Есть старинная русская песня «Лучинушка»:

Лучина, лучинушка
Ты березовая...
Ах, тоска-кручинушка
Неотвязная.
Что же ты, лучинушка,
Невесело горишь?
Невесело горишь,
Не вспыхиваешь...
Али ты, лучинушка,
В печи не была?
Али зла свекровушка
Водой облила?..

Мало кто теперь помнит эту народную протяжную песню. Да и слово «лучина» все реже произносят. Жителю большого города не приходится топить печи, значит, и о лучине он никогда не думает.
А когда-то лучиной не только разжигали печи. Ею освещали дом.
Песня о лучинушке грустная. Слушаешь ее и видишь закопченную избу с лавками по стенам и большой печью. Неровный чадный огонь лучины. Молодайка прядет при этом неверном свете и мурлычет про себя незатейливую песню. Плохо горит сегодня лучина... Или правда забыли просушить, или свекровь, чтобы досадить нелюбимой невестке, плеснула на щепки водой?.. Все может быть. А сказать ничего нельзя. Нелегко жить в чужой семье, подчиняться сварливой старухе. Надо молчать. Только в песне можно высказать свою «тоску-кручинушку».
Нам с тобой видеть лучину, как говорится, «в действии», конечно, не приходилось. Но если ты когда-нибудь попадешь в село Михайловское, недалеко от Пскова, туда, где жил ссыльный Пушкин, то там, в домике няни, увидишь поставец для лучины.
Это черный чугунный стержень на трех ножках. Наверху у него тоже чугунная поперечина с отверстиями, куда вставлялись горящие лучины.
Такой крестьянский «торшер» освещал зимними вечерами нянину светелку. Дворовые девушки пряли или вышивали, а няня, Арина Родионовна, рассказывала им сказки, пока не прибегал мальчишка-казачок:
— Бабушку Арину барин спрашивают.
Тогда няня, кряхтя, надевала шубейку и шла через заваленный снегом дворик в небольшой деревянный, низкий «барский» дом.
Там в передней тускло горит свеча. А в кабинете, где работает Александр Сергеевич, на столе медный шандал с тремя свечами. В углах комнаты — сумрак, но страницы рукописи и курчавая голова поэта озарены сиянием...
Часто Пушкин проводит вечера в соседнем имении Тригорском. Там в гостиной собирается молодежь, звучит музыка, поют, танцуют. Бронзовые канделябры, по шесть свечей в каждом, ярко освещают комнату.
Владелица Тригорского Осипова живет так же, как большинство помещиков средней руки. Когда в таком доме устраивается бал, в зале зажигают люстры с хрустальными подвесками. Свечи на люстрах расположены рядами. От фитилька к фитильку тянется навощенная нитка. Достаточно зажечь одну свечу — пламя по нитке перебежит к остальным, и загорятся все. Живой огонь множества свечей играет в хрустале подвесок, дробится в зеркалах, сияет на блестящих плитках паркета.
Для того чтобы тушить свечи, были особые колпачки, чтобы снимать нагар — щипцы. Специальные слуги, большей частью крепостные мальчики, были «приставлены к свечам».
Дом большой, бесконечна анфилада комнат. Все они освещены, когда приезжают гости. Здесь свеча чадит, там покосилась и роняет белые восковые слезы, а в диванной свечи догорают, надо вставлять новые. За вечер много их сгорит, едва управляется со своим хлопотливым делом казачок.
Свечи — серьезная статья расхода в хозяйстве того времени.
Правда, часто их делают домашним способом из своего воска — покупать не приходится.
«Залы были украшены двумястами белых восковых свечей, что составляло по тем временам неслыханную роскошь», — пишет Александр Дюма в своем романе «Три мушкетера».
Но не думай, что от горящей головни, которой древний человек освещал себе путь ночью, люди сразу перешли к свечам. Человек постепенно учился делать свое жилище светлым, так же как не сразу сумел сделать его теплым.
Вот лучина — это древний светильник. В пещерах, где жили наши далекие предки, ученые-археологи находят не только пепел давно отпылавших костров, кости животных, съеденных тысячелетия тому назад, и черепки посуды, разбитой в незапамятные времена. В стенах пещер ученые открывают сильно закопченные углубления. В них когда-то горели лучины, а позднее светильники-плошки, налитые жиром, в котором плавал фитиль.
Приручив огонь, человек очень скоро понял, что «красный зверь» не только греет, но и позволяет видеть, когда кругом темно. И вовсе не нужно зажигать большой костер, чтобы в пещере стало светлее. Довольно горящей щепки, особенно если это щепка смолистого дерева.
Все время огонь заставлял человека делать открытия. Оказалось, что древесная смола дает сильное пламя. А потом люди заметили, что, когда на костре жарится мясо и жир каплями стекает на угли, огонь вспыхивает ярче. Наверно, женщины стали собирать жир, потом догадались пропитывать им волокна растений или высушенную сердцевину деревьев. Тот, кто первый намотал на палку и зажег прядь таких пропитанных жиром или смолой волокон, получил первый факел. Сильно трещал этот грубый светильник, за ним тянулся хвост дымной копоти, но светил он хорошо.

Кажется, нет ни одной книги о древних временах или о средневековье, в которой не происходили бы какие-нибудь важные события при свете факелов. И вовсе не потому, что один автор подражает другому. Действительно, факелом люди пользовались очень долго. Пропитанная смолой, жиром или воском пакля, намотанная на конец палки, чадя и коптя, светила знатному римлянину, когда он возвращался домой поздно вечером, окруженный толпой слуг, несущих факелы. При свете факелов сходились мушкетеры на ночной поединок. Факелами освещали свой страшный путь опричники Ивана Грозного. Порою молодые заговорщики, собравшись в каких-нибудь развалинах, давали клятву у дымного факела, что бесстрашно будут бороться с угнетателями родины. А когда знатные люди покидали дом, где были в гостях, заботливый хозяин высылал слуг с факелами, чтобы посветить друзьям, пока они усаживаются в свои экипажи. В старинных европейских городах можно и теперь видеть на воротах гасильники для факелов.
Первый светильник с фитилем был создан, когда люди убедились, что скрученный из растительного волокна жгут, если его опустить в жир, дает довольно яркое и ровное пламя... Сначала жир наливали в раковины, потом в какие-нибудь глиняные плошки, затем в небольшие металлические сосуды. Позднее жгут стали делать из пакли или скрученных ниток.
Такие светильники тоже существовали очень долго. Их во множестве находили в закопченных нишах пещер при раскопках. Почти во всех музеях мира можно увидеть эти маленькие древние лампы, иногда очень красивые, низенькие, овальные, с носиком, как у кувшина. Носик делался для того, чтобы лучше держался фитиль. Греки и римляне чудесно расписывали свои глиняные светильники, а бронзовые покрывали искусной чеканкой. Горело в этих лампах уже растительное масло, а не животный жир.
А если сделать длинный фитиль и обмакивать его в воск, всякий раз давая воску застыть? Получится прямой восковой стержень с фитилем в середине. И гореть он сможет довольно долго.
Вот мы с тобой дошли и до свечи. Считается, что придумали ее финикийцы — был такой древний народ. Потом люди научились делать сальные свечи, здесь в дело шел говяжий или бараний жир — он хорошо застывает. Такие свечи сильно трещали и брызгали жиром. В России крепостные крестьяне делали для помещиков, а иногда и для себя восковые и сальные свечи — «маканцы». Название произошло от слова «макать».
Когда свечи стали делать на фабриках, их начали просто отливать в специальных формах, а не обмакивать фитили по многу раз в воск или сало. Так появились литые свечи. Да и сало с воском были заменены стеарином. Это белое, хорошо застывающее вещество добывали из масла кокосовых орехов.
Кокосовая пальма растет только в жарких странах, привоз оттуда кокосового масла стоил недешево, и поэтому стеариновые свечи были дороги. А когда на помощь человеку пришла химия, стеарин начали делать из химически очищенных жиров и мешать его с парафином, полученным из нефти, угольных и торфяных смол. Такие свечи гораздо прочнее, тверже, дольше горят и меньше оплывают. Ну, а кокосовое масло, вкусное и питательное, стали употреблять в пищу. Так нередко бывало, что люди, еще хорошо не изучив какое-нибудь вещество, поначалу пользовались им нерасчетливо, не догадываясь, что оно может приносить пользу иначе. Ведь то же самое было с нефтью.
Во всяких общественных местах — театрах, собраниях — горели свечи и масляные плошки. Их требовалось множество, чтобы осветить большой зал. Полного освещения добиться было можно, а вот с духотой справиться не удавалось. От чада и копоти воздух быстро становился спертым.
Улицы городов долго тонули во мраке, поневоле приходилось горожанам ходить с факелами или своими фонарями. Но постепенно большие города стали освещать. У нас в России свет на улицах Санкт-Петербурга, столицы империи, появился при Петре I. В тусклых уличных фонарях горело конопляное масло. Позже к этому маслу стали примешивать скипидар, чтобы фонарщики — большей частью старые, отставные солдаты — не отливали масла себе «на кашицу». Особым указом царь Петр повелел каждому домовладельцу выставлять у ворот дома зажженный фонарь.
Однажды — это было в царствование императрицы Екатерины II — жители Петербурга увидели светящийся шар.
От него шло такое сияние, что на Английской набережной было светло как днем. Люди толпами кинулись к реке, многие крестились и вздыхали:
— Не иначе, как божье знамение! С нами крестная сила!
Оказалось, что светит фонарь, вывешенный в окне квартиры известного механика Ивана Петровича Кулибина. Жил он на четвертом этаже дома Академии наук.
Люди дивились. О фонаре Кулибина пошло много толков. Царице Екатерине эта новинка тоже понравилась, и изобретателя щедро наградили.
Фонарь действительно по тому времени был совсем необычайный. Кулибин, как писали «Санкт-Петербургские ведомости», «изобрел искусство делать, некоторою особою согнутою линиею, составленное из многих частей зеркало, которое, когда перед ним поставится одна только свеча, производит удивительное действие, умножая свет в пятьсот раз противу обыкновенного свечного света».
Понимаешь ли ты, что сделал Кулибин? Ведь это был настоящий прожектор, вещь тогда совершенно неизвестная. «Особая согнутая линия», то есть полукруг, был его задней стенкой. Составленная из мелких кусков зеркального стекла, эта стенка отражала свет единственной свечи столько раз, сколько было в ней зеркальных кусочков.
Кулибин собрал из нескольких таких фонарей светильник в виде звезды и осветил им набережную. Сам же уехал с друзьями в Красное село. Оттуда с высокой колокольни он наблюдал свою звезду и убедился, что свет ее виден за двадцать пять верст.
Фонари Кулибина вошли в моду.
Поэт Державин писал о них. Жители столицы наперебой заказывали механику фонари: их удобно было ставить на кареты — дорога освещалась далеко впереди.
Но Кулибина не радовали ни слава, ни деньги. Ему хотелось, чтобы фонари его служили не только богатым людям. Он мечтал, что они будут освещать улицы города, темную гавань, будут стоять на кораблях...
Этого он не добился. Впрочем, одному кораблю кулибинский фонарь действительно помог.
Это был корабль известного путешественника Григория Ивановича Шелехова, про которого Державин писал:

Колумб Российский между льдами
Спешит и презирает рок.

Отправляясь за пушным зверем к берегам Северной Америки, Шелехов захватил с собой кулибинский фонарь.
Население острова Кыктак встретило русских очень враждебно. У Шелехова никаких недружелюбных намерений не было, но индейцы знали, что от белых людей добра ждать нечего, и отнеслись к пришельцам недоверчиво.
Шелехов узнал, что жители Кыктака поклоняются солнцу, и заявил им, что он водит дружбу с их божеством и скоро это докажет. Он собрал индейцев на берегу темной ночью и начал молиться солнцу, призывая его появиться и тем самым доказать индейцам, что они должны смириться и жить с русскими дружно. В разгар заклинаний Шелехова на корабле, как у него было условлено с помощником, зажгли кулибинский фонарь. Потрясенные индейцы, дрожа, упали на колени и обещали не обижать русских. А Шелехов объяснил им, что солнце послало ему своего внука, чтобы оберегать его во время путешествия.
В Петербурге же по-прежнему горели масляные лампы и фонари. Масло для них годилось всевозможное. В Америке их заправляли даже китовым жиром. Но горели они тускло, хотя их без конца старались улучшить. Долгое время были в ходу лампы французских изобретателей Кенкета и Карселя. Они так и назывались по именам своих создателей. Кенкеты — лампы, в которых резервуар для масла находится на одном уровне с горелкой, чтобы фитиль лучше пропитывался. А Карсель, часовщик по профессии, пристроил к горелке часовой механизм, чтобы было видно, сколько масла сгорает в час. У этих ламп уже были стекла, они защищали пламя от дуновения ветра и создавали тягу, как печная труба.
Но вот люди научились добывать светильный газ. В начале прошлого века англичанин Винзор сконструировал аппараты, чтобы извлекать газ из каменного угля. Придумал он и газовые горелки.
Ты думаешь, все обрадовались, забросили масляные лампы и перешли на газовое освещение? Ничуть не бывало.
Без новых открытий, без упорной работы ученых и изобретателей человечество не шло бы вперед, топталось бы, как говорится, на месте. Это, по-видимому, понимают все. Но очень часто новому приходится с боем пробивать себе дорогу. Ведь жить по старинке спокойней. Многим не нравится, когда в их жизнь входит что-то небывалое; надо переучиваться, расставаться с привычным, делать усилия, чтобы это новое понять. Стоит ли?
И в твоей жизни тебе не раз придется встретиться с необычайно написанной книгой, с изобретением, которое на первый взгляд кажется странным, с человеком, чьи вкусы не совпадают с твоими. Ты в таких случаях вспомни старое изречение: «Если ты чего-нибудь не понимаешь, не торопись обвинять это «что-нибудь».
Кто же мешал Винзору продвинуть его изобретение?
Ну, прежде всего те, кому оно было невыгодно. Свечные фабриканты, конечно. Они прекрасно понимали, что, если свечи будут вытеснены газом, придет разорение.
Но и многие общественные деятели подняли свой голос против газового освещения. Даже такой просвещенный человек, как сэр Вальтер Скотт, писал своему другу: «Некий безумец решил осветить Лондон. И чем бы вы думали? Можете себе представить — дымом».
Однако Винзор не сдавался. Он решительно и упорно работал, спорил, делал опыты — и своего добился. В 1814 году большой мост через реку Темзу был освещен газовыми фонарями. Толпы народа собрались посмотреть на это чудо.
Вскоре газовые фонари появились во многих городах Англии, а затем и в других странах. Даже английская королева пожелала осветить газом свой дворец. Правда, очень скоро она испугалась. А вдруг случится взрыв, пожар? Лучше убрать от греха подальше все газовые рожки и вернуться к масляным лампам.
Газ из дворца был изгнан. Никто не сумел убедить королеву, что, если обращаться с газом осторожно, никаких взрывов не будет.
Видно, когда люди боятся нового, то и королевы ведут себя так же, как полуграмотные древние старухи.
Знаток советского Севера писатель Шергин интересно рассказывает о старой поморке Наталье Петровне, привыкшей сидеть по вечерам с лучиной. Керосиновые лампы она презирает. Несет охапку сена с сеновала, а сама горящую лучину в зубах держит — руки-то заняты.
— Петровна, дом спалишь! — кричат ей.
— Сами не спалите со своими лампами! — сердится Петровна. — То ли дело соснова лучинушка! — продолжает она. — Сядешь около — светло и рукам тепло. И хитрости никакой нету. Нащепал хоть воз и живи без заботы. Лес везде есть... А керосин — вонища от него, карману изъян, на стекла расход, пожары, лампу от ребят храни... Люблю свет, который сама сделала.
Конечно, то, что описывает Шергин, происходило давно, наверно, в начале нашего века. Но и позднее, когда на Севере уже появилось электричество, попадались в глуши такие приверженцы старины. Другая шергинская старуха, Глафира Васильевна, сидела под электрической лампой, а на столе у нее горела керосиновая. Объясняла она свое чудачество так:
— Не сравню настоящего огня с вашими пустяками. То ли дело керосинова лампа — тепло, удобно, куда сдумал, туда с ней и гуляй. А этот фальшивый пузырь чуть что, и умер... — говорила она. — На той неделе по всему проспекту погасло... А уж Лампиада Керосиновна не выдаст... сначала аккуратненький огонек, потом разгорится, а тут выскочит свет — так и дрогнешь... Люблю огонь, который сама зажгла.
Но мы забежали вперед — заговорили о керосиновых лампах. Покончим сперва с газом.
Пламя газовых горелок было слабым и дрожащим, пока австрийский ученый Ауэр не создал горелку новой конструкции. Он сделал ее из куска ткани, пропитанной раствором солей церия и тория — редких металлов. Ткань, конечно, сгорала в пламени, а соли под действием огня спекались и сохраняли форму колпачка. Этот колпачок накаливался и давал яркий белый свет. При такой горелке сила света становилась в два раза больше.
Но газ не всюду можно было провести, не так много еще его добывали. Газовые рожки горели в театрах, в гостиницах, на вокзалах, в больших магазинах и в домах состоятельных людей. А большинство, особенно те, кто не жил в больших городах, пользовались по-прежнему свечами и масляными лампами.
Керосиновая лампа — вот что одержало настоящую победу над мраком. Когда научились добывать из нефти керосин, он быстро вошел в обиход. Всюду загорелись новые лампы, начиная от маленькой, семилинейной, до большой висячей «молнии».
Некоторые предметы так прочно связаны с определенным временем, что только одно их название вызывает в воображении совершенно четкую картину.
Слово «камин» напомнило нам мирный диккенсовский вечер, «факел» — какую-то средневековую сцену с плащами и кинжалами, «свечи», «лучина» увлекли нас в начало прошлого столетия к Пушкину и его няне. А лампа-«молния»? Право, кажется, нет ни одной биографии, ни одной книги воспоминаний, где бы не говорилось о ней. Наши ученые, писатели, артисты, родившиеся в конце прошлого или в начале нынешнего века, добрым словом поминают семейную лампу, эту домашнюю фею.
Обычно она горела в столовой, подвешенная на цепочках, прикрытая белым фарфоровым абажуром, как причудливой шляпой. Ее можно было опустить вниз и поднять вверх. Она ярко освещала стол. Здесь по вечерам собиралась семья. Отец занимался своими чертежами, рецептами, тетрадями — смотря по тому, кем он был: инженером, врачом или учителем. Мать шила или штопала детские чулки — обычная вечерняя работа хозяйки скромного дома. Младшие дети смотрели картинки в какой-нибудь большой книге, а старшие читали. Иногда сына или дочь просили почитать вслух. И в зимние вечера в семье прочитывались книги Пушкина, Гоголя, Тургенева, Диккенса, Жюля Верна. В других комнатах темно: керосин экономят и нельзя оставлять лампы без присмотра — могут накоптить. Да и зачем всем разбредаться по своим углам, когда вместе так уютно? Если мать попросит принести что-нибудь из спальни, ребята идут туда с опаской. Хорошо известна комната, знаешь, где что лежит, а все же после яркого света пугливо косишься на темный угол. Жутковато...
Сейчас ты не стал бы бояться. Ведь тебе стоит только щелкнуть выключателем — и комнату зальет ровный спокойный свет электрической лампы. Без копоти, без запаха... Каким освобождением, какой радостью он стал для людей!
Владимир Ильич Ленин сразу после Великой Октябрьской революции начал заботиться об электрификации страны. Недаром народ ласково назвал электрические лампы, загоревшиеся в селах и деревнях, «лампочками Ильича».

ОГЛАВЛЕНИЕ