и короли, обладавшие монополиями на принятие решений, информацию и власть. Сложился новый вид распределительной экономики. Возникли политическая организация, быстро развивающаяся технология, сохранение записей, бюрократия, налогообложение: быстрый рост изощрённости в средствах взаимодействия между людьми.

И впервые в истории гоминид появились люди, которые не должны были работать, чтобы добыть пищу.

Религия, искусство, музыка, рассказывание историй и война существовали на протяжении тридцати тысяч лет. Но теперь новые общества могли позволить себе специалистов: людей, которые только рисовали или доводили до совершенства мелодии, исполняемые на флейтах из кости и дерева, или же размышляли о природе бога, который наделил недостойное человечество дарами огня и сельского хозяйства, или убивали. В рамках этой традиции в дальнейшем появится на свет множество произведений, воплощающих красоту и величие, скрытые в человеческом потенциале. Но появятся также армии профессиональных, опытных убийц, прототипом которых была охрана Керама.

И почти всюду главенство в новых общинах изначально захватили мужчины: мужчины, конкурирующие друг с другом за власть в обществах, где к женщинам относились в той или иной степени как к вещам. Во времена охотников-собирателей люди ненадолго покинули древнюю тюрьму иерархии приматов-самцов. Равенство и взаимное уважение не были роскошью: общины охотников-собирателей были от природы равноправными, потому что все понимали: делиться пищей и знаниями явно было в общих интересах. Но те дни давно прошли. В поисках нового способа организации своих непрерывно множащихся рядов люди плавно ступили на тропу собственного неразумного прошлого.

Новые городские сборища оказались абсолютно новым укладом жизни. Никто из гоминид – и, разумеется, ни один из приматов – никогда не жил такими плотными скоплениями. Но фактически они представляли собой возврат к гораздо более древней форме. Новые города имели меньше общего с общинами охотников-собирателей, со своим непосредственным прошлым, нежели с колониями шимпанзе в лесу.

Время безопасной жизни Юны продлилось не больше четырёх лет.

В ночной темноте её растолкал Керам:

– Вставай. Поднимай детей. Мы должны уходить.

Юна сидела, близоруко щурясь. Прошлым вечером они устроили вечеринку, и Юна выпила слишком много медовухи, спиртного напитка из мёда – больше, чем нужно. Только на землях, где развивалось сельское хозяйство, было возможно появление алкогольных напитков, потому что люди нуждались в выращенном зерне для их изготовления – это было одно из ключевых преимуществ фермеров перед охотниками, которые стали зависимы от пива, но никогда не смогли бы узнать, как его делать самим. Что касается Юны, то она жила в роскоши, к которой ещё нужно было привыкать.

Она огляделась, пробуя проснуться и стряхнуть с себя замешательство. Комната была тёмной, но за окном был свет. Не дневной свет, а свет от огня.

И теперь она смогла расслышать крики.

Юна выскользнула из кровати и натянула простую и практичную рубаху. Зайдя в соседнюю комнату, она стала собирать детей. Два мальчика сердились из-за того, что их потревожили, но снова устроились спать у неё на руках. Она вернулась к Кераму, который сгребал оружие и ценности в мешок.

– Я готова, – сказала она.

Керам посмотрел на неё, стоящую в ожидании, с их детьми на руках. Он подбежал к ней и сильно поцеловал её в губы.

– Я люблю тебя, клянусь яйцами Потуса. Если, конечно, у него осталось хоть одно.

Она была озадачена этим non sequitur.

– Осталось что?

– Эта ночь – плохая ночь для Ката Хуук, – мрачно сказал он. – И для нас, если нам не повезёт.

Он развернулся и вышел в дверь, таща свой мешок.

– Пошли. Уходим через задние ворота.

Они выскользнули из дома. Теперь ей был виден источник огня. Большой жёлтый дворец Потуса горел, огонь и искры поднимались высоко в воздух. Юна слышала крики, доносившиеся из самого дворца, и заметила бегающих там людей.

Улицы были полны народа. Тощие, грязные, многие одеты в рваные шкуры или тряпки из растительного волокна, они собирались в стаи, словно голодные крысы. Слившиеся в один хор голоса толпы казались Юне не человеческими: они были похожи на рёв грома или шум ливня – на нечто, не подвластное человеческому контролю. Прижав к себе детей, она пробовала побороть страх.

– Это голод, – сказала она.

– Да.

Голод: это было ещё одно слово, которое пришлось выучить Юне. Болезнь растений повлияла на основной урожай пшеницы в этих местах. Никто не понимал этого, никто не мог вылечить это. Когда урожай погиб, быстро распространился голод. Первыми признаками волнения были убийства сборщиков дани, пробовавших собрать то, что полагалось Потусу по закону. И теперь волнения вылились в это. Народ Юны питался многими видами диких растений: ни одна болезнь не истребила бы их все, как она смогла уничтожить единственную жизненно важную культуру. Голод: ещё один сомнительный подарок нового образа жизни.

Члены семьи держали головы опущенными. Они избегали главных улиц и зигзагами направились к главным воротам.

– Есть одно новое селение к западу отсюда, близ побережья, – сказал Керам. – Угодья там богаты, а дары моря обильны. Путь туда займёт много дней, но…

– Мы пройдём его, – твёрдо сказала она.

Он слегка кивнул.

– Мы должны.

Наконец, они добрались до открытых ворот. Здесь их ждал Мути. Втроём, держа на руках детей, они ускользнули в ночи.

Всюду, где они проходили во время своего путешествия на запад, они двигались по землям, преобразованным земледельцами и строителями городов. Даже землю, которую однажды пересекла Юна, убегая вместе с Кахлом из своего дома, теперь изменили до неузнаваемости – такой быстрой была экспансия.

Экспансия произошла из-за того, что население окультуренных земель быстро увеличивалось. Сыновья и дочери хотели обладать своим собственным кусочком мира, управляться с ним так же, как это делали их родители. Сделать это было легко. Знание земледельцев не было привязано к конкретной области земли, как у охотников-собирателей. Их мышление было систематическим: они знали, как преобразовать землю, чтобы сделать её такой, как им хотелось – любой участок земли. Они не должны были принимать его таким, как есть. Для земледельцев колонизация была обычным делом.

Так, с первых скромных и стихийно сложившихся хозяйств на востоке Анатолии, началась великая экспансия. Это была своего рода медленная война, которая велась против самой Земли, потому что она преобразовывалась ради удовлетворения потребностей растущего количества человеческих животов. С точки зрения географии эта экспансия вскоре превзойдёт расселение Homo erectus и более ранних поколений людей; это будет экспансия, которая пройдёт с удивительной скоростью.

Но экспансия происходила не в вакууме, а на земле, уже занятой древними общинами охотников-собирателей.

Конечно же, возможности поделить землю просто не существовало. Это было конфликтом между двумя принципиально различными представлениями о земле. Охотники видели свою землю местом, к которому они были привязаны, словно деревья, росшие из неё. Для земледельцев она была ресурсом, которым можно владеть, который можно покупать, продавать, делить: земля была собственностью, а не местом. Результат мог быть лишь один. Охотников-собирателей просто превзошли численностью: десять плохо питающихся и низкорослых земледельцев всегда могли одолеть одного здорового охотника.

Через три дня пути они добрались до чего-то вроде трущоб – грубого скопления шалашей и навесов. Напряжённая и скучающая Юна оглядывалась по сторонам.

– Почему мы пришли сюда? Мы должны продолжать идти до наступления темноты…

Керам дружески положил руку на её плечо.

– Я думал, что тебе захочется остановиться здесь. Юна, разве ты не узнаёшь это место?

– А должна бы, – послышался странно знакомый женский голос.

Юна обернулась. Хромая, к ней шла женщина с куском старой кожи, наброшенным на голову. Мысли Юны завертелись вихрем. Да, слова были странными – потому что они были сказаны на родном языке Юны, на языке, которого она не слышала с того дня, когда ушла из своей деревни вслед за Кахлом.

Теперь Юна смогла разглядеть лицо женщины. Это была Сион, её старшая сестра. Её захлестнула непередаваемая тоска.

– О, Сион, – она шагнула вперёд, протягивая руки.

Но Сион отодвинулась.

– Нет! Держись подальше, – она скорчила гримасу. – Болезнь не убила меня, как убила многих из нас, но всё же я могу переносить её.

– Сион, а кто…

– Кто умер? – Сион рассмеялась жестоким смехом. – Ты бы лучше спросила, кто выжил.

Юна огляделась.

– И это на самом деле то место, где мы жили? Ничего прежнего не осталось.

Сион фыркнула.

– Мужчины пьют пиво и медовуху. Женщины работают на полях в Киире. Юна, сейчас никто не охотится. Животных прогнали, чтобы освободить место для полей. Мы кое-как выживаем. Иногда мы поём старые песни для земледельцев. Они дают нам больше пива.

– А кто сейчас шаман?

– Шаманствовать не разрешается. Последний из них упился до смерти, жирный дурак, – она пожала плечами. – Да и какая разница? Ничего из того, что мог сказать шаман, нам сейчас не поможет. Не шаман знает, как растёт пшеница – никто, кроме земледельцев и их хозяев из города со своими обрывками ниток и узкими глазами, которые таращатся в небо.

Болезнью, которая разразилась среди них, была корь.

Конечно же, человечество всегда было жертвой некоторых болезней: среди самых древних недугов были проказа, фрамбезиоз и жёлтая лихорадка. Многие из них вызывали микробы, которые сохранялись в почве или в популяциях животных – так, жёлтую лихорадку переносили африканские обезьяны. Но у людей было время, эволюционное время, чтобы приспособиться к большинству таких болезней и паразитов.

С появлением новых, густонаселённых общин появилась новая зараза – «болезни толпы», такие, как корь, краснуха, оспа и грипп. В отличие от более древних болезней, микробы, вызывавшие эти болезни, могли выживать исключительно в телах живых людей. Такие болезни не могли появиться у людей в процессе эволюции до тех пор, пока не появились достаточно большие и подвижные массы людей, которые позволяли им распространяться.

Но, если они инфицировали толпы людей, они должны были и появиться в толпе. Так это, собственно, и было: толпы животных, в высшей степени социальных существ, стада которых теперь жили рядом с людьми – животных, которыми эти болезни долгое время ограничивались. Туберкулёз, корь и оспа достались людям от крупного рогатого скота, грипп – от свиней, а малярия – от птиц. В то же время, когда начали строить склады для зерна, популяции переносчиков инфекционных заболеваний – крыс и мышей, блох и клопов – достигли немыслимой плотности. Однако те, кто выжил, выработали определённую сопротивляемость, хотя некоторые из её механизмов были несовершенными, с разрушительным побочным действием. Механизмы адаптации работали слишком медленно по сравнению с бешеным темпом изменения человеческой культуры, чтобы успевать сглаживать эти недостатки.

И охотники-собиратели не могли оказать никакого сопротивления расширению границ сельхозугодий. Они были раздавлены уже просто тем, что их земли заселяли массы соседей-земледельцев.

Этот переход от старого образа жизни к новому был критическим моментом человеческой истории. Происходил массовый неосознанный выбор между ограничением прироста населения в целях соответствия доступным ресурсам, как это было у охотников-собирателей прошлого, и попыткой увеличить производство пищи, чтобы прокормить растущую популяцию. И как только этот выбор был сделан, наступление земледельцев могло лишь ускоряться. После этого народ, сохранивший приверженность прежнему образу жизни, выживал лишь в наиболее экстремальных местообитаниях: на окраинах пустынь, среди горных вершин, в самых густых джунглях – в таких местах, которые не могли окультурить земледельцы.

Так случилось в Африке, где земледельцы банту, обладающие железным оружием, расселились из Западной Сахары, тесня людей вроде пигмеев и койсанских народов – предков Джоан Юзеб – и прошли, в конце концов, весь путь до восточного побережья Южной Африки. Так случилось в Китае, где земледельцы с севера благодаря географическим особенностям Китая распространились на юг, сменив сравнительно однородной культурой прежнее население на значительной части тропической Юго-Восточной Азии; они гнали прежнее население этих мест перед собой, вызвав тем самым вторичные вторжения, направленные в Таиланд и Бирму.

А огромное, тянущееся с запада на восток пространство Евразии прекрасно способствовало экспансии. Земледельцы легко расселялись в широтном направлении, колонизируя места, где климат и длина светового дня были схожи с условиями на их родине и хорошо подходили для их окультуренных растений и домашних животных. Потомки земледельцев из Ката Хуук, владеющие крупным рогатым скотом и козами, свиньями и овцами, высокопродуктивными пшеницей и ячменём, постоянно множащие свои ряды, построили могущественное царство пшеницы и риса. Пирамиды Египта были построены рабочими, которые питались растениями, и чьи предки были родом из Юго-Западной Азии. Они принесут с собой индо-европейский язык, на котором говорят, но он разделится, видоизменится и распространится, давая начало другим языкам: латыни, немецкому, санскриту, хинди, русскому, валлийскому, английскому, испанскому, французскому, гэльскому. В конце концов, они колонизируют огромную полосу земли, тянущуюся с запада на восток от побережья Атлантики до Туркестана, от Скандинавии до Северной Африки. Однажды они даже пересекут океаны на судах из дерева и железа.

На всём протяжении этого огромного пространства окультуренной земли забурлят жизнью города, а империи будут возникать и исчезать, словно грибы. И всюду, где оказывались земледельцы, они несли с собою ужасные болезни – дурную пену на гребнях волн языка, культуры и войны.

– Пойдём с нами, сестра, – поддавшись импульсу, предложила Юна.

Сион взглянула на Керама и Мути, и рассмеялась.

– Это невозможно, – она с выражением муки на лице взглянула на детей Юны, которые спали на руках у Мути и Керама. Потом она шепнула: «До свидания», и поспешила обратно к хижинам.

Юна захотела попрощаться с ней, но подумала: «Это будет последнее слово, какое я когда-либо скажу на своём собственном языке. Потому что я никогда не вернусь сюда. Никогда».

Поэтому, не сказав ни слова, она отвернулась и, забрав детей, продолжила свой целеустремлённый поход на запад, к новому городу на побережье.

Содержание