ГЛАВА 11

Маленькие жизни, сохраняющие
урожайность полей

Экономика опыления

Пустыня Большого Бассейна далеко не сразу кажется таким местом, куда вы пошли бы за коррекционным уроком по сельскохозяйственной экономике опыления. На первый взгляд она даже не кажется похожей на то место, которое вообще подходит для сельского хозяйства. Её почвы могут затруднить жизнь растений, поскольку они бывают сдобрены белыми кристаллами соли, чёрными щелочными корками или серными кислотами нездорового жёлтого цвета, образовавшимися на обнажениях сланцев. Это ландшафт, сильно поросший серыми непривлекательными кустарниками вроде полыни трёхзубчатой, кустарниковой лебеды, саркобатуса и колеогине. Летние дневные температуры могут перепозать через отметку 110 градусов и резко падать ниже 20 градусов* зимней ночью, и здесь никогда не выпадает достаточного количества осадков. Фермерам, выращивающим зерно или кормовые культуры, или же медоносным пчёлам она может казаться столь же чуждой, как Страна Оз, по сравнению с идеалом земледельца, который можно найти в плодородных житницах вроде Канзаса.

Тем не менее, земли Большого Бассейна возделываются. Местные кормовые бобовые и зерновые культуры выращивает пёстрый союз изобретательных и трудолюбивых мормонов, басков, японцев, скандинавов и других этнических фермеров. Для орошения полей они выкопали неглубокие колодцы или разместили свои поля на более песчанистых почвах ниже мест просачивания илистых солоноватых грунтовых вод. Некоторые берут воду в естественных источниках, из которых вода под воздействием силы тяжести поступает в оросительные каналы.
И именно в этой местности, рядом с местами просачивания грунтовых вод и источниками, отмеченными хрустящими кальциевыми и магниевыми корками, фермеры Большого Бассейна обнаружили приятный для себя сюрприз. Строящая земляные гнёзда аборигенная пчела Nomia melanderi часто водится в тех местах на влажных почвах, покрытых щелочной коркой, окружающей естественные места просачивания грунтовых вод. И всякий раз, когда фермеры сажали люцерну, донник, колосистую или перечную мяту, численность пчёлы вскоре начинала возрастать благодаря увеличению цветочных «пчелиных пастбищ», которые предлагали эти обширные посадки. В течение первой половины двадцатого века Центральная Юта превратилась в основную область выращивания семян люцерны в стране, с урожаями от 300 до 600 фунтов семян люцерны на акр. После модернизации – и благодаря эффективно работающим солончаковым пчёлам и пчёлам-листорезам в качестве управляемых опылителей – урожаи семян в наши дни обычно составляют более 1000 фунтов чистого семени люцерны на акр и часто достигают поразительного уровня 2400 фунтов на акр. А это означает множество проростков люцерны, продаваемых в супермаркете. К 1940 году люди поняли, что благодаря именно солончаковым пчёлам, а вовсе не медоносным, осуществилось опыление более чем половины цветов люцерны, появляющихся на полях. Каждая самка солончаковой пчелы лично способствовала появлению от одной пятой до трети фунта семян люцерны за один сельскохозяйственный сезон!
Хотя медоносные пчёлы и могут опылять цветы люцерны, они не имеют никакой склонности «вскрывать» эти сложные цветки бобовых – то есть, они редко «расстёгивают» лепестки лодочку и крылья, упруго прижатые друг к другу, чтобы высвободить скрытые внутри тычинки и рыльце пестика. Зато солончаковая пчела является мастером в этом деле, деловито «вскрывая» больше цветков этого бобового, чем отдельно взятое растение может превратить в зрелые плоды. В недавнем прошлом эта пчела естественным образом зависела от аборигенных бобовых трав вроде астрагала и лядвенца, разбросанных среди серых и пыльных ветроопыляемых кустарников горной пустыни Большого Бассейна. Самка солончаковой пчелы способна опылить 2000 цветков бобовых в течение дня и целых 25000 цветков за время своей жизни.
К концу 1940-х годов производители семян люцерны поняли, что этими аборигенными пчёлами, которых легко заметить благодаря переливающимся жемчужным блеском полоскам на брюшке, можно избирательно управлять ради получения фермерами выгоды. Если бы можно было заставить сразу 2500 самок пчёл собраться на одном акре полевых местообитаний, то будут полностью удовлетворены потребности в опылении сотни акров люцерны или мяты. На живущих по соседству фермеров произвели впечатление способности солончаковой пчелы к опылению. Первый искусственно созданный и обслуживаемый участок для жизни пчёл был организован в начале 1950-х гг. вблизи Бойсе в Айдахо, на ферме семьи Коллардов при поддержке учёных из Государственного университета Орегона. Нед Бохарт, вначале в одиночку, а затем при участии У. П. Стивена и Фила Торчио, между 1956 и 1960 гг. помогал фермерам создавать гнездовые участки для пчёл в Орегоне, Калифорнии, Айдахо и Юте, приспосабливая методику к условиям каждого региона. Фермеры вскоре научились пересаживать и размножать колонии этих аборигенных пчёл на управляемых искусственных пчелиных гнездовых участках, расположенных по соседству с посадками не только люцерны, но также и мяты, лука и сельдерея.

И именно так эволюционировало удивительное сельскохозяйственное новшество. Вместо того, чтобы рутинно полагаться на разведение чужеродных общественных медоносных пчёл, фермеры Большого Бассейна импровизировали, забирая «пробу» или «дернину» почвы с пчелиными гнёздами из исходного скопления и используя её для «засева» полевых районов, чтобы организовать новый гнездовой участок для этих одиночных, но компанейских пчёл. К 1960-м годам восторженные фермеры организовали кооперативы с целью устройства и защиты таких гнездовых участков. В истории использования медоносных и прочих пчёл в сельском хозяйстве США редко можно было увидеть распространение, развитие – мы просто ненавидим использовать термин «одомашнивание» – и коммерческое использование нового опылителя, взятого из числа аборигенных пчёл. Однако именно так и произошло в случае с солончаковой пчелой на посевных площадях люцерны.

ВСПОМИНАЕТ СТИВ:

Больше десяти лет назад мне встретилось одно из этих управляемых гнездовий солончаковой пчелы на востоке штата Вашингтон, содержащее, возможно, несколько тысяч пчёл. Оно занимало четверть мили в длину, образуя полосу шириной от 25 до 30 футов по краю поля люцерны. Взяв совок и прорыв ослепительно-белую поверхностную корку соли до влажной и песчаной почвы под ней, фермеры показали, что солончаковые пчёлы гнездятся неглубоко, на глубине лишь от 6 до 8 дюймов. Позже они узнали, что, если срыть бульдозером землю на глубину, возможно, 2 или 3 футов, и выстлать дно непроницаемым слоем пластика или бентонитовой глины, они могли бы начать создавать подобие защелоченной плайи, где устраивают гнёзда самки солончаковой пчелы. Уложив крупные камни, гравий, сетчатую ткань, песок, верхний слой почвы, а затем тонко размолотую каменную соль поверх водонепроницаемого слоя, они создали матрицу, подходящую для нор солончаковой пчелы. Затем они поместили там бетонные водонапорные трубы на расстоянии от 50 до 75 футов одна от другой таким образом, чтобы весь пчелиный участок мог быть подтоплен, и влага могла бы просачиваться вверх так же, как это происходит на естественных выходах щелочных грунтовых вод природного происхождения. Затем они брали пчелоблоки – куски земли из естественных скоплений гнёзд, содержащие куколки пчёл, лежащие в своих ячейках-колыбелях – и использовали их для «засева» новых гнездовий. И в завершение работы они разместили в некоторых местах над пчелиным гнездовьем теневую защиту, покрывая деревянные рамы камуфляжем из излишков военного имущества. Как рассказал мне Фил Торчио, «эти затенители работали просто волшебно. Под камуфляжем полуденные температуры снижались на 15-17 градусов». Торчио также должен был убедить фермеров в необходимости держать для пчёл достаточное количество кормовых пыльцы и нектара по соседству на смежных природных территориях или на орошаемых пастбищах, или же последующие поколения солончаковых пчёл оскудеют. Там, где фермеры принимали во внимание его замечания, пчёлы выживали.
В течение нескольких десятилетий солончаковые пчёлы были ключом к производству семян люцерны, гарантируя значительно более высокие урожаи семян на Американском Западе по сравнению с теми, что на тот момент получали по всему миру. Одни лишь эти семена,
предназначенные для получения ростков, используемых как овощи, в дополнение к запасам посевных семян, оценивались в 115 миллионов американских долларов за 1000*. Почему? Потому что люцерна на сено – это основной вид кормовых культур в Северной Америке, и среди полевых культур лишь соя превосходит её по посевным площадям. К 1990 году сено из люцерны стоило почти 5 миллиардов долларов в год, и вместе с ценностью полученной с его помощью продукции вносило в американскую экономику вклад в размере 12 миллиардов долларов в год. Хотя вряд ли кто-то из проживающих за пределами Большого Бассейна подозревал об этом, аборигенные пчёлы в значительной степени определяли успех посадок важнейшей из культур, используемой для производства сена на прокорм домашнего скота в западной части Соединённых Штатов. Почти 85 процентов урожая семян люцерны в Соединённых Штатах было произведено на территориях, обслуживаемых солончаковыми пчёлами и пчёлами-листорезами (Megachile rotundata) – на площадях, включающих лишь 15 процентов всех земель, занятых под выращивание семян люцерны.

Затем на родину солончаковых пчёл в Большом Бассейне и на Тихоокеанском Северо-западе обрушилась беда – как раз в то время, когда там не было фактически никого, кто смог бы бороться с её причиной и защитить пчёл. Нед Бохарт из лаборатории Службы сельскохозяйственных исследований Министерства сельского хозяйства США в Логане, Юта, так вспоминает об общей последовательности событий: «старые фермеры в центральной Юте вспоминают, что в 1920-е и 1930-е годы было множество [естественных] гнездовых участков солончаковых пчёл с популяциями, измеряемыми миллионами особей. Хотя они и не осознавали этого, но эти пчёлы и были причиной высоких урожаев семян люцерны, которые сделали Юту одним из основных производителей в стране в то время». Бохарт продолжал:

Затем увеличивающийся спрос на семена заставил многих фермеров распахивать свои земли, даже если почва была сильно щелочной. Сокращение популяции произошло немедленно. Я вспоминаю, что слышал от фермера из Дельты в Юте, который описывал огромные стаи чаек, следовавшие за его плугом, чтобы кормиться зимующими личинками пчелы, которые валялись за его спиной, словно жареная кукуруза, пока он пахал землю. В 1940-х годах значительная часть областей вокруг Дельты была осушена и распахана... В 1950-х и в начале 1960-х годов дильдрин и паратион, которые очень ядовиты для солончаковых пчёл, широко применялись на посадках люцерны, чтобы справиться с клопом-слепняком Lygus. В результате площади и количество гнездовых участков солончаковой пчелы уменьшились, и пчёлы перестали быть важными опылителями, за исключением периферийных областей, где они отчасти избежали опасностей.

Распыление инсектицидов на пастбищах и сельхозугодьях убило значительный процент естественно обитающих в этом штате солончаковых пчёл. Фактически оказалось, что солончаковая пчела была несколько более восприимчивой к большинству инсектицидов по сравнению с медоносной пчелой. В 1973 году одно небрежное отравление пестицидами гнездовых участков солончаковой пчелы в штате Вашингтон вылилось в 287000 долларов потерянного дохода от производства семян люцерны. Повсеместно кооперативы, которые были организованы для защиты популяций солончаковой пчелы, заключили соглашения по контролю над использованием инсектицидов на площадях их посадок люцерны. До недавнего времени в Айдахо, Орегоне и некоторых частях штата Вашингтон эти соглашения поддерживали постоянство мутуалистических отношений между фермерами и пчёлами.
Однако даже солончаковые пчёлы, охранявшиеся на искусственных гнездовых участках, пострадали от снижения численности из-за поражения дрожжевыми и плесневыми грибками их подземных запасов пищи после обильных летних дождей, выпадавших в начале 1960-х гг. Хотя они остаются отчасти жизнеспособными в Вашингтоне и местами в Юте, их численность совершенно не сравнить с тем, какой она была когда-то. С запозданием, а возможно, что и слишком поздно, они нашли нескольких влиятельных адвокатов, чтобы защитить себя от дальнейшего ущерба.
Бедственное положение аборигенной пчелы едва ли станет передовицей газеты или главной темой выпуска вечерних новостей. Но в настоящее время положение промышленного пчеловодства в Америке очень шаткое. Оно стремительно сдаёт позиции из-за разнообразных угроз – двух видов клещей, грибковых, бактериальных и вирусных болезней, многочисленных пестицидов, гербицидов и экономических угроз, в том числе из-за уменьшения субсидий в условиях появления дешёвого импортного мёда из Китая и Мексики. В это же время африканизированные пчёлы расширяют занятый ими ареал и ставят под угрозу эту жизненно важную услугу по опылению растений. И хотя нападения на домашних европейских медоносных пчёл становятся основными новостями, мало кто из репортёров задаётся ключевым вопросом: если численность медоносных пчёл продолжит катиться вниз по своей нынешней траектории, то какие пчёлы или другие опылители заменят их в деле предоставления жизненно важных услуг по опылению наших обширных коммерческих и домашних сельскохозяйственных посадок?
Два талантливых брата – экономист Лоуренс Саузвик и ныне покойный специалист по биологии пчёл Эдвард Саузвик, оба из Нью-Йорка – когда-то задались этим самым вопросом и попытались на него ответить. Они предполагают, что в северной части Соединённых Штатов 50 процентов популяции домашней европейской медоносной пчелы может вскоре быть потеряно из-за трахейного клеща и клеща Varroa вкупе с другими паразитами и болезнями. Кроме того, в ряде южных штатов США может также иметь место полный отказ от содержания домашних колоний европейских медоносных пчёл, поскольку вторжение африканизированного подвида расширяется и множит долги пчеловодов. Если эти прогнозируемые убытки станут явью, как предполагают братья Саузвик, то может быть потеряна пятая часть урожая люцерны. И если не привлекать солончаковых пчёл и другие виды вроде люцерновой пчелы-листореза для заполнения пустоты, оставшейся после снижения числа колонии медоносной пчелы, то в Соединённых Штатах возможно сокращение урожая посевов люцерны на 70 процентов.
Если этот прогнозируемый ущерб урожаю перевести в экономические потери общества в плане уменьшения доступности люцерны или более высоких цен, то стоимость исчезнувших медоносных пчёл при отсутствии диких опылителей им на замену составила бы 315 миллионов долларов в год. Если, однако, окажется возможным тем или иным образом восстановить численность аборигенных опылителей и управлять ею в целях заполнения ниши, которую ранее занимали разводимые с коммерческими целями и одичавшие колонии медоносных пчёл, то тогда упадок одного только этого вида опылителя будет стоить американским потребителям «всего лишь» 40,5 миллионов долларов ежегодно. И как ни удивительно это может прозвучать, распространение и контролируемое разведение солончаковых пчёл, пчёл-листорезов и их прочих аборигенных родичей ради замены медоносных пчёл может вылиться в ежегодную экономию 275 миллионов долларов американским производителям, разводчикам и потребителям люцерны.
Когда братья Саузвик расширили свой анализ с опыления люцерны, включив в него более 60 видов прочих американских продовольственных культур, незамеченный экономический вклад аборигенных опылителей, особенно пчёл, внезапно стал очевидным. Если количество колоний медоносных пчёл вблизи сельхозугодий снизится так, как было указано выше – снижение на 50 процентов на севере и вероятное снижение на 100 процентов на юге – вне всяких сомнений, американскую экономику ждут совокупные ежегодные потери, исчисляемые миллиардами долларов. Итоги в целом шокируют: если ни один аборигенный вид пчёл-опылителей не заменит чужеземную медоносную пчелу в предоставлении жизненно необходимых услуг по опылению, ежегодные потери могли бы возрасти до целых 5,7 миллиардов долларов. Даже в туманных и напыщенных разговорах финансистов, оперирующих многими миллиардами долларов, это не такая уж мелочь.
Альтернативные опылители – дикие животные вроде нектароядных летучих мышей, бражников, дневных бабочек, одиночных пчёл и жуков-блестянок наряду с контролируемыми человеком видами, подобными солончаковым пчёлам и люцерновым пчёлам-листорезам – могли уменьшить такие ожидаемые убытки всего лишь до 1,6 миллиардов долларов, если о них должным образом заботятся в окрестностях сельхозугодий. По сути, братья Саузвик утверждают, что потенциальная ценность аборигенных опылителей для агроэкономики США могла бы составлять величину порядка, как минимум, 4,1 миллиардов долларов в год!
Многие американцы не замечают того, что их жизни неразрывно связаны с судьбой люцерны. Они могут и не понимать того, насколько много других культурных растений создают саму основу для их текущих доходов и образа жизни – культурных растений, которые опыляются главным образом дикими животными, которые не находятся на попечении и под контролем людей – фермеров и прочих. Как указали в 1983 году специалисты по биологии пчёл из Министерства сельского хозяйства США, две трети произведённых в США предметов потребления, которые получены благодаря насекомым, имеют форму люцерны и произведённых из неё продуктов.
Роберт и Кристина Прескотт-Аллен изучили 60 сельскохозяйственных культур, критически важных для североамериканской экономики, на предмет их относительной зависимости от диких и частично контролируемых опылителей. Они определили, что семь видов культурных растений, в настоящее время стоящих в Соединённых Штатах Америки около 1,25 миллиардов долларов ежегодно, опыляются в первую очередь дикими насекомыми. Среди них кешью, тыква, манго, кардамон, дерево какао, клюква и голубика высокорослая. Другой североамериканский вид, низкорослая голубика узколистная, которая в недавнем прошлом опылялась не менее чем 190 различными видами аборигенных пчёл на всём пространстве своего ареала, теперь сталкивается с недостаточной посещаемостью опылителями в некоторых областях, где её выращивают. Похоже на то, что чрезмерно фанатичный контроль над сорняками со стороны управляющих посадками голубики закончился потерей местообитаний и корма для аборигенных опылителей, от которых традиционно зависела голубика узколистная. Производство еще 18 основных видов продовольственных культур до некоторой степени зависит от диких опылителей. Кроме того, дикие животные критически важны для производства семян, используемых при размножении ещё 19 продовольственных культур на полях фермеров: к этой категории принадлежат лук, морковь, капоковое дерево, подсолнечник, земляника, корица, клевер, инжир и кокосовые орехи.
В 1976 году Сэмюэль Макгрегор из лаборатории Службы сельскохозяйственных исследований Министерства сельского хозяйства США в Тусоне высказал оценку, согласно которой, как минимум, 150 главных продовольственных культур в какой-то мере полагается на диких опылителей. В более новом обзоре Дейв Рубик документально подтвердил, что не менее 800 культивируемых видов растений полагается в плане опыления на диких пчёл и другие насекомых. Рубик также провёл подсчёт систем скрещивания для примерно 1330 видов культивируемых продовольственных видов по всему миру. Хотя в наших знаниях о воспроизводстве, требованиях к опылению и о том, кто именно занимается опылением многих из самых распространённых культур, встречаются совершенно удивительные пробелы, эта сводка представляет данные, которые демонстрируют тесную связь с природой. Он утверждает, например, что примерно 73 процента наших сортов растений хотя бы отчасти опыляются разнообразными пчёлами, что 19 процентов используют для перемещения своей пыльцы мух, 6,5 процентов используют летучих мышей, 5 процентов – ос, 5 процентов – жуков, 4 процента – птиц и 4 процента используют дневных и ночных бабочек. И вновь чётко продемонстрирована наша зависимость от пчёл, других насекомых и иных животных-опылителей. Исчезновение этих существ, перемещающих пыльцу, забрало бы еду прямо у нас изо рта.
Продовольственные культуры опыляет удивительный спектр аборигенных беспозвоночных: мошки, падальные мухи, львинки, мухи-журчалки, бражники, жуки-блестянки, жуки-пестряки, божьи коровки, осы-бластофаги, сфециды и складчатокрылые осы, пчёлы-галиктиды, «тыквенные пчёлы»*, пчёлы-плотники, андреновые пчёлы, шмели, пчёлы-каменщики, пчёлы-листорезы и «кактусовые» пчёлы Diadasia. Другие пищевые растения опыляет множество диких позвоночных: от нектароядных летучих мышей и опоссумов до древесных птиц вроде садовых трупиалов, желтокрылых трауписов, чёрных дроздов, бурых соек и дятлов золотолобых меланерпесов. Если такое разнообразие диких опылителей существенно для здоровья и богатства нашего сельского хозяйства – и это непреложный факт – то почему же так мало людей в Соединённых Штатах и в других странах признаёт тот факт, что аборигенные животные вносят существенный вклад в экосистемы культурных растений в целом и в их опыление в частности?

Одна из причин – то, что Министерство сельского хозяйства США и другие составители сводок по сельскохозяйственной статистике отслеживают лишь цифры по медоносным пчёлам, но не по другими опылителями. В какой-то степени это логично, поскольку значительно легче посчитать колонии домашних медоносных пчёл, чем диких жуков на анноне сетчатой во Флориде и Пуэрто-Рико. И потому мы знаем, что к 1988 году существовало более 3,4 миллионов колоний медоносных пчёл под контролем 150000 пчеловодов, многие из которых были любителями и держали меньше 25 ульев. Из прочих пчеловодов 10000 были частично занятыми, а 1600 – занятыми полную рабочую неделю коммерческими производителями, которые все вместе ухаживали более чем за 99 процентами всех колоний. К 1994 году количество колоний, которые содержат частично или полностью занятые в этой сфере люди, снизилось с 3,2 до 2,8 миллионов. Как минимум один миллион этих колоний размещался на землях фермеров и находился у них в аренде в целях получения услуг по опылению культурных растений в течение сезонов цветения, так что 2 миллиона колоний более или менее постоянно находились в аренде на сельхозугодьях в разные периоды года.
И всё же даже по собственному допущению Министерства сельского хозяйства США медоносные пчёлы в настоящее время осуществляют лишь четыре пятых от всего объёма услуг по опылению насекомыми, который получают возделываемые культуры в стране. Многие из критиков говорят, что даже эта оценка необычно высока, поскольку значительная часть опыления, приписанного медоносным пчёлам, в действительности осуществили другие посетители цветов. (Наши собственные исследования дают основание полагать, что медоносные пчёлы были подтверждены в качестве преобладающих опылителей лишь для 15 процентов культурных растений мира.) Однако даже эта пятая часть всех случаев опыления культурных растений просто сброшена со счетов как сделанная «иными неизвестными опылителями», что одновременно и потрясает, и тревожит.
Хотя знакомая нам медоносная пчела (Apis mellifera) распространилась по всей планете, она не является панацеей для опыления наших культурных растений, а особенно – для диких цветов. Существует определённое неудобство в том, что медоносные пчёлы добились такого успеха в обнаружении и сборе предоставляемых цветами ресурсов до того, как их обнаруживают другие опылители. Кроме того, они упаковывают свою пыльцу, смачивая её нектаром и слюной и тем самым делая её нежизнеспособной, или, по крайней мере, заметно снижая вероятность того, что она будет стёрта и отдана ожидающему её рыльцу цветка. По словам Джеймса Томсона из Университета штата Нью-Йорк в Стоуни Брук, это делает медоносных пчёл «гадкими» опылителями, поскольку они могут фактически подорвать деятельность аборигенных опылителей, которые теснее связаны с тем или иным растением. Медоносные пчёлы выглядят почти преадаптированными к проживанию в нарушенных естественным образом местообитаниях, или в тех местах, что были разрушены действиями человека. Это делает их в некоторой степени «сорным» видом, практически спутником поселений человека.
Просто задумайтесь: медоносные пчёлы – это не безотказный и гарантированно успешный ответ в обеспечении наших разнообразных культурных растений услугами опыления. Они не взаимозаменяемы в соотношении один к одному с аборигенными пчёлами или другими опылителями. Судьба процесса опыления в наших сельских сообществах после завоза этих общественных чужаков больше уже никогда не будет прежней. И весьма отрезвляет мысль о том, что по мере того, как земной шар меняется всё сильнее и сильнее, некогда вездесущие медоносные пчёлы, вероятнее всего, оплатят опылением своё посещение лишь малой части нуждающихся в опылении цветов среди обширного цветущего ландшафта.
Сельскохозяйственная статистика говорит нам о том, что способность промышленного пчеловодства по предоставлению адекватных услуг по опылению снижалась в течение десятилетий. И она наверняка снизится ещё больше в грядущие годы. Количество колоний медоносных пчёл в Соединённых Штатах достигло максимума в 5,9 миллионов в 1947 году. Послевоенный рост использования хлорорганических пестицидов способствовал падению на 43 процента количества колоний медоносных пчёл в США: с 5,9 миллионов до всего лишь 4,1 миллионов в 1972 г. и лишь 2,6 миллионов в 1995 г. Даже с переходом на фосфорорганические пестициды и лучший контроль над колониями во избежание отравления пестицидами промышленность так никогда и не оправилась полностью. Хотя в наши дни официальная статистика определяет «колонии» в соответствии с иными критериями, 3,4 миллиона колоний – это самая высокая из ежегодных оценок, которые были зарегистрированы с 1947 г.
Если мы рассмотрим факторы, которые в настоящее время ограничивают способность медоносной пчелы оказывать услуги по опылению, то обнаружим, что некоторые из угроз могут представлять собой неразрешимую проблему. Трахейный клещ медоносных пчёл, поражающий дыхательную систему взрослых пчёл, был впервые обнаружен в Соединённых Штатах в 1984 году, но в настоящее время он встречается в большинстве штатов. В многих штатах пчеловоды сообщили о потерях колоний из-за этого вредителя, достигающих 50 процентов. Этого словно было мало, и три года спустя эктопаразит, известный как клещ Varroa, попал в Соединённые Штаты и в настоящее время поражает колонии пчёл более чем в 30 штатах. Также множество колоний продолжают уничтожать грибковые, протозойные и бактериальные болезни, и лечение лишь подавляет инфекции, но не устраняет их. Нозематоз поражает 60 процентов колоний в Соединённых Штатах; гнилец поражает ещё 2 процента. В сумме эти разнообразные вредители и болезни выливаются в потери пчеловодами 192 миллионов долларов ежегодно – не считая снижения цены урожая из-за уменьшения объёма услуг по опылению. Кроме того, ущерб не ограничивается лишь колониями пчёл в поле. Пчелиные соты, хранящиеся на складах, постоянно подвергаются нападениям пчелиной огнёвки, гусеницы которой прогрызают тоннели сквозь храящиеся на складах рамки, жадно пожирая сам воск.
Промышленное пчеловодство уже переживало не лучшие времена, когда в 1990 году, после более чем десятилетия отдельных залётов, африканизированные пчёлы решили переселиться на постоянное место жительства в континентальные Соединённые Штаты. С тех пор они помогли разнести клещей по популяциям медоносных пчёл в дикой природе и на возделываемых землях. В прошлом десятилетии в одной из областей Аризоны это привело к гибели 85 процентов одичавших медоносных пчёл. До 80 процентов американских пчеловодов, вероятно, вынуждены будут бросить свои ульи, как только в местах их работы появятся африканизированные пчёлы. Единовременная потеря 1,6 миллионов колоний медоносных пчёл уменьшит доход пчеловодов на 160 миллионов долларов, но опять же эта оценка не включает ценности культурных растений, опыляемых медоносными пчёлами. Полагают, что ценность этой услуги по опылению превосходит в 50-60 раз ценность мёда, воска, пыльцы и других продуктов пчеловодства.
Так или иначе, но американское промышленное пчеловодство стремительно изменилось. Дешёвый мёд, импортируемый главным образом из Китая, а также с обширных пасек в штате Юкатан в Мексике, вторгся на американский рынок. Поддержание цен на мёд прекращено; отказ от субсидий оказывает резкое влияние на экономику содержания пчелиных колоний. Являются ли такие субсидии для сельского хозяйства предметом политического или философского права – здесь мы это обсуждать не станем. Независимо от вашей позиции по данному вопросу их потеря нанесла удар по индустрии как раз в тот момент, когда страна должна была подчеркнуть, а не принижать важность всех опылителей. Как признано в одном недавнем сообщении Министерства сельского хозяйства США, в наши дни промышленное пчеловодство явно находится в состоянии беспрецедентного кризиса. Ответ эколога Джеймса Томсона на этот кризис – ровно такой же, как у многих других специалистов по экологии опыления: «Поскольку использование инсектицидов и разрушение местообитаний продолжают уничтожать популяции диких пчёл, потребность в контролируемых опылителях становится более острой и ценность медоносных пчёл как опылителей значительно перевешивает их ценность как производителей мёда».
Упадок последних лет в промышленном пчеловодстве не обязательно необратим. Однако он предполагает, что общество поступило бы мудро, если бы приложило силы к сохранению и контролю альтернативных опылителей, особенно многочисленных аборигенных пчёл, которые являются превосходными опылителями. Соответственно, канадский специалист по экологии опыления Питер Кеван призывал «к выяснению пределов возможностей медоносных пчёл и к расширению ролей аборигенных видов в коммерческом опылении возделываемых культурных растений». В свете этих тенденций горькой иронией выглядит тот факт, что многие исследовательские команды, работающие с альтернативными опылителями, с 1990 г. пережили сокращение штатов. Три четверти из них ожидают дальнейшего снижения поддержки команды. После первого международного симпозиума по не-апидным пчёлам и их роли как опылители урожая, собравшегося в Логане, Юта, в 1992 году, исследователи откровенно говорили о недостатке активности общества в получении основных биологических и культурных фактов, помогающих расширить разнообразие опылителей, обслуживающих сельскохозяйственные посадки и природные территории. Джеймс Томсон высказался об этом так:

Конечно же, все участники симпозиума в Логане единодушно выражали особую «позицию». Эта позиция включает в себя несколько элементов: давнее огорчение от того, что исследования и программы контроля медоносных пчёл получают непропорционально большое финансирование, тогда как другие примерно 30000 видов пчёл сидят на голодном пайке; почти заговорщическое удовольствие от возможности собраться на «альтернативную» конференцию с исследователями-единомышленниками; справедливое осознание того, что люди, работающие с не-апидными пчёлами, делают работу, обладающую значительной научной и коммерческой ценностью; и ещё осторожный оптимизм в отношении возможности формирования авангардной биологии опыления.

И всё же, даже если бы в Соединённых Штатах на нас не надвигались кризисы, связанные с медоносными и аборигенными пчёлами и самим опылением, нашлось бы множество весомых причин для поддержки использования аборигенных опылителей для многих культивируемых растений. Выгоды от аборигенных опылителей, даже при наличии медоносных пчёл, можно наилучшим образом продемонстрировать на примере тыкв и кабачков в засушливых юго-западных пустынях Аризоны и северной Мексики. В конце 1970-х годов Винс Тепедино изучал опыление тыквы на Гринвилльской ферме в Юте, где одиночная пчела, опыляющая тыкву (Peponapis pruinosa) обитала, как минимум, с 1953 года. Медоносные пчёлы также были обычны в этих местах. Благодаря усилиям этих двух видов пчёл, одного аборигенного и одного завезённого, плоды завязывались у 91 процента от общего количества раскрывшихся и готовых к опылению женских цветков тыквы. Тепедино стремился выяснить, какая из пчёл в большей степени отвечала за эту чрезвычайно высокую завязываемость плодов.
Хотя первоначальные наблюдения указывали на то, что единственное посещение женского цветка тыквы любой из пчёл с одинаковой вероятностью вызывало образование зрелой тыквы, Тепедино продолжал работать. Он обнаружил, что медоносные пчёлы решительным образом предпочитали посещать пестичные (женские) цветка ради нектара, тогда как аборигенная пчела пепонапис предпочитала тычиночные (мужские) цветы, где они активно собирали пыльцу. Кроме того, самцы аборигенных пчёл зачастую встречались с готовыми к спариванию самками в мужских цветках, где часто происходило спаривание. И что ещё важнее, представители обоих полов у аборигенных пчёл демонстрировали лучшие, чем медоносные пчёлы, навыки в поиске корма на цветках тыквы. К тому времени, когда медоносные пчёлы отправлялись в утрений полёт и добирались до открытых цветков тыквы, вылетающие раньше пчёлы пепонаписы уже опыляли их.
Наши исследования диких тыкв в пустыне Сонора в Аризоне и Мексике придают большое значение поведенческим различиям между аборигенными и медоносными пчёлами в качестве опылителей. Аборигенные ксеноглоссы и пчёлы-плотники были заметно надёжнее в сборе и дальнейшем переносе больших количеств пыльцы на восприимчивые рыльца. Мы определили, что для того, чтобы добиться образования полноценного количества семян у каждого женского цветка на растении тыквы, требуется в среднем 3,3 посещения их медоносной пчелой, но лишь 1,3 посещения пчелой Xenoglossa и 1,1 посещения пчелой-плотником.
В иных отношениях все аборигенные пчёлы ксеноглоссы также более эффективны, чем иные опылители тыквы, в том числе пчёлы-плотники. Они посещают больше цветков тыквы, чем другие пчёлы, и они приурочивают своё посещение ко времени, когда пыльца и нектар наиболее доступны. Они не только проявляют привязанность к разным видам тыквы, но ещё и являются сильными летунами, которые часто перемещают пыльцу между разделёнными большими расстояниями растениями одного и того же вида, тем самым поддерживая генетическое разнообразие в популяции.
Фактически мы документально зафиксировали замечательный уровень привязанности пчелы ксеноглоссы к различным видам тыквы – наши пчёлы едва ли посещали какие-то растения, отличные от представителей рода Cucurbita. Пчёлы часто спаривались внутри цветков тыквы. Иногда их брачная активность одновременно могла оставить пыльцу на рыльцах цветков. Покрытые пыльцой ксеноглоссы проводят долгое время, сидя, чистясь и выжидая на массивных рыльцах тыкв – такое поведение никогда не наблюдалось ни среди медоносных пчёл, ни среди других аборигенных пчёл, если уж на то пошло. Это маленькие скрытные жизни, которые кормят нас.
И когда мы плохо обращаемся с этими маленькими жизнями, последствия могут внезапно обрушиться на нас с самой неожиданной стороны. Взгляните, что случилось, когда канадское правительство перешло на биоразлагаемое фосфорорганическое соединение, известное как фенитротион, когда ДДТ впал в немилость. Оба они применялись буквально на десятках тысяч акров хвойного леса в попытках контролировать заражение еловой листовёрткой-почкоедом в Нью-Брансуике. Питер Кеван документально подтвердил, что фенитротион был косвенной причиной резкого снижения урожаев коммерческих посадок голубики узколистной на соседних с ними территориях. С появлением практики распыления фенитротиона с воздуха на больших площадях сборы урожаев голубики в Нью-Брансуике резко упали с 5,5 миллионов фунтов в 1969 году до всего лишь 1,5 миллионов фунтов в 1970 г. В течение четырёхлетнего периода потери Нью-Брансуика составляли в среднем миллион фунтов за сезон, в то время, как урожаи голубики в соседней Новой Шотландии оставались относительно устойчивыми.
В течение следующего десятилетия Кеван интерпретировал потери урожая на плантациях голубики в Нью-Брансуике с позиции самых разнообразных экологических перспектив. Он называет описанные ниже сценарий своей модели отношений между культурным растением, опылителями и другими животными «пирогом с голубикой». Из интервью, взятых в ходе полевых исследований, он узнал, что «фермеры, разводящие голубику, вешают все проблемы на промышленное лесоводство, и в частности на использование фенитротиона в рамках программы контроля численности еловой листовёртки-почкоеда. Точка зрения разводящих голубику фермеров выставлялась как верная: опылители на плантациях голубики были убиты фенитротионом». Действительно, это фосфорорганическое соединение, которое тесно связано с боевыми нервно-паралитическими газами, значительно более ядовито, чем ДДТ, для аборигенных одиночных пчёл и общественных шмелей. Кроме того, опрыскивание от еловой листовёртки-почкоеда точно совпадает по времени с периодом самого активного цветения голубики. В течение сезона 1970 года численность шмелей и пчёл-галиктид, обычно опыляющих голубику, была явно недостаточно высокой на тех полях, что соседствовали с лесами, где предпринималось опрыскивание в целях контроля численности листовёртки. Соответственно, урожаи ягод падали до тех пор, пока промышленными пчеловодами и разводчиками пчёл не были завезены колонии медоносных пчёл, призванные восполнить недостаток диких пчёл-опылителей – но восстановились они в полном объёме лишь несколько лет спустя, когда от местного использования фенитротиона в конце концов отказались. Кеван и его коллеги документально зафиксировали то, что в некоторых случаях возвращение к «нормальной» численности популяций у шмелей и других пчёл заняло целых восемь лет.
По иронии судьбы, в то же самое время, в 1970 году, голубике также был нанесён беспрецедентный ущерб местными певчими птицами – настолько серьёзный, что против производителей голубики, устроивших отстрел малиновок, скворцов, воловьих птиц и свиристелей, которые опустошали их плантации голубики, поднялся общественный протест. Что же случилось? Кеван полагает, что фенитротион коварно подкосил многочисленных паразитических ос и переносчиков болезней (птичьей малярии, которую переносят комары), которые держали под контролем популяции птиц, пожиравших голубику. Разрушения в окружающей среде, говорит он, устранили некоторые из факторов, ограничивающие популяции птиц: «Для птиц факторами могли быть хищники и/или болезни. Стаи голодных, но в остальном вполне здоровых птиц полетели бы в поисках корма на посадки культурных растений... Таким образом, потери урожая голубики можно отнести на счёт двух причин, которые обе являются результатами использования фенитротиона: снижение интенсивности опыления аборигенными пчёлами и увеличение ущерба плодам от больших популяций птиц... что приводит к потерям миллионов долларов».
Но небрежное использование средств сельскохозяйственной химии – это не единственная угроза опылению, а потому и стабильности нашего снабжения пищей. Другими беспрецедентными угрозами сопровождается генная инженерия ультрасовременных коммерческих культур – игра по высоким ставкам, которую ведут крупные транснациональные компании у нас в стране и за рубежом. Когда «биотехнологи» переносят отдельный ген, приносящий преимущество вроде устойчивости к гербицидам, насекомым или болезням (что имеет место у подавляющего большинства сегодняшних трансгенных растений), в культурные растения, нуждающиеся в перекрёстном опылении, они могут неосторожно позволить этим генам попасть в сорные родственные виды, совместимые при перекрёстном опылении. Многие из учёных задались вопросом: не создаст ли это настоящие суперсорняки? Норман Эллстранд из Калифорнийского университета в Риверсайде и другие учёные провели эксперименты с безвредными генетическими маркерами, желая выяснить, скрещиваются ли культурные растения, если представится такая возможность, со своими сорными родственниками при нормальных условиях ведения сельского хозяйства. Растущее количество таких исследований подтвердило, что так и происходит. Этот случайный, но столь же успешный перенос гена легко происходит там, где широко распространены пчёлы и другие насекомые-опылители, и в местах, где популяции сорняков находятся на расстоянии всего лишь нескольких сотен метров. Далее Эллстранд предсказывает, что маленькие, фрагментированные популяции из заросших сорняками местообитаний вблизи возделываемых полей с ещё большей степенью вероятности переопыляются с обширными посадками культурных растений, если они потревожены деятельностью человека.
Неконтролируемый перенос выгодных генов культурных растений в популяции сорных видов не уникален для продуктов биотехнологии. Прецедент уже имел место в случае традиционных продовольственных культур и их сорных родственников. У человека уже возникли затруднения, выражающиеся в уменьшении урожая культурных растений после того, как сорные родственники риса, сахарной свёклы, редиса, сорго, ржи, африканского проса и, вероятно, некоторых других растений стали более агрессивными благодаря приобретению новых генов от соседствующих с ними культурных растений.
В ряде случаев, зафиксированных нами в Аризоне и Соноре в Мексике, как у дикого перца чили (Capsicum annuum), обмен генами можно расценивать как положительный. Но в иных случаях горькие тыквы и быстрорастущие худосочные редиски не выиграют никаких голубых лент на окружных ярмарках. Если Эллстранд прав, то мы должны остановиться и признать, что генная инженерия может нести существенные риски в тех случаях, когда отношения между растением и опылителем уже находятся в беспорядке из-за нарушенных ландшафтов – или же в тех случаях, когда мы почти ничего не знаем о том, кто что опыляет, если уж на то пошло.
Далее, вполне очевидно, что мы, Homo sapiens, непрерывно вызывая разрушительные изменении в природе, ужасно плохо обращаемся с маленькими посредниками-опылителями, связывающими воедино цветковые растения планеты. И в то же время, начиная признавать неизмеримую, зачастую косвенную ценность всех диких опылителей для снабжения нас пищей, мы также начинаем осознавать, насколько глубоко мы разрушили их отношения с растениями.

ГЛАВА 12

Поддержание
длительных отношений

Сады опылителей и экологическая реставрация

ВСПОМИНАЕТ ГЭРИ:

Рассвет пришёл вместе с каким-то низким гудящим шумом вблизи крытой веранды, на которой я спал. Бледно-лимонный свет пробивался сквозь разорванную гряду облаков над горизонтом. Была весна – время, когда колибри черногорлые архилохусы прилетают пировать на кроваво-красных цветках, покачивающихся в дуновениях бриза на долговязых ветвях фукьерии. Высоко на слегка волнистых горных хребтах к западу от Тусона тысячи ощетинившихся колючками фукьерий окрашивали поля пустыни в пламенеющий красный цвет. Однако фукьерии рядом с моей верандой были посажены наряду с другими самыми разнообразными травами, кустарниками и суккулентами специально для привлечения особых ночных и дневных бабочек, одиночных пчёл и птиц.
Пока продолжается утро, я тихо посчитаю посетителей на цветках в моём оазисе в пустыне, устроенном на заднем дворе. Все эти цветы были аборигенными обитателями области пустыни Сонора, но были подобраны одно к другом так, что лишь умножали удовольствие, которое я получал от своего личного сада для опылителей.
Я зашёл в дом и заварил чай. К тому времени, когда я оделся, порция ромашкового чая уже была готова сопровождать меня на ранней утренней прогулке по двору. Первые шаги за дверь вывели меня к самому низкому месту во дворе, где приятный ночной воздух всё ещё стлался над посадками столовых и горлянковых тыкв. Там, в точности так, как я это и представлял себе, рано просыпающиеся тыквенные пчёлы* уже опыляли жёлто-оранжевые цветка на ползущих по земле плетях. Низкое жужжание слышалось в цветке дикой тыквы дланевидной. Оно подтверждало, что тыквенные пчёлы уже бодрствовали, курсируя между цветками, пусть даже солнце стояло ещё недостаточно высоко, чтобы осветить эту часть двора и заставить цветки раскрыться полностью.

С фонарём в одной руке и кофейной кружкой в другой я заметил, как мелькнула одиночная пчела, движущаяся вокруг золотистых пыльников мужского цветка. Неподалёку я заметил самку тыквенной пчелы, опустившуюся на землю, чтобы затащить тяжёлый груз оранжевой пыльцы в своё гнездо, сделанное в усыпанной росой земле под пахучими плетями растения.
К тому времени, когда солнечный свет начал заливать двор, я сумел, наконец, увидеть колибри – черногорлых архилохусов и калипту Коста, летающих среди брызг цветков фукьерии, трубок юстиции калифорнийской и самодельных ярко-красных кормушек с сиропом, висящих на стропилах веранды. Одна калипта Коста немного покружилась у кормушки, пока её не спугнул чёрно-оранжево-белый масковый цветной трупиал, прилетевший к соседней кормушке с оранжевой каймой.
Трупиал защебетал красивую территориальную песню со своей жёрдочки на кормушке. Колибри, закладывая виражи, с шумом пролетел через весь двор и сел на крыше навеса, который я построил тоже из ветвей фукьерии. Самец калипты Коста отдохнул на крыше этого простого шалаша, а потом начал зондировать цветки, всё ещё цветущие на отрезанных ветвях фукьерии, которые я уложил поперёк балок навеса. Это было странное зрелище: колибри калипта Коста, опыляющий ещё живую часть архитектуры – ветку, которая несколько месяцев назад была срезана и уложена на крышу навеса.
Вскоре после этого другие пчёлы – и общественные, и одиночные – загудели на цветках цезальпиний и мескитовых деревьев, окружающих патио. Длинные и блестящие красные нити цезальпиний выглядели так, словно должны были привлекать колибри, но пчёлы-плотники и медоносные пчёлы были более обычными их посетителями; они обходили стороной пыльники и разворовывали нектар. Пчёлы-плотники обладали особенно большим опытом по части грабежа цветов, поскольку у них были похожие на стилеты ротовые органы, которые могли «перерезать глотку» любому трубчатому цветку, который им попадётся.
К этому времени я закончил пить чай и, держа садовый шланг в руке, поливал свой сад для бабочек и пчёл. Однако так рано весной более или менее часто встречались лишь парусники поликсены. Поливая ластовень и кирказон – кормовые растения для личинок, соответственно, данаиды гилиппы и кирказонового парусника – я осматривал их стебли и листву в поисках признаков присутствия первых молодых личинок. И хотя именно сегодня я не нашёл ни одной из них, я по-прежнему считаю поиск личинок таким же волнующим – а иногда и огорчающим – событием, как поимка сачком, а затем выпуск на волю первых взрослых бабочек во дворе.
Переводя наконечник шланга с одного растения на другое, я пробовал вспомнить, гусеницам какой дневной или ночной бабочки обычно служит основной закуской каждый из видов трав или кустарников. Побеги моей пассифлоры стали прекрасными кормовыми растениями для личинок перламутровки Euptoieta hegesia и геликонии Heliconius charithonia, которые обе довольно редки в Соединённых Штатах дальше от границы Аризоны с Мексикой. На влажной земле вокруг вербен и лантан сидела большая стая хвостаток Strymon melinus, которые там же и кормились, а вот пестрокрылые Pontia protodice, похоже, любили посещать «ослиный клевер»* и желтушник перистый на краю двора. «Бабочкин куст» буддлеи из пустыни Чиуауа в Нью-Мексико собрал на себе группу чужеземных репниц, а также более нежных зорек, аборигенного вида семейства белянковых.

Переходя ближе к фруктовому саду, я проверял, заняты ли деревянные гнездовые блоки для пчёл голубых осмий – искусственные гнездовья, которые я сделал в начале февраля. Пчёлы, должно быть, заметили вывеску «Дом на продажу», поскольку это – основной вид пчелиной недвижимости. В один не по сезону тёплый день в середине февраля одна из этих пчёл-осмий – вероятно, самец – прорыла себе выход сквозь толстую стенку из грязи: первый парень на районе. Однако ни один из его соседей не почувствовал себя готовым последовать за ним, и он вскоре исчез, потому что вернулось похолодание, принося с собой снег. После того, как снег растаял, а тепло вернулось в пустыню, из гнездового блока появились остальные пчёлы– это были главным образом самки – которые начали опылять яблони и деревья абрикосов и нектарин в мини-саду во дворе. Самки таскали один за другим грузы нектара и пыльцы обратно в сверлёный деревянный гнездовой блок для яиц, которые они вскоре отложат в глубине тёмных тоннелей.
Затем я полил группу опыляемых летучими мышами агав, несколько высоких сизых юкк, опыляемых ночными бабочками, дружественный к бражникам дурман, несколько диких перцев чили, опыляемых различными пчёлами-галиктидами, и дюжину или около того растений, опыляемых колибри, хотя некоторые из них также привлекали и медоносных пчёл. Под гигантскими пологами зрелых мескитовых деревьев стаями летали тысячи крошечных одиночных (Perdita) пчёл; были также цветущие ночью кактусы-цереусы и несколько энотер, ожидающих в тени, когда далее в этом сезоне начнут размножаться бражники.
Конечно, не все эти растения зацветут в наступающем году. И ни одно из них не образовывало достаточно больших зарослей для того, чтобы привлекать и поддерживать существование местной популяции опылителей. Но благодаря тому, что на природных территориях по соседству можно найти дополнительные пыльцу и нектар, многие виды опылителей могли прилетать во двор и улетать обратно, когда им захочется. И, возможно, именно так всё и должно быть: плавный переход из дикой природы на культивируемые растения и обратно.

Конечно же, такие личные и общественные сады, приносят очень большое удовлетворение тем, кто за ними ухаживает. Но есть ли у таких посадок какая-то настоящая природоохранная ценность перед лицом всевзможных нарушений равновесия в природе, вызванных людьми и рвущих тонкие и сложные взаимодействия между растениями и опылителями в мировом масштабе? Сам по себе маленький сад для опылителей, созданный для бабочек, колибри или пчёл, возможно, не сможет сохранить целые популяции или виды находящихся в угрожаемом состоянии или подвергающихся опасности исчезновения опылителей и растений. Однако он может напомнить садоводам, соседям и другим людям о главенстве драгоценной роли «замкового камня» среди них. Как однажды предупредил нас Стенвин Шетлер из Смитсоновского института:

Одна бабочка или один дикий цветок экосистемы не сделает. Богатая природная коллекция дополняющих друг друга бабочек, цветов и других организмов, а также их бесчисленные связи, возникшие в процессе эволюции, могут выжить лишь в случае, когда сохранено разнообразие естественных местообитаний. [И всё равно] сад для бабочек – это замечательное окно в местную окружающую среду. Словно световая ловушка или кормушка для птиц, сад для бабочек позволяет вам узнать, что происходит на данной территории или в какую сторону дуют экологические ветры. Это – убедительный указатель характерных особенностей и благополучия окружающих участков дикой природы.

Безусловно, мы редко вставали на защиту любой жизни, которую вначале не заметили, а потом не растили, чтобы досконально знать и любить. Такие сады опылителей могут предотвратить то, что основатель “The Xerces Society” Боб Пайл назвал «исчезновением опыта»: утрату прямого контакта с живой природой, запускающую цикл из неприязни, апатии, безответственности, а иногда и прямого презрения к естественным местообитаниям. Если дворовые наблюдатели за букашками окажутся сопричастными взаимоотношениям, которые наблюдают в своих садах, они могут стать более ревностными борцами за сохранение разделительных полос на шоссе свободными от гербицидов, за уверенность в том, что для контроля численности вредителей на продовольственных культурах используются только биологические агенты контроля, и за организацию коридоров, связывающих охраняемые территории.
Конечно же, охваченные садоводством территории в Соединённых Штатах огромны, поэтому ряды борцов за охрану природы среди них уже могут быть весьма многочисленными. Как узнала благодаря своим исследованиям Американская Национальная Ассоциация садоводов, около 44 миллионов американцев занимается разведением цветов, 30 миллионов выращивают овощи, а среди 26 миллионов, активно занимающихся ландшафтным дизайном своих дворов, неуклонно растёт процент тех, кто высаживает аборигенные растения. Примерно в половине всех домашних хозяйств в Соединённых Штатах есть как минимум один человек, занимающийся этими тремя видами деятельности вне дома, и есть большой потенциал для привлечения их к работе не только с растениями, но и с бабочками, пчёлами и другими полезными «букашками». Во всём мире количество людей, занятых сельхозработами не просто в качестве отдыха, а для получения ежедневного пропитания, просто астрономическое. И далее, совокупная суммарная стоимость предметов потребления сельскохозяйственного происхождения по всему земному шару составляет ошеломляющие 3 триллиона долларов.
Другой ответ, касающийся эффективности садов, проистекает из их контекста: если они каким-то образом объединены более масштабными усилиями по экологической реставрации, каждый экспериментальный сад может обрести невероятную важность. И не так уж и важно, будет ли исходный сад сравнительно небольшим, пока не изучены какие-либо методы, которые в дальнейшем смогут помочь исцелить физически или химически повреждённые или иным образом опустошённые земли. Мы памятуем о «принципе Дон-Кихота», сформулированном нашим земляком из Тусона Джимом Корбеттом, основателем движения «Убежище»: «Социальное значение культурного прорыва, в противоположность общественному движению, возникает не из того, что его делают широкие массы людей, а из того, что его решительно совершает кто-то один».
Если найдётся один такой человек, который наглядно демонстрирует, как «культурный прорыв» вроде разведения садов для опылителей может привести к появлению «общественного движения» с глубоким природоохранным значением, то это будет Мириам Ротшильд. Родившаяся в 1908 году в эксцентричной семье британских натуралистов, Мириам Ротшильд внесла инновационный вклад в энтомологию, химию, фармакологию, морскую экологию, права человека, и, как ни странно, в общественную безопасность: она была самой первой среди людей, кто установил в машине ремни безопасности. Тем не менее, самым долговременным вкладом может быть инициирование ею разведения «садов для бабочек» на Британских островах. За последние два десятилетия её садоводство для бабочек получило широкое распространение в качестве средства, призванного восстановить биологически разнообразный культурный ландшафт, который она называет «цветущим сенокосом». Взгляните, против чего, по её собственным словам, она боролась:

В Англии мы живем в зелёной пустыне, где современные методы ведения сельского хозяйства бульдозерами, осушением и опрыскиванием извели все лютики и маргаритки в траве и маки на полях зерновых, выкорчевали шиповник из живых изгородей, чтобы облегчить жизнь комбайну, колесящему на линии горизонта.
Я решила вернуть в сельскую местность средневековые цветущие сенокосные луга. Восстановление такого луга, говорили мне учёные, займёт тысячу лет. Я верю им – но я создала удивительно хорошую имитацию всего за десятилетие...
В конечном счёте я насчитала девяносто диких видов [растений] в поле, [но] нужные виды насекомых осваивались медленнее. Однако спустя примерно семь лет, на протяжении которых я каждое лето с нетерпением ждала их прилёта, первая бабочка воловий глаз выпорхнула из травы, когда собаки в игривом настроении гонялись друг за дружкой. Через день или два я заметила яркий голубой кусочек неба, попавшего в заросли жёлтого клевера – это прилетела первая голубянка икар. Теперь они размножаются на лугу... Здесь также поселились муравьи, и шмели тоже. И те, и другие – хорошие опылители, но каждый на свой манер.

Мириам Ротшильд начала создавать свой цветущий луг с того, что позволила зарасти дикой травой более чем 2 акрам лужаек для игры в шары и теннисных кортов в Эштон Уолд – поместье её семьи. Затем она собрала семена в соседних лесах, на живых изгородях и лугах, и посеяла их прямо на лугу, или пересаживала туда более уязвимые виды, когда их сеянцы становились достаточно выносливыми, чтобы могли сами бороться за жизнь. Она прикладывала особые усилия к сбору растений, которые обильно выделяют нектар. Эти нектароносные растения прокормили бы бабочек, которых любили и изучали она и её отец. Нектароносные растения, думает она, являются ключевым моментом для роста разнообразия фауны опылителей: «Вы действительно можете отказаться от разных романтичных идей обустройства дома для этих ангельских созданий», – сухо говорит она, и добавляет: «Лучшее, что вы можете сделать – устройте для них хорошую пивную».

С тех пор, как Ротшильд дала лугу определённый толчок на пути к восстановлению, она заметила любопытное явление: там начались естественные процессы. Несколько других видов – от орхидеи офрис пчелоносной до льна слабительного и трясунки – добрались туда при помощи ветра или мелких животных. «Другие, – с надеждой говорит она, – придут следом за ними».
И другие действительно пришли следом за ними благодаря вдохновению Мириам Ротшильд, а также запасу семян диких цветов, которые она начала выращивать на другом участке площадью 90 акров. Её усилиями была создана сеть питомников, которые заложили основу для множества других программ по охране опылителей. Боб Пайл сказал нам, что, пока не пришла Мириам Ротшильд, «почти все сады для бабочек были размером с почтовую марку. Затем Мириам Ротшильд начала окультуривать свалки, места открытых горных работ и водохранилища, а также подземные хранилища отходов. Это было делано как раз вовремя».
Пока усилия Ротшильд не начали находить последователей, темп исчезновения бабочек в некоторых областях Англии местами был в десять раз выше, чем у позвоночных животных или сосудистых растений. Как защитник бабочек, Тим Нью отметил, что «в Британии природоохранная деятельность эволюционировала медленно, [проходя через] годы проб и ошибок». Ротшильд буквально дала ей хорошего пинка – предлагая высевать аборигенные нектароносные растения на полумиллионе акров частных садов в Великобритании, а также озеленяя полосы отчуждения (обочины) шоссе и свалки, чтобы увеличить численность редких бабочек в этих местах. После того, как эти пилотные проекты увидели Майкл Уоррен и другие защитники бабочек, Британское управление придорожными полосами решило сделать все свои разделительные полосы и обочины более дружественными к живой природе. Заново сформировав ландшафт вокруг санитарной свалки в Эссексе, и далее засеяв его кормовыми растениями для бабочек, новое поколение специалистов по природоохранной биологии показало всем, что редкие бабочки вполне могут получать пользу от экологической реставрации их местообитаний.
И что ещё более замечательно, британские защитники природы начали понимать, что для сохранения бабочек поддержание традиционных способов хозяйствования на земле важнее, чем просто сохранение нетронутыми охраняемых территорий. Это понимание сформировалось не в мгновение ока. За последние три десятилетия шашечница аталия исчезла во многих местах Великобритании – даже в двух заповедниках, специально организованных в 1960-х годах для охраны этой редкости. После этого специалисты по природоохранной биологии ещё раз перепроверили, что же плохого могло случиться с видом, который они называют Mellicta athalia. После изучения кормового поведения и физиологии этого вида они установили, что эта шашечница не настолько сильно зависит от наличия охраняемых «девственных» территорий, насколько от древней форме агролесоводства, которая была в ходу на Британских островах на протяжении 6000 лет. От этой традиции лесного хозяйства в значительной степени отказались в течение последних нескольких десятилетий. Она была заменена современными методами лесоводства, оставляющими участки расчищенного леса, слишком близкие друг к другу в пространстве и времени, чтобы это могло понравиться шашечнице. В некоторых областях управление охраняемыми территориями пришлось изменить, чтобы имитировать древнюю практику под названием «coppicing»*, способ выборочной рубки ветвей и восстановления деревьев. Периодически срубая дубы, орешник и ясень – то есть, поощряя появление зарослей небольших деревьев – защитники природы стали свидетелями возвращения терновника, колокольчиков и первоцветов, а вместе с ними и шашечницы аталии.

Недавно они перенесли популяции этой шашечницы на изолированные территории, где ранее проживал этот вид. Как только они восстановили в тех местах традиционные методы лесопользования, они засвидетельствовали быстрый прирост популяции, который сохраняется уже значительно больше десятилетия. Короче говоря, они обнаружили, что примечательная бабочка стала пользоваться открытыми участками леса, которыми лесные жители, ведущие традиционный способ хозяйствования, обеспечивали их на протяжении тысяч лет. То есть, шашечницы аталии адаптировались к культурному ландшафту.
С тех пор, как был усвоен этот с трудом полученный урок с шашечницей аталией, британские биологи поняли, что другие уязвимые опылители в настоящее время ограничены местами, где за многие века существования человеческой культуры сложился тёплый микроклимат. Фактически, за последние 300 лет ведения записей о распространении британских беспозвоночных эти опылители ни разу не обнаружились ни в одном по-настоящему древнем местообитании. Вместо этого они продемонстрировали привязанность к известковым болотам с тонким почвенным слоем, на которых с доисторических времён копали торф, и к часто вырубаемым участкам лесов, где полог леса не смыкается, а так и остаётся на приостановленной стадии экологической сукцессии. В обоих этих типах открытых и освещаемых солнцем местообитаний бабочки процветают – летние температуры здесь на несколько градусов выше, чем на соседних плантациях деревьев или на буйно заросших болотистых землях с толстым слоем почвы.
Ещё ободряет тот факт, что в Англии завоевала популярность этика охраны других беспозвоночных. Эти зелёные острова – настоящий приют для большого количества видов шмелей – разнообразия, которое где-то ещё в мире мы увидим лишь на северо-востоке Соединённых Штатов или в Канаде. Шмели предпочитают, или, как минимум, выдерживают погоду, которая слишком холодна или влажна для медоносных пчёл и многих аборигенных видов, устраивающих гнёзда в земле. Великобритания – это страна садовников, пытливых натуралистов и защитников природы. Возможно, это проистекает из прекрасной традиции викторианской эпохи, которая создала Чарльза Дарвина и его друзей, постигающих местную естественную историю в его поместье в Дауне. Хотя это, вероятно, привело бы в изумление многих американцев, прилипших к своим телевизорам, но в Англии в процессе разработки находятся далеко идущие программы по мониторингу и охране многих беспозвоночных, в том числе мохнатых шмелей рода Bombus и паразитических шмелей-кукушек Psithyrus. В стране насчитывается 22 вида шмелей, и несколько из них редкие, находятся под угрозой исчезновения или локально вымерли из-за долгой истории сельскохозяйственного использования земель и вызывающего опасения уничтожения в недавнем прошлом значительных количеств древних живых изгородей, которые когда-то давали убежища пчёлам и другим представителям живой природы.
Одна из этих новых программ – «Стражи сельской местности», крупное британское природоохранное мероприятие, спонсируемое компанией «Хайнц» через британское представительство Всемирного фонда дикой природы и ставящее себе целью помощь в охране живой природы и местообитаний, существование которых находится под наибольшей угрозой. «Стражи» – инициативная и увлекательная программа – распространяли дешёвые наборы, содержащие плакат с изображением шмеля, увеличительную лупу, определитель по всем видам шмелей в Англии и упаковку семян любимых шмелями диких цветов для посева. Как часть работы «Стражей» и других программ, связанных с беспозвоночными, целая армия добровольцев – юных и старых натуралистов – в настоящее время регулярно сообщает различным местным и региональным центрам о появлении – или о заслуживающем внимания отсутствии – обычных и редких шмелей и других насекомых по годам и временам года. Далее эта информация каталогизируется в виде бесценных баз данных, в том числе в виде современных «геоинформационных систем», так что управляющие земельными участками, горожане, а по сути – любые заинтересованные люди могут приобщиться к этой сводке знаний. Нам стоило бы создать такие программы в Соединённых Штатах.
Многих биологов в последнее время осенила мысль о том, что эти британские виды, которые нашли убежище в таких изменённых культурой местообитаниях, могут быть реликтами более тёплого периода, который имел место более 5000 лет назад, когда летние температуры были в среднем на 1 или 2 градуса Цельсия выше, чем в наши дни. Если бы не было тех изменений природы человеком, сохранявших эти местообитания тёплыми и открытыми на протяжении последних пяти тысячелетий, многие из опылителей наверняка полностью исчезли бы с Британских островов. Когда Боб Пайл из общества «The Xerces Society» слушал, как его британские коллеги рассказывают одну за другой истории вроде этой, он осознал, что «практически каждая находящаяся под угрозой исчезновения бабочка, остающаяся в Англии, стала редкой из-за прекращения ухода за традиционным образом изменёнными ландшафтами – живыми изгородями, лугами, местами земляных работ и периодически вырубаемыми лесами – или из-за их уничтожения». Та же самая тенденция очевидна и в случае с британскими шмелями.
Для Северной Америки значительно сложнее сказать, какое воздействие на опылителей оказали применявшиеся на протяжении тысячелетий методы землепользования коренных американцев, хотя их метод подсечно-огневого земледелия, вероятно, способствовал приросту популяции голубянок Карнера* и других редких бабочек. На некогда обширных дюнах вдоль береговой линии озера Мичиган целые поколения школьников имели обыкновение прогуливать уроки и устраивать пожары в зарослях трав на песках и на болотах, поддерживая тем самым существование множества участков растительности различного возраста. Эти «лоскутые одеяла», во многом напоминающие те, что получались при использовании огня коренными американцами, поддерживали постоянные изменения местообитаний для нескольких редких растений и насекомых, уже утраченных на других участках дюн, где сохранение условий в статичном состоянии привело к местному исчезновению этих же видов. Но всё же дети, играющие с огнём – это не выход. Как написала ещё одна жительница окрестностей озера Мичиган, Стефани Миллс: «Если быть честным, деятельность по восстановлению окружающей среды должна быть неотделимой от предотвращения дальнейшего разрушения местообитаний». И разумеется, огонь сослужит далеко не одинаковую службу всем растениям и опылителям. На слишком сильно застроенной территории в качестве инструмента управления, призванного поддерживать существование мозаичных местообитаний, он явно совершенно бесполезен.

А смогла бы численность некоторых североамериканских опылителей возрасти, если бы поддержание природной среды в дюнах опять стало динамичным? Ответ на этот вопрос ищется в Антиокских дюнах на реке Сан-Хоакин в Калифорнии, которые мы посетили в одной из предыдущих глав, чтобы оценить статус подвергающейся опасности исчезновения энотеры. Около 20 акров среди этой короткой цепи дюн –единственный сохранившийся дом бабочки-риодиниды аподемии Ланге (Apodemia mormo langei). С тех пор, как в 1976 году аподемия Ланге впервые была признана находящимся в опасности видом, бывало, что численность её популяции снижалась до всего лишь 50 особей в самый разгар сезона размножения – опасно обеднённый генофонд. Некоторое время будущее этой яркой красновато-оранжевой бабочки выглядело не слишком ярким – чужеземные сорняки в ходе конкуренции подавляли её основное кормовое растение, эриогонум голый, известный как Eriogonum nudum var. auriculatum. Так как гусеницы и взрослые самки этой риодиниды никогда не встречаются слишком далеко от цветущих растений эриогонума, казалось, что численность бабочек упадёт вместе с количеством цветков эриогонума.
Но Майк Палмер, Стефани Задор и другие работники Службы охраны рыбных ресурсов и диких животных США стали свидетелями возрождения эриогонума на низких песчаных холмах, насыпанных ими в местах, где они ранее были срыты в процессе добычи песка в Антиоке. Эта команда высыпала 7000 кубических ярдов песка на новые 2 1/2 акра сформованных дюн, высадила эриогонум, и добилась тем самым значительных успехов, поскольку было замечено, что растения дают семена. Популяция аподемии Ланге отреагировала соответствующим образом. Фактически, она увеличилась почти до 2000 особей, которых удалось наблюдать в течение одного дня в 1991 году. И хотя численность бабочек в последнее время стремительно росла, потребуются дополнительные трудоёмкие усилия, чтобы их кормовые растения не страдали от последующей конкуренции с чужеродными сорняками. Но даже в этом случае по состоянию на апрель 1995 года проект по экологической реставрации в Антиокских дюнах уже можно расценивать как успешный в плане обеспечения этих риодинид большим количеством нектароносных и кормовых растений для личинок.
И всё равно в отношении использования аподемиями Ланге восстановленной растительности несколько вопросов остаются без ответа. Неподалёку от искусственных дюн находится старый виноградник, в котором всё ещё есть несколько виноградных лоз, а также много эриогонума. Как сказала Гэри Стефани Задор, «на винограднике растут тонны эриогонума, но аподемии посещают лишь его края». Её интересует, могли ли в почве виноградника всё ещё находиться в остаточных количествах какие-то химические соединения – стойкие пестициды или гербициды – которые не дают бабочкам искать корм в этом маленьком местообитании.
Возможно, ей нельзя дать однозначный ответ. Однако здесь ясно лишь то, что восстановление экологических условий, подходящих для поддержания жизни популяций бабочки нельзя просто закончить высадкой на искусственных дюнах нектароносных и кормовых растений для личинок. Как предупредила биорегионалист Стефани Миллс: «возможность реставрации экосистем того или иного рода – например, создание новых зарослей растений прерий – не должна создавать у нас обманчиваго ощущения, будто бы экосистемы можно перемещать с места на место, словно восточные ковры». Урок Антиокских дюн нагляден. Но каким бы жизненным он ни был, реинтродукция нектароносов и кормовых растений для личинок – это всего лишь отправная точка на пути длительного восстановления экологического равновесия.
Аподемия Ланге предпочитает для жизни определённые микросреды – возможно, в зависимости от сочетания в них трав и открытого пространства, солнечного света и защиты от ветров – но отказывается от других, которые выглядят почти идентичными, если судить по их растительности. Чтобы понять эти тонкие различия между одним местообитанием и другим «пустым пространством» в сотне ярдов от него, мы должны начать смотреть на мир глазами пчелы или бабочки, ощущать его запахи так, как это сделала бы ночная бабочка, и ощущать вкус смеси сахаров так, как их могла бы ощутить колибри. Конечно же, пища – это не единственная необходимая вещь, которую должен найти опылитель в определённом месте. В дополнение к пыльце и нектару многие опылители нуждаются в доступной стоячей воде неподалёку, а также в смолах, древесном соке и резине, которые помогают склеивать вместе материалы для гнезда. Должно быть обеспечено наличие гнездовых участков для заселяющейся туда взрослой особи, а также для её потомства. Подходящее укрытие может определяться доступностью материалов для устройства гнезда, нор или укрытий, а также достаточным количеством путей для спасения от потенциальных хищников. Каждый вид пчёл, колибри или бражников удовлетворяет эти основные потребности при помощи различных стратегий.
Все эти годы мы экспериментировали с устройством различных жилищ для аборигенных пчёл, стараясь выяснить их гнездовые потребности достаточно хорошо, чтобы можно было увеличить их разнообразие и численность. Мы поняли, что некоторые городские и сельскохозяйственные ландшафты страдают от нехватки отверстий, в которых нуждаются опылители – это брошенные норы грызунов, дупла деревьев, старые ходы жуков, «скелеты» кактусов, миниатюрные пещерки под булыжниками и валунами. Наши коллеги- энтомологи из Института Исследования Артропод Соноры, специализирующиеся на фауне пустыни, каждый год собирают в Тусоне международную конференцию под названием «Беспозвоночные в неволе» – или «Букашки в намордниках», как её называет Гэри. Они думают над разработкой способов содержания насекомых в неволе для публичных экспозиций в зоопарках и для учебных целей в школах, а также над тем, как продемонстрировать полезность использования искусственных мест для гнездования и других материалов в уже повреждённых местообитаниях, где запасы таких ресурсов были сильно истощены.
Мы сумели увеличить в местных масштабах плотность поселения аборигенных пчёл на наших собственных задних дворах, используя самые разнообразные и недорогие материалы для их привлечения. Набив устаревшие бумажные трубочки для питья марки «Sweetheart» в картонную упаковку из-под молока, зафиксировав их при помощи клея и прикрепив упаковку к ветке дерева в тени его кроны, мы «поймали на гнезде» пчёл-листорезов и каменщиц, поощряя использование ими этих искусственных жилищ и в последующие сезоны. Мы также привлекли маток шмелей, чтобы они устроили гнёзда возле наших садов, оставляя перевёрнутые глиняные горшки на земле возле наших посадок помидоров. Мы убедили других маток шмелей гнездиться весной, частично зарыв в землю деревянный ящик, наполненный обивочной тканью и снабжённый дренажем из трубок и просверленных в нём отверстий. Аборигенные шмели из Соноры с готовностью заселяют укрытия обоих видов.
В тенистых защищённых местах, соседствующих с нашими садами и огородами, мы подвесили просверленные толстые доски и набитые соломой жестянки или связанные пучки стеблей с рыхлой сердцевиной. Если в блоках мягкой древесины вроде сосны Ламберта и бузины насверлить отверстий различного размера, в них могут поселиться удивительно разнообразные аборигенные пчёлы и осы. Поскольку естественные места для гнездования зачастую в дефиците – пчелиную недвижимость трудно приобрести – сверлёные доски, блоки пенополистирола с отверстиями, бороздчатые листы древесины и гофрированного картона могут помочь пчёлам-листорезам, а также другим пчёлам основать свои популяции и обеспечить опыление садов по соседству.
Конечно, небольшие размеры большинства придомовых садов облегчают работу с ними. Те же самые методы привлечения опылителей, применённые на лугу или в восстановленных песчаных дюнах, сработают с куда меньшей вероятностью. Однако производители люцерны и сотрудничающие с ними учёные организовали обширные искусственные пласты почвы, которые привлекают более миллиона солончаковых пчёл (Nomia melanderi) на каждый акр увлажнённых, пропитанных солью земель, снабжённых несколькими дренажными трубами. Такие искусственные гнездовья можно создавать не только для обслуживания сельскохозяйственных культур, но и для того, чтобы помочь опылению реинтродуцированных аборигенных растений.
Может показаться, что это просто – организовать заповедники, которые станут домом для взаимодействующих популяций разнообразных опылителей и их хозяев из числа цветковых растений. Однако всё оказывается далеко не так. В действительности же мы нашли очень мало примеров заповедников для опылителей и цветов, организованных ради сохранения этих хрупких взаимодействий. Одно из мест, где уничтожение разнообразия тропических цветковых растений и их посредников, занятых переносом пыльцы, было остановлено, или, по крайней мере, предотвращено, находится в «Ломас Барбудал». Раскинувшийся среди живописных склонов вулканов в сухих листопадных лесах северо-западной скотоводческой области Гуанакасте в Коста-Рике, он охраняет сотни акров флористически богатых природных местообитаний. «Ломас-Барбудал» (название буквально означает «бородатые холмы» и дано за густой растительный покров несколько потрёпанного вида) – это островок охраняемых земель среди наступающего на него моря с острыми волнами циркулярных пил и мачете.
С тех пор, как прокладка Панамериканского шоссе открыла эту область, колонисты и поселенцы проложили через неё тропинки, дорожки и грунтовые дороги, позволяющие им охотиться, ловить рыбу и заготавливать древесину. Отчасти эта колонизация была случайной и незаконной; иные же программы финансировались транснациональными банками и активно спонсировались правительством Коста-Рики. Но какими бы разными ни были причины, эти некогда девственные леса и водоразделы – часть находящихся в серьёзной опасности и почти исчезнувших остатков «сухого листопадного тропического леса» – были лишены лесного покрова ради создания полей для выращивания мясного крупного рогатого скота и лошадей. Подсечно-огневое земледелие практиковалось в этих местах уже тысячи лет, но в последнее время люди вырубили, сожгли и распахали больше леса, чем когда-либо прежде. На протяжении долгого сухого сезона небеса задыхались и приобретали охристый оттенок из-за едкого дыма от множества пожаров, устроенных владельцами ранчо и фермерами. Попечитель и управляющие ресурсами «Ломас Барбудал» знают, что постоянные пожары и экономическая брешь в их бюджетных ресурсах из-за постоянной борьбы с огнём ставят под угрозу долгосрочное выживание этого маленького, но важного заповедника для опылителей.
Стив впервые посетил это место и его окрестности близ маленькой деревушки Багасез в 1972 году, когда оно было известно как «Станция Пало Верде» и являлось одной из точек на маршруте образовательных путешествий по изучению ураганов, которые устраивала Организация тропических исследований. Тысячи американских и иностранных биологов, изучающих тропическую экологию, прошли обучение по программе ОТИ, прослушав её «Основы» и другие курсы. Это консорциум членов образовательных учреждений, расположенный в Сан Хосе, Коста-Рика, и пример того, что можно сделать в тропиках для обучения и исследований. Почти все самые уважаемые биологи, и даже некоторые адвокаты и политические деятели, испытали на своей шкуре его интенсивный распорядок дня, расписанный от рассвета до заката. Но ещё раньше это место было частью обширного ранчо, занимавшегося разведением крупного рогатого скота и лошадей, собственностью «Comelco». В конце 1960-х и начале 1970-х эта местность представляла экотуристам виды не тронутых рукой человека галерейных лесов вдоль незагрязнённых рек и склоны холмов, поросшие гигантскими деревьями, образующими полог леса, фикусами-душителями и эпифитными орхидеями, бромелиями и прочей благодатью.
Сегодня на многих из тех нехоженых природных троп встречаются только разные «вакас», Биг-маки, «кабаллос» и древесный уголь. Лишь крошечные обособленные клочки и похожие на острова участки остались от того, что всего лишь два или три десятилетия назад было обширным лесистым, холмистым ландшафтом, покрытым одеялом зелени. Первые преподаватели факультета и студенты ОТИ во всех подробностях помнят, на что это было похоже – проводить занятия по опылению, раскачиваясь на лестницах или, дрожа, стоять на тонких ветках, размахивая энтомологическим сачком среди тучи пчёл. В те дни пчёлы буквально тучами летали среди просто сумасшедше красивых обильно цветущих деревьев семейства бобовых, а взмахи их крыльев создавали зловещий гул, который можно было расслышать на некотором расстоянии. Самые великолепные из этих деревьев взрывались кричаще-розовым (Tabebuia rosea) или золотым ливнем интенсивного лимонно-жёлтого (Tabebuia ochracea) цвета. Среди этого моря красочных древесных крон гудели миллионы мелких, средних и крупных туземных пчёл, особенно антофорид, в том числе чрезвычайно быстрых насекомых рода Centris. В те дни было нетрудно собирать длинные музейные серии или добывать образцы как свидетельства опыления. Сегодня же вам зачастую придётся напрячься, чтобы услышать случайного гостя-пчелу высоко наверху. «Безмолвная весна» для пчёл из Гуанакасте действительно настала – так получилось не только из-за пения лесных птиц, но и из-за почти безмолвных корон деревьев, зазывающих к себе пчёл, которые больше не прилетят и не станут сосать нектар.
Биологический заповедник «Ломас Барбудал» был детищем и дальновидным замыслом увлечённого тропического биолога – Гордона У. Фрэнки с кафедры энтомологии Калифорнийского университета в Беркли. Фрэнки десятилетиями работал в этих лесах, изучая, когда цветут растения и какие опылители привлекаются ими, чтобы пожинать их сладкую награду. Наряду с другими коллегами по работе он предположил, что Ломас Барбудал мог бы стать заповедником, охватывающим 5609 акров территории сухих лесов и прилегающих участков галерейных лесов.
Почему именно этот участок? Возможно, руководствуясь весьма эгоистичными соображениями, они хотели защитить исследовательские участки, на которых была взращена их карьера, и которые давали их душам некоторую отдушину в мире бетона, стали и стекла больших американских городов. Они уже знали, что эти леса были невероятно богаты местными видами деревьев, кустарников и трав, и что эти цветковые растения привечали почти непостижимо богатое собрание видов-опылителей – птиц, летучих мышей и насекомых. Здесь были особенно обильно представлены пчёлы, и этих биологов очаровали 20 или около того видов гигантских пчёл-антофорид – быстрокрылые и красивые представители рода Centris, в одиночку устраивающие гнёзда на земле, а иногда под оболочкой, окружающей гнёзда термитов. Большинство этих пчёл зависит от богатых энергией цветочных масел, которые дают деревья и лианы из семейства Malpighiaceae. Для пчёл этот источник масел – настоящая золотая жила. Господствующее растение этих белых вулканических склонов, которое стало пчелиной «нефтяной скважиной», известно под названием «нансе» (Byrsonima crassifolia), и из его маленьких жёлтых плодов готовится чудесно освежающий напиток. Однако в сухой сезон его крупные цветки – это то, что привлекает пчёл из трибы центридин. Каждый цветок несёт в чашечке железы, напоминающие миниатюрные пузырьки драгоценного масла. Но почти ни один из них не пропадает даром, потому что пчёлы смакивают его густым покровом волосков на своих задних ногах, чтобы перенести в своё скрытое гнездо. Эти цветочные масла наряду с пыльцой других растений в буквальном смысле превращаются в ещё большие стаи пчёл Centris, ожидающие массового цветения растений на следующий год.
Поэтому данный уникальный биологический заповедник был с самого начала предложен коста-риканскими биологами, различными американскими агентствами по охране природы и многочисленными «Друзьями Ломас Барбудал» в качестве заповедника для пчёл и маслоносных цветов, который будет гарантировать долгосрочное выживание исходного леса. Желаем этим храбрым пионерам всего самого лучшего в их усилиях по обузданию вырубки лесов и других угроз. Пусть же пчёлы Centris и дальше собирают цветочные масла для своих личинок, и мы надеемся, что гул их крыльев вновь раздастся над раскинувшимися вокруг сельскими районами Гуанакасте, когда они вернутся сюда.
Были осуществлены и другие крупномасштабные шаги по организации или преобразованию территорий, направленные на то, чтобы они превратились в места отдыха опылителей и обеспечивали их источниками корма поблизости. Например, в Аризоне Служба охраны лесов США и Служба национальных парков США применили меры по ограждению брошенных шахт так, что люди и дикие животные не могут проникать в них, но нектароядные летучие мыши могут продолжать влетать внутрь и вылетать на свои ночные смены. В настоящее время эти шахты стали важным пунктом в планах по восстановлению численности летучих мышей, потому что многие из естественных мест отдыха этих нектароядных животных были нарушены спелеологами, туристами или вандалами. Если такую охрану мест отдыха объединить с охраной или реинтродукцией нектароносных растений, эти действия наверняка пойдут на пользу летучим мышам.
В других регионах Соединённых Штатов привлекающие бабочек растения вроде ластовня регулярно высаживаются в составе озеленения обочин дорог. Но, как предостерегает нас разводчик садов для бабочек Джейята Эджилвсги, «Если полосы отчуждения на шоссе не будут достаточно широкими, всё, к чему вы придёте – это массовые убийства: автомобили будут сбивать бабочек, когда те начнут вылетать из маленьких зарослей диких цветов». Посадки на полосах отчуждения должны быть широкими, или же должны дополняться природной растительностью по другую сторону ограждения, чтобы бабочки нашли другие привлекательные ресурсы подальше от движущегося транспорта.
Продолжая мысль Стенуина Шетлера об охране природы, мы должны помнить, что единственная заросль нектароносных растений не образует «нектарного коридора». Что нам действительно нужно в Северной Америке, да и на других континентах тоже, так это группы квалифицированных экологов, садовников, наблюдателей за живой природой и специалистов по экологической реставрации, посвятивших свою работу каким-либо миграционным коридорам. Им следует определить типичный период миграции летучей мыши или бабочки-монарха и составить список цветочных ресурсов, доступных мигрантам в данной местности в течение этого периода. Они должны гарантировать защиту этих источников нектара, доступных естественным образом, и оберегать их от гербицидов и пестицидов, особенно когда вскоре должны прилететь мигранты.
И что ещё важнее, они должны объединить усилия с другими группами защитников опылителей, находящимися дальше на маршруте, чтобы выявлять какие-либо опасности или препятствия вдоль «нектарного коридора». Один образцовый образовательный проект в области охраны окружающей среды в настоящее время обеспечивает такое объединение более чем тысячи школ в одну линию, которая тянется через всю Северную Америку. Когда Элизабет Доннелли начала организовывать программу «Путешествие на север», она думала, что это стимулирует школьников «наблюдать фенологические изменения по месту их жительства, поможет им заметить, что «безмолвной весны» в их окружении уже нет». Сейчас, несколько лет спустя, Доннелли и её коллега Дженнифер Гасперини из университета Хэмлин задействуют более 25000 детей в день для отслеживания передвижений 15 мигрирующих видов. Дети не просто узнают, как передовые технологии могут помочь им контролировать численность и темп передвижения мигрантов – они также становятся защитниками этих животных. Как выразился один преподаватель, задействованный в программе: «Мои ученики внезапно увидели связь между бабочкой на заднем дворе, весенними температурами и далёкой страной Мексикой. Им удалось увидеть, как хрупка природа, и что все живые существа связаны друг с другом».
Представьте себе, как сделали в апреле 1995 года участники симпозиума Криса Дрессера по мигрирующим видам, что школьники смогли бы совершить паломничество по такому «нектарному коридору», двигаясь синхронно с мигрирующими опылителями. Представьте, как они спрашивают членов городских управлений вдоль этого коридора, почему на зарослях ластовня на разделительных полосах местных шоссе всё ещё используются гербициды, или почему деревья для отдыха в некоторых рощах не были защищены от освоения земель. Представьте себе, как американские дети работают совместно с местными ботаниками над выяснением того, какой аборигенный вид ластовня следует высаживать на каждом из отрезков этого коридора, или прибывают в Мичоакан, чтобы помочь мексиканским школьникам сажать пихты оямель или расчищать местные источники воды, важные для мест зимовок монархов. Если бы дети из США и Канады смогли увидеть праздник «Fiesta Cultural de la Mariposa Monarca» в маленькой деревушке Ангангуэо и изучить передающиеся из уст в уста многочисленные истории о монархах, остающихся в Мичоакане, это, возможно, вдохновило бы их пригласить мексиканских учащихся в гости в школы на далёком северном конце «нектарного коридора».
Культурные обязательства на том же самом уровне должны быть взяты также по отношению к немигрирующим опылителям, аборигенным растениям и продовольственным культурам, которые зависят от них. Четверть века назад зоолог Карл Джохансен предложил организовывать полевые заповедники для аборигенной растительности в качестве «хранилищ пчелиного корма» для некоторых аборигенных пчёл, важных для получения урожаев в северо-западной части Соединённых Штатов. Его предложение, однако, не было услышано, поскольку сельскохозяйственные производители по-прежнему расширяют свои поля в сторону прилегающих к ним природных районов, полагая, что они смогли бы восполнить отсутствующих опылителей просто путём найма кочевых пчеловодов, а не путём защиты мест обитания аборигенных пчёл. Сейчас, когда возникла дополнительная потребность в поддержке диких опылителей, мы надеемся, что все группы смогут научиться работать вместе, чтобы не тревожить человеческой деятельностью территории для жизни аборигенных пчёл и других насекомых вроде дневных и ночных бабочек, становящихся всё более и более редкими.
Но сейчас, когда промышленное пчеловодство в Америке вошло в настоящий штопор, мы начинаем замечать, что и остающиеся медоносные пчёлы, и аборигенные опылители часто нуждаются в диких кормах по соседству с сельскохозяйственными районами. Нам следует, наконец, научиться чему-то из добытой с таким трудом мудрости Западной Европы. На протяжении многих десятилетий европейские фермеры пытались оценивать экологические потребности аборигенных опылителей. Как признаёт немецкий защитник диких пчёл Пауль Вестрих, они долгое время сталкивались с проблемами разрозненных местообитаний. В настоящее время, говорит он,

полный комплекс местообитаний вида пчелы зачастую состоит из нескольких разрозненных местообитаний, [и] каждое из разрозненных местообитаний содержит лишь один из требуемых ресурсов. Гнездовой участок может лежать в нескольких сотнях метров от кормового участка, и их может разделять совершенно иной тип местообитаний, не используемых пчелой... Интенсивное землепользование очень часто ведёт к разрушению одного из участков разрозненных местообитаний и тем самым к потере или гнездового, или кормового участка. Вследствие этого популяция пчёл… угасает. Поэтому защита пчёл во многих случаях требует больше, чем охраны лишь одного участка.

Вестрих и его немецкие коллеги подчёркивают важность защиты утёсов, низинных пустошей, болот, листопадных лесов, подверженных оползням склонов, топей, берегов рек, дюн и дамб, сосоедствующих с сельхозугодьями, в целях охраны пчёл. Европейское Экономическое Сообщество считает, что защита природных территорий обеспечивает нечто большее, чем возможности отдыха для людей; она является основополагающим моментом в поддержании производительности сельского хозяйства.
Это послание, наконец, пустило корни на американской земле – или в том, что от неё осталось – на Статен-Айленде в Нью-Йорке. Там на свалку Фреш Киллс в течение последнего столетия было выброшено более 3 миллиардов кубических футов мусора, что создало одно из самых больших рукотворных сооружений в Северной Америке. Когда в 2005 году свалка будет закрыта*, насыпь мусора там достигнет высоты 505 футов – самый высокий мыс на атлантическом побережье США от Флориды до штата Мэн.

На протяжении последних нескольких лет Мэри Юрлина и Стивен Хэндл из Ратгерского университета были заняты контролем деятельности опылителей в эксперименте по восстановлению природной среды, который, как они надеются, приведёт к полному восстановлению растительности на Фреш Киллс. Небольшие участки местных деревьев и кустарников уже были высажены на свалке – некоторые из них на расстоянии более чем в тысячу футов от ближайших массивов местных лесов, ещё остающихся на Статен-Айленде. Когда Юрлина и Хэндл осматривали клейтонии и дёрен, высаженные на различном расстоянии от леса, они с удивлением обнаружили несколько видов пчёл, посещающих цветы – даже на самых отдалённых участках. «Эти предварительные результаты, – сообщают они, – вселяют уверенность в восстановлении популяций важных мутуалистов цветов во вновь сложившихся растительных сообществах».
Но когда они провели мониторинг посещений пчёлами садовых разновидностей тыкв на различном расстоянии от остаточных лесных местностей, посещаемость пчёлами цветков тыкв сниалась по мере удаления от природной растительности. Смысл послания очевиден: поля и сады, на которых лежит нагрузка по снабжению нас пищей, никогда не должны располагаться слишком далеко от природных территорий, или тогда пострадают их урожаи. Сохраняющиеся природные территории и животные, их населяющие, играют всё более и более важную роль в поддержании стабильности снабжения всего мира продовольствием, волокнами и напитками. Мы не можем позволить дикой природе слишком сильно отдалиться от жизней опылителей, или от наших собственных жизней. Риск слишком велик – возможно, даже больше, чем гора мусора на свалке Фреш Киллс.

СОДЕРЖАНИЕ