ГЛАВА 7

Последняя нора

Земля Элсуэрта, Антарктида. Примерно 10 миллионов лет до настоящего времени.

I

Норники рылись в жёсткой низкорослой траве, которая цеплялась за дюны. Их было множество, великое множество. Они образовали такое скопление, что напоминали расстеленный по земле ковёр из копошащегося буровато-серого меха.

Роющая заметила плотную куртину папоротника на небольшом мысе, возвышающемся над океаном. Там кормящаяся толпа казалась чуть более разреженной, поэтому она направилась туда. Под прикрытием куртины папоротника она обрывала листочки своими проворными пятипалыми передними лапками и грызла коричневые споры.

В трёхлетнем возрасте Роющая была уже одной из самых старых норников. Её длина была всего лишь несколько сантиметров. Она была жирной, округлой и обросшей толстыми слоями бурого меха – самым лучшим приспособлением для сохранения тепла её тела. Она выглядела как нечто вроде лемминга. Но она совсем не была леммингом. Она была приматом.

Отсюда ей был виден океан. Солнце, низко висящее в северном небе, над бесконечной, непреодолимой водой. Приближалась полярная осень, и солнце стояло ниже линии горизонта уже больше чем по полсуток. И вдали от суши уже образовывались большие поля пакового льда. Ближе к берегу Роющей была видна кашица из серого льда, собирающаяся большими островками, которые слегка колыхались на перекатывающейся, словно мускулы, поверхности воды. Её тело знало, что означали эти явления. Озарённые светом летние дни были лишь неясным воспоминанием; вскоре ей предстояло выдержать зимние месяцы непрерывной темноты.

На одном куске пакового льда она увидела кровавое пятно, размазанное по сверкающей поверхности, и бесформенную кучку неподвижной плоти. В небе кружились птицы, крича хриплыми голосами и ожидая своей очереди поклевать окровавленные останки. А в толще воды скользила длинная могучая тень. Огромная морда высунулась из холодной воды, чтобы взять свою долю добычи.

Морской хищник был земноводным, потомком формы под названием кулазух. Он вырастал до четырёхметровой длины и напоминал чудовищную хищную лягушку. Лягушка была реликтом гораздо более древних времён, когда амфибии владели миром. В тропических странах его предки проиграли конкуренцию крокодилам, которых они сильно напоминали размером и обликом; когда динозавры впервые появились на Земле, многообразие крупных амфибий уже снижалось, но они задержались подольше в прохладных приполярных водах.

Даже на таком расстоянии, спрятавшись под своими папоротниками, Роющая дрожала.

Внезапно на равнину тундры вырвалось приземистое крылатое существо. Копошащиеся норники в панике разбежались, и Роющая вжалась в землю. Это новое существо бежало, выпрямившись, на длинных сильных ногах, а его передние лапы, с трудом различимые среди густых белых перьев, были хватательными и вооружёнными устрашающими когтями. Это существо забежало в воду и направилось к льдине, поднимая фонтаны брызг. Там оно начало оспаривать у амфибии право на остатки туши, точно так же, как в более поздние времена песцы будут пытаться красть добычу у белых медведей.

Этот воинственный белокрылый раптор напоминал нелетающую птицу. Он не был птицей. Это был потомок велоцирапторов мелового периода.

В Антарктиде, через пятьдесят пять миллионов лет после удара кометы, обитали динозавры.

Роющая отступила вглубь суши, подальше от кровавой сцены на берегу. Она двигалась осторожно, замирая, чтобы спрятаться. Она повсюду видела белые перья, выпавшие у спешащего раптора, когда тот мчался к добыче, лежащей на льду.

Забравшись на вершину последней дюны, она могла разглядеть пейзаж.

Это была широкая равнина, где господствовали зелёные и бурые краски, нарушаемые в разных местах голубым цветом воды. Трава ещё была густой, хотя уже начала отмирать, и там, где она ещё не полегла, её цвет стал золотисто-бурым. Многие цветы отцвели, потому что уже не было насекомых, которых они привлекали; но в некоторых местах ещё оставались яркие красивые цветки, похожие на камнеломку. Вокруг поблёскивающих на солнце пресноводных прудов толпились животные, пришедшие на водопой. Но пруды уже подёрнулись серой корочкой льда.

Это была классическая сцена жизни тундры, часть пояса ландшафта такого рода, который ещё окаймлял континент.

И по этой тундре бродили динозавры.

В нескольких километрах к юго-западу Роющая увидела нечто напоминающее тёмное облако, ползущее по земле. Это было стадо мутты. Дыхание животных создавало большие облака пара, который висел в холодном воздухе. Это были динозавры, огромные травоядные существа. На расстоянии они напоминали мамонтов без бивней. Но, когда они подошли ближе, стало заметно, что они сохранили классические черты динозавров: их задние ноги были сильнее, чем передние, у них были мощные хвосты-балансиры, они странно вели себя: очень живо и возбуждённо, скорее как птицы, чем как какое-то крупное млекопитающее – и иногда они поднимались на задние лапы и ревели свирепо, как тираннозавр.

Мутты произошли от муттабурразавров, массивных юрских травоядных, который когда-то лакомились саговниками, папоротниками и хвойными растениями. Когда Антарктиду начал сковывать холод, мутты научились поедать скудную пищу, которую давала тундра. Их тела стали приземистыми и округлыми, у них появился густой покров из многих слоёв тёмно-коричневых чешуевидных перьев. Они постепенно превратились в крупных мигрирующих травоядных тундры – в будущем в других местах эту роль играли такие животные, как северный олень и овцебык, и ещё мамонт. Жалобный крик, который они издавали при помощи надувающихся кожных мешков, растущих на их больших рогатых мордах, отражался от ледяных стен на юге.

Когда-то мутты кочевали по всему пространству этого континента, пользуясь благами короткого, но изобильного лета. Но по мере распространения ледников численность мутты сильно сократилась, и теперь оставшиеся стада с несколько жалким видом блуждали по сужающемуся поясу тундры между льдом и морем.

Это стадо мутты преследовал одинокий охотник.

Стоя неподвижно, карликовый аллозавр наблюдал за стадом мутты. Он напоминал статую в золотых перьях. Аллозавр был карликовым реликтовым представителем семейства существ, давно вымерших в других местах – фактически, прямой потомок льва юрского периода, убившего Стего. Но стадо опасалось аллозавра и теснее сплачивало ряды, держа молодняк в середине. Движения этого аллозавра были замедленными, словно он находился под воздействием наркотика. Он уже сумел успешно поохотиться; когда у него отложился запас жира, его обмен веществ замедлился в ответ на охлаждение воздуха. Вскоре аллозавр выроет себе традиционную зимнюю берлогу в сугробе, на манер белых медведей.

Самки аллозавров откладывали яйца ближе к концу зимы и насиживали их внутри снежных берлог, где они были в безопасности. Для млекопитающих Антарктиды весна становилась гораздо интереснее, поскольку сохранялась вероятность того, что из любого сугроба мог внезапно выскочить выводок голодных детёнышей аллозавра, щёлкающих зубами и ссорящихся во время преследования своего первого обеда.

Вдруг в толчее норников неподалёку от Роющей началось волнение, а холодный бриз с ледникового щита донёс до неё острый густой запах. Яйца.

Она бежала быстро, как могла, сквозь папоротники и высокую траву, на этот раз не задумываясь о собственной безопасности.

В гнезде были яйца динозавра: яйца мутты. Это была необычная находка, столь поздняя в этом сезоне и вдали от обычных мест гнездования мутты. Возможно, эти яйца были отложены больной или раненой матерью. Здесь уже кормились норники, а среди ссорящейся толпы было несколько более массивных стероподонов: эти неуклюжие, странные существа примитивного облика, покрытые чёрной шерстью, происходили от млекопитающих, которые населяли южный континент со времён юрского периода.

Роющей удалось добраться до гнезда прежде, чем оно было разорено окончательно. Вскоре её морда и передние лапы были покрыты липким желтком. Но конкуренция за яйца быстро перешла в свирепую драку. Этой осенью в тундре было много, очень много норников – значительно больше, чем в прошлом году. Роющая была достаточно умна, чтобы на глубинном уровне беспокоиться о перенаселении этих мест норниками, и это не давало ей покоя.

Возрастание численности вроде того, что имело место в настоящий момент, нельзя было объяснить какими-то простыми причинами. Норники были звеном во взаимосвязанных экологических циклах, оказывающих влияние на обилие растительности и насекомых, которыми они питались, и на численность хищников, которые, в свою очередь, охотились на них самих. В те времена, когда их было слишком много, инстинкт заставлял норников покидать обжитые места и слепо блуждать по зелёной земле в поисках свободных мест, где можно будет вырыть новые норы. Многие из них становились жертвами хищничества, но это было в порядке вещей: в живых останется достаточное количество особей.

По крайней мере, в прошлом всё происходило именно так. Но теперь, когда надвигались льды, а тундра отступала, идти уже было некуда, потому что незаселённых территорий не осталось. Так что повсюду копошились большие массы зверей вроде этой, и за жизнь приходилось бороться постоянно.

Конечно, мутте, которая отложила эти яйца, не повезло. Мутты высиживали яйца на земле, как всегда поступали их предки, и это делало их уязвимыми для всеядных хищников, таких, как норники. И действительно, основной причиной снижения численности мутты была усиливающаяся конкуренция за белок, содержащийся в их огромных яйцах. Гигантским травоядным млекопитающим вроде мамонта или северного оленя здесь жилось бы гораздо лучше, поскольку их молодняк был бы в большей безопасности в столь критический момент своей жизни. Но у мутты, которая, как и все остальные, попала в затруднительное положение, когда Антарктида отделилась от других континентов, не было выбора в этом вопросе.

Внезапно с неба обрушился коготь. Движимая инстинктом древностью более двухсот миллионов лет, Роющая прижалась к земле, а остальные норники запищали и бросились прочь, топча друг друга.

Коготь зацепил мелкую, ещё молодую самку норника, и бросил её целиком в разинутый рот. И снова коготь рассёк воздух, пытаясь кого-нибудь схватить, словно первого успеха было мало. Но млекопитающие уже разбежались. И через некоторое время Роющая услыхала безошибочно узнаваемый звук жевания, когда зубастый клюв давил эмбрионов мутты одного за другим.

Этим бандитом был лиэллин. Он принадлежал к другому виду динозавров и напоминал курицу атлетического телосложения. Не имея приспособлений, позволяющих эффективно охотиться на крупную добычу, лиэллины были главным образом неспециализированными падальщиками. Для этого лиэллина, как и для млекопитающих, яйцо мутты, да ещё так поздно в этом сезоне, было редкостным лакомством.

Пока лиэллин кормился, Роющая старалась лежать неподвижно, чтобы не привлекать внимания убийцы. Но она хотела есть. Это лето было коротким и скудным, у неё не было возможности отъесться настолько, насколько необходимо, чтобы перенести зимние лишения. А лиэллин поедал яйца – все найденные ею яйца.

Наконец, гнев и отчаяние пересилили осторожность. Она встала столбиком, зашипела и растопырила лапы.

Лиэллин, пасть которого была перемазана кровью и желтком, отпрянул, испуганный её внезапным появлением. Но скудный рептильный ум вскоре подсказал ему, что это существо не представляло угрозы для лиэллина. И вообще, этот тёплый пушистый шарик, при всей необычности своего положения, был хорош на вкус – лучше, чем эмбрионы и желток.

Лиэллин разинул пасть и наклонился вперёд.

Роющая увернулась и сбежала. Но ей пришлось бросить гнездо, а голод жёг её живот изнутри.

Происхождение Роющей можно было отследить вплоть до Плези – маленького карполестида, который обитал в разогревающемся мире через несколько миллионов лет после падения Хвоста Дьявола. Потомки Плези бродили по планете, используя сухопутные перешейки, острова и естественные плоты, чтобы перебираться с одного островного континента на другой. Одна из ветвей древнего семейства прошла по перешейку между Южной Америкой и Антарктидой как раз в тот момент, когда южный континент уже был готов двинуться к полюсу.

И здесь они столкнулись с динозаврами.

Даже в течение тёплого мелового периода динозавры Антарктиды должны были выдерживать долгие месяцы темноты полярной ночи. Поэтому те, кто случайно выжил, кто пережил глобальную катастрофу в этом месте, оказались хорошо подготовленными к тому, чтобы выдержать наступившую следом зиму, порождённую кометой, тогда как их современники в более тёплых широтах погибли.

Но континенты дрейфовали, всё больше удаляясь друг от друга – остатки от крушения древнего суперконтинента всё ещё расплывались. Антарктида откололась от других частей южной Пангеи и вскоре удалилась настолько, что туда нельзя было добраться ни по сухопутному мосту, ни на естественном плоту. И по мере того, как мир оправлялся после падения кометы, флора и фауна Антарктиды начала искать собственную уникальную эволюционную судьбу. Здесь древней игре динозавров против млекопитающих было даровано долгое продолжение – и здесь по-прежнему, благодаря и свирепости динозавров, и холоду, млекопитающие оставались в ловушке своих унизительных ниш мелового периода.

Но Антарктида обосновалась, наконец, на южном полюсе, и на ней начал медленно нарастать огромный ледяной щит.

Дни становились всё короче, а тёмно-красное солнце описывало лишь небольшую дугу над горизонтом. Земля застыла от мороза. Многие виды растений отмерли до уровня земли, а их споры ожидали возвращения недолгого летнего тепла.

Выпало немного свежего снега. Фактически, значительная часть континента технически представляла собой полупустыню: выпавший снег смерзался в прочные кристаллические хлопья, которые лежали на земле, словно камни, пока ветер не сметал их в пласты и сугробы.

Но снег, пусть даже небольшой, имел большое значение для норников.

Те, кто выжил летом и осенью, начали рыть норы в снежных сугробах, устраивая системы тоннелей сложной структуры под верхними слоями снега, затвердевшими в виде прочной корки. Тоннели представляли собой сложные снежные городки с влажным воздухом, их стенки твердели из-за движения множества маленьких тёплых тел, а воздух был наполнен тёплым запахом влажного меха. Норы были не слишком тёплыми внутри, но температура там никогда не опускалась ниже нуля.

Снаружи в зимнем небе, усеянном звёздами, безмолвно мерцало полярное сияние.

Лиэллин, укравший яйца у Роющей, был членом стаи, в которую входили главным образом родные братья и сёстры, охотившиеся вместе маленькой группой, в центре которой была доминирующая размножающаяся пара. Зимой, чувствуя, что их охватывает обычное для холодной погоды оцепенение, стая лиэллинов сбилась вместе.

Лиэллины произошли от мелких проворных травоядных динозавров, которые некогда обитали большими робкими кланами в подлеске антарктического леса. В те времена лиэллинозавры могли вырастать до размеров взрослого человека, и у них были большие глаза, хорошо приспособленные к темноте полярных лесов. Но, когда холода усилились, лиэллинозавры уменьшились в размерах и покрылись чешуйчатыми перьями для теплоизоляции.

И по прошествии миллионов лет они научились поедать мясо.

С усилением холода члены стаи впали в бессознательное состояние. Их обмен веществ замедлился и стал вялым – удивительно вялым, достаточным лишь для того, чтобы противостоять промерзанию их плоти. Это была древняя стратегия, отработанная миллионами лет жизни в этих полярных областях, и она всегда оказывалась успешной.

Но не на сей раз. Такой холодной зимы, как эта, ещё не бывало. И, что было ещё хуже, группа лиэллинов попала в бурю. Свирепый ветер выдул из их тел слишком много тепла. Внутри плоти лиэллинов начал образовываться лёд, разрушающий структуру их клеток; постепенно обморожение глубоко вонзило холодные кинжалы в их небольшие тела.

Но лиэллины не чувствовали никакой боли. Их спячка была безмолвным рептильным сном без сновидений, более глубоким, чем когда-либо сможет заснуть любое млекопитающее, и он плавно перетечёт в смерть.

Каждый год лето было всё короче, а начало зимы всё суровее. Каждую весну обширный ледяной покров, который лежал в центре континента, в местах, где никто не мог жить, продвигался немного дальше. Некогда здесь росли высокие деревья: хвойные, древовидные папоротники и древние подокарпы, ронявшие на землю гроздья тяжёлых плодов. Это был лес, где Нот чувствовал бы себя, как дома. Но теперь эти деревья, давно погубленные холодом, существовали лишь в виде прослоек угля, захороненных глубоко под лапами Роющей. С тех пор, как кто-либо из предков Роющей лазил над землёй, прошло много миллионов лет.

Приматы Антарктиды должны были приспосабливаться к холоду. Они не могли становиться большими; конкуренция с динозаврами исключала это. Но у них развивались теплоизолирующие слои из жира и меха, предназначенные для сохранения тепла их тел. Лапы Роющей оставались такими холодными, что разница в температуре между ними и землёй была невелика, и терялось мало тепла. Холодная кровь, поступающая в её тело из лап, протекала между кровеносными сосудами, содержавшими тёплую кровь, которая текла в другом направлении. Поэтому поступающая в её лапы кровь охлаждалась ещё до того, как она успевала дойти до её лап. Жир в её лапах был особого вида – он включал более короткие углеводородные цепочки и обладал низкой температурой плавления. Иначе он застыл бы, словно замёрзшее масло. Со всеми вытекающими последствиями.

При всех своих адаптациях к холоду Роющая по-прежнему оставалась приматом. Она всё ещё сохраняла проворные руки и сильные предплечья своих предков. И, хотя её мозг сильно уменьшился по сравнению с предками – в этих скудных местообитаниях крупный мозг был дорогой роскошью, и животные были не умнее, чем им требовалось быть – она была умнее любого лемминга.

Но климат всё же становился холоднее и холоднее. И каждый год оставшиеся животные и растения теснились на всё более и более узкой полосе тундры близ побережья.

Эндшпиль приближался.

Роющая почувствовала, что ей стало трудно дышать.

Внезапно поддавшись панике, она царапала снег над собой – лапы, эволюционировавшие для лазания по деревьям, теперь копали проход сквозь снежную крышу.

Она оттолкнулась и вывалилась из норы в тусклый весенний свет, показавшийся ей ужасающе ярким. Следом за ней вырвался поток зловонного воздуха, и на холоде в нём образовался пар. Он был зловонным и пропитанным запахом смерти.

Она была сильно исхудавшей, с пятнами мочи на коже и мехе, одна среди обширного, нетронутого заснеженного пейзажа. Солнце стояло над горизонтом достаточно высоко и выглядело как жёлтый фонарь в сиреневато-голубом небе. Весна уже была в разгаре. Но ничто не двигалось: ни птицы, ни рапторы, ни птенцы карликового аллозавра, выбирающиеся из своих зимних пещер. Больше ни одного норника не вылезло на снег; никто из её собственной семьи не следовал за нею.

Роющая начала пробивать себе дорогу сквозь снежные сугробы. Она передвигалась с трудом: суставы болели, в животе ощущался сильный голод, а во рту – жажда. За время долгой спячки израсходовалось около четверти массы её тела. И она дрожала.

Дрожь означала опасный отказ систем, обеспечивающих устойчивость её тела к холоду; это было крайнее средство выработки тепла в теле за счёт движений мускулатуры, которые сжигали огромное количество энергии. Она не должна была дрожать.

Что-то пошло не так.

Она добралась до голой земли по краю моря. Почва была скована льдом, всё ещё твёрдая, как скала. И, несмотря на то, что сезон уже начался, здесь ещё ничего не росло; споры и семена всё ещё лежали в земле в состоянии покоя.

Роющая натолкнулась на группу лиэллинов. Когда похолодало, они сплелись друг с другом конечностями и шеями, пока не получилась своеобразная композиция из оперённых скульптур. Она инстинктивно припала к снегу.

Но лиэллины не таили в себе угрозы. Они были мертвы, сцепившись друг с другом в своих последних объятиях. Если бы у Роющей хватило сил толкнуть их, композиция могла бы упасть, ломая замороженные перья, словно сосульки.

Она поспешила прочь, оставляя лиэллинов досматривать их последний сон.

Роющая добралась до небольшого мыса, который возвышался над океаном. Она стояла на этом самом месте в конце прошлого лета, под маленькой куртиной папоротника, наблюдая сражение лягушки и раптора. Теперь даже споры папоротника оказались заключёнными в слой голой земли, и здесь не было ничего съедобного. Море раскинулось перед ней равниной ненарушенной белизны, до самого горизонта. Она испугалась этой безжизненной геометрии: горизонт, острый, как лезвие, плоская белизна внизу, пустой голубой купол вверху.

Только на берегу однообразие было нарушено. Здесь неустанное волнение моря взломало лёд, и жизнь кипела в этом месте даже сейчас. Роющая видела крошечных ракообразных, движущихся в толще воды вблизи поверхности и отъедающихся планктоном. И медузы, мелкие и крупные, пульсирующими толчками двигались сквозь всю эту толчею – почти прозрачные, кружевные, нежные существа, которые качались на волнах.

Даже здесь, на краю Земли, бесконечное море было богато жизнью, как всегда. Но для Роющей здесь не было ничего.

По мере того, как продолжалось великое глобальное падение температуры, гигантские ледяные тиски с каждым годом сжимались всё сильнее. Уникальному собранию животных и растений, оказавшихся в ловушке на этом огромном изолированном плоту, бежать было просто некуда. И в итоге эволюция просто ничего не смогла предложить для защиты от окончательной победы льда.

Это был ужасный случай вымирания, скрытый от остальной планеты и растянувшийся на целые миллионы лет. Целая биота замёрзла насмерть. Когда погибли все животные и растения, чудовищный пласт льда, раскинувшийся в сердце континента, начнёт распространяться всё дальше, посылая ледники стачивать скалы, пока безжизненная абстракция льда не встретится с морем. И хотя окаменелости, залегающие глубже, и угольные пласты более древних времён сохранятся, не останется ни единого следа, свидетельствующего о том, что мир тундры, в котором жила Роющая, и уникальные живые существа, населявшие его, когда-либо существовали.

Удручённая, она развернулась и побрела по мёрзлой земле, разыскивая пищу.

Содержание