| Главная | Библиотека сайта | Форум | Гостевая книга |
Глава пятая
ГОВОРЯЩИЕ ДЕЛЬФИНЫ
Дорогой сэр! Нам надо подготовить к экзамену внеклассную письменную на научную тему. Я решил написать внеклассную письменную о дельфине... Прошу сообщить мне о ваших открытиях, касающихся речи дельфина, о его повадках, о возможности общения с ними и о размерах их мозга... |
С начала 60-х годов в океанариумы и немногочисленные исследовательские лаборатории,
где тогда изучали мелких китообразных, стало приходить довольно много писем
с вопросами о речи дельфинов. Приходят они и по сей день. Представление о
том, что дельфины обладают хорошо развитой речью и что они в состоянии вступить
в общение с человеком, уже укоренилось в умах людей и стало частью современного
литературного мифа об этих животных. Но как возникло это представление? И
велись ли опыты, чтобы убедиться в том/насколько оно соответствует действительности?
На первый вопрос очень легко ответить. В 1961 году издательство «Даблдэй»
выпустило в свет книгу доктора медицины Джона К. Лилли «Человек и дельфин».
Смысл названия и главная мысль всей книги были четко сформулированы в первых
же словах предисловия, звучавших эффектно и захватывающе: «В течение ближайших
10—20 лет человечество наладит связь с представителями других биологических
видов, т. е. не с людьми, а с какими-то другими существами, возможно, не наземными,
скорее всего морскими, но наверняка обладающими высоким уровнем умственного
развития или даже интеллектом».
Говоря о «других биологических видах», «скорее всего морских», Лилли имел
в виду бутылконосого дельфина.
Уже три года он повторял и развивал эту мысль в своих выступлениях и интервью,
но только после выхода книги она прозвучала со вcею силой. Журнал «Лайф» от
28 июля 1961 года во всеуслышание оповестил о выходе книги и напечатал о ней
целую подборку, в том числе статью самого Лилли, озаглавленную «Говорите всерьез
о беседах дельфинов» и представлявшую собой в основном извлечения из книги.
Широкая печать откликнулась на книгу хвалебными рецензиями. «Это нечто большее,
чем просто книга,— писал обозреватель газеты «Флорида Таймс-Юнион» в номере
от 3 сентября 1961 года.— Это тщательно документированный разбор совершенно
неизвестных фактов о самом пленительном создании природы... Это новый рубеж
науки, который мы бесстрашно открываем».
Обозреватель газеты «Крисчен Сайенс Монитор» приветствовал книгу как «вызов
всем современным мыслителям» и восхвалял автора, называя его «способным и
уважаемым биологом, который не боится говорить на языке фантастов, когда считает,
что для этого есть веские причины».
Тон статей более искушенных обозревателей-ученых был совсем иным. Одни в осмотрительно
подобранных словах одобряли творческую фантазию Лилли, другие весьма сдержанно
высказывались по поводу избранного автором способа выражения мыслей. А кое-кто
открыто назвал книгу «ненаучной и наивной» [1].
Авторы популярных книг, выдвигающие якобы эпохальные идеи, способные произвести
в науке полный переворот, обычно подкрепляют свои выводы легионами разнообразных
доказательств и аргументов. Вряд ли их можно за это упрекать, но критиковать
такие книги — дело исключительно трудное. Автор волен подыскивать доказательства
(или псевдодоказательства) своих тезисов, обращаясь к самым разным научным
дисциплинам. Чтобы по достоинству оценить каждый авторский аргумент, рецензенту
впору быть мастером на все руки, разбирающимся в самых разных областях науки.
Автору не возбраняется смешивать в одну кучу факты и вымысел, бесспорные истины
и полуправду. Рецензент, если он обладает достаточными знаниями, как правило,
отличает истину от прямой лжи, но с полуправдами, сомнительными наблюдениями
и необоснованными построениями ему не так-то просто разобраться. И дело значительно
усложняется тем, что средний читатель, ум и воображение которого взбудоражены
новизной идей автора, склонен считать слова рецензента мелочными придирками
и брюзжанием уязвленного самолюбия по отношению к человеку, высказывающему
новые идеи.
Хотя книга «Человек и дельфин» написана не так, как принято писать научные
книги, многие читатели восприняли ее как «научную», то есть обладающую всей
той авторитетностью, которую обычно связывают с этим словом. Так, например,
книжный обозреватель газеты «Майами гералд» писал в обзоре от 3 сентября 1961
года: «Таков поверхностный обзор этой научной книги. Она требует специальных
знаний от внимательного читателя, но интересна и для непосвященных». В действительности
же «Человек и дельфин» — это не научная книга, и соответственно ее нельзя
подвергать строгому научно-критическому разбору. Кое-кто из рецензентов понял
это. Тот же обозреватель «Крисчен Сайенс Монитор» писал: «Это книга для непосвященных,
и поэтому автор был вправе не соблюдать строгости изложения и норм, принятых
в ученом мире при описании экспериментов». Правда, он тут же добавил: «Доктор
Лилли опубликовал множество научных статей, где в более строгой форме рассматриваются
вопросы, затронутые в книге». Я вынужден сказать, что здесь рецензент погрешил
против истины. В списке литературы, приведенном в книге «Человек и дельфин»,
перечислено пять работ Лилли. Первая и вторая не имеют отношения к дельфинам.
Третья работа — это рассказ об экспериментах по анестезированию дельфинов,
о тех самых экспериментах, про которые говорилось в первой главе настоящей
книги, но Лилли и там не приводит ни точных данных, ни результатов опытов.
О четвертой, озаглавленной «Одиночество, изоляция и уединение», сказано, что
это книга, которая «готовится к печати». И, наконец, пятая — статья Дж. К.
Лилли и А. М. Миллер «Голосовой обмен между отдельными дельфинами», помечена
как «рукопись, оконченная в декабре 1960 года»*.
* Русский перевод книги «Человек и дельфин» был выпущен спустя четыре года после выхода в свет оригинала. Поэтому в библиографический список, приведенный в конце русского издания, попали уже не пять, а десять работ Лилли. Те, о которых говорит Ф. Г. Вуд, перечислены в библиографическом списке русского издания под номерами 27, 28, 29, 36 и 33.— Прим. перев. |
Специальные статьи, которые Лилли и его сотрудники опубликовали позже в различных научных журналах, также не содержат веских доказательств, подтверждающих его правоту. Не содержит их и его вторая книга «Разум дельфинов», выпущенная тем же издательством «Даблдэй». Лаборатория под открытым небом, которую Лилли основал на острове Сент-Томас (Виргинские острова), фактически перестала работать в 1966 году, а свой «Институт исследований общения» в Майами Лилли закрыл в конце 1968 года. Насколько мне известно, с того времени он не вел больше никаких работ с дельфинами [2]*.
* Судя по сообщениям,
полученным в декабре 1977 года, Дж. Лилли собирается продолжить работу
над решением проблемы общения человека и дельфина. Исследования будут
проводиться с помощью новых методов — в качестве связующего звена между
человеком и дельфином Лилли собирается использовать электронные вычислительные
машины, которые помогут разработать реальный код связи, устраняющий
межвидовые барьеры.— Прим. ред. |
Джон Лилли — человек блестящего ума, чистосердечный, одаренный воображением,
весьма уважаемый среди своих коллег. Увидев собственными глазами, насколько
велик и как хорошо развит мозг дельфина, он убедил себя в том, что дельфины
по своим умственным способностям либо сравнимы с человеком, либо даже превосходят
его. Услышав собственными ушами, как разнообразны звуки, издаваемые дельфинами,
и насколько артикуляция некоторых из этих звуков подобна человеческой речи,
и приняв за факты недостоверные рассказы, он убедил себя в том, что дельфины
обладают сложной речью. С существами же, обладающими речью и умственными способностями,
человек может вступить в интеллектуальное общение. Так почему бы, подумал
Лилли, дельфинам не стать первым негуманоидным биологическим видом, с которым
человек вступит в такое общение?
Вторгнувшись в область незнакомых ему наук — этологии, биоакустики, лингвистики,
Лилли, видимо, потерял свойственное ему критическое чутье и здравый скептицизм
ученого. Он цитирует россказни, словно достоверные свидетельства. Например,
для иллюстрации того, что «косатки в умственном отношении тоже высокоразвиты
и имеют язык», он пересказывает невероятную историю, услышанную им в Норвегии
от некоего «научного работника», имя которого в книге не приведено. Якобы
«в Антарктике стадо из нескольких тысяч косаток вошло в район, где действовала
рыболовная флотилия. Убивая рыбу поблизости от рыболовных судов, косатки сделали
невозможным дальнейший промысел. Рыбаки запросили по радио помощи от китобойцев.
Китобойная флотилия выслала несколько китобойцев. Был сделан один-единственный
выстрел из гарпунной пушки. Через полчаса на площади более пятидесяти квадратных
миль по соседству с китобойцами не осталось ни одной косатки, и после этого
ни одна косатка не заходила в тот район, где находились суда с гарпунными
пушками. Однако рыболовные суда, находившиеся в отдалении от китобойцев, по-прежнему
страдали от косаток». Если верить рассказу, «как рыболовные, так и китобойные
суда были переделаны из корветов, участвовавших во второй мировой войне...
На вид они были совершенно одинаковы, и единственным заметным различием была
гарпунная пушка, помещавшаяся на носу китобойца». По мнению Лилли, отсюда
следует, что «киты смогли в течение получаса сообщить приметы китобойного
судна другим китам... что... заставило множество особей немедленно и притом
надолго изменить свое поведение».
Рыболовные флотилии в антарктические воды не заходят. Никто никогда не наблюдал
стада косаток численностью свыше 60 или 80 животных. Но этого ничем не подтвержденного
рассказа и поспешного вывода из него оказывается Лилли вполне достаточно,
чтобы пространно рассуждать о том, в каких именно выражениях «разговаривали»
друг с другом косатки [3].
В подтверждение того, что дельфины обладают высокими умственными способностями
и сложным языком, в книге приводятся и другие свидетельства того же рода.
Так, на стр 88—90 Лилли рассказывает о своем пребывании в исследовательской
лаборатории «Мэринленда» в январе 1958 года, когда он вел опыты по зондированию
мозга дельфинов. В это время установилась холодная погода. Животное, с которым
работал Лилли, содержалось неподвижным в лабораторном станке с проточной морской
водой. Мы опасались, как бы дельфину не повредило длительное лежание в холодной
воде. Наконец опыт, длившийся несколько дней, закончился, и животное было
возвращено в общий лабораторный бассейн. Как рассказывает Лилли, едва «дельфина
пустили в бассейн с двумя другими дельфинами, он издал сигнал бедствия — два
обычных свиста с нарастанием и падением высоты. Немедленно другие дельфины
подплыли и подняли его голову так, что дыхало высунулось из воды. Он сделал
вдох и погрузился. Между тремя дельфинами последовал обмен звуками, свист
и щебетание. Теперь два других дельфина изменили тактику, и вместо того, чтобы
подплывать под его голову и поднимать ее, они подплыли под хвостовую часть
в области полового и анального отверстий. Когда они проплывали снизу, их спинные
плавники касались очень чувствительных наружных отверстий в этой области.
Прикосновение вызывало рефлекторное опускание вниз мощных лопастей хвоста,
что заставляло животное подниматься к живительному воздуху. Дельфины продолжали
действовать таким образом в течение нескольких часов».
Но в это время, именно в это время никаких двух других дельфинов в бассейне
не было. Помощь потерявшему подвижность от затянувшегося пребывания в лабораторном
станке дельфину оказывал мой ассистент Клифф Таунсенд, В течение получаса
он толкал животное вдоль и поперек бассейна, раскачивая лопасти его хвоста
вверх и вниз, пока оно вновь не обрело способность самостоятельно двигаться.
Записи, сделанные в то время, подтверждают мою (и Таунсенда) версию этого
события [4].
Вы скажете: «Хорошо. Пусть Лилли приводит неубедительные доказательства. Но,
может быть, вне зависимости от этого дельфины все же обладают качествами,
которые он у них подметил? Ведь, в конце концов, психологи долго и безуспешно
учили шимпанзе говорить, но стоило им перейти на язык жестов, как знаменитая
Уошоу продемонстрировала свою способность выражать желания, отвечать на вопросы,
непринужденно называть предметы и составлять простые фразы [5]. Опыт с Уошоу
в корне изменил взгляды ученых на речевые возможности шимпанзе. А что если
просто попытаться найти иной подход? Тогда бутылконосый дельфин тоже проявит
из ряда вон выдающиеся способности».
Чтобы подтвердить или опровергнуть суждения Лилли, были проведены различные
опыты, но прежде чем заняться ими, давайте немного отклонимся от темы и попытаемся
договориться о том, что мы будем понимать под словами «интеллект» и «речь».
Интеллект
При попытке определить, что такое «интеллект», мы сталкиваемся с несколькими щекотливыми проблемами. Общепринятого определения этого термина в действительности нет. Когда впервые были предприняты попытки произвести количественную оценку умственных способностей человека, ученые считали, что существует некая «суммарная величина умственных способностей», хотя и тогда они понимали ее по-разному. Умственные способности первоначально мыслились как нечто свойственное человеку от рождения, но раскрывающееся к 15—16-летнему возрасту. Но оказалось, что результаты проверки людей на IQ * зависят от условий воспитания здорового ребенка и от социальной среды, в которой он вырос. Было установлено, что на результаты проверки очень влияет накопленный в детском возрасте словарный запас. И, если до этих опытов считалось, что язык человека зависит от развития его умственных способностей, то после них было признано, что язык в свою очередь может оказать глубокое влияние на развитие умственных способностей личности. Ведь «пользуясь словами, мы учимся видеть неочевидные связи между предметами и явлениями», как пишет Дж. З. Янг. А умение обобщать, выводить новые представления или понятия из фактов, связь между которыми на первый взгляд не очевидна, было принято рассматривать как первейший показатель развитости умственных способностей.
| * IQ — коэффициент умственного развития,— Прим. перев. |
Сейчас дело идет к признанию того, что интеллект — это множество определенных
способностей, но среди ученых нет согласия по ряду очень важных вопросов.
Мы по-разному составляем список этих способностей и по-разному оцениваем относительную
значимость каждой из них. Мы убедились лишь в том, что эти способности не
зависят друг от друга, то есть признаем, что человек, обладающий одной высокоразвитой
способностью, не обязательно отличается столь же высоким развитием всех остальных.
Но однозначного научного определения того, что такое умственные способности,
мы до сих пор не имеем и можем пользоваться этим понятием лишь в очень широком,
расплывчатом смысле, который каждый волен толковать по-своему.
Едва попытавшись уточнить, что такое умственные способности человека, едва
заговорив о методах оценки их проявления у отдельных людей, мы натолкнулись
на множество неразрешенных проблем. Представьте же себе теперь, насколько
труднее судить об умственных способностях животных. Мы не можем проникнуть
в их умы. Нужные для оценки вопросы мы можем задавать им лишь косвенными методами,
а «ответы» их зачастую неоднозначны — нам самим приходится их истолковывать.
В большинстве работ об умственных способностях животных делается упор на метод
«решения задач», но и здесь есть своя сложность: нам очень трудно выбрать
и сопоставить между собой типы решаемых задач, а это необходимо сделать, если
мы хотим сравнивать умственные способности животных, не похожих друг на друга.
Некоторые зоопсихологи ратуют за «лабиринты» — более или менее сложные системы
проходов, построенные так, чтобы животному пришлось учиться находить из них
выход. Но ведь некоторые животные в силу свойственных им повадок и образа
жизни справляются с лабиринтами легче других — например животные, живущие
в норах. Если мы сведем все определение IQ к оценке способности научиться
проходить через лабиринт, животное, живущее в норе, покажется нам обладающим
большими умственными способностями, чем животное, живущее, например, в открытой
степи. Но правильна ли будет такая оценка?
Для обследования умственных способностей таких животных, как обезьяны и слоны,
применяют испытательные задачи — тесты, основанные на проявлении манипулятивных
способностей. Слону или обезьяне дают несколько шестов разной длины или несколько
ящиков. Если животное выберет шест нужной длины или составит ящики пирамидой,
оно достанет пищу — и получит сравнительно высокую оценку. Но тесты такого
типа неприложимы к дельфинам: манипулятивные возможности дельфинов крайне
ограничены, а среда их обитания — в отличие от среды обитания слонов и обезьян
— трехмерна.
Иногда обследование по методу решения задач завершается самым неожиданным
образом. Известна история об одном зоопсихологе, заставлявшем обезьяну добывать
пищу. Он подвесил банан на высоте 2,5 м, привел шимпанзе и дал ему несколько
ящиков. Поставив их друг на друга, обезьяна смогла бы добраться до банана.
Но обезьяна поступила иначе: она взяла экспериментатора за руку, подвела под
банан, вскарабкалась ученому на плечо и достала вожделенный плод.
Многие сочли бы, что поведение этой обезьяны свидетельствует о ясном понимании
сути задачи и умении быстро находить правильное решение без предварительных
проб и ошибок. Эти качества являются показателем относительно высокого развития
умственных способностей, но очень трудно доказать, что в данном случае за
действиями животного стоят именно они, а не что-нибудь другое. Поясним сказанное
на примере. Однажды я наблюдал, как бутылконосый дельфин по имени Элджи совершил,
на первый взгляд, нечто подобное рассказанному выше. В бассейне океанариума,
где жили Элджи и его сородичи, находились также морские черепахи, ежедневно
получавшие на завтрак по 14 кг мелких живых кальмаров. Дельфины мало интересуются
кальмарами, но отбирать их у черепах — это же сущее удовольствие! Один из
кальмаров забрался в нишу под скалой, недоступную и для черепах, и для дельфинов.
Элджи заметил кальмара, чуть помешкал, а потом, проплыв над скалой, мощно
ударил хвостом. Возникший водяной вихрь вынес моллюска из ниши на открытое
место, где Элджи тут же его и сцапал.
Настоящий зоолог, увидев все это, должен попытаться дать ответы на следующие
вопросы. «Действительно ли Элджи столкнулся с ранее неизвестной ему задачей?»
«Действительно ли он проявил умение быстро найти верное решение, или ему уже
раньше приходилось решать такие задачи, действуя методом проб и ошибок?» «Не
случайность ли все происшедшее?» Увы, нам слишком мало известно о прошлом
Элджи, чтобы ответить на все эти вопросы.
Существует еще одна форма поведения, которая в какой-то мере связана с решением
задач. Это игры. Вообще говоря, считается, что игры присущи животным, обладающим
довольно высоким умственным развитием. Большинство игр представляют собой
упражнения, при которых ставится задача, требующая решения.
Дельфины очень любят изобретать такие игры. Однажды я оказался свидетелем
игры, для которой понадобилось всего-навсего перо, потерянное одним из пеликанов,
живших в бассейне вместе с дельфинами. Молодой дельфин (как и у прочих животных,
у дельфинов молодежь более склонна к играм, чем взрослые особи) подбирал это
перо, уносил под воду и отпускал возле отверстия трубы, через которую в бассейн
постоянно подается свежая вода. Подхваченное струей, перо неслось прочь, дельфин
бросался за ним в погоню, хватал челюстями, относил обратно, и все повторялось
сначала. Прошло некоторое время, и я увидел, что в состязании с пером участвуют
уже два дельфина: один ловил перо, нес его к трубе и отпускал, чтобы в погоню
бросился другой.
Такие наблюдения интересны, они производят впечатление, но не дают материала
для сравнения и количественной оценки. Поэтому психологи разрабатывают специальные
игровые упражнения, которые поддаются численной оценке и пригодны не только
для животных разных видов, но и для человека (как правило, ребенка, потому
что поведение ребенка легче сравнивать с поведением высокоразвитых животных).
Такие упражнения разбиваются на три стадии. Первая стадия — «заучивание особого
признака»; на этой стадии животному предъявляют три предмета, один из которых
чем-то отличается от двух других, совершенно одинаковых, и учат животное выбирать
отличающийся образец. Вторая стадия — «обратное обучение»; теперь животное
начинают поощрять не за выбор отличающегося образца, а наоборот — за выбор
одного из двух одинаковых. Третья стадия — «комплексное обучение»; проверяется
способность испытуемого животного к обобщению принципов отличия, сходства
и их чередования в ходе «игры».
Упражнения такого типа обладают определенной гибкостью: подбирая различные
образцы и способ их предъявления, можно «играть» с животными, принадлежащими
к самым разным видам. Таких искусственных игр было изобретено довольно много.
Некоторые из них позволяют расположить животных по степени развития умственных
способностей, грубо говоря, в соответствии с их филогенезом, то есть естественной
историей данного вида: чем позже появился вид, тем выше умственные способности
его представителей. Другие искусственные игры позволяют выявить разницу в
умственных способностях особей одного и того же вида, причем иногда эта разница
бывает столь велика, что ее можно сравнивать с разницей умственных способностей
между далеко отстоящими друг от друга биологическими видами.
Короче говоря, с помощью этих упражнений можно сравнивать между собой какую-то
одну сторону умственных способностей, но вряд ли все согласятся с тем, что
эти игры позволяют верно сопоставить умственные способности разных биологических
видов в целом. Они скорее годны для оценки индивидуальных умственных способностей.
Первыми энергично взялись за проблему оценки умственных способностей бутылконосого
дельфина куратор «Флоридского Мэринленда» Артур Ф. Мак-Брайд и психолог Д.
О. Хебб из университета Мак-Гилл. В своей статье они дали описание мозга дельфина,
указали размеры мозга, подчеркнули богатство извилин и перечислили все, что
сумели вывести из наблюдений за умственными способностями, повадками и эмоциональным
поведением животных. Затем авторы обсудили каждый из эталонов, предлагаемых
учеными в качестве мерила для оценки умственных способностей животных,— поведение
животных в стаде (в том числе сексуальное поведение), игры и упражнения, проявление
страха или отношение к необычным объектам (например, к тигровым акулам) и,
наконец, их отношение к пленению и приручению. Указав на несопоставимость
имеющихся для такой оценки тестов, авторы рассмотрели возможность «всестороннего
сравнения» дельфина с наземными млекопитающими.
Обзор всего того, что было известно о перечисленных сторонах поведения дельфинов
к 1947 году, А. Ф. Мак-Брайд и Д. О. Хебб закончили выводам: «С точки зрения
эмоционального поведения и действий, обусловленных внешними причинами, дельфины
по своему развитию занимают промежуточное положение между собакой и шимпанзе».
Этот вывод часто неверно понимают и неверно цитируют, утверждая, что речь
идет об умственных способностях дельфина, или распространяя оценку А. Ф. Мак-Брайда
и Д. О. Хебба также и на умственные способности животных. Тем, кто впадает
в подобное заблуждение, следует обратить внимание на слова этих авторов, сказанные
в той же статье: «В настоящее время не имеется метода, который позволил бы
произвести всестороннюю оценку степени развития умственных способностей дельфина».
Это утверждение, высказанное двадцать пять лет тому назад, справедливо и сегодня
[6].
Мозг дельфина
Нельзя закончить рассмотрение вопроса об умственных способностях дельфина,
не высказавшись по поводу весьма больших размеров его мозга, очень богатого
извилинами. По Джону Лилли, наличие такого мозга у дельфинов должно расцениваться
как решительное указание на их способность к «сложной речи». «Совокупность
наших знаний,— читаем мы у Лилли,— заставляет полагать, что, по крайней мере,
у млекопитающих, по-видимому, существует некий критический абсолютный объем
мозга, ниже которого речь, какой мы ее себе представляем, невозможна, а выше
которого — не только возможна, но и вероятна».
Да, мозг у дельфина действительно очень велик. Да, у нас есть склонность связывать
умственные способности с величиной мозга, поскольку цефализация, то есть концентрация
нервных тканей в голове, вообще говоря, развивалась в ходе эволюции млекопитающих.
Приматы, то есть мы сами и крупные обезьяны, имеющие головной мозг больших
размеров, обладают большими умственными способностями, чем, например, собаки
или кошки. А те, в свою очередь, рассматриваются как более развитые в умственном
отношении, чем примитивные сумчатые типа опоссума, обладающие мозгом очень
небольших размеров. (Походя заметим, что, хотя увеличение размеров головного
мозга должно бы облегчать приспособляемость животного, вполне может процветать
и биологический вид с небольшим мозгом; так, за последние пятьдесят лет «неприспособленный»
опоссум распространился по всей территории Соединенных Штатов, и этому не
смогли помешать ни повсеместно ускорившаяся урбанизация, ни беспредельно возросшая
смертность животных под колесами автомобилей.)
Джон Лилли полагает, что умственные способности прямо пропорциональны объему
головного мозга. Так как бутылконосые дельфины в среднем имеют более крупный
головной мозг, чем человек, Лилли считает, что потенциально они должны быть
не менее умственно развиты, чем люди. Но наблюдения не подтверждают точки
зрения Лилли, не разделяют ее и другие ученые, работающие в этой области.
Будь Лилли прав, все малорослые люди были бы идиотами, а все великаны — гениями.
Приведем факты. Средний вес человеческого мозга — 1400 г. Наибольший — 2400
г — и наименьший — 369 г — по весу человеческие мозги были извлечены из черепов
идиотов [8]. Мозг русского писателя Тургенева весил 2012 г, а мозг французского
писателя Анатоля Франса — 1017 г. Лилли утверждает, что 1000 г — это тот критический
вес мозга, который позволяет его обладателю иметь сложную речь [7]. Достаточно
вспомнить об Анатоле Франсе и шимпанзе Уошоу, чтобы поставить это утверждение
под сомнение.
Но сколько бы мы ни говорили о том, что по абсолютным размерам мозга ни о
чем судить нельзя, головной мозг дельфина выглядит великолепно. Его большие
полушария, вместилище высших нервных функций, прекрасно развиты, хотя У дельфина
они занимают меньше места относительно всего головного мозга, чем у человека.
И они покрыты тонким слоем «серого вещества» — корой, наличие которой связывается
с высшими проявлениями нервной деятельности, имеющими сравнительно недавнее
происхождение. По крайней мере, у человека все нервные механизмы, позволяющие
ему учиться, запоминать, воображать, размышлять и говорить,— заключены в коре.
У мелких и примитивных млекопитающих кора большей частью гладкая. У крупных
и высших млекопитающих поверхность коры покрыта извилинами, то есть состоит
из складок, что резко увеличивает ее площадь. Кора головного мозга дельфина
имеет больше извилин и, следовательно, большую площадь, чем кора головного
мозга человека. Но это не обязательно означает, что мозгу дельфина присуща
более высокая способность к проявлению высшей нервной деятельности. Тут дело
в том, что кора имеет тесную функциональную связь с внутренними отделами головного
мозга. С ростом объема этих отделов растет и площадь коры, но для сохранения
соответствия между ростом объема и поверхности требуется дополнительное увеличение
поверхности, которое достигается за счет ее складчатости. Чем больше объем
мозга животного, тем больше извилин имеет кора головного мозга. У слона, например,
мозг в два-три раза больше, чем у дельфина, и соответственно имеет гораздо
более складчатую кору. Слов нет, слон — животное понятливое и сообразительное,
но умственные способности слонов несравнимы с умственными способностями человека,
так что дело здесь не в числе извилин.
Отличительной особенностью коры головного мозга человека является ее явно
выраженная слоистость и наличие областей, содержащих отчетливо различающиеся
клетки. Аналогичные особенности искали и в коре головного мозга дельфинов,
но опубликованные по этому поводу материалы противоречивы. В одних работах
говорится, что дифференциация по слоям и типам клеток выражена в коре мозга
дельфинов слабо, так что она в этом отношении подобна коре головного мозга
опоссума или кролика. «В других же, напротив, утверждается, что дифференциация
достаточно четко выражена и вполне сравнима с имеющейся у приматов, в том
числе и у человека» [9].
Разрешить спор могло бы непосредственное изучение мозга дельфина, но как его
осуществить? Непосредственно изучая мозг человека, нейрохирурги, например,
часто работают следующим образом. Удалив под местной анестезией часть черепной
кости, врач раздражает открывшиеся участки мозга и слушает рассказ пациента
о возникающих ощущениях. Кроме того, во время эксперимента испытуемому дают
тесты на сообразительность и способность к общению, что позволяет получить
дополнительный материал для понимания функционирования мозга. Но и при таких
сравнительно богатых возможностях мы еще плохо представляем себе, как действует
мозг человека, наши знания в этой области находятся в зачаточном состоянии.
Что же тогда говорить об изучении высшей нервной деятельности дельфина, где
эти методы неприменимы? Увы, нам остается только строить догадки по поводу
того, почему его мозг так велик и так развит.
Русский цетолог А. Г. Томилин (он не согласен с представлениями Лилли о высоком
уровне умственных способностей дельфина и наличии у него сложной речи) считает,
что развитие голов[но]го мозга у дельфина — это явление адаптационного характера.
В ходе эволюции китообразные должны были приспособиться к весьма сложным условиям
жизни: обитая в воде, они должны, во-первых, периодически подниматься на поверхность,
чтобы сделать вдох — выдох; во-вторых, точно реагировать на быстрые изменения
внешних условий — температуры, освещенности, давления; в-третьих, управлять
своим движением вверх, вниз и по горизонтали, затрачивая на это практически
одинаковые усилия, и, наконец, в-четвертых, получать и анализировать акустическую
информацию, в том числе эхо от собственных голосовых сигналов. Развитие головного
мозга позволило наиболее простым образом обеспечить весь этот комплекс адаптации,
и в первую очередь высокую эффективность работы эхолокационного анализатора.
«Эхолокация,— пишет А. Г. Томилин,— вероятно, является главным фактором, вызвавшим
формирование столь крупного головного мозга у дельфинов» [10].
Общение и речь
Но если говорить о том, что дельфин получает и анализирует акустическую информацию,
то почему бы не согласиться с тем, что он способен получать такую информацию
из звуков, издаваемых его сородичами? Так мы вновь возвращаемся к вопросу
о речи и общении. И прежде всего мы должны подчеркнуть разницу между этими
двумя понятиями, которые точно так же, как я понятие «умственные способности»,
не имеют четких границ и толкуются по-разному.
Вообще говоря, «общение» — это обмен информацией между живыми существами.
Все животные общаются, и не только с помощью звуковых сигналов. Запахи, демонстрационное
поведение, особые движения — все это элементы общения. Даже у людей поза и
выражение лица играют важную роль в общении.
Мы общаемся с нашими домашними зверюшками, и они общаются с нами. Мой кот
может однозначно сообщить мне, что он голоден, что он хочет играть или желает
выйти вон. Я могу позвать его в дом, велеть убраться с обеденного стола, и
он прекрасно поймет мои указания. (Иногда он с ними не соглашается, и тогда
мне приходится пользоваться приемами общения, так сказать, особого рода.)
Точно так же мы общаемся и с дельфинами, когда нам приходится с ними работать.
Отличие состоит лишь в том, что мы должны применять более четкие, более содержательные
и более упорядоченные приемы, чем при общении с нашими домашними питомцами.
Речь — это особая форма общения, посредством которой могут быть точно названы
предметы, классы предметов и абстрактные идеи. Настоящий язык является, как
говорят, «открытым множеством», то есть он не состоит из элементов, раз и
навсегда подобранных по количеству и содержанию и включенных в словарный состав.
Языку свойственны широта и гибкость, позволяющие освоить любое новое понятие
или ситуацию, где бы, когда бы и как бы они ни возникли. Остальные, более
простые формы общения в этом смысле представляют собой ограниченный набор
трафаретных приемов. Эта разница ясно видна из сравнения вопля «ой!» и слов
«огонь жжется», где вопль является аналогом простого приема общения, а фраза,
фраза — это уже речь.
Язык есть сила, способная оперировать с предметами и явлениями, физически
отсутствующими в непосредственном окружении, в том числе с прошлым и будущим.
Как говорит Олдос Хаксли, «именно язык превратил нас в человеческие существа
и породил цивилизацию». И, по крайней мере, до выхода в свет труда Лилли речь
— с общего согласия — считалась присущей только человеку. Джордж Гэйлорд Симпсон
писал: «Речь — это вернейший отличительный признак человека. Она есть у всех
нормальных людей, и ее нет больше ни у каких живых организмов» [11]. (Уошоу
отнюдь не является опровержением этого утверждения: ведь она не сама изобрела
язык жестов, этот язык придумали и внушили обезьяне люди.)
Так могут ли дельфины общаться друг с другом с помощью речи? Джон Лилли верит,
чгго могут, поскольку у них есть полосовой аппарат, способный издавать самые
разнообразные звуки, в том числе и напоминающие звуки человеческой речи.
Звуки, издаваемые дельфинами
В четвертой главе я бегло рассказал о звуках, издаваемых дельфинами, а вернее
сказать, воспользовался описательными терминами для изображения их восприятия
нашим слухом — свисты, скрип, вскрики, тявканье, лай, мяуканье, повизгивание.
Свисты называют еще визгами, а скрип — пением ржавых петель. Трудно сказать,
может ли человек, никогда не слышавший голосов дельфинов, с помощью подобных
терминов представить себе нечто на них похожее, но без этой терминологии мы
вряд ли обойдемся. Можно, конечно, изобразить звук графически по частотам,
интенсивности и длительности в виде сонограммы. Сонограммы используются при
анализе и сравнении звуков, но субъективного впечатления о звуке и они дать
не могут (разве что они попадутся на глаза человеку, ранее занимавшемуся подобными
вещами и обучившемуся слышать звук по его символической записи).
Ранее мы рассмотрели «щелчки» — скрипучий звук, издаваемый эхолоцирующим дельфином.
Возможно, при случае эти щелчки могут исполнять функции сигналов общения (так
оно и было в одном из описанных ниже опытов), но об этих звуках мы больше
говорить здесь не будем.
Наблюдая за длительно существующей в неволе группой дельфинов, состоящей из
особей обоего пола и молодняка разных возрастов, в том числе и родившегося
в бассейне,— иными словами, за естественно сложившимся сообществом пленников,—
можно услышать самые разные звуки. Такая группа существовала во «Флоридском
Мэринленде», и в бытность мою там я в течение нескольких лет слушал и записывал
услышанное, одновременно наблюдая за поведением дельфинов через иллюминатор
в стенке бассейна. Мне хотелось выяснить, существует ли соответствие между
звуками и поведением отдельных особей.
Прежде всего я установил, что любое волнующее событие (появление акулы или
ныряльщика, наряженного Санта-Клаусом для съемок рождественского киножурнала)
обычно сопровождается большим шумом — свистами, пощелкиваниями и прочими звуками,
которые трудно классифицировать. В остальное время в бассейне сравнительно
тихо. Чтобы услышать в эти часы голоса дельфинов, нужны, пожалуй, особые обстоятельства.
Пятнистые продельфины, а возможно, и бутылконосые дельфины, издают тявкающие
звуки. Однажды в бассейн выпустили тигровую акулу. Через десять минут, когда
возбуждение по этому поводу утихло, молодой пятнистый продельфин начал маневрировать
перед самым носом акулы, издавая звуки, напоминающие заливистое тявканье.
Каждое «тяв» сопровождалось струей пузырьков воздуха из дыхала, так что определить,
от кого исходят звуки, не составляло труда. В другой раз я наблюдал, как вожак
бутылконосых дельфинов преследовал самца пятнистого продельфина, то ли играя,
то ли угрожая — это было непонятно, но преследуемый издавал в это время такое
же тявканье. Такое же — в тех пределах, в каких наше ухо способно воспринимать
звуки, издаваемые дельфинами. Но что означали эти звуки, при данных условиях
наблюдений нельзя было выяснить.
Некоторые из звуков, издаваемых бутылконосыми дельфинами, похожи на заливистый
лай. Один из них, как я заметил, повторялся и больше всего походил на отчаянный
визг щенка. Издавал этот звук только один из бутылконосых дельфинов — вожак
всей группы, и только в период с февраля по май, когда в группе происходят
серьезные события, приводящие к появлению через двенадцать месяцев новых членов
сообщества. Этот лай не сопровождался пузырьками воздуха из дыхала, но тем
не менее моему ассистенту Фрэнку Эсапяну удалось обнаружить его автора. Фрэнк
увидел, как синхронно с лаем подергивается дыхало вожака.
Тогда мы стали следить за поведением самок, находившихся в бассейне, надеясь
понять, действует ли на них лай вожака.
Сначала мы не нашли причин, побуждающих вожака лаять, и не наблюдали никакого
отклика на лай. Лишь позже Эсапян заметил, что вожак начинает лаять, если
плывущая за ним самка отстает, и не прекращает лая, пока она его не догонит.
Если же при этом к вожаку случайно приблизится другая самка, он не обращает
на нее внимания и продолжает свой брачный зов.
Любопытно, что вожак сам приблизиться к самке не пытается, хотя прекрасно
видит, как она плывет вдоль другой стороны бассейна. Он ждет, пока самка догонит
его. Мы можем только строить предположения на тему о том, как действует этот
зов на воле, но совершенно очевидно, что он исполняет функции сигнала общения.
Если бы удалось применить звукоанализаторы, было бы очень интересно проверить,
меняются или не меняются какие-то элементы этого зова при обращении к разным
самкам.
И, наконец, о свистах. Свисты можно слышать чаще всех остальных звуков. И
у дельфинов, живущих в неволе, и у диких. Обычная длительность свиста — несколько
секунд, частотный диапазон — от 2 до 20 кГц. Как правило,— но не всегда —
над дыхалом свистящего дельфина поднимается поток пузырьков воздуха.
Как и большинство тех, кто первыми занялся шпионажем за китообразными, я допускал
мысль, что свисты выполняют функцию общения. Они наиболее разнообразны по
тону, они всегда преобладают в шуме, поднимающемся в бассейне в моменты возбуждения,
их можно услышать и тогда, когда дельфины спокойно описывают круги в бассейне
поодиночке или группами по два, по три.
Дельфин, спокойно плывущий в одиночку, может засвистеть безо всякой очевидной
для нас причины. Изредка вслед за этим может засвистеть и другой дельфин,
но у нас нет четких доказательств тому, что в таком случае происходит обмен
свистами, то есть «диалог». Неясно, играют ли в этой ситуации свисты какую-то
роль и какую именно.
Молодые дельфины свистят чаще, чем животные постарше, а детеныш, потеряв из
виду мать, свистит непрерывно, кружась на одном месте, пока она не подплывет
к нему. Но кто-то однажды наблюдал, как самка бутылконосого дельфина, обнаружившая
отсутствие детеныша, застыла на месте и начала свистеть; детеныш подплыл к
ней, и свист тут же прекратился. Описывая поведение самки бутылконосого дельфина
сразу после рождения детеныша, Артур Мак-Брайд и Генри Критцлер отмечают:
«Создается впечатление, что мать и новорожденный находятся в постоянном голосовом
общении: слышны свисты, и видно, как из их дыхал струятся пузырьки воздуха»
[12].
Существует еще одна ситуация, в которой свист, возможно, служит средством
общения. Во «Флоридском Мэринленде» мы наблюдали, что ослабевший или травмированный
дельфин иногда испускает характерный свист, частота которого сначала повышается,
а затем падает. Животное, издающее этот «сигнал бедствия», легко отличить
по струйке пузырьков воздуха из дыхала. Если такой дельфин сам не может всплыть,
одно или несколько других животных могут попытаться приподнять его из воды
(так поступает самка с новорожденным детенышем; бывает, что дельфины проделывают
то же самое с нырнувшим служителем океанариума).
Животное, попавшее в отчаянное положение, вовсе не обязательно издает сигнал
бедствия, вовсе не обязательно в ответ на этот сигнал приходит помощь, дельфин
может оказать собрату поддержку и безо всякого сигнала. Поэтому нельзя сказать
со всей уверенностью, что отчаявшееся животное сознательно призывает этим
сигналом на помощь и что пришедшие на помощь (если они приходят) явились потому,
что осознали смысл зова. Чтобы разобраться с проблемой сигнала бедствия, обязательно
нужно знать, как все это происходит у дельфинов, живущих на воле [13].
Наблюдения, проведенные в океанариумах, не дают оснований считать, что дельфины
общаются друг с другом на уровне, сравнимом с уровнем полноценного языкового
общения у людей. Но дельфины свистят при таких ситуациях, при каких (в той
мере, в какой мы способны судить) применение голоса нельзя рассматривать и
как элементарный прием общения. Нам известно, что с помощью свистов можно
передавать сравнительно большие объемы информации: существуют человеческие
языки свистов — по крайней мере, три — правда, они ведут свое происхождение
от обыкновенных словесных языков [14].
Подъем и понижение тона свиста можно изобразить графически и получить так
называемую виброграмму свиста. Виброграммам свистов было посвящено довольно
много работ. В одной из них приведено восемнадцать различных виброграмм —
среди них есть довольно сложные,— записанных в «Тихоокеанском Мэринленде»
в группе, насчитывавшей восемь бутылконосых дельфинов и одного белобокого.
Авторы отобрали двенадцать наиболее часто повторявшихся виброграмм, упорядочили
и статистически обработали материал, а затем подвергли такой же обработке
двенадцать наиболее употребительных английских слов. Результаты оказались
сходными. Как подчеркивается в статье, это вовсе не доказывает, что свисты
являются речью, но «позволяет сделать вывод, что в их образовании участвуют
умственные способности». Для полноты картины должен сказать, что другая работа,
проведенная теми же методами, не дала столь ясного результата. Одна группа
исследователей считает, что свист — это отличительный признак данной особи
и в нормальных условиях каждое
животное издает один-единственный, характерный только для него свист [15].
Об интересных наблюдениях сообщили в 1962 году Уильям Э. Эванс и Джон Дж.
Дреер. Работая в то время в фирме «Локхид-Калифорниа компани», оба они участвовали
в экспедиции в бухту Скэммон на Калифорнийском полуострове. Экспедиция занималась
главным образом наблюдениями за поведением серых китов. Но в бухте обитало
довольно много тихоокеанских бутылконосых дельфинов, так что была возможность
понаблюдать и за ними.
Эванс и Дреер решили проследить за звуковой активностью дельфинов в четко
заданной ситуации. Они взяли отрезки алюминиевых труб, наглухо заделали концы,
подвесили к каждой трубе груз так, чтобы труба уходила в воду вертикально
на глубину 3,5 м, и поставили эти трубы с интервалом 15 м друг от друга поперек
облюбованной дельфинами протоки. В конце образовавшегося плавучего барьера
стояло на якоре судно, с борта которого в воду был опущен гидрофон.
К вечеру в протоке появилась стайка дельфинов в пять голов. Они не торопясь
направлялись к барьеру, издавая редкие эхолокационные щелчки. На расстоянии
примерно 350 м от барьера дельфины свернули на мелководье у берега и сбились
там тесной группой, по-прежнему продолжая издавать резкие щелчки. Минут через
пять один из дельфинов отделился от группы и направился к барьеру. Он проплыл
вдоль него, обследуя препятствие с помощью своего эхолокатора, а затем вернулся
к сородичам, явно его поджидавшим. Послышались свисты.
Поодиночке, один за другим, еще два дельфина обследовали барьер, а затем вся
группа покинула мелководье и спокойно миновала препятствие.
Эванс и Дреер указывают: «Безусловно, нельзя ничего сказать о том, какая именно
информация передавалась свистами в данных обстоятельствах». Последовательность
событий заставляет полагать, что свисты были вызваны наличием барьера и что-то
для дельфинов значили, но это не более, чем наше умозаключение. Судя по описанию
того, как все происходило, эти свисты следует расценивать не больше, чем элементарное
взаимное общение [16].
К сожалению, наши знания относительно общения дельфинов между собой столь
отрывочны и эпизодичны, что мы не можем выработать методику проведения опытов
по исследованию этой проблемы. Выдающийся зоопсихолог Дж. П. Скотт указывал:
«Пока мы не знаем организации группы и общей картины группового поведения,
у нас не будет твердой основы для экспериментов». Увы, наши знания о групповом
поведении бутылконосых дельфинов почти полностью ограничиваются наблюдениями
за животными в неволе, заключенными в пространстве, которое они не могут не
расценивать как слишком тесное и убогое. Полагая, что в какой-то мере их поведение
на свободе и в неволе совпадает, мы скорее всего не ошибаемся, но наверняка
на воле их поведение, взаимодействие и общение гораздо богаче — только мы
про них ничего не знаем. Об этом часто забывают.
Трудно полагаться на случайные и большей частью отрывочные свидетельства.
Большая часть эпизодических наблюдений, которыми мы располагаем, известна
нам в интерпретации наблюдателя, который обычно не является специалистом-этологом
и склонен видеть больше, чем есть на самом деле. И второй отличительной особенностью
этих случайных свидетельств, их, к сожалению, характерной чертой является
отсутствие точных данных о том, когда и при каких обстоятельствах производились
наблюдения.
Но вокруг дельфинов столько таинственности, так соблазнительна возможность
продемонстрировать их общение между собой на уровне настоящей речи, что попыткам
по исследованию этой проблемы нет числа. Позвольте мне описать три опыта,
поставленных учеными военно-морского флота, занимавшимися этой проблемой.
Эксперимент по межбассейновому общению
Нет почти никаких сомнений в том, что два человека, которые не видя друг
друга, имеют возможность общаться либо голосом, либо с помощью технических
средств — телефона или телетайпа, эту возможность используют. А два дельфина?
Дельфины, как и люди, общительны и владеют голосом. Что будет, если двух дельфинов
поместить каждого в свой бассейн и установить между бассейнами двустороннюю
связь с помощью гидрофонов и подводных громкоговорителей? Этим вопросом решил
заняться Томас Дж. Лэнг, автор первых опытов по гидродинамике с дельфином
Нотти. Ему помогал техник X. А. П. Смит. Лэнг и Смит работали с двумя бутылконосыми
дельфинами по имени Дэш и Дорис.
Еще до них Джон Лилли записывал звуки, издаваемые двумя бутылконосыми дельфинами,
которые могли слышать, но не могли видеть друг друга через перегородку, установленную
в бассейне длиной 3,5 м. Лилли сообщил, что животные издавали разнообразные
звуки — свисты, серии щелчков, клекот, кваканье, блеянье — то в виде последовательного
обмена (нечто вроде диалога), то в виде длинного соло (нечто вроде монологов),
то в форме дуэта. Перечисляя таким образом все возможные сочетания произнесения
звуков парой животных, Лилли выбрал термины, которыми описывается речевое
общение человека и этим подчеркнул целенаправленность голосового обмена, в
то время как наблюдения не давали для этого оснований [17].
Том Лэнг и Хэп Смит считали, что более объективный характер анализа звуков,
издаваемых дельфинами, связанными только через акустический канал, может в
какой-то мере дать ключ к пониманию того, каким образом животные общаются
между собой. Они поставили следующий эксперимент. Время опыта — 32 минуты
— было разбито на 16 интервалов, длительностью от 80 до 150 секунд каждый.
На период интервалов с четными номерами между бассейнами устанавливалась акустическая
связь, во время интервалов с нечетными номерами такая связь отсутствовала.
Экспериментаторы приняли меры, чтобы не попадаться дельфинам на глаза. Записав
на пленку голоса дельфинов, они стали анализировать запись. Оказалось, что
животные издавали свисты, которые по типу виброграмм можно было распределить
на 6 групп: тип А — свист, частота которого нарастала; тип В — свист, частота
которого то нарастала, то падала в пределах от 6 до 20 кГц; тип С — свист
с попеременным нарастанием и спадом частоты в пределах от 6. до 10 кГц; тип
D — свист с попеременным нарастанием и спадом частоты в пределах от 9 до 14
кГц; тип Е — свист с попеременным нарастанием и спадом частоты в пределах
от 4 до 17 кГц и тип F — самый длительный и сложный свист, частота которого
быстро нарастала до 12—14 кГц, затем резко падала примерно до 4 кГц и довольно
долго, с небольшими колебаниями, удерживалась на этом уровне, после чего картина
повторялась.
Как в общем-то и ожидали экспериментаторы, нечетные интервалы, когда акустическая
связь отсутствовала, отличались значительно меньшей голосовой активностью
(одинокий дельфин, как правило, ведет себя спокойно), чем четные интервалы,
когда связь включалась. В периоды отсутствия связи звучали свисты А, В и D,
никакого обмена свистами, естественно, не было. А в периоды наличия связи
чаще всего звучали свисты типа А, В, D и F и отмечался обмен свистами.
Самка Дорис свистела намного больше, чем самец Дэш,— обстоятельство, которое
особенно подчеркивалось и вышучивалось в газетных сообщениях об этом опыте.
По мере того как длился опыт, характер звуков во многом менялся. Обмен свистами
установился в самом начале опыта, его начала Дорис В-свистом, затем Дэш издал
D-свист, потом начали раздаваться свисты всех шести типов, но последовательность
В — D — В — D преобладала, причем все В-свисты издавала Дорис, а все D-свисты
издавал Дэш.
Спустя четыре месяца запись звуков, которые издавала Дорис, была воспроизведена
в бассейне, где Дэш находился в одиночестве. На В-свист Дорис Дэш немедленно
ответил D-свистом, но на 113-й секунде 8-го интервала он внезапно замолчал
и не отзывался больше до конца опыта, то есть до 16-го интервала включительно.
На следующий день опыт с воспроизведением записи был повторен. Дэш снова отвечал
D-свистами и снова замолчал во время 8-го интервала. Но с середины 14-го интервала
возобновил свисты и свистел до конца опыта. То же повторилось получасом позже,
когда запись была воспроизведена в третий раз.
При реальном обмене свистами на 8-ом интервале Дорис впервые издала подряд
несколько F-свистов и продолжала издавать F-свисты до конца 13-го интервала,
после чего F-свистов больше не было. При воспроизведении Дэш замолчал именно
после того, как прозвучали первые F-свисты Дорис, и это была единственная
отчетливая корреляция, проявившаяся во всех трех опытах с воспроизведением
записи.
Какие можно сделать выводы изо всего этого? Лэнг и Смит полагают, что В-свисты
Дорис и D-свисты Дэша — это как бы зов, поиск других дельфинов. Так как виброграмма
А-свиста наиболее проста и наиболее точно повторяется, по мнению Лэнга и Смита,
А-свист — это приглашение вступить в голосовое общение. Более разнообразный,
чем все остальные, F-свист, как они считают, мог в силу своей сложности нести
какую-то информацию, но это всего только предположение. Так как появление
F-свиста во время опытов с воспроизведением прерывало ответы Дзша, возможно,
этот свист имел смысл лишь при активном реальном обмене, но был совершенно
лишен смысла при механическом повторении [18].
Может быть, и не следует искать особого смысла в последовательности звуков,
издаваемых животными попеременно, то есть в том, что Лилли принял за «диалог».
Каждый, у кого была сиамская кошка, знает: скажешь при ней слово — она мяукнет,
причем этот «обмен высказываниями», может продолжаться довольно долго. Это
простейшая форма обмена сигналами, она существует даже у рыб, генерирующих
слабое электрическое поле *. Находясь в спокойном состоянии, такая рыба неторопливо
и плавно заряжается и разряжается. Но если в ту минуту, как рыба кончит разряжаться,
через бассейн пропустить разряд тока, напоминающий характер разряда самой
рыбы, она ускоряет темп своих разрядов и начинается равномерный и длительный
«обмен» сигналами между животным и электрической схемой [19].
* В отличие от всем
известных электрических скатов, угрей, сомов, которые генерируют электрические
разряды в момент нападения на добычу или при опасности, упомянутые автором
рыбы постоянно создают вокруг себя электрическое поле, испуская низковольтные
импульсы с частотой порядка 200—1000 импульсов в секунду. По изменению
потенциалов этого поля рыба узнает о приближении добычи, врагов или
себе подобных особей.— Прим. ред. |
Опыт Дуайта Батто
В конце 1964 года ныне покойный Дуайт У. Батто, профессор машиностроения
в университете Тафта, поставил другой опыт, возникший под влиянием идей Лилли.
Работы велись по контракту с Испытательной станцией морской артиллерии сначала
в Пойнт-Мугу, а затем на Гавайях, на островке в бухте Канеохе, по соседству
с морской лабораторией Гавайского университета.
Как и многие из нас, Уэйн Батто считал, что свисты более всего походят на
сигналы общения между дельфинами. Если это так, рассуждал Батто, то почему
бы человеку, стремящемуся вступить в общение с дельфинами, не попытаться передать
животному сигналы в той форме, какая ему привычна?
И Батто, человек, наделенный фантазией и богатым воображением, сконструировал
электронный прибор, преобразующий звуки человеческой речи в свисты, подобные
тем, какие издают дельфины. Полагая, что человек с большим успехом разберется
в звуках, которые он сам способен воспринимать, Батто предложил и конструкцию
преобразователя свистов, издаваемых дельфинами, в нечто подобное человеческой
речи.
С преобразователем типа «дельфин — человек» возникли технические трудности,
а кодирующее устройство типа «человек — дельфин» было изготовлено и применено
в опытах. Все свисты, звучавшие в воде во время этих опытов, вычерчивались
на ленте анализатора звукового спектра. Запись велась непрерывно, и по графикам
можно было визуально сравнить между собой свисты, кто бы их ни производил
— дельфин или кодирующее устройство.
Для передачи дельфинам использовались, как правило, искусственные слова, начинающиеся
и заканчивающиеся на согласные, чтобы при кодировании они четко отделялись
друг от друга. БИП означало «ударь ластом по мячу», БАИЭЙП — «проплыви сквозь
обруч», ПЛОП — «шлепни хвостом по воде» и ЙЯМП — «выпрыгни из воды».
Средняя часть слова-команды состояла преимущественно из гласных звуков, иначе
свисты получились бы чересчур краткими. Несколько слов-команд было взято из
гавайского языка, особенно богатого гласными — МАУКА (буквально «по направлению
к берегу») означало «вернись на место» (то есть в плавающий обруч), а МАКАЙ
(буквально «по направлению от берега в море») — «покинь место» (то есть выйди
из плавающего обруча).
На более поздней стадии работы в репертуар была включена команда РИПИИТ. Она
означала «повтори только что сказанное слово». Само собою разумеется, только
что сказанное слово дельфин слышал в виде свистов и в виде свистов же и повторял.
Все эти команды должны были исполнять бутылконосые дельфины — самец Дэш, тот
самый, который принимал участие в эксперименте по межбассейновому общению,
и самка по имени Допи. После переезда на Гавайи они получили новые имена.
Дэш стал Мауи, а Допи — Пука. Каждая команда предварялась именем животного,
которому она предназначалась. Затем следовало слово ИМУА (по-гавайски «вперед»)
и сама команда, а после нее произносилось слово ОК, означавшее «исполняй».
За правильное исполнение команды животное благодарили словом БИЙИБ и награждали
рыбой. Если дельфин ошибался, его укоряли словом НЭГЭТИВ. Все команды транслировались
под воду с помощью громкоговорителя.
Каждый сеанс начинался оповещением ГЭЙМ ТАЙМ («пошла игра»). Затем обычно
следовала фраза типа: «ПУКА — ИМУА (вперед) — МАКАЙ (выйди из обруча) — ОК
(исполняй)». Если Пука исполняла команду, следовало БИЙИБ (спасибо), и дельфин
получал рыбу. Теперь можно было подать следующую команду. Сеанс завершался
словами АЛЛ ПАУ (по-гавайски «все кончено»).
Работа была прервана безвременной смертью Батто, но за то время, пока она
велась, оба животных научились правильно исполнять большое число команд. Особенно
богат был репертуар Мауи: в него входило 15 номеров. Он толкал ластом плавающий
мяч, кувыркался, проплывал сквозь обруч, поднимал хвост, взмахивал ластом,
приносил брошенную бутылку и издавал эхолокационный щелчок. Вдобавок он поворачивал
вправо (СТАРБОРД), влево (ПОРТ), возвращался на место (МАУКА) и уходил с него
(МАКАЙ), резко отплывал в сторону (БУРРАП) и повторял голосом отданную ему
команду (РИПИИТ).
Все это говорило о том, что поведением животных можно легко управлять с помощью
свистов, хотя нельзя утверждать, что свисты — это самый лучший способ подачи
команд животным, поскольку во время опытов не подавались команды, которые
имитировали бы иные звуки, издаваемые дельфинами. Но главным результатом работы
Батто было вовсе не выяснение числа и рода трюков, которые дельфин может исполнять
по звуковой команде. Суть в том, что стало ясно: животные воспринимают услышанное
не как речь, а просто как заученный условный знак, по которому следует исполнить
заученное действие.
И когда, например, дельфина пытались одной фразой заставить последовательно
исполнить два приема подряд, окажем: «МАУИ — ИМУА — БИП (ударь ластом мяч)
— БАИЭЙП (проплыви сквозь обруч) — ОК», второй приказ (БАИЭЙП) воспринимался
им как команда начать исполнение приема БИП, а приступив к действиям, он уже
не обращал никакого внимания ни на второй приказ, ни на слово ОК.
Стоило заменить игровой предмет, связанный с данной командой, предметом, связанным
с другой командой, как дельфин начинал путаться. Он либо неправильно исполнял
положенный прием, либо, подплыв к предмету, исполнял не положенный прием,
а прием, связанный с этим предметом (будучи направлен командой БИП не к мячу,
а к обручу, не толкал обруч ластам, а проплывал сквозь него).
Ученых заинтересовало, может ли животное правильно исполнить команду, которой
его не учили, но исполнение которой другим животным оно неоднократно наблюдало
со стороны. С этой целью было проведено два опыта. Пуке, которую не учили
издавать по команде эхолокационный щелчок, скомандовали «ПУКА — ИМУА — БАЭП
— ОК». Она отреагировала правильно и издала щелчок. Но когда ей скомандовали
поднять хвост, что тоже не входило в ее репертуар, она шлепнула им по воде.
Странное дело! Уж с этим-то она должна была справиться! Ведь опыт показывает,
что дельфины одного и того же вида точно копируют поведение друг друга.
Как бы то ни было, эксперименты Батто наносят серьезный удар по представлениям
о том, что дельфин способен понимать и гибко истолковывать речь в той степени,
какую приписывают ему люди, уверовавшие в его умственные и лингвистические
способности [20].
Опыт Бастиона
Доктор Джервис Бастион, психолог и профессор психолингвистики отделения Калифорнийского
университета в Дейвисе, начал свою работу по контракту с военно-морским ведомством
почти одновременно с Батто. Он поставил себе целью узнать, могут ли дельфины
передавать друг другу информацию. На дрессировку животных у него ушел почти
год. Все это время два дельфина, Базз и Дорис, находились в одном круглом
бетонном бассейне, но были отделены друг от друга сетью, сквозь которую видели
друг друга, а также сигнальные лампы, на разнице в режиме горения которых
в дальнейшем строился сам опыт.
В отделении Дорис были две сигнальные лампы, возле каждой лампы был установлен
рычаг. В отделении Базза тоже было два рычага, но лампа была одна. Поодаль
от ламп и рычагов в каждом отделении располагалась автоматическая кормушка,
так что за правильные совместные действия каждое животное поощрялось по отдельности.
Когда дрессировка закончилась, сеть заменили брезентовым занавесом. Звуки
сквозь него доносились, но видеть друг друга животные больше не могли. И Базз
перестал получать зрительную информацию о том, как горят лампы в отделении
Дорис.
Одновременное включение первой лампы в отделении Дорис и единственной лампы
в отделении Базза означало начало опыта. Затем включалась вторая ламша в отделении
Дарис — она могла гореть мигая и не мигая. Если лампа горела не мигая, Дорис
должна была сообщить Баззу, чтобы он нажал носом на правый рычаг; если лампа
мигала, то Базз должен был получить указание нажать на левый рычаг. Этот порядок
действий Базз заучивал, видя лампы сквозь сеть, но после того как ее заменили
занавесом,он полностью зависел от сведений, сообщаемых Дорис. Если она ему
их сообщала и он нажимал нужный рычаг, автоматические кормушки роняли по рыбине
каждому дельфину. Любая ошибка одного из животных лишала пищи обоих.
Экспериментатора дельфины не видели, он сидел поблизости от бассейна, в кабинке,
заставленной электронной аппаратурой. Управляя оттуда лампами — включая то
мигающий, то немигающий свет и стараясь не соблюдать при этом никакой закономерности,
он следил за дельфинами через окошечко или по внутреннему телевидению. В бассейне
были установлены гидрофоны, и в течение всего сеанса велась запись раздававшихся
иод водой звуков. Одновременно приборы отмечали момент включения и выключения
всех сигнальных ламп.
Джервис Бастион не был уверен, что дельфины смогут общаться в такой обстановке,
но, к его удивлению, Базз очень быстро научился толкать нужный рычаг и делал
это более чем в 90% случаев. Прослушивание магнитозаписи, содержащей самые
разнообразные свисты, не давало возможности понять, каким образом Дорис указывает
Баззу, на какой рычаг следует нажать. Базз не только не мог видеть световых
сигналов на стороне Дорис — он не мог слышать даже щелчков аппаратуры, включающей
лампы, а следовательно, не мог ориентироваться по различиям в этих звуках.
Это было строго проверено, и малейшая подобная возможность была исключена.
Те, кто с самого начала считал, что опыт удастся, полагали, что Базз будет
получать сведения через посредство свистов, но свисты Дорис ни по времени,
ни по характеру никак не были связаны с поведением Базза.
Тогда занавес заменили фанерной перегородкой, покрытой неопреном, чтобы животные
перестали слышать друг друга. Базз стал толкать нужный рычаг только в 50%
случаев, то есть явно действовал наугад.
Значит, несмотря на кажущуюся беспорядочность голосовых сигналов Дорис, какие-то
из них все же давали Баззу точные указания, как именно надо действовать. Но
какие? Пришлось предпринять скрупулезный и утомительный анализ всей магнитозаписи.
Ленту переписали с восьмикратным замедлением, чтобы четко выделить даже самые
краткие звуки. Она растянулась на 18,5 км, и каждый воспроизводимый с нее
звук надо было сопоставить с соответствующими периодами горения лампы.
Чувствовалось, что ответы Базза были связаны с наличием или отсутствием каких-то
особенностей в звуках, издаваемых Дорис. Может быть, это были свои сигналы
для каждого режима горения, может быть, сигналы были одинаковы, но одни подавались
позже, чем другие, по отношению к моменту включения двух первых ламп, может
быть, сигналы имели разную длительность. Словом, охотникам за сигналами работы
было предостаточно.
В конце концов Бастион выяснил, в чем дело. Увидев, что лампа горит ровно,
Дорис издавала короткую серию эхолоцирующих щелчков. Когда лампа мигала, Дорис
этого не делала. Наличие или отсутствие этого сигнала явно давало Баззу достаточную
информацию для выбора правильного решения в большинстве случаев.
Но не был разрешен еще самый главный вопрос: была ли серия щелчков, издаваемых
Дорис, простой реакцией на световой сигнал, причем даже непроизвольной реакцией,
или же Дорис осознанно указывала Баззу, какой рычаг ему нажать — правый или
левый?
  |
