ПИЛЬТДАУНСКАЯ ХИМЕРА

При расследовании преступления
невозможное обычно отвергается,
но оно часто и есть истина.

Артур Конан-Дойль

Когда Артур Конан-Дойль посетил в 1912 г. Пильтдаун и дотошно расспрашивал Даусона, стараясь по возможности реальнее представить обстоятельства, в которых придется действовать героям «Затерянного мира», ему и в голову не могло прийти, что он находится на месте, где через несколько десятилетий мог бы во всем блеске проявить свой редкий талант его Шерлок Холмс. Во всяком случае. 5 августа 1953 г. доктор Ф. Д. С. Вейнер, сотрудник Оксфордского университета, и видный антрополог из Кембриджа Ле Грос Кларк, направляясь по приглашению профессора Кеннета Окли в Британский музей, не могли представить себе, как могло все получиться и кого объявлять мошенником, если подтвердятся худшие из подозрений. Окли ожидал гостей в комнате, где хранились особо ценные экспонаты крупнейшего в мире собрания научных сокровищ. Мягко защелкали замки сложной конструкции, неслышно распахнулась дверца сейфа. Окли, не говоря ни слова, извлек из него челюсть эоанртопа и передал ее Ле Грос Кларку. Затем он достал оттуда же знаменитый клык и протянул его Вейнеру, который в обмен дал ему коренной зуб шимпанзе. Все по-прежнему молча и подчеркнуто сосредоточенно стали рассматривать кости.
Этой странной на первый взгляд немой сцене предшествовали некоторые события, начало которых восходит к 1949 г. Именно тогда Окли впервые пришла в голову идея использовать флюориновый метод определения древности ископаемых костей, разработанный еще в 1892 г. французским минералогом Корнотом для сравнения возраста костных фрагментов, найденных в одном слое. Суть метода заключалась в том, что с течением времени флюорин, содержащийся повсюду в почве и воде, переходит в зубы и кости, погребенные в земле. Чем более велик процент флюорина в ископаемых, тем более древним возрастом следует их датировать. Разумеется, насыщенность флюорина в почве в разных районах Земли неодинакова, однако если сопоставлять кости, найденные в территориально сравнительно ограниченной области, а тем более в одном местонахождении, то по разнице процентного содержания флюорина можно установить ориентировочную древность находок относительно друг друга и, конечно, современности. Окли первым понял и оценил особое значение флюоринового метода для проверки разного рода спорных или сомнительных находок и не замедлил воспользоваться им. В частности, химическому анализу были подвергнуты останки человека из Галли Хилле, обнаруженные Е. Т. Ньютоном, и кости ископаемых животных, найденные недалеко от него в отложениях той же террасы реки Темзы. И вот неожиданный результат: в то время как останки человека имели сотые доли процента флюорина, что свидетельствовало о сравнительно недавнем времени их захоронения, обломки костей животных успели «впитать» в себя за десятки тысячелетий в сотни раз большее количество флюорина! Но ведь человек из Галли Хилла со времени его открытия описывался некоторыми антропологами, в частности сэром Артуром Кизсом, как одно из веских подтверждений идеи о глубокой древности Homo sapiens — «человека разумного». Нельзя ли в таком случае провести еще одну проверку на содержание флюорина в костях самой интригующей из находок «сапиентного предка» Европы — «человека зари» Чарлза Даусона? Кстати, такой анализ, возможно, помог бы наконец получить ответ на главный вопрос, по которому антропологи и палеонтологи никак не могли прийти к соглашению: к одной или к разным эпохам относятся обломки черепной крышки и нижняя челюсть? В случае положительного ответа позиция сэра Артура Смита Вудворда и Даусона получила бы основательное подкрепление, а при отрицательном торжествовали бы те, кого называли «дуалистами» и кто всегда уверял, что в Пильтдауне найдены останки не одного существа, а двух: человека и антропоидной обезьяны, которые жили в периоды, отделенные друг от друга сотнями тысячелетий.

Сравнительная реконструкция черепов «пильтдаунского человека» (справа), человека современного облика (в центре) и яванского питекантропа (слева).

Проверка костей из Баркхам Манер на флюорин представлялась тем более желательной, поскольку открытия последних трех десятилетий отнюдь не способствовали прояснению «головоломки Пильтдауна». Напротив, если даже Кизс в предисловии к книге Вудворда «Самый древний англичанин», опубликованной посмертно в 1948 г., написал о том, что «пильтдаунская загадка еще далека от окончательного решения», то можно представить, насколько серьезными оказались «затруднения» и сколь значительны были «сомнения» даже у самых последовательных и благожелательных сторонников загадочного эоантропа из Суссекса. Оснований для «беспокойства» оставалось более, чем достаточно. Многочисленные открытия костей обезьянообразных предков, ставших известными антропологам после 1912 г., отнюдь не нарушили уникальности эоантропа. Это «недостающее звено», от которого, по мнению Вудворда, непосредственно происходил Homo sapiens, располагалось особняком, не имея себе подходящих аналогий в многочисленной теперь компании претендентов на почетное звание. Если раньше с «человеком зари» соперничали лишь скомпрометированный в дискуссиях питекантроп, геологический возраст которого оставался неопределенным, да единственная в своем роде гейдельбергская челюсть мауэрантропа, то теперь для подкрепления своих позиций «скептики», отвергавшие «особое значение» эоантропа, обращались к целой коллекции черепов обезьянолюдей, открытых в Чжоукоудяне и на Яве, а также к останкам обезьянооб-разных обитателей трансваальских пещер, найденных Дартом и Брумом в Южной Африке. В том, что питекантроп и близкий «родственник» его и современник синантроп представляют собой древнейшую из известных стадий эволюции примитивных людей, сомнений не оставалось. Ведь недаром в пещерных логовах китайского обезьяночеловека обнаружены груды обработанных камней и мощные пласты золы на местах, где полыхали первые зажженные предком костры.
Изучение черепов «недостающего звена», открытых на территории Восточной и Юго-Восточной Азии, а также в Африке, как, впрочем, и анализ особенностей строения черепных костей неандертальцев Европы, привело подавляющее большинство антропологов к выводу о том, что эволюционная перестройка костной структуры головы предка человека проходила иначе, чем у эоантропа Даусона. Действительно, поскольку увеличение объема мозга проходило, судя по всему, чрезвычайно медленно, то черепная крышка долгое время сохраняла черты строения крышки антропоидных обезьян — огромные надглазничные валики, убегающий назад лоб. Высота ее была незначительной, а ширина, напротив, большой. В то же время изменения в лицевом скелете происходили значительно быстрее. Во всяком случае, человеческие особенности строения челюсти и зубов отмечаются уже на стадии питекантропа. В этом отношении они резко отличаются от челюстей антропоидных обезьян, а следовательно, и пильтдаунского человека. Итак, налицо явное противоречие: в то время как эоантроп имел лицо человека (черепная крышка и носовые косточки, как у Homo sapiens) и обезьянью нижнюю челюсть, «недостающее звено», выявленное в результате последних открытий, обладало обратной комбинацией: у него было обезьянье лицо и, по существу, необезьянья челюсть! Концепция Вудворда о двух несовмещающихся эволюционных линиях с разными предками — тупиковой для питекантропа, синантропа, неандертальца и прогрессивной, давшей в итоге Homo sapiens, вызывала теперь большие сомнения.
Не могло не обратить на себя внимание и то обстоятельство, что в Пильтдауне с 1916 г., несмотря на все усилия Вудворда, никак не удавалось найти что-либо расширяющее и дополняющее коллекции Баркхам Манер. Раскопки, которые после смерти Даусона провел здесь Вудворд вместе со своим помощником Торнолсом, оказались безрезультатными. Им не удалось найти ни одного обломка костей ископаемых животных, не говоря уже о фрагментах черепа или челюсти «человека зари». В последующие годы Вудворд неоднократно посещал Пильтдаун, безуспешно осматривая ямы для добывания гравия. Иногда он нанимал рабочего и проводил раскопки на собственные средства, но, увы, каждый раз его постигало полное разочарование. Впрочем, в 1931 г. во время одной из таких экскурсий ему удалось найти зуб домашней овцы...
Вудворд тем не менее продолжал боготворить Пильтдаун. Он был поистине фанатично предан своему детищу эоантропу — с некоторых пор с ним ни о чем более невозможно стало беседовать. Вудворд при этом увлекался, глаза его вспыхивали огнем, он оживленно жестикулировал и говорил, говорил, не останавливаясь. Человек с «чувством открытой игры», гордый, самолюбивый и честолюбивый, он навсегда порвал с Британским музеем, когда при очередном повышении сотрудников в должностях его осмелились «обойти вниманием». Вудворд немедленно подал в отставку и никогда более с тех пор его нога не переступала порога бывшего места службы. Он переселился из Лондона в местечко Хэйвардс Хис, недалеко от Пильтдауна, где построил небольшой домик. Отсюда было рукой подать до фермы Баркхам Манер и полей Шеффилд Парка. Вудворд «присматривал» за местами счастливых открытий и время от времени посещал их, упорно подстерегая удачу.
22 июня 1938 г., когда исполнилось 25 лет открытию в Пильтдауне, по его инициативе и на его средства около гравиевой ямы Баркхам Манер был установлен памятный камень, призванный увековечить славу Чарлза Даусона, безвременно ушедшего из жизни. В торжественной, но немноголюдной церемонии открытия памятника по личному приглашению Вудворда принял участие сэр Артур Кизс. От их былого соперничества не осталось и следа. Их давно объединила к, даже можно сказать, сдружила необходимость защиты «прав» эоантропа от постоянных нападок скептиков и критиков. Кизс произ нес у камня речь, напечатанную на следующий день лондонской «Times». Он сравнил результаты поисков Даусона в Пильтдауне с находками Буше де Перта в долине реки Соммы, где удалось обнаружить и понять назначение грубо оббитых рубилообразных орудий «допотопного человека», и открытием первого неандертальского черепа. Следует ли удивляться, что эоантроп вызвал к жизни величайшую из проблем? Кизс одновременно, к неудовольствию Вудворда, не скрыл сложностей, с которыми в свете новых открытий сталкивались антропологи, объясняя появление в родословной человека странного существа из Баркхам Манер. В такой ситуации оставалось лишь призывать к дальнейшему изучению обломков черепа эоантропа, да надеяться на очередную счастливую удачу в Суссексе или в каком-нибудь другом месте Европы.
Пока же почти ни одна из книг, посвященных происхождению человека, не выходила без раздела об эоантропе. О нем сочувственно писали такие видные специалисты, как Марселен Буль и Эрнст Хутон. На международных симпозиумах и конгрессах редко обходилось без того, чтобы не «скрестили шпаги» сторонники и противники «человека зари» Чарлза Даусона.
...Кеннета Окли, возродившего к жизни полузабытый флюориновый метод датировки костей, соблазняла перспектива одним махом разрубить гордиев узел. Он не без труда добился разрешения высверлить дрелью минимально возможное количество костной ткани из бесценных образцов Пильтдауна — челюсти, обломков черепа, а также из костей ископаемых животных, залегавших, как известно, в том же горизонте гравия Баркхам Манер. Когда тесты были завершены и Окли вычислил результаты, его поджидал «величайший сюрприз»: в то время как зуб слона содержал 2% флюорина, что подтверждало «глубочайшую, около миллиона лет, древность» кости, челюсть и череп имели соответственно 0,2 ± 0,1% и 0,2 ± 0,1%, что не позволяло предполагать их возраст более древним, чем в 50 тысяч лет! И те, кто отстаивал совместимость черепа и челюсти (монисты), и те, кто утверждал, что они принадлежат двум разным индивидам, человеку и обезьяне (дуалисты), никак не ожидали такого поворота событий. Пильтдаун породил новую проблему, которая, по словам В. Л. Страуса, оказалась «даже более ужасной, чем предшествующие ей». В самом деле, если череп эоантропа столь поздний, то считать его предком, а тем более «недостающим звеном», разумеется, невозможно, но в таком случае встает законный вопрос: кого же считать предком «человека зари», каким образом этот примитивный человек с обезьяньей челюстью дожил до столь позднего времени? И, наконец, кто его потомки? Сложилась парадоксальная ситуация: свержение эоантропа с почетного пьедестала «недостающего звена» лишало его как предков, так и потомков! Монистам оставалось теперь лишь невразумительно говорить нечто о загадочной «пережиточности в условиях предельной изоляции», о «крайней специализации», о «побочной линии эволюции, которая завела в тупик». Вот она, коварная ирония судьбы: тупик, куда с такой настойчивостью десятилетиями загоняли питекантропа, оказался единственным местом, спасающим престиж эоантропа. Не в менее тяжелом положении оказались и дуалисты. Во-первых, флюориновый анализ Окли, кажется, разрушал их довод о несовместимости черепа и нижней челюсти вследствие разного времени их попадания в гравий. Во-вторых, если продолжать настаивать на своем, то как объяснить использование эоантропом столь примитивных орудий и даже эолитов в такое позднее время? В-третьих, пришлось бы признать совершенно недопустимое: судя по челюсти, в Англии в ледниковое время, всего 50 тысяч лет назад, жил шимпанзе — обитатель тропических лесов! Значит, разгадку пильтдаунской находки следует искать не там, где ее вот уже почти 40 лет ищут «монисты» и «дуалисты».
Предварительное сообщение Окли о результатах флюоринового анализа костей из Пильтдауна вызвало жаркую дискуссию. Никогда еще в спорах антропологов не приходилось сталкиваться с таким хаосом противоречивых мнений: наиболее нетерпеливые требовали немедленно выбросить эоантропа из эволюционного ряда предков человека как существо в «высшей степени сомнительное по происхождению»; оправившиеся от шока «монисты» говорили, что челюсть эоантропа совсем не обезьянья, «если правильно реконструировать ее»; «дуалисты», как это ни парадоксально, пользовались наибольшей симпатией коллег, продолжавших «верить в пильтдаунского человека». Часть антропологов предпочитала сохранять нейтралитет. Они ожидали появления «новых фактов и свидетельств».
Их действительно попытались добыть: в следующем же, 1950 г. на террасе в Баркхам Манер около знаменитой ямы заложили большой раскоп. Тонны земли и гравия были пропущены сквозь специальные сита, однако энтузиасты не смогли похвастать ни одной находкой. Пришлось ограничиться лишь уточнением разреза слоя, выставленного за стеклом в одном из залов Британского музея, а раскоп в Пильтдауне объявить «национальным монументом» страны. Подобного рода манипуляции, естественно, не могли устранить подозрений, которые стали зарождаться в головах людей. Даже оппозиция в палате общин английского парламента не замедлила нанести удар своим противникам, и премьер-министр должен был экспромтом отвечать на коварный вопрос: «Не скажет ли сэр Клемент Эттли, за что получают жалование антропологи Британского музея?» Если бы судьба правительства ее королевского величества зависела от обоснованности, а не остроумия ответа, то кабинету лейбористов пришлось бы, пожалуй, немедленно подать в отставку!
Страсти в последующие три года накалились настолько, что пришлось наложить форменное табу на обсуждение вопросов, связанных с эоантропом. К такому, во всяком случае, негласному соглашению пришли участники состоявшегося в конце июня 1953 г. в Лондоне конгресса палеонтологов, на котором всеобщее внимание привлекли проблемы ископаемого человека — питекантропа, неандертальца и австралопитека, Чтобы сказать что-то новое и «полезное» о «человеке зари», следовало осмотреть оригиналы находок из Пильтдауна, а демонстрация их, по мнению организаторов конгресса, сразу же «спровоцировала бы дискуссию», поскольку в многолюдном собрании палеонтологов и антропологов конечно же нашлись бы и те, кто с рвением стал бы доказывать «гармоничное сочетание» челюсти и черепа, и те, кто с не меньшей убежденностью бросился бы утверждать обратное. Поэтому все сочли за благо не вспоминать об эоантропе.
Однажды вечером, за ужином в конце работы конгресса, Кеннет Окли «совершенно конфиденциально» сообщил антропологу из Чикаго С. Л. Вэшборну и Вейнеру странную новость: оказывается, Британский музей до сих пор остается в неведении, где точно в Шеффилд Парке располагается место открытия останков второго черепа эоантропа. Этой находке, как известно, придавали особое значение, поскольку она разрушала представление об уникальности черепа из Баркхам Манер. Естественно, что там следовало в первую очередь начать контрольные раскопки, но провести их так и не удалось по простой до нелепости причине: никто не знал, где находилась та куча камней, в которой Даусон обнаружил несколько костей! Даусон, человек, по словам Тейяра де Шардена, скрупулезный, а согласно отзывам Кизса, отличавшийся подчеркнутой аккуратностью, не удосужился оставить точного указания места находки, имеющей принципиальное значение. Необъяснимо было также равнодушие к этому вопросу «педантичного, в высшей степени тщательного, усердного и наблюдательного» Вудварда. Если даже допустить, что по деликатности своей он не хотел тревожить больного Даусона, непонятно все же, почему ни тот, ни другой не нашли способа обойти это препятствие.
Пильтдаунская история представлялась теперь настолько запутанной, что разгадать ее противоречия мог, пожалуй, лишь Шерлок Холмс. Его роль рискнул взять на себя Вейнер. Ни одно из объяснений существа дела, предлагавшихся ранее, не казалось ему убедительным. Он отверг и свое предположение о пильтдаунском человеке как аномалии, для понимания которой следует подождать дальнейших находок. Несерьезной выглядела и мысль, что на Земле сохранился всего один эоантроп. Вскоре Вейнер пришел к заключению, что главная головоломка связана с челюстью: затруднения вызваны отсутствием определяющих частей ее подбородка и суставных отделов восходящей ветви, где особенно ярко прослеживаются различия челюсти обезьяны и человека. Если бы удалось определить, кому она принадлежала, тогда, возможно, стало бы ясно, почему у клыка такие необычные черты строения. Поскольку, по существу, все детали рельефа челюсти из Пильтдауна, за исключением плоского износа зубов, указывали на ее антропоидный
характер, у Вейнера возникло подозрение, что «кто-то ошибочно бросил челюсть в яму». Но как в таком случае объяснить открытие в Шеффилд Парке еще одной такой же комбинации из обезьяньего коренного с плоским износом жевательной поверхности и обломков черепа Homo sapiens? А что, если коренной принадлежал не обезьяне, а фрагменты черепной крышки представляют собой, несмотря на сходство с черепом эоантропа, останки «обычного рядового человеческого скелета»? Однако челюсть, по всеобщему убеждению, ископаемая, и как бы ни решался вопрос, какая разновидность древнего антропоида представлена ею, «ошибочным» появление челюсти в Баркхам Манер может быть только в том случае, если она не ископаемая, а современная! Но почему жевательная поверхность коренных челюсти современного антропоида имеет такой странный плоский износ и столь необычно изношен клык? Ничего подобного никогда не наблюдали в челюстях антропоидов. Следовательно, если кость действительно современная, то «тайна Пильтдауна» решается так: челюсть с искусственно подточенными коренными зубами и специально обработанный клык были подброшены в яму, где добывался гравий!
Чудовищное подозрение! Но как бы оно ни казалось невероятным, Вейнер, выдвинув такую гипотезу, стал искать пути ее проверки. Прежде всего предстояло выяснить, насколько точен флюориновый метод и каково содержание флюорина в костях, которые недавно оказались в земле. Окли ответил, что его методика допускает ошибку в ± 0,2%, но поскольку в челюсти флюорина всего 0,1% или, может быть, меньше, а в недавно погребенных костях флюорина, согласно контрольным опытам, содержится столько же, то нет оснований сомневаться в молодом возрасте этих фрагментов. Вейнер, удовлетворенный ответом, предпринял следующий шаг: вместе с Ле Грос Кларком осмотрел муляжи челюсти и клыка зоантропа, которые хранились на факультете анатомии Оксфордского университета. Слепки, изготовленные в свое время Барлоу, оказались достаточно точными, чтобы, не обращаясь пока к подлинным останкам, отметить некоторые настораживающие особенности. Вейнер и Ле Грос Кларк были удивлены подозрительно точной плоскостностью жевательной поверхности второго коренного челюсти и от-
сутствием следов заполированности на участках, где коренные соприкасались друг с другом. Вейнер подобрал коренной зуб шимпанзе, сходный по размеру с коренным эоантропа, и «ради эксперимента» сточил его жевательную поверхность. Сходство даже при отсутствии полировки оказалось на удивление полным. Изучение опубликованных фотографий коренных эоантропа подтвердило сенсационное предположение об искусственном характере износа их жевательных поверхностей. Но разве Ундервуд, делавший в свое время рентгеноскопию пильтдаунской челюсти, не писал о естественном характере износа их жевательной поверхности? Если же он ошибался в этом, то, может быть, он не прав и в том, что корни коренных, судя по рентгенограмме, человеческие по характеру, а не антропоидные, как утверждал вначале Кизс?
Затем Вейнер внимательно перечитал статьи Окли, в которых описывался ход анализа образцов костной ткани, извлеченной из пильтдаунской челюсти. Его надежда найти в тексте нечто разъясняющее «пильтдаунскую тайну» блестяще оправдалась. Окли в одном месте бегло упомянул о том, что при сверлении зуба темно-коричневый поверхностный слой сменился в глубине белой тканью. Такая особенность характерна для «свежего», а не ископаемого зуба, и значит, челюсть содержит органические остатки — нитроген, определять содержимое которого в костях умели уже в начале второй половины прошлого века. Во всяком случае, когда в 1863 г. рабочие подбросили Буше де Перту в один из раскопов в Аббевиле современную человеческую челюсть, то английские геологи Баск и Приствич разоблачили подделку, установив высокое содержание нитрогена в ставшей было знаменитой челюсти. Были ли, однако, проведены химические анализы на нитроген челюсти из Пильтдауна? Вейнер обратился к публикациям Даусона и Вудворда, и снова сюрприз: челюсть по иронии судьбы анализу на нитроген не подвергалась, поскольку джентльмены нашли возможным ограничиться установлением отсутствия нитрогена в обломках черепной крышки, считая, очевидно, само собой разумеющимся, что уж в челюсти-то нитрогена тем более не должно быть, поскольку по внешнему виду (цвет, сохранность) она выглядит как ископаемая!
Но не странное ли это обстоятельство, если вспомнить, что проблемы временного сопоставления черепной крышки и нижней челюсти Пильтдауна вызывали особенно яростные споры?
Для Вейнера стала очевидной необходимость проведения физических, химических, радиологических и биологических тестов на образцах, найденных в Пильтдауне. Он обратился к руководству Британского музея с просьбой разрешить провести новые исследования. Глава отдела геологии В. Н. Эдэрвардс, на которого аргументы Вейнера произвели сильное впечатление, позволил, учитывая важность предприятия, высверлить из челюсти и черепа такое количество костной ткани, которое в другое время вряд ли кто осмелился затребовать. Окли подготовился пустить в ход самое совершенное оборудование, чтобы с максимальной точностью провести дублированную несколько раз серию тестов на содержание в образцах железа, нитрогена, коллагена, органического карбона, органической воды и кристаллической структуры костной ткани.
Начало работы над образцами сразу же привело к интересным наблюдениям: в то время как сверло легко и мягко погрузилось в челюсть, в глубь обломка черепной крышки оно проникло после некоторых усилий. Это означало, что челюсть имела структуру более свежей кости. Далее последовали химические анализы. Окли усовершенствовал флюориновый анализ, и вот результат: обломки черепа содержали 0,1% флюорина, а челюсть — 0,03%. Образцы из Шеффилд Парка дали соответственно 0,1 и 0,01% флюорина. Свежая кость контрольного опыта имела 0,03 ± 0,1 % флюорина. Таким образом, челюсть из Пильтдауна была, наконец, «оторвана» от черепной крышки эоантропа. Кук и Хэйзер провели анализ на содержание нитрогена, и результат оказался тот же: в то время как обломки черепа содержали 0,6 — 1,4% нитрогена, зубы и челюсть — 3,9 — 5,1%. Коренной зуб современного шимпанзе имел 3,2% нитрогена. Осмотр образцов с помощью электронного микроскопа, проведенный профессором Рэндоллом, подтвердил химический тест: в срезах челюсти и зубов были отчетливо видны «пояски» обильного коллагена, но ничего подобного не отмечалось для обломков черепа. Что касается органического карбона, то, согласно анализам Окли, в челюсти его содержалось 14,5%, а в обломках черепа 5,3%. Свежая кость имеет 14% органического карбона. Эти цифры вряд ли требуют комментариев. Современность челюсти не вызывала больше никаких сомнений.
Но как объяснить внешний вид челюсти, которая выглядела как ископаемая? Ее темно-коричневый цвет, исчезавший, правда, ниже поверхности, отличался от слегка желтоватой окраски челюстей современных антропоидов. К тому же поверхность пильтдаунской челюсти покрывали мелкие трещины, а края излома были сглажены. Чтобы разобраться во всем этом, химики Британского музея М. X. Хэй и А. А. Мосс провели анализы на процентное содержание железа как в челюсти, так и в обломках черепной коробки. Результаты оказались поистине удручающими: как то, так и другое было в большинстве случаев окрашено краской, содержащей соли железа (бихромат поташ). Правда, из публикаций известно, что Даусон покрывал бихроматом фрагменты черепа, найденные до начала раскопок летом 1912 г. Как позже объяснил Вудворд, Даусон сделал это, наивно полагая, что бихромат закрепит кость и предохранит ее от разрушения. Но почему в таком случае оказались окрашенными челюсть, которую Даусон извлек из гравия в присутствии Вудворда и Тейяра де Шардена, а также один из обломков черепа, найденный в Шеффилд Парке в 1915 г.? Ведь Даусон отказался затем от такого метода закрепления костей! Что же касается трещинок на поверхности челюсти, то они оказались результатом специальной обработки для придания кости фоссилизованного (ископаемого) вида: ее слегка декальцинировали с помощью просушивания, а затем, вероятно, погрузили в слабый раствор кислоты, которая сгладила участки разломов и создала впечатление окатанности обломка челюсти. Знаменитый клык, найденный Тейяром де Шарденом и тут же переданный Вудворду, тоже был окрашен темно-коричневой краской типа «коричневый вандейк» с какой-то битуминозной металлической примесью. Краска покрывала клык тонким слоем, под которым залегала белая костная ткань современного антропоидного зуба. Окрашивать клык бихромат поташом было, очевидно, опасно, ибо искусственность цвета стала бы сразу очевидной. Вот почему использовался вандейк коричневый. Рентгеноскопия, проведенная с использованием новой аппаратуры, позволила установить некоторые новые обстоятельства. Выяснилось, в частности, что в челюсти содержится кальций фосфат, а в черепе он отсутствует. То же самое обнаружено и относительно сульфата.
Когда 5 августа 1953 г. Вейнер и Ле Грос Кларк прибыли в Британский музей для осмотра подлинных останков черепа эоантропа, то ни у них, ни у Окли, который извлек из сейфа фрагменты черепной крышки, челюсть и коренной зуб, не было ни малейших сомнений в том, что антропологов мира 40 лет дурачили искусной подделкой. Участников контрольного осмотра в данном случае интересовал чисто академический вопрос: можно ли, не применяя специальных тестов, заподозрить неладное при изучении внешнего облика обломков черепа, и прежде всего наиболее загадочной из находок — челюсти? Не намеренно ли закрывали глаза на нечто настораживающее те, кто представлял миру новое открытие «недостающего звена»? Если да, то не этим ли следует объяснить совершенно очевидное нежелание допускать специалистов к осмотру находок Даусона, удовлетворяя их любопытство муляжами Барлоу, сотрудника Вудворда?
Вейнер, Ле Грос Кларк и Окли после осмотра клыка, коренного зуба из Шеффилд Парка и коренных челюсти пришли к единодушному мнению, что все зубы имели достаточно отчетливые следы искусственной обработки, не обратить внимание на которые, пожалуй, невозможно: на клыке без труда можно было заметить царапины, появившиеся при искусственной пришлифовке, призванной имитировать естественный износ. Такие же царапины видны на жевательной поверхности коренного из Шеффилд Парка. Значительно тщательнее и осторожнее проведена шлифовка на коренных челюсти. Но, во-первых, ее искусственный характер, судя по виду, не подлежал ни малейшему сомнению, а во-вторых, «предательские царапины» все же просматривались на вершинках отдельных выступов. Муляжи зубов, сделанные Барлоу, отражали также следующую характерную особенность: окраины пришлифованных участков были не мягко-округлыми, как обычно наблюдается при естественном износе, а приостренными, что особенно четко прослеживалось на краю жевательной поверхности. Края выступов ее около углублений тоже имели приостренность, однако их «придонные» части не были изношены в той мере, в какой это должно было случиться, учитывая интенсивность «стачивания» выступающих участков жевательной поверхности. Вообще, странно было видеть, что у столь молодого индивида, которому принадлежала челюсть, износ оказался таким, какой наблюдается у пожилой особи. Кроме того, еще одна деталь — жевательная поверхность первого коренного, который, как известно, прорезывается раньше и, следовательно, должен быть изношен сильнее, и второго коренного, появляющегося позже первого, оказалась сточенной почти одинаково. Таким образом, необычный для антропоидов плоский износ зубов, один из главных аргументов в комплексе доказательств совместимости черепной крышки эоантропа и челюсти, при достаточно внимательном анализе оказался фикцией. Почему же Вудворд, Кизс, Эллиот Смит и другие не обратили внимание на режущие глаз несоответствия?
Вейнер и Ле Грос Кларк отметили, далее, еще одну особенность жевательной поверхности зубов, которая должна была насторожить антропологов: мягкий дентин, в нормальных условиях непременно перекрытый твердой эмалью, оказался в результате искусственной пришлифовки «обнаженным» и сточенным вместе с нею. Поверхность дентина, обычно вогнутая, на зубах эоантропа была плоская, а канал нерва, не защищенный эмалью, открылся. С какой же интенсивностью должна была пережевываться пища, чтобы довести зубы до такого плачевного состояния? Не от дикой ли зубной боли «скончался» в таком случае эоантроп? Антропологи просмотрели также, что значительно более сточенными были не окраинные бугорки коронки, как у нормально изношенных зубов человека, а те, которые расположены ближе к центру жевательной поверхности.
Проведенная несколько позже рентгеноскопия дала новые, дополнительные подтверждения искусственной обработки зубов, которые, впрочем, следовало в свое время отметить изучавшему рентгеноснимки Ундервуду. Поскольку внутренние полости зубов выглядели большими и открытыми, челюсть принадлежала подростковой особи, а коренные прорезались совсем недавно. Почему же никто не задумался над несоответствием юного возраста «недостающего звена» из Суссекса со степенью износа его зубов, согласно которой его следовало считать стариком? В рентгеновских лучах не было видно отложений «вторичного дентина», перекрывающего полость зуба, а при таком сильном износе он обязательно появился бы. Ундервуд, правда, кое-где усмотрел его, но это наблюдение следует оставить на совести исследователя. Он принял за нее тонкую прослойку материала, закрывающую полость зуба на участках, где она близко выходила на поверхность. На самом же деле это оказалась какая-то пластическая масса, нанесенная на жевательную поверхность. Использование мощных лучей для рентгеноскопии позволило также понять, почему корни коренных в челюсти выглядели укороченными и обрубковидными, что и позволило антропологам сравнивать их с корнями зубов человека: их просто намеренно обломали и специально обработали, но эти «манипуляции» из-за слабости рентгеновских лучей остались тогда незамеченными. Девятнадцать «зерен песка», прослеженных в полости пульпы зубов с помощью рентгеновских лучей еще в 1913 г., оказались, когда некоторые из них извлекли наружу, шариками лимонита. Поразительно, что мелкий песок пидьтдаунских гравиев в полость не попал. Это обстоятельство можно объяснить лишь тем, что шарики «привнесены» в них искусственно, а не представляли собой результат естественного заполнения. А ведь «зерна песка» при рентгеноскопии создавали картину фоссилизованности (ископаемого состояния) челюсти!
Чисто анатомический анализ ее строения показал, что она принадлежала не шимпанзе, как утверждало большинство антропологов, а орангутангу, о чем в конце 20 — начале 30-х годов писали Фрассето, Фридрихе и Вейденрейх. Они ошибались лишь в том, что челюсть ископаемая, но стоит ли осуждать их строго, если вспомнить, что изучали они не подлинные находки, а муляжи Барлоу. Вейнер и Ле Грос Кларк сравнили пильтдаунскую челюсть с челюстью орангутанга и увидели их очевидное сходство. Высота коронки коренных и форма полости пульпы отличались от того, что характерно для зубов шимпанзе. Пильтдаунский клык представлял собой точную уменьшенную копию клыка орангутанга. Оставалось лишь развести руками и раздумывать о причинах заблуждения Вудворда и его сторонников.
Столь же тщательное изучение остальных находок Баркхам Манер привело к не менее сенсационным выводам. Осмотр срезов на обломке бедра древнего слона и эксперименты с костью убедительно показали, что пильтдаунская «дубинка» обрабатывалась с помощью железного ножа. Кость, разумеется, была уже тогда не свежей, а фоссилизованной. Следов царапин или скобления, которые обычно наблюдаются на обломках костей, которые подвергались воздействию кремневых орудий, обнаружить не удалось. Разве не странно, что ни Регинальд Смит, ни А. С. Кеннард, высказавшие сомнение относительно обработки фрагмента бедра до его фоссилизации, не провели экспериментов и не сравнили «дубинку» с костями из стоянок первобытного человека? Ведь свежую кость каменными орудиями резать нельзя, ее можно лишь ретушировать, пилить, скоблить или затачивать. Химический анализ поверхности кремневых отщипов и знаменитого рубилообразного орудия № 606, извлеченного из слоя Тейяром де Шарденом, проведенный А. А. Моссом, показал, что все они окрашены бихромат поташом: под слоем краски располагалась белая поверхность кремня! Отсюда следовал вывод, что все 6 кремней со следами их искусственной обработки были подброшены в гравиевую яму Пильтдауна. Судя по всему, они датировались не миллионом, а 2 — 3 тысячами лет. Как установил химик X. Л. Болтон, бихромат поташом были окрашены также обломки зубов стегодонового слона и зуб гиппопотама. Высокая, необычная для ископаемых Англии радиоактивность стегодонового зуба, установленная физиками Боуви и Дэвидсоном, а также неожиданно низкий процент флюорина в зубе гиппопотама показывали, что эти фаунистические остатки происходят из коллекций, собранных, по-видимому, в Северной Африке и на острове Мальта. Их тоже подбросили в гравий Пильтдауна. Резец бобра и челюсть оленя тоже оказались окрашенными бихроматом. Что же касается других костей животных, якобы найденных в Баркхам Манер и Шеффилд Парке, в частности останков мастодонта и носорога, то на их по верхности бихромат поташ не выявлен. Но они и не нуждались в дополнительном окрашивании, поскольку
имели естественный темно-коричневый цвет. Такие кости, сильно минерализованные, с высоким содержанием флюорина в ткани, древние по морфологии, часто находят в районе Красных Краг (Восточная Англия). Можно не сомневаться, что именно оттуда они и происходят, а в Пильтдаун их доставил «таинственный благожелатель», заинтересованный в том, чтобы гравии Баркхам Манер датировались временем около миллиона лет!
Итак, из 19 находок, обнаруженных в Пильтдауне в 1912 — 1914 гг., 10 можно было смело определить как подделки. Но Вейнер, Ле Грос Кларк и Окли могли бы привести еще один аргумент: в 1953 г. профессор X. де Врис произвел радиокарбоновый анализ челюсти и черепа эоантропа на предмет определения их абсолютного возраста. К этому времени методика радиокарбоновых тестов усовершенствовалась настолько, что было достаточно 0,1 грамма костного вещества, чтобы определить точную дату. Руководство Британского музея еще раз разрешило «пожертвовать» частицами кости из «наиболее изученных участков челюсти и фрагментов черепной крышки». Осторожность была напрасной. Тесты X. де Вриса поставили точки над i: челюсть датировалась временем 500 ± 100 лет, а череп — 620 ± 100 лет! Следовательно, челюсть принадлежала орангутангу, который резвился в тропиках Явы или Суматры полтысячелетия назад, а черепная крышка действительно представляла собой часть скелета англичанина, но не «самого раннего», как утверждал Вудворд, а средневекового, возможно современника Уильяма Шекспира. Согласно сведениям Окли, в средневековых кладбищах Англии иногда встречаются черепа, толщина крышки которых не уступает пильтдаунским фрагментам. Так что вопрос Даусона: «А как это для Гейдельберга?» — мог быть в Англии повторен многократно.
Даусон успел произнести его лишь дважды. Но не собирался ли он произнести его и в третий раз? В 1917 г. по просьбе Вудворда его жена Елена передала в Британский музей обломки черепа, найденные в речном гравии Узы около местечка Баркоумб Миллз. В 1951 г. Ашлей Монтагю из университета Филадельфии (США) описал эти находки и установил, что они принадлежат двум или трем индивидам. В морфологическом отношении части черепов из Баркоумб Миллз ничем примечательным не отличались от черепных крышек. Содержание флюорина в них оказалось очень низким, а цвет уже знакомым — темно-коричневым, как у окрашенных бихромат поташом фрагментов черепа и челюсти «человека зари». Что же удивляться тому, что Роберт Брум охарактеризовал обломки черепа из Баркоумб Миллз как останки третьего эоантропа? Не об этих ли находках пытался отдать распоряжения умирающий Даусон? Приходится лишь сожалеть, что бумаги его погибли вскоре после его смерти и тайна «официально не объявленного открытия» оказалась унесенной вместе с ним в могилу.
Вейнер задался целью уяснить, как могло произойти, что искусственно сконструированное «недостающее звено» в течение 40 лет морочило голову миру антропологов, препятствуя разработке научной схемы родословного древа человека. Почему шитая белыми нитками фальшивка осталась неразоблаченной теми, чьи обширные знания и авторитет в антропологии исключали даже мысль о возможности ошибки? Кто, наконец, несет главную ответственность за беспрецедентную в археологии и палеоантропологии мистификацию? «Компания дьявольски хитрых шантажистов», ловко предусматривавшая каждый шаг Даусона, Вудворда и Тейяра де Шардена и подбрасывавшая в нужный момент очередные находки? «Сумасшедший эволюционист», вознамерившийся поддержать доктрину Дарвина о развитии Homo? Или просто «человек удивительной амбиции», охваченный болезненной жаждой славы?
Следовало прежде всего признать удачным выбор момента «открытия», когда находки одна за другой представлялись заинтригованному миру, охваченному жаждой познать родословную человечества. Пильтдаунская сенсация стала одной из ряда сенсаций палеоантропологов, последовавших за невероятной удачей Эжена Дюбуа. Примечательно, однако, что открытие в Баркхам Манер готовилось в годы ожесточенных атак на его интерпретацию костных останков существа из Тринила. Эоантроп Даусона, в какой-то мере компрометируя обезьяночеловека с Явы, в то же время «прикрывался» критицизмом, проявленным по отношению к питекантропу: при всей необычности находки «человек зари» не выглядел более странным, чем это «недостающее звено». С другой стороны, находка в Пильтдауне на удивление точно соответствовала отдельным чаяниям и концепциям начала XX в. Разве не мечтали английские палеонтологи и геологи открыть на юго-востоке Англии горизонты, возраст которых приближался бы к миллиону лет? Кто в Европе, Африке и Азии не стремился открыть плиоценового предка людей, «человека зари»? Разве не он использовал в работе эолиты, загадочные камни, дискуссия о которых более полувека волновала умы археологов — профессионалов и любителей? А гипотеза о глубочайшем возрасте Homo sapiens? He такие ли, как в Баркхам Манер, обломки черепа «человека разумного» ожидали найти в слоях миллионной давности лидеры английской антропологии? Дарвинизм при этом конечно же не сбрасывался со счетов. Напротив, парадокс состоял в том, что скрытая борьба с ним — неприятие его существа — демонстративно подчеркивалась под флагом самого дарвинизма! Вот почему сторонники эоантропа торопились подкрепить авторитетом Дарвина естественность совмещения черепной крышки Homo sapiens и челюсти обезьяны. Вот почему на парадной «исторической» картине, украшавшей стену Британского музея, позади группы английских авторитетов, сгрудившихся у стола с черепом эоантропа (Кизс, Вудворд, Даусон, Пикрафт, Смит и др.), виден портрет задумчивого и сумрачного Дарвина! Художник, добросовестно воплотивший заказ администрации музея, не предполагал, что его картина со временем приобретет неожиданно многозначительный смысл...
Но это случится потом, а в годы триумфальных открытий в Пильтдауне всех восхитило подтверждение давних желаний и надежд. В Суссексе найдены, наконец, кости плиоценовых (миллион лет) и плейстоценовых, как в знаменитых Красных Крагах Англии, животных. Обломки черепа и антропоидная по характеру челюсть, обнаруженные вместе с ними, позволили, наконец, объявить о реальности существования давно предсказанного плиоценового «человека зари» — эоантропа. А сколько радости доставила эта находка собирателям эолитов: во-первых, доказывался плиоценовый возраст загадочных, будто бы обработанных самой природой
камней; во-вторых, теперь их использование можно было смело связывать с деятельностью человека совершенно определенного типа; древность Homo sapiens, как и предполагали, выходила за пределы миллиона лет; мозг современного типа сформировался необычайно рано, но нижняя челюсть лицевого скелета отставала в развитии и поэтому сохраняла в значительной мере антропоидные черты; обезьянолюди — питекантроп и неандерталец — представлялись теперь, как и предсказывалось многими антропологами, не предками человека, а чудом сохранившимися «этнографическими пережитками недостающего звена», загнанными в тупик и обреченными на вымирание. Сомнения и скептицизм по отношению к «человеку зари», естественные в таком сложном деле, рассеивались новыми находками в Пильтдауне, которые следовали одна за другой: клык оказался в точности таким, каким его предсказывал Вудворд, обработка кости подтверждала «высокий умственный статус» эоантропа, а открытие в Шеффилд Парке разрушило представление об уникальности существа из Пильтдауна. Волею счастливо сложившихся обстоятельств скептики, казалось, были загнаны в угол.
В эоантропе, таким образом, кое-кто видел то, что желал видеть. Осуществление предположений и надежд ослепляло и притупляло настороженность. К тому же, поскольку с открытием связывались имена людей известных и уважаемых в мире науки, абсурдной казалась мысль о возможности ошибки или преднамеренного обмана. Речь шла о вещах слишком серьезных, чтобы заподозрить кого-нибудь из них в шутке или каверзе. Неудивительно поэтому, что критицизм в среде антропологов Англии, Франции, Германии и США в подавляющем большинстве случаев не перерастал в подозрение о подделке. Споры велись главным образом относительно возможности совмещения обезьяньей челюсти и человеческой черепной крышки, о видовой принадлежности антропоида, которому принадлежала челюсть, о возрасте эоантропа и оправданности возведения его в ранг «недостающего звена»...
Кому же предъявлять обвинение в содеянном? Для ответа на этот вопрос тоже требовались точные и объективные доказательства. Облик человека, затеявшего пильтдаунскую аферу, вырисовывался достаточно определенно. Во-первых, он, бесспорно, находился в курсе главных проблем «недостающего звена» и отчетливо представлял, каким оно должно быть. Во-вторых, он знал, в каких геологических слоях и в сопровождении какого по видовому составу комплекса вымерших животных можно ожидать открытия «самого древнего англичанина». В-третьих, он довольно свободно ориентировался в археологии древнекаменного века, поскольку в гравиевой яме Баркхам Манер были обнаружены эолиты, грубые отщепы и камень № 606, напоминающий рубилообразное орудие. В-четвертых, он достаточно хорошо разбирался в анатомии человека, чтобы предусмотреть многое из того, на что обратят внимание антропологи и о чем будут спорить: он сломал подбородочную часть нижней челюсти и суставные части восходящей ветви, зародив у антропологов сомнения, антропоидная она или нет, и посеяв разногласия среди специалистов при реконструкции черепа; подпилил коренные зубы, имитировав характерный для человека плоский износ жевательной поверхности и подтолкнув тем самым антропологов к выводу о совместимости обезьяньей челюсти и человеческой черепной крышки; обломал корни зубов, зная, что челюсть будут просматривать в рентгеновских лучах; среди обломков черепа подбросил ту часть, которая позволяла предположить у восходящей ветви обезьяньей челюсти такие же суставы, как у человеческой; не забыл даже ввести в альвеолы зубов крупные зерна песка, которые при просмотре челюсти в рентгеновских лучах создавали видимость фоссилизации (ископаемого состояния) современной кости антропоида. В-пятых, он был человеком опытным в химии и мастерски подобрал цвет красящего вещества, с помощью которого большинство находок не отличалось по окраске от железисто-кремнистого пильтдаунского гравия. В-шестых, он знал обстоятельства и условия открытия питекантропа, гейдельбергской челюсти и неандертальцев, чтобы, «сконструировав» свое «недостающее звено», разработать правдоподобный сценарий нового стоящего открытия. «Герою» Пильтдауна не откажешь ни в специальных знаниях, ни в богатом воображении, ни в отчаянной дерзости.
Перечисленные качества ограничивали круг людей, которым можно было бы предъявить обвинение. К подделке, конечно, не имели отношения арендатор фермы Баркхам Манер Кенвард и его дочь Майбл, рабочие Венус Харгрейвс, Стефансен и Том Пэйгит, которые добывали гравий, разбрасывали его на дороге или участвовали в раскопках, а также Конан-Дойль, трижды посетивший берега Узы в первый год раскопок. Из подозреваемых лиц следовало также исключить Сэма Вудгида, давнего друга Даусона, школьного учителя из Акфилда, который, пожалуй, первым узнал об открытии, вместе с Даусоном участвовал в предварительном осмотре гравиевой ямы, а затем производил химический анализ обломков черепа, подтвердив его ископаемый характер. Дело в том, что интересы Вудгида ограничивались химией и не распространялись на палеонтологию и геологию. Примечательно также, что он гордился своей причастностью к знаменитому событию, о чем неоднократно говорил жене и сыну. Вудгид был среди тех, кто хоронил Даусона в 1916 г. в городе Луисе. Вне подозрений оставался также второй друг Даусона — Эдгар Вилбит, помогавший ему в поисках продолжения пильтдаунских гравиев; он также специально не интересовался ни палеоантропологией, ни палеонтологией и поэтому не мог разработать коварный план.
Наибольшее подозрение в этой ситуации вызывало имя «суссекского оракула выдающихся событий», геолога — любителя и ювелира Луиса Аббота, члена кружка Бенджамина Гаррисона. Разве не он неустанно твердил о возможности открытия на юго-востоке Англии плиоценовых горизонтов и, по его собственным словам, советовал Даусону осматривать гравии высоких террас реки Узы на предмет поисков там останков ископаемого человека? Авторитет Аббота в области палеонтологии и археологии был столь высоким, что Даусон апеллировал к нему после открытия в Пильтдауне эолитов и костей животных (знаменитое «Аббот не сомневается!», написанное Даусоном в письме Вудворду в июне 1912 г.). Все, кроме того, знали, что Аббот увлекается эволюционной биологией Гексли и любит порассуждать относительно антропоидных и человеческих черт строения останков «недостающего звена». В его домашнем музее находились многочисленные коллекции эолитов, разнообразные кости животных и человека. Примечательна также оценка Абботом пильтдаунского открытия как «величайшего по значению». Он опередил Даусона и Вудворда, напечатав в феврале 1913 г. в газете «Hastings Observer» статью с рассуждениями об анатомических особенностях черепа эоантропа, о смешении в нем черт шимпанзе, гориллы и человека, о «шимпанзоидных деталях строения» челюсти. Поскольку детальное описание находки Даусона и Вудворда появилось в «Квартальном журнале Геологического общества» лишь в марте 1913 г., а популярная статья Даусона в «Hastings naturalist» — 25 марта, то отсюда следовало, что летом 1912 г. Аббот имел возможность изучать челюсть и череп. Во всяком случае, ясно, что факты, сообщенные 18 декабря 1912 г. в лекционном зале Барлингтон Хауза, были слишком общими, чтобы составить базу для рассуждений Аббота в «Hastings Observer».
Однако с уверенностью объявить Аббота виновником пильтдаунской подделки было невозможно. Прежде всего, было бы непонятно, почему он решил подбрасывать то, что могло стать для него желанной сенсацией, своему другу Даусону. Ведь сколько стараний пришлось позже приложить Абботу, чтобы все узнали из газет и писем о его предсказании возможности открытия ископаемого человека в плиоценовых гравиях Пильтдауна, о его «подталкивании» Даусона, о правильной оценке первых фрагментов черепа как ископаемых костей, которые Даусон будто бы принял вначале за «природные конкреции»! С какой стати Абботу нужно было рассказывать геологу Эдмонсу в 1924 г. о том, что он изучал с Даусоном череп эоантропа за 6 месяцев до того, как о нем узнал Вудворд, и что они с другом окрасили обломки в бихромат, «чтобы они затвердели»? Следует также учитывать, что, согласно сведениям, собранным Вейнером, Аббот рассорился с Даусоном в 1915 г. в связи с его нападками на теорию эолитов. Дело дошло до того, что Аббот написал Даусону «оскорбительное письмо». Если Аббот действительно хотел «зло подшутить» над другом, то почему он не воспользовался случаем отомстить ему, объявив о мистификации? Этого не случилось; напротив, вплоть до смерти в 1933 г., когда Абботу исполнилось 80 лет, он не переставал подчеркивать свою роль в пильтдаунской истории.
Вообще, открытия в Баркхам Манер происходили слишком удачливо, гладко, а главное, своевременно и в нужном плане, чтобы можно было видеть в участниках раскопок на террасе Узы жалких жертв «коварного шантажиста со стороны», предугадывающего каждый их шаг и в нужный момент подбрасывающего как раз то, что требовалось для ликвидации трудностей, с которыми сталкивался «человек зари». Не означало ли это, что наступила, наконец, пора обратиться к ведущим участникам пильтдаунских раскопок — к Даусону, Вудворду и Тейяру де Шардену? Можно представить, как трудно было освоиться с этой мыслью. Ведь недаром, когда подтвердились первые подозрения на фальсификацию, Ле Грос Кларк, Окли и Вейнер смущенно писали: «Те, кто вел раскопки в Пильтдауне, стали жертвами тщательного и необъяснимого обмана»!
Из них в живых остался лишь Пьер Тейяр де Шарден. На запрос Кеннета Окли он ответил: «Конечно, никому даже на ум не придет подозревать сэра Артура Смита Вудворда, а тем более Даусона. Я достаточно хорошо знаю Даусона, поскольку работал с ним и сэром Артуром трижды или четырежды в Пильтдауне. Он поразил меня методичностью и энтузиазмом в работе... К тому же их глубокая дружба с сэром Артуром делает совершенно недопустимым предположение, что он мог систематически в течение нескольких лет обманывать своего коллегу. Будучи в поле, я никогда не замечал чего-либо подозрительного в его поведении». Но круг окольных поисков замкнулся, и становилось очевидным, что наглый обманщик все же находился среди тех, кого первоначально приняли за обманутых.
Вейнер приступил к тщательному изучению и сравнению статей, связанных с пильтдаунским открытием, опубликованных Даусоном и Вудвордом, а также к просмотру писем и других бумаг Вудворда, оказавшихся после его смерти в архиве Британского музея. Он решил, кроме того, отправиться в Суссекс, поработать в местных музеях и встретиться с людьми, которые, возможно, слышали нечто, раскрывающее обстоятельства аферы в Баркхам Манер. Результаты не замедлили появиться.
Поражала прежде всего небрежность, с которой в изданиях освещались обстоятельства открытия эоантропа. Даже такой вопрос, как дата первой находки черепа, оказался запутанным: в путеводителе Британского музея и в книге «Самый ранний англичанин» Вудворд писал о 1912 г., а в отдельных статьях начало поисков отодвигалось к 1908 г. Странную забывчивость Вудворд проявлял также в рассказах об открытии знаменитого клыка: выступая на конференции членов Британской ассоциации антропологов в Бермингеме 16 сентября 1913 г. и в Королевском колледже в декабре того же года, он представил ход раскопок так, что можно было подумать о его отсутствии в Пильтдауне в момент, когда Тейяр де Шарден извлек из гальки клык «человека зари». Вот слова Вудворда: «К счастью, Даусон продолжил раскопки в Пильтдауне последним летом, и 30 августа отец Тейяр, который работал с ним, нашел клык». Однако в путеводителе и книге он недвусмысленно дает понять, что был на раскопе вместе с Даусоном, когда Тейяр де Шарден обнаружил сенсационную находку: «В следующий сезон 1913 г. мы (с Даусоном) продолжали работу без какого-либо успеха до 30 августа, когда к нам присоединился отец Тейяр». Забывчивость более чем странная, учитывая важность открытия. Тейяр де Шарден в письме к Окли подтвердил, что Вудворд определенно находился в Пильтдауне в момент, когда ему посчастливилось найти клык: «Он (Вудворд) похвалил меня за наблюдательность и положил зуб в карман». Не заподозрил ли Вудворд неладное, когда в его руках оказался клык эоантропа, и не успокоили ли его затем разъяснения Даусона и специалиста по зубам Ундервуда? Но почему в таком случае он столь решительно отбросил критические замечания «знаменитого зубника» В. К. Лайна, отметившего невозможность наличия такого сильного износа на столь молодом (с большой пульпой) зубе, и не присоединился к высказываниям Кизса, выразившего удивление «слишком интенсивному износу клыка в челюсти, в которой третий коренной еще не прорезался полностью»? Неужто Вудворда могли убедить слова Даусона о действии на клык «земных бактерий» или его самоуверенное заключение о том, что «два коренных изношены так же, как клык»? Как бы то ни было, но факт остается фактом: Вудворд отбросил мнения критиков и, признав правоту Даусона и Ундервуда, смело связал свое имя с открытием клыка.
Вейнер далее обратил внимание на разногласия относительно последовательности различных находок из Пильтдауна и количества их на каждом из этапов поисков. В книге «Самый ранний англичанин» Вудворд писал, что 4 из 9 обломков черепа эоантропа найдены после 24 мая 1912 г., когда его посетил Даусон и впервые сообщил об открытии в Баркхам Манер. Отсюда можно сделать вывод о том, что 5 фрагментов черепа были обнаружены до начала раскопок. Из книги Вудворда также следовало, что Даусон, помимо обломков черепа, принес ему зуб гиппопотама, зуб стегодона и кремни. Вудворд, кроме этого, отмечал открытие Даусоном третьего обломка черепа в 1911 г. Тейяр де Шарден также припоминал, что до обращения в Британский музей Даусон имел несколько обломков черепа. «Более двух фрагментов черепа, завернутых в газету, он показывал своему знакомому Кларку». Однако сам Даусон в своих статьях никогда не писал более чем о двух обломках черепа, которые он нашел до своего визита к Вудворду: один в 1908 г. и один осенью 1911 г. При этом Даусон никогда не упоминал об открытии им до 1912 г. зубов гиппопотама, стегодона, а также обработанных кремней, и поэтому могло создаться впечатление, что все это обнаружено при раскопках в 1912 г. По этому поводу сохранилось его личное письмо Вудворду от 28 марта 1911 г., в котором он просил высказать мнение относительно зуба гиппопотама и обломка камня, не оцененного, впрочем, должным образом. Из публикаций не ясно также, когда Даусон обратил внимание на пильт-даунские гравии: «незадолго до открытия обломков черепа», «за несколько лет до открытия черепа» или «в конце XIX века». По статьям в периодических изданиях Вейнер установил, что это могло случиться или 4 августа 1911 г., или 10 мая 1907 г., или 3 октября 1904 г., или 27 мая 1899 г. Так когда же точно?
С не меньшей путаницей столкнулся Вейнер, когда попытался установить обстоятельства открытия обломков черепа. Аббот утверждал, что первый фрагмент «после долгих поисков нашел сам Даусон». Он попросту подобрал на одной из гравиевых куч обломок «кокосового ореха», раздробленного рабочими. В книге Вудворда также приводится история с «кокосовым орехом», но обломок его попадает в руки Даусона от землекопа. Даусон же ни разу не упоминал о «кокосовом орехе», а его рассказ вообще противоречит такой версии. Он считал, что рабочим попался целый череп с нижней челюстью, который они раздробили, не заметив находки, а обломки перемешали с гравием, из которого их извлекли потом в ходе раскопок.
Сами по себе раскопки производили более чем странное впечатление: они не отличались методической точностью и тщательностью хотя бы уже потому, что среди документации отсутствовал план взаимного расположения находок и не оказалось измерений, касающихся глубины их залегания. Впрочем, о какой точности можно было говорить, если большинство культурных остатков было извлечено из гравия, уже разрушенного ранее рабочими, a in situ залегали лишь находки особой важности — «рубило» и нижняя челюсть! Внимательный анализ текстов первых отчетов, появившихся в печати, привел Вейнера к выводу о том, что клык не был найден в слое: ведь, согласно Вудворду, гравий сначала произвольно рассыпался на поверхности земли, где его промывало дождем, продувало ветром, и лишь потом этот искусственно созданный слой расчерчивали на квадраты, тщательно просматривали гальку и просеивали ее сквозь сито. Можно ли было в таких условиях с уверенностью говорить, где первоначально залегал клык эоантропа? Осборн, правда, рассказывал, что во время его визита в Британский музей в 1920 г. Вудворд показывал ему «рабочий план расположения разных находок внутри и вне ямы» Пильтдауна, но имел ли какую научную ценность этот загадочный чертеж при той странной даже для начала XX в. методике раскопок «уникального памятника» с сенсационными останками «недостающего звена»? Почему никто из скептиков не обратил внимание на эту сторону «пильтдаунского открытия»?
А каков разнобой в сообщениях, касающихся весьма существенных деталей и обстоятельств, при которых делались отдельные находки! Так, Вудворд писал, что височную часть черепа он нашел на груде гравия, выброшенного рабочими из ямы, а обломок нижней челюсти Даусон извлек из прослойки незатронутого лопатами гравия на дне ее. Даусон не противоречит Вудворду в части, касающейся челюсти, но височную кость, по его утверждению, тот нашел «на расстоянии одного ярда от челюсти и примерно на том же уровне»! Казалось, Вудворду, упорно отстаивавшему совместимость челюсти и черепа, следовало бы поддержать версию Даусона, но он не делает этого, хотя статья Даусона из «Hastings naturalist» от 25 марта 1913 г. ему знакома. Она имеется в архиве Вудворда среди подборки оттисков, датирована и украшена дарственной надписью автора. Примечательная несогласованность! И она не единственная. Вейнер обратил внимание на то, как описывают Даусон и Вудворд открытие костяного орудия, известие о котором взбудоражило в свое время воображение археологов. Если Даусон дает понять, что разломанный на многие части приостренный наконечник из бедренной кости древнего слона обнаружен под слоем гальки, где залегали обломки черепа эоантропа, то Вудворд указывает, что наконечник был разломан на два точно совмещающихся друг с другом фрагмента, но залегали они не в гравии, а в «темной растительной почве под оградой, которую Кенвард любезно дал нам согласие сдвинуть в сторону». Это обстоятельство вынуждает затем Вудворда объяснять, почему он считает возможным отнести костяное орудие к слою гравия с обломками черепа, а не чернозема, где, как известно, ранее находили обломки керамики железного века и другие культурные остатки поздних эпох. Он обратил внимание на сходство окраски и внешнего облика костяного изделия с мелкими костями, найденными в гравии. К тому же на поверхности бедренной кости слона удалось проследить частицы глины, сходной с глиной, которая подстилает гравиевый горизонт. Таинственный фальсификатор мог вздохнуть свободно: орудие из кости, приостренное железным ножом, связали не со слоем железного века (очевидно, запасный вариант объяснения на случай быстрого разоблачения фальшивки), а с горизонтом «человека зари». Даусон, как все более убеждался Вейнер, вообще отличался крайней небрежностью в наблюдениях: он писал, что верхняя часть восходящей ветви челюсти эоантропа сгнила, в то время как она была просто сломана; носовая косточка, по его словам, «плохой сохранности», «разломана, но складывается вместе», а она, согласно описанию Вудворда, «исключительно хорошей сохранности»; он дает понять, что в Пильтдауне найдено довольно значительное количество обработанных кремней, а Вудворд упоминает лишь о трех камнях, сходных с изделиями древнекаменного века; в письме Вудворду от 20 января 1915 г. Даусон писал об открытии в Шеффилд Парке левой лобной кости второго эоантропа и тщательно охарактеризовал ее, а это, как теперь выяснялось, была не левая, а правая лобная кость, и к тому же, как установили в 30-е годы антропологи, кость несомненно представляла собой часть черепа, найденного в Баркхам Манер (!). Произошла ошибка в изложении или подмена одной кости другой? Если верно первое предположение, то как можно было найти обломки уникального черепа, разбросанные друг от друга на расстоянии нескольких миль? К тому же одна часть лобной кости залегала в гравии, а другая валялась на поверхности вспаханного поля. Затылочная кость из Шеффилд Парка с анатомической точки зрения не могла принадлежать черепу, от которого сохранились лобные части, а ведь именно она не позволила сразу уяснить, что в Барк-хам Манер и Шеффилд Парке найдены обломки не двух, а одного черепа. Кто недооценивал способность антропологов разгадать ребус, основываясь на анализе даже столь незначительных фрагментов черепа? Как, наконец, объяснить, что Даусон, согласно оценкам его ближайших коллег, человек пунктуальный и скрупулезный, не сообщил Вудворду, где точно находится место открытия второго черепа эоантропа, а тот при встречах, получая фрагменты, не интересовался, где они обнаружены? Ведь по крайней мере дважды, в январе и июле 1915 г., Даусон передавал Вудворду новые находки (не ясно, когда была отдана затылочная кость). Ссылки на последовавшую вскоре болезнь Даусона и опасение в связи с этим беспокоить его по меньшей мере странны. Ему следовало самому побеспокоиться о том, чтобы Вудворд знал, где сделано решающее открытие!
Особо важный сюжет — искусственная окраска черепа. Даусон ни в одной из статей не упоминал об этом факте. Вудворд впервые высказался относительно окрашивания лишь в 1935 г., но не ясно, откуда он заимствовал сведения — от самого Даусона в годы раскопок в Пильтдауне или значительно позже от другого лица. Тейяр де Шарден не помнит, чтобы кто-нибудь говорил об окрашивании образцов на раскопе в Баркхам Манер. Лишь Кизс уверял, что слышал об этом от самого Даусона, однако ни в одном из изданий его капитальной двухтомной работы «Древность человека» (1915 и 1925 гг.), посвященной эоантропу, нет упоминания об окрашивании. На искусственное окрашивание образцов из Пильтдауна обратил внимание Луис Аббот в 1926 г. в разговоре с Эдмундсом. Не с того ли времени этот факт стал широко известен? Поскольку подавляющее большинство антропологов изучало эоантропа по муляжам, окрашивание оставалось, естественно, не замеченным. Вудворд позже писал, что он не придавал окрашиванию особого значения, «поскольку краска лишь в малой степени изменяла цвет образцов». Вейнер проверил это впечатление, но оказалось, что неокрашенная височная кость, найденная самим Вудвордом в ходе раскопок, по ее «совершенно желтому цвету» заметно отличалась от других обломков черепа, покрытых на поверхности слоем железной краски. Конечно, можно при желании оценить желтый цвет находки Вудворда как одну из возможных вариаций естественного окрашивания кости, которая сотни тысячелетий залегала в железистом гравии, однако это желание должно быть значительным. Следует к тому же обратить внимание на следующее обстоятельство: если Даусон некоторое время действительно полагал, что окрашивание кости бихроматом способствует ее укреплению, то как объяснить, почему лобная кость из Шеффилд Парка, найденная через несколько лет после раскопок в Баркхам Манер, тоже оказалась окрашенной с применением тех же химикатов? Ведь Даусон к тому времени знал, что такой, никем ранее не применявшийся способ закрепления кости попросту бесполезен, о чем ему должен был сказать Вудворд при первом осмотре обломков черепа в Лондоне 24 мая 1912 г. Не означает ли это, что Даусон не имеет отношения к окрашиванию?
Увы, чем больше Вейнер раздумывал над пильтдаунской историей, тем больше убеждался, что наибольшие подозрения падают на «джентльмена удачи». Как ни двусмысленно положение Вудворда, все же очевидно одно: до февраля 1912 г., несмотря на регулярные встречи и переписку с Даусоном, он ничего не знал о находке в Пильтдауне. Бесспорно и то, что поскольку все кости и камни, принесенные Даусоном Вудворду 24 мая 1912 г., были искусственно окрашены, фальсификатор действовал до начала раскопок в Баркхам Манер, и к этим событиям знаменитый палеонтолог отношения не имел. Но его, очевидно, ослепила перспектива выдающегося открытия, и он «клюнул» на искусно подготовленную приманку. Ошибкой Вудворда было также стремление преподнести находку в Пильтдауне как сенсацию, к чему его, возможно, намеренно подталкивал «добрый старый друг». Вероятно, поэтому Вудворд, за которым ранее не замечали скрытности по части научных открытий, засекретил находку, почти никому не показывал обломки черепа и челюсть эоантропа до заседания в Барлингтон Хаузе, не консультировался даже с коллегами из музея Южного Кенсингтона о возможности той интерпретации эоантропа, которая ему представлялась наиболее вероятной. Жажда сенсации оказалась настолько сильной, что он не обратил внимания на впечатление, которое произвел его «диагноз» на антропологов музея, в частности на Хин-тона и Томаса. А они, как установил Вейнер, не скрывали скептического отношения к новому виду предка «человека разумного» и даже настойчиво «советовали соблюдать осторожность». Иное дело позиция Вудворда в последующие годы. Невозможно доказать, зародились у него сомнения или нет, но некоторые обстоятельства не могут не вызвать удивления: почему не был произведен анализ челюсти на нитроген, почему большинство антропологов вынуждено было работать с муляжами, а не с подлинными останками эоантропа?
Тейяр де Шарден, второй участник раскопок в Пильтдауне, тоже при внимательном изучении обстоятельств открытий остался вне подозрений, хотя именно ему выпала сомнительная честь извлечь из гравия сначала каменное орудие, напоминающее рубило, и обломок зуба стегодона, а затем знаменитый клык эоантропа, подпиленный и выкрашенный краской «коричневый вандейк». Алиби Тейяру де Шардену служат следующие обстоятельства: в 1914 и 1915 гг. он в Англию не приезжал, между тем как находки, связанные с эоантропом, продолжали в эти годы следовать одна за другой, в том числе в месте, которое он никогда не посещал (Шеффилд Парк); отца Тейяра в этот период не занимали проблемы, связанные с происхождением человека, и он был абсолютно не подготовлен к тому, чтобы «сконструировать» эоантропа. Участие Тейяра де Шардена в раскопках требовалось фальсификатору для того, чтобы как и в случае с Вудвордом, «втянуть в дело» человека безупречной репутации и тем самым сразу исключить подозрения на подделку. Нельзя не признать, что расчет оказался верным.
Подозрения не случайно пали в первую очередь на Даусона. Вейнер до поездки в Суссекс знал, что он определенно обладал составом, которым окрашивал кости и камни. Об этом прежде всего свидетельствовали коричневые по цвету обломки трех черепов из Баркомб Миллз, переданные женой в Британский музей после смерти Даусона. Как уже отмечалось, они оказались окрашенными железистой солью. Среди коллекций Британского музея хранились также камни, которые Даусон демонстрировал в феврале 1915 г. на своей лекции, посвященной проблеме естественного происхождения эолитов. Эти камни тоже попали в музей после его смерти. Химический анализ их поверхности показал, что они окрашены краской, которая содержит хром.
Однако самые поразительные факты Вейнер собрал во время поездки в места, где было сделано открытие. Беседуя с президентом Суссекского археологического общества Сальцманом, он узнал о геологе А. П. Поллэрде, который отлично изучил в окрестностях Луиса каждое место, где встречаются и разрабатываются гравии. По словам президента, Поллэрд может помочь разгадать тайну Даусона, поскольку знает кое-что интересное, связанное с ним. Насколько известно Сальцману, еще в начале 40-х годов Поллэрд во время прогулки с корреспондентом газеты «New Kronikl» и «Star» Ф. В. Томасом в район Баркхам Манер весьма скептически и резко отнесся к восторженным словам журналиста о «великом эволюционном значении пильтдаунского открытия».
Вейнер поторопился навестить Поллэрда, и тот, выслушав рассказ гостя из Лондона о неожиданном повороте событий, связанных с оценкой эоантропа Даусона, невозмутимо сказал:
— Я ничуть не удивлен, поскольку давно был убежден, что это подделка. Так, по крайней мере, говорил мой покойный друг Моррис.
— Кто он, ваш друг Моррис? — спросил Вейнер, довольный появлением нового, неизвестного ему ранее имени человека, который был в курсе пильтдаунского дела.
— Моррис не профессиональный археолог, а любитель,— ответил Поллэрд.— Он усердно коллекционировал эолиты и в поисках их осмотрел все места в округе, где встречаются гравии. В особенности хорошо Моррис знал горизонты с обломками кремня. Так вот, он всегда убеждал меня, что обработанные камни эоантропа не могли происходить из Баркхам Манер, да и возраст их не миллион лет, как утверждает Даусон, а не более 4 — 5 тысяч лет, то есть они неолитические в лучшем случае, но ни в коем случае не палеолитические.
— Обвинение более чем серьезное! — воскликнул Вейнер, удивленный прозорливостью друга Поллэрда.— Но какие доказательства имел Моррис, чтобы ставить под сомнение открытие Даусона?
— Он знал, что говорит! Дело в том, что Даусон подарил ему в обмен на какие-то находки один из палеолитических кремней, будто бы найденных в гравиевой яме Пильтдауна. Гарри всегда отличался дотошностью в исследованиях и на беду Даусона решил почему-то капнуть кислотой на поверхность кремня. Тут-то и выяснилось, что он окрашен: под слоем оранжевой и желтовато-коричневой краски оказалась палево-желтая и серовато-белая поверхность кремня, отщепы которого в изобилии встречаются на неолитических стоянках Суссекса. Очевидно, поэтому Гарри и считал кремни из Пильтдауна неолитическими, а не палеолитическими. Кроме того, он обратил внимание на то, что кремни с «белой коркой» никогда в районе Пильтдауна не встречались.
Можно ли документально подтвердить, что Моррис пришел к такому заключению? — спросил пораженный Вейнер.— Говорил ли он кому о своем заключении?
— Если бы вы, доктор Вейнер, обратились ко мне лет 5 назад, то не было бы ничего проще представить вам такие доказательства. Гарри написал несколько слов на кремне Даусона, а к планшету приложил одну или две записки, разъясняющие суть дела. Все это хранилось у меня до 1948 г. вместе с коллекцией эолитов, которые перешли ко мне после смерти Морриса. Однако, поскольку его сборы представляли для меня мало интереса, я передал планшеты с эолитами Фредерику Вуду. Но он умер в городе Дитчлинге несколько лет назад, а какова судьба коллекции Морриса, я, к сожалению, не знаю. Впрочем, жена Вуда живет в Дитчлинге до сих пор, и у нее можно навести справки, сохранились ли камни. Что касается второго вашего вопроса, то, насколько я знаю, Гарри, возможно, поделился наблюдениями со своим другом, таким же, как он, энтузиастом эоллитов, майором Р. А.Марриотом. Насколько я знаю, Марриот не сомневался в том, что эоантроп подделка. В частности, он с большой иронией встретил сообщение об открытии в Пильтдауне костяного орудия, заявив: «Поздравляю с новой проблемой эоантропа!» Как и Регинальд Смит, Марриот, осмотрев срезанную часть орудия и сравнив ее с естественной поверхностью кости, пришел к выводу, что ее обрабатывали не в свежем, а в ископаемом состоянии. В семье Марриот изредка говорил о том, что пильтдаунский человек — подделка. Дочь его рассказывала, как отец, увидев в газете фотографию черепа эоантропа, сказал ей: «Челюсть и клык у этого существа подделаны!» Об этом он вряд ли узнал от Морриса, поскольку тот главное внимание уделял обработанным кремням.
— Мне не ясно в этой истории одно,— задумчиво сказал Вейнер,— почему все же Моррис не заявил во всеуслышание о том, что пильтдаунские кремни окрашены? Ведь стоило ему намекнуть на это, и фальшивка тут же лопнула бы, как мыльный пузырь!
— Трудно сказать с уверенностью, но думаю, Морриса можно понять, если вспомнить, что как раз в годы триумфа Даусона он столкнулся с недоверием к своей теории эолитов. Он фанатично верил, что эолиты обрабатывал человек, но даже Бенджамин Гаррисон и Рид Мейер по существу не поддержали его. В 1913 г. комитет геологов рассматривал доводы Морриса, но все его аргументы
были встречены критически, а он в свою очередь обвинил своих критиков в непонимании сути дела. В июле 1913 г. в числе 100 членов геологической ассоциации Моррис побывал в Пильтдауне. Столько там было одобрительных возгласов по адресу Даусона и как пренебрежительно отнеслись к бедному Моррису! Правда, его дом, где в двух комнатах он выставил свою коллекцию эолитов, посетил сэр Артур Кизс и подбодрил хозяина, однако отношение ученого мира к Моррису не изменилось. В 1915 г. он выставил свое собрание камней в Королевском колледже Сардженс, но именно в это время Даусон сделал в Королевском антропологическом институте доклад, в котором подверг острой критике взгляды, согласно которым эолиты следовало считать «продуктом деятельности» человека. Я помню, что в журнале «Lancet» сравнивались противоположные взгляды Даусона и Морриса. Гарри написал статью и представил ее в 1920 г. в Оксфорд университетскому археологическому обществу, но его сочинение не напечатали. Артур Эванс, Бальфур и профессор Соллас скептически отнеслись к взглядам Морриса. Все это я говорю вам для того, чтобы вы поняли, перед какой дилеммой оказался Гарри Моррис; если публично дискредитировать эоантропа и Даусона, то он лишался одного из сильнейших аргументов в пользу своей теории искусственной обработки эолитов: ведь «человек зари» единственное достаточно древнее существо, которое могло их изготовлять. Парадоксально, но не кто иной, как Даусон решительно отвергал теперь такую возможность, уверяя, что эолиты не изготовлял человек, а следовательно, и эоантроп. Если палеолитические кремни подброшены в гравиевую яму Баркхам Манер, а эолиты не инструменты «человека зари», то выходит, «самый ранний англичанин» вообще не использовал каменных орудий? Абсурд какой-то! Печально, конечно, что Моррис ради спасения своей теории эолитов решил пощадить эоантропа, но разве не такого же рода побочными соображениями руководствовались некоторые из крупных ученых, которые, возможно, предпочитали закрыть глаза кое на что?..
Вейнер решил отыскать коллекцию Морриса, надеясь получить дополнительные сведения, касающиеся пильтдаунской аферы. К счастью, розыски оказались непродолжительными: в первый же визит в Дитчлинг, куда он направился в сопровождении Джифрода Гаррисона, ему удалось напасть на след материалов Морриса. Все 12 планшетов с прикрепленными к ним разного типа камнями оказались в целости и сохранности. Просмотр одиннадцати планшетов оказался безрезультатным и лишь на последнем, двенадцатом, Вейнер, наконец, с волнением увидел то, ради чего прибыл в Дитчлинг,— пильтдаунский кремень, подаренный Даусоном Моррису, и два документа, которые сопровождали изделие. Осмотр прямоугольного по очертаниям орудия с плоской базой и участком, сильно подтесанным до скалывания заготовки с нуклеуса, убедил Вейнера, что оно по материалу сходно с известными «дошелльскими инструментами» эоантропа. Орудие изготовлено из того же серого кремня с белыми вкраплениями, покрытого патиной и красновато-коричневой краской. На широкой плоскости камня выделялись слова, написанные Гарри Моррисом: «Окрашено Ч. Даусоном с намерением надуть.— Г. М.» К изделию были приложены две бумажки. Развернув одну из них, Вейнер прочитал: «Окрашено поташом и обменено Даусоном на мой наиболее ценный образец! — Г. М.» Текст на второй представлял собой надпись, сделанную на обороте фотографии: «Я призываю авторитетных деятелей из музея Южный Кенсингтон проверить орудия с той же патиной, как этот камень, который, как говорит мошенник Даусон, он «выкопал из карьера»! Они стали бы белыми, если применить кислоту.— Г. М. Истина восторжествует!» Далее следовала приписка: «Судя по случайным разговорам, имеется веская причина утверждать, что «клык», найденный в Пильтдауне, привезен из Франции». Поверх всех этих строк, написанных чернилами, сделана карандашная надпись: «Подстерегайте Ч. Даусона. Добрые пожелания».
Вейнер был поражен — оказывается, подделка, которую приняли на веру великие антропологи Англии и над которой ломали голову десятки специалистов по археологии палеолита, эволюции человека и его анатомии, была разоблачена вскоре после того, как газеты оповестили мир о новой сенсации!
Вскоре в руки Вейнера попал еще один важный документ, который разъяснял, почему открытие Даусона было встречено в кругах археологов Суссекса с недоверием и настороженностью. В декабре 1953 г. руководитель отдела геологии Британского музея получил письмо, написанное Гаем Барбом. В годы открытия в Пильтдауне он жил в местечке Комб Плейс, недалеко от города Луиса, и часто встречался с Даусоном и его женой. У Барба имелась небольшая коллекция каменных изделий, которые он собрал в годы увлечения археологией, и сборы эти как раз и привлекли внимание Даусона. Однажды он даже попросил Барба подарить ему некоторые из кремневых орудий, обнаруженных в районе знаменитых Красных Краг. Барб встречался с Даусоном вскоре после публичного объявления об открытии в Пильтдауне. Во всяком случае, он хорошо помнил, как Даусон в мае 1913 г. показывал ему в своей юридической конторе муляжи костных останков эоантропа, изготовленные помощником Вудворда Барлоу. Вскоре после этого памятного события в один из летних дней Барб на правах старого знакомого без стука зашел в кабинет Даусона в его оффисе и удивился, отметив очевидное замешательство хозяина и его нескрываемое неудовольствие. На столе Даусона стояло несколько фрагментов фарфоровых тиглей, наполненных коричневой жидкостью, а в помещении сильно пахло йодом. Оправившись от смущения, Даусон объяснил нежданному гостю, что он занят выяснением проблемы, каким образом в естественных условиях окрашиваются кости, которые попадают в древние геологические слои. Для этого ему приходится опробовать самые разнообразные способы окраски. Даусон показал затем Барбу несколько костей, погруженных в коричневую жидкость. Через несколько недель при очередной встрече с Барбом Даусон спокойно разъяснил, что он окрашивает не только кости, но и камни. Барб рассказал об увиденном и услышанном Марриоту, и тот, заинтересовавшись деятельностью «суссекского колдуна», тоже посетил Даусона, и ему была представлена возможность посмотреть, каким образом окрашиваются камни и кости...
Тогда же, очевидно, и зародились подозрения в подделке эоантропа как у Марриота, так и у его знакомого Морриса, что, возможно, натолкнуло последнего на мысль о необходимости провести анализ поверхности орудия из Пильтдауна, переданного ему Даусоном. Барб знал сэра Артура Кизса, но ничего не сказал ему о своих подозрениях, поскольку считал, что не имеет для обвинений достаточно веских «позитивных свидетельств». Он встречался также с А. С. Кеннардом и дружил с Мартином Хинтоном. От него, а также, вероятно, от Марриота те узнали о проделках Даусона. Кеннард, в частности, не скрывавший своего скептического отношения к эоантропу, неоднократно говорил, что знает, кто мошенник, хотя имени Даусона никогда при этом не произносил. Барб попытался также объяснить, почему ни он, ни другие не попытались сразу же разоблачить фальшивку. Оказывается, любители археологии Суссекса свято верили, что профессиональные ученые вскоре разберутся в существе дела. Однако произошло совершенно неожиданное: на сторону Даусона и Вудворда стали такие авторитетные деятели науки, как известные биологи Докинз и Ланкастер, ведущие антропологи Кизс и Эллиот Смит, а из знаменитых палеонтологов и геологов — Ньютон и Соллас. Как можно было любителям вроде Морриса, Марриота или Барба выступить против такой компании знаменитостей, которые усердно защищали «человека зари»? Следует к тому же учесть, что Морриса и Марриота, как фанатичных приверженцев идеи об искусственном происхождении эолитов, мир профессионалов археологов считал «почти что ненормальными». Их слова предостережения легко могли сойти за обычные дрязги, характерные для среды любителей науки, жаждущих великих открытий. В такой ситуации они решили пустить дело на самотек, ожидая, что рано или поздно порок будет наказан, а истина восторжествует.
Они могли также отплатить презрением тому, кто нагло и вызывающе откровенно домогался известности, используя для этого более чем нечистоплотные приемы. Для Вейнера теперь прояснилось то, что удивило вначале при ознакомлении с музеями и археологическими обществами Суссекса,— исключительная непопулярность Даусона в местных научных кругах, крайний скептицизм по отношению к открытию в Пильтдауне, пренебрежительное отношение к его способностям как археолога и к качеству его научных публикаций. Следует иметь в виду, что все это выражалось достаточно определенно, несмотря на прочную репутацию Даусона в Британском музее как усердного собирателя палеонтологических коллекций и явно доброжелательное отношение к нему Вудворда и Кизса. Вейнер отметил, что местные научные общества не популяризировали пильтдаунскую находку: в музее Бероу имелась лишь переданная ему С. Споуксом картина с изображением эоантропа, да несколько эолитов из Баркхам Манер, подаренных Гарри Моррисом. В музее Бэрбикон, расположенном в здании Суссекского археологического общества, тоже были выставлены эолиты Морриса, а реконструкция облика эоантропа — его скульптурный портрет, подаренный Споуксом в 1929 г., появился в экспозиции через 15 лет после того, как отгремели события. Примечательно, что сам Даусон ничего связанного с эоантропом в музеи Суссекса не дарил, а в официальных документах суссекских научных обществ не содержалось каких-либо сведений о заседаниях, посвященных знаменательному событию. Пильтдаунские открытия не стали темой экстренных научных заседаний, а Суссекское археологическое общество не удосужилось преподнести традиционный приветственный адрес своему самому известному в мире члену. Даже о смерти Даусо-на не было каких-либо официальных сообщений, и на его похоронах представитель общества не присутствовал. Вейнер установил, что в 1925 г. Вудворд прочитал в Суссекском археологическом обществе доклад, посвященный эоантропу. Отношение к этому факту примечательное: текст выступления «доброго старого друга Даусона» остался неопубликованным. Наконец, Вейнеру с помощью старейшего деятеля общества Л. Ф. Сальцмана пришлось развеять мираж относительно самой капитальной из опубликованных Даусоном работ — двухтомной истории Гастингского собора. Выяснилось, что некий Мэнворинг Бэйнес имел рукопись труда антиквара Вильяма Герберта, производившего раскопки около этого здания в 1824 г. При сравнении текста рукописи Герберта с текстом двухтомника Даусона Бэйнес констатировал плагиат: «джентльмен удачи» дословно скопировал по крайней мере половину объема текста, составленного его предшественником, а остальное представляло собой «пустопорожнюю набивку». Статья Даусона, посвященная описанию находок железного века на выставке, устроенной в 1903 г., тоже оказалась плагиатом. Что же касается статьи о выставке 1909 г., то Даусон наделал в ней массу ошибок из-за просчетов своих предшественников, у которых ему пришлось списывать! Знаменитая римская статуэтка Даусона из Бипорт Парка, будто бы найденная с монетами императора Адриана, оказалась поддельной. Как удалось установить экспертам, ее изготовили в XIX в.
Как разнился вырисовывающийся облик Чарлза Даусона от того представления, которое сложилось о нем у Вудворда: «Он имел беспокойный ум, всегда готовый отметить что-нибудь необычное, и он никогда не успокаивался, пока не испробовал все средства, чтобы решить и понять какую-нибудь проблему. В научном исследовании он был восхитительным коллегой — всегда веселым, полным надежды и энтузиазма!»
Итак, расследование пильтдаунской истории почти подошло к концу. Для Вейнера, Ле Грос Кларка и Окли стали ясны не только основные детали самой грандиозной подделки в истории антропологии и археологии, но ни у кого из них теперь не вызывало более сомнений имя того, кто осмелился совершить аферу. Им оказался Даусон, считавшийся человеком безупречной репутации. Это он задолго до того, как появиться в кабинете Вудворда, разломал и окрасил под цвет пильтдаунского гравия части черепа, отличающегося значительной толщиной стенок. По-видимому, рабочие действительно нашли череп в гравии Баркхам Манер, но поскольку Даусон вынужден был прибегнуть к окраске массивных фрагментов, можно со значительной долей вероятности утверждать, что он подменил найденные в гравии обычные кости другими, необычными, которые в нем никогда не были и потому имели иную окраску. В дальнейшем, когда начались раскопки, фрагменты черепа постепенно подбрасывались, ибо за четыре года с момента первого открытия в 1908 г. они исчезли бы без следа, оставайся они по-прежнему в гравии, который непрерывно разрабатывался. Поскольку к тому же никто не знал, где рабочие нашли череп, то, вообще, сомнительно, что раскопки велись на месте первоначального открытия: ведь никаких отметок на террасе никто не делал, а она к тому же постоянно заливалась водой.
Имеется достаточно правдоподобный вариант, объясняющий, каким образом оказался у Даусона череп человека. Согласно рассказу мисс Флоренс Пэдхем, опубликованному в «Sussex Expres» 1 января 1954 г., ее отец Натли передал в 1906 г. Даусону коричневатый череп, лишенный нижней челюсти. «Духовный отец» эоантропа будто бы сказал: «Вы услышите нечто значительное об этом, мистер Берли!» Не этот ли череп был еще раз «найден» в 1908 г., когда Даусон, по словам мисс Вудгид, обнаружил в присутствии ее мужа Сэма Вудгида несколько черепных обломков? А ведь Даусон в своей публикации утверждал, что их поиски с Вудгидом оказались безуспешными...
Вторая сторона дела — приобретение соответствующего фаунистического ансамбля, который позволил бы датировать фрагменты черепа возрастом, приближающимся к миллиону лет, «обработка» челюсти орангутанга, подбор коллекции эолитов, а также подходящих камней со следами обработки, предназначенных вместе с приостренным обломком бедренной кости слона представить «антураж культуры» эоантропа. Как выяснилось теперь, часть костей животных происходила из отложений Красных Краг Восточной Англии, заполучить которые Даусону не составляло никакого труда. На многочисленных рынках распродажи антикварных вещей и раритетов он мог легко купить кости, которые, как показала степень их радиоактивности, кто-то из геологов, палеонтологов или просто любителей вывез из Северной Америки и пещер Кипра. Что касается челюсти орангутанга и зуба стегодонового слона, то наиболее вероятное место, откуда они могли попасть в Англию,— это Юго-Восточная Азия, в частности Борнео и Суматра. Согласно сообщениям Ральфа Кёнигсвальда, туземцы хранят здесь черепа орангутангов «в качестве трофеев и фетишей» в течение нескольких столетий. Поэтому радиокарбоновая датировка челюсти эоантропа 500±100 лет не удивительна. Том Гаррисон прислал Окли фотографию человека, который держит череп орангутанга, хранившийся в хижине 406 лет!
Он же помог разъяснить проблему, каким образом и когда попала в Англию челюсть орангутанга. По воспоминаниям Гаррисона, в 1875 г. А. X. Эверетту была продана коллекция костей из Юго-Восточной Азии, а среди них находились поломанные челюсти антропоидов. Эверетт описал кости, а затем в 1879г., передал их в Британский музей. Проверка описи показала, что все переданные образцы на месте, и, следовательно, из музея челюсть выкрасть не могли. Однако Гаррисон утверждает, что музейная коллекция выглядит значительно меньше той, которая была продана. Возможно, часть костей попала торговцам древностями и была продана. Даусон мог приобрести челюсть орангутанга на одном из людных и частых тогда аукционов.
Когда Окли сравнил челюсть эоантропа с костями из коллекции Эверетта, то сразу же отметил, как близка она им по внешнему виду и манере раскалывания. Содержание нитрогена тоже было одинаковым. Таким образом Даусону, после того как челюсть оказалась в его руках, оставалось лишь продумать общую «концепцию». Остальное стало делом техники и хладнокровного расчета...
Главный виновник чудовищной аферы найден; однако, припоминая обстоятельства, сопутствующие «открытию в Пильтдауне», трудно отделаться от мысли, что за ним стояло нечто более значительное, чем удовлетворение болезненного тщеславия одного лица. Было бы, пожалуй, крайностью подозревать существование своего рода заговора сторонников эоантропа Даусона, но и считать «джентльмена удачи» единственным актером в странной драме, превратившейся в фарс, едва ли справедливо. Недаром даже после разоблачения подделки досада не покидала многих из тех, кого устраивала «находка» в Барк-хам Манер. «Когда я прочитал в статье,— писал один из них,— что пильтдаунский человек был подделкой, я почувствовал, как что-то ушло из моей жизни. Я воспитывался на пильтдаунском человеке». Люди по крайней мере двух поколений считали пильтдауновского человека дарвиновским «недостающим звеном». Сэр Артур Кизс, ведущий пропагандист «человека зари», волею судеб дожил до позорных дней разоблачения фальшивки. Глубоким стариком он вынужден был оправдываться в «Times» и недоумевать по поводу того, как все это могло произойти и как случилось, что клюнул на грубую приманку он, корифей английской антропологии.
Между тем конец Пильтдауна совпал с триумфом еще одного упрямого охотника за «недостающим звеном» — Луиса Базетта Лики. Но он-то как раз шел к нему, менее всего думая о славе, через десятилетия самоотверженного труда.

---

СОДЕРЖАНИЕ

Окаменевшие следы (от автора вместо предисловия)
3

Пролог: прелюдия к драме идей
5

Один шанс из миллиарда
35

Джентльмен удачи
81

«Бэби» Раймонда Дарта
129

Сокровища джунглей
203

Пильтдаунская химера
285

Сад Эдема
331

Новые неожиданности
387

---

Цветные таблицы к книге

---