Тяжело мне писать эту главу. Да и тебе читать ее будет тяжело
Но делать нечего. Писатель, а значит, и читатель должны быть храбрыми. Дай руку, и пойдем.
Впрочем, зачем нам идти? Нас отнесет куда нужно наш друг — ветер прошедшего.
Я придумала себе такого друга давным-давно, еще в детстве, когда мне хотелось отправиться в Шервудский лес к Робин Гуду или промчаться по полю сражения вместе с кавалерист-девицей Дуровой.
И ветер никогда не отказывал. Он крепко держал меня на своих могучих руках, плащ его развевался, сильные крылья поднимали вихрь, годы и десятилетия со свистом пролетали мимо, и я очень быстро оказывалась там, где хотела быть.
Ты, конечно, скажешь, что никакого ветра нет и просто нужно внимательно читать исторические книги, вот и побываешь там, где захочешь.
Ну, во-первых, и я и ты говорим, в сущности, об одном и том же, а во-вторых, все-таки ты неправ. Неправ уже потому, что у тебя нет воображения. Скажи, пожалуйста, а разве, когда ты читаешь хорошую научно-фантастическую книжку — братьев Стругацких, например,— ты не чувствуешь ветра будущего?
А, то-то! Так перестань же спорить, и отправимся. Но нас ждет невеселое зрелище.
Угрюмый город. Стаи ворон над крестами церквей. Какие-то непонятные столбы с перекладинами... Не мудрено, что нам они незнакомы, ведь мы видели их только на картинках. Это виселицы.
Почему так тихо на улицах, как мало прохожих, а те, что встречаются, спешат куда-то? И мы пойдем за ними.
Площадь Старого Рынка. Вот где все жители города. Какая толпа! И сколько солдат с алебардами! Они осаживают народ, оттесняют его от помоста со столбом посередине. Столб обложен дровами. Что это? Какой-то праздник? Народное гулянье? Будут зажигать костры?
Нет, слишком взволнованны и напряженны лица, слишком много вооруженных людей. Непохоже на праздник...
На площадь въезжает телега. Вокруг нее стража. Кого охраняют так тщательно? Опасного преступника, человека огромного роста и сокрушительной силы?
Но с телеги сходит худенькая девушка, почти девочка.
— Ей всего девятнадцать лет, — говорит какая-то женщина в толпе.
— Это ей на вид девятнадцать, а на самом деле, может быть, вся тысяча. Ведь она ведьма, — отвечает толстый человек в колпаке, с большим ножом за поясом — видимо, мясник.
— Никакая она не ведьма! — вмешивается загорелый юноша.— Она смелая девушка, освободительница Орлеана. И она француженка, черт возьми... Почему мы должны смотреть, как она погибает?
— Потише, парень, — шепчет пожилой ремесленник в темном кафтане. — На виселицу захотел?
Юноша растерянно смотрит на него и исчезает в толпе. Читают приговор. Голос чтеца тонет в гуле народа. Преступницу ведут к эшафоту, привязывают к столбу. На столбе дощечка с надписью:
«Жанна, именующая себя Девой, вероотступница, ведьма, окаянная богохульница, кровопийца, прислужница сатаны, раскольница и еретичка»¹.

Яркий луч солнца внезапно прорезает облака и освещает девушку на эшафоте. Голова ее поднята, глаза устремлены вдаль.
И в ту же минуту черные клубы дыма скрывают от нас и молодое, мучительно искаженное лицо, и тонкую фигуру. Треск костра, высокий столб дыма...
А стая голубей, совсем серебряных на солнце, потревоженная дымом, срывается с колокольни соседней церкви, проносится над эшафотом и исчезает в вышине.
Шум в толпе усиливается, слышны выкрики:
— Ни за что погубили!
— В чем она виновата?
Но это уж дело современников Жанны решать, правильно или неправильно они поступили. Девушку этим не воскресишь. Казнь свершилась.
Ты хочешь знать, где мы находимся и при чьей гибели присутствовали? Мы в городе Руане. Время — XV век, 1431 год. Казнили народную героиню Франции — Жанну д’Арк.
Жанна — молодая крестьянская девушка — росла восторженной, нервной. Ее преследовали видения, она слышала голоса, которые звали ее на подвиг, на спасение родной страны.
Времена для Франции были трудные. Шла война с англичанами. Неприятель брал город за городом, овладел Парижем, угрожал Орлеану. Король Карл VI подписал договор о том, что трон его должен перейти к английскому королю Генриху V. Настоящий наследник — молодой принц Карл был лишен прав наследования. Несмотря на то что и французский и английский короли скоро умерли, война продолжалась.
Французская армия пала духом. Люди уже не надеялись на победу.
Жанна страдала от того, что родина разорена, люди терпят ужасы войны. Жалела она и беспомощного, лишенного престола дофина Карла. Девушка чувствовала в себе великую силу и верила, что сможет помочь Франции.
А после того как родную деревню Жанны разграбили и сожгли, она не могла больше медлить. Жанна отправилась в ближайший город, добилась приема у военного начальника и потребовала, чтобы ее немедленно отправили к королю. Начальник, вспомнив древнее предание о том, что в опасный час Францию спасет молодая девушка, послал к дофину курьера с просьбой выслушать Жанну.
Она увидела короля и его ближайших советников. Вдохновенно и горячо убеждала их, что сможет повести за собой войска, освободить страну от неприятеля и вернуть королю престол.
Это было похоже на чудо. Простой крестьянской девушке поверили. Жанна стала военачальником. Слава о ней разнеслась по всей стране. Солдаты шли за ней с огромным подъемом.
... И вот освобождены многие города. С Орлеана снята осада. Дофин при торжественном звоне колоколов коронован в Реймсе.
Однако знатное рыцарство вовсе не радовалось популярности «мужички». Победы заставили простых людей выше поднять головы. Народ верит Жанне, идет за ней, — кто знает, чем это может кончиться!
Жанне мешали, противоречили ей на каждом шагу, путали ее военные планы. Но она прямодушно и мужественно делала свое дело. В армию прибывали добровольцы. Крестьяне и ремесленники шли сражаться под знаменем Орлеанской Девы, как в народе звали Жанну.
Но заговор против нее тоже ширился. И вот Орлеанская Дева попала в плен. Это было не случайно. Ее соотечественники — французские рыцари — подстроили так, что Жанну смогли захватить враги.
А король? Тот, кто получил из ее рук корону и власть? Он, конечно, кинулся на выручку, потребовал освобождения спасительницы Франции? Нет, когда Жанна попала в плен, он ничего не сделал, чтобы спасти ее. Орлеанская Дева была сожжена как ведьма и еретичка...
Прочь отсюда! Летим дальше!
Где мы теперь? Какой сладкий воздух, синее небо... Прекрасный город. Да, это Рим! Совершенно верно — Рим начала XVII века.
Сюда, на площадь! Она называется Кампо ди Фьоре — поле цветов. Но никаких цветов не видно. Днем тут толпится оборванный, голодный народ. У людей нет работы, и они собираются здесь в надежде, что кому-нибудь понадобится их труд. Но сейчас раннее утро, и те, что заполнили площадь, не похожи на нищих. Они пришли сюда...
— Чтобы посмотреть на казнь? — спрашиваешь ты. Да, именно так.
Бесконечной процессией двигаются монахи с горящими факелами в руках. Ведут осужденного. Какое исхудалое, нервное лицо. Глаза горят мыслью...
Он одет в лохмотья, язык зажат в тиски, чтобы не мог крикнуть в толпу дерзкие слова. У ног его на эшафоте книги. Его книги, им написанные. Им тоже суждено сгореть.
Костер быстро разгорается. Лицо человека, охваченного огнем, перекошено от страдания. Ему протягивают крест на длинном шесте, чтобы он поцеловал распятие перед смертью. Но он презрительно отворачивается. Этот человек верен себе до последнего вздоха. Кто он? Замечательный философ, крупный ученый Джордано Бруно. В чем же его вина? В ереси, конечно. Разве не ересь, противоречащая святому писанию, утверждать, что Вселенная бесконечна, что в ней множество миров и Земля наша только один из них? А как он издевается над церковью! Он — безбожник. На костер его! Костер запылал 17 февраля 1600 года. Оставим это место. Дальше!
Еще один город — Констанца. Недавно здесь происходило собрание духовенства и рыцарей, так называемый собор.
На соборе обсуждался вопрос о ересях. Был обвинен профессор Пражского университета, противник церковников, защитник бедняков — Ян Гус.
Когда Гуса приглашали на этот собор, ему была обещана полная безопасность. Но когда его схватили и он спросил, где же королевское слово, ему ответили, что король обещал ему безопасный въезд в Констанцу, а вовсе не выезд из города.
Полгода Гус провел в тюрьме, и вот сейчас и он и его книги будут уничтожены огнем. Конечно, он виноват, он тяжко виноват перед святой церковью. Ведь Гус хотел отнять у «святых отцов» земли, захваченные у народа, хотел прогнать с чешской земли немецких угнетателей. Он говорил: «Чехи должны быть первыми в Чехии, как во Франции — французы, а в Германии — немцы». За все эти прегрешения он сгорел в 1415 году.
— Кончим это путешествие, — говоришь ты,— я не хочу больше смотреть, как погибают страшной смертью замечательные люди. Неужели их палачи так и не поняли, что сделали?
Я думаю, что они понимали это и тогда, когда выносили свои бесчеловечные приговоры. Не могли ведь судьи не видеть мужества и бескорыстия Жанны, ума и знаний Бруно, доброты и честности Гуса. Но люди эти были неудобны для властей, за ними мог пойти народ. Значит, их следовало убрать.
А потом, конечно, они были реабилитированы. Ты еще не знаешь этого слова? Реабилитировать — значит оправдать, снять вину, восстановить доброе имя. Тот самый король, который не шевельнул пальцем, чтобы помочь Жанне, первым поднял вопрос о ее реабилитации. Не думай, что его мучили угрызения совести. Просто он не хотел, чтобы люди считали, будто он получил власть и корону из рук сожженной преступницы.
Видишь, как удобно вышло: и от неугодного человека избавились, и король прослыл справедливым и милостивым. Полный порядок!
Жанна д’Арк даже была объявлена во Франции святой. А в память Гуса вся Чехословакия зажигает костры в день его смерти. В знаменитых книгохранилищах мира сдувают пыль с сочинений Бруно, избежавших костра. Посередине Кампо ди Фьоре высится памятник. На нем написано:
«Джордано Бруно — от столетия, которое он предвидел. На том месте, где был зажжен костер».
Это отклик на его собственные слова, сказанные тогда, давно:
«Смерть в одном столетии делает мыслителя бессмертным для будущих веков. Придет время, когда все будут видеть то, что теперь видно одному».
Памятники поставлены и Жанне д’Арк и Яну Гусу. Они очень красивы, эти монументы. Но когда думаешь о великих муках и страшном одиночестве этих людей перед смертью, это не утешает.
К сожалению, три живых факела, о которых я рассказала, были не единственными. Такие же страшные казни происходили чуть ли не ежедневно во многих странах мира, и длилось это долго, очень долго, с конца XIV до конца XVIII века.
Но прежде чем огонь превратился в безжалостного палача, он долгое время был судьей.
В начале средних веков, для того чтобы решить какое-нибудь сложное и запутанное дело, устраивали «суд божий».
Сначала оба спорящих рассказывали обстоятельства дела. Например, один утверждал, что отдал другому долг, а тот уверял, что ничего не получал. Свидетелей нет, некому подтвердить слова истца, то есть того, кто жалуется на обиду, и ответчика. Оба произносят установленные клятвы, а кто прав, неизвестно. Тогда после общей молитвы устраивалось испытание. Обоим спорящим полагалось опустить руку в кипящую воду и достать со дна котла камешек. Тот, у кого обожженная рука не начинала сильно болеть, объявлялся правым. Испытывали водой и иначе: связанного человека погружали в воду. Если он начинал тонуть, значит, говорил правду. Лжеца чистая вода не хотела принимать, и он выплывал. При этом суде неизвестно, что было лучше; пожалуй, проиграть дело. Ведь оказаться правым и захлебнуться насмерть мало кого могло устроить.
Решался также спорный вопрос поединком. Считалось, что победил не сильнейший, а правый и помог ему бог.
Испытывали подозреваемых и огнем. Человек должен был пройти между двумя близко друг к другу разожженными кострами. Если его одежда не загоралась, он не виновен. Иногда нужно было проходить прямо через огонь, класть руки на горящие угли, дотрагиваться до раскаленного металла. Рассказывали, что во Франции один добродетельный человек, несправедливо обвиненный, даже принес в поле кафтана горячие угли в церковь и одежда его не загорелась.
От тех времен осталась поговорка «между двух огней» — так говорят о человеке, которому с двух сторон грозит опасность или неприятности. И англичане, когда видят, что кому-то не доверяют и стараются что-то выведать у него, говорят: «Зачем ты его над огнем тащишь?»
Но хотя в «судах божьих» все зависело от случая и было основано на чистейших суевериях, огонь-судья может считаться еще очень милостивым в сравнении с огнем-убийцей, не знавшим пощады.
Сжигать на кострах живых людей начал римский император Деций. Он жег христиан. Они не хотели поклоняться живому богу — императору. У них был свой бог, и за это их наказывали. А когда христианская религия стала господствующей религией в мире, христиане сами начали сжигать тех, кто верил иначе, чем они.
В священной книге христиан «Евангелии» есть слова о том, что не верующий в Христа похож на засохшую ветвь, которую бросают в огонь. Изречение очень понравилось церковникам. Они решили, что это прямое указание бога на то, как нужно поступать с еретиками.
Впрочем, еретиками тогда называли не только тех, кто шел против законов церкви, но и противников власти королевской.
Дело в том, что и королям и церковникам становилось все труднее держать народ в послушании. Людям жилось плохо. Они голодали, а все, что зарабатывали, отдавали казне — платили бесконечные налоги. Крестьяне постоянно восставали против господ. Волновалось и городское население.
Короли беспокоились за свою власть и доходы. Но у них были войска. Они могли с оружием в руках бороться с непокорными.
Церкви тоже надо было оберегать свои богатства. Каким оружием ей воевать со всевозможными еретиками? Ждать, пока король пришлет войско в подмогу? А вдруг не пришлет?
И вот римский папа — глава католического духовенства — и его помощники решили учредить святейшую инквизицию — монашеский суд над еретиками. Повиноваться этому суду должны были беспрекословно все.
Инквизиторы Шпренгер и Кремер написали книгу — специальное руководство, — как распознавать ведьм, разоблачать их, судить, пытать, вынуждая признание, и, наконец, казнить. Книга называлась «Малеус малефикарум», то есть «Молот ведьм». Считалось, что ведьм на свете гораздо больше, чем колдунов, потому что женщина слабее мужчины. Она скорее поддается дьявольским внушениям и становится ведьмой. Поэтому свое главное внимание инквизиция обратила на ведьм.
Книга Шпренгера очень понравилась высшему церковному начальству и сделалась главной инструкцией инквизиторов. Тысячи женщин почти во всех странах мира отправляли на костры.
— Почти во всех? — спрашиваешь ты. — Значит, не во всех все-таки?
Да, там, где жили, по мнению христиан, «дикари» — язычники, идолопоклонники, инквизиции не было. История этих религий тоже знала много жестокостей, но до массового сжигания людей дело не доходило.
Так и жили люди с детских лет до глубокой старости, сознавая, что в любую минуту их могут обвинить в колдовстве, бросить в тюрьму, истерзать пыткой и сжечь на костре. И жили так поколение за поколением.
В мире не было покоя — войны, разорения, поборы. В семье не лучше. Старики боятся каждого смелого слова: услышит сосед, донесет — и погибла семья. Молодые часто впадают в отчаяние и говорят, что хоть их с детства учили почитать бога и короля, но ни от того, ни от другого помощи не дождешься.
Ты скажешь, что эти люди были поумней других? Но беда в том, что очень еще узок был в то время кругозор неученого человека. Сказать себе, что надеяться надо не на господа бога и его величество короля, а только на себя самого, у них не хватало смелости, знания, самостоятельности. Их мысль работала иначе: если не бог поможет, то кто же? Ответ напрашивался сам собою — дьявол. Ведь миром правят оба — бог и сатана. Конечно, бог мог бы легко справиться с темной силой, но он нарочно позволяет сатане совращать людей с праведного пути. Священники говорят, что тот, кто не поддастся козням дьявола, получит после смерти награду: не будет гореть в адском огне, а отправится в тенистые райские сады. Душа его спасется.
Но многие люди, отчаявшись, переставали заботиться о спасении души. После смерти будь что будет, а при жизни невозможно без конца поститься, молиться и каяться. Никаких сил не хватит, если хоть иногда не повеселиться, не отвлечься от вечного страха и нужды.
Сначала эти бедняки, должно быть, просто собирались тайком где-нибудь в лесу, приносили с собой еду, вино, угощались, веселились и забывали па несколько часов тяжелую действительность. Постепенно же, поверив тому, что своим весельем они «тешат дьявола», стали действительно его славить, служить ему «черную мессу», то есть дьявольскую обедню, в которой высмеивалось церковное богослужение.
Многие уверовали во власть сатаны, увлеклись «учением дьявола». Оно в самом деле выгодно отличалось от церковного. Церковь велит поститься — дьявол позволяет есть и пить вволю. Церковь призывает бить себя в грудь и каяться в грехах — дьявол говорит, что надо радоваться и веселиться. Церковь считает, что у человека нет своей воли, он обязан терпеть несчастья и подчиняться начальству, — дьявол учит, что человек свободен делать то, что хочет. Церковь велит следить за соседями, друзьями и родными и на всех доносить, а на дьявольских сборищах все дружат, делятся тем, что приносят с собой, ни о каких доносах нет и речи.
Вера в дьявола действительно сильно распространилась. Появилось много «чернокнижников», людей, понимающих толк в волшебстве, изучивших «черные книги». В них совершенно серьезно рассказывалось, как вызывать духов и самого дьявола, колдовать, насылать порчу на ненавистных людей и, наоборот, привлекать к себе тех, кто нравится.
Все это было протестом против установленных порядков. Странный протест, ты считаешь? Конечно, странный. Теперь мы с трудом его понимаем. Бороться с засильем религии по существу тоже религией, на предрассудки отвечать предрассудками, на легенды — легендами, отказываться от чудес библейских ради сатанинских. Отвергать один обман и впадать в другой. Да, именно так. Совсем не верить в сверхъестественную силу человек еще не мог.
Конечно, ни сборища сатанистов, ни отход некоторых людей от церкви не могли остаться тайной. В конце концов на всех доносили, все попадали в тюрьмы, а оттуда на костры. Но ни в чем не повинных людей погибло в это страшное время гораздо больше, чем убежденных сатанистов.
Приезжал в какой-нибудь город отец инквизитор и произносил проповедь. Он звал людей каяться в грехах и заодно сообщать, кого они подозревают в колдовстве. И его немедленно заваливали доносами, точно в людей в самом деле вселился какой-то бес клеветы. Одни оговаривали знакомых и соседей из страха, другие — чтобы заслужить доверие начальства, третьи — мстя за какие-то старые обиды. Были, конечно, и простаки, которые полагали, что поступают правильно, действуют на пользу государству и церкви.
За подлость одних и глупость других третьи платились жизнью.
У людей развилась огромная подозрительность. Что бы ни случилось, во всем винили сатану и его пособниц — ведьм.
— Но какой-то повод, чтобы обвинить человека в колдовстве, должен был быть, — говоришь ты.
Да, конечно. Вот послушай.
Представь себе, что ты живешь в деревне и утром вышел прогуляться. Сначала ты встретил девушку, у которой на щеках и шее темные родинки, потом женщину, которая срывала на лугу травы, затем старуху— она собирала конский помет для удобрения огорода. Немного погодя ты увидел старика, и он сказал, что сегодня ревматизм дает себя знать — колено сильно болит, и, вероятно, пойдет дождь. Затем черная собака пробежала мимо тебя, а через несколько шагов ты повстречал свою одноклассницу Таню. А когда шел домой, то заметил на скамейке возле одного дома человека с очень смуглым лицом.
— Ну, представил, — нетерпеливо говоришь ты. — Только какое отношение все это имеет к ведьмам и доносам на них?
Самое прямое. Если бы ты жил в средние века и рассказал отцу-инквизитору, кого видел и что слышал в это утро, все эти люди могли быть арестованы и сожжены, как слуги сатаны.
Ты удивляешься и не веришь? Суди сам.
Всякие родинки, бородавки, пятна на теле считались знаками сатаны. Таких «отмеченных дьяволом» людей часто хватали и старались долгими пытками вынудить у них признание, когда сатана их отметил и как он это делал.
Женщина рвала травы? Несомненно, чтобы варить какое-то зелье. Всякое травознайство и знахарство — от дьявола. В тюрьму ее!
Старуха подбирала конский навоз, конечно, с целью навредить хозяину лошади. Как она хотела колдовать над этим навозом, неизвестно, но она все расскажет, когда палач «погладит» ее плеткой.
Старик предсказывал дождь? Да он колдун, и очень опасный!
В венгерской хронике рассказывается, как один отец гулял с дочерью — девочкой лет двенадцати. Он пожаловался, что засуха губит посевы, а дождя давно нет. Девочка ответила, что дождь, наверно, будет, она попробует вызвать его, как ее научила мама. В этот день действительно пошел дождь, и перепуганный крестьянин немедленно донес на жену и дочь. Их арестовали, долго пытали, и они обе умерли в страшных мучениях, оговорив кучу народа.
Легко можно себе представить, что мать научила девочку какой-нибудь безобидной песенке вроде нашей «Дождик, дождик, пуще!».
Ну, а черная собака? Неужели ты не понимаешь, что твоя одноклассница Таня — оборотень и это она прикидывалась собакой? Ведь собака очень быстро убежала и почти тут же появилась Таня.
Особенно сильно верили в оборотней во Франции. В толстых книгах перечислялись животные, в которых превращаются слуги сатаны, и излагались различные истории о превращениях. Тринадцатилетний пастух Жан Гренье был заподозрен в том, что он оборотень. Когда мальчика арестовали, он не то от страха, не то от глупости признался, будто бы умеет превращаться в волка. Он сказал, что много времени проводил в волчьем облике, рыскал по окрестностям своей деревни и нападал на прохожих. Неизвестно, почему на этот раз инквизиция не отправила его на костер, а приговорила к пожизненному заключению в монастыре.
А из рассказов про оборотней возникли различные страшные сказки, например такая.
На одного охотника напала волчица, но ему удалось отрубить ей лапу. Она убежала на трех ногах, а охотник, придя в ближайший замок, попросил разрешения там переночевать. Разговаривая с хозяином, он хотел показать ему волчью лапу, но, к своему ужасу, вынул из сумки человеческую руку с дорогим кольцом на пальце. Изумленный хозяин узнал перстень своей жены и послал за ней, но слуги сообщили ему, что хозяйка больна и прийти не может. Тогда он сам отправился к жене и увидел ее без руки, с перевязанным плечом.
Чем кончилась сказка, я не помню, вероятно, разоблачением ведьмы. А на самом деле, хоть волчьи лапы и не превращались в человеческие руки, но достаточно было охотнику увидеть убегающую волчицу, а вскоре после этого встретить жену владельца замка, чтобы решить: эта женщина опасная ведьма и должна отправляться в огонь.
Ну, а смуглый незнакомец? Ему прямая дорога на костер. В одном из сохранившихся доносов человек так и писал, что сосед его, вероятно, знается с дьяволом: «...очень уж у него подходящий для этого цвет лица».
У людей было совершенно отравлено воображение. Все шпионили друг за другом. Наблюдали даже за тем, кто сколько спит. Если встает человек рано — значит, вовсе не ложился, принимал у себя ночью нечистую силу. А коли спит поздно — видно, отсыпается после полета на шабаш — сборище сатанинских слуг.
Считалось, что сатана дает ведьмам особую мазь. Как только ведьма натрется этой мазью, она становится способной летать по воздуху и через печную трубу верхом на метле мчится на какую-нибудь высокую гору, где происходит шабаш. Там поклоняются сатане, пляшут, похваляются, какое зло кто причинил людям, потом пируют, причем едят жаб, крыс, червей и тому подобные «аппетитные» кушанья. Хлеба и соли на столах нет.
В полеты на шабаш, в поедание жаб и крыс свято верили. Такой вид приняли в воображении людей тайные сборища отчаявшихся и недовольных.
Когда инквизиция только начала свою страшную деятельность, считалось, что для осуждения преступника нужно доказать его вину и получить от него добровольное признание в совершённых грехах. Добровольным считалось признание, полученное без всякого насилия. Но работу святых отцов инквизиторов очень затрудняло то, что невинные люди вовсе не хотели признаваться в том, чего никогда не совершали. Они упорно отрицали свою вину, твердили, что никогда в жизни никакого дьявола не видели и дел с ним не имели.
Такие следствия очень затягивались и могли длиться годами. Тогда папа и высшее духовенство решили облегчить инквизиторам суд и расправу над их жертвами. Было постановлено, что вину обвиняемого совсем не надо доказывать, довольно и одного подозрения, чтобы вынести приговор. А чтобы вынудить «добровольное» признание, было разрешено применять пытки.
Что же ждало арестованных: ту же девушку с темной родинкой на щеке или добродушную женщину, собиравшую травы?
Тюрьма — темная, сырая, мрачная и такая холодная, что многие узники отмораживали руки и ноги, а если каким-нибудь чудом выходили на свет, то уже до смертного часа мучились от жестоких болей в суставах. Связка гнилой соломы вместо постели, скудная и скверная еда, издевательства тюремщиков и допросы, которых ждали с ужасом и с ужасом вспоминали.
Низко нависли каменные своды. В большом подвальном зале холодно, гулко отдаются шаги по каменным истертым плитам пола. Чадят факелы в стенных кольцах. За столом высокое судилище. Часто лица судей закрыты глухими капюшонами с прорезями для глаз. Это безликое сборище само по себе пугает женщин. Но вот начинается допрос. Как ни доказывает узница, что никогда не встречала дьявола, ей не верят. Она плачет, молит, клянется всем дорогим в жизни — ее слов точно не слышат.
— Перестань упорствовать. Расскажи, что говорил тебе сатана?
— Но, святые отцы, я никогда...
— Упрямством ты только вредишь себе.
Кивок палачу — и тот, ухмыляясь, подносит «ведьме» свои страшные орудия: тиски, клещи, пилы, плети... Это пока только «устрашение» — может быть, после него ведьма станет сговорчивее. Но она отшатывается в глубоком ужасе от палача и снова уверяет, что ни в чем не виновата. Терпение инквизиторов иссякло.
Палач грубо тащит «ведьму» к своим инструментам.
Был «жом» — тиски, в которых зажимался большой палец ноги, пока не дробились кости. Был «испанский сапог» — в нем зажималась вся нога. Была «железная дева» — полая статуя, внутри утыканная гвоздями. В нее помещали человека и поворотом винта заставляли статую сжиматься. Вытаскивали узника уже без сознания.

Мучения и издевательства кончались костром.

Было «ожерелье» — железный ошейник с гвоздями. Острия гвоздей обращены внутрь. Человека ставили босыми ногами в жаровню с горящими угольями, и когда он от боли начинал вертеть головой, то натыкался на острия гвоздей.
Этих страшных мук многие не выдерживали и наговаривали на себя и на других всевозможные преступления. А иные после первых же пыток становились полусумасшедшими, и им начинало казаться, что они в самом деле преступницы.
Но порою встречались отцам инквизиторам мужественные и сильные духом женщины, они, несмотря на жесточайшие пытки, упорно отрицали свою вину и умирали от мучений. Тогда инквизиторы говорили, что дьявол помог им уйти от новых мук.
Спасения не было. Если ведьма держалась на допросе спокойно — значит, сатана поддерживал ее, если она плакала и кричала — он же рассчитывал, что ей удастся разжалобить судей. Признавалась она — грешна, не признавалась — упорствует и скрывает правду.
Как писал один монах, ведьм не успевали сжигать. По его мнению, новые появлялись из пепла уже сожженных.
Все эти мучения и издевательства кончались костром. Особенно торжественно происходило сожжение в Испании. Там все праздники и торжественные дни отмечались большим аутодафе — актом веры. Преступников, одетых в специальные одежды кающихся — грубые желтые рубахи с измалеванными на них чертями, вели на площадь. На головы осужденных были надеты высокие остроконечные колпаки, в руках они держали свечи.
Сожжение происходило при множестве народа и при всех городских и церковных властях. На столичных аутодафе присутствовал и королевский дом. На особом помосте, устланном коврами, восседали король с королевой, окруженные свитой — прекрасными дамами в бархате, парче и кружевах, изящными кавалерами. И вся эта раздушенная, нарядная, веселая толпа переговаривалась, смеялась, ахала и ужасалась вблизи от жертв инквизиции — изможденных, еле стоящих на ногах. Лица этих людей помертвели от страха, они видели перед собой приготовленные для них костры и знали, что церковь сейчас отречется от них и передаст их в руки светской власти. Это означало смертную казнь, и, хоть она давно была предрешена, такая инсценировка проделывалась из чистого лицемерия. Церковь, дескать, милосердна и не может кого бы то ни было присуждать к смерти. Но и защищать еретиков она не может, а потому передает их светскому начальству, а сама умывает руки. Однако в дележе имущества казненных церковь вовсе не гнушалась принимать участие. Все добро этих несчастных людей делилось между королевской властью и отцами инквизиторами. Тут они не слишком заботились о чистоте рук. Было и другое правило: церковь не может проливать кровь, поэтому казнит огнем.
Скоро ты прочитаешь, если еще не читал, замечательную книгу Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке», познакомишься с веселым храбрым Уленшпигелем и Фландрией, его страной.
Шарль де Костер пишет:
«Он видел головы, надетые на шесты. Он видел, как девушек живыми зашивали в мешки и бросали в реку, мужчин раздевали донага, распинали на колесе и избивали железными палками...
С болью и ужасом брел Уленшпигель по этой несчастной земле...» Уленшпигель приходит в родной город и узнает, что отец его, добрый Клаас, в тюрьме. А на другой день Клааса сжигают.
Соседи, жалея Уленшпигеля и его мать, заперли их в доме, чтобы они не могли пойти на площадь и видеть муки Клааса, но они видели через окно дым от его костра, слышали его жалобные предсмертные крики...
После казни Уленшпигель собрал с костра пепел сгоревшего сердца Клааса. Мать сшила из черного и красного шелка мешочек, всыпала в него пепел и повесила Уленшпигелю на шею.
«— Этот пепел — сердце твоего отца. Красный цвет — кровь его, черный — печаль наша. Клянись вечно носить его на груди».
И Уленшпигель никогда не снимал заветный мешочек. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», — говорил он и мстил испанцам, завоевавшим его родину. Он стал служить революции, сделался разведчиком и связным у повстанцев. Немало ненавистных угнетателей погибло от его руки.
Ты, наверно, хочешь спросить, существовали ли в нашей стране такие жестокие казни. Инквизиции в России не было. Но немало жестокости знает и наша старина. В старых книгах мы встречаем упоминания о том, что в XIII веке в Новгороде были казнены четыре волхва — волшебника. Их сожгли на дворе у великого князя Ярослава. Обвиняли их в отравлении новгородских жителей. Но, видимо, вина их не была установлена, потому что честный летописец, не желая брать греха на душу, не утверждает, что они были виноваты, а отделывается уклончивыми словами: «А бог весть», то есть «бог знает».
От XIV столетия дошло до нас «Сказание летом вкратце», где говорится, что «хлеб бысть дорог; сего ради сожгоша четыре жены злых». «Злыми женами» называли женщин, подозреваемых в колдовстве.
Сохранилась и песня про человека, которому показалось, что родная сестра хочет его отравить.

Он клал дрова середи двора,
Как сжег ее тело белое
Что до самого до пепелу,
Он развеял прах по чисту полю.

На костер отправляли порою знахарей, гадалок, прорицателей, но эта огненная казнь никогда не становилась всеобщим бедствием. На Руси не пылали костры, как в других государствах, но случалось, что предполагаемую ведьму избивали, а то и убивали.
В конце прошлого века в Москве возле одной часовни толпой стояли люди и молились. Вероятно, был какой-то праздник. Одна женщина, Наталья Новикова, разговорилась с незнакомым мальчиком и дала ему яблоко. Мальчик этот страдал какими-то припадками, и тут едва успел откусить кусочек яблока, как ему сделалось плохо. Люди начали кричать, что Новикова колдунья, что она «испортила» мальчика. Женщину стали избивать. Она отчаянно кричала, но вырваться не могла. Кто-то из прохожих вступился за нее. Ему тоже сильно попало, но все же он отбил Новикову у разъяренной толпы.
Случай этот был описан в газетах. Тогдашний фельетонист писал:
«И над сценой этой средневековой расправы ярко сиял электрический фонарь. Повезли изувеченную Новикову в больницу мимо великолепного Политехнического музея, в аудиториях которого еженедельно возвещается почтеннейшей публике то о новом способе управления воздухоплаванием, то о последних чудесах Эдисоновой электротехники. И когда привезли Новикову в больницу, то, вероятно, по телефону, этому чудесному изобретению конца XIX века, дали знать обер-полицеймейстеру, что вот-де в приемном покое лежит женщина, избитая в конце XIX века по всем правилам века XVI».
Фельетонисту, с восторгом и уважением говорящему о телефоне и электрическом фонаре, конечно, не могло прийти в голову, что в середине следующего, XX века, когда техника сильно обгонит достижения
его времени, фашисты в своих лагерях смерти будут сжигать тысячи людей. Правда, там пылали не костры, а специальные печи, но все равно люди шли в огонь, шли старики, юноши, женщины с маленькими детьми, молодые девушки...
А сейчас разве не гибнут в огне мирные жители Вьетнама?
Да и не только огнем истребляет человек человека. Есть и другие способы: холод и голод, пытки, непосильная работа. Все эти средства прекращения жизни применяются и сейчас во всевозможных застенках и лагерях.
— Но этого не должно быть! — говоришь ты. — Разве человечество ничему не научилось? Разве костры инквизиции погасли для того, чтобы пламя снова запылало в печах Майданека и Освенцима?
Ты прав: этого не должно быть никогда и нигде!
Но кто же не даст загореться новым кострам или печам? Кто положит конец мучительству человека человеком?
Кто? Конечно, ты.
Нет-нет, я вовсе не шучу! Именно ты. Ты и твои друзья — Коля, Валя, Зина, Олег... Может быть, их зовут иначе, но это дела не меняет. Твои друзья, твои сверстники, твое поколение.
Ваши деды свергали царя, устанавливали в стране народную власть, строили. Отцы ваши тоже строили и воевали с фашистами.
А вы? Что будете делать вы?
Как говорит поэт Леонид Мартынов:

Кто следующий?
Ты следующий!
Во многом еще не сведущий,
Но ясную цель преследующий,
Моим оружьем орудующий.
Откликнись,
Товарищ
Будущий!

Да, милый товарищ, ты и твои сверстники должны добиться полного уничтожения всяких мучительств и страшных казней на земле. Пусть стучит в ваши сердца пепел всех сожженных Клаасов. Помните о них всегда.
Кто-нибудь может упрекнуть меня, сказать, что я не желаю тебе добра. Вместо того чтобы хотеть для тебя покоя, уюта, душевного мира,
я хочу, чтобы ты всегда помнил грустную повесть о напрасно погибших людях, которым все равно уже ничем нельзя помочь.
Им — нельзя, а другим Клаасам, тем, что живут сейчас, — можно. Откуда ты знаешь, не построят ли для сожжения людей невиданные еще печи, оснащенные великолепной техникой. Будь же начеку!
А если говорить о желании добра, то я тебя попросту уважаю и не думаю, чтобы ты мог радоваться тишине и уюту и чувствовать покой душевный, зная, что где-то опять расправляются с ни в чем не повинными людьми. Нет, я верю, что против этого ты будешь бороться! Правда?

ОГЛАВЛЕНИЕ