ГЛАВА 9

Ходоки

Центральная Кения, Восточная Африка. Примерно 1,5 миллиона лет до настоящего времени.

I

Больше всего в жизни она любила бегать. Вот, для чего было создано её тело.

Когда она бежала на короткую дистанцию, то могла покрыть сотню метров за шесть или семь секунд. В более устойчивом темпе она могла пробежать милю за три минуты. Она могла бегать. Когда она бежала, её вдохи горячими волнами врывались в лёгкие, а мускулы длинных ног и движущиеся взад-вперёд руки наливались теплом. Она любила ощущать покалывание пыли, когда та попадала на её голую, блестящую от пота кожу, и вдыхать горячий, электризующий аромат знойной сухости земли.

Был самый конец сухого сезона. Полуденный зной висел над саванной, а стоящее над головой солнце пронизывало пейзаж отвесными лучами. Среди похожих на подушки вулканических холмов трава была редкой и жёлтой, она была повсюду объедена и вытоптана большими стадами травоядных. Их тропы, через которые она бежала, напоминали дороги, связывающие пастбища и источники воды. В эту эпоху облик пейзажа формировали крупные травоядные; ни один из множества видов людей в мире пока ещё не узурпировал эту роль.

В полуденную жару пожиратели травы собирались группами в тени, или же просто лежали в пыли. Она окинула взглядом большие неподвижные стада слонов нескольких различных видов, похожие издали на серые облака. Нескладные страусы шагали, высоко поднимая ноги, и вяло поклёвывали землю. Быстроногие хищники лениво спали вместе со своими детёнышами. Даже падальщики, парящие кругами птицы и трусоватые обжоры, отдыхали от своей ужасной повседневной работы. Ничто не шевелилось, кроме пыли, которую она поднимала, ничто не двигалось, кроме её собственной быстрой тени, сжавшейся до лоскутка темноты прямо под её телом.

Полностью окунувшись в ощущения своего тела, в свой собственный мир, она бежала, ни о чём не думая, ничего не анализируя, бежала, наслаждаясь скоростью и свободой, каких прежде не знал ни один примат.

Она думала не так, как думал бы человек. Она ощущала лишь своё дыхание, приятную боль в мускулах и животе, и землю, которая, кажется, летела под её ногами. Но она бежала обнажённой и выглядела человеком.

Она была высокой – выше ста пятидесяти сантиметров. Её вид был выше, чем любой из более ранних видов людей. Она была гибкая, долговязая, и весила не более сорока пяти килограммов; её конечности были стройными, мускулы – крепкими, а живот и спина – ровными. Ей было только девять лет. Но она была на пороге взрослой жизни: её бёдра расширялись, а груди, маленькие и крепкие, уже округлились. И она ещё не закончила расти. Хотя она сохранит стройные пропорции тела, можно было ожидать, что она вырастет почти до двух метров. Её кожа, покрытая каплями пота, была голой, за исключением курчавой чёрной копны волос на голове и тёмных участков в промежности и подмышках. Фактически же, у неё было столько же волос, сколько у любой другой обезьяны, но они были бледные и мелкие. Её лицо было круглое и небольшое, у неё был мясистый округлый нос, выступающий вперёд, как у человека, а не приплюснутый, как у обезьяны.

Возможно, её грудная клетка была несколько высокой, слегка конической; возможно, из-за пропорций её длинных конечностей она могла бы выглядеть необычно. Но её тело не выходило за границы изменчивости человека; она могла бы напоминать жителя пустынной местности вроде народности динка из Судана, туркана или масаев, которые однажды будут ходить по земле, по которой она сейчас бежала.

Она выглядела, как человек. Однако её голова всё же отличалась. Над её глазами тянулся широкий козырёк из кости, который переходил в длинный, наклоненный назад лоб. Оттуда кость тянулась, почти не поднимаясь, до задней части её черепа. Форма её головы была замаскирована густой копной волос, но уплощённость и малый объём её черепа нельзя было скрыть ничем.

У неё были тело человека и череп обезьяны. Но её глаза были ясными, зоркими и любопытными. Ей было девять лет; переполненная в этот краткий момент своей жизни радостью от ощущения своего тела, светом и свободой, она была так счастлива, как только могла быть. С точки зрения человека она выглядела красиво.

Её народ был гоминидами – ближе к людям, чем шимпанзе или гориллы – и был родствен виду, который однажды осторожно назовут Homo ergaster и Homo erectus. Но по всему Старому Свету было много, очень много вариантов, много подвидов, основанных на одном и том же общем плане строения тела. Они составляли успешный и разнообразный вид, и костей и осколков черепа вряд ли хватит, чтобы рассказать всю его историю.

Кто-то стрелой выскочил у неё из-под ног. Испугавшись, она остановилась, тяжело дыша. Это была тростниковая крыса – грызун; её неспешная кормёжка была прервана, и она удрала, возмущённая.

И она услышала крик: «Далеко! Далеко!»

Она оглянулась. Люди из её народа, пятно где-то в отдалении, собрались на скалистом выступе, где намеревались остаться на ночь. Одна из них – её мать или бабушка – забралась на самый верх скалы и звала её, сложив руки чашей у рта. «Далеко!» Это был крик, который не могла издать ни одна обезьяна, даже Капо. Это было слово.

Солнце начало уходить из зенита, и тень в её ногах уже удлинилась. Вскоре животные стряхнут с себя дневную вялость; она больше не была бы в безопасности, её больше не будет защищать всеобщая сонливость в полуденные часы.

Одна, вдали от своего народа, она чувствовала восхитительный трепет от страха. Каждый день, каждый раз, когда у неё была такая возможность, она убегала очень далеко; и каждый день её приходилось звать обратно. У неё не было имени. Ещё ни один гоминид не называл себя по имени. Но если бы она могла, то назвалась бы Дальней.

Она повернула обратно к скале и снова побежала в своём равномерном темпе, словно пожирая расстояние.

В группе было двадцать четыре человека.

Многие взрослые разбрелись по местности вблизи разрушенной эрозией песчаниковой скалы с крутыми боками. Они двигались по пыльной земле, словно тонкие тени, разыскивая орехи и мелкую дичь – тихие, поглощённые своим делом и опытные. Матери брали самых маленьких детей с собой – они цеплялись им за спину или семенили у их ног.

Мать Дальней собирала пищу среди небольшой группы деревьев акации, которые были сильно поломаны проходившим мимо стадом дейнотериев. Эта древняя разновидность слонов орудовала своими загнутыми вниз бивнями и короткими хоботами, оставляя после себя поваленные и расколотые деревья, перепаханную землю и выдранные корни. Здесь люди были не единственными, кто собирал пищу: бородавочники и кистеухие свиньи хрюкали и визжали, копаясь своими уродливыми рылами в перепаханной земле. Повреждения были недавними. Дальняя могла разглядеть гигантских жуков, которые работали, зарывая свежий навоз дейнотериев, а также трубкозубов и медоедов, роющихся в земле в поисках личинок жуков.

Это место было просто создано для поиска пищи. Поиск следов деятельности других животных, особенно склонных к разрушительной деятельности, вроде слонов и свиней, был хорошей стратегией поиска пищи на незнакомой местности. Среди разгромленных зарослей деревьев мать Дальней могла бы отыскать пищу, которая в ином случае оставалась бы скрытой или недоступной. Среди сломанных стволов лежали уже готовые рычаги, распорки и палки-копалки, чтобы выкапывать из земли корни, сломанные ветки, пригодные для сбивания плодов, и расщеплённые стволы пальмы, из которых можно выковырять сердцевину.

Мать Дальней была спокойной и изящной женщиной, высокой даже для своего вида; ей подошло бы имя Тихая. Она шла со своими двумя детьми – со спящим ребёнком, которого качала на одном плече, и с сыном. Возраст мальчика составлял половину возраста Дальней, но он был уже почти таким же высоким, как она – тощий юнец, которого Дальняя мысленно называла Негодником: раздражающий, умный и слишком успешно конкурирующий за внимание и щедрость их матери.

Мать самой Тихой, бабушка Дальней, держалась рядом с ней. Её возраст уже давно перевалил за сорок, и сейчас бабушка с трудом сгибала спину и вряд ли могла оказать существенную помощь при выкапывании пищи. Но она помогала своей дочери следить за самым маленьким ребёнком. Ни один человек не удивился бы, увидев в этой группе стариков; это выглядело бы очень естественным. Но ни один из предшествующих типов приматов не доживал до старости; лишь немногие ненадолго переживали возраст своей плодовитости. Зачем их телам поддерживать жизнь, если они уже не могут продолжать вносить свой вклад в генофонд? Но теперь всё было по-другому: у вида, к которому принадлежала Дальняя, старикам предназначалась особая роль.

Тяжело дышащая и испачканная пылью, Дальняя лезла по скале. Это был всего лишь выход породы около сотни метров в поперечнике, на котором ничего не было, кроме куртин жёсткой травы и нескольких насекомых и ящериц. Но для людей это был временный дом, остров относительного спокойствия в открытой саванне, в этом море опасностей. На самой скале двое мужчин чинили деревянные копья. Они работали с отсутствующим видом, а их глаза блуждали – руки работали, словно сами по себе. Некоторые из старших детей играли, репетируя свою предстоящую взрослую жизнь. Они боролись, гонялись друг за другом, играли в прятки. Двое шестилетних подростков занимались неуклюжей сексуальной игрой, трогая друг другу пальцами соски и животы.

Дальняя не была ни взрослым, ни ребёнком, и в этой небольшой группе не было никого близкого ей по возрасту. Поэтому она держалась обособленно от остальных и лезла на вершину разрушенной эрозией глыбы песчаника. Она нашла обломок челюсти антилопы, оставленный здесь каким-то падальщиком и теперь отполированный дочиста голодными ртами и терпеливой работой насекомых. На скале она разломала кость на куски и воспользовалась острым краем, чтобы счистить пот и грязь со своих ног и живота.

С этого наблюдательного пункта пейзаж был как на ладони, и открывался весьма разнородный вид. Это была огромная долина. Панорама из куполов, лавовых потоков, склонов и кратеров показывала, каким серьёзным геологическим пыткам подверглось это место. К востоку – и дальше за горизонтом, на западе – земля поднялась, образуя плато высотой около трёх тысяч метров в самой высокой точке, покрытое плодородной вулканической почвой. Огромное плато завершалось стеной из осадочных пород, которая спускалась в долину.

Это была Великая рифтовая долина: разлом между двумя разделяющимися тектоническими плитами. Он протянулся на три тысячи километров от Красного моря и Эфиопии на севере на юг через Кению, Уганду, Танзанию и Малави, и заканчивался в Мозамбике на юге. На протяжении двадцати миллионов лет геологическая активность вдоль этой огромной раны создавала вулканы, поднимала возвышенности и сжимала низменности в долины, которые направляли воду в одни из самых больших озёр континента. Сама поверхность суши меняла свой облик, когда слой за слоем откладывался вулканический пепел, перемежающийся с обширными отложениями сланцев и аргиллита. На вулканических холмах росли влажные леса, а низины зарастали сложной мозаикой разных типов растительности – от редколесий до саванны и кустарниковых зарослей. Это было тесное место, полное беспорядка и разнообразия.

И здесь обитало множество животных.

По мере того, как солнце клонилось к закату, обитатели саванны становились всё более активными: бегемоты, нежащиеся в болотах, стада разных видов величественных слонов, невозмутимо шествующие по поросшим травой равнинам. Здесь жило много видов слонов, между которыми существовали тонкие различия в форме спины, черепа и хобота. Они обменивались друг с другом пронзительными трубными звуками, проплывая, словно тёмные корабли, по морю пыли, которую поднимали. Наряду с этими крупными травоядными существовало много других видов, напрямую зависящих от травы: зайцы, дикобразы, тростниковые крысы, и свиньи, питающиеся корнями. Хищники, охотившиеся на травоядных – и сами, в свою очередь, бывшие добычей для ещё более опасных животных – были представлены шакалами, гиенами и мангустами.

Животные саванны выглядели бы поразительно знакомыми с точки зрения современного человека, поскольку они уже успели хорошо приспособиться к условиям жизни в саванне. Но богатство и разнообразие здешней жизни изумило бы наблюдателя, привыкшего к Африке эпохи человека. Это была самая богатая область на Земле в плане количества видов млекопитающих, их разнообразия и изобилия, и это был один из самых благодатных периодов её существования. В этом тесном и разнородном месте обитатели равнин вроде антилоп и слонов жили рядом с обитателями лесов – такими, как свиньи и летучие мыши. Рифтовая долина сформировала богатый, протяжённый ландшафт, который предоставил возможности для адаптации многим видам животных вроде слонов, свиней, антилоп – и ещё людям. Это, конечно, было суровым испытанием, в ходе которого возник вид Дальней.

Но они не остались здесь.

После времён Капо, освободившись от последних связей с лесом, оставшихся как наследие предков, люди из вида Дальней стали странствующим видом. Они вышли из Африки: первые шаги гоминид уже отпечатались вдоль всего южного побережья материковой Азии. Прабабушки Дальней, тем не менее, невольно замкнули большой круговой путь на север, восток и юг, вернувшись через много поколений сюда, на место, где возник их вид.

Сидя на своём скальном выступе, Дальняя разглядывала окрестности намётанным опытным взглядом. В своих странствиях люди большей частью следовали вдоль течения рек. Они пришли в эти места с севера, и ей было видно русло реки, вдоль которого они шли – серебристая змея, скользящая среди травы и кустарника. Вдоль берега реки земля была илистой, увлажнённой и богатой питательными веществами, здесь росла буйная смесь деревьев, зарослей кустарников и полей, отмеченная столбами термитников. К востоку была возвышенность, земля становилась сухой и бесплодной, а к западу лес густел, образуя непроходимый пояс. Но когда она глядела на юг, её взору открывались новые перспективы – обширная полоса саванны, где смешались заросли трав, кустарники и участки леса, которые предпочитал её народ.

Дальняя была ещё молода: она только ещё знакомилась с миром и узнавала, как лучше всего использовать его блага. Но у неё было глубокое, систематизированное понимание окружающей её природы. Она уже умела оценивать незнакомую местность вроде этой и определять источники пищи, воды и опасности, даже просто осматривая маршруты для дальнейшего переселения.

Это был необходимый навык. Выдворенный на открытую местность, вид Дальней подвергся жёсткому отбору, и в результате выработалось осмысление природы нового рода. Они были вынуждены понимать правила игры, распространение растений, смену сезонов, значение следов – для решения бесконечных загадок сложной и не прощающей ошибок саванны. К примеру, её далёкий предок Капо, который жил и умер в тысячах километров к северо-западу от этого места, знал особенности своего щедрого лесного мира наизусть: он не умел читать землю, не умел осваивать новые модели для подражания, поэтому всё незнакомое постоянно ставило его в тупик.

Теперь взрослые и их дети возвращались к скале и несли с собой пищу. Они были обнажёнными и несли лишь то, что могли удержать в руках или прижать руками к себе. Многие из них возвращались с ещё полным ртом и продолжали жевать. Люди поглощали пищу как можно быстрее, помогая себе, и кормили только близких членов семьи, не брезговали что-то украсть, когда думали, что это могло сойти им с рук. И они ели молча, если не считать отрыжек, хрюканья удовольствия или отвращения, когда попадался подгнивший кусочек пищи – и ещё случайных слов. «Моё!», «Орех», «Хватит», «Больно, больно, больно…»

Это были простые существительные и глаголы, притяжательные и вопросительные, предложения из одного слова без структуры и без грамматики. Но всё же это был язык, словесные обозначения, которые были именами определённых предметов – система, значительно превосходящая лопотание времён Капо и сигналы любого другого животного.

Вернулся Негодник, брат Дальней. Он нёс безжизненно повисшее тело какого-то мелкого животного – возможно, зайца. А её мать, Тихая, принесла охапку корешков, плодов и пальмовой сердцевины.

Дальняя внезапно захотела есть. Она бросилась вперёд, мяукая, протягивая руки и открыв рот.

Тихая зашипела на неё, демонстративно держа свою охапку еды подальше от дочери. «Моё! Моё!» Это был упрёк, и его поддержала красноречивым взглядом бабушка. Дальняя становилась уже слишком взрослой, чтобы питаться как ребёнок. Она должна была прийти на помощь своей матери, а не растрачивать понапрасну свою энергию, бесцельно бегая по окрестностям. Ведь здесь был её брат Негодник, который хорошо потрудился и даже вернулся с собственным куском мяса. Всё это было выражено словами.

Жизнь была уже не такой, как во времена Капо. Сейчас взрослые старались учить молодёжь. Мир стал слишком сложным, чтобы у детей оставалось время открывать для себя всю технологию и методы выживания с нуля; их нужно было учить выживанию. И одной из ролей старших членов группы вроде бабушки Дальней было доведение этой мудрости до адресата.

Но Дальняя снова протянула руки, издавая жалобное звериное мяуканье. Ещё разок. Только сегодня. Завтра я помогу.

«Гррррххххх!» Тихая, как и ожидала от неё Дальняя, высыпала пищу на камень. Она набрала орехов, бобов марамы, коровьего гороха и клубней спаржи. Она вручила Дальней сочный клубень; Дальняя тут же вгрызлась в него.

Негодник сел поближе к матери. Он был ещё слишком молод, чтобы сидеть с мужчинами, которые ворошили собственные кучки еды. Негодник с силой разодрал своего зайца, открутив ему лапы и голову, и воспользовался тонким осколком камня, чтобы вскрыть его грудь. Но, пока он устраивал эту бойню в миниатюре, его жесты были напряжёнными, а руки дрожали.

Никто в его семье не знал этого, но он был уже серьёзно болен, страдая от гипервитаминоза. Несколькими днями ранее один из мужчин дал ему несколько обрезков печени гиены, добытой в короткой битве за останки антилопы. Как у большинства хищников, печень содержала очень много витамина A, и это незаметное отравление вскоре проявится на теле мальчика.

Через месяц он умрёт. А через двенадцать его забудет даже собственная мать.

Но пока Тихая легонько шлёпнула его и забрала у него кусок зайца, заставляя поделиться с сестрой.

Со времён Капо мир продолжал охлаждаться и высыхать.

К северу от экватора по всему миру через Северную Америку и Азию протянулся обширный пояс тайги – леса, состоящего исключительно из вечнозелёных деревьев. А на крайнем севере впервые за триста миллионов лет образовалась тундра. Для животных жизнь в тайге была скудной по сравнению с прежними смешанными лиственными и хвойными лесами умеренного климата. Также продолжили расширяться обширные травянистые равнины – трава меньше страдала от недостатка влаги, чем деревья – но трава создала сухие равнины, способные поддерживать жизнь лишь очень небольшого количества видов животных по сравнению с исчезающими лесами. По мере продолжения медленного иссушения климата следовали новые случаи вымирания.

Но, если качество условий жизни ухудшилось, то количество самой жизни было огромным, просто потрясающим.

Потребность переживать периоды сезонной нехватки корма и потребность в наличии кишечника, способного круглый год справляться с рационом из грубых кормов, способствовали развитию крупных травоядных. Гигантские млекопитающие, новая «мегафауна» в масштабах, не виданных со времён исчезновения динозавров, распространились по всей планете. Предковые формы мамонтов уже расселились по северной Евразии и, преодолевая сухопутные перешейки, периодически открывающиеся при падении уровня океана, перешли в Северную Америку. До этого времени, обитая в странах с ровным климатом, они были лишены шерсти и питались скорее листвой, чем травой. Они напоминали типичных слонов, но у них уже появились высокие коронки зубов и загнутые бивни их мохнатых потомков.

Тем временем в Северной Америке жили гигантские верблюды, а в Азии и Африке бродили огромные сиватерии, похожие на лосей. Разновидность крупных носорогов под названием эласмотерий бродила по всей северной Евразии. У него были ноги, слишком длинные для носорога, и рог, который мог вырастать до двух метров в длину: он был похож на мускулистого единорога.

И наряду с этими громадными кусками мяса, упакованными в шкуру, появились новые специализированные хищники. Недавно эволюционировавшие кошачьи усовершенствовали технологию убийства. Зубы по бокам их пасти работали как ножницы – они могли прорезать шкуру, разорвать её и проникнуть внутрь тела, где в плоть могли вгрызаться их резцы. Саблезубые были апофеозом хищника. Саблезубые кошки вырастали вдвое крупнее львов эпохи человека и превращались в огромных мускулистых хищников с телосложением вроде медвежьего, с короткими сильными лапами. Они были созданы для силы, а не для скорости, и охотились из засады; их пасть могла открываться очень широко, чтобы наносить удар добыче. Но все кошачьи заставляли даже псовых выглядеть всеядными существами по сравнению с ними; кошачьи были, возможно, самыми специализированными хищниками на суше.

Но потом, где-то за полмиллиона лет до рождения Дальней, началось новое и разительное ухудшение климата. Правила игры опять менялись для обитателей всего мира.

С равнины послышался клич. «Смотрите, смотрите! Это я, смотрите, я!» Люди встали и начали вглядываться вдаль.

Приближался мужчина. Он был высоким, более мускулистым, чем остальные, с мощными, чрезмерно выступающими надбровными дугами. Этот мужчина, Бровастый, сейчас был доминирующим, боссом в жёстком, полном конкуренции мире мужчин. И у него через плечо свисало мёртвое животное – молодая антилопа канна.

Восемь других взрослых мужчин из группы начали кричать и вопить в знак покорности, а потом они сбежали вниз по скалистому склону. Они похлопывали Бровастого по спине, с уважением поглаживали канну, бегали и скакали, подняв здоровенное облако пыли, которая висела, подсвеченная лучами заходящего солнца. Они все вместе затащили канну вверх по склону и бросили её на землю. Старшие дети подбежали, чтобы посмотреть на канну, и начали бороться за её мясо. Негодник тоже был среди них, но он был слабее, чем остальные, даже слабее тех, кто был моложе его, поэтому его легко оттеснили. Дальняя разглядела сломанное деревянное копьё, глубоко воткнутое в грудь животного. Именно так Бровастый убил свою добычу, вероятно, спрятавшись в засаде, и он, наверное, оставил там копьё, чтобы показать, как он совершил этот подвиг.

Тем временем Бровастый продемонстрировал внушительную эрекцию. Женщины, а среди них и Тихая, мать Дальней, стали показывать едва уловимые признаки готовности принять его – одни выгибали руки, другие плавно раздвигали бёдра.

Дальняя, не женщина, но и не ребёнок, отошла назад от остальных. Она грызла корешок и смотрела, как будут разворачиваться события.

Некоторые из взрослых принесли из ближайшего ручья вулканическую гальку. Теперь мужчины и женщины начали энергично оббивать гальку – их руки работали быстро, а пальцы изучали камень. Орудия труда появились из камня практически без умственных усилий – этот навык, уже успевший стать древним, находился на собственной полочке жёстко разграниченного мышления – и в течение нескольких минут они изготовили грубые, но пригодные для использования рубила и режущие отщепы. Как только инструмент был закончен, его изготовитель бросался к туше канны.

Кожу разрезали от анального отверстия до горла и быстро отделили от туши. Шкура была выброшена: никто пока не придумал, как можно использовать шкуры животных. После этого тушу быстро разделали: тонкие каменные лезвия разделяли суставы, чтобы можно было отделить ноги от туловища, резали грудную клетку, чтобы вынуть заключённые в ней мягкие тёплые органы, а потом и само мясо, отделяя его от костей.

Это было быстрое, эффективное, почти бескровное занятие, квалифицированная разделка мяса, родившаяся в целом ряду поколений предков, занимавшихся ею. Но мясники не работали совместно. Хотя они пропустили вперёд Бровастого, позволяя ему сделать самые основные надрезы и извлечь сердце и печень, они конкурировали между собой, разделывая труп, хрюкая и толкая друг друга. Несмотря на то, что у них в руках были орудия труда, они терзали тушу канны, словно стая волков.

Лишь немногие женщины боролись за мясо. Сегодня их неблагодарный труд по сбору пищи в акациевой роще и в других местах прошёл успешно, и животы у них и у их детей были уже набиты фигами, ягодами гревии, побегами трав и корнями – съедобными частями растений, в изобилии встречающихся в этих сухих землях, и не требующих особого приготовления перед едой.

Когда значительная часть мяса канны была уже срезана с костей, начался серьёзный торг. Бровастый бродил среди мужчин с лезвием в одной руке и со здоровенным куском бедра в другой. Он отрезал куски мяса и вручал их некоторым мужчинам – но не тем, кто отворачивался, как будто это было какой-то мелочью, а потом пытался выхватить кусочки лучшего мяса у остальных. Всё это было частью бесконечных политических игр людей.

Затем Бровастый прошёл среди женщин, раздавая кусочки мяса, словно король во время визита. Дойдя до Тихой, он остановился; при этом его эрегированный член гордо вздымался. Он отрезал большой и сочный ломоть бедра канны. Вздохнув, она приняла его. Часть его она быстро съела, а потом положила остатки с одной стороны, поближе к ребёнку, который спал в гнезде из сухой травы. После этого она легла на спину, раскрыла бёдра и вытянула руки, принимая Бровастого.

Бровастый ходил на охоту вовсе не для того, чтобы принести своим людям пищу. Крупная дичь обеспечивала лишь десятую часть потребностей группы в пище; значительная её часть покрывалась растениями, орехами, насекомыми и мелкой дичью, которые собирали женщины и дети старшего возраста, а также мужчины. Крупная дичь была полезным источником пищи при чрезвычайных обстоятельствах в трудные времена – возможно, во время засухи или наводнения, или суровой зимой. Но охота была полезна для охотника сразу во многих отношениях. Благодаря этому мясу канны Бровастый мог укрепить собственную политическую позицию среди мужчин – и ещё купить доступ к женщинам, что в итоге и было единственной целью его бесконечной борьбы за господство.

Обладатели более высокого интеллекта, высокого безволосого тела и зачаточного языка, они были существами самого человеческого облика среди всех когда-либо живших. Но многие из способов, при помощи которых они управляли своей жизнью, были хорошо знакомы Капо. Предки Бровастого очень давно склонялись к этой социальной модели – мужчины, борющиеся за господство, женщины, связанные кровным родством, охота ради получения желаемого – значительно раньше рокового решения Капо покинуть свой клочок леса. У приматов были и другие типы образа жизни, и можно было предположить появление других видов общества. Но, как только складывалась та или иная модель, её почти невозможно было сломать.

Во всяком случае, система работала. Пища была поделена, мир был сохранён. Так или иначе, но большинство людей было накормлено.

Когда Бровастый закончил, Тихая вытерла свои бёдра листьями и вернулась к мясу. Она воспользовалась выброшенным каменным отщепом, чтобы порезать его на куски, и отдала несколько своей матери, которая была слишком старой, чтобы представлять интерес для Бровастого, и дала остатки Дальней, которая нетерпеливо набросилась на них.

А позже, когда свет померк, Бровастый приблизился уже к самой Дальней. Она видела его высокий мощный силуэт на фоне темнеющего пурпурного цвета неба. Значительная часть его мяса канны уже разошлась по рукам, но она ощущала на нём запах крови. Он принёс кость передней ноги. Присев перед нею, он с любопытством обнюхал её. Потом он хлопнул костью об камень, расколов её. Она почуяла запах восхитительного костного мозга, находившегося внутри, и её рот наполнился слюной. Не задумываясь, она потянулась к кости.

Он держал кость, заставляя её подойти поближе.

Подойдя поближе, она смогла более ясно различить его запах: кровь, грязь, пот и застарелая вонь семени. Он смягчился и отдал ей кость; она сунула язык в костный мозг, жадно высасывая его. Пока она ела, он положил свою руку ей на плечо и провёл по её телу сверху вниз. Она старалась не вздрагивать, когда он исследовал её маленькие груди, потягивая за соски. Но она взвизгнула, когда его любопытные пальцы раздвинули её ноги. Он убрал руку и понюхал её запах. Потом, очевидно, решив, что ей нечего предложить ему, он хрюкнул и отошёл от неё.

Но он оставил ей костный мозг. Она с жадностью пожирала его и успела съесть значительную часть ещё до того, как кость была украдена у неё более взрослой женщиной.

Свет в небе быстро померк. По всей саванне рычали хищники, отмечая этим древним способом границы своих кровавых королевств.

Люди собрались на своём скальном островке. Все они были охвачены дрожью из-за предчувствия, когда собирались вместе – дети в центре, взрослые спинами наружу – и приготовились к долгой ночи и непроглядной темноте. В этом неприветливом месте они должны быть в безопасности: какой-нибудь настойчивый хищник должен был бы совершить трудный подъём с равнины сюда, где он столкнётся с умными, крупными и вооружёнными гоминидами. Но полной гарантии не было. В этих местах обитал вид саблезубых кошек, который назывался динофелис – этот хищник-засадчик, напоминающий коренастого ягуара, специализировался на охоте на гоминид. Динофелис даже умел лазить по деревьям.

Когда наступила темнота, люди начали заниматься собственными делами. Некоторые из них ели. Другие ухаживали за своим телом, выковыривая грязь из-под ногтей на ногах или выдавливая волдыри. Третьи изготавливали инструменты. Многие из этих действий были повторяющимися, ритуализованными. Никто не задумывался по-настоящему о том, что делал.

Некоторые ухаживали друг за другом: матери и дети, братья и сёстры, друзья, женщины, мужчины, подкрепляющие свои хрупкие союзы. Дальняя занималась густыми волосами на голове своей матери, распутывая узлы и заплетая их в своего рода косу. Даже сейчас волосы требовали большого ухода – они спутывались, сваливались и привлекали вшей, и все эти проблемы нужно было решать.

Эти люди были единственным видом млекопитающих, у которых тяжёлые волосы требовали дополнительной заботы; так же росли лишь впечатляющие, словно сделанные парикмахером, причёски некоторых мелких обезьян. Волосы Дальней даже нужно было регулярно подрезать. Но у людей волосы развивались таким образом из-за того, что им нужно было за чем-то ухаживать. Здесь, на саванне, выгоднее было быть частью большой группы, но группе нужны были социальные механизмы, позволяющие сплотить её. Теперь уже не оставалось времени для старого обезьяньего способа – сложного обыскивания всего тела, которым наслаждались Капо и его предки. В любом случае, уже нельзя было обыскивать кожу, которая стала голой, чтобы ей можно было потеть. Но всё равно, делая эти примитивные причёски, они сохраняли связь со своими корнями.

Правила жизни людей, когда они занимались своей разнообразной деятельностью, не были похожи на жизнь человеческой группы. В сгущающейся темноте они собирались вместе для защиты, но в действительности никакой силы, объединяющей их, не существовало. Огня не было, также не было очага – никакого центра группы. Они выглядели людьми, но их ум не был похож на человеческий.

Так же, как и во времена Капо, их мышление было жёстко разделённым. Главной целью сознания по-прежнему было помочь людям понять, что было друг у друга на уме: они были по-настоящему уверены в собственных мыслях в человеческом понимании этого слова, исключительно контактируя друг с другом. Границы понимания были гораздо уже, чем в человеческом уме: вне сознания, во мраке, находилось многое из того, чем они занимались, по сути, не задумываясь об этом. Даже изготавливая орудия труда или разыскивая пищу, они работали молча; их руки работали импульсивно, находясь под контролем сознания не больше, чем лапы льва или волка. В такие моменты их понимание работало быстро, стремительно. Они делали инструменты так же бессознательно, как люди ходят или дышат.

Тем не менее, звучал ли он по-человечески, или же нет, но мягкий шелест языка журчал над группой. Это был разговор между матерями и детьми, между ухаживающими друг за другом людьми, между мужчинами и женщинами в парах. Информации передавалось немного: значительная часть разговора была лишь немногим больше, чем вздохами удовольствия, словно кошачье мурлыканье.

Но их слова звучали как слова.

Люди должны были учиться общаться при помощи приспособлений, служивших для выполнения других задач – рта, предназначенного для еды, и ушей, предназначенных для улавливания звуков опасности – которые теперь были наскоро переделаны для использования в иных целях. Им очень помогло хождение на двух ногах: изменения в расположении их гортани и смена характера дыхания улучшили качество звуков, которые они могли издавать. Но, чтобы приносить пользу, звуки должны распознаваться быстро и однозначно. А способы, которыми гоминиды могли добиться этого, ограничивались природой приспособлений, которые им приходилось использовать. Люди слушали друг друга, имитировали и раз за разом использовали полезные звуки, а в это время, под воздействием потребностей в общении и анатомических ограничений складывались фонемы – звуковое содержание слов, основа всего языка.

Но пока ещё не существовало ничего похожего на грамматику: никаких предложений, и, конечно же, никаких рассказов, никаких историй. И в данный момент главной целью речи вовсе не была передача информации. Никто не говорил об инструментах, об охоте или о приготовлении пищи. Язык был социальным явлением: он использовался для приказов и просьб, для простого выражения радости или боли. И он использовался для ухода: язык, даже не слишком наполненный содержанием, был более эффективным способом установления и укрепления отношений, нежели вытаскивание клещей из лобковых волос. Благодаря ему можно было «обыскивать» сразу несколько человек.

В действительности, многому в эволюции языка способствовали матери и их дети. На данный момент разговор предков Демосфена, Линкольна и Черчилля был не содержательнее маминого сюсюканья.

А дети вообще не разговаривали.

Ум взрослых был примерно равен по сложности уму пятилетнего ребёнка. Их дети не были способны к речи – они умели только лопотать, как шимпанзе – пока не достигали юности. Прошло всего лишь год или два с тех пор, как слова взрослых приобрели хоть какой-то смысл для Дальней, а Негодник в возрасте семи лет вообще не мог бы говорить. Дети были похожи на обезьян, родившихся у родителей-людей.

Когда свет померк, группа стала готовиться ко сну.

Дальняя приткнулась к ногам своей матери. Завершающийся день стал просто всего лишь одним в долгой череде, которая тянулась в глубины времени к началу её жизни, к тем дням, которые вспоминались смутно и были едва связаны друг с другом. В темноте она представляла себе, как бежала в ослепительном свете дня, всё бежала и бежала.

Она даже не подозревала, что это был последний раз, когда она засыпала рядом со своей матерью.

II

Миллион лет назад движение тектонических плит, медленное, но непрекращающееся, заставило столкнуться Северную и Южную Америки, и образовался Панамский перешеек.

Сам по себе это выглядело небольшим событием: Панама была лишь незначительным клочком суши. Но, как и в случае с Чиксулубом, эта область вновь стала эпицентром всемирной катастрофы.

Из-за Панамы старые экваториальные течения между Америками – последний след райского течения Тетиса – прервались. Теперь единственными течениями в Атлантике были мощные межполярные течения, огромные конвейеры холодной воды. Глобальное похолодание резко усилилось. Отдельные ледяные поля, покрывающие северный океан, слились, и ледники потянулись по северным материкам, словно когтистые лапы.

Начались оледенения. В период своего максимального распространения ледники покрывали более четверти всей поверхности Земли; лёд доходил до Миссури и Центральной Англии. Многое было утрачено сразу же. Там, где прошли ледники, земля была содрана до основания – до материнской породы, которая сама оказалась измельчённой и стёртой в пыль – оставляя наследство в виде гор с изборождёнными боками, отполированных склонов, разбросанных валунов и выцарапанных в земле долин. В течение двухсот миллионов лет на Земле не происходило существенных оледенений; теперь наследие из горных пород и костей, древность которых уходила глубоко в эпоху динозавров, было повсеместно уничтожено.

На самом льду не было ничего живого: совсем ничего. У края льдов раскинулись обширные скудные пояса тундры. Даже в таких далёких ото льдов местах, как экваториальные области Африки, изменения в розе ветров усилили засушливость климата, и растительность отступила к побережьям и речным долинам.

Похолодание не было однонаправленной тенденцией. Планета покачивалась и колебалась в своём бесконечном танце вокруг солнца, слегка меняя угол и направление наклона оси, незначительные особенности орбиты. И с каждым циклом лед наступал и отступал, наступал и отступал; уровень океана колебался, словно пульсировало сердце. Даже суша, придавленная километровыми слоями льда или освобождавшаяся от бремени при его таянии, поднималась и опускалась, словно каменная приливная волна.

Иногда изменения климата могли быть суровыми. За один год количество выпавшего снега в некоторых местностях могло удваиваться, а средняя температура падала на десять градусов. Сталкиваясь с такими хаотическими колебаниями, живые существа мигрировали или гибли.

Переселялись даже леса. Ель оказалась быстрым мигрантом: в сопровождении сосны она могла расселяться на километр за каждые два года. Огромные каштаны, массивные деревья с тяжёлыми семенами, могли развивать скорость до ста метров в год. До ледникового периода животные средних широт северного полушария образовывали щедрую смесь из быстроногих травоядных вроде оленей и лошадей, гигантских травоядных, таких, как носороги, и скоростных хищников типа львов и волков. Теперь животные следовали на юг в поисках тепла. Популяции животных из различных климатических поясов смешивались друг с другом и были вынуждены конкурировать в условиях быстро сменяющейся экологической обстановки.

Но некоторые существа начали приспосабливаться к холоду, чтобы осваивать запасы корма, которые по-прежнему существовали у подножия ледников. Многие животные обрастали густым мехом и слоями жира – крупные животные, вроде носорогов, и более мелкие, такие, как лисицы, лошади и кошачьи. Другие извлекали выгоду из значительных перепадов температуры между временами года. Они мигрировали, переселяясь на север летом и на юг зимой; равнины стали огромными приливно-отливными полосами жизни, и за огромными передвижными сообществами терпеливо следовали хищники.

Смешение фаун привело к катастрофе в обеих Америках. Эти два континента, северный и южный, были отделены друг от друга со времён раскола Пангеи около ста пятидесяти миллионов лет назад. Фауна Южной Америки эволюционировала в изоляции и находилась во власти сумчатых млекопитающих и копытных. Там жили сумчатые «волки» и саблезубые «кошки»; среди копытных были «верблюды» и «слоны» с хоботом, а ещё гигантские наземные ленивцы, которые могли весить три тонны и достигали роста в шесть метров, когда вставали на задние лапы, чтобы поедать листья пальм. Там всё ещё жили глиптодонты, не слишком сильно отличающиеся от огромного бронированного животного, которое напугало Странницу, а верховными хищниками были гигантские нелетающие птицы – так же, как в древние времена. Этот экзотический зверинец был оставлен развиваться в покое, хотя к нему время от времени добавлялись бродяги, попадающие туда на естественных плотах или по временным мостам, вроде Странницы и её несчастных спутников, чьи дети наполнили южноамериканские джунгли обезьянами.

Но, когда установился сухопутный Панамский мост, последовала массовая миграция с севера на юг насекомоядных, кроликов, белок, мышей, а позже ещё псовых, медведей, куньих и кошачьих. Уроженцы Южной Америки не смогли конкурировать с этими новыми переселенцами. Вымирание растянулось на миллионы лет, но с империей сумчатых было покончено.

С другой стороны, при всех своих трудностях и смертях это время быстрых и резких перемен было временем больших возможностей. За всю историю Земли продолжительностью в четыре миллиарда лет было не так уж и много периодов, благоприятных для роста биологического разнообразия и появления эволюционных новшеств. На фоне крупномасштабного вымирания наблюдалось быстрое видообразование.

И прямо в центре этого экологического котла находились дети Капо.

Следующим утром был яркий рассвет на ясном голубом небе. Но воздух был очень сухим, обладал странным острым запахом, и вскоре всё окутал палящий зной. Животные саванны выглядели подавленными. Даже птицы сидели тихо; пожиратели падали торчали на своих насестах на деревьях, словно уродливые чёрные плоды.

Благодаря своей голой потеющей коже люди были приспособлены к условиям этой жаркой открытой и сухой местности не хуже, чем любой другой вид, живущий здесь. Но они тоже начали свой день вяло. Они кругами бродили по своему скалистому островку, подбирая то, что осталось от вчерашней еды.

Эта местность была не особенно богатой. Люди не обсуждали своих планов – они никогда этого не делали, и в любом случае у них не было никаких реальных планов – но было вполне очевидно, что они не должны здесь оставаться. Вскоре некоторые мужчины начали собираться у русла реки, чтобы продолжить свой путь на юг.

Но состояние Негодника за ночь ухудшилось. Подошвы его ног треснули и сочились водянистым гноем, а когда он попробовал встать на них, то вскрикнул от боли. Сегодня он вряд ли смог бы куда-нибудь пойти.

Тихая, бабушка Дальней и многие другие женщины остались рядом с Негодником. Что касается мужчин, женщины просто не обращали внимания на их выходки, когда те нетерпеливо бродили туда-сюда по тропе, уводившей на юг.

Этот конфликт, почти бессловесный, растянувшийся на целый день, был пагубен для них всех. Это была настоящая дилемма. Саванна не была похожа на изобильный, надёжный лес более ранних эпох; нельзя было уйти просто в каком-то случайном направлении. На этой скудной и изменчивой земле люди каждый день сталкивались с необходимостью решать вопросы: куда идти, чтобы найти пищу или воду, каких опасностей нужно избегать. Если они давали на них неправильный ответ, даже единожды, последствия были очень серьёзными. Но у ходоков было немного детей, на каждого из них тратились значительные усилия, поэтому бросить его было нелегко.

Наконец, мужчины сдались. Некоторые из них вернулись на скалу, чтобы полежать в свете высокого жаркого солнца. Группа других под предводительством Бровастого отправилась по следу стада слонов – похоже, один из детёнышей в нём хромал. Остальные мужчины, а также женщины и старшие дети, разбрелись по своим участкам для сбора пищи, которые они уже осматривали вчера.

Образ жизни этих людей – наличие места сбора группы, сбор пищи и распределение пищи и труда – был необходимостью. На открытой равнине люди должны были упорно трудиться, чтобы добыть пищу, а их медленно растущее потомство требовало большой заботы. Так или иначе, им приходилось сотрудничать и делиться. Но никто ничего не планировал. Во многих отношениях это больше напоминало волчью стаю, чем какое-либо человеческое сообщество.

Дальняя провела большую часть утра в той же самой растоптанной чаще, где вчера работала её мать. Землю уже основательно обшарили, поэтому для того, чтобы отыскать новые корни и плоды, нужно было изрядно покопаться. Вскоре она перегрелась, испачкалась и ощущала неловкость. Она чувствовала тревожность и отсутствие свободы, а длинные ноги, на которые она присела среди утоптанной грязи и мусора, заметно болели.

Ближе к полудню бесцельная неподвижность этого странного, тяжёлого дня усилилась. Саванна, открытая и свободная, манила к себе Дальнюю, так же, как и вчера. Чувство пустоты в её животе притупилось, и её стремление покинуть это место преодолело бремя необходимости выживания и семейных обязанностей.

Одна стройная пальма пережила прилив внимания дейнотериев, и на её вершине висела гроздь орехов. Молодой мужчина забрался на дерево с ловкостью, которая проистекала из глубоко похороненной памяти его тела о прежних временах, когда мир был зеленее. Дальняя следила за движениями его гибкого туловища и ощущала странное чувство внизу своего живота.

Она приняла своего рода решение. Уронив остатки еды, она выкарабкалась из зарослей и просто побежала на запад.

Когда её конечности заработали, лёгкие стали качать воздух, и она ощутила под ногами затвердевшую и не пачкающую грязь, она почувствовала огромное облегчение. На какое-то время, пока она бежала, не думая, даже дневная жара стала чувствоваться легче, потому что дуновение воздуха при её движении охлаждало кожу.

Вдруг послышался глубокий, угрожающий грохот, который отозвался в небе эхом. Она остановилась, присела и огляделась в страхе.

Яркий солнечный свет потускнел. Густые чёрные тучи наползали на небо с востока. Её испугала вспышка сиреневатого света, который осветил тучи изнутри. Почти немедленно послышался раскатистый треск и более глубокий и продолжительный грохот, который, казалось, перекатывался по всему небу.

Оглянувшись на скалистый выступ, который внезапно оказался очень далеко, она увидела, что люди бегут, собирая своих детей. Её сердце тяжело застучало; Дальняя вскочила и побежала обратно.

Но теперь с потемневшего неба хлынул дождь. Капли были достаточно тяжёлыми: они хлестали по её голой коже и незащищённым волосам, и выбивали маленькие кратеры в земле. Почва быстро превращалась в вязкую грязь, которая липла к её ногам, замедляя бег.

Свет сверкнул вновь – на сей раз большая река света, которая на миг соединила небо и землю. Ослеплённая, она споткнулась и упала в грязь. Вокруг неё стоял ужасный грохот, словно мир разваливался на куски.

Она видела, что высокая пальма в центре вытоптанной поляны разлетелась надвое и горела; языки пламени лизали перистые листья, беспомощно поникшие на её вершине. Огонь быстро распространился по остальной части разгромленных зарослей – а затем занялась сухая трава на равнине вокруг.

Пелена серо-чёрного дыма начала подниматься над нею. Она встала на ноги и попробовала продолжить бег. Но, несмотря на продолжающийся дождь, пожар распространялся быстро. Сезон был исключительно сухим, и саванна была покрыта пожелтевшей травой, высохшими кустами и упавшими деревьями, готовыми сгореть. Где-то затрубил слон. Дальняя мельком увидела стройные фигуры, убегающие сквозь тьму: наверное, жирафы.

Однако гоминиды были в безопасности. Огонь просто обогнул бы их скалистый выступ без вреда для них. Хотя они все пострадали бы от дыма и жара, из-за этого никто бы не умер. И если бы Дальняя смогла добраться до выступа, она также была бы в безопасности. Но она всё ещё была на расстоянии сотен метров от него, и стена дыма и пламени преградила ей путь. Огонь с жадностью прыгал по высокой сухой траве, и каждый лист сгорал моментально. Воздух стал дымным, заставляя её кашлять. Частицы горящей растительности кружились в воздухе – обугленные, но всё ещё рдеющие. Попадая ей на кожу, они жалили её.

Она сделала единственную вещь, которую могла. Она развернулась и побежала: побежала на запад, прочь от пожара, прочь от своей семьи.

Она не переставала бежать, пока не добежала до густого леса. Увидев перед собой сплошную зелёную стену, она колебалась лишь мгновение. Здесь скрывались другие опасности, но пожару это место было явно не по зубам. Она углубилась в чащу.

Присев поближе к корню древовидного папоротника, окружённая его влажными цепкими листьями, она смотрела на саванну. Пожар всё ещё жадно полз по высокой траве, а дым поднимался и просачивался в густой лес. Но этот участок леса явно был слишком густым и влажным, чтобы быть под угрозой. А огонь быстро пожрал собственное топливо; дождь начал тушить языки пламени.

Скоро она сможет выйти отсюда. Она присела на корточки, выжидая этот момент.

Её внимание привлекло быстрое движение вблизи её ноги. У основания текстурированного корня древовидного папоротника к её ноге с механической чёткостью движений полз скорпион. Без колебаний, но заботясь о том, чтобы избежать жала, она прихлопнула скорпиона нижней частью ладони. Осторожно зажав скорпиона двумя пальцами, она подняла его и поднесла к своему рту.

Что-то врезалось ей в спину. Она опрокинулась вперёд и упала на живот, а на её спину село нечто горячее, тяжёлое и мускулистое. Вокруг неё слышались визг и вопли, а кулаки барабанили её по спине и голове.

Глубоко вздохнув и собравшись с силами, она перевернулась.

По ней скакало тонкотелое существо. Оно было чуть выше, чем в половину её роста, с тощим телом, покрытым буровато-чёрной шерстью, с длинными руками, головой, похожей на обезьянью, которая высилась над узкой конической грудной клеткой, и с тонким розовым половым членом, торчащим ниже его живота. Его шерсть была мокрой от дождя, и он вонял; запах был затхлый и сильный. И всё же оно – нет, всё же «он» – стоял на ней вертикально, как кто-то из её собственного вида, как не может ни одна обезьяна.

Это был питек – обезьяночеловек, человек-шимпанзе, представитель самых первых гоминид, очень дальний родственник Дальней. А среди путаницы ветвей над ней их было ещё больше, и они спускались вниз, словно тени.

Она захотела встать. Но что-то ударило её по голове, и она провалилась во тьму.

Когда она пришла в себя, она лежала на спине. Её грудь, ноги и ягодицы болели.

Повсюду вокруг неё были питеки.

Некоторые из них карабкались на деревья афцелии в поисках плодов. Другие копались в земле, добывая корни мусанги. Это были активные двуногие существа, которые работали без слов. Но, в отличие от неё, они были невысокого роста, волосатые, с дряблой, как у шимпанзе, кожей.

Кто-то кричал. Дальняя обернулась, чтобы посмотреть.

В грязи присела самка питека. Она тужилась, её лицо было искажено, а дряблые груди налились молоком. Дальняя смутно видела, как что-то небольшое и плотное появилось из задней части её тела: это была волосатая голова детёныша, покрытая слизью. Эта самка питека рожала.

Её окружили другие самки: сёстры, кузины и её мать. Лопоча и тихонько ухая, они просунули руки между ногами этой роженицы. Они осторожно возились с детёнышем, пока он плавно появлялся из родовых путей.

Новая мать столкнулась с такими проблемами, каких не выдержал бы никто из более ранних приматов, поскольку детёныш рождался в сторону, противоположную направлению её взгляда. Листик, самка времён Капо, смогла бы увидеть лицо своего детёныша, когда оно покажется наружу, и сумела бы дотянуться себе между ног, чтобы направить голову и тело своего детёныша на выход из родовых путей. Если бы эта самка питека попробовала сделать то же самое, она выгнула бы шею детёныша назад, и подвергла бы его риску повреждения спинного мозга, нервов и мускулатуры. Она не смогла бы справиться с этим в одиночку, как это сделала бы Листик – но она и не должна была так делать.

Когда освободились руки детёныша, он уцепился за шерсть своей матери и начал тянуть. Даже сейчас он уже был достаточно сильным, чтобы помочь собственному рождению.

Всё это было последствиями двуногого прямохождения. Четвероногое животное поддерживает органы в брюшной полости при помощи соединительной ткани, которая свисает с позвоночника. Таз был просто соединительным элементом, который передавал давление, оказываемое на позвоночник, вниз и наружу – к бёдрам и ногам. Но если ты захочешь ходить вертикально, то твоему тазу придётся поддерживать вес органов брюшной полости, и ещё веса растущего внутри тебя эмбриона. Таз у прямоходящих питеков быстро приспособился к этому, превратившись в чашевидное опорное образование, как у человека. Центральное отверстие для родового канала также изменилось – оно стало больше в поперечном направлении, чем в продольном, и приобрело овальную форму, чтобы соответствовать форме черепа детёныша.

Родовые пути у этой матери-питека были уже, чем голова её детёныша, в противоположность всем предшествовавшим видам приматов. Её детёныш входил в канал, повернувшись лицом к боку матери, что позволяло пройти его голове. Но затем он должен был перевернуться, чтобы положение его плеч совпало с самым большим из измерений родового канала. Иногда детёныш выходил в самом простом положении, лицом к матери, но чаще он отворачивался от неё.

В будущем, по мере того, как черепа гоминид увеличатся в размерах, чтобы вместить более крупный мозг, потребуется ещё более сложная перестройка родовых путей, поэтому ребёнку Джоан Юзеб, когда он будет появляться на свет, придётся совершать такие сложные изгибы и повороты. Но даже в эти древние времена первые двуногие матери уже нуждались в акушерках – и среди питеков появился новый вид социальных обязательств.

Наконец, детёныш появился целиком и шлёпнулся на усыпанную листьями землю, сжав маленькие кулачки. Мать опустилась на землю со вздохом облегчения. Одна из старших питеков подняла детёныша, убрала слизь, которой были забиты его рот и нос, и подула ему в ноздри. После первого вопля маленького мохнатого комочка акушерка безапелляционно сунула детёныша в руки его матери и оставила их.

Внезапно Дальняя почувствовала сильные руки, сжавшие её лодыжки. Её трясло по земле, листья и грязь зашуршали под её спиной, и она потеряла из виду мать и дитя.

Дальнюю волокли по подлеску. Каждый раз, когда её голова ударялась об камень или корень дерева, отдавался вспышкой боли. Её окружали вопящие и визжащие существа. Теперь она видела, что все они были самцами с узловатыми розовыми гениталиями, наполовину скрытыми среди шерсти, и с удивительно крупными яичками, которые они рассеянно почёсывали. Когда они ходили, их поступь была странно неуклюжей, а коленные суставы выглядели необычно.

Она смутно понимала, что её волокли дальше в лес. Но у неё просто не было ни сил, ни желания бороться.

Внезапно, сердито завывая, из зелёных глубин чащи выскочила другая группа питеков. Самцы, которые схватили Дальнюю, начали защищаться от этих пришлых.

На какое-то время вокруг развернулся целый фестиваль воплей, криков и демонстраций. Питеки топорщили шерсть, что заставляло некоторых из них выглядеть вдвое больше их обычного размера. Более крупные особи продирались сквозь ветви, сдирали с деревьев листья, прыгали и хлопали ладонями по земле. Один из членов группы, схватившей Дальнюю, выставил огромный розовый эрегированный член и тряс им перед нарушителями. Другой выгнул спину и помочился перед своими соперниками. И всё в таком же духе. Это была шумная, суматошная, дурно пахнущая стычка между двумя группами существ, которые на взгляд Дальней выглядели совершенно одинаково.

Наконец особи, схватившие Дальнюю, отогнали нарушителей границ. Вздыбив шерсть, давая выход остаточной агрессии, они носились вокруг деревьев, визжа и огрызаясь друг на друга.

Потом, успокоившись, питеки начали что-то искать на земле; их длинные пальцы разгребали лесной мусор – листья и веточки. Один из них нашёл кусок чёрного камня, базальтовый булыжник. Он быстро нашёл другой камень и начал раз за разом поворачивать первый камень в руках, смешно высунув изо рта свой розовый язык.

Наконец он, казалось, остался доволен. Не сводя взгляда с куска базальта, он уложил его на землю, придерживая в нужном положении большим и указательным пальцами. Затем он нанёс удар камнем-молотком. От камня, в который он метил, в разные стороны полетели осколки, и многие из них были такими мелкими, что их было едва видно. Питек порылся в грязи, урча от разочарования, а потом вернулся к своему камню и снова начал вертеть его в руках. Когда он ударил по нему во второй раз, аккуратно отломился тонкий чёрный отщеп размером с его ладонь. Питек взял свой отщеп в руку, зажав между большим и указательным пальцами, и попробовал его край.

Этот каменный нож был просто осколком камня. Но его изготовление, включающее понимание материала, с которым предстояло работать, и использование одного инструмента для изготовления другого, было подвигом в познании, который лежал далеко за пределами возможностей Капо.

Питек посмотрел на Дальнюю. Он знал, что Дальняя находится в сознании, но в любом случае собирался начать разделку своей добычи.

Его рука мелькнула в воздухе. Каменный отщеп воткнулся в плечо Дальней.

Внезапная резкая боль и тёплый поток её собственной крови вывели Дальнюю из состояния пассивного шока. Она завизжала. Питек заревел в ответ и снова занёс свой отщеп. Но так же, как она раздавила скорпиона, Дальняя врезала нижней частью ладони ему в лицо. Она почувствовала приятный её слуху хруст кости, а рука покрылась кровью и соплями. Он отшатнулся, залитый кровью.

Испуганные питеки отступили, вопя в знак тревоги и хлопая своими большими ладонями по земле, словно заново оценивая силу и опасность этого большого злого животного, которое они притащили к себе в лес.

Но вот один из них оскалил зубы и начал надвигаться на неё.

Усилием воли она поднялась на ноги и побежала, глубже во мрак леса.

Она ударялась об стволы деревьев и пролезала сквозь густые сплетения ветвей; лианы и корни цеплялись за её ноги. Её длинные ноги и сильные лёгкие, предназначенные для часов бега по ровной открытой местности, были почти бесполезны в этих густых зарослях, где она не могла шагу супить, не споткнувшись обо что-нибудь.

А тем временем питеки, словно тени, двигались вокруг неё, лопоча и вопя, легко лазая по стволам и по веткам, прыгая с дерева на дерево. Это было их место обитания, но не её. Когда они решили переселиться в саванну, вид Дальней выгнал их обратно в лес – ставший, словно в отместку, не убежищем, а царством опасности и клаустрофобии, населённым этими питеками, которые, словно сказочные лесные человечки, каких они сильно напоминали, ещё долго будут населять кошмары грядущих времён.

Вскоре питеки настигли её с обеих сторон и начали сближаться друг с другом.

Внезапно она наткнулась на сумрачную полянку – где перед ней с рёвом возникло новое чудовище. Она завизжала и с размаху шлёпнулась в грязь.

Чудовище какое-то мгновение стояло над Дальней. Поодаль от него сидели какие-то приземистые существа; к ней повернулись широкие безразличные лица, а огромные челюсти продолжали жевать.

Чудовища были другими гоминидами: фактически, другим видом питеков, массивной формой. Этот большой самец с огромным вздутым животом был выше и значительно тяжелее, чем поймавшие её существа грацильного типа. Его поза, даже когда он стоял вертикально, была скорее обезьяноподобной; у него были наклонная спина, длинные руки и согнутые ноги. Его голова обладала необычным рельефом, крупными скулами, огромной, похожей на камень челюстью, в которой росли стёртые короткие зубы, и большим костным гребнем, который тянулся вдоль всего черепа.

Истощённая, больная, с сильно кровоточащим плечом, Дальняя сжалась на земле, ожидая, что эти огромные кулаки прихлопнут её. Но ударов так и не последовало.

Массивные существа, сидевшие на земле за большим самцом, придвинулись немного ближе друг к другу. Все они были самками с тяжёлыми грудями, лежащими на гигантских животах; уставившись на Дальнюю, они прижали к себе своих упитанных детёнышей. Но Дальняя увидела, что они всё равно сидели и продолжали есть. Одна самка взяла прочный орех – такой прочный, что Дальней пришлось бы воспользоваться камнем, чтобы расколоть его скорлупу – сунула его между зубами, и, нажав на челюсть рукой, легко расколола его. Потом она начала пережёвывать его – прямо вместе со скорлупой.

Но вот на полянку выскочили худые питеки. Увидев Толстопузого, они с шумом остановились, спотыкаясь друг об друга, словно клоуны. Они тут же устроили демонстрации, бегая туда-сюда с вздыбленной шерстью; они стучали ладонями по земле и швыряли в своего нового противника прутья и кусочки высохшего помёта.

В ответ Толстопузый зарычал. В действительности этот горилло-человек был вегетарианцем, который из-за низкого качества своей пищи был вынужден проводить значительную часть дня сидя и не двигаясь, пока обширный кишечник пытался обработать пищу. Но этот здоровяк с притупленными зубами и мускулистым телосложением, окружённый собственным гаремом, выглядел гораздо более пугающим, чем поджарые питеки. Он опустился на костяшки пальцев с таким тяжёлым ударом, что он, казалось, заставил землю вздрогнуть, и его огромные кишки заколыхались. Он расхаживал взад-вперёд перед своими небольшими владениями, вздыбив шерсть и отвечая рёвом дерзким грацильным питекам.

Питекам пришлось убраться прочь, вопя от досады.

Дальняя сбилась с дороги и брела дальше, по-прежнему в глубину чащи этого, наверное, бесконечного леса. Но сейчас её никто не преследовал.

Ей не было видно само солнце; лишь рассеянный пятнами свет с зеленоватым оттенком освещал ей путь. Она понятия не имела, сколько она уже бродила по лесу и насколько далеко зашла в него. Глубокий порез в её плече покрылся корочкой, однако она потеряла много крови. Её голова болела от ударов, которыми награждали её питеки, а грудь и спина были одним большим синяком. А шок и замешательство от потери матери и небольшой группы людей, которые составляли её мир, начали подтачивать её силы.

Наступало истощение.

В конце концов, она споткнулась об корень и упала к подножию древовидного папоротника в мягкую, усыпанную листьями почву.

Дальняя попробовала подняться, но её руки, казалось, были бессильны. Она встала на четвереньки, но краски мира померкли, его насыщенный зелёный цвет превратился в серый. А потом ей показалось, что земля наклонилась – глинистая земля завертелась и сильно ударила её в лицо.

Земля под её щекой была прохладная. Она закрыла глаза. Боль от ушибов и падений, казалось, исчезала, гремела вдали, словно гром грозы. Её голову наполнил шум – монотонный и громкий, но в любом случае успокаивающий. Она позволила себе погрузиться в этот звук.

После Капо произошёл великий раскол с шимпанзе. Новые виды человекообразных обезьян, появившиеся после этого события, были гоминидами – то есть, были ближе к людям, чем шимпанзе или гориллы.

В великой драме эволюции гоминид научиться ходить прямо оказалось легко. Миллионы лет лазания по деревьям в характерной для человекообразных обезьян манере способствовали этому. Теперь, когда потомки Капо приспособились к новой жизни на стыке между лесом и саванной, стать ещё более двуногими фактически означало претерпеть меньше изменений тела, чем было бы нужно для возврата к передвижению на всех четырёх конечностях.

Их ступни, которым больше не требовалось хватать ветки под самыми неожиданными углами, упростились и превратились в компактные опоры, которые потеряли значительную часть былой гибкости, а их большие пальцы больше не работали как большие пальцы рук, но их новая сводчатая ступня служила амортизатором, что позволяло им без ущерба ходить на большие расстояния. Коленный и бедренный суставы видоизменились, чтобы принимать на себя новую вертикальную нагрузку. Позвоночник прямоходящих существ удлинился и изогнулся, чтобы сдвинуть центр тяжести вперёд, поэтому он оказался над их ступнями и на средней линии вертикально поставленного тела. Возник новый, специализированный тип бедренного сустава – конструкция, которая позволяла им оторвать одну ногу от земли, не теряя равновесия в противоположность шимпанзе, поэтому они могли ходить, не раскачиваясь в стороны. Их рукам больше не приходилось совмещать манипуляцию с опорной функцией, поэтому они стали более гибким: костяшки пальцев стали более гладкими, большой палец освободился для более совершенного и точного захвата. При равном весе они стали слабее, потому что теперь им не требовалось всё время скакать с дерева на дерево.

Двуногое прямохождение помогло новым обезьянам саванны – оно позволяло им проходить или пробегать большое расстояние между разбросанными далеко друг от друга источниками пищи и укрытиями, и давало возможность доставать плоды и ягоды, растущие выше. Со временем они приобрели более выпрямленное положение тела и стали выше, попав под воздействие тех же факторов, которые придали жирафам их облик. Фактически, двуногое прямохождение оказалось настолько важным преимуществом, что оно уже появилось в процессе эволюции в других родословных линиях обезьян – хотя все эти существа станут жертвами вымирания задолго до того, как появятся настоящие люди.

Грацильные, худощавые питеки, которые охотились на Дальнюю, напоминали прямоходящих шимпанзе. Положение их тела было более выпрямленным, чем у Капо или любой другой человекообразной обезьяны. Но их головы были похожи на обезьяньи – с выступающей вперёд мордой, маленькой мозговой коробкой и с плоскими ноздрями. Их поза, даже когда они стояли прямо, была сутулой, голова выдавалась вперёд, руки были удлинёнными, а цепкие кисти почти доходили до колен. Когда они ходили, им требовалось сделать больше шагов, чем Дальней, чтобы пройти то же самое расстояние, и они не могли передвигаться столь быстро. Но на коротких дистанциях они передвигались умело и эффективно.

Они держались края леса, но также учились использовать ресурсы саванны, особенно трупы крупных травоядных, добытых хищниками. Когда им представлялась такая возможность, они выбегали из тени своего леса к трупу, сжимая в руках простые инструменты-отщепы, и резали сухожилия и связки. Украденные куски ног можно было быстро утащить в безопасное место в лесу для разделки и поедания, а с помощью ударных камней можно было разламывать оставшиеся кости, чтобы добыть костный мозг.

Всё это послужило движущей силой для отбора в пользу ума. У гоминид не было зубов гиен или клювов птиц-падальщиков; если от них требовалось стать успешными падальщиками, им были нужны лучшие инструменты, чем зачаточный инструментарий Капо. Тем временем их тела стали лучше усваивать мясо. У многих типов питеков были зубы, способные разрывать сырую плоть, и более эффективная пищеварительная система, способная справиться с таким питательным кормом.

Но они всё ещё оставались падальщиками последней очереди и находились на самом дне иерархии пожирателей мяса; они должны были ждать своей очереди, пока львы, гиены и грифы возьмут от крупной добычи всё, что им полагается. И поедание падали, и даже начальные попытки охоты были не единственным фактором, оказывающим давление на обезьян саванны.

Саванна была адом, полным хищников. Лесные леопарды и медведи были достаточно опасными. Но в саванне были огромные гиены с зубами, рвущими плоть, саблезубые кошки и собаки размером с волка. Мелкие, медлительные и беззащитные гоминиды, которые выходили из леса, моргая на солнце, были лёгкой добычей для таких существ. Вскоре некоторые из хищников вроде динофелиса даже начали специализироваться на охоте на гоминид.

Это было безжалостное изматывание, непрекращающееся давление. Но гоминидам было, чем ответить на это. Они учились понимать поведение хищников и искать надёжное укрытие. Они учились лучше сотрудничать друг с другом, потому что в численности была их безопасность, и использовали орудия труда, чтобы отгонять нападающих врагов. Даже развитие языка отчасти происходило под давлением этих факторов, когда специализированные крики тревоги, которые уходили своими корнями в леса, населённые нотарктусами, медленно преобразовывались в более гибкие слова.

Саванна придавала облик гоминидам. Но они не были охотниками – они были добычей.

У питеков были свои ограничения. Они нуждались в защите леса в качестве опорного пункта, поскольку не могли выдержать длительные периоды пребывания на открытой местности. И они были привязаны к рекам, озёрам и болотам, потому что в их телах было мало жировой ткани и из-за этого они не могли долго обходиться без воды.

Но с течением времени и по мере изменения климата Африки и границ природных зон жизнь питеков по краю леса способствовала их распространению: в ландшафте, где лес произрастал фрагментами, лесных окраин было множество. Телосложение питеков доказало свою успешность и стойкость; последовала целая череда событий видообразования, всплеск адаптивной радиации человекообезьян.

Могучий народ горилл избегал приключений на краю леса и удалился в густую зелёную чащу. Здесь они начали использовать источник пищи, конкуренция за который была невелика: листья, кора и незрелые плоды, которые не переваривал ни один из остальных видов гоминид, а также орехи и семена, слишком прочные, чтобы их могли расколоть другие животные. Чтобы приспособиться к такому образу жизни, они, как толстобрюхи и гигантопитецины, приобрели огромный кишечник, затрачивающий много энергии на обработку их малопитательного корма, и крепко сбитые черепа, способные приводить в движение их огромные челюсти с плоскими, словно плитки, зубами.

Также изменилась их социальная жизнь. В густом лесу, где всегда было в достатке листьев и коры, устойчивые группы самок собирались вместе и жили за счёт ресурсов единственного участка леса. Самцы стали одиночками, и каждый из них старался удержать свою власть над самками на своей территории. Поэтому самцы стали крупнее самок, а преимуществом грубой физической силы была имеющаяся у каждого самца возможность отогнать любого, кто захотел бы узурпировать его власть.

Вид человека-гориллы был в числе наименее разумных гоминид своего времени. Большой кишечник был очень энергозатратным приспособлением; чтобы компенсировать затраты на его содержание, тело в ходе адаптации должно было принести в жертву что-то другое. Быть умником не так уж важно, если жить среди гарема в тусклом и постоянном сумраке лесной чащи, и потому у народа горилл большие мозги примата, очень затратные в плане снабжения кровью и энергией, постепенно усохли.

Но из-за того, что самец гориллы мог быть уверен в постоянной доступности своих самок в сексуальном плане, его яички были маленькими. По сравнению с ним худощавые питеки, люди-шимпанзе, должны были спариваться так часто, как это было возможно, и с таким количеством самок, с каким могли, поэтому им были нужны крупные висячие яички, производящие океаны спермы, и они так охотно демонстрировали их.

В рамках этих основных типов питеков, грацильных людей-шимпанзе и гориллоподобных типов мощного телосложения, существовало множество вариантов. У некоторых усилилась способность к двуногому хождению. Другие почти отказались от неё. Некоторые из худощавых приматов были умнее прочих; некоторые представители гориллоподобной ветви были глупее остальных. Среди худощавых были такие, кто использовал даже более примитивные инструменты, чем Капо, и гориллообразные, которые использовали более сложные инструменты, нежели каменные осколки грацильных питеков. Были крупные и мелкие, медлительные и бегуны, пигмеи и великаны, хрупкие всеядные существа и травоядные с высокими коронками зубов. Были существа с мордами, выступающими, как у шимпанзе, и другие, с изящными уплощёнными лицами, почти как у человека. И существовало много помесей между разными типами, огромное разнообразие подвидов и гибридов, ставших украшением карнавала возможностей гоминид.

Озадаченные палеонтологи будущего, пробуя сложить общую картину этого многообразия из фрагментарных ископаемых остатков и каменных орудий, разработают сложные генеалогические древа и номенклатуру, называя свои предполагаемые виды Kenyanthropus platyops; или Orrorin tugenenis; или Australopithecus garhi, africanus, afarensis, bahrelghazali, anamensis; или Ardipithecus ramidus; или Paranthropus robustus, boisei, aethiopicus; или Homo habilis. Но лишь немногие из названий отражают действительность. И вдобавок границы между этими категориями существ были очень размытыми. Конечно же, в реальном мире такие наименования не имели значения; были лишь индивидуумы, борющиеся за то, чтобы выжить и вырастить своё потомство, чем они всегда и занимались.

Многие представители этого разнообразного собрания окажутся навсегда потерянными во времени, их бедные кости будут навсегда поглощены жадной лесной зеленью. Никакой человек никогда не узнает, каково было жить в мире вроде этого, переполненном таким множеством различных типов людей. Это был настоящий бурлящий котёл эволюции: на основе успешного по своей сути нового плана строения тела возникло великое множество вариантов.

Но ни у одного из этого несметного числа видов не было будущего, потому что весь этот обезьяний народ цеплялся за лес. Пальцы их рук и ног оставались длинными и изогнутыми, чтобы помогать хвататься и держаться за стволы дерева, а их ноги представляли собой специфический компромисс между потребностями древолаза, ходящего на четвереньках, и двуногого существа. Ночью они даже делали гнёзда на верхушках деревьев, как их предки, жившие в лесу до них. А их мозг никогда не развивался до размеров, сильно превышающих размер мозга у Капо, а также их кузенов, предковых форм шимпанзе, потому что их малопитательный рацион не мог поддерживать работу более крупного мозга.

На протяжении четырёх миллионов лет питеки были богатой, разнообразной, очень успешной и процветающей группой в семействе гоминид. Фактически, был момент, когда единственными гоминидами в мире были обезьянолюди. Но время их существенных изменений уже закончилось. Они соблазнились пристанищем и защитой, которые предоставлял лес, и это лишило их многих возможностей. Будущее принадлежало другой группе гоминид – потомкам самих же питеков – но тем, которые, в отличие от всех питеков, сделали решительный шаг прочь из леса.

Будущее принадлежало Дальней.

III

Дальняя неохотно открыла глаза. Её взгляду предстал грязный земляной склон, в который она уткнулась лицом. Подняв голову, она смогла разглядеть яркий свет, пробивающийся между тесно стоящими стволами деревьев.

Дальняя упёрлась руками и приподняла своё тело над землёй. Листья и грязь прилипли к её грудям и раненому плечу. Она воспользовалась стволом дерева, чтобы выпрямиться, и постояла неподвижно, пока сердцебиение не пришло в норму. Затем пошла, как могла, шатающейся походкой – через лес к свету.

Она резко вышла в свет дня и подняла руку, заслоняя глаза от низкого красного солнце. Земля была опалена, трава почернела, почва потрескалась и высохла. Но за небольшим подъёмом она видела блеск воды: ручей, который бежал с разрушенных эрозией холмов немного дальше.

Дальняя не знала этого места. Она прошла прямо сквозь лесной массив, с востока на запад.

Она осторожно шагнула вперёд. Опалённая земля всё ещё была горячей – в разных местах ещё дымились пни и кустарники – а жёсткие листья травы повреждали её ступни. Вскоре нижняя часть её ног, уже грязных со времени, проведённого ею в лесу, была покрыта густой чёрной сажей.

Но она добралась до воды. Ручей был прозрачным, а течение – быстрым. Он бежал по ложу из окатанных вулканических булыжников, и кусочки почерневшей растительности плыли по его поверхности. Дальняя окунула лицо в воду и начала жадно пить. Грязь и высохшая кровь оттирались с её кожи, а застарелая вонь дыма в её носу и горле начала рассеиваться.

А затем она услышала крик. Голос. Слово. Но это не было слово, которое она знала.

Она выбралась из воды и залегла за выветренным валуном. В её мире незнакомцы были плохой новостью. Как и её кузены-питеки, её народ кочевников был отчаянными ксенофобами.

Человек становился коленями на землю, его руки проворно обшаривали опалённую почву в поисках разных находок, которые оставил после себя пожар. Он был молодым, с гладкой кожей и густыми волосами.

Он поднял с земли почерневшую ящерицу, жёсткую и неподвижную. С помощью особого рода обработанного камня – его форма не была ей знакома – он соскоблил обугленную кожу, обнажив кусочек розовой плоти, который он сразу же проглотил. Затем он нашёл змею, гадюку, опалённую до неподвижности. Хотя он пробовал прорезать её сожжённую шкуру, она была слишком жёсткой, поэтому он выбросил маленький труп.

Но вот мужчина нашёл настоящее сокровище. Это была черепаха, приготовленная в собственном панцире. Он поднял её и перевернул, бормоча про себя. Потом он взял свой ручной инструмент – это было каменный отщеп, но треугольный, обе его поверхности были обработаны, и все края были острыми – и забил его в отверстие для шеи черепахи. С некоторым усилием он взломал панцирь и вскоре уже пользовался инструментом для нарезания мяса. Вообще, черепахи были любимой добычей охотников-питеков. Они были одними из немногих животных саванны, которые были ещё мельче и медлительнее гоминид, а привычка черепах закапываться в землю не спасала их от умных животных, способных раскопать их палками, и у которых были инструменты, способные взломать панцирь, выдерживающий мощь зубов львов и гиен.

Дальняя был очарована каменным топором молодого человека. Со своим прекрасно обработанным краем и оформленными гранями он намного превосходил камни-рубила и отщепы, как у питеков, которые делал её народ. Она мгновенно поняла это на глубоком соматическом уровне; её охватило внезапное желание протянуть руку, взять каменную слезу и испробовать её самой.

Всё время, что она знала его, она ассоциировала этого молодого человека с каменным инструментом, которым он так мастерски владел. Мысленно она назвала его Топор.

Внезапно Топор посмотрел прямо в глаза Дальней.

Она сжалась за своим валуном, но было слишком поздно.

Он зарычал и бросил черепаху – её панцирь стукнулся об закопчённую землю – и взял свой каменный топор.

Ей некуда было бежать. Она встала. Она думала, что его пристальный взгляд блуждал по её телу, спине и ягодицам, всё ещё влажным после ручья. Он опустил топор и ухмыльнулся ей. Потом он вернулся к своей черепахе и продолжил вырезать её из панциря.

Издали послышались крики.

Она увидела ещё больше людей – народ, похожий на её собственный, взрослых и детей, стройные выпрямленные силуэты, движущиеся, словно тени, по усыпанной золой равнине. Они обнаружили миниатюрный лес, состоящий из чего-то почерневшего и согнутого. Это оказалось стадо антилоп, собравшихся для отёла; множество этих неудачливых созданий, рожавших своего последнего телёнка, не смогло убежать от огня. Теперь люди резали это сокровище своими изумительными каменными топорами, и даже отсюда она могла ощутить восхитительный аромат приготовленного мяса. Топор бросил черепаху и побежал к своим.

Дальняя несколько мгновений разрывалась между опасением и жестоким голодом, но потом трусцой побежала за ним.

Ночь настала быстро, как всегда. Люди собрались в скальной пустоте, которая давала им какую-то защиту от ночных хищников.

Дальняя, которой некуда было идти, последовала за ними.

Она не могла провести ночь, как хотела сама – она это знала. Даже сейчас она ощущала, как следят за ней холодные жёлтые глаза – глаза, которые горели сознанием того, что она была отщепенцем в этой группе – не могла в полной мере рассчитывать на её защиту – и была такой же жертвой, как старые, очень молодые и увечные.

Люди не прогоняли её. Но они также не принимали её. И когда она забилась в угол просторной пещеры, прихватив обрезки мяса, которое отыскала на одной из горелых туш, они терпели её присутствие.

Она следила за мужчиной, обрабатывающим кусок камня. Мужчина был старым – ему уже было значительно больше сорока лет – и худым, а один глаз у него был почти закрыт уродливым шрамом. Два ребёнка, мальчик и девочка, сидели у его ног. Не намного младше Дальней, они наблюдали за тем, что делал Лицо-со-шрамом, и, неуклюже держа большие камни своими маленькими руками, пробовали повторять его действия. Девочка попала себе по большому пальцу и завизжала от боли. Лицо-со-шрамом молча взял камень у неё из рук, повернул его и показал, направляя её руки, как лучше держать булыжник. Но мальчик, увидев это, позавидовал и оттолкнул девочку, отчего она уронила камень. «Я! Я!»

Когда темнота стала сгущаться, многие из людей занялись нежным, бессловесным уходом друг за другом – эта привычка пришла вместе с ними из лесов, где жили их предки. Матери ухаживали за детьми, мужчины и женщины наравне друг с другом проводили бессловесную политику, укрепляя союзы и подкрепляя иерархию. Иногда ухаживания превращались в шумный секс.

Дальняя была чужаком, и она была вне всего этого. Но когда она, истощённая и разбитая, погружалась в сон, то была уверена в том, что глаза Топора разглядывают её.

Когда она проснулась, небо снаружи пещеры было уже очень светлым.

Все ушли, оставив после себя немного остатков пищи, лепёшки детских фекалий, мокрые пятна мочи.

Она быстро вскочила на ноги. Ушибы на её спине и груди, казалось, объединились в один очаг боли. Но её молодое тело уже справлялось с повреждениями, которые она получила вчера, а голова была ясной. Она поспешила наружу, на свет.

Люди шли на север, к озеру. Они выглядели как целеустремлённо шагающие стройные вертикальные тени, их очертания были размыты в дрожащем от жары воздухе. Она побежала за ними.

На берегах озера было тесно. Дальняя разглядела много видов слонов, носорогов, лошадей, жирафов, буйволов, оленей, антилоп, газелей, и даже страусов. В воде жили крокодилы и черепахи, а птицы пролетали над ней, шумно хлопая крыльями. Гигантские травоядные, собравшись вокруг воды, опустошали пейзаж. От этой грязной сцены во всех направлениях тянулись их широкие, плотно утоптанные тропы. На утрамбованных берегах озера не росло ничего, кроме нескольких выносливых видов растений, несъедобных для слонов и носорогов и способных быстро оправляться после вытаптывания.

Люди спустились к воде. Они выбрали место поближе к стаду слонов. Все знали, что хищники избегали слонов. Слоны игнорировали людей и продолжали заниматься своими разнообразными делами. Некоторые из них забрались в воду и шумно плескались и играли; группы самок загадочно урчали, а самцы трубили и сшибались своими огромными бивнями. Эти массивные животные, архитекторы ландшафта, были горами мускулов и силы, обладающими собственным величественным толстокожим изяществом.

Большинство женщин трудилось у края воды. Дальняя увидела, что одна из них нашла гнездо пресноводной черепахи; её удлинённые яйца были моментально разбиты, а их содержимое – съедено. Другие женщины собирали двустворок, которые в изобилии росли на мелководье, прикрепляясь нитями к опоре, и ещё двустворок, зарывающихся в песок.

Дальняя смотрела, как Топор вместе со многими мужчинами бродил по мелководью. У него было деревянное копьё, и он стоял почти неподвижно, обшаривая глазами сверкающую поверхность воды. Через несколько мгновений он нанёс удар вниз с громким всплеском – а когда поднял копьё, на него была ловко насажена рыба, и её серебристое тело извивалось. Топор торжествующе закричал, стянул рыбу с копья и бросил её на берег. Другой мужчина, немного поодаль, подползал к водяным птицам, которые гордо плыли по поверхности воды. Мужчина прыгнул, но среди насмешивших всех плеска, воплей и криков птице удалось ускользнуть.

Дальняя присоединилась к женщинам.

Она быстро нашла мечехвоста, неуклюже ползущего по илистому руслу. Его было легко поймать. Она перевернула его вверх тормашками, и он вяло шевелил своими когтистыми ногами. С помощью осколка камня она вскрыла его головной панцирь, который был размером с обеденную тарелку. Внутри, ближе к передней части, находилась масса яиц, похожих на толстые рисовые зёрна. Она сгребла их пальцами и проглотила. У них был сильный запах, напоминающий жирную рыбу. Остальное мясо мечехвоста было слишком жёстким, чтобы его стоило выковыривать. Она выбросила расколотый головной щит и отправилась искать пищу дальше.

Так люди и проводили весь день за сбором пищи – всего лишь ещё один вид животных в этой густонаселённой саванне.

Ближе к полудню спокойные и сытые гоминиды отошли от воды.

Но Топор держался сам по себе. Дальняя неотступно ходила за ним. Он оглядывался и наблюдал за нею. Она знала: он в курсе, что она ходит за ним.

Топор пришёл к пересохшему руслу ручья, где лежали окатанные булыжники. Он бродил вверх и вниз по руслу, изучая камни, пока не нашёл то, что хотел. Это был булыжник размером примерно с его кулак, гладкий и округлый. Топор присел среди русла и шарил вокруг себя, пока не нашёл камень, подходящий в качестве молотка. Он принес немного сухого кустарника, который положил поверх своих скрещенных ног для защиты. Потом он начал работать, нанося удары по нуклеусу, который выбрал. Вскоре полетели осколки, громко постукивающие по окружающим камням.

Дальняя сидела на расстоянии десяти метров, поджав ноги и обхватив колени, очарованная процессом изготовления инструмента. Это не было похоже ни на что из того, что она видела раньше.

Фактически, Топор и Дальняя выросли в традициях по изготовлению орудий труда, разделённых тысячелетиями.

Когда ходоки оставили деревья и окончательно переселились в саванну, перед ними открылась масса новых возможностей. Они были более чем просто подвижными. Они мигрировали. Но это был не целенаправленный процесс. Для каждого индивидуума это был исключительно вопрос поддержания собственной жизни. Людям, способным эксплуатировать новые ландшафты, чаще было проще уйти куда-то в другое место, где жизнь казалась получше, чем пробовать приспосабливаться к суровым условиям.

Поколения сменяли друг друга, а люди расселялись на тысячи километров. Они даже вышли из Африки в страны, где прежде не ступала нога гоминида. Прежде, чем сжались гигантские клещи оледенений, области с благоприятными для жизни условиями раскинулись за пределами Африки – в южной Европе, на Ближнем Востоке и в южной Азии. Путешествуя в этих привычных условиях, люди искали хорошей жизни вдоль береговых линий, двигаясь на запад вокруг Средиземного моря и расселяясь вглубь территории, колонизировав в итоге Испанию, Францию, Грецию и Италию – наряду с животными, которые позже ассоциировались исключительно с Африкой, такими, как слоны, жирафы и антилопы. Двигаясь на восток, они проникли через Индию на Дальний Восток, заполонив то место, которое станет Китаем, и даже отправились на юг, добравшись до Индонезии.

Это не было завоеванием. Вид, к которому принадлежала Дальняя, распространился гораздо шире, чем любой вид человекообразных обезьян. Но другие животные, вроде слонов, распространились значительно шире. И ещё их было значительно меньше. Их численность в любой отдельно взятой области была меньше, чем численность львов, например. Несмотря на свои орудия труда, люди всё ещё оставались просто крупными животными среди ландшафта, на который они оказывали минимальное воздействие.

И великие блуждания не были целеустремлённым процессом. Одна из далёких прабабушек Дальней добралась даже до Вьетнама; теперь, во времена жизни Дальней, слепой случай и бесконечные странствия вернули её родословную ветвь в Восточную Африку – домой.

Но здесь, на древней родине, вернувшиеся мигранты столкнулись с новыми обстоятельствами.

Некоторые популяции гоминид предпочли не переселяться, несмотря на непредсказуемые колебания климата. Чтобы выжить, они вынуждены были становиться умнее. Лучшие орудия труда – а именно, ручные топоры – были ключом к их выживанию. Секретом топора была его форма в виде слезы. Уплощённая с двух сторон форма давала длинное лезвие при минимальном весе. Хотя они по-прежнему пользовались простыми, как у питеков, отщепами, если им было нужно – отщепы было легко делать, они были «дешевле» и лучше подходили для выполнения некоторых задач вроде охоты на мелкую добычу – ручные топоры использовались не только для разделки мяса, но и для рубки палок, вырезания дубин из ветвей, заточки деревянных копий, вскрытия пчелиных гнёзд, раскалывания брёвен в поисках личинок, сдирания коры, измельчения сердцевины растений и раскалывания панцирей черепах. Именно от группы этих «домоседов» и происходил Топор.

Вот, как случилось, что Дальняя, потомок странников, которые прошли по всей южной Евразии до Дальнего Востока, теперь столкнулась с разительно передовой технологией Топора и его родичей.

Топор работал терпеливо. Оглядывая пристальным взглядом окрестности, Дальняя только сейчас заметила, что высохшее русло здесь завалено ручными топорами: многие из камней, которые она посчитала всего лишь булыжниками, в действительности были обработанными. Все они обладали характерной формой слезы, и все были в большей или меньшей степени обработаны с целью получения этого тонкого лезвия по всему краю инструмента.

Но эти топоры были странными. Некоторые из топоров были крошечными, размером с бабочек, тогда как другие были огромными. Некоторые из них были сломаны, некоторые испачканы кровью. Но когда она попробовала подобрать один из больших топоров, его край порезал ей пальцы; он был едва использован, если им вообще пользовались.

Кто-то приближался к ней. Она отскочила.

Это был Лицо-со-шрамом, мужчина, который учил детей, как обрабатывать камни. Он смотрел на Дальнюю со своего рода голодной напряжённостью. У него в руках был один из огромных топоров. Он был непрактично большой, слишком большой, чтобы использоваться для разделки мяса. По-прежнему пристально глядя на неё, он повернул его в руках и начал оббивать камнем-отбойником, отделывая край. Потом он провёл им по своей ноге и срезал полосу тонких чёрных волос, которые росли на ней. Проделывая всё это, он разглядывал лицо и тело Дальней, и его прищуренные глаза блестели.

Она совершенно не представляла себе, чего он хочет, пока не увидела эрегированный половой член, торчащий из пучка его лобковых волос.

Топор более или менее закончил лезвие, которое делал: размером как раз по руке, практичное, грубое и готовое, оно было совершенно функциональным инструментом, изготовленным за считанные минуты. Но увидев, что делал Лицо-со-шрамом, он рассердился и бросил свой топор. Поднявшись и стряхнув рассыпанные осколки, он ударил в плечо мужчины кулаком. «Прочь! Прочь!»

Лицо-со-шрамом зарычал в ответ, его эрекция прекратилась. В конце концов, Топор выхватил огромный, сделанный для вида топор у него из рук и бросил на землю. Часть острого края отломилась. Лицо-со-шрамом посмотрел на топор, на Дальнюю, бросил заключительный взгляд на Топора и ушёл.

Дальняя сидела на своём месте, прижав колени к груди, напуганная и сбитая с толку.

Топор посмотрел на неё. Затем он снова начал бродить вверх и вниз по сухому руслу, осматривая камни. Наконец он наткнулся на большой уродливый вулканический блок, который был настолько тяжёл, что ему потребовались обе руки, чтобы его поднять. Он снова сел, подобрал несколько камней-отбойников, расстелил ещё больше сухого кустарника на свои ноги.

Он начал стучать по камню, показывая всю свою силу. От камня начали отваливаться осколки и пластины. Но благодаря его навыкам и силе очень быстро проявилась похожая на слезу форма грубого ручного топора. Затем он начал использовать серию камней всё меньшего размера, чтобы сформировать две выпуклых поверхности и обработать край до состояния тонкого лезвия.

Тогда как его первая попытка легко достигла результата, поскольку он начал работать с камнем, уже имевшим приблизительные очертания готового топора, этот камень был гораздо сложнее для работы. Он не мог сделать более трудного выбора – и он выбрал его преднамеренно. И пока он занимался всем этим, он был уверен, что Дальняя наблюдает за ним.

Народ ходоков делал инструменты, более или менее похожие на эти, уже в течение двухсот тысяч лет. За такой огромный промежуток времени топоры стали чем-то большим, нежели просто инструментами, больше, чем просто удобными орудиями труда.

Для Топора этот подвиг в изготовлении инструмента был своего рода ухаживанием. Он демонстрировал, что подходит в качестве брачного партнёра Дальней. Изготавливая инструмент, он одновременно и недвусмысленно демонстрировал силу своего тела, точность работы, ясность ума, способность задумывать и видеть конечный результат, навык поиска сырья, координацию работы руки и глаза, пространственное ощущение и понимание окружающей среды, в которой он жил. Всё это было теми чертами, которые, как он ожидал, она захочет передать своему потомству – и именно поэтому такого рода демонстрации приобрели собственную логику, отличную от простой полезности ручных топоров.

Движимые страстями и вожделением, мужчины и мальчики делали множество топоров, снова и снова. Они часами работали над единственным топором в поисках совершенной симметрии. Они делали крошечные топоры размером с ноготь большого пальца руки, или же делали огромные неудобные для использования изделия, которые нужно было держать двумя руками, слово открытую книгу. Они, как и Топор, искали особо трудное в работе сырьё и всё равно работали с ним и вырезали топор. Иногда они даже намеренно бросали свои топоры, чтобы показать, сколько у них сил и навыка.

Игра даже стоила того, чтобы попробовать обманывать, как это сделал Лицо-со-шрамом. Это срабатывало не очень часто – женщины быстро понимали, что им нужно было видеть, как самый внушительный топор делался у них на глазах – но иногда это удавалось, и обманщик получал шанс задёшево передать свои гены потомству.

Это смешение изготовления орудий труда с сексуальным ухаживанием окажет глубокое воздействие на будущее. Поскольку ни один мужчина не мог позволить себе делать топоры не так, как делали его предки, это превратилось в рецепт закоренелого консерватизма. Эти люди будут делать одни и те же инструменты по одному и тому же плану вновь и вновь, на нескольких континентах, несмотря на несколько циклов оледенения, на протяжении миллиона лет. Даже другой вид, который появится вслед за ними, продолжит использовать ту же самую технологию. Это были непрерывность и постоянство, с которыми никогда не сравнится ни один социальный институт, ни одна религия. Лишь секс обладал достаточно сильным влиянием на человеческое мышление, чтобы достичь такого же глубокого консерватизма.

Работая над своими инструментами, Топор должен был думать в какой-то степени по-человечески. В отличие от камнедробильщика-питека, который довольствовался отщепом любых формы и размера, получающимся из его булыжника, Топор должен был представлять себе вид законченного изделия. Он должен был выбирать сырьё и отбойники, чтобы они соответствовали этому видению, и должен был методично идти к своей цели. Но его мышление было разграничено, чего не было ни у одного из людей. Топор делал свои инструменты, как человек, но привлекал брачных партнёров, словно павлин или птица-шалашник.

Когда Топор закончил свою работу, он долго вертел готовый инструмент в руках, показывая ей его чёткие грани, гладко обработанный край. Изделие было великолепно, хотя и непрактично.

Дальняя, окунувшись в несколько иную культуру, совершенно не понимала, что он делал – и ещё её сбила с толку попытка Лица-со-шрамом обмануть её. Но она ощущала интерес к себе со стороны Топора, и в ответ на это в её животе разлилось тепло. И более рационально мыслящая часть её ума была уверена, что, если она спарится с Топором, если забеременеет, то станет частью этой группы, и её будущее будет в безопасности.

Но она ещё никогда не вступала в половые отношения, ни с кем. Охваченная страстью и напуганная, она сидела у края сухого русла, и её ноги по-прежнему были прижаты к груди. Она не знала, как ей ответить.

В конце концов, он бросил красивый топор среди великого множества других. Расстроившись и время от времени оглядываясь на неё через плечо, он ушёл.

Видообразование – появление нового вида – было редким событием.

Один вид не переходил в другой целиком – плавно и постепенно. Видообразование скорее полагалось на группу животных, оказавшихся в изоляции от большей популяции и поставленных перед необходимостью выживания. Изоляция могла быть физической – например, если группа слонов оказалась отрезана наводнением – или же поведенческой, когда, например, некоторая группа гоминид, перешедшая к особому способу питания падалью, игнорировалась другой группой, которая так не поступала.

Изменчивость неявно присутствовала в геноме у каждого вида. Каждый вид в каждый отдельный момент времени словно находился в некоторой области, ограждённой барьерами, означающими ограничения среды обитания, допускающие его существование. Каждая жизнеспособная вариация, вступающая в игру, заполнит каждый доступный уголок этой области. Изолированная группа находилась бы в отгороженной части области. Но, возможно, небольшой участок внешнего барьера упадёт, открывая новую пустую область, по которой стали бы медленно распространяться члены этой группы. Чтобы заполнить это ставшее доступным место, была бы необходима ещё большая изменчивость – и, если в геноме не было необходимых вариаций, возможно, они могли бы появиться в результате мутации.

В итоге те, кто добрался бы до самого дальнего угла новой области, могли бы удалиться на большое расстояние (в смысле генетики) от тех, кто остался в границах прежней области. Если расстояние становится слишком большим для того, чтобы старая и новая разновидности могли скрещиваться между собой, рождается новый вид. Позже, когда изолирующие барьеры рухнут, появившийся в процессе эволюции вид мог бы взаимодействовать с родительским видом – возможно, даже вытеснять его.

Приблизительно за триста тысяч лет до этого времени, в другой части Африки, группа неописанного вида питеков, обитавшего на краю леса, оказалась отрезанной от своей исходной области распространения лавовым потоком, который изгнал их из леса раз и навсегда.

Им пришлось столкнуться со многими трудностями. Старые привычки питеков охотиться на краю леса были началом, которое ещё предстояло развивать. Но выбор пищи, предоставляемый открытой саванной, сильно отличался от того, что мог предложить лес. Лес бесперебойно снабжал плодами, а главной пищей в саванне было мясо. Мясо было питательной едой, но оно доставалось в виде упаковок, редко разбросанных по засушливому и неприветливому ландшафту, упаковок, которые мог отыскать, присвоить и использовать лишь самый умный. И им, выброшенным в саванну, лишённым защиты, которую давали деревья, было необходимо тело нового типа, способное справиться с сухостью и жарой, требовались новые типы поведения для добывания необходимых ресурсов в новой среде обитания – и для выживания в аду, полном хищников.

Предки Дальней кардинально приспособились всего за несколько десятков поколений.

Древний план строения тела приматов перестроился, вытянувшись в высоту почти до человеческих пропорций. Тело Дальней было намного массивнее, чем у предковых обезьян. Она была вдвое тяжелее взрослого представителя грацильных питеков. Такое увеличение веса было адаптацией к жизни на открытой местности: тело большего размера лучше запасало воду – это важное преимущество при жизни на равнине, где источники воды отделяло друг от друга много часов ходьбы.

А её метаболизм стал успешно создавать и сохранять подкожный жир, поскольку жир был важнейшим запасом энергии. Десяти килограммов жира было достаточно для поддержания её жизни на протяжении сорока дней без пищи – достаточно, чтобы выдержать всё, кроме самых серьёзных сезонных изменений. Жир придал дополнительный вес её телу, сделав округлыми её груди, ягодицы и бёдра – фигура приобрела значительно более человеческие очертания, в противоположность питекам, сохранившим облик, близкий к шимпанзе. Но Дальняя не была круглым шаром; вместо этого она была высокой и стройной, поэтому её тело также эффективно рассеивало ненужное тепло, а когда солнце палило сверху, воздействию прямых солнечных лучей подвергалась лишь сравнительно небольшая часть её кожи.

Возникли и другие адаптации к жаре: за исключением головы с участком волос для взаимного ухода, её кожа стала почти голой. И, в отличие от Капо, в отличие от любой другой обезьяны, не принадлежащей к тому же семейству, что и её вид, она потела, потому что голая потеющая кожа был лучшим терморегулятором, чем волосы у существ, обречённых проводить свою жизнь в местах, открытых тропическому солнцу. Потение было парадоксом, поскольку это означало, что Дальняя теряла воду. Поэтому она должна была быть достаточно умной, чтобы искать источники воды для восполнения запасов организма, и, в отличие от некоторых истинных обитателей саванны, её вид всегда будет до некоторой степени привязан к руслам рек и побережьям.

Самые характерные для обезьян особенности питеков – их хватательные ступни, длинные руки и качающаяся походка – были вскоре утрачены. Ступни Дальней были больше пригодны для бега и ходьбы, чем для лазания по деревьям: большой палец её ноги теперь был похож на соседние пальцы, а не на большой палец руки. Но грудная клетка Дальней была лишь немного выше, а плечи были узковаты: даже сейчас её тело всё ещё несло следы исчезающей адаптации к жизни на деревьях – то же самое будет и у современных людей, и у Джоан Юзеб.

Тем временем её мозг вырос более чем в три раза по сравнению с мозгом питеков; с его помощью было значительно легче ориентироваться на сложном ландшафте местности, а также разбираться в хитросплетениях отношений, складывающихся во всё усложняющемся обществе многочисленных групп собирателей из саванны. Этот крупный мозг был очень энергозатратным приспособлением, но рацион Дальней был значительно богаче, чем у любого из питеков; он включал множеством богатых белком пищевых продуктов вроде мяса и орехов, добывание которых, в свою очередь, требовало большего интеллекта. Таким образом, движущей силой её ума стал замкнутый круг положительных обратных связей.

Все эти изменения были резкими, но их всё равно удалось достигнуть в рамках поразительно экономичной эволюционной стратегии. Она называлась гетерохронией – это означает различное время появления тех или иных признаков. Младенцы ходоков во многом выглядели как их более обезьяноподобные предки – словно человеческие младенцы – с относительно большим черепом и маленькими лицом и челюстями. Если бы захотите стать Капо, просто отрастите себе челюсть побольше, и оставьте мозг относительно небольшим. Но мозг Дальней вырос большим, тогда как челюсти остались маленькими. Значительно больших размеров тела удалось достичь за счёт продления стадии роста: её тело обладало пропорциями, напоминающими нечто вроде эмбрионального состояния Капо, увеличенного до взрослого размера.

Но эти большие размеры тела и крупный мозг имели свою цену. Она родилась не полностью развитой, потому что это был единственный способ, позволяющий её голове протиснуться сквозь родовые пути своей матери. Она родилась недозрелой. В отличие от обезьян, и даже от питеков, младенцы ходоков не могли прокормить себя сами ещё долгое время после отнятия от груди: в дополнение к их физической незрелости способность использовать источники пищи вроде мяса животных, моллюсков и орехов с прочной скорлупой не была заложена в мозг новорождённого ребёнка от рождения, и по этой причине её нужно было приобретать в ходе обучения. И в это же время дети ходоков рождались в аду хищников, которым была саванна. Поэтому, пока дети были маленькими, они требовали очень много внимания.

Эти дорого дающиеся и зависимые от взрослых дети затруднили ходокам различных разновидностей конкуренцию с быстро размножающимися питеками, с которыми им часто приходилось делить одни и те же места обитания. И именно поэтому ходоки стали жить дольше.

Многие самки питеков, как и человекообразные обезьяны до них, умирали не намного позже окончания их детородного возраста – на самом деле немногим из них удавалось прожить долго с момента своих последних родов. Женщины и мужчины у ходоков продолжали жить ещё годы и даже десятилетия после того, как их репродуктивная карьера явно завершилась. Эти бабушки и дедушки начали играть критически важную роль в формировании общества у ходоков. Они помогали с разделением труда: они помогали своим дочерям заботиться о детях, они помогали собирать пищу, они были важным звеном в передаче сложной информации, которая требовалась ходокам для выживания.

Всё это требовало повышения эффективности в устройстве тела. Тела ходоков были намного лучше, чем у питеков, в плане поддержания жизнедеятельности и долговечности – за исключением их репродуктивной системы; уже у сорокалетней женщины ходока яичники сильно дегенерировали – как будто телу было восемьдесят лет, если бы она смогла столько прожить.

По большому счёту, поддержка со стороны бабушек подразумевала, что их дочери могли позволять себе чаще заводить детей. Именно так ходоки выиграли в конкуренции с питеками и человекообразными обезьянами. Почти все дети ходоков выживали в течение долгого времени после отнятия от груди. Подавляющее большинство детёнышей питеков не выживало.

Для питеков появление этой новой формы было бедствием. Ходоки и питеки были слишком близкородственными формами, чтобы легко размежеваться экологически. Между разными типами людей возникало мало прямых конфликтов: иногда питеки охотились на ходоков, или ходоки охотились на питеков, но они казались друг другу слишком умной и опасной добычей, чтобы она могла перевесить трудности охоты на неё. Но в будущем ходоки – с крупным мозгом, гибкие и подвижные – постепенно обрекут своих более глупых кузенов на исчезновение.

Способность изготавливать инструменты, и даже сознание, в конечном счёте, совершенно не были гарантией выживания.

Конечно, всего этого могло и не случиться. Если бы не колебания климата, не случайная изоляция предков Дальней, никакого человечества могло бы и не быть: лишь питеки, прямоходящие шимпанзе, визжащие, делающие свои примитивные инструменты и ведущие мелкие войны на протяжении ещё нескольких миллионов лет, пока леса не исчезнут совсем, а они сами не станут жертвами вымирания.

Жизнь всегда цеплялась за счастливый случай.

Дальняя провела ночь в одиночестве, в холоде, погрузившись в тяжёлый сон.

На следующий день, попробовав принять участие в делах группы, она прочла во взгляде одной из женщин, бывшей на последних сроках беременности, древний вызов приматов. Зачем Дальней быть здесь – чтобы отнимать еду, которая иначе могла бы оказаться в животе её будущего ребёнка?

Дальняя чувствовала себя более изолированной, чем когда-либо. Здесь у неё не было никаких связей ни с кем. Ни у кого здесь не было никаких причин делить с ней место и ресурсы. Это место вовсе не было таким изобильным. И теперь даже Топор, похоже, избегал её.

Когда наступил полдень, она была первой, кто вернулся в одиночестве в пещеру среди выходов песчаника. Она забралась в дальний угол, который стала мысленно считать своим собственным.

Но она заметила какие-то куски тёмно-красного камня, разбросанные глубже в задней части пещеры. Она собрала их и с любопытством осмотрела. На дневном свете их краснота была яркой, и они были мягкими. Это были куски охры, красной железной краски, или оксида железа. Кого-то заинтересовал их цвет, и он, повинуясь импульсу, принёс их сюда.

Она увидела царапины красного цвета на разбросанных базальтовых камнях в задней части пещеры: красные – такого же цвета, как охра, красные, словно кровь. Она попробовала провести охрой по камню, и была поражена, увидев ещё кровавые полосы, протянувшиеся по поверхности камня.

В течение долгих минут она играла с кусочками охры, даже не задумываясь: её умные пальцы действовали сами по себе, добавляя собственные бессмысленные закорючки к каракулям на камне.

Потом она услышала выкрики людей, когда те начали стягиваться обратно к своему временному лагерю. Она бросила кусочки охры туда же, где нашла их, и убралась в свой угол.

Но её ладони были ярко-красными: красными, словно кровь. На миг она подумала, что порезалась. Но когда она лизнула свои ладони, она ощутила солёный вкус камня, и штрихи от охры пропали.

Красные, словно кровь. В её сознании образовалась умозрительная связь – лучик света, пробившийся между отдельными частями её сознания.

Она вернулась к кусочкам охры. Теперь она попробовала потереть ими по тыльной стороне ладоней, густо заштриховав их, и по заживающему порезу на плече, который нанёс ей питек, снова сделав его ярко-красным.

И она отметила себя между ногами – сделав свою кожу красной, как кровь, как будто она кровоточила, ведь она видела, что её мать кровоточила.

Она возвратилась в свой угол и ждала, пока свет не померк. Пока люди собирались и мурлыкали друг с другом, она свернулась в клубочек и попробовала уснуть.

Кто-то приблизился к ней: тёплый и нежно дышащий. Это был Топор. Она ощущала пыльный запах осколков камня на его ногах и животе. В исчезающем свете его глаза были пятнами тени. Момент затянулся. Потом он коснулся её плеча. Его рука была тяжёлая и тёплая, но она дрожала. Он наклонился к ней и тихо обнюхал её, оценивая её запах так же, как делал Бровастый до того, как она была разлучена со своей семьёй.

Она раздвинула ноги, чтобы он мог увидеть «кровь» в затухающем свете. Она напряжённо села, наблюдая за ним.

Её жизнь полностью зависела от того, примет ли он её – она знала это. Возможно, что общее отчаяние и желание, сильное желание того, чтобы он увидел в ней женщину, заставило её придумать этот необычный обман.

В отличие от своих предков, живших в лесу, Топор был существом зрения, а не обоняния; послание от его глаз перевесило предупреждение от носа. Он наклонился вперёд. Он коснулся её плеча, горла, груди. Потом он сел около неё, и его сильные пальцы начали расчёсывать её спутанные волосы.

Она медленно расслабилась.

Дальняя осталась с Топором и его людьми на всю оставшуюся жизнь. Но пока она могла, всякий раз, когда она могла – пока росли её мудрость и сила, пока её дети не выросли и не отдали ей внуков, чтобы она, в свою очередь, защищала и воспитывала их – она бегала, бегала и бегала.

Содержание