«БЭБИ» РАЙМОНДА ДAPTA

В серии форм, связывающих
обезьянообразное существо и человека,
чрезвычайно трудно зафиксировать
определенную точку,
когда должно применить термин «человек».

Чарлз Дарвин

Хэлло, старина Бернард! Мне кажется, эта проклятая жара окончательно доконала вас, настолько угнетенно и, я бы сказал, меланхолично выражение вашего лица.
Бернард Георг Пауэр, редактор отдела новостей популярной вечерней газеты «Star» («Звезда») города Йоханнесбурга (ЮАР, но в те годы, когда происходили нижеописанные события, страна называлась Южно-Африканским Союзом), вот уже добрый десяток минут задумчиво и без видимого интереса рассматривавший новинки книжного магазина, выставленные за стеклом витрины, вздрогнул от неожиданного обращения и повернул голову. Рядом стоял высокий, стройный человек, одетый в белую с короткими рукавами рубашку, небрежно выпущенную поверх светло-серых парусиновых брюк. Его узкое, сухощавое лицо с длинным, слегка приплюснутым на кончике носом и глубоко посаженными большими темными глазами под арками густых бровей добродушно улыбалось. Большой рот с энергичной линией узких губ, выступающих вперед, мягко-округлый волевой подбородок, типичный для англосакса,— до чего же характерный облик!
— А, профессор Дарт, добрый день! — Пауэр почтительно пожал протянутую руку.— Рад вас видеть. Прошу извинить меня: задумался... Да, вы правы, жара убийственная. Ох, уж этот мне засушливый сезон на юге Африки. Он всякий раз и надолго выводит меня из равновесия. Но, признаться, гораздо печальнее другое. Полоса «засухи» с некоторых пор охватила и мой отдел новостей. Чувствую — давно нужно нечто такое, что пощекотало бы нервы почтенной публике, но увы и еще раз увы... Одним словом, засуха, всюду засуха, и меланхолия прессы имеет некоторое оправдание. Не так ли?
— Пожалуй, — с готовностью согласился Раймонд Дарт. Он знал, что Пауэр большой любитель разных, но непременно волнующих мир научных проблем. Его интерес, в частности, и к проблемам антропологии стал одной из главных причин их дружеских отношений. Встречаясь иногда, Дарт и Пауэр подолгу беседовали на темы, связанные с анатомией и невралгией, которыми профессору по роду своих занятий вот уже в течение двух лет приходилось заниматься в медицинской школе при университете Витватерсранда Йоханнесбурга.
— Ваше сочувствие, дорогой Дарт, не скрою, приятно, но что мне от него? — продолжал сокрушаться Пауэр, вытирая платком мокрую от пота лысину. — Вы антрополог, так дайте мне что-нибудь интересное вроде питекантропа или на худой конец неандертальца. Вот тогда отдел новостей покажет зубы, а издатель «Star» вновь убедится, что редактор Бернард Георг Пауэр недаром ест свой хлеб! Я не случайно вспомнил о питекантропе. Вы слышали, что американцам удалось убедить Дюбуа открыть сейф с черепной крышкой обезьяночеловека с Явы?
— Я читал об этом, но, к сожалению, не в вашей почтенной газете, — улыбнулся Дарт.
— Все газеты вновь помешались на темах, связанных с «недостающим звеном»,— оправдывался Пауэр.— Но мы решили сохранять пока сдержанность, и не случайно. Ведь речь идет о старом открытии. Дайте нам новые факты, и «Star» тоже скажет свое слово о «недостающем звене».
— Поистине сама судьба свела нас здесь с вами, Бернард,— шутливо-торжественно сказал Дарт.— Поскольку вы требуете не только сочувствия, но и чего-то более весомого, а главное, полезного для отдела новостей, то так и быть, скажу вам по секрету, что «Star», вероятно, скоро будет иметь новость высшего ранга. Возможно, в моих руках есть теперь нечто мировое по значению, и это «нечто» связано с вопросом о происхождении человека. Я намереваюсь объявить об этом в ближайшее время... ,
В мгновение ока от меланхолии редактора не осталось и следа. Пауэр прежде всего постарался удостовериться, не разыгрывает ли его Раймонд Дарт. Профессор, однако, сохранял полную серьезность. Поэтому Пауэр стал воплощением внимания.
— Это «нечто» примитивнее неандертальца? — бросил пробный шар Пауэр.
— О, да! Несравненно примитивнее любого из неандертальцев,— ответил спокойно и даже несколько равнодушно Дарт.
— Может быть, в ваши руки попало- «нечто» более примитивное и древнее, чем обезьяночеловек?
— О, значительно более примитивное и древнее, чем питекантроп! — с большой серьезностью подхватил игру Раймонд Дарт, который славился среди друзей умением разыгрывать подобного рода сцены.— Я называю это «нечто» «my baby»*.

* — мой малыш (англ.).

Бернард Пауэр обрушил на посмеивающегося Дарта град вопросов, демонстрируя незаурядную осведомленность в палеоантропологии. Речь идет о «недостающем звене»? Что представляет собой «бэби»? Какие обстоятельства сопутствовали открытию, как и кто первым узнал о находке? Где находится образец и можно ли осмотреть его? Когда, наконец, появится первая научная публикация и может ли он, Пауэр, сейчас же, немедленно, объявить об открытии в разделе новостей вечерней газеты?
— Давайте по порядку, Бернард! — остановил его Дарт.— Не могу же я, в самом деле, отвечать на все сразу. К тому же у нас есть достаточно времени, чтобы поговорить спокойно, ибо ни о какой информации в газете не может быть и речи до тех пор, пока не выйдет из печати статья, которую я послал в лондонский журнал «Nature»**. «Бэби» находится в моем доме, но фото его можно увидеть сейчас же. Для этого стоит лишь зайти в редакцию «Star» и обратиться к моему старому другу и фотографу Вашей газеты Лену Ричардсону...

** «Природа» — один из популярнейших естественноисторических журналов мира.

— Как, Лен Ричардсон, с которым я объездил половину Африки, знал о находке, фотографировал ее и ни словом не обмолвился со мной? — возмутился Пауэр.— Хорошенькие дела: сбиваемся с ног в поисках достойных «Star» новостей, а в это время под носом в редакции происходят события, о которых я понятия не имею. Клянусь, Ричардсону это даром не пройдет!
— Лен ни в чем не виноват, Бернард,— принялся успокаивать его Дарт.— Это я уговорил его хранить наш секрет в тайне и, извините меня ради бога, специально предупредил относительно вас. Мне не хотелось раньше времени возбуждать ненужные толки и ажиотаж. Обещайте не терзать упреками Ричардсона, а я в знак признательности готов нести тяжкий крест интервью угодной вам продолжительности...
— Обещаю,— примирительно буркнул Пауэр, подхватил под руку Дарта и направился к подъезду соседнего с книжным магазином дома, в котором располагалась редакция вечерней газеты.
Они заскочили на несколько минут в лабораторию Лена Ричардсона, где Бернард, не обращая внимания на хозяина, бегло осмотрел извлеченные из сейфа контрольные отпечатки с негативом «портрета» таинственного «бэби», а затем направились в кабинет редактора отдела новостей. Шествуя по коридору, Пауэр на ходу отдавал распоряжения своему помощнику: «Новую пачку бумаги! Побольше остро очинённых карандашей! Полдюжины бутылок минеральной воды и виски со льдом! Через час доставьте нам ленч! В кабинет ко мне никого не пускать!..» Плотно прикрыв дверь кабинета, Пауэр усадил гостя в кресло, а сам устроился напротив, за громоздким, заваленным книгами редакторским столом, и на минуту задумался, с чего же начать разговор. Он пришел к выводу, что читателям «Star» следует представить не только «бэби», но и, конечно, его «отца» — профессора медицинской школы университета Витватерсранда Раймонда Дарта. Открытие не случайно связано именно с его именем.
— Страсть к изучению человека проявилась у вас, очевидно, еще в мальчишеские годы? — задал свой первый вопрос Пауэр.
— Я должен сразу же разочаровать вас, Бернард, поскольку нечто подобное менее всего могло произойти В нашем семействе, одним из первых переселившемся из
Англии в Австралию. Как я, так и восемь моих братьев воспитывались в строгости и религиозности. На ферме отца разводился скот, и считалось само собой разумеющимся, что каждый из нас пас животных до того, как отправиться в школу. Если же говорить о детских мечтах, то мы, наблюдая, как изнемогали в труде родители, жаждали открыть золото и облегчить благодаря этому их борьбу за жизнь. Правда, копаясь в земле, я с друзьями находил иногда кости животных, а порой даже шлифованные каменные топоры. Однако то и другое мало волновало меня.
— И все же как мальчик, выросший на ферме, заинтересовался антропологией? — настойчиво допытывался Пауэр.
— Сначала появилась, пожалуй, любовь к медицине. После окончания грамматической школы в Ипсуиче в 1911 г. я решил специализироваться по медицине в университете города Квинсленда. Здесь впервые меня охватило желание заниматься наукой, и я в особенности увлекся зоологией. По-видимому, были какие-то успехи, ибо меня в числе других студентов послали продолжать учебу в колледж Эндрю города Сиднея. Мы должны были совершенствовать свои знания по биологии. Вот здесь-то и случилось то, что, возможно, послужило первым толчком к моим будущим увлечениям. В июле 1914 г. в Сиднее открылась конференция Британской академии развития науки, и меня спросили, не хочу ли я стать на время ассистентом анатома Артура Смита, брата знаменитого антрополога Эллиота Смита. Можно ли мечтать о более почетной привилегии для студента? Естественно, я согласился и в течение нескольких дней работал в специально отведенной для меня комнате, где отбирал кости конечностей и старался, согласно заданию, выделить на них определенные структурные детали. Затем открылась конференция, и я мог впервые воочию увидеть выдающихся ученых Европы и Америки, известных мне до этого лишь по книгам и статьям. Это произошло ровно десять лет назад, но как сейчас помню, какое сильное впечатление произвела на меня популярная лекция главного гостя конференции Эллиота Смита. Он говорил об эволюции мозга. Я не спал всю ночь и думал о том, как было бы хорошо работать под его руководством.
4 августа работу конгресса прервали: началась мировая война. Многих преподавателей нашего колледжа призвали в армию, но мы остались завершать обучение. В это время мне еще раз повезло: руководитель анатомического факультета профессор Джеймс Уилсон, который продолжал теперь научные исследования ночью в свободное от военной службы время, когда его отпускали в колледж, предложил мне стать его ассистентом. Уил-сона занимали неврологические проблемы, особенно эволюционная структура мозга, а это было созвучно моим интересам. Стоит ли говорить, как я обрадовался! В течение трех лет, до 1917 г., продолжалось наше сотрудничество, и влияние Уилсона на мое формирование как специалиста и даже на мои повседневные привычки оказалось настолько сильным, что, признаться, я до сих пор иногда ловлю себя на том, что мыслю стандартами моего учителя из Сиднея. Не думаю, чтобы я отличался какими-то особыми способностями; вероятно, сыграли роль наши личные контакты, а также общность интересов, но факт остается фактом: профессор назначил меня на пост демонстратора анатомии. Обычно же это считалось привилегией аспирантов-медиков.
Особенно важные для моей судьбы события произошли после того, как я отправился в Англию для прохождения военной службы в медицинском корпусе. Последний год мировой войны застал меня во Франции, и, когда со всей остротой встал вопрос о том, чем я буду заниматься после демобилизации, неожиданно выяснилось, что профессору Эллиоту Смиту, который в это время возглавлял королевский университетский колледж Сар-дженс, требуется демонстратор. Мне определенно везло с этой должностью! Можете представить, Бернард, какое волнение охватило меня, когда я получил предложение занять пост демонстратора и работать рядом с одним из лидеров антропологии Великобритании! Однако, отдавая себе отчет в сложности предстоящей деятельности, я ответил профессору Смиту, что не считаю себя достаточно подготовленным, чтобы помогать ему. Мне казалось, что на эту должность имеет большее основание претендовать лейтенант Уиллард из Мельбурна, который значительно лучше меня знал анатомию. Эллиот Смит сказал, что в таком случае он берет к себе нас обоих.
Годы работы и учебы рядом с выдающимся антропологом я считаю самыми счастливыми из прожитых. Профессор Смит оказался полной противоположностью тому представлению о людях гениальных, которое обычно складывается у простых смертных. Блестящий эрудит, человек, популярность которого среди антропологов была огромной, он отличался между тем исключительной простотой и доступностью. Высокий, всегда оптимистично и доброжелательно настроенный, румяный, с белыми седыми волосами, он всегда был окружен учениками и теми, кто жаждал получить у него консультацию. Я сначала увлекся микроскопической анатомией и совершенствовался в этом предмете. Эллиот Смит направил меня в Америку в Вашингтонский университет. Мне посчастливилось затем совершить путешествие по стране и ознакомиться с наиболее интересными научными центрами по медицине. Кстати, мою будущую супругу Дору Тайрек, уроженку Виргинии, я «нашел» во время этой поездки. Антропология по-настоящему стала моей страстью после возвращения из Америки в сентябре 1921 г. Не оставляя в стороне гистологии, я каждую свободную минуту занимался с огромной «сравнительной коллекцией» мозга в музее королевского колледжа. Профессор Смит в это время увлеченно работал над новой реконструкцией пильтдаунского черепа, и палеоантропология (в особенности проблемы, связанные с происхождением человека) захватила меня всего без остатка. Я не слишком многословен, Бернард? Может быть, все это не представляет интереса?
— Напротив, совсем напротив, дорогой Дарт! Для меня теперь важна каждая деталь, поэтому продолжайте в том же духе,— проговорил Пауэр, торопливо делая заметки.— Почему же вы, однако, не остались работать в королевском колледже? А, понимаю,— вы, как истинный почитатель Дарвина, конечно же попросились работать туда, где, согласно идеям великого патрона, располагается родина человека,— в Африку!
— Увы, дело обстояло далеко не так,— возразил Дарт и задумался, вспоминая перипетии, связанные с отъездом в Южную Африку.— Не скрою — я с удовольствием остался бы в Англии, ибо для ученого нет большего счастья, чем работать в кругу коллег, где он накапливает и совершенствует свои знания. Но что оставалось делать, если у Эллиота Смита к моменту завершения моей учебы в колледже не предвиделось свободных вакансий. В начале 20-х годов Англия переживала период тяжелой экономической депрессии, и, чтобы вы, Бернард, поняли, в каком тяжелом положении оказались специалисты, приведу лишь один пример. Выдающийся знаток микроскопической структуры нервной системы и анатомии человека профессор Кульчинский, ученый с мировым именем, работал в колледже помощником лаборанта! Эллиот Смит, понимая, что ему не удастся оставить меня в колледже, после долгих советов со своим другом профессором Артуром Кизсом нашел наконец вакансию, и они стали убеждать меня отправиться в Южную Африку.
После некоторых колебаний я согласился и зашел к Кизсу, который обещал подписать рекомендацию. Я с тоской слушал, как он, просматривая документы, хвалил меня за знания, «силу воображения и интеллекта», за неортодоксальность взглядов, «презрение к принятым мнениям и отчаянный порыв» в исследованиях. Все это хорошо, но отъезд в Йоханнесбург я все же рассматривал скорее как изгнание, чем водворение на профессорство. Кизс подписал рекомендацию. Единственное, что вызвало его возражение в бумагах, был мой ответ на вопрос анкеты о вероисповедании. Я написал «свободомыслящий». Кизс настоятельно советовал написать «протестант»: «Не забывайте, куда вы едете, — предостерегал он меня.— В республике господствуют кальвинисты, а с ними лучше ладить миром». Я, однако, заупрямился и, считая этот вопрос принципиальным, не внес исправление. Перед рождеством, в декабре 1922 г., «свободомыслящий специалист», ваш покорный слуга, вместе с Дорой отплыл из Англии в Африку. Можете представить, Бернард, мое настроение: вырван с корнем из центра антропологии, остались позади любимые исследования, прощай общение с корифеями моей профессии. Впереди — факультет анатомии и медицинская школа в новом университете Витватерсранда...
При виде Йоханнесбурга наше с Дорой настроение испортилось окончательно. Вы понимаете, что этот печальный пейзаж с бесконечными рядами крытых железом однообразных построек из красного кирпича, пустынные, без единого деревца, окрестности могут убить и куда более крепких, чем мы. Добавьте к тому же, что никто в Йоханнесбурге не знал, где находится медицинская школа, и мы с трудом нашли ее за фортом, построенным еще во времена президента Крюгера. А затем началась работа в одном из зданий школы, окруженной десятифутовыми кирпичными стенами, в обширном дворе которой, поросшем высокой травой, не зеленело ни одного деревца. Недоставало элементарных пособий и инструментов. Коллеги не скрывали недружелюбия к выходцу из Австралии...
— Иначе говоря, ситуация не благоприятствовала размышлениям и мечтам о поисках предка человека в Африке? — спросил Пауэр, наливая в стакан Дарта доставленную из ледника минеральную воду.
— Признаться, в этом плане перспективы были с самого начала не из блестящих. По существу, к двадцатым годам Южная Африка оставалась почти полностью белым пятном на карте находок костных останков ископаемого человека. Нельзя сказать, что поиски его здесь не предпринимались. Еще в начале нашего века 22-летний горный инженер Джонсон загорелся мечтой открыть следы древнего человека в Южной Африке. Он оказался талантливым разведчиком и обнаружил изделия из камня палеолитического облика. Они описаны в двух его книгах: «Каменные орудия Южной Африки», изданной в 1908 г., и «Доисторические периоды Южной Африки», вышедшей в свет в 1912 г. Согласно заключениям Джонсона, каменные изделия следовало датировать временем от современности и до эолитической стадии. Эолитическая стадия! Но возможно ли, чтобы человек мог появиться в Африке около миллиона лет назад? Не увлекался ли Джонсон? Очевидно, нет, поскольку последующие исследования миссионера, любителя археологии Нэвиля Джонса на востоке пустыни Калахари подтвердили наблюдения горного инженера. К северу от Кимберли около дороги на Булаваго в районе Таунгса и Тигрового ущелья Джонс нашел многослойное палеолитическое стойбище. В верхнем слое галечников и мергелей залегали орудия неандертальцев, ниже были найдены сильно окатанные водой изделия из кварцита ашельского типа, а еще ниже — шелльские и дошелльские. Вполне убедительный показатель появления человека на юге Африки за миллион лет до нашей эпохи! Стойбище было найдено около Таунгса. Запомните это название, Бернард. Мы еще вернемся к нему.
Конечно, камни, оббитые рукой древнейшего человека, очень интересны, но как же обстояло дело с открытием костных останков самого человека? Когда в лаборатории Эллиота Смита я попытался найти какие-нибудь материалы из района, куда мне предстояло ехать, то выяснилось, что, кроме слепка мозговой полости черепа так называемого «боскопского человека», в коллекции ничего более не хранилось. Как мне удалось установить, эта первая находка ископаемого человека в Африке сделана в Трансваале, к северу от реки Вааль около Боскопа, милях в 150 к востоку от Таунгса. С юга в Вааль впадает река Моори, на восточном берегу которой фермер Бота построил дом и распахал поля. Летом 1913 г. Бота задумал прокопать через поле дренажную канаву. И вот в ярдах 80 от реки на глубине почти 5 футов рабочий наткнулся на какие-то «страшные кости». Бота созвал соседей, и они долго обсуждали вопрос, человеческие ли они. Затем все пришли к выводу, что, как бы то ни было, находку следует отослать в музей. Так и сделали: кости отправились в путешествие за 500 миль в порт Элизабет. Директор музея Фитцсимонс пришел в восторг от посылки: в ней оказались сильно минерализованные кости, вне сомнения принадлежавшие ископаемому человеку, первому из найденных в Южной Африке! Фитцсимонс немедленно отправился в далекий путь на ферму Бота. Туда же вскоре выехали сотрудники Кейптаунского музея. Во время обследования места находки удалось найти еще несколько костей скелета и грубо оббитые камни. Так был открыт «боскопский человек», оказавшийся близким проживавшим там аборигенам — бушменам и готтентотам. Вот тогда-то слепок мозговой полости и послали Смиту, а затем и сам череп переправили в Англию Пикрафту, который передал его в Естественноисторический музей Южного Кенингтона.
Королевское научное общество Южной Африки пыталось привлечь внимание антропологов к находке первого ископаемого человека на континенте, но тщетно: всех тогда увлекала полемика, связанная с пильтдаунским человеком, а затем разразилась мировая война. Лишь в 1917 г. Сидней Хутон описал в Кейптауне череп из Боскопа и прочитал доклад перед королевским обществом. Сразу же стало ясно, что ни о каком «недостающем звене» в данном случае не может быть и речи: объем мозга боскопского человека составлял 1832 кубических сантиметра! Это была, несомненно, ископаемая форма Homo sapiens, довольно широко распространенная в Африке. Во всяком случае, в 1921 г., через 9 лет после открытия боскопского человека, Фитцсимонс вместе с сыном при раскопках на юго-восточном побережье Южной Африки в сотне миль от порта Элизабет открыл большое число новых погребений. Они располагались в одном из навесов богатого пещерами ущелья Ципикама прибрежной префектуры Кейп. Здесь на самом берегу моря в огромной раковинной куче, в которой встречались обломки древних горшков, орудия, украшения из камня и кости, Фитцсимонс нашел могилы, прикрытые плитами и камнями. На некоторых из них были выгравированы изображения человека. В 25 погребениях, 5 из которых располагались в древнейших горизонтах раковинной кучи, были найдены ожерелья из раковин и кости, орудия из камня, россыпи красной охры. Умершие лежали в скученном положении, как палеолитические гримальдийцы в Европе.
В прошлом, 1923 г. Фитцсимонс переслал мне костные останки, найденные в ущелье Ципикама. Я реставрировал один из черепов. Объем мозга его оказался равным 1750 кубическим сантиметрам. Это оказался все тот же боскопский человек, который по объему мозга превосходил средний уровень, характерный для европейцев. У современных аборигенов Южной Африки объем мозга значительно меньше. Получалось так, что люди с большим мозгом исчезли, а с малым остались и дожили до современности! Мой помощник Горден Лайинг изучил 8 черепов и пришел к заключению о возможности сопоставления их с представителями современных народов Африки. Мне кажется, эта находка впервые открывает возможность разгадать историю появления на континенте бушменов Калахари, которые вместе с пигмеями Конго представляют «желтую» расу Африки, черных негров центральных районов и «коричневых» хамитов севера. Итак, Африка — родина трех расовых разновидностей современного человека этой части света? Возможно. Однако наиболее сложный вопрос состоит в том, насколько глубоки в африканской земле корни «боскопцев», иначе говоря, имеют ли они местных предшественников, стоявших на стадии если не питекантропа, то хотя бы неандертальца?
— Очень интересно! — воскликнул Пауэр.— Меня чрезвычайно увлекает прелюдия вашего открытия, дорогой Дарт. Так как же: есть корни или нет?
— Думаю, да, но прослежены они пока только севернее, на территории Родезии. За два года до моего прибытия в Йоханнесбург прошли слухи об открытии при работах в карьере Брекен Хилл загадочного черепа, который отличался необыкновенно примитивными чертами строения. Перед отплытием из Англии мне посчастливилось увидеть этот череп, возможно неандертальский. Его впервые демонстрировали публике на заседании Анатомического общества...
— Сведения о родезийском черепе, конечно, опубликованы?
— Вы не знаете традиций английских антропологов, Бернард! — воскликнул Дарт. — Каждую новую находку они «выдерживают», как хорошее вино, и хранят открытие в строгом секрете. Сами же тем временем неторопливо изучают кости, осторожно прощупывают мнение коллег. Между тем ясно, конечно, что исчерпывающая публикация результатов изучения черепа из Брокен Хилла открыла бы новые перспективы в разгадке проблемы происхождения человека.
— Но почему же, зная этот «африканский секрет», вы чувствовали себя изгнанником, отплывая в Йоханнесбург? Если в Африке обитали неандертальцы, то почему же здесь не могли бродить питекантропы, а может быть, и само «недостающее звено»?
— Вы забываете, Бернард, что я направлялся не в тропические районы Африки, а на юг континента,— возразил Дарт.— Ведь Южную Африку, насколько я знаю, никогда не покрывали джунгли. И десятки миллионов лет назад здесь расстилались бескрайние опаленные солнцем пустыни или, в лучшем случае, саванны. Мне казалось, что юг континента, отделенный от тропических лесов широкой полосой открытых пространств, представлял собой самое неподходящее место в Африке для обитания первых людей Земли, а тем более «недостающего звена». Мне трудно было представить, что за силы могли заставить антропоидную обезьяну, предшественника человека и обитателя джунглей, покинуть свой «дом» и отправиться в опасное странствие по открытым безлесным плато и пустыням. Поэтому я предельно скептически оценивал свои шансы на успех в открытии обезьяночеловека, «недостающего звена».
— Теперь вы и я знаем, что это было ошибочное представление, — резюмировал довольный Пауэр.—Благодарю вас, дорогой Дарт, за столь подробный рассказ — прелюдию к главному открытию, который, клянусь вам, заставит цитировать йоханнесбургскую «Star» по всему свету! Перейдем теперь к главному. Когда у вас впервые зародилась самая робкая надежда на возможный успех поиска «недостающего звена» в пределах Южной Африки?
Дарт на минуту задумался, а затем оживленно заговорил:
— Как это ни странно, Бернард, но первый проблеск надежды появился еще по пути в Йоханнесбург. На борту парохода, на котором мы плыли к нему с Дорой, мы познакомились с сестрой милосердия из Южно-Африканского Союза. Не помню уж теперь, по какому случаю, но однажды у нас с ней зашел разговор об антропологии, о предках человека и его прародине. Можешь вообразить мое удивление и радость, когда наша попутчица рассказала мне о том, как еще до войны один из ее пациентов, рабочий-горняк, добывавший в шахте алмазы, показал ей странный минерализованный череп. Шахтеры обратили внимание, что он по размерам меньше человеческого, но в то же время больше черепа павиана.
Неужели антропоидная обезьяна жила некогда на юге Африки? Ответить на вопрос можно было, только осмотрев череп. Стоит ли говорить, что это стало делом отнюдь не легким? Прежде всего выяснилось, что череп не остался в клинике, куда его принес горняк. По словам сестры милосердия, добытчики алмазов отличаются безграничной суеверностью, и, по их поверью, если случайно найденный череп не запрятать подальше в землю, то надежда на счастье и богатство навсегда покинет того, кто нашел его. Горняк, который показал сестре череп, не отличался в этом отношении от остальных и, насколько она помнила, снова закопал свою находку.
Я подумал тогда, что само провидение ниспослало мне такую счастливую попутчицу, и, оказавшись в Йоханнесбурге, разумеется, первым делом попытался разыскать удачливого шахтера. Я действительно нашел его, однако все мои попытки заставить его «повторить» открытие ни к чему не привели. Его, по-видимому, все же мнимые, а не настоящие поиски остались безрезультатными. Однако этот случай вселил в меня робкую надежду на предстоящий успех. Насколько же далеко заведут меня в Африке поиски «недостающего звена», я тогда и представить не мог. У африканцев есть пословица, которая переводится приблизительно так: «Никто не заходит так далеко, как тот, кто не знает, куда он идет». Мне теперь кажется, что эта сентенция придумана обо мне и моих приключениях!
— Что же предшествовало событиям, оправдавшим надежды, и какие любопытные происшествия сопутствовали открытию? — спросил Пауэр.— Прошу вас, профессор, быть, как и ранее, предельно обстоятельным, ибо для нас, журналистов, как и для детективов, нет подробностей, которые не могли бы обрести в дальнейшем особый смысл...
— Однажды в начале июля 1924 г. я зашел в анатомический зал колледжа, чтобы провести очередное занятие, и сразу заметил, насколько возбуждена единственная в нашей группе студентка Жозефина Сэлмонс, которая помогала мне как лаборант-демонстратор. Ее обычно бледное лицо было красным, и, чтобы выяснить, в чем дело, я обратился к ней в аудиторию: «Вы что-то хотите сказать мне, мисс Сэлмонс?» Девушка еще более смутилась от десятков глаз, устремленных на нее, но нашла в себе силы ответить: «Смогу ли я поговорить с вами сегодня, профессор? Вчера я увидела у моих знакомых нечто такое, что, без сомнения, вас заинтересует!» Я ответил Жозефине, что мы можем поговорить в перерыве во время завтрака.
Чтобы вам, Бернард, яснее стала ситуация, я снова должен сделать небольшое отступление. В моих лекциях в университете Витватерсранда особое место занимала антропология, и именно в этом предмете Жозефина стала моей наиболее увлеченной ученицей. Перед каникулами я вдохновил студентов идеей создания в нашей медицинской школе собственного анатомического музея, для чего предложил им попытаться найти кости самых разнообразных животных. Я даже назначил приз в 5 фунтов стерлингов за самую лучшую находку. Никто не мог сравниться с Жозефиной в энтузиазме, с которым она приступила к поискам. Но каково же было ее огорчение, когда приз достался не ей, а другому студенту! Я, однако, не мог обойти его, ибо он принес для будущего музея чучело крокодила, набитое соломой, кости полного скелета коровы, а также несколько любопытных камней и костей. Поэтому теперь я сразу подумал, что волнение Жозефины на лекции связано, очевидно, с находками каких-нибудь костей.
И действительно, когда через полчаса мы отправились с нею завтракать, она рассказала мне интригующую историю. Накануне ей пришлось побывать в гостях в семействе директора Северной компании по добыче известняка Изода. Жозефина обратила внимание на череп, выставленный хозяином на надкаминной полке. Она спросила, откуда происходит это несколько необычное украшение комнаты. Выяснилось, что череп доставлен из карьера каменоломни Таунгс, расположенной в префектуре Бечуанадленд на востоке пустыни Калахари, к северу от города Кимберли и к юго-западу от Йоханнесбурга, в юго-западном районе Трансвааля. Когда же я спросил Жозефину, что за череп хранится в квартире директора Изода, она долго не решалась высказать свое суждение. Когда же я стал настаивать, Жозефина смущенно ответила: «Хорошо, только, пожалуйста, не смейтесь надо мной, если я ошибусь. Я почти уверена, что это череп павиана!» Мне очень не хотелось снова огорчать свою преданную ученицу, но все же пришлось высказать сомнение: ведь до сих пор в Африке, кроме родезийского черепа и останков боскопского человека, не обнаружено ни одной кости приматов к югу от Фаюмского оазиса в Египте. Чтобы как-то сгладить неприятный для мисс Сэлмонс скептицизм, я высказал желание увидеть череп и изучить его; если она права, то эта находка будет представлять редкостный интерес. Жозефина заверила меня,
что Изод разрешит ей забрать череп и передать для осмотра в медицинскую школу.
На следующее утро Жозефина принесла ископаемое из Таунгса. Представьте, Бернард, степень моего изумления и радости, когда я увидел, что моя ученица права: в известняковый блок включен череп павиана. Бегло осмотрев его, я подумал, что им представлен какой-то новый и достаточно примитивный вид павианов. Я также отметил про себя одну особенность: в передней части черепа располагалось отверстие, как будто пробитое приостренным орудием. Жозефина между тем окончательно сразила меня, сообщив замечательную весть: оказывается, в карьере Таунгс черепа и кости — обычные находки при ломке известняка!
Решение у меня созрело мгновенно, и через несколько минут, захватив череп павиана, я уже мчался на своем стареньком «форде» к своему другу и коллеге, профессору-геологу университета Витватерсранда Юнгу, который, как мне было известно, хорошо знал известняки района Таунгса. Согласно контракту с владельцем карьера Спайэрсом, он посещал гористые области на востоке Калахари в долине реки Гарте около Бакстона, которые разрабатывались компанией в течение вот уже 20 лет. Залежи известняка в наших местах редкость, а при том обширном строительстве, которое теперь ведется, не следует упускать и дня. Юнг с готовностью согласился при очередной поездке в Таунгс передать мою просьбу Спай-эрсу: обратить внимание рабочих на кости животных, которые попадаются при ломке известняка, и, если это возможно, пересылать их в Йоханнесбург. Мои надежды найти в Таунгсе нечто, связанное с костными останками древнейших людей, увлекли Юнга. В связи с открытием в Таунгсе проломленного черепа павиана мы вспомнили с ним о находках Новиля Джонса в долине сухой теперь реки Гарте. Если в районе Таунгса встречаются примитивные изделия из камня, то почему среди костей в известняковых карьерах не попасться однажды части скелета обезьяночеловека или «недостающего звена»?
В ноябре 1924 г. Юнг в очередной раз сошел с поезда на станции Таунгс и вдоль сухой долины Оленьей реки, ныне названной Гарте, направился к известняковому карьеру, где был найден череп павиана. Позже он рассказал мне, что представляет собой это место. На 70—80 футов поднимается там ослепительно белый известняковый обрыв, край плато Каар. Это идеальное место для разработок, ибо здесь встречается почти чистая белая известь. Она, как и травертины, отложена древним потоком, который прорезал долину. Вертикальные трещины рассекают склоны, протянувшиеся на полмили, и на белом фоне известняка отчетливо выделяются огромные, неправильной формы пятна красного или коричневого цвета до 20 футов в диаметре. Это линзы глинисто-песчаных или травертиновых отложений, заполнивших древние трещины, ниши и пещеры и скрепленных намертво известняковым раствором. Эти-то отложения и содержали кости животных!
Известняк и твердые травертины разрушали взрывами, и в кусках красной и коричневой породы, вырванной из линз, часто встречались торчащие обломки разнообразных костей. Карьер продвинулся в глубь плато на сотни футов. Юнг познакомился в Таунгсе со старым горняком мистером де Брайаном, который давно увлекся сбором и коллекционированием ископаемых останков, включенных в каменистые блоки. Только за неделю, предшествовавшую приезду Юнга, де Брайан доставил в контору Спайэрса несколько таких блоков. Когда Юнг рассказал владельцу карьера о моем интересе к ископаемым из Таунгса, Спайэрс отдал распоряжение упаковать находки де Брайана в ящики и отправить их по железной дороге в Йоханнесбург по моему домашнему адресу. До отъезда из Таунгса Юнг стал свидетелем одного из взрывов, который вскрыл новое коричневое пятно диаметром около 10 футов. Эта древняя пещера, полностью заполненная глиной и песком, располагалась на 40 футов ниже края обрыва плато Каар, а дно ее находилось на высоте 20 футов от подножия склона. Взрыв выбросил большое количество материалов, скопившихся в пещере. Среди них находились твердые блоки с включенными в них костями. Наиболее интересные из глыб присоединили к находкам де Брайана. Выяснилось также, что черепа павианов находили в Таунгсе и раньше. Рабочие карьера собрали их, и целая коллекция таких ископаемых была отправлена в Южно-Африканский музей Кейптауна. По словам Юнга, над черепами работал и описал их палеонтолог Хутон. 19 мая 1920 г. он сделал доклад Южно-Африканскому королевскому обществу об открытии в Калахари ископаемых павианов, но почему-то результаты своих исследований до сих пор еще не опубликовал.
Такова, Бернард, предыстория главного события, которое произошло вскоре после возвращения Юнга из Таунгса. Я, разумеется, с большим нетерпением ожидал прибытия в Йоханнесбург багажа, состоявшего из двух ящиков. И вот в начале ноября 1924 г. к моему дому подкатил грузовик. Двое африканцев в форме железнодорожников с трудом сняли с него два громоздких деревянных ящика и с шумом проволокли их во двор. «Наконец-то!»— воскликнул я и бросился к выходу. Однако на пути моем неожиданно встала Дора: «Боже мой, Раймонд! — воскликнула она испуганно.— Я думала, что подъехал свадебный кортеж, а мне еще надо одеваться. По-моему, там привезли те самые ископаемые, что ты ожидал из Таунгса. Вот дьявольское наваждение, надо же было их привезти именно сегодня!»
Дело в том, что после обеда к моему дому действительно должен был подъехать свадебный поезд моего большого друга Кристо Бойерса, в прошлом футболиста, игравшего в командах разных стран мира, а теперь преподавателя анатомии и хирургии в университете Витватерсранда. Его свадьбу с француженкой, которую он привез из Лондона, где учился, мы с Дорой решили сыграть в нашем доме. Кстати, мне на церемонии предназначалась почетная роль шафера. И надо же было случиться, что ящики с ископаемыми привезли за каких-нибудь полчаса до предполагаемого прибытия гостей, а также жениха и невесты! «Ну, Раймонд, пойми, — умоляюще продолжала Дора, — гости вот-вот подъедут. Я знаю, как важны для тебя ископаемые, но прошу тебя: пожалуйста, оставь их до завтра. Ведь если ты начнешь копаться в ящиках до свадьбы, то будешь продолжать до тех пор, пока не уйдет последний гость!»
Я всем видом демонстрировал безропотную покорность судьбе. Но стоило Доре оставить меня, как я помчался во двор, чтобы, пока суть да дело, открыть ящики. Пока прислуга затаскивала их в гараж, я искал какой-нибудь инструмент, с помощью которого можно было бы оторвать крышки. Как выяснилось потом, мое тайное бегство не осталось незамеченным. Как уверяла меня Дора на следующий день, она дважды принималась увещевать меня, но тщетно. Я просто не реагировал на ее слова. Действительно, Бернард, я не припоминаю, чтобы кто-нибудь мешал начатому предприятию...
Но вот с треском оторвана крышка первого ящика — и я лихорадочно принялся перебирать его содержимое. Крайняя степень разочарования — вот что я испытывал, когда осмотрел последний из каменных блоков. Помимо панцирей черепах, обломков ископаемой скорлупы яиц страуса, а также нескольких фрагментарных кусков разрозненных костей скелетов животных, в ящике ничего более не оказалось. Ни одна из находок де Брайана не представляла для меня особого интереса.
Срываю крышку второго ящика. Должен предупредить вас, Бернард, что я отнюдь не мечтал увидеть в нем нечто совершенно сногсшибательное. Самое большее, на что я рассчитывал, не превосходило мечты взять в руки очередной череп павиана. Но то, что я увидел сразу же, как только сдвинул крышку ящика, заставило меня затрепетать: на груде песчанистых блоков лежала правая половина окаменевшего слепка мозга антропоида с превосходно сохранившимися отпечатками извилин, желобков и ниточек кровеносных сосудов...
Дарт некоторое время помолчал, еще раз остро переживая события прошлого. Редактор отдела новостей не торопил его, ибо еще не встречал в Йоханнесбурге человека, с такой готовностью и подробностями дававшего ему интервью. Дарту же хотелось, наконец, «излить душу» и высказать все, о чем ему приходилось непрерывно думать вот уже на протяжении почти трех месяцев.
— В начале нашего разговора,— продолжал он,— я упомянул о своей детской мечте найти золото. Судьбе было угодно распорядиться так, что земля Южной Африки подарила тому, кто с такой неохотой отправился сюда, нечто более ценное, чем золото. Но не буду забегать вперед.
Итак, слепок мозга антропоида... Даже если бы дело ограничилось только этим фактом, то и тогда следовало бы объявить о великом открытии в известняковых обрывах плато Каар пустыни Калахари. Ведь до сих пор антропологи ничего подобного в своих журналах не публиковали. К тому же окаменевший слепок мозга какого-то вида ископаемой антропоидной обезьяны найден в 1500 милях от ближайшего района джунглей, в лишенной леса пустыне юга Африки, где на протяжении десятков миллионов лет не могло жить ни одно животное, привычное к лесу.
Но это не все. В том, что слепок мозга принадлежал антропоиду, у меня с первого взгляда не осталось сомнений. Я с благодарностью вспомнил своего учителя профессора Эллиота Грэфтона Смита, который уделял нам столько времени при изучении мозга. Но и в его единственном в своем роде собрании слепков, которые мы досконально изучали в лаборатории, отсутствовала, я мог биться об заклад, «модель» мозга, подобная доставленной из Таунгса. При общей антропоидной конфигурации слепок раза в три, если не больше, превышал по размерам мозг павиана и определенно превосходил в значительной мере мозг взрослого шимпанзе. Слепок отличался размерами в длину. Он определенно принадлежал длинноголовому существу, в то время как высшие антропоидные обезьяны короткоголовые!
Пораженный увиденным, я окончательно забыл обо всем на свете. «Окаменевший мозг» не что иное, как изготовленный самой природой слепок внутренней полости мозговой части черепа. А где же в таком случае сам череп, нет ли его в ящике? С лихорадочной поспешностью я извлекал из ящика один каменный блок за другим, выискивая углубление, откуда мог вывалиться слепок. Мне попались два черепа павиана, но я испытал лишь долю той радости, которую испытал бы, не будь предыдущей находки.
И вот в одной из каменных глыб оказалась депрессия, в которую превосходно «вошел» слепок. В разломанной плоскости камня виднелись очертания отдельных костей черепа; в частности, я с радостью отметил участки нижней челюсти и альвеолы зубов, что давало надежду на сохранность лицевого скелета. Его, как и остальные части черепа, скрывали скрепленные до твердости гранита пласты песка и глины, составляющие каменный блок. Затылочная часть и левая сторона черепа, так же как и левая сторона слепка мозга, были уничтожены при взрыве или во время разработок камня в карьере. Как я установил позже, блок с черепом и слепок мозга обнаружил де Брайан, когда «рубил» камень на участке, где располагалась древняя пещера. Он превосходно знал, как выглядят черепа павианов, и сразу же отметил, насколько резко отличается от них новая находка. Вот почему он в тот же день явился в контору к Спайэрсу и убеждал его, что ему посчастливилось найти череп ископаемого бушмена. Не знаю, поверил ли ему Спайэрс, но владелец карьера держал находку у себя в конторе, а при отправке коллекций отдал распоряжение положить в ящик «череп бушмена» и окаменевший слепок мозга.
Я стоял в тени навеса гаража и не желал выпускать из рук ни окаменевший слепок мозга, ни впаянный в камень череп. Судя по всему, в Таунгсе сделано одно из интереснейших антропологических открытий. Если объем мозга существа из Калахари превосходит мозг шимпанзе, то не найден ли в Африке древнейший представитель человеческого рода? Ведь недаром мудрый Дарвин высказал в свое время мысль, что первых людей следует искать на «черном» континенте! Я пришел в себя от этих мыслей, почувствовав, как кто-то ожесточенно теребит меня за рукав. Я оглянулся. Передо мной в торжественном свадебном облачении стоял довольно разгневанный Кристо Бойерс: «Послушай, Рей! Ты должен, черт побери, немедленно привести себя в порядок и переодеться или я вынужден буду искать другого шафера. Свадебный автомобиль с невестой подъедет к дому с минуты на минуту!»
Кое-как сложив камни в ящик, я бросился в дом. Дора лишь безнадежно махнула рукой, увидев, что я поволок к своему гардеробу глыбу камня с черепом, а также окаменевший слепок мозга.
Свадьбу я припоминаю, как полузабытый сон. Шафер на ней определенно был не в ударе. Произносились тосты в честь жениха и невесты, гости веселились, а я, да простит меня мой друг Бойерс, непрерывно думал об антропоидной обезьяне из Таунгса и никак не мог дождаться, когда завершится пиршество. Дважды в течение затянувшихся до позднего вечера свадебных церемоний мне удавалось под какими-то предлогами
покинуть компанию гостей, и оба раза я тайком прокрадывался в спальню, открывал гардероб и жадно брал в руки бесценные камни!
Как вы полагаете, Бернард, удобная ли это обстановка для продолжения исследований? Тем не менее в те немногие минуты я отметил несколько важных особенностей строения мозга таинственного антропоида из Калахари. Помимо поразительно большого объема мозга, обращала на себя внимание его глобулярная форма и неожиданно сильно выпуклая лобная часть, что не характерно для антропоидных обезьян. Глобулярная, а не приплюснутая сверху форма мозга, возможно, свидетельство прямохождения существа, которое управлялось им. Однако еще большее впечатление производило то, что и передняя часть мозга оказалась настолько большой и отчетливо отступающей назад, что она, в резком отличии от антропоидного мозга, полностью перекрывала заднюю часть. Если мозг современных антропоидов широкий, низкий и сплюснутый, то окаменевший слепок мозга из Таунгса, напротив, заметно уже и выше. И, наконец, последнее, но далеко не последнее по значению: на тыльной части внешней поверхности слепка отчетливо выделялись так называемые луновидная и параллельная «щели», или бороздки. Эллиот Смит специально обращал наше внимание на эти примечательные бороздки, которые он длительное время изучал и которым посвятил несколько публикаций, высоко оцененных в кругу антропологов, занятых сравнительным исследованием мозга обезьян и человека. Дело в том, что на поверхности мозга обезьян луновидная и параллельная бороздки расположены в непосредственной близости друг от друга. В ходе эволюции объем мозга увеличивался и мозговое вещество, расширяясь, отодвигало луновидную бороздку от параллельной. В высокоразвитом мозге человека эта «экспансия» мозгового вещества настолько значительна, что луновидная бороздка отходит далеко назад и полностью исчезает с внешней поверхности мозга. Так вот, Бернард, отметьте в своих записях: на слепке мозга обезьяны из Таунгса расстояние между луновидной и параллельной бороздками в три раза превышает расстояние, которое отмечается между ними на внешней поверхности мозга высших антропоидных обезьян вроде шимпанзе и гориллы. Вы можете сказать: ну, и что из того? Отвечу на это так: если бы даже не нашлось ничего более, кроме окаменевшего слепка внутренней полости черепа существа из Калахари, то и тогда стало бы известно, что по уровню «интеллектуального» развития оно по крайней мере раза в три превосходило любую из ныне живущих обезьян! Вот что стоит за двумя невзрачными желобками-канавками, оттиснутыми в камне. Школа Эллиота Смита нечто значит, не правда ли?
За свадебным столом мне не давала покоя еще одна мысль: как антропоидная обезьяна могла существовать на открытых травянистых плато и в безлесных прериях Трансвааля? Ведь совсем недавно я читал статью руководителя Геологической службы Южной Африки Роджерса, в которой утверждалось, что климат и географическая обстановка в этой части континента не изменились в существенных чертах за последние 70 миллионов лет. Чем питалась в Трансваале эта, очевидно, достаточно крупная антропоидная обезьяна? Неужели она поедала насекомых, скорпионов, змей, личинки, ягоды, птичьи яйца? Ведь надо иметь хотя бы примитивные инструменты, чтобы в периоды засух выкапывать из земли луковицы растений, как это делают аборигены пустыни Калахари. А как она жила, когда наступали холода? Без естественной для антропоидов пищи обезьяна с таким крупным мозгом обречена на гибель. Но может быть, она питалась чем-то другим?
И вот, когда я усадил в автомобиль последнюю пару гостей и потащился, как иголка к магниту, по направлению к гардеробу, меня внезапно осенило: павианы! Они могли быть тем источником пищи, который позволил антропоидам освоить Трансвааль. Я вспомнил о черепе павиана, доставленном мне Жозефиной Сэлмонс. Ведь его нашли в том же самом карьере Таунгс, где обнаружен череп и окаменевший слепок мозга. Я вспомнил о круглом отверстии, пробитом на правой стороне черепа павиана. Что, если этот удар нанесла крупная обезьяна с большим мозгом? Она была определенно достаточно умна и сильна, чтобы поймать павиана и убить его. Поедалось, очевидно, не только мясо животного, но и мозг, который извлекался через отверстие, проломанное в черепе после сильного удара. «Ты слишком далеко зашел в своих размышлениях! — пытался я урезонить себя.— Надо набраться терпения и подождать, что покажет расчистка черепа, спрятанного в каменном блоке». Освобождение костей, замурованных в камне, оказалось достаточно сложным предприятием. Прежде всего, я не имел опыта по этой части, и в Йоханнесбурге не нашлось ни одного человека, к кому можно было бы обратиться за советом. У меня отсутствовали элементарные инструменты, с помощью которых обычно производится расчистка. Пришлось довольствоваться тривиальным молотком и долотом, купленными на следующее утро в ближайшей скобяной лавке. С этих пор и началась кропотливейшая работа, которой уделялась каждая свободная минута. Осторожными ударами молотка по небольшому долоту частица за частицей отделялись от блока. Мелкий порошок породы, скапливавшийся к концу дня на столе, я ссыпал в коробку из-под табака. Несколько позже набор инструментов расширился: как-то мне пришло в голову поскрести камень приостренными концами стальных вязальных спиц Доры. К моей радости, дело пошло несколько быстрее. Я выскабливал спицами пирамидообразный выступ, который затем скалывал с помощью долота. Еще более ускорить расчистку, при всем моем жгучем нетерпении поскорее взглянуть на череп, не удавалось. Поэтому приходилось довольствоваться осмотром отдельных участков черепных костей, постепенно появлявшихся из камня. Тем не менее эта работа доставила мне столько радости, что я вряд ли испытаю нечто подобное в будущем.
Сначала удалена окаменевшая порода с лобовых костей и из района глазниц. Первая неожиданность: лоб прямой, а не скошенный, у основания его отсутствуют надглазничные костяные валики, столь характерные для черепа антропоидных обезьян. Затем освобождаю из плена внешние стороны нижней и верхней челюстей, и становится ясно, что в блоке сохранился полный череп, включая лицевые кости. Второй сюрприз: челюсти, выступающие у обезьяны далеко вперед, оказались определенно «укороченными» и как бы «подтянутыми» к лицевым костям и мозговой части черепа, отчего лицо существа из Таунгса должно было выглядеть значительно
менее зверообразным, чем у шимпанзе и гориллы. Далее началась максимально осторожная расчистка внутренних частей глазниц, зубов, основания черепа и тонких, а оттого особенно хрупких, косточек носа, а также других костей лица. Рассматривая открывающиеся детали строения черепа, я чувствовал настоятельную потребность обратиться к специальной литературе, чтобы уяснить значение увиденного. Однако найти нужные пособия по палеоантропологии в Йоханнесбурге было нелегко, а в библиотеке университета Витватерсранда. держали лишь книги по анатомии и медицине. При каждом выезде в город я обегал книжные магазины в надежде найти хоть что-нибудь подходящее. Пока же приходилось довольствоваться теми немногочисленными изданиями, которые довелось привезти с собой из Лондона, а для сравнения черепа использовать муляжи, изготовленные во времена работы в лаборатории Эллиота Смита.
Накануне рождества, 23 декабря, на 73-й день работы, основная часть расчистки была завершена. Хотя часть правой стороны черепа все еще скрывал слой камня, я мог наконец оглядеть лицо и профиль древнего жителя Таунгса. Осмотр зубов к тому времени уже показал, что 20 из них были молочными, а постоянные коренные только еще начинали прорезываться. Отсюда следовало, что в руках моих находится череп не взрослой особи, а существа, возраст которого не превышал семи лет. Это был «бэби», и вряд ли кто из родителей в рождественские праздники 1924 г. так гордился своим отпрыском, как я моим только что появившимся на свет ребенком!
А гордиться действительно было чем: детский возраст антропоида из Калахари ставил последнюю точку над «и» в том комплексе неожиданностей, которые открылись мне в течение последних двух с половиной месяцев изучения черепа и окаменевшего слепка мозга. Объем мозга «бэби», согласно моим расчетам, составлял 520 кубических сантиметров, и в этом была необычность черепа найденного антропоида. Посудите сами, Бернард: объем мозга взрослого шимпанзе составляет 320 — 480 кубических сантиметров, а гориллы —340 — 685. Следовательно, «бэби» по этому признаку превосходил шимпанзе, уступая, однако, горилле. Но ведь это
«бэби», а не взрослая особь! К тому же следует учесть, что к семи годам ни шимпанзе, ни горилла не достигают того объема мозга, который имел «бэби». У гориллы он, например, не превышает 390 кубических сантиметров. В то же время «бэби» в этом отношении, конечно, не может конкурировать с человеком. Объем мозга семилетнего ребенка — 1225 кубических сантиметров, что составляет 84% объема мозга взрослого. Следовательно, темп роста мозга у человека значительно стремительнее, но ведь я и не утверждаю, что «бэби» — человек. К тому же важен не только объем, но и внутренняя структура мозга. Так, средний европеец имеет объем мозга 1350 — 1450 кубических сантиметров, у Байрона он достиг 2350 кубических сантиметров, у Оливера Кромвеля и Джонатана Свифта — более 2000 кубических сантиметров, но, скажем, у Анатоля Франса и видного физиолога Франца Галла он составлял всего 1000 — 1100 кубических сантиметров.
Продолжая расчистку частей черепа, еще скрытых окаменевшей породой, я занялся детальным изучением особенностей его строения и сравнением его костей с костями черепов высших антропоидных обезьян и человека. К счастью, в моей домашней библиотеке оказалась книга Дакворта «Морфология и антропология», в которой помещены рисунки черепов гориллы и шимпанзе, сходных по возрасту с моим «бэби». Чтобы яснее видеть их сходство и различие, я попросил одного из своих студентов, Генри ле Хеллокса, сделать по возможности точный рисунок черепа из Таунгса в том же масштабе, в каком выполнены рисунки Дакворта. Первое графическое изображение «бэби» получилось превосходным, и для меня сразу же стало очевидно, что он больше отличается от шимпанзе и гориллы, чем последние отличаются друг от друга.
По сравнению с черепом шимпанзе череп из Таунгса значительно более развит в очень важных отделах — в лобном и теменном. Череп гориллы длиннее и выше, но по объему мозга «бэби» превосходит гориллу. Это значит, что размеры черепа гориллы обусловлены значительной массивностью костей, а не большим объемом мозга. Далее, соотношение мозгового и лицевого отделов черепа из Таунгса ближе к характерному для человека, а не для обезьяны: нижняя челюсть и в целом лицо не выступают вперед, как у антропоидов, и в этом отношении сходство с человеком не вызывает сомнений. Глазницы, нос вследствие его широты, а не вогнутости, щечные кости и «зигоматические арки» (кости, соединяющие участок щек с районом уха) больше напоминают человеческие, чем антропоидные. Соотношения частей лица, в частности расстояние от корня носа до нижней границы нижней челюсти и до центра уха, а также от выступающей части нижней челюсти до уха, довольно близки человеческим. Если к этому добавить прямизну лба и отсутствие надглазничных валиков, о чем я уже говорил, то можно утверждать следующее: лицо «бэби», за исключением, может быть, участка носа, на удивление человеческое по облику!
Конечно, очевидны и обезьяньи черты. Челюсть значительно массивнее по сравнению с челюстью ребенка человека. Это значит, что жевательный аппарат и двигающие его мускулы у «бэби» отличались значительной силой. Но, с другой стороны, суставная ямка для нижней челюсти — человеческая, как и форма зубов, включенных в верхнюю и нижнюю челюсти. На зубы я хочу обратить особое внимание. Резцы расположены вертикально, коренные замечательно малы по сравнению с обезьяньими, хотя и превосходят по величине человеческие, а предкоренные совсем не похожи на обезьяньи. Они не режущие, а трущие. Но самое поразительное — это размеры клыков. Ведь они почти совсем не выступают за пределы зубного ряда, в то время как у гориллы и шимпанзе клыки громадны и придают поистине ужасные черты их физиономиям. Помните, Бернард, Дарвин, описывая предка человека, упоминал об огромных клыках, которые в процессе использования орудий стали постепенно уменьшаться, как и остальные зубы, а также челюсть? «Бэби», если он действительно предок, опровергает это предсказание. Его физиономия отнюдь не ужасна. В ней преобладают, если хотите, инфантильные черты, что также представляет собой человеческую особенность. Столь резкое уменьшение клыков — показатель чрезвычайно важный. Я думаю, что «бэби» свободно ходил на двух ногах, освободив руки для иных дел. Челюсти и клыки перестали быть для ему подобных орудиями нападения и защиты, а потому уменьшились в размерах. Кстати, о вертикальном положении тела «бэби» свидетельствует не только глобулярная форма мозга, сбалансированная вертикальным положением позвоночника, но также отчетливо сдвинутое вперед затылочное отверстие, через которое соединяются головной и спинной мозг. Эта особенность также сближает его с человеком.
Внимательное изучение окаменевшего слепка мозга «бэби» привело к не менее интересным выводам. Я уже говорил, что он отличался большими по сравнению с антропоидами длиной и высотой, а также узостью, то есть формы и пропорции его человеческие. Если объем мозга в семь лет составлял у «бэби» 520 кубических сантиметров, то взрослая особь имела, очевидно, не менее 780. Подозреваю, что «бэби» — девочка, а отсюда следовало, что мужская взрослая особь по объему мозга, возможно, превосходила 800 кубических сантиметров! Никогда никакой из антропоидов не имел столь крупного мозга. Моего «бэби» можно поэтому считать самым «мозговитым» из антропоидов. Важно также отношение веса тела к весу мозга. Ведь 680 кубических сантиметров мозга гориллы имеют при весе 200 — 250 килограммов, а взрослый антропоид из Таунгса — 780 кубических сантиметров приблизительно на 46 килограммов. Такое соотношение более характерно для гоминид, чем для антропоидов. Структурно мозг «бэби» также обнаруживал продвижение к человеческому статусу: лобные извилины на слепке более выпуклы и обширны, чем у шимпанзе, хорошо развиты фронтальные затылочные и височные отделы мозга, а ведь это отражение уровня развития речи, слуха и зрения! Сложный характер извилин и большое распространение их по площади на нижней теменной дольке — показатель высокого развития у «бэби» центра ассоциативных связей, что свидетельствует о значительной усложненности его поведения.
По-видимому, это определялось прежде всего способами добывания пищи, например охотой на павианов, делом, очевидно, далеко не легким. Для подтверждения своей мысли о том, что череп павиана, доставленный мне Жозефиной Сэлмонс, проломлен ударом высокоразвитого существа, я отправился в Кейптаун, чтобы осмотреть черепа павианов, найденные ранее в Таунгсе и описанные Хутоном. Можете представить мою радость, Бернард, когда первое, что я отметил, были проломы во всех черепах, сделанные до того, как они окаменели! Но в пещере найдены, как удалось определить, не только кости павианов, но и кости зайцев, гигантских кротов, мелких грызунов, молодых антилоп, змей, черепах и пресноводных крабов. Вероятно, некоторые из них также стали жертвами взрослых сородичей моего «бэби». Зайцев, кротов и грызунов можно выкапывать из земли, поймать черепаху не составляет труда, а антилоп, молодых и неопытных, они окружали около водоемов...
Я, кажется, слишком увлекся теми особенностями, которые сближают «бэби» с человеком, и теперь опасаюсь, Бернард, как бы вы не подумали об открытии в Таунгсе человека, а не его предшественника. Это, конечно, не так. Найдено, бесспорно, антропоидное существо, но оно по многим признакам ближе человеку, чем шимпанзе и горилле, и в этом-то как раз и состоит величайшее значение находки де Брайана. Существа, подобные моему «бэби», отошли от антропоидов типа шимпанзе и гориллы и в эволюционной цепи заняли место, связывающее высших антропоидных обезьян и примитивного человека типа питекантропа или неандертальца. Итак, «бэби» не что иное, как «недостающее звено»! Вот как я формулирую наиболее существенный вывод в статье для «Nature»; «Экземпляр этот имеет большое значение, так как представляет собой вымершую породу обезьян, которую можно считать переходной ступенью между человекообразной обезьяной и человеком».
Последнее, о чем следует сказать,— каков же возраст «бэби»? К сожалению, останки животных не позволяют точно ответить на этот вопрос, ибо среди них отсутствуют кости слонов, носорогов, свиней и лошадей, наиболее подходящие для его решения. Однако, поскольку большинство выявленных животных (кстати, исключительно жителей пустынь и саванн) давно вымерли, а также учитывая очевидную древность пещеры, в которой они залегали, можно со значительной степенью вероятности датировать находку более чем миллионом лет. Думаю, что «бэби» в два раза старше питекантропа Эжена Дюбуа. Мой друг Юнг, который специально вы-
езжал в Таунгс для изучения возможностей определения возраста пещерных слоев геологическими методами, пришел к такому же заключению. Вот, по существу, и все, что я могу вам пока рассказать.
Пауэр торопливо закончил запись и, в изнеможении откинувшись к спинке своего редакторского кресла, закрыл глаза. Несколько минут продолжалось молчание, пока Бернард приходил в себя от всего, что ему пришлось услышать. Затем он извлек из коробки очередную сигару и с наслаждением закурил.
— То, что вы мне рассказали, профессор, поразительно! — тихо заговорил Пауэр. — Никогда я еще не испытывал такого наслаждения от интервью, как сегодня. Благодарен вам безмерно. Клянусь, «бэби» в «Star» получит такую рекламу, что о нем заговорит весь мир. Извините, еще несколько мелких вопросов, и я не смею вас больше задерживать. Вы еще не окрестили «бэби»? С каким именем он выйдет в этот мир?
— Я назвал его Australopithecus africanus («австралопитек африканский»), — ответил Дарт, довольный тем, что Пауэр без настороженности принял оценку значения открытия. Конечно, Бернард не специалист, а любитель, но все же...
— Австралопитек? Это означает «южная обезьяна», не так ли? — снова потянулся к карандашу и бумаге Пауэр.
— Вы правы, Бернард. Я отдаю себе отчет, что это название для «бэби», пожалуй, не из лучших. Оно невольно навевает мысль о моей родине Австралии, хотя этот материк никакого отношения к открытию в Таунгсе не имеет. К тому же я рискнул нарушить правила, составив имя не из латинских словосочетаний, как делается обычно, а из греческого australis («южный») и латинского pithecos («обезьяна»). Меня лишь успокаивает мысль о том, что упреки по этому поводу, по всей вероятности, далеко не самое неприятное, что предстоит пережить после того, как статья выйдет в свет.
— Когда напечатают статью в «Nature»? — спросил Пауэр.
— Я отправлю ее в Лондон, как только получу фото от Ричардсона. Если редактор рискнет опубликовать ее, то, по моим расчетам, в начале февраля.
— А если не рискнет? Вы позволите в таком случае нашей вечерней газете первой объявить об открытии?
— Пожалуй, да,— после некоторых размышлений согласился Дарт. Хорошо зная порядки, заведенные в антропологических кругах Лондона, он допускал, что консультации редактора со специалистами, а последних, в свою очередь, между собой могут затянуться надолго.
— Давайте примем следующий план,— оживился Пауэр. — 2 февраля «Star» телеграфирует в редакцию «Nature» и спрашивает, получена ли статья и намерены ли там публиковать ее. В случае отказа или молчания я выпускаю в свет свою статью в газете вечером 3 февраля. Подходит?
— Согласен.
— Ну, что ж,— удовлетворенно произнес Бернард, вставая с кресла,— в таком случае прошу вас, профессор, дать мне один экземпляр статьи, предназначенной для «Nature». Я буду при работе сверяться с ним, чтобы, избави бог, не напутать чего. Фото для иллюстраций попрошу отпечатать Лена Ричардсона, я на него больше не сержусь...
Время до февраля 1926 г. Дарт провел в нетерпеливом ожидании известий из Лондона, но столица Британии хранила молчание. Наступило 2 февраля. Бернард Пауэр позвонил утром в медицинскую школу и сообщил Дарту, что обусловленная их договором телеграмма подписана редактором газеты и послана в «Nature». Утром 3 февраля снова звонок: Лондон не ответил на телеграмму. «Star» готова немедленно печатать статью Бернарда Пауэра об открытии в Южной Африке «недостающего звена». Дарту ничего не оставалось делать, как разрешить публикацию. По странному стечению обстоятельств все это происходило накануне дня его рождения (на следующий день, 4 февраля 1926 г., профессору Йоханнесбургского университета Раймонду Дарту исполнялось 32 года). Настанет ли завтра его «звездный час»? Признают ли за ним великое открытие?
4 февраля ведущие утренние газеты мира напечатали сообщение своих корреспондентов из Йоханнесбурга: согласно статье отдела известий вечерней городской газеты «Star», профессор Дарт открыл на юге Африки череп «недостающего звена».
На следующий день Дарт едва успевал отвечать на телефонные звонки, а почтальоны несли и несли поздравительные телеграммы. Праздновался день рождения хозяина дома и его «бэби»! Особенную радость доставили Дарту телеграммы с поздравлениями от его учителя сэра Эллиота Смита, от начальства из Института анатомии, из университетского колледжа в Лондоне, от ведущего американского антрополога из Смитсоновского института в Вашингтоне Алеша Хрдлички. Руководитель Южно-Африканской ассоциации развития науки Смуте, ботаник, философ, антрополог и государственный деятель, писал Дарту: «Я лично и как президент Ассоциации шлю теплые поздравления в связи с вашим важным открытием. Это поистине эпохальное открытие, которое имеет не только большое значение с чисто антропологической точки зрения, но также обращает внимание на Южную Африку как на возможное поле будущих научных поисков. Уникальное открытие Брокен Хилла теперь наследовано вашим открытием, которое раскрывает прошлое человека. Не сомневаюсь, что вам и в будущем будет сопутствовать триумф».
Дело дошло до того, что даже Жан Гофмайер, глава Трансвааля, известный своим подчеркнутым недоброжелательством к выходцам из Австралии, прислал телеграмму. Правда, она оказалась самой лаконичной: в ней стояло всего одно слово: «Поздравляю»,
Затем прибыло письмо с поздравлениями от известного врача и палеонтолога Роберта Брума, который начал свою научную карьеру в Австралии, отчего тоже не пользовался в Южно-Африканском Союзе особым расположением «власть имущих». Вообще-то он занимался вопросами происхождения млекопитающих, но проблема возникновения человека волновала его в не меньшей степени. Этот высокий, неистощимый на юмор и на удивление энергичный для своих шестидесяти лет человек пользовался особой симпатией и авторитетом у своих друзей и коллег. О его склонности к противоречиям и так называемых «странностях», часто присущих людям незаурядным, ходило множество рассказов. Дарт ничуть не удивился, когда через две недели после письма в дверях лаборатории с шумом показалась громоздкая фигура Брума. На его лице с крупными характерными чертами (большой нос, приостренный подбородок, сильная костная структура) насмешливо поблескивали глаза, уютно расположенные под густым козырьком черных бровей. Дарту бросилось в глаза, как они контрастировали с седой шевелюрой доктора медицины.
Брум не обращал внимания ни на кого из присутствующих в лаборатории — ни на Дарта, ни на его сотрудников. Его глаза искали то, ради чего он прибыл в Йоханнесбург из Претории,— череп австралопитека. Брум узнал «бэби», лежащего на полке. Он сделал несколько шагов по направлению к стенду и на глазах всех присутствующих грохнулся на колени. «Я преклоняюсь перед тобой, о предок!» — проговорил он так, будто читал священную молитву, и согнул в поклоне широкую спину. Затем Брум поднялся и взял в руки череп. Его лицо приняло трагическое выражение: «Бедный Йорик! Я знал его...»
На этом юмористическая сторона дела закончилась и началась работа. До конца недели, в течение двух дней Брум почти не покидал лаборатории, занимался скрупулезным изучением черепа, делал всевозможные замеры. Его, как палеонтолога, мало занимал окаменевший слепок мозга с его необычными размерами, формой и извилинами, хотя он и определил его как «предчеловеческий». Но что касается структуры зубов и особенностей строения других костей черепа, то Брум полностью согласился с выводами Дарта. Результатом визита Брума в Йоханнесбург стали две краткие заметки, посланные им в журналы «Nature» и «Natural History». В них Брум писал о том, что Дарт имел веские основания не определять австралопитека как ископаемую вариацию шимпанзе или гориллы. Во всяком случае, по структуре зубов австралопитек отличен от них и близко родствен человеку. По размеру черепа, форме челюстей «бэби», по мнению Брума, напоминает отчасти шимпанзе, но другие детали строения костей, а также мозга позволяют считать его антропоидом, из которого со временем мог возникнуть человек. По существу, заявил Брум, австралопитек — «связывающая форма» между высшими обезьянами, к которым он расположен ближе, и одним из низших типов древнейшего человека. Он попытался даже реконструировать череп взрослого австралопитека. Реконструкция оказалась удивительно сходной с черепом питекантропа, если не считать меньшего объема мозга и менее прямой посадки головы. Австралопитек, согласно заключению Брума,— предшественник пильтдаунского человека и «самая ранняя человеческая вариация».
Что же в это время происходило в Лондоне? За четыре дня до появления на полосах «Star» статьи Бернарда Пауэра, 30 января 1926 г., к сэру Артуру Кизсу, который готовился читать последнюю лекцию в колледже Грегори, примчался озабоченный редактор «Nature». Он сообщил о получении статьи, посвященной открытию, настолько важному, с выводами столь ответственными, что он сам затрудняется решить, следует ли печатать ее до того, как эксперты выскажут о ней свои соображения. Кизс пожал плечами и сказал: «Почему бы и не напечатать?» Однако попросил доставить к нему статью утром 3 февраля. Бегло просмотрев сочинение Дарта и ознакомившись с иллюстрациями, Кизс в тот день пришел к заключению, что Дарт описал череп антропоидной обезьяны, «ближайшей кузины гориллы и шимпанзе». Как же он удивился, когда поздно вечером к нему домой явились репортеры лондонских газет, чтобы взять интервью в связи с получением телеграммы из Южной Африки об открытии «недостающего звена». У Кизса не было настроения для многословного интервью. Он сказал всего две фразы: «Я не думаю, чтобы Дарт заблуждался. Если он достаточно полно изучил череп, мы готовы принять его выводы». От дальнейших разговоров Кизс отказался. В следующие дни он направлял всех репортеров к Эллиоту Смиту, а сам хранил молчание.
«Illustrated London News» («Иллюстрированные лондонские новости»), одна из популярнейших и старейших газет столицы, вскоре опубликовала мнение Эллиота Смита относительно открытия. Выдающийся антрополог, под руководством которого Раймонд Дарт четыре года изучал слепки мозга и который привил ему интерес к эволюции мозга и нервной системы, высказался в таких решительных выражениях: «Это просто счастливое стечение обстоятельств, что находка такого рода попала в руки профессора Дарта, ибо он один из трех или четырех человек в мире, которые имеют опыт исследования такого материала и могут определить его реальную ценность...»
Когда Дарт получил из Лондона известие о том, что 7 февраля в «Nature» будет опубликована его статья об австралопитеке, ему показалось, что победа близка. Все же палеоантропология со времени Дарвина и Фульротта достаточно далеко продвинулась вперед, чтобы не встречалось в штыки каждое новое открытие! Напрасно он настраивал себя на пессимистический лад, предрекая скептицизм и недоверие мэтров антропологии. Радость и уверенность подогревались также продолжающимся потоком поздравлений и просьб написать статьи о находке в Таунгсе. «Science news service» из Вашингтона призывала выступить с изложением идей на страницах своего издания. «Oxford university press» просила предоставить право публикации его работ по ископаемому черепу, а также книги об открытии в издательствах США, Британии и других стран. «Verlag Parens und Сотр.» из Мюнхена тоже торопилась заключить контракт на право публикации его книги в издательствах, имеющих связи со всем европейским книжным рынком!.. А ведь никакой книги еще не было и в помине; кроме того, Дарт и не думал пока писать ее, надеясь в ближайшее время заняться раскопками в Таунгсе, чтобы получить новые материалы по австралопитекам. Кажется, для этого важного дела складывались благоприятные обстоятельства: среди руководства медицинского факультета университета и в сенате начали поговаривать о необходимости сделать Дарта президентом Южно-Африканской секции развития науки и королевского научного общества Южной Африки. Если такое назначение будет способствовать его палеоантропологическим занятиям, то почему бы и не принять его?
Открытие австралопитека и всеобщее внимание к нему имели еще одно важное следствие, позволявшее надеяться на дальнейший успех: оно вызвало интерес к палеоантропологии у людей, далеких от нее по роду своих занятий. Рабочие каменоломен, близких к Йоханнесбургу и весьма далеких от него, теперь упаковывали ископаемые кости в ящики и отправляли их к Дарту в медицинскую школу. Интересные коллекции прибыли, в частности, из Стеркфонтейна, расположенного в 35 милях к западу от Йоханнесбурга. Среди костей Дарт обнаружил несколько крупных черепов павианов, отчасти близких современным, из чего он сделал заключение о более позднем возрасте Стеркфонтейна по сравнению с Таунгсом. Еще больше волнений доставили Дарту находки учителя Эйтцмана в карьере Макапансгат, отстоящем от Йоханнесбурга на 200 миль к северу. Среди костей, присланных им, преобладали останки крупных животных, особенно антилоп. Дарт с удивлением установил, что отдельные фрагменты костей, возможно обожжены до того, как они окаменели. Химики, которым послали на анализ потемневшие кости, подтвердили, что они действительно побывали в огне! Значит, в Макапансгате, пришел к заключению Дарт, располагался лагерь «великих охотников», научившихся жарить мясо в огне..,
Однако триумф, сопутствовавший дебюту «бэби», неожиданно сменился иным отношением к нему. Все началось с того, что ровно через неделю после публикации статьи Дарта «Nature» напечатала мнения ведущих антропологов Англии по поводу австралопитека. В блиц-дискуссии приняли участие Артур Кизс, Артур Смит Вуд-ворд, Эллиот Грэфтон Смит и Вильям Дакворт. Дарт был поражен резким изменением отношения к его открытию. Казалось, цвет английской антропологии очнулся от шока. Тень Пильтдауна витала над развернувшимися событиями.
Тон и направление атаки определило заявление Кизса. Он отнюдь не отрицал наличия некоторых деталей строения черепа и мозга австралопитека, сближающих его с человеком. Однако, заявив, что вообще у антропоидных обезьян отмечаются отдельные структуры скелета человека, а у человека, напротив, структурные особенности антропоидов, Кизс подчеркнул мысль о сходстве австралопитека во всех существенных чертах с обезьянами, в особенности с шимпанзе и гориллой. Во всяком случае, по его мнению, весомость человеческих особенностей его черепа и мозга не превышает значимости их антропоидных черт. Мозг австралопитека, несмотря на всю его необычность, в наиболее существенных чертах все же антропоидный, и, судя по тому, что объем его к семи годам достиг всего 520 кубических сантиметров, ни о каком, даже частичном, человеческом статусе его не
может быть и речи. Ведь такой темп роста мозга характерен для обезьян, а не для человека. Зубы «бэби» напоминают зубы гориллы. Посадка головы австралопитека должна быть типично обезьяньей, а говорить о прямохождении существа из Таунгса нет оснований, поскольку Дарт, кроме черепа, ничего не имеет. Что касается затылочного отверстия, то с возрастом оно переместилось бы назад. После сравнения профиля рисунка черепа австралопитека, увеличенного до натурального размера, с рисунками детских и взрослых особей обезьян Кизс пришел к выводу, что «тот, кто знаком с характеристикой особенностей лица молодых гориллы и шимпанзе, определил бы их смешение в лице австралопитека, в определенных деталях отличном от них, особенно в малом размере челюсти...». Кизс утверждал, что австралопитек жил, несомненно, в джунглях, которые покрывали в те времена Калахари.
Его вывод заключался в следующем: если бы удалось найти череп не детской, а взрослой особи, то нет никакого сомнения в том, что он оказался бы антропоидным; австралопитек по всем признакам не предок человека, а «вымершая кузина шимпанзе и гориллы». Австралопитек не предок еще и потому, что время его существования совпадает с периодом, когда на Земле уже появился человек. Такая обезьяна могла бы стать предком человека 70 миллионов, а не какой-нибудь миллион лет назад. Итак, грубая ошибка называть австралопитека «недостающим звеном», поскольку он не заполняет пробел между обезьянами и человеком. Вот питекантроп в какой-то мере заполняет этот пробел, поскольку у него самый малый для человека объем мозга, но «недостающее звено» между питекантропом и австралопитеком следует еще найти. «Если открытие питекантропа,— заявил Кизс,— со всей остротой подняло вопрос о том, что есть человек, то находка в Таунгсе поставила проблему, что есть обезьяна».
Еще более непримиримую позицию занял Вудворд. Суммируя свои впечатления от осмотра фото черепа австралопитека, он заявил о том, что не видит ничего такого в строении орбит, носовых костей и клыков, что сближало бы существо из Таунгса с человеком и отличало бы его от современного молодого шимпанзе. Вудворд сетовал на отсутствие костей мозговой коробки черепа, что позволило бы установить кривизну свода. Для него осталось не ясным, «округла или уплощена лобная часть мозга австралопитека и каковы размеры мозжечка». По мнению Вудворда, открытие ископаемого антропоида на юге Африки «мало разъясняет вопрос» о том, где находится прародина человека и где следует искать его прямых предков: в Азии или в Африке. Ведь в Индии тоже найдены пока лишь зубы и челюсти антропоидных обезьян, а о характере их черепов ничего определенного сказать нельзя. «Имеются серьезные сомнения,— писал Вудворд, — в материале, представленном для дискуссии. Чтобы составить более определенное мнение, нужны новые находки».
Раздел, написанный Смитом, был выдержан в более дружественном и благожелательном тоне, однако и он не остался до конца последовательным, поскольку не принимал, но и не отвергал главных заключений Дарта. Учитель тем не менее поддержал выводы ученика о человеческих особенностях в строении челюстей и зубов и конечно же обращал внимание на положение луновидной бороздки на слепке мозга австралопитека — «характерной человеческой черте». Смит советовал уточнить дату существования австралопитека, подробнее описать условия находки и точную форму зубов.
Пожалуй, наиболее благосклонным к «бэби» оказался Дакворт, согласившийся со многими заключениями Дарта и обративший внимание на новые тонкие детали строения черепа, свидетельствующие о сходстве его с примитивными человеческими черепами. Однако и Дакворт оговорился, что, к сожалению, оценивается череп слишком молодой особи, и, в отличие от Вудворда, указал на большее сходство австралопитека с гориллой, чем с шимпанзе...
Затем последовали новые удары. Известный антрополог и геолог Оксфордского университета Соллас выразил согласие с Кизсом и Вудвордом относительно близкого родства австралопитека с антропоидными обезьянами — шимпанзе и гориллой. В августе 1925 г. Йоханнесбург посетил известный американский антрополог Алеш Хрдличка, чтобы лично познакомиться с «бэби» и его «домом» — пещерой в Таунгсе. Он согласился с Дартом в том, что австралопитек конечно же не лесной житель, ибо Калахари вряд ли когда-нибудь покрывали джунгли. «Это, несомненно, «недостающее звено», одно из многих все еще «недостающих звеньев» в цепи предков человека». Но чего стоило это замечание, если позже в докладе на очередной специальной конференции Королевского антропологического общества, на которой, кстати, председательствовал Кизс, он неожиданно объявил об открытии Дартом «нового вида, если не рода, высшей антропоидной обезьяны», в отношении которой к человеку, а также к шимпанзе и горилле еще следовало разобраться.
Видный английский эксперт по антропологии Артур Робинзон, выступая в Эдинбурге, объявил об открытии в Таунгсе «черепа шимпанзе 4 лет». Заколебался и Смит. Выступая в университетском колледже с докладом, который затем полностью перепечатала лондонская «Times», он сказал: «Несмотря на то что первооткрыватель объявил австралопитека «недостающим звеном», нет сомнения в том, что он отнюдь не то звено, которое ищут. Это, бесспорно, обезьяна, близкая шимпанзе и горилле... К несчастью, Дарт не имел в своем распоряжении черепов молодых шимпанзе, горилл и орангутангов, чтобы сравнить и понять, что посадка головы, форма челюстей и многие детали строения носа, лица и в целом черепа, которые он принял за особенности, связывающие австралопитека с человеком, в сущности, идентичны особенностям, характерным для молодых горилл и шимпанзе...»
А вот какие мысли высказал в Вене на конференции австрийских ученых Вальтер Абель, сын знаменитого палеонтолога Отенио Абеля. Детальное сравнение черепа из Таунгса с черепом гориллы убеждает в том, что австралопитек имеет общего с нею предка. Разумеется, у него есть черты, сходные с человеческим черепом, и в этом отношении Дарт во многом прав. Возможно, это свидетельствует об отделении австралопитека от одного с человеком предкового ствола. Однако такое событие произошло не менее 70 миллионов лет назад. Если бы в Таунгсе нашли череп взрослого австралопитека, то, по мнению Абеля, сразу стало бы ясно, что подобную обезьяну нельзя считать предком человека.
Темпераментный, экспансивный Брум, знакомясь с этими глубокомысленными заключениями, не стеснялся в выражениях, направленных в адрес противников «бэби».
— Это поразительно! — возмущался он, встречаясь с Дартом. — Мы приглашаем Хрдличку в Йоханнесбург как величайшего американского антрополога, показываем ему почти полный ископаемый череп интереснейшего существа вместе с превосходным слепком внутренней полости его черепа и что же узнаем?! Оказывается, эксперт не способен — да, да, не способен — высказать свое мнение о ценности открытия и требует не чего-нибудь, а «добавочных образцов»! Я уже не говорю об этом новоявленном лидере антропологии Вудворде. Он проявляет странную и выразительную неуверенность в себе. Будь моя воля, я никогда бы не послал ни в Лондон, ни в Вашингтон ни одной кости ископаемого человека. Тамошние антропологи способны десятилетиями глубокомысленно сидеть над образцами, пока не покроются вместе с ними пылью и паутиной! Где, я вас спрашиваю, публикация черепа из Брокен Хилла? Сколько еще нужно времени Вудворду, чтобы «изучение», наконец, завершилось изданием, нужным всем позарез?
Дарт говорил что-то о вреде поспешности в таком важном деле и о мудрой осторожности знатоков его, но сам тоже тяжело переживал крутой поворот в оценке значения его открытия. Разумеется, он готовился к огорчениям, однако то, с чем ему вскоре пришлось столкнуться, превзошло всякие ожидания. Антропологи столь усердно обсуждали обезьяньи черты его «бэби», что вскоре «малыш» превратился под пером популяризаторов-журналистов в символ уродства. Служители прессы, которые совсем недавно умоляли Дарта об интервью, теперь старались превзойти друг друга в остроумии по адресу юного «чудовища из Таунгса». В состязание включились даже респектабельный лондонский еженедельник «Spectator» («Очевидец») и консервативная газета «Morning Post» («Утренняя почта»). Конферансье разыгрывали друг с другом сценки на подмостках мюзик-холлов Британии: «Послушай, кто эта девушка, с которой я видел тебя прошлым вечером? Она что — из Таунгса?» Композиторы сочиняли песенки, посвященные обезьяне из Трансвааля. В парламенте, который заседал в Йоханнесбурге, один из депутатов, распаленный дискуссией, обратился к своему противнику со следующими словами: «Если это действительно так, как сказал почетный член Таунгса...» Оскорбленный парламентарий обратился с решительным протестом к председателю, который серьезно призвал «почетных членов обращаться к другим почетным членам, учитывая их внешний облик». Австралопитек приобрел такую известность, что даже путешествовавший по Южной Африке принц Уэлльский высказал милостивое желание осмотреть череп из Таунгса. В Йоханнесбурге он покровительственно заявил: «В Южной Африке я, кажется, ни о чем более не слышу, как о «бэби» профессора Дарта!»

Реконструкция внешнего облика «малыша» из Таунгса.

Шутки шутками, но за ними определенно стояло нечто более серьезное. Недаром «Observer» («Наблюдатель») именно в это время обрушился на «дарвинистов и эволюционистов», а церковные круги выступили с «напоминанием» пастве о «божественном происхождении человека». Все это произвело нужный эффект: в медицинскую школу университета посыпались разгневанные и наполненные угрозами письма религиозных фанатиков. Вот один из образцов почты Дарта тех дней; «Как можете вы, с даром гения, вложенным в вас богом, а не обезьяной, изменить создателю и стать пособником дьявола, а также его послушным орудием?» Дело, наконец, дошло до призывов упрятать Дарта в дом для умалишенных.
Дарт вначале не терял присутствия духа. Он не отказывался от лекций, читать которые его просили всюду, пытался изготовить муляжи черепа «бэби», чтобы разослать их по музеям и в антропологические учреждения Европы и Америки. Ему помогали немногочисленные друзья, работавшие в Южной Африке. Так, Брум направил ряд писем с дополнительными аргументами относительно сходства австралопитека с человеком Солласу в Оксфорд. Дарту приятно было узнать о том, что Соллас изменил свое отношение к «бэби». В письме Бруму английский антрополог писал: «Мои собственные наблюдения базировались ранее на схематичных иллюстрациях, сопровождавших сообщение Дарта в «Nature», и поэтому я думал, что он описал череп нового вида шимпанзе или гориллы. Но ваши письма и иллюстрации в «African Pictorial» («Африка в иллюстрациях»), которые Вы так любезно прислали мне, вселили в меня новый дух уверенности... Предмет этот кажется мне настолько важным, что требуется не что иное, как полное монографическое издание... Разрез представляет дело в совершенно ином свете. Мы, правда, не имеем большой коллекции черепов молодых шимпанзе, но их все же достаточно, чтобы сравнить с находкой в Таунгсе. Я теперь вижу больше различий между ними, и как много проявляется человеческих особенностей у австралопитека. Я даже назвал бы его Homunculus. В статье для «Nature» я показываю, как значительно отличается австралопитек от шимпанзе даже только по разрезу, а теперь работаю над другой статьей, в которой покажу, как он близок человеку. Лоб «бэби» совершенно человеческий, а не антропоидный... Мне абсолютно ясно, что по ряду важных особенностей... австралопитек ближе гоминидам, чем к любой из современных антропоидных обезьян!»
Соллас действительно опубликовал свои заключения в «Nature», а затем оказал Дарту значительную поддержку, напечатав статью в «Quarterly journal of the Geological Society» («Квартальный журнал Геологического общества»). В ней он писал: «Я принимаю заключения профессора Дарта. Австралопитек, несомненно, в значительной мере отличается от антропоидных обезьян и по важным особенностям сближается с гоминидами».
Дарт с помощью студента-медика реконструировал полный череп австралопитека, а затем его шею и плечи. Реконструкция облика «бэби», выполненная художником Бэнсоном, была представлена в выставочный комитет Лондона вместе со схемой родословного древа человека, у подножия которого Дарт поместил австралопитека (следующие звенья — питекантроп, гейдельбергский человек, неандерталец...). Стенд венчала решительная надпись: «Африка — колыбель человечества». Однако скоро выяснилось, что переубедить скептиков не так-то просто. Посетивший выставку Кизс придирчиво осмотрел реконструкцию «бэби», взглянул на родословное древо и сказал репортерам: «Нельзя считать, что таунгский череп принадлежал «недостающему звену». Осмотр муляжей убеждает в неверности заявлений Дарта. Австралопитек — молодая антропоидная обезьяна, и я не испытываю никаких колебаний, предлагая поместить эту ископаемую форму в группу горилл и шимпанзе. К тому же «бэби» слишком поздний по времени, чтобы оставаться среди предков человека».
Что же удивляться тому, что Кизс, избранный председателем Конгресса развития науки, который проходил в Лидсе в 1927 г., ни словом не упомянул об австралопитеке, но зато превозносил значение эоантропа и даже признал питекантропа.
Четыре года потребовалось Дарту, чтобы закончить книгу о черепе австралопитека. И вот, наконец, в 1929 г. она написана и отправлена в Лондон Эллиоту Смиту. Сделано это не случайно: от других издательств предложений давно нет, а в Йоханнесбурге не находят средств для ее публикации. Параллельно все эти годы продолжалась кропотливая расчистка зубов, чтобы можно было разъединить верхнюю и нижнюю челюсти. 10 июля 1929 г. Дарт блестяще выполнил эту задачу и впервые взглянул на жевательную поверхность зубов. По характеру стертости коренных, выступам и желобкам они удивительно напоминали человеческие зубы и в то нее время резко отличались от зубов антропоидных обезьян. За выводом такого рода стояло многое, в том числе сходство с человеком по характеру питания, то есть всеядность, а не вегетарианство, как у высших обезьян. Чтобы окончательно убедиться в справедливости своих заключений, Дарт послал муляжи зубов известному антропологу, профессору отдела сравнительной анатомии Американского музея естественной истории Нью-Йорка Вильяму Грегори. Тот не замедлил с ответом: из 26 признаков зубов австралопитека, которые удалось выделить, близких шимпанзе не оказалось, с гориллой его объединяли 2 признака, с шимпанзе и гориллой — 1, с шимпанзе, гориллой и примитивным человеком — 3, а признаков, переходных к человеческим или близких зубам примитивного человека, Грегори насчитал 20! Он писал: «Если теперь, в свете дополнительных данных, австралопитек снова не станет «недостающим звеном», то кто же он в конце концов?»
Дело, однако, и здесь оказалось не таким простым. Через два года, тщательно изучив муляжи костных останков австралопитека, на нью-йоркском симпозиуме, посвященном антропоидным обезьянам, Грегори изменил свое мнение. Как сообщили газеты, он говорил теперь об открытии в Таунгсе «замечательной сохранности черепа молодой обезьяны». Правда, она, по его мнению, имела «больше человеческих черт, чем любая другая из прежде открытых ископаемых обезьян». Грегори даже готов был признать, что австралопитек — «определенное звено между человеком и обезьяной», но все же «недавно потерянное «недостающее звено». «Бэби Дарта», утверждал Грегори, просто «обезьяна, которая развивалась отчасти вдоль человеческой линии». Ведь в то время уже существовал настоящий обезьяночеловек, который отделился от антропоидного ствола до того, как появился австралопитек! Очевидно, ученого терзал дух сомнения.
Дарт, наконец, рискнул идти ва-банк. Воспользовавшись поездкой Доры в Англию для продолжения медицинского образования, он решил отправиться в Лондон для встреч и объяснений с главными из своих критиков — с Кизсом, Вудвордом и Смитом. В конце мая 1930 г. он упаковал череп «бэби» в специально изготовленный деревянный ящик и присоединился к экспедиции итальянца Аттилио Гатти, который намеревался пересечь континент с юга на север. Дарт загорелся мечтой познакомиться ближе с Африкой и населяющими ее людьми. Восемь месяцев путешествовал «бэби» вместе со своим крестным отцом. Дарт любовался рекой Конго,
озерами Танганьика и Киву, джунглями Итури, наскальными рисунками Солвези. Наибольшее впечатление произвели на него посещение Брокен Хилла и поход с пигмеями в горные джунгли, где ему посчастливилось увидеть стадо горилл.
В феврале 1931 г. полный новых впечатлений, загоревший и бодрый Дарт прибыл в Лондон, готовый ринуться в бой за место австралопитека в родословной человека. Никто, однако, сражаться не думал. Кизс и Вудворд были сама приветливость. Они не скупились на выражение дружественных чувств, но при разговорах с Дартом настойчиво уклонялись от обсуждения тем, связанных с «бэби». Выступления Дарта в середине февраля на заседаниях Зоологического общества и Королевского общественного клуба Лондона сопровождались демонстрацией черепа австралопитека и прошли, несмотря на его волнения, с очевидным успехом. Судя по вниманию, с которым его слушали, и многочисленным вопросам, присутствовавшие не думали, что им подсовывают какую-то заурядную антропоидную обезьяну. Но победа оказалась пирровой: когда Дарт обратился к Эллиоту Смиту, который только что вернулся из Китая, с просьбой содействовать публикации книги (рукопись была выслана ему год назад), то выяснилось, что вследствие многочисленных препятствий в королевском комитете ее, пожалуй, стоит почесть за благо увезти поскорее назад, в Йоханнесбург, и подождать лучших времен. Смит, Кизс и Вудворд, как сговорившись, предпочитали толковать с Дартом не об австралопитеке, а о результатах открытия на востоке Азии, в Китае, на склонах холма со странным названием Чжоукоудянь, в пещере которого была раскопана многослойная стоянка и найдены останки еще одних обезьянолюдей — синантропов. Смит только что вернулся оттуда и мог обсуждать увиденное часами. Дарту ничего не оставалось, как вернуться в Африку.
А тут еще случилось так, что «бэби» неожиданно стал героем отдела происшествий. Перед отъездом в Йоханнесбург Дора, которая задержалась на несколько месяцев в Лондоне, зашла вечером к Смиту попрощаться и забрать заветный ящик с черепом австралопитека. С него Барлоу по просьбе Дарта изготовлял муляжи. Смит проводил Дору в такси до отеля, откуда, выпив с нею по
чашечке кофе и откланявшись, отправился домой. Дора уже приготовилась спать, как вдруг с ужасом спохватилась: а где же ящик с «бэби»?!! И тут выяснилось, что за разговорами Смит и она начисто забыли о черепе: ящик остался в багажнике такси!! Машина была отпущена сразу же, как только они вышли у отеля, а номера ее, разумеется, никто не думал запоминать.
Дора теперь любила «бэби» не меньше Дарта. Она верила, что отвергнутый «малыш» когда-нибудь все же будет признан. И вот теперь по нелепой случайности череп может потеряться вновь, и на этот раз навсегда. Дора поспешно набрала номер телефона Смита, хотя время уже перевалило за полночь. Смит разволновался и огорчился не меньше Доры, и они договорились немедленно встретиться у стоянки такси. Когда Дора пришла в условленное место, Смит уже ждал ее, и они решили немедленно звонить в ближайший полицейский участок. Сержант долго не мог понять, о каком черепе идет речь, но, уразумев дело, с готовностью вызвался объехать все ближайшие станции машин.
А между тем в 4 часа пополуночи тот самый таксист обнаружил в багажнике своей машины деревянный ящичек, упакованный в коричневую бумагу. Находка была доставлена в полицейский участок Фулхам, и ею сразу же занялся дежурный сержант. Никаких указаний на адрес хозяина обнаружить не удалось, поэтому сержант принял решение вскрыть ящик и осмотреть его содержимое. Газеты расписывали потом «чувства» полицейского, который ожидал увидеть внутри что угодно, но не ископаемый череп величиною с кулак. Звонок с соседнего полицейского участка прервал следствие в самом начале. Утром «бэби» торжественно доставили к Доре в отель...
Удивительно сходной оказалась судьба черепов питекантропа и австралопитека: за счастливым открытием следовала полоса мучительной борьбы за признание, их даже сходным образом теряли, но, к счастью, находили вновь, чтобы поиски истины могли быть продолжены.
После визита в Лондон Дарт был окончательно выбит из седла. Его охватила непреодолимая апатия. При воспоминаниях о столичных разговорах у него пропадало всякое желание браться за перо, за инструменты для расчистки костей, а тем более продолжать раскопки в Та-унгсе. Он и мысли не допускал, что когда-нибудь наступит время и ему придется вновь вступить в борьбу, будоражить ученый мир. Правда, Дарту потребуется для этого почти четверть века, но если в его жизни такое событие все же в конце концов произойдет, то главным «виновником» этого следует считать его неугомонного друга Роберта Брума. Это он в тридцатые годы произвел подлинный фурор в среде палеоантропологов, открыв на юге Африки австралопитеков — трансваальского, плезиантропа и парантропа. Главный итог изучения новых черепов семейства австралопитековых он подвел кратко и, как всегда, категорично в названии статьи, опубликованной 20 августа 1938 г. в «Illustrated London News»: «Недостающее звено более не является недостающим!»
Стоит ли удивляться, что такой вывод немедленно вызвал ожесточенную дискуссию: палеоантропологи оценили материалы Брума крайне противоречиво. В то время как одни упорно твердили о том, что в пещерах Южной Африки найдены костные останки антропоидных обезьян, другие с энтузиазмом отстаивали идею о необходимости включения австралопитековых в семейство гоминид. Так, немецкий профессор Адлоф высказал мысль о необходимости считать австралопитеков примитивными, но «истинно человеческими существами», а Дарт и Ральф Кёнигсвальд в пылу полемики назвали их людьми. Однако если австралопитека действительно можно считать человеком, то где главный признак, позволяющий с уверенностью утверждать, что «южная обезьяна» навсегда рассталась с миром животных и присоединилась к «клану людей»,— где искусственно обработанные орудия? Открытие небольшой коллекции камней с самой что ни на есть примитивной оббивкой в красноцветных костеносных толщах Трансвааля сразу положило бы конец бесконечным дискуссиям, участники которых неутомимо, но в равной мере неубедительно разъясняли друг другу значимость отдельных особенностей строения черепов и других частей скелета «недостающего звена». Антропологам недоставало чисто археологических данных, чтобы окончательно решить «проблему статуса» австралопитеков.
Но может быть, они не умели изготовлять и использовать орудия? Если это действительно так, то австралопитеки остаются за великой переходной чертой, отделяющей мир животных от мира людей. Им не суждено было пересечь ее? Однако Брум не был склонен делать такого рода вывод. Еще десять лет назад, 10 августа 1938 г., он получил из Берлина от Пауля Альсберга письмо, в котором его коллега приводил чисто логические доводы в пользу непременного использования орудий австралопитеками. Альсберг признавал, что действительно трудно решить, по какую сторону черты следует расположить австралопитеков, поскольку эти обезьяны имеют «исключительные человеческие особенности». Однако надо вместе с тем отметить, что они не лесные обезьяны, что они не спасались от врагов на деревьях и не защищались от них мощными клыками, поскольку таковых не имели. Отсюда следовало заключение: австралопитеки отбивались от противников какими-то орудиями. Они же служили средством нападения. Альсберг писал Бруму об использовании «орудий» современными антропоидными обезьянами, но одновременно обращал его внимание на особенности строения руки антропоида как органа для лазания. У обезьян поэтому использование орудий не стало определяющим признаком. Обезьяны и человек представляют два диаметрально противоположных эволюционных принципа, утверждал Альсберг, в то время как у первых возобладало «приспособление тела» к окружению, у второго оно «реконструировалось» посредством искусственно обработанных орудий!
Конечно, можно было на худой конец допустить возможность использования австралопитеками так называемых «естественных орудий» — речных галек, обломков камней с острыми режущими краями, увесистых дубинок. Но такой ход рассуждений не решал существа дела, поскольку обезьяны, согласно наблюдениям зоологов, временами умеют приспособить для своих нужд попавшиеся под руки предметы. Даже примитивные павианы, как удалось установить антропологу из Чикаго Шервуду, который специально наблюдал в Африке за их жизнью, приспособились с помощью палки рыхлить землю, добывая себе пропитание в засушливое время года. Что же в таком случае говорить о столь высокоорганизованных приматах, как австралопитеки? Следовало поэтому найти следы первых целенаправленных попыток обработки камня, дерева, кости или хотя бы признаки подбора подходящих «естественных орудий» — показатель первых тяжких аналитических усилий. Роберт Брум искал эти следы, но, увы, не нашел их. Правда, однажды его коллегам показалось, что в одной из пещер удалось найти несколько оббитых галек. Однако, как выяснилось вскоре, радость была преждевременной: следы «сколов» выглядели настолько сомнительно, что даже самым пылким сторонникам искусственной обработки этих камней пришлось в конце концов признать их случайность.
И вот, когда решение загадки казалось отодвинутым в неопределенное будущее, в дискуссию вновь вмешался Раймонд Дарт. Возвращение ветерана в ряды охотников за «недостающим звеном» было столь же неожиданным и ошеломляющим по результатам, как внезапен и резок оказался в свое время его разрыв с блестяще начатым предприятием в карьере Таунгс.
Сама судьба вновь включила Дарта в поиски ископаемого предка человека. Все началось с незначительного факта. В 1944 г. в университете по желанию филантропа Бернарда Прайса, покровителя работ Брума, был сформирован комитет содействия поискам ископаемых и подготовки курса палеонтологии. Дарта пригласили принять участие в работе комитета, и он согласился. И вот когда в 1945 г. один из его учеников, профессор анатомии Филипп Тобайас, вознамерился посетить местечко Макапансгат, на Дарта хлынули волнующие воспоминания. Еще бы, 20 лет назад ему впервые довелось побывать в этом уединенном уголке Центрального Трансвааля, где располагалась грандиозная пещера Макапансгат. На языке коренного населения банту «гат» означало буквально «дыра». Макапан — имя вождя одного из племен банту, так что Макапансгат следовало переводить как «Пещера Макапана». Белые поселенцы называли ее также «Пещерой сердец». Более века назад в этих местах произошли трагические события, о которых в Южной Африке вспоминали с содроганием...
Белые поселенцы появились там в 1835 г., когда бур Луис Гричард провозгласил поход на север, в Трансвааль. В 1856 г., после того как 5 тысяч семей переселенцев захватили лучшие земли банту и построили крупные фермы, здесь была провозглашена независимая республика Трансвааль. Нетерпимость к туземным племенам, захват лучших земель, пригодных для возделывания и охоты, создали предельно напряженную обстановку. Вскоре между белыми и банту начались кровавые столкновения, непримиримость порождала изощренную жестокость. Людей убивали, сжигали живьем, не щадили ни детей, ни стариков. В Трансвааль для наведения «порядка» были направлены войска, вооруженные пушками. Среди карателей находился, кстати, будущий президент республики Крюгер. Макапан, спасая соплеменников, увел их в пещеру. Более 3 тысяч человек, включая детей и женщин, скрылись в огромной камере, вход в которую защищали специально сооруженные каменные баррикады. 12 октября 1854 г. пещера была блокирована со всех сторон и началась ее осада, продолжавшаяся 25 дней.
По пещере палили из ружей и пушек, пытались дымом выкурить ее пленников, но ничего не помогало. Макапан заготовил достаточные запасы пищи, но людям постоянно не хватало воды. Приходилось по каплям собирать влагу со стен пещеры, чтобы утолить жажду. Правда, как выяснилось потом, в километре от входа в глубине горы находился источник, но осталось неизвестным, открыли или нет люди Макапана подземную галерею, которая вела к нему. Когда белые решили, что туземцы достаточно обессилены осадой, начался решительный штурм. Ни о каком серьезном сопротивлении атаке не могло быть и речи. Началась страшная резня. Около тысячи человек, главным образом воины, погибли у входа в Макапансгат, а остальные — внутри пещеры. Племя Макапана было уничтожено полностью. Когда через несколько десятилетий в долине Макапансгат появились туристы, они были потрясены чудовищными завалами из человеческих костей в «Пещере сердец». Впрочем, нашлись среди них и такие, кто захотел иметь в доме «сувениры» из Макапансгата, и через некоторое время в пещере не осталось ни одной косточки.
Дарт впервые посетил Макапансгат в пору своего увлечения «бэби» из Таунгса. Крутые склоны долины с редкими краалями поселенцев понравились ему. На склонах обрывов Дарт отметил скопления костей, которые, очевидно, залегали в древних пещерных отложениях. Тогда-то он и обратил внимание на то, что некоторые из косточек имели следы воздействия огня. «Кто, кроме австралопитеков, мог жечь кости?» — подумал Дарт и сделал более чем смелое предположение о том, что какая-то из разновидностей австралопитеков была знакома с огнем. Это были поистине первые Прометеи Земли. Дарту в то время не посчастливилось найти ни одной косточки австралопитека, но решительности ему не занимать, и он объявил о том, что в долине Макапансгат обитал «австралопитек Прометей». Авторитеты дружно пожали плечами...
Макапансгат находился в 200 милях от Йоханнесбурга, часто посещать его не представлялось удобным, и поэтому долину надолго оставили в покое. Однако, когда в 1936 г, пещеру навестил профессор Ван Рит Лоув, который после отхода Дарта начал специализироваться в университете Витватерсранда по археологии, уделяя особое внимание палеолиту, она вновь привлекла к себе внимание. Археолог проник в пещеру через проход, пробитый рабочими известнякового карьера, и когда начал раскопки пола со сталагмитовыми натеками, то среди глыб доломита, обломков сталактитов и прослоек песка, сцементированных в твердую брекчию, обнаружил участки золистого культурного слоя с костями животных и обработанными камнями. Среди законченных изделий в особенности выразительными были оббитые с двух сторон ручные топоры — рубила. Стало ясно, что пещеру Макапансгат заселяли обезьянолюди типа синантропа, южноафриканские ашельцы, знакомые с огнем и вооруженные каменными орудиями. Можно представить радость Дарта, когда он узнал от Лоува об итогах его раскопок. Неудивительно также, что когда Южную Африку посетил Анри Брейль, французский археолог, специалист по палеолиту и по истории первобытного искусства, то одной из главных достопримечательностей страны, представленных ему для осмотра, стал Макапансгат. К пещере он поехал в сопровождении Дарта, Брума и Лоува. «Это же второй Чжоукоудянь!» — воскликнул Брейль, пораженный осмотром Макапансгата. Во время второй мировой войны раскопки пещеры не проводились. Однако рабочие карьера продолжали ломать известняк и напали на вход еще в одну пещеру, заполненную настолько яркими и разноцветными пластами различных пород, что ее окрестили «Радужной». Макапансгат объявили историческим памятником особого значения и взяли под охрану государства.
И вот теперь, вернувшись из Макапансгата, профессор Тобайас первым делом направился к Дарту рассказать об увиденном и показать находки. Чем больше подробностей узнавал Дарт, тем большее волнение охватывало его. В «Пещере сердец» удалось собрать большую коллекцию каменных орудий ашельского времени, что же касается «Радужной пещеры», то, как свидетельствуют немногочисленные, но по типам очень выразительные изделия из камня, ее заселяли неандертальцы. И наконец Тобайас выложил на стол главный приз экспедиции: череп примитивной обезьяны — результат осмотра серой брекчии, открытой в одной миле от Макапансгата ниже по долине.
— Не правда ли, профессор, знакомый субъект? — торжественно спросил Тобайас Дарта.— Если не ошибаюсь, этот череп принадлежал ископаемому павиану Брума.
У Дарта радостно вспыхнули глаза.
— А, старый приятель, здравствуй! — тихо сказал он и осторожно взял череп в руки. — Ты прав, Филипп. Тебе действительно посчастливилось найти Parapapio broomi. Такие черепа впервые обнаружил Трэвер Джонс в 1936 г. в Стеркфонтейне, а что последовало затем, ты знаешь...
— Значит, серая брекчия Макапансгата формировалась в эпоху австралопитеков?
— Я догадывался об этом с того времени, как Эйтцман 20 лет назад привез мне из центрального Трансвааля образец костяной брекчии серого цвета, — подтвердил Дарт. — Твоя находка решает вопрос окончательно.
— Но не думаете ли вы, сэр, — не унимался Тобайас, — что, судя по виду ископаемого павиана, Макапансгат может оказаться значительно более древним, чем Таунгс, Стеркфонтейн, Сварткранс и Кромдраай?
Дарт с удивлением взглянул на ученика: ему пришла в голову та же самая мысль.
— Действительно. Павиан выглядит именно так, — согласился он.
— В таком случае появился шанс открыть самого древнего представителя семейства австралопитековых,— подвел итог разговора Тобайас.— Так не возвратиться ли вам на стезю антропологических исследований?
Дарт резко поднялся из-за стола и направился к двери лаборатории.
— Может быть. Со временем...— произнес он рассеянно и вышел из кабинета.
За стенкой послышался неясный шум, грохот отодвигаемых вещей, а затем звонкий перестук металлических предметов. Дверь распахнулась от удара ноги — и в комнате снова появился Дарт. Он держал в охапке молотки, совочки, кайлы, тесла, лопаты и груду еще каких-то орудий, предназначенных для раскопок.
— Что же, любуйтесь, — вот мой ответ, — сказал Дарт.— Попытаемся найти не только самого древнего австралопитека, но и скелет его более полный, чем тот, что удалось до сих пор обнаружить Бруму и его коллегам...
Чтобы представить, насколько решительно был настроен Дарт, достаточно сказать, что уже в очередное воскресенье весь анатомический научный класс университета выехал вместе с ним в Макапансгат. Не избежала общей участи и Мариора Фру, новая супруга Дарта, руководитель медицинской лаборатории университета Витватерсранда, которая захватила с собой к тому же малолетних дочерей Диану и Джейлин. Целый день шумная компания лазала по склонам серой, красной и розовой брекчии, выискивая ископаемые кости. Дарт установил, что брекчия представляет собой древнее заполнение пещеры, крыша которой исчезла без следа. Пещера имела колоссальные размеры: брекчия прослеживалась на многие сотни метров вдоль склонов долины Макапансгат. Обнаженные пещерные слои стали частью пустынного ландшафта.
В 1946 г. изучение Макапансгата продолжалось. Дарт со своими студентами и помощниками регулярно выезжал в долину и каждый раз привозил новые коллекции костей. Сборы вскоре заполнили кабинет и лабораторию. На полках и в ящиках лежали черепа, а также другие части скелетов вымерших разновидностей павианов, антилоп, жирафов, свиней. Несмотря на очевидный успех, Дарт не чувствовал полного удовлетворения. Причина заключалась не только в том, что пока не попадались костные останки австралопитеков, но главным образом огорчало отсутствие денег для проведения раскопок широкого масштаба. Много времени уходило на разъезды: 200 миль не близкая дорога. Пытаясь решить финансовые затруднения, Дарт пригласил Бернарда Прайса и показал ему находки из Макапансгата, которые хранились теперь в музее медицинской школы. Ход оказался верным — покровитель палеонтологов, увлекавшийся ранее поисками ископаемых рептилий, загорелся жаждой копать Макапансгат. Черепа павианов настроили его на оптимистический лад относительно перспектив открытия новой разновидности австралопитеков. Прайс пообещал выделять по 1000 фунтов стерлингов в год на поиски «недостающего звена».
В апреле 1947 г. начались раскопки Макапансгата. Дарту помогали опытные полевые работники Джеймс Китчинг и Георг Гарднер. Первые три месяца оказались почти полностью безрезультатными: среди сотен костей животных, извлеченных из брекчии, не было ни одной, которая принадлежала бы австралопитекам. Правда, однажды удалось выявить нижнюю челюсть подростка лет двенадцати, но внимательное изучение ее показало, что она сходна с челюстями боскопского человека и, следовательно, датируется очень поздним временем. Работа тем не менее велась с неиссякаемым энтузиазмом и старательностью. Одновременно с расчисткой брекчии братья Китчинги, Бэн и Шеперс, разбирали старые завалы породы, оставленные рабочими карьера. Усердие принесло свои плоды: в сентябре Дарт получил наконец сообщение, подтвердившее его предположение о том, что Макапансгат представлял собой стойбище австралопитеков. Бэн Китчинг писал об открытии затылочной части черепа «недостающего звена». Когда находку освободили от окаменевшей породы, Дарт понял — давняя мечта его осуществилась: существо из Макапансгата отличалось от австралопитеков из Стеркфонтейна и Кром-драая. Это был давно предсказанный «австралопитек Прометей»!
Значительно удачливее оказался полевой сезон 1948 г. Сначала в июне повезло Алану Хьюзу, главному помощнику Дарта по лаборатории медицинской школы, и Шеперсу Китчингу. Они нашли нижнюю челюсть 12-летнего подростка — «австралопитека Прометея»... Дарт был поражен видом челюсти; ее сломали, очевидно, перед самой гибелью ребенка чудовищным ударом по подбородку. Четыре передних резца вылетели из своих гнезд. Кто ударил юного австралопитека и чем — камнем, дубиной? Через три месяца удача сопутствовала Хьюзу. Он извлек из брекчии правую часть лицевого скелета взрослой женской особи австралопитека, а в ноябре выявил еще 4 обломка черепа. Потом Дарта порадовал Бэн Китчинг: при расчистке блока известняка он нашел верхнюю челюсть необычайно старого австралопитека, а несколько позже — обломок черепной крышки молодого. Раскопки завершились эффектным открытием двух крупных фрагментов тазовых костей подростка двенадцати лет (ему, возможно, принадлежала найденная ранее нижняя челюсть). Примечательно, что через восемь лет там же удалось обнаружить тазовые кости девочки-подростка того же примерно возраста. Это дало повод Дарту полушутя-полусерьезно заявить об одновременной гибели двойняшек — «австралопитеков Прометеев», брата и сестры.
Основная задача состояла теперь не в том, чтобы уточнить анатомические детали черепа австралопитека, а в том, чтобы решить кардинальную проблему: можно ли считать его «недостающим звеном», предком человека, оставившим позади себя мир антропоидных обезьян? Сами по себе необычные для антропоидов особенности строения черепа обитателей трансваальских пещер максимально использованы для доказательства этого тезиса. Ведь открытые в Макапансгате обломки тазовых костей только подтверждают сделанный годом ранее вывод Брума о прямохождении плезиантропа. Кто может теперь всерьез утверждать, что в Макапансгате, так же как в Стеркфонтейне, расположенном в 200 милях от него, человеческие кости таза найдены смешанными с костями черепа австралопитековых обезьян?
Дарт понял, что при всей важности заключения о прямой посадке тела австралопитеков и бипедальной манере их передвижения на открытой местности решающие доказательства человекообразности «недостающего звена» Южной Африки следует искать в «культурном статусе» австралопитеков: в образе их жизни, особенностях «хозяйствования», способности отбирать и использовать орудия, естественные и искусственно обработанные, в структуре их примитивной общественной организации. Так начался «новый шторм в антропологии», виновником которого еще раз стал Дарт.
Прежде всего он вновь обратил внимание коллег на примечательную особенность черепов павианов, найденных в пещерных отложениях: они имели пробоины с радиально расходящимися трещинами. Такой неизменно повторяющийся дефект вряд ли мог появиться случайно, скорее всего это результат сильного и целенаправленного удара тяжелым предметом. Затем, судя по проломам на макушке или со стороны основания черепа, следовала «операция» по извлечению мозга, который съедали. Для подтверждения своих давних выводов Дарт внимательно изучил 42 черепа павиана, найденные при раскопках в Таунгсе, Стеркфонтейне и Макапансгате. И сразу же обнаружилась некоторая закономерность: 26 черепов (64 %) оказались проломленными ударами спереди, 7 черепов — ударами с левой стороны. Те же особенности прослежены на черепах австралопитеков и слепках их мозговой полости. Удары наносились справа и спереди, а иногда слева. Вмятины обнаружены также на затылочной части черепов с правой их стороны. На полдюйма в глубь коробки погружены раздробленные фрагменты кости одного из черепов австралопитека. А до чего же впечатляющ был вид нижней челюсти из Макапансгата! Можно лишь подивиться, с какой поразительной точностью и даже аккуратностью пришелся удар в левую сторону челюсти. Несмотря на свою массивность и величину крепких зубов, челюсть оказалась буквально сплюснутой от удара страшной силы. Незаросшие трещины на челюсти и черепах показывали, что жертвы умерли после «неистовой атаки» охотников за головами.
Для уточнения и проверки своих наблюдений Дарт решил показать череп с вмятинами и трещинами на поверхности эксперту судебной медицины доктору Макинтошу. В качестве образца он выбрал черен павиана, доставленный ему 25 лет назад Жозефиной Сэлмонс. Макинтош не замедлил с ответом: «Поверьте мне, дорогой профессор, за свою жизнь я достаточно насмотрелся на черепа людей, изуродованные сходным образом. Так выглядит кость, когда в нее попадает пуля. Поскольку «недостающие звенья» были не настолько цивилизованными, чтобы палить друг в друга из карабинов и пистолетов, то остается предположить, что они дрались деревянными дубинками или увесистыми трубчатыми костями крупных животных...»
Так, значит, не камнем ударяли, как предполагал ранее Дарт, а дубинкой! Действительно, ему следовало подумать о том, что в костяной брекчии пещер никогда не встречаются подходящие камни. Нельзя ли в таком случае установить точнее, что же представляла собой дубинка? Он принялся за повторный осмотр вмятин и вскоре заметил, что орудие нападения оставляло обычно характерный след. Нет ли среди тысяч костей, извлеченных из австралопитековых пещер, таких, которые могли бы при ударе оставить на поверхности двойные округлые углубления. Долго раздумывать не пришлось: чаще других из костеносной брекчии извлекались верхние плечевые кости антилоп с двумя суставными выступами — гребнями на конце. Теперь осталось приложить конец плечевой кости к двойным проломам; выступы костяной дубинки в точности соответствовали размерам вмятин на черепах. Дарт отметил также, что повреждения на концах самих плечевых костей антилоп появились до того, как они окаменели. В каждой из раскопанных пещер Трансвааля нашли орудия нападения такого типа и проломленные черепа павианов. Значит, все австралопитеки на территории протяженностью 200 миль имели сходное оружие. Примечательное этнографическое и производственное единство!
Итак, австралопитеки — охотники, вооруженные костяными дубинками. Они успешно преследовали и убивали павианов, а также себе подобные существа из других стад. Вот к каким далеким временам уходят корни каннибализма. Дарта, однако, занимали не только выводы о хищническом образе жизни австралопитеков, об их очевидном предпочтении мясной диете и бесспорно наземном обитании, чем они резко отличались от антропоидов. Он обратил внимание на огромную значимость факта систематического использования костяных дубинок с чисто физиологической точки зрения. Дело в том, что среди земных живых существ только человек способен одновременно, а главное, длительное время соотносить движение собственного тела и отдельных его частей с другими, в том числе перемещающимися, объектами, соседствующими с ним. У человека, как и у антропоидных обезьян, стереоскопическое зрение, позволяющее наблюдать взаимное расположение вещей в глубину, но только он может видеть их во взаимосвязи со своими движущимися руками. Шимпанзе, напротив, как и человеческий младенец, не способен длительное время следить за несколькими объектами, его глаза контролируют действия рук главным образом когда животное сидит. Стоя обезьяна не может ни «боксировать» ни использовать дубинки. У австралопитека его стереоскопическое зрение стало мощным оружием; при прямой посадке тела он правильно судил о расстоянии, точно рассчитывал направление удара, умел длительное время координировать движение тела, рук и головы. Судя по преобладанию вмятин на черепах спереди и слева, австралопитек сталкивался с жертвами лицом к лицу и бил большей частью правой рукой. Он действовал, как человек, а не как антропоид. Все это, очевидно, способствовало совершенствованию мозга как управляющего органа. В таком случае австралопитеки не антропоиды, а формирующиеся обезьянолюди, истинное «недостающее звено»!
Когда Дарт раскрыл тайну убийств павианов, он сделал следующий логический оправданный шаг, объявив костеносную брекчию Трансвааля кухонными кучами австралопитеков. Еще в 20-е годы ему приходила мысль о том, что кости разнообразных животных далеко не случайно оказались в пещерах в столь огромных количествах. Их поразительное видовое различие, причудливая смешанность, характерный внешний облик, напоминающие скопления костей в пещерных жилищах первобытного человека, кажется, не допускали никакого другого объяснения.
Для доказательства справедливости этого вывода следовало прежде всего разобраться в накопленных палеонтологических коллекциях, освободить кости от окаменевшей глины, расколотить каменные блоки пещерных заполнений, извлечь из них сотни раздробленных косточек, а затем самым внимательным образом расклассифицировать находки. Чтобы наглядно представить огромные масштабы проделанной им и его коллегами работы, достаточно сказать, что за время раскопок в пещерах удалось отделить от тысяч тонн пустой известняковой породы 95 тонн костеносной брекчии. Примерно треть ее относилась к серой окаменевшей породе, накопившейся в пещерах в эпоху австралопитеков. Каждая тонна ее после очень трудоемкой и часто хирургически тонкой обработки в лаборатории с помощью специальных молотков, долот, скальпелей и прочих инструментов давала в среднем около 5 тысяч обломков костей. Отсюда следовало, что сотрудникам Дарта предстояло извлечь из австралопитековой брекчии не менее 150 тысяч костных фрагментов! Дарт с решимостью принялся за дело. 5 тысяч тонн пустой породы пришлось «перелопатить» в Макапансгате, прежде чем удалось отделить 20 тонн серых блоков с торчащими из них обломками костей. Для препарации в ближайшее время ассистенты отобрали 1 тонну наиболее перспективных каменных глыб. Препарация их дала 7159 фрагментов костей и рогов. Палеонтологи выделили из них экземпляры, которые поддавались точному определению. Их итоговые подсчеты преподнесли Дарту первый сюрприз: оказывается, в блоках залегали останки по крайней мере 433 животных, на удивление разнообразных по видовому составу. Поразительно, что среди них преобладали кости антилоп, животных чутких, осторожных и стремительных, как вихрь! Тем не менее 92% костных обломков и целых костей принадлежали именно им. К тому же антилопы представлены в коллекции не одной, а сразу четырьмя разновидностями. Среди костей выявлены останки 39 крупных антилоп, 126 средних, 100 мелких газелей и 28 совсем миниатюрных ланей. Нужно было отлично знать повадки и привычки каждого вида антилоп, чтобы охота на них завершилась удачей. В препарированной брекчии удалось найти кости 4 крупных лошадей, вымерших ископаемых «родственников» зебры, 5 носорогов, 6 ископаемых жирафов, 6 халикотериев, 8 дикобразов, в том числе двух гигантских особей, 20 свиней, 45 павианов, 2 зайцев, одного гиппопотама, а также останки гигантских водных черепах, диких собак, буйволов, шакалов, леопардов, саблезубого тигра, ящериц, грызунов и нескольких видов птиц. В пещерных отложениях часто встречались обломки скорлупы птичьих яиц. Кто, кроме человекообразного существа, мог успешно охотиться на столь разных обитателей степей и пустынь Трансвааля?
Нужно было не только уметь выловить из воды черепах, но и раздробить их очень твердый панцирь. Какое из хищных животных могло сделать это? Степных зайцев ловят, раскапывая их земляные норы, а за птичьими яйцами приходится забираться на деревья. На свиней и гиппопотама надо устраивать засады в зарослях на берегу водоемов, павианов подстерегать среди камней на склонах каменистых возвышенностей, а к стадам лошадей, носорогов, жирафов терпеливо подкрадываться, прячась за кусты. Австралопитек, оказывается, был очень умелым охотником.
Изучение костей показало, что в брекчии преобладали останки молодых или старых животных. Следовательно, «недостающее звено» умело использовало неопытность и слабость своих жертв. Преобладание костей одних животных над другими в какой-то мере раскрывало вкусы обитателей пещер. В особенности они ценили, оказывается, мясо антилоп, затем следовали павианы, свиньи, жирафы, носороги, лошади. Что касается грызунов, то явное предпочтение отдавалось дикобразам. Впрочем, последнее, возможно, объясняется другими причинами, о чем будет сказано несколько позже.
В списке животных, обнаруженных при препарации пещерных блоков из Макапансгата, пока не упоминалось, пожалуй, центральное по значению — гиена. Она представляет особый интерес не только потому, что среди хищных обитателей древнего Трансвааля кости гиены по количеству преобладали над другими, но главным образом потому, что именно она считалась обычно хозяйкой пещер, а груды костей в них принимались за остатки пиршеств хищницы. Дарт понимал, что до тех пор, пока ему не удастся развеять миф о гиене (обитателе скальных навесов), усеивающей костями свое логово, его идеи о кухонных кучах австралопитеков в Макапансгате, а следовательно, и об охотничьем образе жизни «недостающего звена» будут встречаться скептически.
Просмотр литературы по «истории вопроса» показал, что первым мысль о гиене как обитателе пещер высказал президент Лондонского королевского геологического общества Дин Букланд. В 1822 г, он представил обществу статью, в которой описал кости носорогов и гиппопотамов, найденные при обследовании пещер Европы. На их обломках остались следы зубов хищников, очевидно тигров, волков и гиен. Букланд высказал предположение, что кости затащила в пещеру и грызла, по всей видимости, гиена, поскольку у нее самые мощные челюсти. Вообще, он твердо верил в катастрофический потоп, в волнах которого погиб древний животный мир. Ни о каком допотопном человеке он не помышлял. «Теория Букланда» произвела впечатление на членов Королевского общества, и докладчику, отмечая его усердие, вручили почетную медаль. Затем одна за другой последовали находки каменных орудий, залегавших в пещерных слоях вместе с костями вымерших животных, и как следствие этого была выдвинута гипотеза о человеке древнекаменного века, обитателе пещер и охотнике. Идея вызвала яростное сопротивление ретроградов. Одним из их аргументов стало «предположение Букланда», которое получило широкое распространение. Не в малой степени этому способствовал Чарлз Лайель, блестящий ученик Букланда, В своей широкоизвестной и многократно издававшейся книге «Принципы геологии» он популяризировал представление учителя о гиене как собирателе костей в пещерах. Гипотеза Букланда оказалась необыкновенно живучей: в конце 30-х годов нашего века австрийский натуралист Цапфе написал целую книгу о пещерных гиенах ледникового периода в Европе, затаскивающих в свое логово кости разных животных. Когда Дарт во время одной из поездок в Европу высказал в докладах мысль о том, что скопления костей в трансваальских пещерах принадлежат австралопитекам, он не встретил поддержки.
Между тем, как удалось установить Дарту, критика представлений Букланда началась сразу же после публикации его статьи. Английский врач Роберт Кнокс, в 1822 г. вернувшийся из Южной Африки, немало подивился, прочитав ее. Дело в том, что он специально изучал многочисленные логова гиен и ни разу не встречал в них скопления костей. Гиены, напротив, обычно оттаскивали свои жертвы на открытые площадки около места удачной охоты, устраивали на них «пир», а кости, беспорядочно разбросанные, оставались лежать там же до очередного визита хищников. Кнокс написал критический отклик на доклад Букланда, но напечатали его в малотиражном научном журнале, и узнали о нем только немногие специалисты. Затем Дарт обратился к книге выдающегося натуралиста Стефенсона-Гамильтона «Жизнь животных в Африке». Автор ее 40 лет возглавлял администрацию национального парка Крюгера и превосходно знал повадки обитателей степей и пустынь Южной Африки. Описывая всеядность гиен, он тем не менее утверждал, что они никогда не пожирают своих сородичей. Но именно этим всегда объяснялось присутствие костей гиен в пещерных отложениях! Значит, хищники сами становились жертвами охоты, а их останки затаскивались в пещеру.
Кто, однако, охотился на них? Ведь известно, что мясо гиены не привлекает ни одно из плотоядных животных, а из птиц его едят лишь хищные ястребы. Для Дарта ответ был ясен: гиен убивали и съедали австралопитеки, самые неприхотливые из хищников! Проблема, таким образом, ставилась наконец с головы на ноги: не гиены накапливали кости, а, напротив, их останки представляли собой одну из составных частей кухонных отбросов «недостающего звена». Причем, поскольку они составляли подавляющее большинство среди найденных костей, следовало сделать вывод, что австралопитеки по каким-то соображениям даже предпочитали охотиться на них.
Одним из возражений такому выводу могло быть то, что люди сейчас не едят гиен, так же, мол, было и в древности. Однако десятки и сотни тысячелетий назад тяжелые обстоятельства жизни могли заставить человека и его предков забыть о привередливости. Вот почему в пещерах неандертальцев и синантропа находят кости гиен. Они продолжают встречаться на становищах, возраст которых составляет 15 — 30 тысяч лет, а также на стоянках уже относительно близкой к нам эпохи новокаменного века (V — III тыс. до н. э.). Египтяне в начале III тыс. до н. э. упоминают гиен как одомашненных животных и как объект охоты.
Дарт обратился с расспросами к опытным охотникам Южной Африки. Они рассказали, что большинство местных хищников — львы, шакалы, пятнистые гиены — обычно избегают устраивать логова в пещерах или скальных навесах и предпочитают жить на открытых пространствах. Правда, леопард и коричневая гиена, когда у них появляются детеныши, могут встретиться под навесами или в скальных трещинах, но и они жертвы свои поедают на открытых площадках. Чтобы окончательно решить вопрос о скоплениях костей в логовах гиен, Дарт попросил Алана Хьюса написать в газеты запрос, не видел ли кто из читателей нечто подобное. Ответы оказались единодушными: никто никогда не наблюдал завалов костей в логове гиены или около него. И, наконец, последовал практический эксперимент: Дарт после долгих хлопот добился разрешения раскопать одно логово гиены в заповеднике национального парка Крюгера. Четыре дня помощники Дарта Хьюз и Харингтон, а также 4 африканца-рабочих копали самую большую из дыр, уходящих под землю. Тоннель, ведущий в логово гиены, на глубине 6 футов разветвлялся на 4 отдельные камеры — две короткие по протяженности и две длинные. Несмотря на самые тщательные поиски, в логове ничего, кроме блох, обнаружить не удалось. Правда, попался скелет черепахи, но гиена не имела к нему отношения: черепаха случайно свалилась в логово и не смогла выбраться из него. Раскопки около входа в нору также оказались безрезультатными. Кое-где валялись панцири черепах, но гиены определенно не проявляли к ним интереса: в отличие от панцирей Макапансгата, они не были разломаны.
Могли ли вообще гиены при их прожорливости и неразборчивости позволить себе оставлять как отбросы кости убитых животных? Конечно нет. Челюсти гиен, обладающие огромной силой, способны раздробить любую часть скелета, а твердые, как жернова, зубы могут размолоть его на части, удобоваримые для крепкого, приспособленного к любой пище желудка. Студент Дан Мэриз провел серию наблюдений над гиеной, пойманной вскоре после рождения. В 18 месяцев она уничтожила без остатка голову, челюсти, зубы и шкуру теленка, а в два года за три дня с легкостью расправилась с головой осла, не оставив от нее ни одной косточки. Сходные наблюдения позволяют сделать вывод, что и в древности гиены тоже не накапливали кости, а пожирали их, неоднократно возвращаясь к месту гибели жертвы.
Таким образом, после завершения «исторического экскурса» и практической проверки сведений о гиенах Дарт мог с уверенностью утверждать, что скопления костей в трансваальских пещерах оставлены австралопитеками. Костеносная брекчия — не что иное, как культурный слой жилища «недостающего звена», его кухонные отбросы. Гиена, конечно, могла заходить в пещеры в то время, когда их по каким-то причинам покидали австралопитеки. Вот тогда-то она и могла грызть разбросанные всюду кости, в том числе и останки своих сородичей. Следует к тому же учитывать, что гиены, возможно, неотступно сопровождали сообщества австралопитеков, как они сейчас следуют по пятам семейств могучих львов, тигров и леопардов, поджидая конца их кровавого пира, чтобы поживиться его остатками.
Австралопитеки же при всем их гастрономическом пристрастии к степным антилопам, видимо, не прочь были в трудные времена довольствоваться и мясом своих назойливых спутников. Туши их доставляли в пещеру, где охотников поджидали голодные члены орды. При тех же затруднительных обстоятельствах велась, очевидно, и охота на шакалов, леопардов, саблезубых тигров, диких собак.
Каждое из новых заключений Дарта било в одну точку: австралопитеки принадлежат к той разновидности антропоидов, которые вступили на стадию очеловечивания. Они — давно искомое «недостающее звено». Во всяком случае, как с чисто антропологической точки зрения, так и по образу жизни австралопитек более, чем какой-либо другой из ископаемых приматов, имеет шанс занять это вакантное место. Впрочем, для окончательного решения вопроса недоставало одного весьма существенного компонента: они, как считалось, не умели изготовлять и использовать орудия, что определяется как самый весомый признак человеческого статуса представителей семейства приматов. Дарт попытался развеять и это представление. Он высказал мысль о том, что австралопитеки представляют особую стадию в культурной эволюции человечества, когда в качестве орудий использовались не камни, а кости, зубы и рога животных. Дарт придумал особое название для этого этапа «недостающего звена» — osteodontokeratic kulture («культура кости, зубов и рогов»).
Несмотря на очевидную смелость этого вывода, нельзя не признать последовательности и логической оправданности умозаключений Дарта. Действительно, если костяная брекчия Макапансгата не случайное скопление останков погибших животных, а кухонные кучи, то почему бы кости из них не могли быть использованы «австралопитеком Прометеем» в качестве своеобразных инструментов. Постоянные неудачи в поисках оббитых камней не могли не заставить Дарта обратить особое внимание на изучение фрагментов, составляющих кухонные отбросы, с целью выделения как «естественных» инструментов, так и искусственно подправленных обломков, которые могли бы использоваться на охоте и при разделывании добычи. Вскоре, помимо плечевых костей антилоп, служивших дубинками для охоты на павианов (в пещере их было найдено 336 штук), он выявил дистальные — ниже колена — кости конечностей лошади с такими же, как у конечностей антилопы, двойными суставными выступами. Примечательно, что в Макапансгате не найдены части конечностей лошадей и антилоп, расположенные выше поджилок, а копытных фаланг обнаружено всего пять штук. Дистальные кости ног с массивными суставными выступами не представляли, конечно, ни малейшего интереса для тех, кто хотел утолить голод. Тем не менее австралопитеки не бросали в степи кости конечностей, почти полностью лишенные мускулов. Они подрезали поджилки, отделяли остальные части ног антилоп и лошадей, чтобы превратить их в дубинки. Их накапливали в пещере как особо ценное и эффективное орудие для охоты.
Далее Дарт, просматривая фаунистические коллекции, заметил, что среди костей иных, чем антилопы, животных преобладают фрагменты черепов. 82,5% обломков составляли части черепных коробок, множество нижних, а также верхние челюсти. На 140 животных, не относящихся к семейству антилоп, найдена всего одна иная, чем черепные кости, часть скелета — шейный позвонок павиана, который сохранился, очевидно, при отделении головы от туловища животного. Отсюда следовал вывод, что австралопитеки были настоящими «охотниками за головами». Они приносили на стойбище голову жертвы, оставляя туловище в степи. По мнению Дарта, такая операция преследовала две цели: с одной стороны, в пещеру доставлялась самая питательная часть убитого животного — мозг, а с другой — последующая «обработка» черепа давала в руки австралопитеков эффективные «естественные орудия»: челюсти гиен, леопардов, свиней, саблезубых тигров, павианов, дикобразов и шакалов. Их острые резцы, резко выделяющиеся клыки могли успешно использоваться как режущие инструменты. В результате австралопитеки получали на вооружение то, чего они лишились в процессе эволюции. Естественное оружие своих жертв они обращали против них самих!

Иллюстрация к рассуждениям Р. Дарта.

В Макапансгате было найдено 369 нижних челюстей антилоп. Они использовались, согласно заключению Дарта, как режущие и ударные орудия. Если взять крупную челюсть за переднюю часть, то можно резать мясо, резцовыми зубами расколоть череп, а с помощью поломанного нижнего конца вскрыть брюхо убитого животного. Замечательный инструмент — нижние челюсти самых мелких антилоп. Их коренные и предкоренные зубы образуют острое лезвие, напоминающее по виду школьный перочинный или малый кухонный нож. Примечательно в этой связи отметить, что останки мелких антилоп представлены в Макапансгате исключительно костями черепов, а из них подавляющую часть составляют нижние челюсти. Верхние челюсти антилоп также могли использоваться как инструменты. Современные африканские аборигены употребляют их как скребущие орудия для очистки шкур. Австралопитеки с помощью нижних челюстей, очевидно, отделяли мясо от костей, а в голодное время растирали шкуры, чтобы можно было использовать их в пищу. Как скребки, возможно, использовались сотни изолированных зубов из верхних и нижних челюстей. В принципе каждая приостренная кость скелета любого животного могла применяться в примитивном труде. Дарт, во всяком случае, не сомневался в оправданности такого предположения. В частности, хорошими колющими инструментами могли быть иглы гигантского дикобраза. Далеко не случайно оказались они среди костей, к тому же известно, что гиена не охотится на дикобразов, а следовательно, не могла затащить их иголки в пещеры. Для различных трудовых операций использовались также рога антилоп.
Дарт отдавал себе отчет в том, что его предположение не лишено уязвимых мест: чрезвычайно трудно было, например, доказать использование большинства «естественных» орудий, поскольку следы работы на них, по существу, не прослеживались. Тогда он стал изучать кости не в изолированности, а в комплексе с окружающими их остатками. Случайно ли в одном блоке брекчии залегала масса расщепленных костей и клыков свиньи? Почему такой же клык свиньи найден рядом с несколькими черепами антилоп, включенными в глыбу камня? Разве не примечательно, что в блоке брекчии размером около одного кубического фута между черепами павианов и австралопитека лежали нижние челюсти двух павианов? Как объяснить, что внутри трубчатых костей конечностей можно найти костяные обломки? Одна находка такого рода оказалась особенно примечательной: в нижней половине обломанной бедренной кости крупной антилопы прочно застрял тонкий рог газели. Очевидно, австралопитек, добывая мозг или пытаясь разломить кость, настолько основательно вогнал рог в трубку бедра, что так и не смог извлечь его обратно.

Орудия «костяного века».

Дарт обратил также внимание на очень высокий процент приостренных костяных отщепов, сколотых при продольном расщеплении трубчатых костей антилоп. Часть таких обломков «была заострена или притуплена в результате использования». По мнению Дарта, для получения костяных отщепов австралопитек использовал совершенно определенные части скелета, главным образом плечевые и берцовые кости антилоп, а также лучевые и большие берцовые кости. Они раскалывались по строго определенному плану; сначала отделялась головка, а затем с проксимального конца с помощью лопаток, нижних челюстей, рогов или массивных обломков костей расщеплялась трубка. Отколотые фрагменты можно было превратить в любой нужный инструмент. Иногда кости ломали руками, постепенно раздвигая их в противоположном направлении. В результате появлялся характерный спиралевидный разлом. Из таких обломков делали «спиралевидные ножи», толкушки и даже, по утверждению Дарта, древнейшие в мире ложки. С их помощью, а также роговых инструментов из черепов павианов извлекался мозг. Высказать это предположение Дарту позволили особенности краев проломов черепах: «бахрома, свисающая внутрь мозговой полости». Кроме того, австралопитек, по-видимому, заметил, что острый край или конец расщепленных костей быстро тупился и терял эффективность. Поэтому для увеличения долговечности инструментов рабочий край кости ретушировался, то есть вдоль него снимался последовательный ряд чешуек, вследствие чего лезвие становилось прочным, устойчивым, зубчатым. Дарту удалось выделить 9 обломков костей, края которых имели следы дополнительной подправки — ретуширования.
Обобщая комплекс выводов, касающихся образа жизни австралопитека, Дарт пришел к заключению об открытии им «костяного века». По-видимому, он представлял собой определенный этап «доистории человечества», подготовивший эпоху обработки камня. Последующий переход предков человека из костяного в каменный век был столь же революционным по характеру, как прыжок из каменного века в век металла, а от него — в век атома. Таким образом, обнаружена пропущенная ранее археологами ступенька в эволюции человечества. Ее проглядели из-за того, что слишком много усилий пришлось затратить в свое время на доказательство искусственности обработки камней, встречавшихся в пещерах и на берегах рек вместе с костями «допотопных» животных, а на следы использования в работе костей не обращали должного внимания. Значение открытия «костяного века» трудно переоценить. Если Дарт прав в своих заключениях, то австралопитеки не могли более включаться в семейство антропоидных обезьян. Эти существа, вооруженные орудиями труда из кости и рога, следовало расположить у основания родословного древа человека, предоставив ему место «недостающего звена».
Концепция Дарта была встречена с нескрываемым скептицизмом: почти никто не хотел верить в «костяную индустрию» австралопитека. Дискуссия грозила стать бесконечной. Однако Дарт не складывал оружия и не терял присутствия духа; разве Дюбуа пришлось в свое время легче бороться с пересмешниками и скептиками?
Исследования продолжались, и он не терял надежды получить новые факты, подтверждающие его правоту. Они, к счастью, не замедлили появиться.
Однажды в лабораторию Дарта пришел геолог Брэйн, который занимался детальным изучением разрезов Макапансгата и Стеркфонтейна. Можно представить удивление и радость Дарта, когда он услышал следующие слова:
— Помните, профессор, красный гравиевый песчаник Макапансгата, который располагается на 25 футов выше серой австралопитековой брекчии? Так вот, при раскопках я нашел в нем 129 камней со следами оббивки!
— Вы шутите, Брэйн! — воскликнул Дарт.— Ведь красный гравий, насколько я знаю, древнее любого из горизонтов стоянок человека древнекаменного века в Южной Африке...
— В том-то и дело! Я занес камни Риту Лоуву, а он сказал мне, что подобные изделия напоминают ему орудия из галек, которые он собрал на высоких берегах рек Кафуа и Кагера.
— Но ведь кафуанские гальки считаются самыми древними изделиями человека!
— Давайте зайдем в университет и взглянем на камни,— предложил Брэйн.
Через полчаса Рит Лоув уже показывал Дарту и Брэйну 17 галечных орудий, которые он отделил от остальной коллекции.
— Я абсолютно уверен, что эти гальки представляют собой каменные орудия кафуанского типа. Точно такие же изделия я привез из Уганды и Танганьики. Ну, хорошо,— добавил Лоув, заметив недоверие Дарта,— давайте сразу же сравним их с гальками, подобранными на берегах Кафуа и Кагера.
Лоув достал из шкафа деревянный лоток с разложенными на дне камнями и поставил его на стол рядом с гальками из Макапансгата. Сходство действительно очевидное. Предельно примитивные орудия, представляющие поистине зарю человеческой цивилизации, выделывались из малоподходящих для обработки галек кварца, кварцита и доломита. Формирующиеся люди робко приступили к освоению нового сырья, пригодного для орудий труда.
— Это действительно порог начала обработки камня,— задумчиво сказал Дарт.— Примечательно, однако, что оббитые гальки найдены в той же долине Макапансгат. Человеческая история не прервалась в тех неуютных местах на стадии австралопитеков, а продолжалась далее!
— Да, камни из Макапансгата, пожалуй, древнейшие из выявленных пока орудий человека Южной Африки,— с готовностью согласился Лоув.— Ведь они залегают в слое, расположенном сразу же над австралопитековой брекчией. В этом и состоит значение открытия Брэйна. Оббитые камни Макапансгата заполняют пробел между обезьянами и человеком: их использовало в работе «недостающее звено». Так что, кто бы ни приехал в Африку из Европы, Азии или Америки, он возвращается в дом своих предков!
Дарт не стал вступать в спор с Ритом Лоувом по поводу того, где следует искать «недостающее звено» — в красной или серой брекчии Макапансгата. Спор был бы беспредметным, поскольку Брэйн не обнаружил костных останков существа, которое оббивало кварцевые и кварцитовые гальки. Но когда через год археологи Алан Хьюз и Ревил Масон, просмотревшие тысячи галек красной брекчии Макапансгата, нашли обломок верхней челюсти австралопитека, Дарт торжествовал. Вот оно, весомое подтверждение его мысли о том, что австралопитекам потребовалось еще несколько сот тысяч лет, прежде чем они приступили к обработке камня. Всему свое время!
Разумеется, и этого было недостаточно, чтобы концепция Дарта получила всеобщее признание. Дискуссия продолжалась. Критики, в частности, прибегали к традиционному приему, объявив австралопитека, найденного вместе с каменными инструментами, жертвой человека, который изготовлял эти инструменты. По-прежнему считалось невероятным, чтобы существа со столь малым объемом мозга, как у австралопитеков, умели делать и использовать в работе орудия труда. Но в таком случае какая же обезьянообразная форма предков человека первой стала применять искусственно обработанные орудия? Может быть, питекантроп? А, собственно, почему бы и нет, если правы те, кто теперь считает,
что питекантроп, в сущности, близкий родственник синантропа — обезьяночеловека, открытого в пещере Чжоукоудянь недалеко от Пекина? В культурных же слоях этой пещеры найдены оббитые камни и даже следы огня.
Впрочем, что касается Дюбуа, то он и слышать ничего не хотел о сопоставлении синантропа и питекантропа, считая первого из них неандертальцем! Но так ли это на самом деле?..

---

СОДЕРЖАНИЕ

Окаменевшие следы (от автора вместо предисловия)
3

Пролог: прелюдия к драме идей
5

Один шанс из миллиарда
35

Джентльмен удачи
81

«Бэби» Раймонда Дарта
129

Сокровища джунглей
203

Пильтдаунская химера
285

Сад Эдема
331

Новые неожиданности
387

---

Цветные таблицы к книге

---