СОКРОВИЩА ДЖУНГЛЕЙ

Питекантроп — самое знаменитое,
самое роковое ископаемое.
Ни одно из открытий в палеонтологии
не вызвало такой сенсации
и не привело к таким разнообразным
по противоречивости научным мнениям.

Ральф Кёнигсвальд

— Что господам угодно?
Дверь в прихожую небольшого особняка, наполовину прикрытого развесистыми кустами декоративного клена, настороженно приоткрылась. В темном проеме, перечеркнутом покачивающейся цепочкой, показалась голова пожилого человека, очевидно камердинера. Старомодная, тщательно ухоженная прическа с пробором, длинные широкие кустистые бакенбарды и неожиданно лихо закрученные кверху кончики желтовато-черных с проседью усов выдавали в нем субъекта раз и навсегда сложившихся пристрастий. Такие прически, бакенбарды и усы носили по меньшей мере двадцать с лишним лет назад, накануне мировой войны. Ральф Кёнигсвальд озадаченно взглянул на супругу, но она залюбовалась роскошным буйством красок со вкусом ухоженного сада, деревья которого, очевидно, рассаживались с тонким учетом осеннего букета листвы, и, кажется, совсем забыла, зачем они пришли сюда. Щедрой на многоцветье оказалась осень октября 1936 г. в голландском городке Гаарлеме. Молчание визитеров, очевидно, несколько затянулось, ибо из-за двери нетерпеливо и на этот раз с нескрываемым удивлением повторили:
— Что господам угодно?
— Простите,— смутился Кёнигсвальд,— это дом доктора Дюбуа?
— Да, вы не ошиблись. Здесь живет профессор Дюбуа.
— Не может ли он принять нас с супругой? Я в некотором роде коллега...
— Прошу подождать минуту,— прервал камердинер гостя. — Мне необходимо справиться у профессора, в состоянии ли он побеседовать с вами. Извините, но вчера вечером он жаловался на недомогание.
Дверь бесшумно захлопнулась. Кёнигсвальд понимающе переглянулся с супругой и нахмурился. Что делать, он в конце концов знал, к кому направлялся, а потому мог заранее не обольщаться.
Более 40 лет прошло с тех пор, как мир узнал о загадочной находке в Триниле, но как неожиданно переменились роли в «драме идей»: тот, кто сначала почти в одиночестве упорно убеждал ученый мир в правоте своих идей, превратился теперь в уникального в своем упорстве скептика, которого терпеливо пытаются возвратить в лоно его же собственных идей. Что это: изощренная месть коллегам за непонимание, обиды и насмешки в прошлом? Какой бы ответ ни был предложен, скажи кто-нибудь Дюбуа в 90-е годы прошлого века, что он окажется в рядах сторонников самого заклятого противника питекантропа — Рудольфа Вирхова, он наверняка пришел бы в негодование. И все же превращение налицо...
Первые признаки его, воспринимавшиеся коллегами сначала как причуды избалованного вниманием «премьера», проявились лет сорок назад, когда потерявший терпение, оскорбленный и обманутый в своих надеждах Дюбуа принял решение запереть в сейф черепную крышку, бедренную кость и зубы обезьяночеловека с Явы. Отныне, объявил он, ни один из так называемых специалистов-коллег не увидит останков Pithecanthropus erectus («обезьяночеловека прямоходящего»), поскольку продолжение дискуссии потеряло смысл. Эти слова не были простой угрозой: в 1897 г. Дюбуа сдал кости в хранилище Лейденского музея.
Кроме того, Дюбуа, имевший редкую возможность в любой момент выехать на Яву и продолжить раскопки на берегах Бенгаван-Соло, демонстративно пренебрегал ею. Сначала, правда, его сотрудники продолжали работы в Триниле: до 1900 г. в Лейден из Нидерландской Индии поступали громоздкие ящики, наполненные костями. Однако, что это за кости и есть ли среди них новые останки питекантропа, для всех, в том числе и для Дюбуа, оставалось тайной: нераскрытые ящики просто складывались без просмотра в подвальном хранилище музея. Наконец он отдал распоряжение прекратить сборы. Кажется, нет на свете силы, которая могла бы заставить Дюбуа приняться за дело и взять в руки перо.
Такая сила, однако, нашлась: было принято решение отправить на Яву большую экспедицию, главная цель которой заключалась не только в том, чтобы найти питекантропа, но также в том, чтобы составить точное представление о времени, когда обезьяночеловек бродил по берегам Большой реки. Организацию предприятия взял на себя профессор Мюнхенского университета Эмиль Зеленка. Его хорошо знали в Голландии: в течение шести лет, с 1868 по 1874 г., он преподавал зоологию в Лейденском университете, а в 1887 — 1889 гг., то есть одновременно с Дюбуа, совершил путешествие в Восточную Азию, посетив также Яву и Борнео. Зеленка занимался изучением антропоидных обезьян, но его волновала и проблема происхождения человека. Друзья из Голландии после долгих хлопот добились для него разрешения вести раскопки на Яве, а Берлинская Академия наук и Мюнхенский университет выделили необходимые суммы. Экспедиция, однако, началась с несчастья: Эмиль Зеленка внезапно умер. Руководство исследованиями взяла на себя энергичная супруга умершего — Маргарита Леонора Зеленка. В начале 1907 г. вместе с ближайшими помощниками— профессором из Берлина Максом Бланкенгор-ном, геологом Г. Элбертом и голландским инженером В. Ф. Ф. Оппенортом — она отплыла из Европы на Яву.
Слухи о предстоящих раскопках в долине Бенгаван-Соло заставили-таки Дюбуа взяться за перо и нарушить свой обет молчания. В течение 1907 — 1908 гг. он опубликовал две идентичные заметки — одну на голландском языке, а другую на немецком. Но стоило взглянуть, что это за заметки! Кажется, Дюбуа решил поиздеваться над палеонтологами, настолько вызывающе небрежно они составлены: предельно краткое описание разновидностей древних животных, найденных в центральных районах Явы, не сопровождалось ни иллюстрациями, ни данными об измерениях. А определение видов! Не обращая внимания на существовавшие до него описания, Дюбуа присваивал животным новые латинские названия. Словно в насмешку, он перевернул вверх дном выработанные десятилетиями правила номенклатурных определений. Обыкновенного тигра он назвал, например, «тигром Грюневельда» (Felis groeneveldtii) в честь некоего господина Грюневельда. Однако, издавая статью на немецком языке, он решил почему-то лишить Грюневельда высокой чести и того же тигра назвал тринильским (Felis trinilensis). При ближайшем рассмотрении выяснилось, что описанные кости действительно принадлежали обыкновенному тигру!
Но не поспешил ли нарушить свое молчание Дюбуа? Дело в том, что экспедиция Леоноры Зеленки, к вящему удовольствию скептиков, не открыла следов питекантропа. Правда, в древнем слое удалось обнаружить угольки, но кто стал бы утверждать, без опасения быть высмеянным, что дерево горело в кострах обезьяночеловека? Сотни и тысячи костей самых разнообразных животных извлекли землекопы из слоя лапилли, в том числе костные останки оленей, буйволов, южных слонов и малых антилоп, названных в честь строптивца антилопами Дюбуа, однако ни одной косточки обезьяночеловека найти не удалось.
Не принесла желаемых результатов и попытка с помощью новых геологических и флоро-фаунистических наблюдений уточнить возраст питекантропа. Разнобой в мнениях поражал. Так, если Фольц считал, что вулканические туфы, в которых залегала черепная крышка питекантропа, следует датировать серединой четвертичной эпохи, то есть полумиллионом лет, то Картгауз писал о самом начале ледниковой эпохи (около 1 миллиона лет). Специалист по ископаемым растениям Шустер подсчитал, что из 54 видов растений, найденных в Триниле, лишь 24 встречаются сейчас на Яве, а из них лишь 10 — в долине Бенгавана. Температура в том древнем вечнозеленом смешанном лесу умеренного пояса была на 6° С ниже современной. По мнению Шустера, снежная линия на горах располагалась тогда на 800 метров ниже, чем сейчас. Климат в тот период отличался не только большей прохладой, но и влажностью. Специалист по моллюскам Мартин подтверждал выводы Шустера. Зоолог Штемме на основании отсутствия современных разновидностей среди 27 видов животных Тринила датировал питекантропа, как и Дюбуа, временем более миллиона лет (плиоцен,
дочетвертичная эпоха). Бланкенгорн, редактор книги Зеленки, писал не о начальной стадии оледенения Земли, а о межледниковье, когда вновь наступило потепление.
Антропологи тоже не могли столковаться относительно статуса питекантропа. Фольц и профессор анатомии из Мюнхена Биркнер описывали его, в согласии с мнением Вирхова, как разновидность гигантского гиббона, Пильгрим сравнивал с древней обезьяной сивапитеком, Грегори видел в нем родича гориллы, Рамстрем — шимпанзе-гиганта, Рид Мойр — неандертальца, а Мэтчи — даже современного человека. Лишь Густав Швальбе продолжал упорно поддерживать точку зрения Дюбуа. Что же касается последнего, то, опубликовав вышеупомянутые статьи, он вновь отчужденно замолк ни много ни мало как почти на полтора десятка лет. За это время он лишь вдохновил одного скульптора вылепить статую обезьяночеловека с Явы. Можно представить насмешки противников строптивца, когда они увидели в руке «недостающего звена» муляж каменного орудия. Этого только не хватало монстру из Тринила! Лишь Дюбуа могла прийти мысль о том, что его подопечный умел пользоваться инструментами, изготовленными из камня.
Свое молчание он вновь нарушил в 1920 г. Дюбуа заставила говорить сенсационная статья Стюарта Смита об открытии около Талгая первого черепа ископаемого человека Австралии. Когда европейские и американские антропологи проявили взволнованную заинтересованность этой замечательной находкой, Дюбуа решил напомнить о себе: он опубликовал статью о вадьякских черепах, найденных на юге Явы 30 лет назад. Публикация вызвала бурю эмоций: антропологи поражены и возмущены скрытностью Дюбуа. Они не знали о заметках в «Квартальных докладах Рудного Бюро» и думали, что он сделал первое сообщение об открытии ископаемых австралоидных черепов.
Кёнигсвальд, со своей стороны, полагал, что в 90-е годы прошлого века, когда решалась судьба питекантропа, Дюбуа, пожалуй, и не следовало выкладывать перед и без того растерянными антропологами черепную крышку питекантропа вместе с вадьякскими черепами. Одинаково минерализованные, приблизительно из одного района, но резко отличающиеся друг от друга, они вряд ли были
бы правильно поняты специалистами. Во всяком случае, спор о «недостающем звене» с Явы мог бы принять нежелательное направление и резко обостриться. Теперь, в начале 20-х годов XX в., антропологи приняли многое из того, что ранее казалось неприемлемым. Блестящие исследования Густава Швальбе окончательно решили вопрос о неандертальце как обезьянообразном предшественнике «человека разумного». Поэтому питекантроп не выглядел более некоей химерой, от которой следовало открещиваться. Ряды сторонников Дюбуа росли. Его открытие, намного опередившее время, переоценивалось заново. Как никогда остро возникла необходимость извлечь останки питекантропа из сейфа Лейденского музея.
Однако все попытки упросить Дюбуа до сих пор заканчивались безрезультатно. Первыми проявили смелость американцы. Генри Ферфилд Осборн, директор Музея естественной истории Нью-Йорка, в 1923 г. обратился с письмом к президенту Академии наук Нидерландов. Он просил дать возможность и другим ученым взглянуть на этот волшебный талисман, раскрывающий загадки происхождения человека. Ведь нельзя же, в самом деле, ограничиваться мнением одного первооткрывателя! В заключение письма Осборн просил президента воздействовать на Дюбуа, чтобы он открыл для науки свои великие реликвии.
Вряд ли Осборн надеялся на благополучный исход дела. Но как же удивился директор американской школы доисторических исследований в Европе Алеш Хрдличка, когда неожиданно получил в Лондоне в Британском музее естественной истории телеграмму, посланную Дюбуа на имя Смита Вудворда. В ней Хрдличка приглашался посетить Гаарлем и дом самого Дюбуа «с целью ознакомления с костными останками питекантропа». 15 июля 1923 г. Хрдличка прибыл в Гаарлем. Его с «большой сердечностью и истинным очарованием» встретил Дюбуа. Он лично извлек образцы из сейфа и демонстрировал их гостю, а затем, к великому его удовлетворению и удивлению, позволил подержать их в руках.
Хрдличка позже описал сильное впечатление, которые произвело на него знакомство с питекантропом. Никакие, даже самые лучшие слепки с находок не могли передать их настоящего характера. Особенно поражала примитивностью черепная крышка: темно-коричневая, тяжелая от минерализации, разрушенная с поверхности действием грунтовых вод. Дюбуа несколько сгладил неровности кости, заделав наиболее глубокие каверны папье-маше. На внутренней поверхности отчетливо выделялись желобки мозговых извилин. Все для Хрдлички казалось значительно более важным, чем ранее, и во многом новым. Бросалась в глаза также досадная фрагментарность черепа. У черепной крышки отсутствовали височные кости, очень важные для правильной диагностики. Но тем значительнее выглядела в таком случае прозорливость Дюбуа. В заключение беседы он сказал Хрдличке, что заканчивает изучение образцов и надеется вскоре опубликовать свои выводы.
Визит Хрдлички в Гаарлем открыл двери другим. Тем же летом 1923 г. сейф раскрыли для профессора Колумбийского университета Макгрегора. Затем к Дюбуа приехал знаменитый немецкий палеоантрополог Ганс Вейнерт, который долго беседовал с ним, детально изучал кости питекантропа и опубликовал подробный рассказ об открытии и описание фрагментов. В 1924 г. коллекцию выставляли перед участниками XXI конгресса американистов, а позже и на других крупных международных съездах ученых. В 1924 г. случилось долгожданное событие, на которое перестали надеяться даже самые терпеливые: Дюбуа опубликовал две статьи, посвященные подробному описанию останков питекантропа. 32 превосходные по качеству фотографии давали ясное представление о находках у компонга Тринил. Так, черепную крышку сфотографировали в натуральную величину в шести положениях! Выяснилось также, что Дюбуа не тратил напрасно времени, продолжая работать над коллекцией все прошедшие годы. В частности, он мастерски провел тщательную и тонкую расчистку внутренней плоскости черепной крышки, освободив ее от вулканического туфа. Это дало возможность получить слепки мозга обезьяночеловека, наглядно представить его рельеф и форму. Антропологи более не сомневались, что строение мозга «недостающего звена» с Явы несравненно сложнее обезьяньего: в височной области отчетливо прослеживалась извилина, свидетельствующая о способности этого существа к речи. Ни у одной из разновидностей обезьян
такая извилина в мозге не обнаружена. Нижняя лобная извилина мозга питекантропа, не менее важная для определения степени мыслительных способностей, выделялась на слепке столь же отчетливо, как у человека, хотя форма ее отличалась простотой. Не мог не поразить также объем мозга тринильца: согласно новым вычислениям Дюбуа, он составлял 900 кубических сантиметров! Помимо фотографии черепной крышки в статьях в двукратном увеличении были опубликованы фотографии трех коренных зубов питекантропа и нижней челюсти из Кедунг — Брубуса.
Что касается главного вывода, то Дюбуа рассматривал теперь питекантропа как члена семейства «человек», но особого рода, а не вида. Он характеризовал его как «самую низшую из известных человеческих форм». Относительно места питекантропа на родословном древе человека Дюбуа высказывался несколько туманнее. В письме Гансу Вейнерту от 22 октября 1925 г. он писал так: «О месте питекантропа внутри или около ряда предков современного человечества я не могу сказать ничего определенного. Но питекантроп стоит очень близко к настоящему человеку». Другие находили в себе смелость высказаться решительнее. Вот как писал в 1925 г. Пикрафт, один из исследователей «эоантропа Даусона», в «Illustrated London News»: «Хотим мы того или нет, но мы должны допустить питекантропа в наш семейный круг. Он стоит на разветвлении дорог немым свидетелем нашего низкого происхождения. Мы можем с негодованием отказаться признать его, мы можем разыгрывать из себя страуса, но факты остаются фактами: он один из нас!»
Итак, питекантроп одерживал одну победу за другой, хотя, пожалуй, преждевременно было бы назвать их окончательными. Требовались новые материалы, подтверждающие уникальную находку. Многие пытались найти костные останки обезьяночеловека в долине костеносной реки Бенгаван (путешественники, геологи, топографы и просто туристы). Одни выискивали кости в береговых обрывах, а другие покупали их у туземцев. Малайцы, обитатели компонгов, расположенных вдоль течения Бенгавана, неожиданно открыли выгодный для себя промысел. Однако надежды на легкое счастье до сих пор оказывались тщетными. Модное увлечение быстро разочаровывало, ибо требовало неустанного труда и упорства. Далеко не каждый обладал теми чертами характера, которые предопределили в свое время успех Дюбуа.
Кёнигсвальд помнил, как однажды пресса переполошила ученый мир сообщением об открытии черепа питекантропа. Косвенное отношение к событию имел Алеш Хрдличка. Через год после визита к Дюбуа, в мае 1924г., он посетил Яву и прежде всего выразил желание отправиться в Тринил. Администрация Нидерландской Индии и местные ученые оказали гостю всемерную помощь и содействие: с момента работы экспедиции Зеленки прошло много лет, с тех пор никто из видных ученых не посещал страну «недостающего звена», а среди местных исследователей отсутствовали палеонтологи и «доисторики», то есть археологи. Визит Хрдлички мог способствовать оживлению деятельности в той области, которая в свое время обеспечила Яве невиданное «паблисити». Одиннадцать часов продолжался переход гостя из Бандунга через джунгли по направлению к Нгави. Затем последовал короткий пробег на автомобиле, а на запад от Нгави до Тринила Хрдличку доставили в сопровождении начальника полиции на мотоцикле с коляской.
Как это ни удивительно, но никто из жителей правого берега Бенгавана не знал, где располагалось место раскопок. Лишь старик, сопровождавший Хрдличку, помог отыскать бетонный монумент, сооруженный в память открытия Дюбуа. Стрелка указывала на левый берег — там действительно виднелись неясные следы земляных работ. Через некоторое время дюжина взрослых малайцев и толпы мальчишек доставили из Тринила множество костей. Хрдличка купил наиболее выразительные из них, но они принадлежали не питекантропу. Мальчишки, уяснив, что именно требовалось белому господину, бросились в воду, переплыли Бенгаван и начали поиски. Когда Хрдличка переправился на лодке к деревне, то искать кости ему почти не пришлось: все собрали дети. Однако череп питекантропа в новой коллекции конечно же отсутствовал! Несколько часов осмотра места раскопок Дюбуа, а затем берегов Бенгавана выше и ниже Тринила вплоть до Нгави тоже не дали результатов.
В 1925 г. перед отъездом из Нидерландской Индии Алеш Хрдличка прочитал в Сурбайе лекцию о значении открытия Дюбуа в Триниле. Он не знал, что в зале среди слушателей находился доктор королевской колониальной армии Нидерландов, а в прошлом геолог К. Е. Д. Хэберлейн. Двадцать лет он прослужил в армии, но не знал, что Дюбуа, его коллега по профессии, 35 лет назад сделал великое открытие. Лекцию Хрдличка читал настолько захватывающе, что Хэберлейн вместе с друзьями, доктором Граафом из Моджокерто и еще двумя склонными к приключениям джентльменами, с началом очередного сухого сезона 1926 г. отправился в Тринил. Хэберлейн решил повторить триумф Дюбуа; может быть, он, как военный доктор, тоже окажется счастливчиком?
В сентябре агентство Associated Press передало с Явы сенсационную новость: 1 августа 1926 г. Хэберлейн нашел около Тринила «череп примитивного человека, очень похожий на череп питекантропа, но, возможно, более человекообразной формы». Далее сообщались такие подробности, что вряд ли стоило сомневаться в правдоподобности сообщения: сохранность черепа не очень хорошая, значительная часть его отсутствует, но зато есть лобная, правая и большая часть левой теменной кости, верхний отдел правой и фрагмент левой височной костей. Внутренняя часть черепа заполнена вулканическим туфом. Во второй половине сентября Алеш Хрдличка получил в Вашингтоне письмо, посланное с Явы Хэберлейном. Тот сообщал подробности открытия и спрашивал, что же ему делать с черепом. У него мелькнула мысль послать находку в Голландию Дюбуа, но прежде хотелось бы посоветоваться с тем, кто вдохновил его на поиски. Хрдличка, взволнованный известиями с Явы, тут же направил в «Бюллетень ежедневных научных новостей» заметку о «втором питекантропе». Она появилась в печати незамедлительно, 29 сентября, и вызвала огромный интерес, а также массу всевозможных разговоров и предложений. Одновременно на Яву полетела срочная телеграмма с просьбой по возможности быстрее выслать фотографию черепа.
Всем не терпелось взглянуть на находку, но ожидать ответа пришлось довольно долго: письмо с вложенными в него снимками достигло Вашингтона лишь в начале
декабря. Когда Хрдличка бегло осмотрел снимки, сделанные в разных ракурсах, он был ошеломлен: кажется, Хэберлейн действительно нашел точную копию черепной крышки питекантропа! Однако, когда волнение улеглось и Хрдличка спокойно изучил фотографии, возникли тревожные предположения об ошибке. Дело в том, что внутренняя полость черепной крышки имела странную пористую структуру. То, что Хэберлейн принял за вулканический туф или лаву, оказалось, как удалось установить через некоторое время, мелкоячеистой костной тканью, Хрдличка поделился сомнениями со своим коллегой Гэритом Миллером, а тому не потребовалось много времени, чтобы точно определить, кому принадлежала кость, найденная Хэберлейном. После увеличения снятого объекта до натуральной величины черепная крышка «второго питекантропа» превратилась в... головку бедренной кости южного слона! Случилось так, что в тот же день Хрдличка получил сообщение от Дюбуа о решении «загадки Хэберлейна». Первооткрыватель питекантропа любезно и, кажется, с торжеством предостерегал Хрдличку от возможной ошибки: новый череп «недостающего звена» не что иное, как головка бедра стегодона, вымершей азиатской формы древнего южного слона!
Эта история еще раз показала, что надеяться на счастливый случай в открытии предка все равно, что уверовать в легкость выигрыша главного приза лотереи. Везения в работе разведчика неизведанного мало — нужен труд, долгий, беззаветный и кропотливый, нужна глубокая вера в правильность выбранного пути. Короче говоря, поиск должен вести человек, обладающий качествами Дюбуа.
Почти 40 лет прошло со времени его открытия у ком-понга Тринил. Многочисленные попытки повторить триумф неизменно оканчивались неудачей. Кажется, надежда на успех исчезла окончательно. Однако оказалось, что за новыми находками обезьяночеловека совсем не следовало отправляться на далекую Яву. Для очередного открытия следовало в свое время убедить Дюбуа раскрыть хотя бы часть из трех сотен ящиков, вывезенных с Явы и установленных в темных подвалах Лейденского музея. Зная строптивый характер Дюбуа, можно со значительной долей вероятности предположить, что не случайно именно в 1930 г., а не раньше и не позже, он «позволил» Гансу Вейнерту уговорить себя распечатать ящики. Согласиться вскрыть их его «вынудили» весьма серьезные обстоятельства — сенсационные сообщения прессы, а затем и научных журналов об открытии Дэвидсоном Блэком и Пэй Вэньчжуном в Чжоукоудяне первого черепа синантропа, поразительно напоминавшего по главным особенностям черепную крышку обезьяночеловека с Явы. Так вот, среди костей в ящиках подвала Лейденского музея были найдены два обломка бедра питекантропа. Но и на этом дело не кончилось; Кёнигсвальд знал, что в прошлом, 1935 г. в коллекциях тринильских костей удалось найти еще один, третий фрагмент бедра «недостающего звена».
И вот представьте: после изучения новых обломков бедра питекантропа Дюбуа преподнес изумленным антропологам очередной сюрприз, заявив о том, что он отказывается от своих прежних взглядов, согласно которым питекантропу отводилась роль звена, связывающего мир антропоидных обезьян и человека, и отныне считает свое детище не чем иным, как гигантским гиббоном! Кто бы мог предположить такой поворот событий? Ведь именно Вирхов, главный виновник печального итога дискуссии относительно питекантропа в конце прошлого века, после которой оскорбленный Дюбуа запер в сейф черепную крышку питекантропа, не переставал твердить об открытии в Триниле не обезьяночеловека, а гигантского гиббона!
К тому же воинствующая склонность непременно идти наперекор побудила Дюбуа объявить настоящую войну антропологам: он не ограничился компрометацией питекантропа, но одновременно попытался поставить под вопрос обоснованность итоговых заключений Дэвидсона Блэка о положении синантропа в родословной человека. Дюбуа усомнился в оправданности вывода о том, что синантроп и питекантроп представляют одну и ту же, самую раннюю стадию в эволюции предков человека, язвительно высмеял крылатую сентенцию эволюционистов: «Синантроп есть подтверждение питекантропа». Как можно всерьез ставить в один ранг по значению открытия в Триниле и на холмах Сишаня? Для него очевидно — синантроп не восточноазиатский питекантроп, а попросту одна из разновидностей неандертальца. С Дюбуа пытались максимально деликатно спорить, разъяснять, требовать, наконец, обоснования причины его отказа от своей старой концепции, выглядевшей теперь, как никогда ранее, правдоподобной. Увы, тщетные усилия! Строптивец из Гаарлема, кажется, удовлетворен тем, что поставил коллег в позицию, в которой некогда страдал сам, снисходительно позволяя увещевать себя. О синантропе он высказался вполне определенно, чтобы впредь не повторяться, а что касается принадлежности питекантропа к гигантской разновидности гиббонов, то разве выявленное им при срезах бедренной кости пространственное расположение остеонов не достаточное тому доказательство? Остеоны в костях нижних конечностей гиббона образуют тот же, что и у питекантропа, рисунок, следовательно, существо из Тринила никакой не обезьяночеловек, а обычная обезьяна, но гигантской разновидности. Напрасно антрополог из Москвы М. М. Гремяцкий, повторив эксперименты со срезами бедра гиббона, указывал в письме к Дюбуа на его просчеты и ошибочные заключения. Сначала из Нидерландов почта доставила ответ, в котором высказывалось согласие с мнением русского коллеги, но прошло немного времени, и снова в воображении Дюбуа питекантроп превратился в гиббона. Споры с гаарлемским затворником, выбрасывающим время от времени небольшие статьи, провоцирующие дискуссии, стали занятием обременительным и, печальнее всего, бесперспективным. Возникали подозрения, заинтересован ли он вообще в достижении истины, или строптивость стала навязчивой манерой его общения с миром...
Вот почему Кёнигсвальд с такой неуверенностью позвонил в дверь знаменитого среди антропологов особняка на одной из улочек Гаарлема. А тут еще некстати сказанное камердинеру слово «коллега»... Разве не для них в первую очередь заказан вход в этот дом?
Дверь особняка наконец опять открылась, и на пороге во всем величии предстал камердинер. Долго же в этом доме решаются проблемы приемов!
— Профессор Дюбуа просит извинить его: ему нездоровится, и поэтому он не может принять господ, — торжественно прозвучало с порога.
Следовало ли надеяться на иной ответ? Но Кёнигсвальд слишком много связывал с надеждой на встречу с Дюбуа, чтобы сразу капитулировать:
— Мне неловко настаивать, учитывая болезнь профессора, но будьте снисходительны ко мне. Мы с супругой проездом в Гаарлеме и не можем задерживаться здесь ни на один день. В то же время у меня к профессору Дюбуа дело чрезвычайной важности. Прошу представить нас так: визитеры, возможно, безмерно назойливы, но они уверяют, что недавно прибыли с Явы. Имя мое Ральф Кёнигсвальд. По профессии я палеонтолог и геолог…
То ли слово «Ява» произвело магическое впечатление, то ли по настойчивому тону посетителя камердинер понял, что от него так просто не отделаешься, то ли он почувствовал себя виноватым, что сразу не спросил, как доложить хозяину,— как бы то ни было, не говоря ни слова, он исчез за дверью, оставив ее на сей раз открытой. Не добрый ли это знак?
А почему бы и нет, если учесть, что с Дюбуа они не только коллеги, но у них в некотором роде сходная судьба? Родители Кёнигсвальда, чувствуя приближение военной бури, эмигрировали в Новый Свет, на родину отца, происходившего (предмет особой гордости) от одного из родов американских индейцев. Далеко за океаном остался Берлин, где 13 ноября 1902 г. появился он на свет, и отроческие школьные годы Ральфа беззаботно прошли в одном небольшом бразильском городке. Можно ли сетовать на судьбу, если именно там зародилось то увлечение, которое стало теперь делом его жизни? «Специализироваться по палеонтологии и геологии лучше всего в Германии»,— советовал Ральфу отец. Поэтому Кёнигсвальд сначала отправился в Берлин, а затем в жадных поисках учителей и знаний переехал в Тюбинген, и, наконец, в Мюнхен, где после завершения образования в 1927 г. его приняли ассистентом в знаменитый Мюнхенский музей, тот самый, где в скором времени ему посчастливилось ознакомиться с коллекцией зубов древних животных, собранных Хаберером в Пекине. Приходилось лишь досадовать, что известный теперь всем антропологам зуб, описанный Максом Шлессером и выразительно определенный им как «Homo? Anthropoid?», зуб, по-видимому, доставленный в аптеки столицы Китая из Чжоукоудяня, бесследно исчез из собрания костей.
Судьба, кажется, складывалась для начала счастливо, но экономические неурядицы, потрясавшие Западную Европу в 20-е годы, из-за которых период учебы и первые шаги самостоятельной научной деятельности вспоминаются Кёнигсвальду как нескончаемая череда трудностей, отодвигали его главную мечту о путешествии в тропики в неопределенное будущее. Но, очевидно, он, как и Дюбуа, родился под счастливой звездой: надо же случиться так, что осенью 1930 г. учитель Ральфа Анри Брейль, терпеливо натаскивавший его в свое время тонкостям «общения» с древним человеком и культурой древнекаменного века, неожиданно получил из Голландии письмо, в котором его спрашивали, не может ли он рекомендовать кого-либо из своих учеников для работы на Яве в качестве палеонтолога Геологической службы Нидерландской Восточной Индии. Брейль немедленно дал знать Кёнигсвальду, не хочет ли он отправиться в тропики юго-востока Азии: «Кажется, Вам об этом мечталось некогда?»
Еще бы, ликовал Кёнигсвальд, если его кандидатура не вызовет возражений, ему посчастливится работать в тех же местах, откуда палеонтолог Рудного Бюро Батавии Эжен Дюбуа более сорока лет назад начал свою одиссею. Ему предстоит вести палеонтологические исследования, и кто знает, удастся ли в ходе их решить, наконец, тайну питекантропа? Во всяком случае, новые геолого-палеонтологические исследования, которые предполагала провести Геологическая служба Нидерландской Индии в ходе систематического геологического картирования центральных районов Явы, открывали благоприятные возможности для решения одной из центральных проблем: когда обитал на Яве обезьяночеловек?
Согласие с радостью дано, и в конце 1930 г., без сожаления оставив музей в Мюнхене, Кёнигсвальд отплыл на корабле к островам Нидерландской Индии. В январе 1931 г. он сошел на землю в джакартском порту Танджунг-Приоке, а затем без промедления отправился в главную ставку Геологической службы — в Бандунг, живописный городок, расположенный в горах Западной
Явы. Сказать, что вскоре для Кёнигсвальда начались будни работы, значило бы исказить существо дела. Исследования, связанные с поисками костей вымерших животных, которые, как монеты в археологическом слое, датировали пласты глины, туфов и песка, доставляли ему ни с чем не сравнимое наслаждение.
До конца жизни не изгладится у него в памяти впечатление от первой поездки в Тринил. В автомобиле, помимо него и шофера, сидели еще два сотрудника Геологической службы, в содружестве с которыми предстояло вести исследования по картированию, — специалист по морским раковинам Тан Син Хок, родившийся на Яве китаец, и знаток панцирных животных и улиток К. X. Оостинг. Когда путники пересекли роскошное, в буйной зелени плато Лелес, направляясь с запада к центру Явы, до легендарного компонга оставалось совсем немного. Позади виднелась голубовато-зеленая цепь гор Мадиун с доминирующими над ними возвышенностями Лаву и Вилис, характерная коническая форма которых со срезанной вершиной не оставляла сомнений в том, что это вулканы. Один из них поднимался в небо на 10 тысяч, а второй на 8 тысяч футов. Склоны их покрывали зеленые леса. Справа просматривались холмы Кенденг, сплошь заросшие тиковыми джунглями, а далее возвышался всего на тысячу футов вулкан Пандан с мощной корой застывшей лавы, взорвавшийся при очередном грандиозном извержении. Несколько тысячелетий назад Пандан, очевидно, достигал той же высоты, что и Лаву или Вилис; но какой же мощи состоялся взрыв, чтобы снести гору почти до основания! Подобные катастрофы постоянно угрожают земледельцам, возделывающим поля у подножий вулканов, а также на их склонах. Потоки лавы, дождь из базальтовых «бомб», пепла и золы обрушиваются на компонги и уничтожают все живое. Однако плодородие земли, удобренной продуктами извержения, заставляет людей селиться по возможности ближе к вулканам.
Европа многолюдна и заселена плотно, но то, что Кёнигсвальд увидел на Центральной Яве, превзошло все виденное им. Компонги, расположенные вдоль автомобильной трассы, почти сливались один с другим. Сплошной полосой, насколько хватает глаз, тянулись квадраты полей, засеянные рисом. Поля отделялись друг от друга узкими насыпями земли.
Когда путешественники прибыли в Нгави, где сливаются вместе реки Соло и Мадиун, Кёнигсвальда охватило волнение. Еще бы, до места открытия Дюбуа оставалось каких-нибудь 2 — 3 мили. Автомобиль свернул на узкую проселочную дорогу, направляющуюся на запад, и после 10 минут езды среди деревьев показались дома, бережно прикрытые от солнца развесистыми кронами кокосовых пальм. На стене одного из строений, поставленного при въезде в деревушку, виднелась будничная деревянная доска с начертанным на ней магическим словом: Trinil! Что из того, что компонг оказался совсем крошечным и обычным, как тысячи других поселков Явы, а окрестности его даже самый восторженный поклонник тропиков вряд ли осмелился бы назвать живописными. Бенгаван-Соло, Большая река, на высоком берегу которой заканчивалась дорога, окрашена в малопривлекательный грязновато-коричневый цвет. На другой стороне реки тянутся квадраты полей, виднеется несколько жалких строений, около которых люди копают землю. Но ведь именно здесь сделано великое открытие. Скромная бетонная тумба свидетельствует об этом со всей объективностью. В указанном ею направлении на другом берегу реки виднелись ямы, наполовину заполненные водой со сглаженными от времени песчанистыми склонами.
Жители компонга Тринил сразу же заметили авто, остановившееся на берегу реки. А далее последовали события, знакомые Кёнигсвальду по рассказу Алеша Хрдлички. Женщины и дети сначала окружили приезжих, а затем, увидев среди гостей европейцев, быстро разбежались по домам, чтобы через несколько минут возвратиться с корзинками и сосудами, изготовленными из кокосовых орехов. Они громко кричали, извлекая из посудин какие-то курьезные по форме камни черного и темно-коричневого цвета. Эти странные предметы малайцы совали в руки приезжим. Присмотревшись, Кёнигсвальд понял, что товар не что иное, как ископаемые кости, зубы и обломки рогов. Какие только останки животных не были представлены ими: малый пятнистый олень с небольшими рогами, сохранившийся до сих пор в джунглях Индии, водяной буйвол, агрессивный дикий бык, охотиться на которого на юге Явы и сейчас далеко не безопасно, гиппопотам, носорог, свинья, стегодон — древний южный слон! Подумать только, кости таких же животных собирал здесь Дюбуа...
— Профессор готов принять вас, доктор Кёнигсвальд, — раздался вдруг голос камердинера.— Он просит извинить его за то, что так долго заставил вас ждать. Ему пришлось специально готовиться к приему, поскольку в визитах в этот дом обычно отказывают. Вам с супругой сделано исключение. Прошу следовать за мной,
— Благодарю, — Кёнигсвальд пропустил жену вперед и переступил порог особняка. Медленно, почти торжественно проследовав через две комнаты, обставленные старинной мебелью, гости оказались в просторной гостиной. В кресле около письменного стола и книжного шкафа спокойно сидел большой, широкоплечий, впечатляющего вида пожилой человек. Его крупная с короткими седыми волосами голова медленно повернулась в сторону вошедших, и они увидели полное, даже несколько одутловатое лицо с широкими нависшими над глазами бровями и коротко подстриженными усами. Бросалась в глаза какая-то вымученная улыбка, застывшая на его губах. Кёнигсвальд и супруга почтительно приветствовали мэтра, поблагодарив его за прием. Хозяин, не поднимаясь с кресла, сдержанно поздоровался и пригласил присесть напротив, на специально поставленные стулья с высокими фигурными спинками и жесткими сиденьями, оббитыми тканью блеклой расцветки.
— Рад познакомиться, господин Кёнигсвальд, — начал Дюбуа, медленно выговаривая слова. — Мне известны ваши статьи, и, насколько я понял, круг ваших интересов связан с изучением распространения на Яве сравнительно поздних земных и водных отложений. Не так ли?
— Да, мне по плану исследований Геологической службы приходилось несколько лет заниматься именно этим, но как палеонтологу, а не геологу, — ответил Ральф, польщенный тем, что его мелкие, посвященные частным вопросам заметки привлекли внимание Дюбуа.
— Что значит «приходилось заниматься»? Уже сменили род занятий? — удивился тот. — Мне сказали, что вы прибыли с Явы...
— Увы, я не случайно оказался в Европе, — развел руками Кёнигсвальд.— Дело в том, что экономика Нидерландской Индии переживает кризис, деловая активность пошла на убыль и, как результат этого прискорбного события, Геологическая служба ввиду финансовых затруднений стала сокращать штаты и свертывать исследования. Должность палеонтолога ликвидировали в конце 1935 г., в результате чего я остался без работы. Мне не хотелось покидать Яву, и я продержался еще год, пока мои путешествия оплачивались благотворителями и друзьями из Голландии. Но сколько можно испытывать их терпение? Теперь попытаю счастья здесь. Впрочем, с Явой порвано не совсем. Лучший из моих сборщиков мантри Атма продолжает собирать кости и разные древности. Однако скажите, можно ли сделать что-либо серьезное, имея месячный бюджет в 25 гульденов? Пятнадцать из них уходят на еду и лишь десять можно позволить себе использовать на покупку ископаемых, да и то лишь самых интересных.
Дюбуа сидел неподвижно и бесстрастно смотрел на гостя. По выражению его лица невозможно понять, сочувствует ли он или равнодушен к превратностям судьбы коллеги.
— Насколько мне помнится, вы один из участников открытия черепов так называемого нгандонгского человека,— после нескольких минут молчания заговорил Дюбуа. — Не расскажете ли о подробностях? По статьям Огшенорта трудно составить целостное представление о ходе дела и обстоятельствах поиска. Что же касается манеры интерпретации находок, то здесь и говорить не приходится — прочитанное мною ниже всякой критики!
— Признаться, нгандонгская эпопея — самая счастливая пора моего пребывания на Яве, — оживился Кёнигсвальд, обрадованный возможностью обратиться наконец к теме, ради которой он и пришел в этот дом.
Далее последовал подробный рассказ об открытии первого на юго-востоке Азии неандертальца — черепа нгандонгского человека. Закончив его, Кёнигсвальд взглянул на Дюбуа: не утомил ли он его слишком эмоциональным повествованием? Верную ли ноту взял в беседе, останавливаясь порой на сюжетах, как будто не относящихся к делу? Кёнигсвальд делал это вполне намеренно, стараясь по возможности живее передать Дюбуа захватывающий дух исследований на Яве, которые, по существу, продолжали его собственные самоотверженные усилия. Следовало разбудить в Дюбуа дремлющие чувства, связанные с воспоминаниями о яванской эпопее.
— Мне хотелось бы также, профессор, сообщить вам еще нечто примечательное, а главное, мало кому известное, — не очень решительно начал Кёнигсвальд, поскольку именно от того, что он сейчас скажет, зависело, получит ли он разрешение осмотреть в Лейдене тринильца. — Дело в том, что в начале года мантри Андоджо, одному из коллекторов Геологической службы, посчастливилось сделать находку, которая, как я осмеливаюсь надеяться, отчасти прояснит некоторые проблемы, связанные с питекантропом. Речь, возможно, идет о предшественнике его на Яве, о чем я и написал в предварительной заметке, посвященной открытию, назвав ее так: «Первое сообщение об ископаемом гоминиде из древнего плейстоцена Западной Явы». Но разрешите рассказать обо всем по порядку, ибо событие это взволновало нас как редкостью удачи, так и неожиданными перспективами для палеоантропологии Нидерландской Индии. В последние годы внимание Геологической службы привлек холмистый район на востоке Явы, расположенный между Сурабайей и местечком Моджокерто. Дело в том, что этот участок считается у геологов весьма перспективным для поисков залежей нефти и газа, и поэтому здесь проводился тщательный осмотр складчатых пластов, протянувшихся на довольно значительное расстояние с востока на запад. Для меня же эта область Явы представлялась привлекательной, поскольку во время маршрутных съемок у подножий этих холмов в песчанистых горизонтах удавалось постоянно пополнять коллекции костей ископаемых животных. Можете представить, профессор, мое волнение, когда выяснилось, что они принадлежат, по всей вероятности, тринильскому комплексу. Однако, как удалось вскоре установить, среди находок оказались кости животных, которые в тринильских слоях не встречались. В частности, мое внимание привлекла какая-то крупная разновидность оленя архаического вида, но наибольшую радость доставило открытие примитивного быка лептобос. Я, признаться, сначала отказывался верить своим определениям: неужели действительно кости лептобоса? Однако, когда к нам в руки попал череп этого животного с его характерными, как у антилопы, рогами, расположенными как раз над глазницами, сомнения пришлось оставить: да, это, бесспорно, лептобос, такой же, как в самых ранних из плейстоценовых отложений Европы и Индии! Таким образом, в районе Сурабайи удалось открыть слои старше, чем ваши тринильские. Комплекс животных оттуда позволяет установить различие между классическим тринильским сообществом животных и более ранним, недавно названным, как вы знаете, комплексом джетис. Представители животного мира последнего сходны со сравнительно хорошо изученной фауной раннего плейстоцена юга Азии и Европы, а отсюда следует вывод о раннеплейстоценовом возрасте находок из горизонтов джетис, что в свою очередь омолаживает тринильский комплекс животных, а значит, и питекантропа. То и другое следует считать не старше среднего плейстоцена. Питекантроп, таким образом, как будто сравнялся по возрасту с синантропом...
Кёнигсвальд на несколько мгновений замолчал, но Дюбуа, к его удивлению, сохранял спокойствие, внимательно слушая гостя. Более того, воспользовавшись паузой, он довольно равнодушным голосом спросил:
— Кости животных — единственное, что подтверждает вашу точку зрения?
— Может быть, стоит добавить, что профессор Мартин изучал кораллы и моллюски, найденные в районе Моджокерто в слое чуть ниже горизонта, где залегали кости быка лептобоса. Он пришел к выводу о позднетретичном возрасте кораллов и моллюсков. Значит, действительно в Моджокерто приоткрылось самое дно четвертичной эпохи, ранний плейстоцен.
— Вам, наверное, известно мое мнение о невозможности с помощью фауны тропиков подразделять четвертичные толщи Явы, — миролюбиво, но с отчетливым оттенком назидательности проговорил Дюбуа. — В конце концов где гарантия, что лептобос Моджокерто не древнее индийского, а тем более европейского. Но вернемся к делу; это, собственно, и есть все то примечательное, что вы хотели сообщить мне?
Кёнигсвальд удивленно вскинул брови: он же говорил Дюбуа о другом — о более позднем возрасте Тринила, а следовательно, и питекантропа по сравнению с плейстоценовой по возрасту фауной джетис! Речь идет о невозможности датировать питекантропа третичным периодом. Такая точка зрения запутывает существо дела.
— Не только,— спокойно возразил Кёнигсвальд.— Местонахождение Моджокерто открыл горный инженер Косийн, который заведовал горной факторией и живо интересовался плейстоценовой геологией. Он первым собрал из обнажений холмов в окрестностях Моджокерто небольшую коллекцию костей млекопитающих, в том числе впечатляющий бивень слона длиною не менее 13 футов! Косийн собирался переслать свои находки в Геологический музей Лейдена и, возможно, уже сделал это. В таком случае с фауной джетис можно познакомиться наглядно. Сборы горного инженера продолжил помощник моего коллеги, очень способного молодого геолога Дайфьес, мантри Андоджо, которого я упомянул вначале. Он обследовал холмы к западу от Сурабайи и однажды вблизи все того же Моджокерто обнаружил в слое песчаника обломок черепа лептобоса. Около места находки Андоджо заложил небольшой шурф и, прокопав всего три фута, наткнулся на миниатюрный череп с тонкими, как стенки страусового яйца, косточками. Мантри со всеми предосторожностями выкопал череп и, осмотрев его, пришел к выводу, что ему необыкновенно повезло: он напал на череп орангутанга! Так, во всяком случае, он написал в записке, которая сопровождала ценную посылку, немедленно направленную им в Бандунг. Однако, когда мы распечатали ящик, то сразу стало ясно, что в Моджокерто найден череп человека. Он, несомненно, принадлежал ребенку, поскольку длина его составляла всего 14 сантиметров. Лицевая часть черепа, так же как и зубы, не сохранилась. Поэтому точно установить возраст было нелегко. Но судя по тому, что роднички не закрылись, да и швы на черепной крышке соединились незадолго до гибели ребенка, возраст его приближался к двум годам. Я знаю, профессор Дюбуа, что вы придаете особое значение костным останкам человека при датировке древних напластований речных долин тропиков. С тем большим энтузиазмом воспринял каждый из сотрудников Геологической службы известие о первом открытии черепа предка человека в горизонте джетис, подстилающем тринильские пласты. В том, что он принадлежал конечно же и существу типа питекантропа, у нас почти не оставалось сомнений. Прежде всего обращал на себя внимание меньший объем мозга дитяти из Моджокерто, чем у ребенка Homo sapiens соответствующего возраста. Надглазничные валики, учитывая его малолетний возраст, еще не обозначились в сколько-нибудь выразительной форме, однако вместе с тем просматривались такие специфические особенности конструкции черепной крышки, что трудно воздержаться от соблазна объявить об открытии питекантропа из Моджокерто. Я, во всяком случае, убежден, что так оно и есть, и поэтому рискнул назвать новую находку Pithecanthropus modjokertensis.
— Но это уже превосходит всякие границы дозволенного, — воскликнул Дюбуа и сделал протестующий жест рукой, после чего Кёнигсвальду не оставалось ничего другого, как прервать свой рассказ. Дюбуа между тем неожиданно легко поднялся с кресла и взволнованно зашагал по комнате.
— Я не могу понять, — горячо продолжал Дюбуа,— как можно с такой легкомысленной самоуверенностью утверждать, что череп ребенка принадлежал человеку и в то же время питекантропу. Во-первых, никто не знает, как должен выглядеть череп младенца питекантропа, и, следовательно, вы не имеете права сравнивать костные структуры взрослой и детской особи. Во-вторых, если уж вы убеждены, что ваш мантри Андоджо действительно ошибся и череп из Моджокерто принадлежит человеку, а не антропоидной обезьяне вроде орангутанга, то какое, простите меня, отношение это открытие имеет к проблеме питекантропа? Ведь череп из Тринила принадлежал не обезьяночеловеку, а особой форме или, если хотите, разновидности антропоидной обезьяны — гигантскому гиббону. Весьма возможно, он стоял совсем рядом с родословным древом Homo, даже, может быть, у его основания, но не следует забывать, что питекантроп все же антропоид, а не гоминид. Вы говорите, что нашли в Моджокерто череп человека или на худой конец череп предка человека? Так и называйте его не Pithecanthropus modjokertensis, a Homo modjokertensis! Кто может поручиться, что в том месте, где залегал лептобос, не захоронен в недавнее время современный человек? Мантри по необразованности многое мог не заметить, а незначительность глубины горизонта с находкой, как, впрочем, и точность «попадания» шурфа, кажутся мне более чем подозрительными. Наконец, в Моджокерто могло располагаться захоронение не ребенка, как вы утверждаете, а взрослого... пигмея, например, или каких-то других людей, приближающихся по типу к современным! Как вам нравится моя мысль? Ну, хорошо, хорошо,— кивнул головой Дюбуа, заметив, что гость хочет объясниться,— я действительно не видел находки и поэтому не могу судить уверенно, однако предчувствую интуитивно, что в Моджокерто, по всей видимости, найден в лучшем случае новый череп нгандонгского человека. Если это действительно так и есть, то что стоят все ваши безупречные рассуждения о древности горизонтов с фауной джетис, о позднем, среднеплейстоценовом времени тринильского комплекса животных во главе с питекантропом, как и сомнительные сопоставления последнего с пресловутым синантропом? Как вообще можно ставить рядом питекантропа с пекинским обезьяночеловеком, если в Чжоукоудяне найдены очаги с семиметровой толщей золы и набор выразительных, типологически разнообразных инструментов, изготовленных из камня? Не хотите ли вы тем самым сказать, что и питекантроп знал использование огня и умел обрабатывать камень?
Дюбуа остановился перед гостем и несколько секунд смотрел на него вопросительно-выжидающе. Кёнигсвальд молчал. Наконец, Дюбуа повернулся, сделал несколько расслабленных шагов и тяжело опустился в кресло. Прошло еще некоторое время, и вот уже уголки его губ оформили знакомую улыбку любезного хозяина:
— Прошу извинить, коллега, мне, право, не следовало давать волю своим чувствам, — скороговоркой проворчал он невнятно, но примирительно.— Итак, как же относительно огня у питекантропа?
— Я сожалею, профессор, если на протяжении нашей беседы дал вам повод воспринять меня как легкомысленного фантазера,— улыбнулся Кёнигсвальд. — Однако согласитесь, что без полета фантазии, опережающей появление строгих фактов, в нашем деле не обойтись. Оставляя в стороне спорное и неясное, открытие в Моджокерто можно рассматривать как намек на возможное расширение сфер поиска останков питекантропа. Как теперь представляется, они залегают не только в тринильских пластах, но, несомненно, и в значительно более древних горизонтах джетис. Признать это не значит ли увеличить во много раз шансы новых открытий?
Дюбуа молчал, с очевидным сомнением покачивая головой. Его не устраивало (а потому казалось невероятным) ни выделение комплекса джетис, ни связанный с этим обстоятельством вывод о позднем для претендентов на статус «недостающего звена» возрасте питекантропа. Кёнигсвальд, уловив очередную оттепель в настроении мэтра, решил продолжить свои рассуждения. Он не терял надежды на некоторое сближение позиций:
— В горизонтах Тринила, как и в пластах джетис, порой встречаются угольки, но при обилии пожаров в джунглях никто не станет с уверенностью утверждать, что они связаны с деятельностью обезьяночеловека. Однако по второй части вашего вопроса относительно умения древнего тринильца обрабатывать камень, а значит, и изготовлять орудия я могу вам нечто сообщить. Кстати, как мне помнится, согласно вашим указаниям, в руку скульптурного изображения питекантропа, что выставлен в холле Лейденского музея в конце прошлого века, скульптор поместил муляж искусственно обработанного рубящего инструмента. Нечто вроде рубила, если не ошибаюсь?
— Бог мой, вы знаете и это? — искренне удивился Дюбуа. — Впрочем, наверное, мне хотелось тогда покрепче хлопнуть дверью перед носом кого-то из моих особенно упрямых оппонентов, не более...
— Я вспомнил о скульптуре питекантропа с каменным орудием в руке ровно год назад, в октябре 1935 г., когда мне довелось вместе с куратором музея Raffles Сингапура господином Твидом посетить Севу, живописный горный район Явы, который протянулся от устья реки Опак на севере до бухты Паджитан на юге. Площадь его составляет что-то около 1400 квадратных километров, и будь у нас побольше времени, а главное денег, то мы излазили бы каждую из узких длинных долин, что рассекают невысокую известняковую платформу на протяжении всех 85 километров! Ширина этого массива невелика, она не превосходит 25 километров, но почти каждый из десятка тысяч прикрытых иногда вулканическим пеплом известняковых холмов, высота самых крупных из которых не превышает 75 метров, может преподнести самый неожиданный сюрприз. Дело в том, что горы Севу — классический образец широкого распространения карстовых явлений. В них в изобилии встречаются пещеры, трещины и каверны, заваленные характерной «красной землей» (terra rossa), по виду напоминающей красноватый лёсс Северного Китая, который заполнял и камеру местонахождения № 1 Чжоукоудяня, обитель синантропа. Помимо известняков, которые всегда влекут к себе археологов, занятых поисками пещерного палеолита, в основании долины речки Баксок прослеживаются вскрытые речным потоком вулканические пласты, среди которых встречаются горизонты окремненного туфа, сравнительно хорошего материала для выделки орудий нижнепалеолитического типа. Всюду встречаются также обломки окаменелого дерева, кремнистого по структуре. Это сырье не из лучших, но в случае нужды люди каменного века могли бы воспользоваться и им. Природа не обделила Севу пресной водой: помимо речных потоков, всюду в узких долинах между холмами поблескивают озера, которые могли бы привлечь к себе как животных, так и людей. К какому времени все это относится? У меня вскоре сложилось впечатление, что часть пещер и карстовые трещины в известняках Севу образовались одновременно с появлением пещер северошанского плато Бирмы и Южного Китая, которые, согласно заключению Хелмута де Терры, формировались на юге азиатского континента в эпоху среднего плейстоцена, когда резко возросла влажность и увеличилось количество осадков, что, собственно, и обусловило стремительное разрушение известняков, размывание их внутренних пластов и, как следствие, образование трещин, каверн и пещер. Можете представить мою радость, профессор, когда первые же пробные раскопки красноватых глин холмов Севу подтвердили интуитивное предположение: в них неизменно попадались кости тех же животных, которых вы открыли в Триниле вместе с питекантропом: тапира, стегодона, слона намадикуса и других. С большим рвением Твид и я начали исследование пещер, наиболее подходящие из которых располагались у подножий холмов. Однако на первых порах нас ожидало разочарование: кости животных в них оказались не очень древними (слон максимус, например), археологические же находки соответственно датировались не ранее 7 — 8 тысяч лет, а в большинстве случаев и того позже, когда человек уже научился изготовлять глиняную посуду, то есть неолитической эпохой. Следовательно, человек начал осваивать пещеры Севу очень поздно, и поэтому найти в них останки питекантропов не так-то просто, как казалось вначале.
Тем не менее надежды я не терял и вскоре был вознагражден за усердие. Нет, останки питекантропов и на сей раз ускользнули от меня, но зато 4 октября на одном из участков сухого русла реки Баксок, расположенного к югу от местечка Пунунг, я наткнулся на нечто такое, что позволяет мне со значительной долей уверенности ответить положительно на ваш вопрос о том, не умел ли питекантроп обрабатывать камни. Среди россыпей галек и булыжников я собрал около 3 тысяч изделий с бесспорными следами искусственной обработки, в том числе около полутора сотен обколотых с двух сторон галек окремненного вулканического туфа, близких по облику рубилам шелльской культуры Европы, Ближнего Востока и Индии. Такие же инструменты до меня в 1933 г. в горах Севу находил Твид. Правда, манера оббивки их отличалась от способа изготовления шелльских рубил Запада, где мастера при оформлении инструмента наносили удары от краев продолговатого булыжника-заготовки к центру ее. Древние обитатели берегов Баксока обкалывали туфовые блоки не поперечными, а продольными сколами, снимая с заготовки нечто вроде длинных и довольно правильных пластин, которые могли затем употребляться в деле как грубые и массивные ножи. Таким образом, как бы своеобразно ни выглядели эти древнейшие из открытых на Яве каменных орудий, их общая близость двусторонне оббитым рубилам, широко известным со времени открытий Буше де Перта на берегах Соммы, вряд ли подлежит сомнению. Из обломков окремненного вулканического туфа, а также из блоков окремненного дерева на берегах Баксока изготовлялись также рубящие или скребловидные инструменты — чопперы и чоппинги, сходные во многом с орудиями синантропа из Чжоукоудяня. В отличие от рубил, у них при-острялся лишь рабочий край, а остальные поверхности или грани оставались не затронутыми обработкой, сохраняя естественную поверхность камня. Около половины орудий, найденных в долине Баксока, представляли собой грубо подправленные или со следами использования сколы, отщепы и пластины, ножи или скребла, не отличавшиеся особой правильностью и изяществом. Если к сказанному добавить отчетливые следы изношенности или обкатанности в водном потоке, заметные на поверхности, глубокую темную патину, тускло поблескивающий на солнце скальный загар — след воздействия лучей тропического солнца на протяжении многих десятков тысячелетий после того, как на его поверхности появилась фасетка скола, а также принять во внимание грубость, тяжеловесность, неуклюжесть инструментов, то может ли удивить мой вывод о том, что орудия из Баксока или, можно сказать также, Патжитана изготовлял и использовал питекантроп? Я хочу упредить ваши вопросы, профессор: есть ли точные геолого-палеонтологические доказательства заключения о том, что питекантроп выделывал из камня инструменты, близкие по типу орудиям шелльской культуры Европы и синантропа Чжоукоудяня? Увы, основная масса оббитых древним человеком камней собрана на поверхности, а не залегала в точно фиксированном слое. Правда, сходные по типу инструменты мне удалось извлечь из слоя булыжников, который прослеживался местами в обрезе берега реки. Возможно, разбросанные по дну высохшего русла оббитые камни вымыты водой именно оттуда, а может быть, и в горизонт с булыжниками они попали из какого-то другого пласта. Но ни он, этот неведомый пласт, ни слой булыжников не содержали костей животных или они попросту не сохранились. Поэтому остается предполагать, что найденные в «красной земле» кости животных тринильского комплекса как раз относятся к тому времени, когда по берегам Баксока бродили существа, оббивавшие туфовые булыжники и бруски окаменевшего дерева. Во всяком случае, в районе известняковых холмов Севу не удалось найти костей ни более древних, ни более поздних животных, датированных плейстоценом. Достаточно ли весомо такое косвенное умозаключение? В какой-то степени да, поскольку естественнее всего отнести образование все того же слоя булыжников с найденными в нем оббитыми камнями к среднему плейстоцену, когда на юге Азии значительно увеличилась влажность, выпадали обильные осадки и могучий поток древнего Баксока отложил в долине обкатанные водой камни, а вместе с ними и изделия рук обезьянолюдей. Вот почему в тот счастливый день, 4 октября, когда были найдены инструменты, я припомнил скульптуру обезьянообразного питекантропа с уверенно зажатым в его руке каменным орудием! В этой связи можно лишь поражаться вашей, профессор, интуитивной прозорливости, смелости и решимости в защите человеческого статуса питекантропа...
— Полноте, господин Кёнигсвальд,— перебил гостя Дюбуа.— Мне нравится ваше критическое отношение к собственным выводам, хотя нельзя не подивиться их непоследовательности. Почему бы не связать патжитанские орудия не с питекантропом, на чем вы столь хитроумно настаиваете, а с теми людьми, что заселяли пещеры у подножий известняковых холмов Севу? По-видимому, они современники вадьякского человека или людей с реки Соло, ваших любимых нгандонгцев. Опубликовали ли вы наблюдения относительно орудий из долины Баксока? Я ничего о них не читал.
Кёнигсвальд понял, что продолжать далее дипломатическую игру нет смысла. Настала пора обратиться к Дюбуа с просьбой, ради которой, помимо надежды познакомиться со знаменитым строптивцем, он и посетил тихий Гаарлем.
— Я опубликовал небольшую заметку «Раннепалеолитические каменные орудия с Явы», но она напечатана в мало кому известном новом издании «Бюллетеня» Raffles музея в Сингапуре, первый том которого вышел в свет в этом году. Если позволите, я направлю в Гаарлем копию издания... Нам не хочется более злоупотреблять вашим гостеприимством, профессор. Позвольте выразить глубокую признательность за столь продолжительный прием и поучительную беседу. Смею заверить вас, что она для меня едва ли заслуженная честь... Прежде чем откланяться, мне хочется попросить у вас позволения осмотреть в музее коллекцию костных останков питекантропа. Мы с женой намереваемся отправиться в Лейден завтра.
Лицо Дюбуа оставалось непроницаемо-бесстрастным. Он лишь слегка наклонил голову, что, возможно, могло означать, что благодарности гостя приняты благосклонно. Затем, помолчав немного в многозначительной задумчивости, Дюбуа поднялся с кресла и, не говоря ни слова, медленно направился к двери в соседнюю комнату. Он широко распахнул ее и, оставив открытой, подошел к столику с телефоном.
— Прошу вас соединить меня с Лейденом. Мне нужен музей, фройлен,— отчетливо долетали из помещения слова Дюбуа.— Нет, не директора, а хранителя фондов. Благодарю... Это ты, старина Петер? Добрый день. Говорит Дюбуа... Нет, ничего особенного, спасибо. Дело вот в чем. Скажи-ка мне, пожалуйста, в последние два-три дня не пытался ли некто Ральф фон Кёнигсвальд заполучить для осмотра черепную крышку питекантропа и прочее, связанное с нею? Никто не обращался? Превосходно! Кёнигсвальд — палеонтолог, он недавно прибыл с Явы и только что попросил у меня разрешения осмотреть тринильские находки. Когда он завтра придет к тебе с той же просьбой, то знай, что я не вижу причин, почему ему следовало бы отказать... До свидания...
Кёнигсвальд почувствовал, как его бросило в краску от негодования: Дюбуа демонстративно выяснял по телефону его добропорядочность. Как понимать этот жест: атрофия элементарного такта, вызывающе-пренебрежительное отношение к «светским» условностям, простительное для долго пожившего и много повидавшего на своем веку человека, которого жизнь неоднократно учила настороженно относиться к людям, или, может быть, он, Кёнигсвальд, дал повод для столь бесцеремонного к себе отношения?
Кёнигсвальд почувствовал, как рука супруги легко опустилась на его руку. «Не сердись и не делай глупостей, — успела шепнуть она ему скороговоркой, — иначе все напортишь. Ты же сам мне говорил, что питекантроп давно стал его роком...»
— Вы можете отправляться в Лейден,— без тени неловкости сказал Дюбуа, возвращаясь в гостиную, — и осмотреть черепную крышку питекантропа, а также все остальное. Мне доставило удовольствие знакомство с вами и рассказы о новых открытиях на Яве, господин Кёнигсвальд. Желаю всего доброго...
Утром следующего дня Кёнигсвальда провели к знаменитому среди палеоантропологов двойному сейфу Лейденского музея. Мягко щелкнули замки, бесшумно распахнулись массивные дверцы, и предупредительный сотрудник музея выложил на ворсистое темно-зеленое сукно стола черепную крышку, бедренные кости и зубы питекантропа. Желанное свидание наконец состоялось, и стоило Кёнигсвальду осторожно взять тяжелую от минерализации, темно-коричневую по цвету, сильно коррозированную под действием грунтовых вод черепную крышку, как окончательно улетучился неприятный осадок, оставшийся после вчерашней беседы в Гаарлеме. То, что в течение стольких лет он безуспешно искал на Яве, теперь бережно держали его руки.
Кёнигсвальд перевернул черепную крышку и взглянул на желобки, отчетливо впечатавшиеся на ее внутренней поверхности,— негатив замысловатых извилин коры больших полушарий мозга. Что заботило и беспокоило это существо, о чем думало оно, каковы картины навсегда исчезнувшего мира, которые оценивал не очень большой по объему, но уже во многом человеческий по структуре мозг, надежно прикрытый необычайно массивными стенками черепной крышки? Какое последнее впечатление промелькнуло в нем — боль, ужас, пожар, наводнение, погоня, борьба? Сохранность черепной крышки оставляла желать много лучшего. С внешней стороны каверны от коррозии настолько глубоко проникли внутрь, что Дюбуа пришлось заделать их папье-маше, подкрашенным затем под цвет кости. Эти участки выглядели теперь ровными и гладкими. Но отсутствовали решающие для диагностики участки мозговой коробки — височные кости, что позволяло при реконструкции черепа располагать ушные отверстия выше или ниже скуловой дуги, в зависимости от чего изменялась его высота, а следовательно, человеко- или обезьянообразность мозговой коробки.
Кёнигсвальд, как никогда ранее, ощутил всю драматичность позиции Дюбуа, которому пришлось полвека назад интерпретировать находку, сохранившуюся столь неполно. Понятна теперь его нетерпимость к оппонентам, как, впрочем, и колебания самого первооткрывателя. Кёнигсвальд более не досадовал на Дюбуа, мысленно простив его ошеломляющий эксцентризм, поразительную непоследовательность, досадное упрямство, обезоруживающее нежелание принимать во внимание даже те факты, которые могли бы способствовать разгадке тайны питекантропа. Проблему, поставленную открытием в Триниле, можно окончательно решить, внеся успокоение в смятенную душу гаарлемского затворника, лишь отыскав новый, по возможности более полный череп обезьяночеловека тринильской эпохи.
Ральф продолжал осматривать черепную крышку, но однажды блеснувшая где-то в тайниках сердца искорка тревожной вины перед тем грузным седовласым человеком, запутавшимся в противоречиях, да и перед этими окаменевшими костями, которые лежали перед ним на столе, с обреченной покорностью ожидая, какой очередной вердикт будет им вынесен, внезапно вызвала целый пожар жгучего стыда за дезертирство с Явы, за непростительную нетерпеливость, меланхолию и пассивность, недостаточную преданность мечте, идее, долгу, науке. Не посмеивался ли над ним в душе Дюбуа, выслушивая стенания по поводу экономического спада, скудости средств, а тем более в связи «с личными затруднениями, вызванными женитьбой»? Можно подумать, что и женитьба, с его точки зрения, случилась некстати, помешав открытию питекантропа! Не являет ли он собой классический образец отвратительной практической беспомощности?
Самобичевание в то октябрьское утро 1936 г. завершилось принятием неожиданного решения; через несколько часов супруга Кёнигсвальда узнала, что ни о каких попытках устройства на работу в Европе, а тем более в Америке не может быть и речи и что им через некоторое время предстоит вернуться на Яву, чтобы он мог по возможности быстрее приступить к очередному туру поисков нового черепа питекантропа!
Решение Кёнигсвальда, как выяснилось вскоре, представлялось тем более оправданным в свете новой, пожалуй, самой острой атаки, которую предпринял Дюбуа на... питекантропа в январе 1937 г. К этому времени он завершил изучение микроструктуры костной ткани пяти бедренных костей, извлеченных из ящиков со старыми коллекциями из Тринила, а результаты его изложил в статье «Об ископаемых человеческих черепах, недавно открытых на Яве, и Pithecanthropus erectus», которую направил в редакцию английского журнала «Man» («Человек»). Просматривая номер этого солидного издания, Кёнигсвальд, естественно, заинтересовался новой публикацией, подготовленной «патриархом палеоантропологии» как раз в тот период, когда он нанес ему визит в Гаарлем. Его сразу же ошеломил заголовок одного из параграфов статьи Дюбуа: «Питекантроп был не человеком, а гигантским родом, родственным гиббонам». Здесь говорилось о том же, о чем Дюбуа упоминал в разговоре с ним относительно сходства черепов гиббона и питекантропа; что же касается обещанного «сюрприза», связанного с особенностями внутренней структуры кости бедра, то Дюбуа обращал внимание на иное направление осей остеонов в ней по сравнению с костью бедра человека. Между тем они раскрывают, по его мнению, характер прикрепления и развития отдельных частей «четырехглавой мышцы». Так вот, из проведенного им анализа следует, что питекантропы, в отличие от людей, вели не только наземный, но и древесный образ жизни!
Поразительное решение в свете ранее написанного Дюбуа и того значения, которое он придавал бедренной кости, открытой в Триниле. Кёнигсвальд тут же раскрыл книгу Дюбуа, изданную в Батавии в 1894 г. и названную совсем по-иному: «Pithecanthropus erectus, человекообразная переходная форма с Явы». Вот что писал в ней «возмутитель спокойствия», рассуждая об особенностях строения бедренной кости, выкопанной на Тринильском мысу в 15 метрах от черепной крышки питекантропа: «...мы должны, следовательно, прийти к заключению, что бедро питекантропа выполняло ту же механическую работу, что и бедро человека. Устройство обоих суставов и механическая ось бедра настолько сходны с теми же признаками у человека, что закон о тесном соотношении между формами костей заставляет нас считать это ископаемое существо имеющим, подобно человеку, прямое положение тела и ту же походку на двух ногах... Из этого с очевидностью вытекает, что данное существо свободно пользовалось верхними конечностями, которые перестали использоваться для передвижения и значительно усовершенствовались, что привело в конечном счете к рукам человека как орудиям, а также то, что это ископаемое существо не могло быть обезьяной... как в отношении черепа, так и бедра. Питекантроп отличается от человека гораздо меньше, чем от высших человекообразных обезьян... Хотя эта плейстоценовая форма и далеко ушла по пути своего развития, все же она не достигла еще вполне человеческого типа. Питекантроп — переходная форма между человеком и человекообразными обезьянами, которая должна была существовать согласно законам эволюции. Питекантроп — предок человека».
Да что там заявления почти сорокалетней давности, когда всего пять лет назад Дюбуа, с энтузиазмом приветствуя открытие в Московском музее антропологии выставки, посвященной становлению человека, писал русскому антропологу М. А. Гремяцкому буквально следующее: «В настоящее время, больше чем когда-либо прежде, я рассматриваю питекантропа как действительное звено между обезьяной и человеком». Кто мог подумать, какие странные метаморфозы вызовет в сознании Дюбуа открытие в 1935 г. пяти новых обломков бедренных костей обезьяночеловека с Явы...
Когда в конце 1936 г. Кёнигсвальд возвратился на Яву, для него не было вопроса, где следует начать поиски черепа питекантропа. Заветное место располагалось в центральных районах Явы, невдалеке от Суракарты, около местечка, известного палеонтологам под названием Сангиран, которое находится в каких-нибудь сорока милях от Тринила. Первые сборы костей вымерших животных еще в 1864 г. производил здесь художник Раден Салех, талантливый ученик знаменитого Делакруа. Он нашел, в частности, первый для Явы огромный зуб слона, который переслал в Лейден. На основании замечательной находки художника палеонтолог профессор Мартин сделал вывод о переселении индийского ископаемого слона на Яву в период плейстоцена, когда остров соединялся с континентом земным мостом. Сангиран также знал и посетил Дюбуа; в 1893 г. он собирал здесь ископаемые кости, но местонахождение это не произвело на него особого впечатления. Во всяком случае, в публикации, где им упомянут Сангиран, пункт этот не числится
в списке районов, заслуживающих повторного обследования. Затем в 1931 г. в Сангиране побывал сотрудник Геологической службы Бандунга ван Эс, который занимался в центральных областях Явы вычерчиванием карты района большого масштаба. Выполняя геодезические маршруты, он собрал в обнажениях большую коллекцию морских и пресноводных моллюсков, известных по собраниям, хранящимся в Бандунгском музее, а также костей и зубов ископаемых животных. Они не вызвали, однако, особого волнения у палеонтологов Геологической службы.
По-настоящему возможности Сангирана Кёнигсвальд оценил лишь после того, как в 1934 г. отправился вместе с коллегами в инспекционное геологическое путешествие в центральные и восточные районы Явы. В поездке его сопровождал тогда самый везучий на открытия и привлекательный по характеру мантри-Атма, особая дружба Ральфа с которым началась с того времени, как он, работавший садовником у одного из друзей Кёнигсвальда, однажды принес в Геологический оффис огромный каменный топор. Оказывается, Атма прослышал, что Кёнигсвальда интересуют доисторические древности, и поэтому решил показать ему находку, которая поразила и его самого. Вскоре палеонтологу удалось зачислить Атма в штат службы, и тот оказался мастером на все руки. В полевых маршрутах он был просто незаменим, выполняя обязанности не только удачливого коллектора, которому можно доверить самостоятельную работу, но при необходимости и превосходного повара. Атма отличался необычным для уроженца Явы открытым характером и общительностью, что Кёнигсвальд объяснял рождением от смешанного брака: его отец происходил из Макасара с Целебеса, но, оказавшись на Яве, предпочел взять в жены «огненнокожую женщину сундов». Любознательность сделала Атма знатоком многих индонезийских народных обычаев, и Кёнигсвальду всегда доставляло большое удовольствие беседовать с ним о жизни деревни в джунглях. Вряд ли, однако, Ральф предполагал, что Атма сыграет едва ли не решающую роль в задуманном им ныне поиске.
Атма «зафрахтовал» для путешественников такси в Суракарте, уложил снаряжение в багажник автомобиля— и поездка началась. Сначала машина петляла по широкой горной трассе, протянувшейся на север от Суракарты, а затем, когда пришлось свернуть вправо на проселочную дорогу, начались обычные для сельских районов мучения с тряской, пылью, а в низинах и с грязью. Потянулись голые рисовые поля, урожай на которых крестьяне успели убрать, поскольку на Яве уже наступила пора сухого сезона, а вскоре такси совсем остановилось. Впереди протекал небольшой поток Кали Джеморо, который, разлившись в сезон тропических ливней, начисто снес мост. Восстанавливать его, как вскоре выяснил Атма, никто не думал, так как не только на автомашинах, но и на повозках здесь никто обычно не ездил.
Пока в близлежащем компонге велись переговоры о найме носильщиков, Кёнигсвальд решил подняться на вершину ближайшего холма, чтобы сверху осмотреть окрестности. С тех пор прошло несколько лет, но он в деталях помнил, как медленно шел по мягко-округлому склону широкой возвышенности, как нравился ему после пыльной дороги прозрачный и чистый воздух, как наслаждался дорогим сердцу яванским горным пейзажем, который невозможно представить без живописных конусов вулканов. Вот и сейчас позади мирно дымился Мерапи, а впереди возвышалась громада Лаву. Извержения его вполне мог наблюдать питекантроп: конус из Тринила просматривался так же хорошо, как и отсюда. Атма знал множество поверий, связанных с Лаву, хотя сами яванцы с большой неохотой говорили о покрытом снегом вулкане. Отчасти это, возможно, связано с тем, что живописный оледеневший Лаву выбрали местом своего пристанища отшельники и аскеты. По поверьям яванцев, эти люди обладали способностью приводить в действие сверхъестественные силы, и поэтому к ним относились с опаской. Каждому из них полагалось провести 40 дней и ночей на снежной вершине вулкана в одной из нескольких пещер, будто бы расположенных в древних лавовых пластах. Люди, привыкшие к жаре тропиков, истязали себя не только лютым холодом, но и почти полным воздержанием в пище. Стоит ли удивляться, что лишь единицы из десятков добровольных мучеников выдерживали испытание и возвращались в компонги победителями (holy man), вызывая священный трепет односельчан.
Яванские вулканы не только придавали особый колорит пейзажам острова, они во многом определяли характер геологии страны. Всюду по склону холма видны выступы угловатых блоков темной изверженной породы, а если оглянуться назад, то можно отметить следы древних лавовых потоков, которые длинными окаменевшими лентами пересекали район. Еще более впечатляющая картина раскрылась перед ним, когда он поднялся на вершину холма: огромная, округлая, километра на четыре в поперечнике «воронка» долины выглядела как настоящий кратер. Но главное, и этим она могла привести в восторг любого геолога, она являла возможность наблюдать редкостную по выразительности естественную колонку формирования многометровых толщ отложений. Каждый пласт, отличающийся особым цветом, как страница в книге, рассказывал Кёнигсвальду о рождении Явы. В самом низу, в центре «воронки», угадывались горизонты морских слоев, очевидно тех самых, где ван Эс собирал ископаемых моллюсков. Более миллиона лет назад здесь всюду плескались морские волны. Затем началась эпоха мощных вулканических извержений Мерапи, излившего реки лавы, поскольку морские отложения оказались перекрытыми слоем вулканических пород. Но твердь земная недолго торжествовала победу над водной стихией: было отчетливо видно, что каменистый пласт на короткое время снова залило море, хлынувшее, очевидно, с севера. Оно оставило характерный пласт морских отложений, не превышающий по толщине одного метра, а позже в том же месте раскинулось огромное пресноводное озеро. Вот почему большую часть склонов долины образовывали черная глина, озерные донные осадки, достигавшие 150 метров в толщину! Именно на ней яванцы разбили квадраты плодородных рисовых полей в долине, а отчасти и по склонам холмов. Еще выше, ближе к краю холма, Кёнигсвальд снова отметил следы наступления суши: сначала черную глину завалили каменные блоки, прочно скрепленные глиной, а затем последовательно отложились пласты вулканического туфа, песчаника, слои речных потоков, и снова горизонты угловатых камней, составляющие вместе слой толщиной около 70 футов. Вода, ветер и солнце оказали на них незначительное воздействие, и поэтому они разрушились в меньшей степени, чем другие составные части сангиранского «пирога». На вершине холма крестьяне выращивали маис, а жили они в центральной части кратерообразной долины, в компонге Сангиран, бамбуковые хижины которого прятались в живописных рощицах кокосовых пальм. Там же, вблизи построек, рядом с дорогой возвышалось несколько небольших серых холмиков, а между ними виднелись голубоватые блюдца озер.
Осмотр окрестностей с вершины холма настолько вдохновил Кёнигсвальда, что он решил более не испытывать судьбу, поскольку вряд ли можно мечтать о лучшем месте для обследования. Первые же короткие маршруты показали, что такси остановилось в подлинном «золотом эльдорадо» палеонтологии: сотни и тысячи костей, вымытых из слоев тропическими ливнями и выдутых ветрами, валялись на склонах удивительной кратерообразной долины. Задача состояла лишь в том, как при малочисленности отряда по возможности полнее собрать сокровища Кёнигсвальд скоро понял, что без помощи крестьян окрестных компонгов им не обойтись. Их следовало привлечь для сборов и потому, что они могли навести на самые обильные скопления костей. Однако первые контакты с аборигенами Сангирана оказались неудачными. Когда Кёнигсвальд с коллегами вышел к озерцам, то дети и женщины, которые копошились около воды, увидев белых людей, в панике бросились бежать прочь, побросав глиняные сосуды и прочую утварь. Как вскоре установил Атма, они приняли компанию во главе с Кёнигсвальдом за комиссию чиновников, которые прибыли в Сангиран наказать ее жителей за незаконный промысел соли, составляющий на Яве сферу государственной монополии. Атма нашел их реакцию вполне резонной, ибо какая еще нужда могла заставлять белых людей посетить такое глубокое захолустье, каким считался Сангиран даже в Сура-карте! Понятно также, почему белые направились к озерцам, поскольку именно здесь обитатели компонга приноровились выпаривать соль. Они надеялись застать их на месте преступления!
Недоразумение через некоторое время удалось уладить, и Кёнигсвальд получил целый легион помощников — усердных, внимательных и настойчивых.
Кёнигсвальд не мог нарадоваться, перебирая груду костей, раковин и морских звезд. Особую радость ему доставляли обломки челюстей, зубы, рога, бивни и крупные кости. Он и сам неустанно бродил по склонам кратерообразного бассейна. Ископаемые сохранялись далеко не одинаково: те, что долгое время лежали на поверхности, главным образом мелкие косточки, часто разрушались от легкого прикосновения, превращаясь в труху. Зато в хорошем состоянии находились, как правило, кости, недавно вымытые из глины. Поэтому в особенности успешно прошли сборы после короткого ливня, потоки которого беспорядочно избороздили поверхность обнажений. Правда, дождь создал и непредвиденные трудности: черная озерная глина, окаменевшая за сухой сезон до такой степени, что в ней невозможно было выдолбить киркой даже небольшое углубление, внезапно превратилась в вязкое месиво. Но стоило ли обращать внимание на такое неудобство, если среди сборов очередного «урожая» костей попались останки небольшой разновидности пятнистого оленя, известного по находкам из Моджокерто, и, что окончательно позволило Кёнигсвальду решить вопрос о возрасте черных глин Сангирана, рога знаменитого примитивного быка лептобоса, череп которого датировал Моджокерто нижним плейстоценом.
Палеонтолог ликовал — значит, мощный пласт черных глин в долине речушки Кали Джеморо можно датировать эпохой джетис, временем человека из Моджокерто Восточной Явы! Сангиран стал, таким образом, первым пунктом в Центральной Яве, где удалось открыть горизонты нижнего плейстоцена. Обилие останков животных тринильского комплекса в Сангиране буквально поражало: кости животных, современников питекантропа, устилали верхние участки склонов кратерообразной долины, встречались всюду в узких боковых ущельях, извивающихся вдоль холмов, где виднелись вскрытые эрозией обнажения. Сладкотревожное предчувствие возможного открытия черепа питекантропа захватило Кёнигсвальда. В особенности богатые сборы удалось сделать у крутого обрыва, пропиленного на склоне сангиранского холма небольшим безымянным притоком реки Кали Джеморо, куда палеонтологов привел один из самых усердных в компонге собирателей костей. У подножия обрыва были подняты обломки челюстей и рогов одного из самых распространенных в Триниле животных — малой «антилопы Дюбуа», названной так Зеленкой в честь первооткрывателя питекантропа. Не меньшее удовлетворение доставили многочисленные кости стегодонов, а также зубы встречающегося значительно реже слона намадикуса. Позже удалось найти обломки еще трех челюстей слона, а также части двух черепов. Но Кёнигсвальд с нетерпением ожидал, когда же он поднимет с земли или ему поднесут пусть крохотный, но бесспорный обломок черепа питекантропа. Он никак не мог смириться с мыслью, что среди неожиданно открытых несметных богатств не найдется самое желанное.
Кёнигсвальду терпения и упорства не занимать, и поэтому судьба в Сангиране сжалилась над ним, достаточно ясно дав понять, что благоволит к нему и готова в будущем вознаградить по-царски. Пока же он должен скромно довольствоваться лишь своего рода намеком: на поверхности туфа Кёнигсвальд нашел обломок зуба, который, судя по некоторым структурным особенностям строения, можно было при желании объявить принадлежавшим питекантропу. Более чем скромный намек, но тем не менее обнадеживающий.
Кёнигсвальд возвратился в Бандунг окрыленный, мечтая при первой же возможности вернуться в Сангиран и продолжить сборы костей, а значит, и поиски черепа питекантропа. С тех пор поездки в долину Кали Джеморо ему пришлось совершить не раз. Однажды он прожил в маленьком компонге Крикилан, который находился ближе к дороге, чем Сангиран, целую неделю, с увлечением охотясь за ископаемыми. Крестьяне по-прежнему усердно помогали ему, обеспечивая успешные сборы. Наконец, вернувшись в Бандунг, Кёнигсвальд отправил в Сангиран группу натренированных мантри с заданием начать раскопки. Однако, вопреки ожиданиям, результаты не дали ожидаемого эффекта. Выяснилось, что кости животных рассредоточены в древних слоях более или менее равномерно и не образуют насыщенных костеносных линз. Успех же первых сборов в Сангиране объяснялся тем, что вымытые из земли палеонтологические останки накапливались на склонах в течение продолжительного времени, и к тому же происходили они не с одного-двух пунктов, как в Триниле, а со значительного по площади ареала.
Несмотря на общее разочарование, отдельные экземпляры костей, доставленные из Сангирана, порадовали Кёнигсвальда открытием редких и примечательных форм животных Центральной Явы: характерный заостренный зуб принадлежал гиене, крупная челюсть хищника — саблезубому тигру, но особое внимание его привлекли фрагменты зубов и черепов халикотериума, необычного животного величиной с лошадь, впервые найденного в пределах островной части Юго-Восточной Азии. Это существо с длинными задними ногами, вооруженными огромными когтями, питалось листвой деревьев, ветки которых оно пригибало короткими передними конечностями. В Европе оно вымерло около 10 миллионов лет назад. Однако на юге Азии, в том числе и на Яве, как показали раскопки в Сангиране, халикотериум дожил до начала плейстоцена. Исследования в долине Кали Джеморо привели также к открытию большого числа зубов носорога и нескольких зубов тапира. Что же касается питекантропа, то надежда найти в одной из корзин, регулярно доставляемых Атма из Сангирана, обломок желанного черепа в тот раз так и не оправдалась.
Верный Атма пропадал в тех местах месяцами, регулярно осматривая по заданию шефа самые примечательные из местонахождений, где кости животных встречались особенно часто, и покупая у крестьян наиболее интересные находки. Он настолько сжился с теми местами, что даже изменил свое имя и стал называться Атмовиджоджо. Пожелания Кёнигсвальда усердный мантри выполнял в полной мере, насколько позволяли время и деньги, но лишь одна задача оставалась неразрешенной: Атма не находил кости обезьяночеловека.
Естественно, что, когда в конце 1936 г. Кёнигсвальд снова возвратился на Яву, то местом, которое он посетил прежде всего, стал Сангиран. Не стоит в связи с этим удивляться также тому, что когда в Бандунг прибыл Пьер Тейяр де Шарден, один из тех, кто имел самое непосредственное отношение к раскопкам пещеры синантропа на склонах холма Чжоукоудянь, то первый самый заманчивый маршрут, который Кёнигсвальд предложил почтенному гостю, проходил по дорогам с конечным пунктом в компонге все с тем же названием — Сангиран. Места эти произвели на Тейяра де Шардена
настолько сильное впечатление, что он, искренне сочувствуя молодому коллеге, посоветовал ему обратиться с письмом в Вашингтон к одному из известных американских палеонтологов — доктору Джону Мэрриаму, директору Института Карнеги. Кёнигсвальд решил внять доброму совету и написал в США длинное письмо, в котором подробно рассказал о своих работах по палеонтологии, а также о трудностях научного и личного плана, препятствующих продолжению удачно начатых изысканий. В письме, определившем судьбу его поездки, содержались и такие строки: «Здесь, на Яве, я нашел новое местонахождение с ископаемыми. Если питекантроп и будет найден где-либо, то в первую очередь именно здесь». Вскоре из Вашингтона прибыл ответ, из которого следовало, что там действительно проявили интерес к питекантропу. Очевидно, личность энтузиаста-палеонтолога с Явы заинтересовала руководителей Института Карнеги Д. Мэрриама и Д. Ваша, и они направили Кёнигсвальду приглашение принять участие в работе симпозиума Академии естественных наук Филадельфии, посвященного проблемам становления и эволюции первобытного человека.
Помимо надежды получить финансовую поддержку, в этом приглашении привлекала перспектива встретиться с ведущими экспертами мира по вопросам становления Homo, а также по проблемам плейстоценовой геологии и палеонтологии. Поскольку заседания симпозиума планировалось провести в начале 1937 г., Кёнигсвальд не стал тратить время на размышления. Захватив с собой самые ценные находки или их муляжи, Кёнигсвальд отправился в Соединенные Штаты. Что и говорить, это путешествие еще более разожгло его энтузиазм и жажду открытия, чему в немалой степени способствовали прослушанные на симпозиуме доклады, а также общение с американскими и европейскими коллегами. Особенно сильное впечатление произвело на него сообщение Роберта Брума, который поразил всех участников встречи рассказом об открытиях австралопитеков на юге Африки. Кёнигсвальд гордился тем, что ему удалось установить с Брумом дружеские отношения. Они договорились поддерживать постоянные контакты, информируя друг друга о результатах своих поисков. Кёнигсвальд вообще мог считать свой визит в Новый Свет очень успешным, ибо в результате общения с руководством Института Карнеги его включили в качестве ассистента-исследователя в центральный орган учреждения — «Исследовательскую ассоциацию». Именно это обстоятельство позволило Джону Мэрриаму выделить ему крупную сумму денег специально «для поисков ископаемого человека на Яве». Кёнигсвальд сразу же написал в Бандунг длинное письмо Атма, в котором подробно проинструктировал его относительно всего необходимого для немедленного возобновления работ в Сангиране. Чек на финансирование исследований он отправил почтой. Его собственный обратный путь на Яву затянулся: воспользовавшись благоприятной возможностью, Кёнигсвальд посетил Китай, ознакомился с результатами раскопок пещеры синантропа и совершил поездку в Чжоукоудянь. Кроме того, он не преминул, конечно, обойти аптекарские лавки Пекина, Нанкина и Гонконга, скупая в них «лучшие кости и зубы драконов». Лишь в начале июня он появился в Бандунге и поторопился зайти в свой оффис, в здание Геологической службы, чтобы узнать новости.
Поиски в Сангиране к тому времени уже давно начались. Неутомимый Атма по мере накопления находок регулярно пересылал корзины с образцами в палеонтологическую лабораторию. Когда Кёнигсвальд, изголодавшись по любимым занятиям, принялся за разборку первой из них, которую доставили из Сангирана еще до его отъезда в Америку, то при осмотре одного из экспонатов, плотно впаянного в окаменевшую породу, насыщенную мелкими галечками, чуть не вскрикнул от удивления. В руках у него находилась окаменевшая, необычайно странная по виду часть правой половины крупной, тяжелой и грубой челюсти с четырьмя зубами — одним предкоренным и тремя коренными! Когда волнение первых минут улеглось, и Кёнигсвальд, успокоившись, принялся внимательнее осматривать обломок кости, он понял, как непросто поставить диагноз, когда сталкиваешься с переходной формой приматов. В самом деле, величина ее и массивность, отсутствие подбородочного выступа, чудовищно огромные коренные зубы, которые вместе протянулись, как у челюсти крупного орангутанга, на расстояние более 4 сантиметров обычное для обезьян постепенное увеличение размеров зубов от первого коренного к третьему, а не наоборот, что характерно для человека, не одно, а целых три подбородочных отверстия, кажется, начисто исключали определение ее как части челюсти древнего гоминида. Но вместе с тем она не могла принадлежать и ни одному из известных антропоидов: судя по гнезду (альвеоле), клык ее, в отличие от обезьяньего, отличался подозрительно малыми размерами; узор жевательной поверхности коренных зубов, как и примечательное соотношение пропорций первого коренного, удивительно напоминали человеческие; зубы располагались не по прямой, как у антропоидов, а по характерной лишь для человека параболлической кривой, что соответствовало также укороченности и округленности дуги обломка челюсти в ее передней части. При всей необыкновенной архаичности челюсти определяющим для нее оставались именно эти эволюционно-прогрессивные черты, которые не позволяли считать ее принадлежавшей обезьяне.
Но если не ей, а гоминиду, то какому же? Пусть не заблуждаются те, кто думают, что с тех пор, как полвека назад французский этнолог Е. Т. Гами рискнул во всеуслышание высказать уверенность в том, что обезьянья челюсть, найденная в пещере Ля Ноллет, принадлежит черепу неандертальца, и оказался прав, стало сколько-нибудь проще решить сходную задачу в случае с загадочным фрагментом, извлеченным из корзины с находками из Сангирана. Кажется, напрашивался естественный вывод: питекантропу, кому же еще? Нет более древнего обезьяночеловека на юге Азии, кому могла бы принадлежать примитивная челюсть? Однако никто не знал, какая нижняя челюсть была у питекантропа. Как никогда раньше, Кёнигсвальду стали понятны и близки мучительные раздумья и колебания Дюбуа. В конечном счете он пришел к выводу, что в руках его находится часть черепа Pithecanthropus erectus («обезьяночеловека прямоходящего»), самая примитивная из когда-либо открытых на Земле нижних челюстей предка. Решение, бесспорно, смелое и ответственное, но вместе с тем основанное на строгом учете черт и особенностей строения, определяющих человекообразность челюсти, на точности установления времени, когда на берегах Кали Джеморо бродило то существо, которому она принадлежала.
Кёнигсвальд немедленно отправился в Сангиран, чтобы побывать на том месте, где Атма нашел фрагмент. Тот привел его к одному из обнажений, расположенных к востоку от компонга. Вопреки ожиданиям Ральфа, кость залегала на поверхности черной глины, и, значит, ее следовало датировать эпохой джетис, предшествующей времени существования на Яве тринильского питекантропа! Челюсть могла, таким образом, принадлежать современнику питекантропа из Мождокерто. Снова открывалась перспектива доказать, что обезьянолюди на юго-востоке Азии жили не только в среднем, но и в нижнем плейстоцене. Кёнигсвальд решил, однако, ради разумной осторожности, а также учитывая то обстоятельство, что челюсть покоилась включенной в каменистую матрицу, сходную по составу с песчанико-туфовыми слоями тринильской эпохи, которые в Сангиране залегали над черными глинами, сделать заключение, что кость, по всей видимости, вымыло ливнем из тринильского горизонта и вода снесла ее затем на поверхность черных глин. Приходилось лишь сожалеть, что корзину, в которой лежала челюсть, Кёнигсвальд открыл после возвращения с филадельфийского симпозиума, а не до поездки в Институт Карнеги. Можно представить, какой переполох вызвала бы находка из Сангирана в среде антропологов. Как бы то ни было, но доверие, оказанное ему Джоном Мэрриамом, начало оправдываться еще до того, как письмо Кёнигсвальда достигло Вашингтона.
Кёнигсвальд поспешил напечатать сообщение об открытии в Сангиране, в котором изложил результаты предварительного изучения челюсти. Кёнигсвальд недвусмысленно дал понять, что нет никаких видимых препятствий считать ее частью черепа Pithecanthropus erectus. Ожидая откликов на публикацию, он с особым волнением перелистывал издания Амстердамской Академии наук, где время от времени появлялись короткие заметки Дюбуа: вот кто по-настоящему оценит удачу в Сангиране, от души порадуется первому после длительного перерыва успеху в поисках останков питекантропа! Строптивец из Гаарлема действительно не заставил себя долго ждать и... не оставил камня на камне от мажорных мечтаний своего коллеги. Замечания Дюбуа поразили Кёнигсвальда духом недоброжелательства и на удивление предвзятой манерой суждений. Мэтр не желал и слышать, что обломок челюсти из Сангирана мог принадлежать его роковому детищу — питекантропу. Будто не замечая невиданных для Homo примитивных обезьяньих особенностей строения челюсти, что на первый взгляд, кажется, могло бы устроить его, поскольку тринилец представлялся ему теперь гигантским гиббоном, готовым вступить на тяжкую стезю очеловечивания, Дюбуа пришел к наименее возможному выводу. Он безапелляционно представил ее читателям как «определенно человеческую»! С его точки зрения, единственная по-настоящему архаичная челюсть, которая только и могла принадлежать питекантропу, давно найдена им в 1890 г. в местечке Кедунг-Брубус, «но разве можно сравнивать ее с сангиранской?». Господин Кёнигсвальд, снисходительно резюмировал он, описал челюсть нгандонгского человека, а не питекантропа.
Итак, очередное поползновение на уникальность открытого в Триниле повержено в прах. Сотрудникам Геологической службы Нидерландской Индии, ошеломленным таким неожиданным поворотом дела, оставалось лишь развести руками: не говоря уже об очевидной примитивности челюсти из Сангирана, Дюбуа не мог не знать, что в том месте Центральной Явы не удалось найти ни одной косточки животных, характерных для нгандонгской эпохи. Поэтому у него не было никаких оснований допускать появление в долине Кали Джеморо «человека с реки Соло». Однако, как выяснилось вскоре, переубедить Дюбуа дело абсолютно безнадежное. Сейчас же Кёнигсвальду и в голову не приходило, что основные неприятности, связанные с его неизменно дружелюбными и тактичными попытками установить взаимоотношения и полезные контакты с Дюбуа, ожидают его впереди и, как ни странно, окажутся вызванными открытиями новых останков питекантропа в Сангиране.
Удача с челюстью удвоила энергию Кёнигсвальда. Два его помощника направились в долину Кали Джеморо для стационарных поисков и раскопок. Не испытывая теперь особой нужды в деньгах, он отдал распоряжение привлечь для сборов костей возможно большее число крестьян из компонгов, соседних с Сангираном.
Однако дни шли за днями, закончился июль, одну за другой отсчитал недели август, а то, что с таким нетерпением препараторы ожидали встретить однажды среди груды костей, которые пересылал в Бандунг Атма, сборщикам в Сангиране не попадалось. Надо сказать, что они и не подозревали, что более всего жаждет найти в их родных местах богатый господин из Бандунга. Кёнигсвальд, которого просветил по этому случаю Атма, знал, какое неудовольствие испытывают яванцы, сталкиваясь с человеческими костями. Согласно народным поверьям, прикосновение к ним приносит несчастье. Вот почему, когда на склонах сангиранского холма появлялись вымытые из старых могил кости человека, никто не пытался собирать их, а то место обходили стороной. Кёнигсвальд и его сотрудники тоже чтили народный обычай и демонстративно не проявляли интереса к останкам из погребений. Яванец, опасаясь накликать на себя беду от злых людей, никогда беспечно не выбросит удаленный зуб, как, впрочем, и вычесанные волосы, состриженные ногти или изношенную одежду, а постарается запрятать все это в потаенное место, чтобы свое не попало в недобрые руки. Ведь все это может стать объектом колдовских наговоров на него.
Начался сентябрь 1937 г., и вот в один из дней от Атма пришло письмо, которое сопровождал небольшой, но увесистый пакет. Атма не без юмора сообщал, что как ни горько, но он не может порадовать друзей в Бандунге известием об открытии орангутанга, получить кости которого шеф мечтал последнее время, после того как они все чаще стали находить в Сангиране крупные зубы этой антропоидной обезьяны. Но может быть, это несчастное обстоятельство несколько сгладит находка, препровождающая записку: кажется, в Сангиране удалось наконец обнаружить обломок черепа человека... Побольше бы таких «сглаживающих несчастное обстоятельство» находок! Атма, к счастью, оказался прав: в коробке на подстилке из ваты торжественно покоился большой обломок очень массивной, не менее одного сантиметра в толщину, слегка закругленной кости, которая была не чем иным, как частью теменного отдела черепной крышки человека. Какого человека — у возбужденного Кёнигсвальда не оставалось ни малейших сомнений. Такая коричневая по цвету, необыкновенно толстая, окаменевшая в глине кость могла принадлежать лишь черепному своду питекантропа! Задача теперь ясна: в месте ее открытия надо попытаться найти другие обломки, чтобы по возможности полнее восстановить череп яванского обезьяночеловека. Никогда еще Кёнигсвальд не стоял так близко к осуществлению своей мечты. Вечером того же дня он выехал ночным поездом, а на следующее утро прибыл в Сангиран и сразу же отправился с Атмавиджоджо осматривать участок долины, где он поднял обломок черепа.
Место открытия располагалось на берегу Кали Джеморо. В том пункте река размыла мощный пласт песчанико-туфовых отложений тринильской эпохи, то есть как раз те горизонты, в которых и следовало искать череп питекантропа. Здесь, на склоне обрывистого холма, заваленного булыжниками и частично сглаженного осыпями, голого, лишенного кустарников и травы, как раз и посчастливилось поднять редкостную кость. Показав ее сборщикам-крестьянам, собравшимся у подножия обрыва, Кёнигсвальд сказал: «Тот, кто найдет подобное, получит за каждый обломок кости 10 центов!» Что и говорить, обещана значительная сумма. Возбужденные сборщики рассыпались вдоль возвышенности. Азартная охота началась, и Кёнигсвальд забыл обо всем на свете. Каждое очередное мгновение его интересовал лишь небольшой, насколько хватал глаз, участок шероховатой каменистой поверхности. Шаг за шагом, дюйм за дюймом обшаривали глаза и руки склон холма. Но вот к нему подбежал один из сборщиков и, показав кость, спросил, то ли он поднял, что требуется господину. Кёнигсвальд возликовал: есть второй обломок черепной крышки! После выплаты обещанного «бакшиша» он облегченно вздохнул: надежда на то, что развалившийся на части череп питекантропа располагается в основном в пределах холма, кажется, оправдывается. Постепенно собрание фрагментов черепной крышки увеличилось сначала до 5, затем до 10 и, наконец, до 25 экземпляров! И тут Кёнигсвальд обратил внимание на то, что обломки, которые ему передают, стали как-то подозрительно однообразно малы, да и слишком часто приходилось порой выплачивать «бакшиш». И вдруг он понял в чем дело: как они могли не подумать о возможном желании своих деревенских помощников выжать побольше из подвернувшегося «бизнеса»? Они, очевидно, вскоре поняли, что если найденный кусок кости незаметно разломать на несколько фрагментов, то денежный приз увеличится в несколько раз. Не исключено, правда, что к такому выводу они пришли задолго до того сентябрьского дня, когда им пришлось отыскивать в особенности дорогие кости. Значит, следовало с самого начала в отдельных случаях уточнять «правила игры» и платить не только за количество, но и за «качество», то есть за величину найденной кости. К счастью, самому Кёнигсвальду, а не сборщикам удалось найти самую, пожалуй, главную для диагностики черепа часть — большую лобную кость с огромными надбровными дугами, нависающими над окраиной глазниц, в точности такими же, как у черепной крышки, найденной Дюбуа в Триниле. К концу дня коллекция обломков черепа возросла до 40 экземпляров. На холме, кажется, не осталось ни одного участка, куда бы не ступила босая нога сборщиков, которые так и остались в неведении о том, что им пришлось собирать. Кёнигсвальд ничего не сказал им, чтобы не испортить вечернего праздника, где участникам охоты за черепом раздавали рис и соль. Как обычно по торжественным случаям, на площадке играл оркестр, а три девушки-танцовщицы исполняли танцы.
Несмотря на обилие обломков, Кёнигсвальду не составило особого труда вечером того же дня совместить большинство их друг с другом. Кости черепной крышки питекантропа отличались такой толщиной, что, пожалуй, даже ребенок, слегка натренированный игрой в кубики, смог бы сложить нужную «мозаику». Череп сохранился довольно полно, хотя Кёнигсвальд с огорчением отметил, что среди фрагментов отсутствовали кости лицевого отдела, а также нижняя и верхняя челюсти. И все же, когда в Бандунге великолепный реставратор Геологической службы господин Борманн искусно подогнал обломки, со всевозможными предосторожностями подклеил их, тщательно заделал специальной черной пастой зазоры на внутренней поверхности крышки, подготавливая ее для изготовления слепка рельефа мозга, Кёнигсвальд, с восхищением осматривая возрожденный череп, не мог нарадоваться степени его сохранности. Она оказалась даже большей, чем ему представлялось при предварительном осмотре в Сангиране.
Череп сохранился, по существу, полностью, а недостающие отделы лобной кости и затылка легко восстанавливались по аналогии с представленными в находках частями. Впервые можно было видеть, как выглядело основание черепа. Огромный валик на затылочной кости свидетельствовал о том, какие мощные шейные мускулы поддерживали тяжелую голову питекантропа. Они как бы погружали ее глубоко в шею, увеличивая впечатление значительной сутулости обезьяночеловека. Но, пожалуй, ничто так не радовало Кёнигсвальда, как полнота отделов височных костей, фрагментарность которых у тринильской крышки стала камнем преткновения для антропологов при попытках реконструкции черепа питекантропа и его диагностики. У височных костей черепной крышки из Сангирана сохранились отделы с наружными слуховыми отверстиями и сочленовыми ямками, в которые входили суставные части восходящей ветви нижней челюсти. Место расположения слуховых отверстий относительно скуловой дуги позволяло, наконец, определенно ответить на вопрос: обезьяне или человеку принадлежала черепная крышка питекантропа? Они находились значительно ниже тех участков, где размещаются скуловые отверстия у антропоидов и куда их в последующее время неизменно помещал при реставрациях Дюбуа, упрямо доказывая принадлежность черепной крышки из Тринила гигантскому гиббону. Реконструкция, предложенная в конце 20-х годов известным немецким антропологом Гансом Вейнертом, одним из немногих, кому Дюбуа позволил работать с подлинными находками из Тринила, блестяще подтвердилась. Свод черепа питекантропа оказался несравненно выше, «человечнее» той поистине «приниженной» обезьяньей модели, которую теперь настойчиво предлагал принять его первооткрыватель. Не менее выразительными для подтверждения человеческого статуса питекантропа предстали в глазах Кёнигсвальда сочленовые ямки для нижней челюсти. В противовес антропоидным, они отличались значительной глубиной. Когда удалось определить объем мозга, то полученная цифра озадачила: всего 775 кубических сантиметров! Никогда еще археологи не находили черепа предка с таким незначительным, относительно близким высшим антропоидам объемом мозга! Однако развитые лобные и теменные доли больших полушарий на его слепке, примечательная отчетливость отпечатка второй теменной извилины и орбитального края лобной части, с которыми специалисты по мозгу связывают развитие навыков речи, памяти и анализаторской деятельности, а также расширение, по сравнению с антропоидами, средневисочной области, подтверждающее высокую степень искусства координации движений, не оставляли сомнения в том, что под черепной крышкой располагался мозг не обезьяны, а человека.
Неудивительно поэтому, что статью, подготовленную для знаменитого лондонского еженедельника «Illustrated London News», редакторы которого по давней традиции стремились первыми сообщать миру о новых открытиях, связанных с родословной людей, Кёнигсвальд назвал так: «Питекантроп возвращается в человеческую семью». Слово «возвращается» несло в себе некую коварную нагрузку, поскольку все антропологи знали, кто в 1937 г. попытался вывести яванского обезьяночеловека из сообщества гоминид. Кёнигсвальд еще познает в полную меру, как опасно дразнить «тигра», а пока он выискивал и с радостью находил черты, сближающие тринильского и сангиранского обезьяночеловека. По огромным массивным надглазничным валикам, низкому, убегающему назад черепному своду, ярко выраженной уплощенности теменных костей, резкому сужению лобной кости позади края глазных орбит второй череп питекантропа поразительно совпадал с черепом из Тринила. И если все же непременно следовало говорить об отличии, то оно заключалось главным образом в том, что череп из Сангирана сохранился полнее. Впрочем, особенно удивляться этому не приходилось, ведь как тот, так и другой питекантроп жили в одну эпоху, около полумиллиона лет назад, в одном и том же районе джунглей, в бассейне Бенгаван — Соло.
Итак, обнаружен идеальный двойник тринильца, окончательно разрушивший сомнения в принадлежности питекантропа к роду самых отдаленных предков человека. Кёнигсвальд не раздумывал, кому первому сообщить радостную новость. Разумеется, Эжену Дюбуа! Только что обнаруженный череп означал подлинный триумф прозорливой проницательности Дюбуа в оценке значения питекантропа. Правда, ему придется теперь расстаться с идеей о принадлежности существа из Тринила роду гигантского гиббона, но стоит ли печалиться об этом заблуждении? К тому же Дюбуа в связи с открытием в Сангиране предстоит всего лишь вернуться на «круги своя», торжественно подтвердив свою давнюю правоту. В последнее время он, кажется, стал спокойнее относиться к критическим замечаниям и даже признавал в отдельных случаях свои ошибочные заключения. В частности, когда английский антрополог Ле Грос Кларк в апрельском номере журнала «Man» выступил со статьей, в которой спокойно и весомо доказал несостоятельность заключений Дюбуа о сходстве черепов питекантропа и гиббона, а также их бедренных костей на основании характера направления осей остеонов в толще костной ткани, в чем Кларка решительно поддержали Дреннан и русский антрополог Н. А. Синельников, то Дюбуа, к удивлению всех, нашел в себе мужество подвергнуть критическому анализу свои «новые взгляды». Он провел изучение бедренных костей человека, добытых из захоронений на старых голландских кладбищах, и в результате пришел к выводу о сходстве строения костной ткани питекантропа и современного человека. Кёнигсвальд знал, что в конце 1937 г. Дюбуа выступил на заседании Амстердамской Академии наук с докладом, в котором признал ошибочность своих выводов о микроструктуре бедра яванца, о чем и поведал вскоре в специальной статье, напечатанной в десятом номере сорокового тома трудов Академии. Чтобы представить, с каким облегчением мир антропологов воспринял эту новость, достаточно процитировать высказывание одного из специалистов по палеоантропологии: «Признание Дюбуа своих ошибок есть факт настолько яркий сам по себе, что его можно было бы считать завершением дискуссии о природе питекантропа и признать неопровержимым промежуточное положение питекантропа в родословном древе человека между обезьянами и человеком».
Сразу же после восстановления черепа Кёнигсвальд приготовил снимок реконструкции и вместе с фотографиями фрагментов, разложенных на столе до их совмещения и склеивания, направил письмо в Гаарлем. Каково же было недоумение Кёнигсвальда, когда вместо приветственного послания мэтра он неожиданно получил из Голландии оттиск... статьи Дюбуа, в которой публиковались фотографии находки, посланные ему якобы «просто для сведения». Его поразила не столько бесцеремонность, с которой почтенный профессор сообщил миру о находке в Сангиране, не дожидаясь публикации первооткрывателя, сколько тон текста, откровенно оскорбительные намеки, содержащиеся в нем, и потрясающие по наивности просчеты. Дюбуа, в частности, измерил обломки, сфотографированные до их совмещения, сопоставил полученные цифры с результатами замеров тех же фрагментов на фотографии реконструированного черепа и пришел к выводу, что они стали меньше на 10 и 18 миллиметров. Отсюда получалось, что «новый череп не что иное, как надувательство»!
Людям, мало-мальски искушенным в фотографии, не составляет труда уяснить нелепость происшедшего: Дюбуа не учел перспективы съемки. Однако первое заключение повлекло за собой второе: несмотря на то что ему все же пришлось признать, что контур черепа из Сангирана совпадает с контуром тринильской черепной крышки, Дюбуа объявил, что в Кали Джеморо найден череп человека.
Кёнигсвальд не мог более сдерживать себя и написал в Голландию резкий протест с требованием напечатать его письмо. Однако издатели журнала отклонили его, опасаясь скандала. Они принялись уговаривать Дюбуа взять обратно обвинения в намеренной фальсификации и в конце концов добились своего. Но строптивец весьма своеобразно «взял слова обратно». Он сделал вид, что оскорбленный не понял его: «Я не хотел заподозрить господина Кёнигсвальда в намеренном изменении размеров и формы черепа в процессе совмещения фрагментов. Просто череп составлен из такого большого числа обломков, что даже я, со своим пятидесятилетним опытом в этой области, едва ли смог бы реконструировать его настоящую первоначальную форму».
Кёнигсвальд не мог воспринять такую тираду иначе как новую оскорбительную для него выходку. Он представлен специалистом, который не способен выполнить элементарное задание; как можно говорить о трудностях реконструкции, если череп составляет такие массивные обломки!
Негодующий Кёнигсвальд отдал распоряжение сделать снимок сангиранского черепа в рентгеновских лучах, чтобы установить, совпали ли при реконструкции внутренние швы черепных костей. Швы совпали, подтвердило исследование. Он принялся затем самым тщательным образом сравнивать отпечатки мозговых извилин и артерий на внутренней поверхности черепных крышек из Тринила и Сангирана и вскоре убедился, что положение их и характер совпадают до деталей. Выводы его подтвердил вскоре видный специалист, профессор из Амстердама К. X. Боумэн, а затем — Ариэнс Копперс. Кёнигсвальд торжествовал: доказано не только внешнее, но и «внутреннее» сходство первого и второго черепов питекантропов. Особую уверенность придал ему, кроме того, визит на Яву Франца Вейденрейха, немецкого антрополога, много потрудившегося над изучением синантропа, который поспешил проверить на месте свои предварительные заключения о его сходстве с питекантропом. Вейденрейх посетил Сангиран, а затем вместе с Кёнигсвальдом изучил череп. У него не осталось сомнений, что сангиранский образец представляет собой своего рода «копию» тринильской находки Дюбуа. Итоги обмена мнениями Кёнигсвальд и Вейденрейх изложили в совместной статье «Открытие нового черепа питекантропа», опубликованной в 1938 г. в 142-м томе журнала «Nature».
Вместе с помощниками Кёнигсвальд с неиссякаемым рвением продолжали поиски новых черепов питекантропа. Удача сопутствовала им: в 1938 г. при осмотре горизонта туфа тринильской эпохи на южном склоне верхушки холма, расположенного всего в полумиле от места открытия второго черепа питекантропа, были подняты две теменные кости (одна из них сохранилась полностью) и фрагмент затылочного отдела. О том, что окаменевшие обломки принадлежали третьему черепу питекантропа, Кёнигсвальд не сомневался: квадратная, а не длинная, как у современного человека, теменная кость и другие архаические детали строения подтверждали справедливость заключения. Меньшая (до половины сантиметра) толщина обломков, несросшиеся швы свидетельствовали об открытии юношеской особи питекантропа.
Затем на склоне холма рядом с дорогой, ведущей к компонгу Крикилан, удалось найти зуб верхней челюсти питекантропа. Радость открытия, однако, была несколько омрачена горечью невосполнимой утраты: осматривая место находки, Кёнигсвальд с досадой понял, как он непоправимо опоздал: обломки костей, рассыпавшиеся на волоконца от выветривания, позволяли предполагать, что на том участке, густо припорошенном костяной трухой, некогда лежало много костей черепа питекантропа. В другом месте, в тринильском песчанистом горизонте, сборщики обнаружили сразу четыре зуба верхней челюсти, а еще в одном пункте — первый нижний предкоренной зуб питекантропа, удивительно сходный в деталях строения с зубом, найденным Дюбуа в Триниле.
Важность находок состояла в том, что они позволяли в какой-то мере представить характер нижней и верхней челюсти питекантропа и особенности его жевательного аппарата. В частности, удивляло то обстоятельство, что зубы, которые принадлежали существу, сходному по эволюционному статусу с синантропом, выглядели неожиданно малыми по сравнению с необычайно крупными для гоминид зубами, найденными в Чжоукоудяне. Сангиранские экземпляры не превосходили в главных измерениях зубы «человека разумного» и не намного отличались по этому признаку от зубов знаменитой гейдельбергской челюсти, принадлежавшей самому древнему обезьяночеловеку Европы, предшественнику неандертальцев и тоже, по-видимому, современнику синантропа. Отсюда следовало, что вопрос об идентичности синантропа и питекантропа, на чем со все большей уверенностью настаивал Франц Вейденрейх, не столь прост. Во всяком случае, называть синантропа «китайским питекантропом», как предлагал кое-кто, пока, пожалуй, преждевременно. Кроме того, находки зубов питекантропа в окрестностях Сангирана позволили, наконец, установить, кому же принадлежали те три известных зуба, найденные в свое время Дюбуа в долине Бенгавана. Теперь стало ясно, что предшественник Кёнигсвальда ошибся, предположив, что они принадлежали питекантропу. Лишь по отношению к одному из них такое заключение представлялось справедливым, что же касается остальных, то они, вне всякого сомнения, были зубами ископаемого орангутанга!
Кёнигсвальд между тем не оставлял надежды доказать справедливость еще одной «безумной» идеи Дюбуа — о способности питекантропа использовать на охоте, при собирательстве, а также при других повседневных жизненных обстоятельствах инструменты, изготовленные из тех пород, при раскалывании которых получаются острые края. Идеальное решение проблемы — найти каменные осколки с бесспорными следами искусственной обработки в тринильских песчанисто-булыжниковых горизонтах Сангирана, где залегали костные останки питекантропа. Поэтому Кёнигсвальд и его сотрудники предприняли специальные продолжительные поиски, со всей тщательностью осматривая разрушенные эрозией поверхности пластов, сформированных в эпоху самых ранних из обезьянолюдей Азии. Усилия, однако, окончились безрезультатно: ни одного оббитого камня обнаружить не удалось. Пришлось прибегнуть к косвенным доводам, которые хоть и не отличались желанной определенностью, тем не менее не оставляли сомнений в оправданности заключения о вооруженности питекантропа орудиями из камня. Дело в том, что среди россыпей гравия на вершине высокого холма, расположенного к северу от компонга Крикилан, удалось собрать коллекцию примитивных инструментов, изготовленных из желтого или коричневого кремнистого известняка. Их глубокую древность подтверждали примечательное расположение в месте, возвышающемся над долиной реки, глубокая патина, покрывающая плотным дымчато-мутным слоем поверхности раскалывания, а также неправильность форм и архаичность техники раскалывания камня. Большая часть орудий представляла собой небольшие скребковидные или ножевидные инструменты с небрежной подправкой-оббивкой в виде ретуши, а в отдельных случаях даже со следами использования в виде глубоких выщерблин вдоль приостренного края рабочего лезвия. Кроме того, удалось найти несколько простых орудий, по-видимому, близких по назначению остроконечникам, а также два инструмента, которые возможно использовались, как считал Кёнигсвальд, в качестве «примитивных сверл». Подобного же типа орудия удалось позже собрать в других пунктах и, что особенно важно, на территории местонахождений, где оббитые камни сопровождались костями животных, современников питекантропа! Комплекс сангиранских инструментов, учитывая особенности сырья, из которых их изготовили, а также своеобразную технику раскалывания, трудно сравнивать с индустрией синантропа из Чжоукоудяня, но в то же время Кёнигсвальд пришел к выводу, что изделия рук человека из бассейна Бенгаван-Соло сопоставляются по времени с одной из самых архаических в Европе культур ранней поры древнекаменного века — клектонской, оставленной далекими западными современниками питекантропа.
Яванский обезьяночеловек как будто прочно обосновывался на почетном пьедестале, предназначенном для предков Homo. Во всяком случае, теперь в значительной мере поубавились сомнения в том, что по одному из определяющих качеств — умению изготовлять орудия — питекантроп может быть сравнен с синантропом. Осталось лишь обнаружить следы огня...
Между тем Дюбуа, как бы предвидя, куда повлечет его «противников» логика открытия, обрушился на тех, кто представлял синантропа как своего рода восточно-азиатского «двойника питекантропа». Он снова презрительно обозвал пещерного жителя Чжоукоудяня «дегенеративным неандертальцем», каковыми в придачу теперь представил также и обезьянолюдей из Сангирана, черепа которых нашел Кёнигсвальд! Они, по его мнению, не имели отношения к истинному питекантропу, открытому им в Триниле. Дюбуа даже призвал основательнее сравнить «сангиранцев», как и «человека реки Соло», с синантропом и досадовал, что такое сопоставление открытых в разных местах Азии «дегенеративных неандертальцев» не проведено сразу.
Кёнигсвальд, узнав об этом, усмехнулся: что ж, совет мудрый, и ему нужно немедленно последовать. Благо в начале 1939 г. Вейденрейх послал ему от имени Кайназойской лаборатории приглашение посетить Пекин, привезти с собой черепа и другие костные останки питекантропа, с тем чтобы совместно провести наглядное сравнение особенностей яванских обезьянолюдей с синантропом, раз и навсегда решив вопрос: сходны они, как отметил впервые Дэвидсон Блэк, или, напротив, различны, на чем настаивает Дюбуа. Двум палеоантропологам, которые в последние годы с успехом вели практическое исследование проблемы эволюции предков человека в Азии, предстояло выработать, если это окажется возможным, общую точку зрения на морфологические взаимоотношения древнейших обезьянолюдей востока континента.
Приглашение в Бандунг прибыло как нельзя кстати: буквально за неделю до намеченного Кёнигсвальдом отъезда в Китай второй после Атма по опытности и удачливости собиратель костей — Расман прислал из Сангирана большой каменный блок с включенными в него костями и зубами верхней челюсти. На препарацию не оставалось времени, но даже то, что «выглядывало» из каменной матрицы, несмотря на поразившую Кёнигсвальда обезьянообразность структур костей, позволило ему прийти к заключению об открытии новых останков питекантропа. Они могли, пожалуй, стать настоящей изюминкой коллекции, отобранной для предстоящего «свидания» яванца с синантропом. Когда при встрече на Пекинском вокзале Вейденрейх, приветствуя Кёнигсвальда и, по-видимому, отметив про себя торжественно-загадочное выражение лица гостя, шутливо спросил: «Вы привезли сюрприз?», тот с готовностью подтвердил:
— Да, я, кажется, привез сюрприз! Правда, он скрыт за семью печатями в блоке окаменевшего туфа.
— Если дело только за этим,— не огорчайтесь,— ответил с улыбкой Вейденрейх.— Наш главный препаратор лаборатории Чжу отличается таким непостижимым искусством и тщательностью в работе, что, уверяю вас, быстро вскроет печати. Известняковая корка и травертины, покрывавшие кости синантропа, вряд ли мягче вулканического туфа с берегов Бенгаван-Соло...
Пока препаратор корпел над обломком каменной глыбы с включенными в нее необычными костями, в Кайназойской лаборатории священнодействовали счастливые палеоантропологи. На одном конце большого стола Вейденрейх разложил черепа, нижние челюсти и зубы синантропа, на другом Кёнигсвальд выставил второй череп питекантропа, обломки третьего, а также остальные кости. В деревянных лотках с чистым речным песком покоились сокровища, не имевшие цены. Было от чего прийти в волнение!
На первый взгляд находки в Чжоукоудяне и с берегов Соло в значительной степени отличались друг от друга: если черепа из Чжоукоудяня отливали бархатистым светло-желтым светом и не так окаменели, чтобы поражать тяжестью фрагментов, то черепные кости питекантропа на их фоне выглядели темно-коричневыми и удивляли большим весом. Впрочем, ни то, ни другое, учитывая залегание одних костей в пещерных толщах, где они, естественно, сохранились лучше, подвергаясь меньшим воздействиям внешней среды, а других — в речных или вулканических отложениях, не играло существенной роли. Когда Вейденрейх и Кёнигсвальд приступили к детальному сравнению костных структур черепов и отдельных их частей, для них стало очевидным значительное соответствие тех и других. Общая форма черепов синантропа и питекантропа, длина их и, что особенно важно, высота, структурные особенности теменных и затылочных костей оказались поразительно сходными, иногда вплоть до специфических и даже несущественных деталей. Индексы отношений высоты и длины, чему антропологи придают особенно важное значение, были близки друг другу, причем индекс второго черепа питекантропа, как выяснилось, превосходил индекс одного из черепов синантропа. В то же время прослеживались также некоторые иногда существенные морфологические различия: по объему мозга синантроп превосходил питекантропа в среднем на 150 кубических сантиметров, лобная кость первого менее наклонна, надглазничные валики не округлы, а как бы приострены и к тому же не сливаются с лобной костью, как у питекантропа, но отделены от нее отчетливым желобком. Черепной свод у синантропа выглядел менее уплощенным, затылочная кость обладала рядом прогрессивных особенностей, но зато основание черепа питекантропа больше напоминало тот же отдел «человека разумного». Челюсти питекантропа по размерам и пропорциям оказались в общем сходными с челюстями синантропа. Отличие отмечалось лишь в том, что фронтальное сечение мужской челюсти питекантропа массивнее, чем челюсти синантропа. По размерам коренные зубы питекантропа превосходили коренные синантропа, но нижние клыки и резцы первого, напротив, уступали по длине клыкам и резцам второго. Узор жевательной поверхности второго предкоренного, первого и второго коренных питекантропа более «прогрессивны» по сравнению с узором соответствующих зубов синантропа. К тому же у зубов питекантропа отсутствовал нарост на эмали, своего рода «поясок», который называется цингулюмом. Наличие такого «пояска» на зубах синантропа — яркий показатель примитивных особенностей их строения. Однако, с другой стороны, в зубной системе питекантропа прослеживались на удивление архаические черты: нижние коренные увеличивались в размере от первого к третьему. В целом же зубная арка питекантропа оказалась сходной с аркой синантропа: она была длинной и сравнительно узкой, передние зубы располагались внутри округлой линии и выглядели направленными вперед, коренные располагались по двум прямым, расходящимся сзади.
Подводя итоги сравнениям, Вейденрейх и Кёнигсвальд пришли к твердому убеждению, что питекантроп и синантроп, «эти наиболее примитивные из гоминид Земли, представляют собой тесно родственные формы, несмотря на некоторые, иногда существенные, различия в строении их черепов, челюстей и зубов». Определить, какой из них примитивнее, оказалось делом далеко не простым. В конце концов антропологи пришли к заключению, что сам по себе спор о степени архаичности синантропа и питекантропа не имеет сколько-нибудь существенного значения, хотя предпочтительнее все же заключение о большей примитивности питекантропа. Важно, что они представляют одну и ту же генеральную стадию эволюции человека — обезьянолюдей, предшественников неандертальцев. Что же касается бросающихся в глаза различий, то они решили признать их «региональными», возможно даже расовыми, но не позволяющими выделить два обособленных вида обезьянолюдей. В связи с этим Вейденрейх обратил внимание Кёнигсвальда на то, что у неандертальцев и даже у «человека разумного» можно отметить большое число примитивных и прогрессивных особенностей в строении скелета, которые «существуют бок о бок». Архаизм одной части «компенсируется» прогрессивностью другой. Вейденрейх и Кёнигсвальд пришли также к согласию о том, что питекантроп и синантроп не боковые, или, как говорят, «тупиковые формы» обезьянолюдей, а настоящие предки современного человека. С ним их связывает неандерталец Азии — нгандонгский человек, занимающий более высокую ступеньку эволюционной лестницы.
Тем временем искусный Чжу завершил расчистку туфового блока, и на столе перед антропологами появился «сюрприз», доставленный с Явы. Пораженные увиденным, Вейденрейх и Кёнигсвальд долго молча рассматривали части верхней челюсти, мастерски освобожденной из каменного плена. Перед ними на лотке лежала раздробленная сильным ударом значительная часть верхней челюсти с костным нёбом и участком дна носового отверстия. Общий контур крупной и массивной челюсти, специфическая форма носового отверстия, как, впрочем, и зубы, с первого взгляда не оставляли сомнений, что в Сангиране удалось найти новые, отсутствовавшие ранее части черепа питекантропа. Как старых знакомых, рассматривал Кёнигсвальд каждый из четырех огромных коренных зубов, три из которых сохранились с правой и один, первый коренной, с левой стороны челюсти. Не вызвал замешательства и осмотр предкоренных (их полный набор — все четыре экземпляра — сохранился в альвеолах челюсти), а также правого нижнего второго резца, найденного вместе с челюстью. Такого типа зубы и раньше находили в Сангиране. Тогда, после не очень значительных колебаний, их стали считать зубами нижней челюсти питекантропа, и Кёнигсвальд порадовался, что не ошибся в главном. Что же касается архаичности жевательного аппарата яванского обезьяночеловека, то его, как и Вейденрейха, более не удивляло необычное для человека увеличение размеров коренных зубов от первого к третьему — чисто обезьянья черта. Такую особенность он отметил впервые в 1937 г., когда удалось найти в Сангиране нижнюю челюсть питекантропа. В верхней челюсти увеличение размеров
коренных отличалось той же особенностью, к тому же третий коренной, самый крупный, по пропорциям (более длинный, чем широкий) «копировал» соответствующий зуб высших антропоидных обезьян. В то же время первый коренной новой челюсти уже обладал чисто человеческой особенностью зуба: он был более широким, чем длинным, а у второго коренного длина и ширина уравнялись!
Однако, когда Кёнигсвальд и Вейденрейх приступили к осмотру той части челюсти, где располагались клыки, то были ошеломлены: подобное они могли наблюдать ранее лишь у обезьян! Поражала отнюдь не длина зубов; напротив, клыки, значительно превосходя известные до сих пор образцы, имели относительно небольшую величину. Однако они превосходили в размере соседние зубы и далеко выступали за край их ряда, что как раз и характерно для огромных клыков обезьян, с помощью которых они раздирают твердую растительную пищу. Коронки клыков имели примечательную для обезьян заостренно-тесловидную форму, а отчетливые следы изнашивания прослеживались как спереди, так и сзади. И, наконец, самая поразительная деталь — широкие свободные промежутки, диастемы, отделяющие клыки от боковых резцов. Их размеры казались просто невероятными, поскольку даже у обезьян такие «щели» между зубами встречаются далеко не часто: с правой стороны диастема достигала 5 миллиметров, а слева и того больше — 6,2 миллиметра! В эти-то промежутки как раз и входили столь же крупные клыки нижней челюсти. Никогда ничего подобного у ископаемого человека антропологи ранее не отмечали. «Вот так новость! — воскликнул Вейденрейх.— Перед нами верхняя челюсть с человеческими зубами и обезьяньими диастемами...» Если к сказанному добавить, что костное нёбо верхней челюсти отличалось необычайной длиной, что свидетельствовало о сильном, как у животных, выступании вперед верхней части лица, а поверхность нёба оказалась, как у обезьян, совершенно гладкой, лишенной характерного для верхней челюсти человека продольного валика, то могло вообще сложиться впечатление, что перед ними останки какой-то крупной обезьяны, а не питекантропа. Но подобный вывод тем не менее абсолютно исключался. Структурные особенности строения костей в районе носового отверстия и около глазниц, глубокая, как у человека, сочленовая ямка для нижней челюсти, широкая, а не узкая, как у обезьяны, дуга верхней челюсти со всей основательностью предостерегали не торопиться выносить окончательный вердикт о животной или человеческой сущности древнего жителя долины Сангирана. Большая часть особенностей строения коренных и предкоренных зубов подтверждала принадлежность его к роду человеческому, а что касается клыков, то разве молочные зубы «человека разумного» не намекают на состояние, когда у предка они были очень мощными и, весьма вероятно, как у обезьянообразного сангиранца, входили в диастемы? Нашему предку в тропиках приходилось много поедать фруктов, которыми продолжают питаться сейчас обезьяны. А можно ли представить завзятых вегетарианцев без прочных клыков, с помощью которых они удаляли с плодов твердую кожуру? От животного наследия человеку пришлось освобождаться многие сотни тысячелетий. Следы его, основательно замаскированные и сглаженные потоком времени, дают о себе знать даже теперь, а что же говорить о тех, кто жил миллион лет назад?
Тем не менее отсутствие в блоке туфа костей мозговой коробки затрудняло окончательную диагностику странного существа, челюсть которого открыта в Сангиране в конце 1939 г. Кёнигсвальд немедленно отправил в Бандунг письмо с просьбой внимательно осмотреть место открытия, а если потребуется, то и осторожно покопать. Целых четыре недели со все увеличивающимся нетерпением Кёнигсвальд и Вейденрейх ожидали ответа. Поэтому можно представить их радость, когда однажды, после месяца мучительной неопределенности, с почты доставили в лабораторию большую, тяжелую посылку, которая содержала угловатый блок туфа с неровной поверхностью. В нем намертво впаянными залегали крупные обломки черепа.
Снова за дело принялся Чжу и его помощники. Глыбу со всеми предосторожностями оббили, затем распилили на части, а позже каждую кость с помощью тончайших инструментов освободили от камня, прилипшего к ней по меньшей мере полмиллиона лет назад. Фрагменты, с большим трудом подобранные друг к другу, вместе составили значительную часть мозговой коробки черепа. У него отсутствовали передняя и верхняя части лица, в том числе лобные кости, и, по-видимому, далеко не случайно. Вейденрейх и Кёнигсвальд отметили определенные следы насильственной смерти того, кому принадлежал череп. По существу, такое заключение следовало сделать уже после осмотра раздробленных частей верхней челюсти, которая выглядела так, будто по ней пришелся удар сокрушительной силы. Он же мог напрочь снести лобную кость и измельчить на части относительно более хрупкие кости верхней половины лица. Но атака, судя по всему, велась не только спереди, но и сзади, поскольку затылок оказался разрушенным так, что кости на отдельных участках были не поломаны, а налегали друг на друга. Ничего подобного не могло случиться, если бы череп распался на части после того, как кость потеряла органическое содержание (в таком случае она лишается пластичности, становится хрупкой и просто ломается). Своеобразное налегание фрагментов костей затылка друг на друга могло произойти лишь в том случае, если они сохраняли свежесть. Вполне определенно можно было сделать вывод, что обезьянообразные существа Сангирана, желая полакомиться мозгом, преследовали и убивали себе подобных задолго до охотников за черепами из Нгандонга и в точности следуя обычаям своих современников — синантропов!
После завершения реставрации выяснилось, что сохранившуюся часть мозговой коробки составляют 5 отдельных фрагментов. Они образовывали ее основание, почти всю затылочную кость с частью затылочного отверстия, теменные кости, за исключением отсутствующей справа впереди четверти отдела и еще одного участка слева, а также неполные височные части. В череп такой величины мог вместиться мозг объемом не меньше 900 кубических сантиметров. Уже один этот показатель исключал мысль о том, что в Сангиране найден антропоид. Расману, бесспорно, посчастливилось найти четвертый по счету череп яванского обезьяночеловека, но до чего же уникально примитивным он выглядел! Никогда еще антропологи не держали в руках череп с такими массивными стенками: они превосходили толщину черепных костей современного человека в два раза. На затылке черепа, как у орангутангов и горилл, поднимался «сверхнормально выпяченный» костяной валик — показатель мощи мускулов шеи, поддерживавших голову. Валики над глазницами не сохранились, но по аналогии с затылочным гребнем можно было представить, какой громадный «костяной козырек» нависал над глазницами. Пожалуй, с ним вряд ли могли сравниться надглазничные валики самых крупных из антропоидных обезьян. Зверообразность головы нового питекантропа усиливалась еще более от того, что свод черепа выглядел совсем низким и уплощенным, из чего следовало заключить о значительной покатости лба. Кроме того, ни у кого из обезьянолюдей, найденных ранее, не выступали так отчетливо характерные для обезьян сагитральные гребни — невысокие, с желобками по сторонам костяные возвышения, протянувшиеся цепочкой сбоку по височным костям вплоть до затылочного валика (на них крепятся сильные височные мышцы). Гориллы используют такие гребни в схватках с врагами и друг с другом, отчего обычно на поверхности валиков видны следы повреждений. Кажется, такого же рода дефекты прослеживались и на сагитральных гребнях нового черепа питекантропа! Швы, соединяющие черепные кости, срослись настолько плотно, что возраст этой особи обезьяночеловека можно было определить в 80 лет, однако зубы ее были слишком слабо сточены для такой глубокой старости. Значит, черепные швы у обезьяночеловека Явы, как и у антропоидных обезьян, закрывались раньше, чем у современного человека. Что же касается незначительной изношенности зубов у четвертого питекантропа, то Вейденрейх увидел в том показатель в основном вегетарианского питания. Синантроп при мясной «диете» стачивал свои зубы быстрее, чем его современник на юге Азии.
Вейденрейх вскоре приступил к реконструкции всего черепа. Поскольку многое в нем отсутствовало, ему пришлось составлять «мозаичную комбинацию»: лобные кости восстанавливались, исходя из особенностей черепных крышек первого и второго питекантропа, верхние части лица — по деталям строения лицевого скелета синантропа, а нижняя челюсть воссоздавалась с помощью первой сангиранской находки 1937 г., недостающие части которой дополнялись отделами нижних челюстей синантропа. Лепка скульптурного «портрета» производилась не механически — Вейденрейх, выдающийся морфолог, обладавший огромным опытом, интуитивно улавливал контуры рельефа и всего черепа в целом и отдельных его частей. В итоге мозаичный «портрет» получился на редкость правдоподобным: обезьянообразный монстр с крупными, угловатыми, резко выступающими костными структурами черепа устрашающе смотрел на мир огромными квадратными орбитами пустых глазниц. На фоне такого черепа примитивность других черепных крышек питекантропа, а также синантропа, не говоря уже о неандертальцах, в том числе нгандонгских людей с реки Соло, сразу как-то сгладилась.
Кёнигсвальд никак не мог поверить, что четвертый питекантроп относится к тому же виду «обезьяночеловека прямоходящего», которого Дюбуа впервые открыл в Триниле. Не следует ли отнести его к иной разновидности предка? Вейденрейх, однако, не находил ничего странного в архаичности черепа, открытого Расманом. Он обратил внимание своего молодого коллеги на то, как разительно отличаются мужские черепа синантропов от женских большей примитивностью структур, массивностью, величиной. Это явление, которое антропологи называют половым диморфизмом, в особенно яркой форме проявляется у высших антропоидных обезьян. Питекантроп не может представлять исключения из правила, сохранившего силу и для синантропа. Поэтому правильнее оценить бросающуюся в глаза грубость структур черепа, отчетливо выпирающий наружу шероховатый рельеф его костей, следы прикрепления мощных мышечных тканей как показатель принадлежности находки мужской особи питекантропа тринильского. В таком случае более тонкие, гладкие, грацильные и, если хотите, нежные черепные крышки первого и второго питекантропов относились к женским особям.
Пусть этот вывод хоть в какой-то мере подсластит пилюлю, которую предстоит проглотить гаарлемскому строптивцу, когда он узнает о результате встречи в Пекине; ведь не кто иной, как Дюбуа первым указал на принадлежность черепной крышки из Тринила особе женского пола! Его удивительная прозорливость снова не может не поразить, если к тому же вспомнить, что никаким материалом для сравнения он тогда не обладал.
Кёнигсвальд не согласился с доводами Вейденрейха о единстве видового состава четвертого и других питекантропов. Он продолжал настаивать на обособленном положении существа, открытого в Сангиране Расманом. Поскольку общую точку зрения так и не удалось согласовать, то в совместной статье «Родство между питекантропом и синантропом», напечатанной вскоре в лондонском «Nature», как и в публикации, появившейся в «Пекинском бюллетене естественной истории», четвертый обезьяночеловек с Явы предстал перед миром просто как «питекантроп» без добавлений видового имени. Впрочем, эти разногласия носили частный характер в свете центрального вывода: статус обезьяночеловека с Явы и родственного ему по степени эволюционного развития синантропа, освоившего пещеру Чжоукоудянь, как самых ранних из выявленных предков «человека разумного», отныне стал фактом неоспоримым, что не снимало, конечно, дискуссионности отдельных, менее существенных заключений Вейденрейха и Кёнигсвальда.
Трудно сказать с определенностью, но не следует особенно опасаться утверждать, что, пожалуй, единственным из палеоантропологов, кто прямо выразил скептическое отношение к главному результату их эпохальной встречи был, разумеется, Дюбуа! В 1940 г., буквально за несколько недель до смерти, когда Голландию уже захлестнула армия фашистской Германии, он, демонстрируя редкостное упрямство и трудно объяснимое пристрастие к взглядам, высказанным некогда его противниками, успел напечатать «самую печальную статью», как ее назвал Кёнигсвальд, которая не вызывала сомнений в том, что его позиция осталась неизменной. Мэтр, возраст которого перевалил за восемьдесят, остался верен себе до конца!
Кёнигсвальд, окончив работу в Пекине, вернулся в Бандунг. Политическое положение в Азии становилось все тревожнее: не прекращающаяся экспансия Японии на юго-восток континента втягивала в орбиту войны одну страну за другой, неотвратимо приближаясь к Нидерландской Индии. В ожидании непредвиденных обстоятельств приходилось торопиться завершить дела, весьма, увы, далекие от тревог сегодняшнего дня.
И после бесед с Вейденрейхом Кёнигсвальду по-прежнему не давала покоя мысль об особом положении четвертого питекантропа среди остальных находок яванских обезьянолюдей. Если с помощью морфологических соображений ему не удалось доказать опытному Вейденрейху обоснованность своего интуитивного предчувствия, то не поможет ли решить проблему геология, то есть стратиграфические условия находки, отношение горизонта, где залегал череп, к тринильскому слою, в котором обнаружены два других черепа питекантропа, заметно отличающиеся от последнего? Оказавшись на Яве, Кёнигсвальд прежде всего поторопился отправиться в Сангиран, чтобы самому на месте «разобраться в ситуации». Расман привел его к склону обнажения, где залегал туфовый блок с обломками раздробленного на куски черепа, и показал рукой на один из пластов. Кёнигсвальд облегченно вздохнул: он не смел и предполагать, что его сомнения так просто и быстро разрешатся, однако на сей раз случилось именно так; четвертый череп, оказывается, действительно залегал не в тринильских туфовых слоях, как ему представлялось раньше, а в значительно более древних и ниже расположенных горизонтах, в верхней части тех самых «черных глин Сангирана», которые с помощью костных останков необычайно древних животных он датировал ранее дотринильским временем — эпохой джетис!
Дюбуа в беседе с ним четыре года назад призывал определять возраст древних горизонтов, исходя из характера останков древнейших людей, а не животных. Жаль, что он теперь не узнает, как палеонтология и палеоантропология Сангирана, дополняя друг друга, удивительно точно сошлись в одном: черные глины древнее тринильских туфов на сотни тысячелетий, поскольку не только тропические животные, но и обезьянолюди времени их формирования в значительной мере отличаются от питекантропа, останки которого найдены им у компонга Тринил. Следовательно, архаичность вида четвертого черепа питекантропа по сравнению с другими черепами из Сангирана и Тринила объясняется не принадлежностью его мужской особи, а значительно более глубокой древностью. Но если четвертый череп происходит из черных глин и датируется эпохой джетис, то не нужно ломать голову, придумывая самому древнему из питекантропов Явы особое видовое имя. Кёнигсвальд давно определил его, описывая открытый Атма детский череп в местечке Моджокерто,— Pithecantropus modjokertensis («питекантроп моджокертский»)! Вот, оказывается, как должен выглядеть взрослым тот ребенок из слоев джетис Моджокерто, которого Дюбуа предлагал причислить к нгандонгцам и вадьякцам. Однако достаточно взглянуть на его зверообразную физиономию, чтобы понять заблуждение Дюбуа. Но и он, Кёнигсвальд, тоже хорош, когда, осторожничая, не осмелился датировать эпохой джетис нижнюю челюсть, найденную в 1936 г., хотя она тоже залегала в черной глине. Поэтому, как ни удивительно, Вейденрейх сделал оправданный шаг, когда, реконструируя череп четвертого питекантропа, привлек для воссоздания его нижней челюсти фрагмент, найденный в Сангиране. Этот обломок конечно же принадлежал предшественнику «питекантропа прямоходящего» из Тринила и Сангирана — «питекантропу моджокертскому». Впрочем, Вейденрейх через несколько лет независимо от Кёнигсвальда тоже пришел к выводу о необходимости выделения четвертого питекантропа в особый вид: не переставая изумляться массивности и грубости костной структуры черепа, он назвал его Pithecanthropus robustus — «питекантроп массивный». Война помешала антропологам обменяться мнениями и согласовать имя «крестника».
Кёнигсвальд недолго наслаждался благодатным покоем после решения старых головоломных задач. Поистине коварные предки не думали оставлять в благодушии своих далеких потомков, задавшихся целью уяснить тайну их появления на Земле. Сначала его обескуражила необычными особенностями строения часть нижней челюсти, оказавшейся среди коллекций, доставленных из Сангирана в 1939 г. Обломок происходил из черных глин, однако он в значительной мере отличался от нижней челюсти, принадлежность которой «питекантропу массивному» только что стала делом решенным. Вначале Кёнигсвальд определил, что фрагмент представляет собой часть челюсти крупного ископаемого орангутанга, настолько походил он по контуру на антропоидную челюсть и так странно выглядели покрытые многочисленными складками жевательные поверхности коренных зубов, Но когда антрополог тщательно изучил фрагмент, то понял, что точное определение принадлежности его обезьяне или человеку — задача не из легких. Во всяком случае, необычное для обезьян высокое расположение подбородочного отверстия позволяло решиться считать его частью челюсти обезьяночеловека. Но какого, если она крупнее первой сангиранской челюсти, за которой уже «зарезервировано» место среди черепных костей «питекантропа массивного»? Кёнигсвальду не оставалось ничего другого, как назвать загадочного незнакомца, Pithecanthropus dubius — «питекантроп сомнительный»!
Не успел он, однако, выпутаться из затруднительного положения, как весной 1941 г., когда люди и думать забыли об обезьяньих предках, поскольку рядом с архипелагом уже вовсю пылала война, из местечка, расположенного недалеко от Моджокарто, почта доставила посылку с обломком такой колоссальной по размеру челюсти, что Кёнигсвальд только ахнул от изумления. Он с трудом верил своим глазам: она равнялась или даже превосходила по величине нижние челюсти гигантских горилл, но ее человеческий, а не обезьяний характер не вызывал у него сомнений. По форме два предкоренных и первый коренной, сохранившиеся в альвеолах обломка челюсти, в точности соответствовали человеческим, в частности синантроповым зубам, хотя во много раз превосходили их по величине. По гнезду клыка удалось установить, что этот зуб непропорционально мал и, следовательно, коронка его вряд ли значительно выдавалась за зубной ряд, как в челюстях обезьян. У второго предкоренного прослеживался один, как у зуба человека, корень, а не два, что характерно для обезьян. Диастема у челюсти отсутствовала. При огромной, поистине обезьяньей величине челюсть выглядела непривычно укороченной, широкой, как у человека, а не длинной, как у обезьян. Значит, лицо не выступало далеко вперед, как морда у обезьян. Сердце Кёнигсвальда вздрогнуло от радости, когда он осмотрел внутреннюю сторону челюсти как раз за подбородочной частью: здесь рядом с углублением для так называемой двубрюшной мышцы располагался шишкообразный выступ. Именно к нему крепятся мышцы, управляющие движениями языка при воспроизведении звуков. У челюстей антропоидных обезьян никогда не находили такого шишкообразного выступа. О принадлежности челюсти гигантскому человеку, а не антропоиду свидетельствовало также высокое расположение подбородочного отверстия и отсутствие так называемой «обезьяньей полки». В свете новой находки, возможно, следовало иначе оценить странную челюсть, найденную в Сангиране в 1939 г.; она могла принадлежать женской особи гиганта, а не «питекантропу сомнительному». Припомнилась также серия огромных зубов, собранных в разные годы в окрестностях Сангирана. Ранее их присоединяли к коллекциям зубов ископаемого орангутанга, но теперь...
Находка подталкивала Кёнигсвальда к выводу об открытии на Яве нового рода и вида человека, но он долго колебался, вновь и вновь критически изучая необычный обломок кости. Было над чем подумать, если, например, окружность его на уровне подбородочного отверстия составляла Ш миллиметр, в то время как у синантропа эта цифра не достигала и 80 миллиметров! Наконец, когда усиленные поиски возможных возражений полностью исчерпали себя, Кёнигсвальд назвал новое существо, челюсть которого происходила, кстати, все из того же горизонта джетис, Meganthropus paleojavanicus — «гигантский человек древней Явы». Великан, по-видимому, превосходил в размерах самую крупную из горилл. Один из вариантов подсчета роста дал цифру 8 футов и 3 дюйма (2,5 метра)!
Почему в одном геологическом слое обнаружены предки не только разных видов, но даже родов? Кёнигсвальд поспешил поставить в известность о находке Вейденрейха, который за год до того выехал из Пекина и находился в Нью-Йорке. Он изготовил точные слепки челюстей мегантропа, чтобы отправить их в Америку, в Музей естественной истории. Посылка с предельно краткой этикеткой «Meganthropus paleojavanicus» отплыла от берегов Явы как нельзя вовремя: 7 декабря японская авиация атаковала Пирл-Харбор, а в конце месяца сухопутная армия агрессора оккупировала острова Малайского архипелага, отрезав их от остального мира. О судьбе Кёнигсвальда никто ничего не знал. Лишь однажды до Нью-Йорка дошел скорбный слух, что он, вероятно, погиб — утонул в море...
Вейденрейх, раскрыв посылку, нашел в ней муляжи челюстей с этикеткой, которая подсказала ему, что Кёнигсвальд выделил новый род человека — палеояванского гиганта. Записка с подробностями, связанными с открытием, в ящике отсутствовала, и ему осталось лишь догадываться, в каких горизонтах залегали челюсти. Очередные находки с Явы поразили Вейденрейха в не меньшей степени, чем Кёнигсвальда. Правда, челюсть, найденную в 1939 г., он не рискнул определить как человеческую и после некоторых раздумий решил, что она принадлежала какой-то крупной антропоидной обезьяне, близкой орангутангу. Что же касается поистине колоссального фрагмента, доставленного из окрестностей Моджокерто, то Вейденрейх, тщательно взвесив все «за» и «против», признал справедливость заключения Кёнигсвальда: да, на Яве в древние времена действительно жил гигантский человек!
Однако такой вывод создавал необходимость включить мегантропа в родословную человека, поскольку, согласно сложившимся у него к тому времени представлениям, гоминиды развивались, строго следуя однажды заложенной в их организации программе, исключая тем самым появление каких-то побочных, тупиковых, «неудавшихся» форм. Вейденрейх так попытался найти выход из затруднительного положения: нельзя ли, выстроив в последовательный эволюционный ряд известных на юго-востоке Азии обезьянолюдей, представить их развитие по линии постепенного уменьшения их размеров? В противном случае придется признать, что в одно время и в одном ограниченном районе жили формирующиеся люди, которые относились к разным родам и видам. Допустить существование конкурирующих, разных по уровню развития групп предков Вейденрейх, создатель ортогенетической концепции, не мог, ибо считал такую альтернативу своей идеи попросту невероятной. Однако, если так оно и есть на самом деле, то первое, что следует сделать,— это по-иному взглянуть на четвертого питекантропа, открытого в Сангиране. «Пожалуй, Кёнигсвальд тогда в Пекине справедливо настаивал на том, чтобы присвоить особое видовое имя питекантропу с огромным и мощным черепом, подчеркивая его отличия от черепа «питекантропа прямоходящего» из Тринила»,— подумал Вейденрейх. Учитывая необычайную толщину костей, его можно было бы назвать Pithecanthropus robustus — «питекантроп массивный». Но главное, разумеется, не в определении видового названия, а в том, что монстра из Сангирана, согласно новой, внезапно озарившей Вейденрейха идее, можно представить как потомка мегантропа! «Питекантроп массивный» жил значительно позже «гигантского человека древней Явы», и поэтому размеры и мощность его черепа уступали предшественнику. Но эволюция и дальше неотвратимо продолжала ликвидировать предков человека, и как результат действия ее «жизненных законов» следует рассматривать появление в эпоху тринила на Яве, а также на востоке Азии в Чжоукоудяне очередных после «питекантропа массивного» еще более уменьшенных «моделей» обезьянообразного предка — «питекантропа прямоходящего» и «синантропа пекинского», которые выглядели по-настоящему облагороженными рядом с троглодитом, открытым в самых древних горизонтах Сангирана. А появление затем на берегах реки Бенгаван-Соло нгандонгских неандертальцев, выглядевших по сравнению с мегантропом настоящими джентльменами,— уже закономерный финал эволюции стадии обезьянолюдей, за которой последовало появление «человека разумного» с лицом, почти не сохранившим следов родства со своими далекими предками — гигантами обезьяньего облика.
К чему привела эволюция, известно, но представляет ли мегантроп начальную точку отсчета? Вейденрейх вновь обратился к муляжам громадных зубов гигантопитека, подаренным ему Кёнигсвальдом в Пекине, и решил, что нет. Мегантроп заставил его по-иному взглянуть на чудовищные по величине экземпляры, которые в полтора-два раза превосходили зубы гиганта с Явы и в то же время по форме коронок и строению жевательной поверхности напоминали человеческие. Это удивительное существо, несправедливо названное Кёнигсвальдом гигантской обезьяной, на самом деле относилось, по-видимому, к самым ранним обезьянолюдям, предшественникам мегантропов. В самом деле, как, например, оценивать тот факт, что корень у клыка гигантопитека, недавно найденного Кёнигсвальдом, оказался не изогнутым, как у обезьян, а прямым? Такой клык, право, больше к лицу человеку, чем обезьяне! Как подсчитал Вей-денрейх, гигантопитеки превосходили горилл почти в два раза. Вот какая она, начальная точка отсчета череды предков современного человека! В итоге долгих размышлений над новыми материалами и мучительной переоценки старых представлений Вейденрейх пришел к следующим смелым выводам: «Гигантопитек из гонконгских лавок и мегантроп с Явы располагаются на одной эволюционной линии. Чем более примитивны гоминидные формы, тем более гигантские они по размерам... Я уверен, что все эти формы следует расположить в линии эволюции человека. Человеческая линия эволюции ведет к гигантам, yасколько ее можно проследить в прошлом. Иными словами, гигантов можно считать прямыми предками человека».
Выдающийся морфолог, специалист по анатомии мирового класса, не находил непреодолимых препятствий при решении проблемы «необратимости эволюции», согласно принципам которой возможен переход от гигантских и, следовательно, узкоспециализированных форм к мелким, допускающим разные направления развития. В подтверждение своей «гигантоидной концепции» эволюции человека Вейденрейх привлек материалы из истории развития других млекопитающих, в частности собак. Человеческий череп уменьшался в размере и облагораживался в процессе эволюции: тоньше и меньше становились его кости, сокращалась степень выступания вперед лица, по мере увеличения объема мозга уменьшалась массивность стенок мозговой коробки, она округлялась, а свод поднимался выше. Вейденрейх обратил внимание, насколько велика морда и мала мозговая коробка, занимающая лишь заднюю часть черепа, у гигантских разновидностей собак. Иное дело мелкие породы, вроде спаниеля короля Чарлза, у которого мозговая коробка составляет большую часть черепа, а морда выглядит как небольшой довесок к нему. Бульдоги, «переходная форма», занимают промежуточную позицию: морда у них уменьшилась, но еще не настолько, чтобы преобладала мозговая коробка. Изменение от гигантов к «микроформам» происходило, согласно утверждениям палеоантрополога, совершенно идентично как у человека, так и у собак.
Вейденрейха, обессмертившего свое имя блестящими исследованиями синантропа, настолько взволновала внезапно открывшаяся перспектива в ином ракурсе осветить проблему становления людей, что он, по-прежнему ничего не зная о судьбе Кёнигсвальда, обратился к правительству Голландии с просьбой разрешить ему опубликовать описание полученных с Явы муляжей и выводы, следующие из их анализа.
Разрешение он получил, а Кёнигсвальд тем временем переживал необычайно тяжкие в своей жизни дни, мучаясь за судьбу с таким трудом собранной коллекции останков питекантропа. Японцы, захватив Бандунг, отдали распоряжение сдать все упомянутые в публикациях образцы в большой сейф Геологической службы, который поступал отныне под охрану военных. Рискуя навлечь на себя самые худшие последствия, Кёнигсвальд принес и положил в сейф не подлинные находки, а исключительно точно сделанные муляжи. Покрытые темной пылью, они выглядели как настоящие ископаемые. Во всяком случае, чиновники не отличили их от подлинников. Реставрированные черепа Кёнигсвальду пришлось вновь разъединить на части, а отдельные фрагменты подлинников, заменив в сейфе копиями, он припрятал. Теперь, если бы даже японцы действительно увезли сейф с наиболее ценными экспонатами в свою страну, как они предполагали со временем сделать, на Яве все же осталось бы несколько образцов, с помощью которых можно было бы в будущем продолжить исследования. Нижние челюсти питекантропов Кёнигсвальд успел извлечь из сейфа и припрятать в груде костей, не представляющих особой ценности.
С находками, не упомянутыми в отчетах, дело обстояло проще: челюсть мегантропа и череп «питекантропа массивного» взял спрятать у себя геолог из нейтральной Швейцарии доктор Мёлер, а коллекцию зубов питекантропа и гигантопитека согласился принять шведский журналист Ральф Бломберг. Опасаясь обысков, он уложил зубы в бутылки из-под молока и, тщательно закупорив
их, ночью закопал во дворе своего дома. Риску подвергала себя и жена Кёнигсвальда, она взялась сохранить один из наиболее ценных отделов последнего из найденных черепов питекантропа — верхнюю челюсть.
Так вскоре после открытия начались новые приключения с костями предков, в любой момент готовые прерваться трагическим оборотом дела. Японцы отлично понимали, какую громадную научную ценность представляют экспонаты, собранные в большом сейфе, и поэтому проявляли заботу о коллекциях и музее Геологической службы. Они с настороженностью относились к старым сотрудникам, но даже специалисты так и не смогли заметить подмены подлинных костей муляжами. К тому же новые хозяева Явы твердо верили, что выиграли войну, и не торопились переправить останки предков в Японию. Лишь однажды последовал приказ представить в качестве подарка ко дню рождения императора Хирохито один из черепов обезьянолюдей. Выбор пал на лучше других сохранившийся одиннадцатый череп нгандонгского человека. Вскоре он отправился в длительное и опасное в условиях войны путешествие на север, в Японию. О дальнейшей судьбе подарка Кёнигсвальд, разумеется, ничего знать не мог.
Вначале японцы позволили Кёнигсвальду продолжить работу в Геологической службе, но в конце войны, когда империя стояла на пороге краха, его, как и других коллег, заключили в концентрационный лагерь, разлучив с женой и дочерью. Лишь после разгрома Японии союзные войска освободили пленников из лагеря, и он смог узнать, что ближние его остались живы. «Я возвращаюсь к жизни опять!» — воскликнул Кёнигсвальд при радостном известии. Его счастье было дополнено тем, что с риском для жизни запрятанные останки питекантропа полностью сохранились. Что стоила по сравнению с этим весть о разграбленной квартире, исчезнувшей библиотеке и погибших коллекциях костей млекопитающих, которые хранились дома! Главное, что ужасное бедствие пережил благополучно предок.
Как только восстановилась связь с Явой, Вейденрейх через Музей естественной истории сразу же пригласил Кёнигсвальда прибыть в Нью-Йорк вместе с коллекциями черепов питекантропа и нгандонгских неандертальцев, а также челюстями мегантропа, зубами гигантопитека и прочими находками, с помощью которых можно было вновь приступить к разработке самой увлекательной из проблем — становления человека. В сентябре 1946 г., преодолев последнее препятствие (строгий таможенный досмотр в Филадельфии), останки предков нашли, наконец, свое пристанище в сейфах Музея естественной истории. Вейденрейх рассказал Кёнигсвальду, как американцы безуспешно пытались перед самой оккупацией Явы в 1942 г. получить разрешение вывезти коллекции из Бандунга. Власти их предложение, однако, отвергли, и кто знает, как ни парадоксально, но, может быть, такое решение спасло питекантропа; только здесь, в Нью-Йорке, Кёнигсвальд узнал печальное известие о таинственном исчезновении коллекции черепов синантропа, вывезенной из Пекина командой морских пехотинцев армии США. Что же касается единственной потери в собрании яванских черепов, то Кёнигсвальд знал конечный пункт маршрута, по которому следовал нгандонгский неандерталец, — Токио, а затем Киото. Поэтому он информировал о своей потере военную разведку США, занятую тогда кроме прочих дел также поисками черепов синантропа. В декабре 1946 г. в его кабинет зашел молодой офицер Вальтер Файрсервис и вручил Кёнигсвальду нгандонгский череп. Оказывается, в последние годы он хранился в императорской сокровищнице в Киото среди других редкостей.
Совместная работа Кёнигсвальда с Вейденрейхом продолжалась полтора года. В то время как первый обрабатывал черепа питекантропа, его коллега готовил к публикации книгу, в которой исчерпывающе описывались «люди с реки Соло» — нгандонгские неандертальцы. Кроме того, Вейденрейх, несмотря на скептицизм большинства палеоантропологов, продолжал разрабатывать свою «лебединую песню» — детали «гигантоидной» теории происхождения человека. Мысли, связанные с нею, он изложил в книге «Люди, гиганты, обезьяны». Напрасно Кёнигсвальд обращал его внимание на то, что челюсть мегантропа залегала в том же горизонте черных глин, где ранее нашли череп «питекантропа моджокертского», или, если применять его терминологию, «массивного», что ставило под сомнение вывод о мегантропе как предковой форме последнего и, возможно, вообще отделяло его от магистральной ветви родословного древа человека. Что же касается гигантопитека, то возраст его еще более проблематичен. Во всяком случае, он определенно не на много превосходит по возрасту самого позднего из питекантропов — «прямоходящего». Гигантская обезьяна скорее странный современник его, чем предок, что, впрочем, не менее интересно для палеоантропологии, поскольку встает вопрос о необычайно густой разветвленности древа гоминид. И вообще, время, когда это древо представлялось в виде одинокого голого ствола, лишенного боковых побегов, кануло в прошлое. Однако Вейденрейх отмахивался от предостережений друга: «У вас на Яве часты извержения вулканов. Лава на своем пути могла захватить, сдвинуть и перемешать костные останки предков из горизонтов разных эпох. Поэтому при определении возраста гоминид решающим следует считать их размеры и степень примитивизма». Когда Кёнигсвальд слушал подобное, в памяти его неизменно всплывал образ упрямца Дюбуа; не правда ли, знакомая категоричность и странное нежелание принять во внимание факты, разрушающие ранее сложившиеся представления?
Какая роковая сила, сбивающая даже великие умы, заключена в этих тяжелых, как камень, костях, жалких остатках предрассветной зари истории человечества, отделенной от нас полумиллионом, а может быть, и целым миллионом лет, думал Кёнигсвальд, наблюдая за потоком посетителей Музея естественной истории, которые пришли взглянуть на уникальную коллекцию с Явы, выставленную здесь в январе 1948 г.
Вскоре он покинул Нью-Йорк и переселился на родину, в голландский городок Утрехт, где в местном университете согласился занять пост профессора палеонтологии и исторической геологии, Черепам питекантропа и нгандонгцев, а также овальным костям снова предстояло вместе с ним пересечь океан, чтобы обрести новое место хранения — в сейфах кафедры палеонтологии университета. А пока их с удивлением рассматривали жители Нью-Йорка.
Через некоторое время Кёнигсвальд отплыл в Европу, навсегда распрощавшись с Вейденрейхом. Постаревший лидер палеоантропологов умер на следующий год от сердечного приступа, так и не завершив книги о нгандонгцах. Возможно, Кёнигсвальд прав, что одной из причин, ускоривших его кончину, стали острые переживания Вейденрейха, вызванные потерей коллекции черепов обезьянолюдей из Чжоукоудяня. Между тем тайна питекантропа, предмет его последних раздумий, была, оказывается, давно необычайно близка к разгадке. Через три года после смерти Вейденрейха Кёнигсвальд получил из Бандунга известие, которое не могло не взволновать его: в 1952 г. Сангиран посетил преподаватель Бандунгского университета Питер Маркс и выяснил, что там вот уже 10 лет (с момента прекращения изысканий в 1942 г., когда японцы оккупировали Яву) Кёнигсвальда терпеливо дожидаются 14 ящиков, наполненных 700 килограммами ископаемых костей. Среди них, как потом выяснилось, лежала почти полная челюсть мегантропа! Она помогла разгадать загадку «гигантского человека древней Явы»; челюсть не оставила сомнений в том, что на юго-востоке Азии открыт не самый ранний предок людей, а, к необычайной радости Роберта Брума, «околочеловек», иначе говоря, австралопитек, вечный спутник древнейших обезьянолюдей Африки, неудачник на стезе очеловечивания, обреченный на гибель своими более счастливыми современниками, вооруженными крупным мозгом и каменными орудиями. Могучие мускулы гиганта не могли выдержать конкуренции с таким «оптимальным по эффективности комплексом оружия», и он исчез с лица Земли. К тому же этого «сверхспециализированного гиганта» природа и без того обрекла на вымирание, загнав в «эволюционный тупик»; она, снабдив его огромным ростом и силой, единственным его оружием в борьбе за выживание, одновременно лишила его организм гибкости в приспособлении к меняющейся среде. В еще более глубоком тупике оказался гигантопитек, как выяснилось вскоре после открытия в пещере трех его челюстей. Он представлял собой не гоминида, а крупную антропоидную обезьяну, не имевшую отношения к родословной человека,— так сказать, брак в ходе сложного подбора наиболее оптимального комплекса качеств для того создания, которому предстояло в далеком далеке познавать не только себя, но и самого создателя — великую и вечную природу!
Итак, главная канва событий, связанных с уяснением пути эволюции предков человека Азии, вырисовывалась теперь достаточно ясно, и, хотя многое предстояло уточнить, жестокие в бескомпромиссности споры о роли обезьянолюдей в родословной Homo со смертью Дюбуа, кажется, остались позади. И тем не менее это отнюдь не означало, что концепция о роли обезьянолюдей, а тем более австралопитековых, в родословной «человека разумного» победила окончательно и бесповоротно. Борьба продолжалась. Что касается австралопитеков, то критики, в частности, прибегли к традиционному приему, объявив одного из них, найденного Дартом вместе с каменными инструментами, жертвой человека, изготовившего орудия! По-прежнему считалось невероятным, чтобы существа со столь малым объемом мозга, как у австралопитеков, умели делать и использовать орудия труда. То ли дело «человек зари» Даусона с его огромным мозгом! Даже Брум, последовательный противник ретроградов и ортодоксальных представлений, не замедлил в свое время откликнуться сочувственной по тону статьей на известие об открытии в коллекциях «джентльмена удачи» еще одного, третьего по счету черепа эоантропа, ранее никому из антропологов не известного.
Но в этот момент в давней пильтдаунской истории наступил настолько неожиданный финал, что даже закаленный и привычный ко всему на свете ученый мир буквально замер от неожиданности.

---

СОДЕРЖАНИЕ

Окаменевшие следы (от автора вместо предисловия)
3

Пролог: прелюдия к драме идей
5

Один шанс из миллиарда
35

Джентльмен удачи
81

«Бэби» Раймонда Дарта
129

Сокровища джунглей
203

Пильтдаунская химера
285

Сад Эдема
331

Новые неожиданности
387

---

Цветные таблицы к книге

---