ДЖЕНТЛЬМЕН УДАЧИ

Ни одно из открытий современности
не имело такого блестящего эффекта,
как открытие,
сделанное Чарлзом Даусоном в Пильтдауне.
Находка пильтдаунского человека
с исторической точки зрения
наиболее важная и поучительная.

Артур Кизс

Коробка гвоздей, купленная накануне в городе Луисе, оказалась никуда неугодной. Вот уже в течение четверти часа Чарлз Даусон безуспешно пытался вогнать в массивную дубовую доску ворот хотя бы парочку из них, чтобы закрепить ажурный, превосходного чугунного литья барельеф, счастливо приобретенный несколько дней назад при распродаже антикварной коллекции. Но увы! Под ударами молотка гвозди причудливо изгибались, не желая погружаться в дерево. Что за товар умудрился вручить ему на этот раз почтенный Уолтон, хозяин скобяной лавки? Так с постоянными клиентами не поступают.
Семь лет назад Даусону пришлось приложить максимум усилий, когда шли торги за этот чудесный, дворцового типа домик-коттедж, где более четверти века заседало археологическое общество Суссекса. Конечно, он мог бы купить другой дом, ничуть не хуже этого, но очень уж хотелось, кроме всего прочего, досадить этим вечно брюзжащим провинциальным эрудитам из Гастингского естественноисторического общества. Они, наверное, не раз пожалели о своих выпадах в его адрес, когда осенью 1903 г. получили уведомление о том, что к середине следующего года Общество должно выселиться из дворца, который отныне переходит в собственность семейства Даусона. Нечего поэтому удивляться, что нового владельца встретили в городе Луисе более чем сдержанно, а о посещении заседаний Общества не могло быть и речи. Впрочем, он достаточно хорошо известен в научных кругах Лондона, чтобы спокойно перенести конфронтацию со своими местными коллегами по увлечению древностями и историей.
За годы, которые он прожил здесь со своей супругой, ему удалось перестроить дом и так украсить его снаружи, что у прохожих не оставалось ни малейшего сомнения — тут живет тонкий знаток и любитель старины. Окна, двери, ворота и даже стены украшали архитектурные детали средневекового стиля. Если же гость появлялся в комнатах, то его поражала большая и разнообразная коллекция старинных вещей из железа, бронзы, камня, стекла, нефрита и кости. Это был настоящий музей, каждым экспонатом которого хозяин гордился и мог рассказывать о нем подолгу и увлеченно. Есть у него и еще «кое-что», о чем пока почти никто не знает, но что — можно биться об заклад — заставит заговорить о себе весь мир. Приколачивать барельеф не хотелось: гвозди Уолтона могут вывести из себя кого угодно. Стоит, пожалуй, оставить это дело на время после ленча, когда Елена уйдет в гости. Сейчас же лучше прогуляться по тенистой аллее и спокойно поразмышлять. Даусон вышел на улицу и плотно прикрыл за собой калитку.
Он не может жаловаться на судьбу: она всегда благоволила ему, преподнося одну удачу за другой. В свои сорок с лишним лет он сделал достаточно много, чтобы стать известным в ученом мире человеком. Недаром его иногда называют «джентльменом удачи». Успех действительно сопутствовал ему сразу, как только он занялся, по заразительному примеру бесчисленных любителей науки Южной Англии, геологией и палеонтологией.
Отец Даусона — адвокат, практиковавший в местечке «Святой Леонард», — мечтал, чтобы сын пошел по его стопам и получил солидную юридическую подготовку. Чарлз не противился. В 1888 г., после успешного окончания Королевской Академии, его приняли на работу в Лэнгамс, известную фирму присяжных стряпчих Гастингса, и направили служить в главный оффис, находившийся в столице Британии. В Лондоне молодой клерк провел несколько лет, а затем, не чувствуя особого призвания к юридической казуистике, перевелся в отделение Лэнгамса в городке Акфилде, расположенном всего в 8 милях от Луиса. Теперь он был не просто служащим, а компаньоном фирмы, лицом, совмещающим деятельность адвоката и гражданского чиновника. За 15 лет работы Даусон сменил столько разных постов в магистрате, городском совете и адвокатских конторах, что, попроси его кто-нибудь перечислить их, он вряд ли припомнил бы все в подробностях.
Но не адвокатская практика и не служба в магистрате занимали все эти годы душу Даусона. Профессия, по существу выбранная для него отцом, оставляла его равнодушным. Обязанности клерка Чарлз выполнял без видимого воодушевления, но что поделаешь: служба есть служба! Иное дело охота за редкостными антикварными вещицами! Коллекционирование раритетов стало страстью Даусона. Еще в школьные годы он проявлял жадный интерес к геологии, палеонтологии и археологии, а с годами увлечение переросло в серьезное любительское занятие этими науками. Разумеется, любимым делом приходилось заниматься урывками, от случая к случаю, между бесконечными хлопотами по службе. Но тем большую радость приносил каждый успех. Пусть себе посмеиваются над «джентльменом удачи», но кто из пересмешников в столь же молодые годы стал членом Королевского геологического общества? А ведь его приняли в Общество более 20 лет назад, в 1885 г.! Разве это не признание его заслуг в изучении геологии Юго-Восточной Англии?
Еще более эффектны удачи в палеонтологии. В школьные годы Чарлз занялся поисками ископаемых костей и продолжает собирать их до сих пор. Его коллекция, переданная Британскому музею, содержит многочисленные и хорошо подобранные образцы вымерших рептилий, а также редчайшие разновидности животных, не известные ранее палеонтологам. Достаточно сказать, что ему посчастливилось найти останки трех новых видов игуанодонов, один из которых (предмет особой гордости Даусона!) назван его именем — Iguanodon dawsoni. Успех сопутствовал ему также при осмотре третичных горизонтов юга Англии, возраст которых насчитывает 150 миллионов лет. В галечном костеносном слое Даусон обнаружил миниатюрные зубы древнейших млекопитающих — находка очень важная для разрешения проблемы их происхождения, одной из ключевых в палеонтологии. Чтобы представить степень интереса специалистов к его палеонтологическим находкам «первоклассной научной ценности», достаточно сказать, что до него не удавалось найти кости этих животных ни на юго-востоке Англии, ни в Западной Европе, несмотря на широкое распространение здесь отложений соответствующих геологических формаций. В особенности успешными оказались продолжавшиеся более четверти века сборы костей древнейших животных в знаменитом Гастингском карьере, где ему оказывали помощь рабочие, которые постоянно видели его лазающим по обрывам. Их трогала его увлеченность, и поэтому они строго следили, чтобы в карьере никто из посторонних поисками костей не занимался. Даусон гордился, что он своими поисками продолжил работу по изучению рептилий, начатую в начале XIX в. физиком из Луиса Мэйнтеллом, широко известным в кругах палеонтологов находками из Гастингского карьера.
Много ли найдется в Англии любителей палеонтологии, которые могут похвастаться тем, что в фондах Британского музея образована коллекция, названная именем собирателя? Специалисты знали превосходную по редким образцам и многочисленную по разновидностям животных коллекцию Даусона, собранную в Южном Кенсингтоне, и постоянно обращались к ее изучению. Руководство Британского музея вот уже около 10 лет именовало Даусона «почетным собирателем», а это что-нибудь да значит! Чарлз гордился, что в ряду выдающихся имен палеонтологов иногда упоминалось и его имя, как человека, постоянно ведущего успешные поиски останков вымерших животных и вносящего некоторый вклад в разгадки тайн древней жизни.
Разве не примечательно подчеркнуто уважительное отношение к нему сэра Артура Смита Вудворда, члена Королевского научного общества, сотрудника департамента геологии Британского музея, секретаря Геологического общества Англии, ведущего специалиста по ископаемым рептилиям и рыбам? В этой области ему принадлежат многочисленные работы, отличающиеся в высшей степени тщательным и тонким анализом палеонтологических находок. Наблюдательность Вудворда поистине феноменальна, а его эрудиция на удивление многосторонняя. Есть еще одна особенность, характерная для деятельности Вудворда: он всегда стремился установить по
возможности более тесные личные контакты как с профессиональными геологами и палеонтологами, так и с любителями. С их помощью Вудворд успешно пополнял палеонтологические коллекции Британского музея, уточнял свои наблюдения, переоценивал сделанные ранее выводы.
Кто еще из любителей может похвастать столь долгим и плодотворным сотрудничеством с высокочтимым в научном мире специалистом, каким все считают сэра Артура Смита Вудворда? Еще в 1891 г. знаменитый палеонтолог опубликовал представленный ему Даусоном зуб нового млекопитающего из Юго-Восточной Англии и назвал его Plagiaulax dawsoni. Имя Даусона недаром включено в название животного: зуб был извлечен из знаменитых вилденских слоев Суссекса, возраст которых определялся в 150 миллионов лет! Даусон с прежним рвением продолжал их осмотр, и его настойчивость была вознаграждена; Вудворд получил для осмотра еще два зуба Plagiaulax dawsoni и зуб новой формы древнейших млекопитающих — Dipridonia. Пожалуй, ни с кем из любителей сэр Вудворд не поддерживает таких тесных дружественных отношений и даже время от времени охотно работает с ним в поле. Даусон удостоился высшей чести посетителей дома известного палеонтолога: его автограф украсил знаменитую вышитую скатерть леди Вудворд. Следует иметь в виду, что на скатерти расписывались лишь самые почетные гости Вудвордов, и разве не приятно думать, что твой росчерк поставлен рядом с автографами десятков известных в науке людей Англии и именитых визитеров из других стран Европы и Нового Света!
Кстати о визитерах: Даусон гордился теплыми, дружественными отношениями, которые вот уже три года установились у него с Пьером Тейяром де Шарденом. В изучении костей ископаемых животных гость из Франции новичок; до недавнего времени он преподавал физику и химию в Каирском колледже «Святое семейство», а затем духовное начальство направило его совершенствоваться в области теологии в Гастингский колледж иезуитов. Студент не захотел ограничивать круг своих интересов штудированием сочинений знаменитых богословов и вскоре увлекся палеонтологией и геологией, что, впрочем, немудрено, учитывая соседство со знаменитым карьером, где Чарлз в школьные годы начал охоту за костями.
Однажды в один из летних дней 1909 г., когда Даусон явился в Гастингский карьер посмотреть, не нашлось ли в каменистых пластах чего-нибудь новенького, один из рабочих, его постоянный помощник по сбору костей, с тревогой сообщил ему о вторжении «монахов», интересующихся останками вымерших животных и отпечатками древних растений. Рабочие встретили незваных гостей с неудовольствием и отказались помогать им, усмотрев в них конкурентов своему «старому неизменному клиенту доктору Даусону». Чарлз добродушно посмеялся над опасением своих друзей и поспешил познакомиться с коллегами по увлечению из Гастингского колледжа иезуитов. Вот тогда-то один из них и назвал себя Пьером Тейя-ром де Шарденом, а второй — Феликсом Пелетье.
С тех пор началась дружба Даусона и Тейяра де Шар-дена. Чарлз не только благосклонно разрешил ему продолжать сборы костей и отпечатки растений в своем заповеднике», но и неизменно подогревал энтузиазм студента теологии. За четыре последующих года Даусон и «монахи» нашли в карьере множество редких и ценных зубов рептилий и рыб, зуб нового вида древнейшего млекопитающего Depriodon valdensis, а в вилденских слоях Суссекса — небольшую коллекцию ископаемых растений. Сборы затем были отправлены в Лондон, в лаборатории Британского музея, где их изучали Артур Смит Вудворд и специалист по флоре Сэвард. В докладах и статьях, посвященных находкам, они благодарили Тейяра де Шардена и Пелетье за «самоотверженную и искусную помощь» при сборе ценных коллекций и за передачу их Британскому музею.
Когда Тейяр де Шарден выезжал во Францию, он присылал Даусону из Парижа дружественные письма. Молодой иезуит несомненно талантливый палеонтолог, и уже сейчас его с почтением принимают в кругах геологов католического университета Парижа, он вхож в лаборатории святая святых, Института палеонтологии человека, ведущего научного учреждения в Европе, разрабатывающего проблемы происхождения Homo, его ценит сам Марселен Буль, выдающийся французский эксперт по ископаемым людям! Кто из знакомых Чарлзу любителей науки может похвастать таким примечательным знакомством?
Даусон медленно шагал по аллее, аккуратно посыпанной мелкой кирпичной крошкой. Он подошел к любимой скамейке, поставленной у развесистого куста клена в конце аллеи, присел на нее и с наслаждением откинулся на покатую спинку. Что и говорить, жизнь проходит не напрасно. Палеонтология и геология не единственные области его научных увлечений. Разве не он, Даусон, открыл в 1898 г. довольно большие запасы естественного газа в окрестностях небольшой станции Гисфилд? Когда его друг Сэм Вудгид, школьный учитель из Акфилда, провел анализ газа, то выяснилось, что он может с успехом использоваться для освещения. С тех пор прошло достаточно много лет, а запасы газа пока не иссякли — хозяин отеля в Гисфилде и станционное начальство с успехом сжигают его в светильниках, благословляя имя любознательного человека, которому до всего на свете есть дело. Когда Даусон читал свой доклад Геологическому обществу в Лондоне, то все знали, что зал заседаний освещается газом, специально для этого случая доставленным из Суссекса! А разгадка тайны появления «Дин Хоулз», известных выработок типа штолен на юге Англии? Ведь именно он первым определил их как древние рудники, как будто до столь тривиального объяснения не мог додуматься ни один элементарно образованный археолог!
А археология? Не будь его давней привязанности к охоте за костями вымерших животных, Даусон целиком посвятил бы свое время поискам разных древностей. Впрочем, стоит ли сетовать! Даже затрачивая основную часть времени на занятия по геологии и палеонтологии, он достаточно преуспел в сборе всевозможных раритетов и даже в раскопках. Еще молодым человеком в начале 90-х годов Чарлз Даусон был рекомендован и стал авторитетным членом Лондонского общества антикваров. Он гордился этим не меньше, чем членством в Королевском геологическом обществе, и поэтому не упускал случая написать заметку или статью для изданий антикваров. В особенности привлекали его изделия из металла, коллекционирование которых привело его затем к большой работе по изучению собора в Гастингсе. В результате появилась на свет двухтомная «История Гастингского собора». Для воссоздания процесса строительства собора Даусон вместе со своим другом Джоном Льюисом произвел вокруг него довольно обширные раскопки.
В 1892 г. произошло еще одно важное событие в жизни Даусона: он стал членом Суссекского археологического общества, и по предложению его руководителей ему посчастливилось с тем же Льюисом проводить раскопки в пещерах Лавента, копать римский лагерь в Пэвенсее, а около Истборна в содружестве с археологом Рейджем изучать два погребения железного века. В его коллекции хранится много керамики со стоянок железного века. Она представляла настолько большой интерес, что дважды, в 1903 и 1909 гг., пришлось устраивать выставки. Даусон даже посвятил керамике специальную статью. Приходится лишь сожалеть, что в дальнейшем из-за разного рода недоразумений отношения с археологическим обществом оставляли желать много лучшего. Они окончательно испортились после того, как Даусон осмелился занять дом, где привыкли заседать суссекские археологи.
Но сейчас Даусон думает о другом: он должен сделать такой вклад в науку, чтобы люди узнали его при жизни и помнили о нем после того, как он уйдет в небытие. Лично он не видит в подобном желании ничего безнравственного и предосудительного. При всех очевидных успехах его любительских занятий наукой имя его известно лишь специалистам. Обыватель в массе своей равнодушен к единичным зубам первых млекопитающих (экая невидаль!), его не заставишь читать историю Гастингского собора (скучно!) и не поразишь коллекциями редких изделий из железа (кому нужен этот проржавевший хлам!).
Другое дело, например, слухи о находках костных останков далеких предков человека, и в особенности обезьянолюдей. Вот тема, достойная дискуссий и пересудов на каждом сборище! Сейчас, пожалуй, нет в мире человека более известного, чем Эжен Дюбуа, и все оттого, что ему посчастливилось найти на Яве черепную крышку «недостающего звена». А какие пересуды ведутся сейчас по поводу находок черепов и даже целых скелетов неандертальцев! Каждому, кто открывает их, обеспечен шумный успех!
Даусону до сих пор тоже везло с открытиями «переходного», «промежуточного». Вот хотя бы найденное им млекопитающее, близкое по виду к рептилиям Plagiaulax. Это же настоящее «связующее эволюционное звено». Или формы, объединяющие Ptychodus и Hybocladus, «золотую рыбку» и карпа? Разве они не достойны внимания? А открытая им в 1894 г. полуканоэ полурыбачья лодка, сплетенная из ивняка? А неолитическое каменное орудие с деревянной рукояткой? Многие ли могут похвастать такой необычной находкой? Разве не Даусон нашел в 1893 г. следы «первого использования чугуна» и открыл первую «переходную подкову» в 1903 г. Но для полноты картины ему очень не хватает еще одной «переходной формы» — счастливой находки «недостающего звена», связывающего человека и обезьяну...
Всезнающие и всепонимающие журналисты с важностью рассуждают об открытии во Франции «недостающего звена» с лицом обезьяны и мозгом человека. Тейяр де Шарден со смехом рассказывал Даусону о напечатанных в ежедневной прессе Парижа фотографиях Марселена Буля, держащего в руке череп гориллы. Череп африканской обезьяны репортеры представили ошеломленным читателям как находку Буиссонье и Бардона в «могильной траншее» пещеры Буффиа!
Или вот еще событие: в 1908 г. в Англии стали известны подробности на удивление счастливого открытия, сделанного 21 октября 1907 г. в Германии около деревушки Мауэр. Отто Шетензаку, профессору антропологии Гейдельбергского университета, повезло — его имя теперь навсегда связано с одной из самых интересных и интригующих находок «недостающего звена» в Европе. Его останки были обнаружены в 10 километрах к юго-востоку от Гейдельберга и в 500 шагах на север от деревушки Мауэр, в песчанистом карьере Графенрейн, расположенном в двух милях от берега речушки Эльзенц, притока Неккара.
В течение 20 лет каждый воскресный день Шетензак выезжал в Мауэр, чтобы узнать, кости каких животных нашли за неделю рабочие карьера (он разрабатывался уже 30 лет). Палеонтологическая коллекция из Графенрейна представляла особый интерес. Она содержала костные останки животных, которые бродили по долинам рек Германии около миллиона лет назад, то есть во времена, к которым относятся первые точно зафиксированные знаки присутствия древнейшего человека в Европе в виде грубо оббитых камней шелльской культуры. Рабочие извлекли из песков Мауэра останки этрусского носорога, древнего слона, саблезубого тигра, льва, очень примитивных лошади и медведя, а также кабана, бизона, дикой кошки, собаки и бобров. Шетензак очень надеялся увидеть однажды среди собранных костей какую-нибудь часть скелета обезьяночеловека — питекантропа Европы. При посещениях Графенрейна он внимательно осматривал стенки карьера, протянувшегося на сотни метров, мечтая найти останки первобытных костров или хотя бы отдельные угольки. Перебирал обломки роговиковой кремнистой породы, выискивая следы искусственной оббивки. Каждая заостренная кость пробуждала надежду: не обработана ли она предком. Поэтому с фрагментов со всеми предосторожностями удалялись плотно «приклеившиеся» песчинки. Все напрасно: ничто не выдавало присутствия обезьяночеловека в 25-метровой толще лесса и песка.
Однако Шетензак продолжая терпеливо ждать, и наконец судьба вознаградила его. В конце октября 1907 г. из Мауэра в Гейдельберг пришла телеграмма от владельца карьера господина Иосифа Реша, который содействовал его поискам. В ней сообщалось: «Вчера произошло желанное событие: на глубине 20 метров от поверхности почвы и выше дна моего карьера в Графенрейне найдена хорошо сохранившаяся нижняя челюсть примитивного человека со всеми зубами». Шетензак выехал поездом в Мауэр на следующий день, сгорая от нетерпения. Можно представить его радость, когда в карьере ему действительно вручили огромную челюсть, которая не могла принадлежать никакому другому существу, кроме необыкновенно примитивного обезьяночеловека. Как и другие кости из Графенрейна, челюсть была «инкрустирована» песчинками, придававшими ей нейтральный серый цвет. От удара лопаты рабочего Даниэля Гартмана, который разбирал песчаный слой, челюсть сломалась как раз посредине. При этом обломились также коронки четырех зубов правой ветви челюсти, и их в песке найти не удалось. Но вторую половину челюсти Гартман со всеми предосторожностями извлек из слоя, и она при совмещении настолько точно подошла к первой, что даже не видно линии излома. Вторая неприятность случилась в момент, когда рабочие попытались отделить от зубов левой ветви плотно «приклеившуюся» галечку известняка: коронки предкоренных и первых двух коренных остались на поверхности камня. Гартман знал, что нужно было сохранять ископаемые, встречавшиеся в песке, а тут еще его удивило сходство находки с человеческой челюстью. Рабочие сразу же позвали в карьер Реша, и тот, подтвердив вывод Гартмана, сказал обрадованно, что Шетензаку, несомненно, будет интересно посмотреть эту кость. Хозяин на следующий день направился в Мауэр и послал телеграмму в Гейдельберг.
Шетензак, получив челюсть, не расставался с ней ни на минуту.
Достаточно было первого, самого предварительного и беглого осмотра находки, чтобы убедиться в ее совершенно исключительной важности. Челюсть поражала своей невероятной примитивностью даже при воспоминаниях об архаическом лицевом скелете неандертальского человека. Она отличалась непривычно большими размерами, удивляла массивностью, небольшой высотой очень широких восходящих ветвей, соединявших ее с черепом, совершенно обезьяньим подбородком, лишенным выступа. Но шейка ее легкая, и в этом она сближалась с челюстями человекообразных обезьян. Вообще, челюсть из Мауэра при общем взгляде на нее напоминала челюсть гориллы... если бы не зубы. Это была определенно часть скелета человека, а не обезьяны: зубы совсем небольшие, меньше, чем у неандертальцев, узор коренных сходен с узором коренных человека, клык не выступает выше уровня других зубов, как наблюдается у обезьян, износ жевательной поверхности плоский, а не характерным образом скошенный, как у антропоидов. Этот контраст между обезьяньей челюстью и почти человеческими ее зубами был настолько разителен, что озадаченный Шетензак лишь развел руками.
Учитывая важность случившегося, он решил составить официальный протокол, описывающий обстоятельства открытия. Из соседнего с Мауэром поселка Некаргемюнда Реш пригласил нотариуса, и тот, дотошно расспросив Гартмана, а также возчика песка и мальчика, присутствовавших на месте находки, записал самое существенное. В протокол включили также замеры Шетензака: оказалось, что челюсть залегала под толщей лесса и мощного горизонта песка, рассеченного глинистыми слоями, на глубине 24 метров 4 сантиметров. От дна карьера ее отделяла прослойка песка толщиной всего 87 сантиметров! Затем было сделано несколько фотографий эффектного разреза, на фоне которого телега и люди, стоящие у подножия рядом с местом находки, казались крошечными, как букашки, и все присутствующие торжественно скрепили своими надписями листки, усердно написанные нотариусом Некаргемюнда. Все это Шетензак подробно описал затем в специальной книге, вышедшей в Лейпциге в 1908 г. («Нижняя челюсть гейдельбергского человека из песков Мауэра около Гейдельберга»). Тогда же на месте открытия Шетензак установил каменный монумент с памятной надписью.
Большая древность челюсти превращала ее в «одно из величайших антропологических сокровищ». Даже сам по себе вид кости и ее характер свидетельствовали о ее невероятно глубоком возрасте: челюсть была настолько сильно минерализованной, что казалась выточенной из глыбы известняка, ее вес составлял 197 граммов! После удаления песка, покрывавшего челюсть, на ее поверхности, как и на известняковой галечке, к которой «приклеились» коронки зубов, Шетензак обнаружил отпечатки дендритов, древних окаменевших растений. Кость имела цвет от желтовато-белого до красноватого, на фоне которого отчетливо выделялись крупные и мелкие черные точки. Коронки зубов челюсти кремово-белые с черными пятнами на жевательной поверхности, а ниже эмали красноватые, как бы намеренно окрашенные. Шетензак сравнил челюсть из Гейдельберга со всеми архаическими челюстями, известными к 1908 г., и пришел к заключению, что примитивность ее не имеет себе равных.
Так мир узнал о самой древней из открытых ранее в Европе кости обезьяночеловека, названного мауэрантропом. И одновременно публика впервые узнала также о терпеливом преподавателе Гейдельбергского университета, знакомом ранее лишь узкому кругу специалистов, да и то из-за своей приверженности теории первоначального появления людей в Австралии. Мало того, вместе с ним получили известность владелец карьера в Графен-рейне Реш и даже землекоп Даниэль Гартман, который по счастливому стечению обстоятельств копал песок там, где миллион лет назад завалило песком челюсть «первого европейца» — обезьянообразного мауэрантропа. Даусон вспомнил, с каким интересом и чувством зависти слушал он недавно рассказ только что приехавшего с континента сэра Артура Смита Вудворда. Знаменитый палеонтолог, обычно сдержанный и немногословный, оживленно живописал подробности поразительно удачных поисков костных останков обезьянолюдей во Франции и в Германии. Пожалуй, со времени, когда Вудворду посчастливилось в 90-е годы подержать в руках черепную крышку, бедро и зубы питекантропа, Даусон не видел его таким возбужденным. Просматривая в европейских музеях коллекции костей динозавров и древних рыб, Вудворд, разумеется, не мог не интересоваться новыми находками ископаемого человека. В Париже он видел кости неандертальца из Ла Шапелль-о-Сен, в Берлине ему рассказали подробности открытия Отто Гаузера в Ле Мустье и подвели к витрине с выставленными в ней для обозрения останками обезьяночеловека. А чего стоят слухи о новых открытиях французского археолога Пейрони в пещере Ла Ферраси! В 1909 г. он открыл одно погребение неандертальца, в в следующем — другое, а теперь, говорят, найдены сразу четыре детских захоронения! Не приходится удивляться, что к Ла Ферраси проявили интерес и приняли участие в раскопках такие известные в «доисторической археологии» специалисты, как Капитан, Картальяк, Брейль, Буль, Буиссонье. Однако наибольшее впечатление на Вудворда произвел осмотр челюсти мауэрантропа. Это же наглядное свидетельство обезьяньего происхождения человека! Очень жаль, что в Графенрейне не найдены кости черепа. Каков же он был при столь примитивной челюсти?
Не после этого ли разговора Даусон, размышляя о «недостающем звене», написал в марте 1909 г. в письме Вудворду следующие слова: «Живу в ожидании великого открытия, которое, кажется, никогда не произойдет»? Даусон вынул из кармашка брюк подвешенные на золотой цепочке часы, щелкнул крышкой с затейливой монограммой и, взглянув на циферблат, тяжело вздохнул. Как незаметно пролетело время — скоро ленч. Пора, пожалуй, отправляться домой, иначе Елена рассердится. Он поднялся со скамейки и медленно, словно нехотя, зашагал к дому.
Одна из трудностей состояла в том, чтобы выявить в Вилденском районе юга Англии геологические формации, возраст которых приближался бы к миллиону лет. Его друг Луис Аббот, ювелир, превосходный часовой мастер и геолог-любитель высокой репутации, не раз говорил ему о необходимости изучения гравиевых отложений на высоких террасах долины реки Узы. Он утверждал, что эти гравии плиоценовые и, следовательно, в них могут быть открыты следы обитания древнейших людей, в виде, например, эолитов, камней, «обработанных» самой природой и пущенных человеком в дело на самой заре его истории (эолит в переводе означает «камень зари»).
Аббот в течение долгого времени изучал плиоценовую геологию районов Вилда и Суссекса Юго-Восточной Англии и поэтому знал ее настолько основательно, что мог, как оракул, предсказывать главные из возможных открытий в этой области. Кроме того, он имел самое непосредственное отношение к находкам кремневых «орудий» типа эолитов. Дело в том, что Аббот был в свое время членом кружка видного энтузиаста-натуралиста Бенджамина Гаррисона, бакалейщика из Айтхема (Кент), который в 60-е годы прошлого века первым в Англии объявил об открытии на севере Даунса странных кремней охристо-коричневого цвета, по его мнению, бесспорно, обработанных человеком. По мнению знаменитого английского геолога Приствича, они были очень древними. Достаточно сказать, что Гаррисон собирал эти камни на террасах, возвышающихся над рекой на 122 — 193 метра. В кружке старого Гаррисона толковали об эолитах как об орудиях необыкновенно древних людей, далеких предшественников шелльцев Франции, живших около миллиона лет назад. «Но если эолиты есть в красноватых глинах Кента на севере Даунса, то почему их нельзя найти на юге Даунса в Суссексе?» — спрашивал Аббот, который в конце 90-х годов нашел в Норфолке в отложениях «кромерского лесного слоя» на уровне «горизонта слонов» кремневые эолиты «дошелльского времени».
Даусон любил заходить в лавку-музей Луиса Аббота. У него можно было посмотреть коллекции костей вымерших животных, найденных им в скальных трещинах около Айтхема, кости из открытых им «файрлайтских и гастингских кухонных куч», собрание эолитов, римскую и средневековую керамику, ножи, фибулы, вазы, а также римскую бронзовую статуэтку, предмет особой гордости Аббота. Даусон в особенности подружился с ним, когда они после переезда из Лондона стали встречаться в музейном комитете Гастингского общества естественной истории. Здесь в 1909 г. Аббот иллюстрировал своими находками раздел «Доисторические расы» на специально организованной выставке. Там же Даусон демонстрировал изделия из железа и написал объяснение к разделу «Суссекская культура железного века». Небольшого роста, смуглый, темноволосый Аббот терялся на фоне громоздкого большеголового Даусона, но этот человек, кажется, вырастал на глазах, когда начинал говорить о «перспективах открытия новых рас и новых обработанных кремней». Аббот заклинал, что если его не послушают, то никаких находок в Суссексе не будет. Не удивительно поэтому, что Даусон одному из первых показал ему «нечто», связанное с останками предка. Аббот с обычной для него горячностью определил это «нечто» как «величайшее открытие», и, кстати, не преминул напомнить другу о своих давних предсказаниях на сей счет. Разве не он обратил внимание Даусона на древние гравии террас реки Узы?
Даусон видел, как загорались глаза каждого, кому он показывал свою находку. Батерфилд, его близкий друг, куратор Гастингского музея сразу стал уговаривать Даусона поторопиться отправить ее в Лондон экспертам Британского музея. То же впечатление произвела находка на Сарджента, хорошего знакомого семьи. Опережая его советы, Даусон сразу сказал, что намеревается показать «экспонаты» специалистам из Британского музея. А уж что говорить о Сэме Вудгиде, школьном учителе из Акфилда, который особенно тепло относился к Даусону, помогал ему в исследованиях Гастингского карьера. Сэм был, пожалуй, первым, кто увидел «нечто» новое, открытое его другом Чарлзом. Через несколько дней после осмотра находки они посетили место открытия, долго искали хоть что-нибудь дополнительное, но, увы, их постигла неудача. Последними, кто совсем недавно осматривал «бесценные фрагменты», были мистер Эрнст Виктор Кларк и миссис Кларк, которые обедали у Даусонов здесь, в Луисе. Эффект тот же: «значение редкостной находки исключительное», и поэтому странно держать ее в тайне.
Впрочем, не исключено, что кое-кто поговаривает сейчас о Даусоне и в Париже; разве не рассказал он о находке Тейяру де Шардену при первом же знакомстве с ним в Гастингском карьере? Правда, показать экспонаты Чарлз не решился: не достаточно ли на первый раз просто заинтриговать легкими намеками? Всему свое время. Прежде чем решиться сообщить об открытии в Лондон, нужна серьезная подготовка. Никто теперь не верит на слово — древность останков должна быть доказана с помощью точных заключений по геологии, палеонтологии и археологии места открытия, а факт его нелишне подкрепить свидетельством авторитетной комиссии или в крайнем случае мнением известных деятелей науки. На кого в мире большой науки произведут впечатление высказывания Сэма Вудгида, Луиса Аббота, Эрнста Кларка, Вильяма Баттерфилда и даже его, Чарлза Даусона? Отто Гаузер правильно сделал, решив дождаться комиссии во главе с Германом Клаачем, прежде чем начать раскопки скелета неандертальца из Ле Мустье. Ему, Даусону, следует в ближайшее же время закончить подготовку к работам на месте его особой удачи и подумать, кого пригласить провести дополнительные исследования.
Медлить дальше действительно не имеет смысла. Даусон заторопился домой к поджидавшему ленчу...
Поздней осенью 1912 г. в научных кругах Лондона стали распространяться слухи о совершенно исключительном по значению открытии костей ископаемого человека на юге Англии, в корне меняющем будто бы сложившиеся ранее представления о путях эволюции рода Homo. Туманные и интригующие сведения об этом событии в ноябре достигли наконец сэра Артура Кизса, недавно возвратившегося в столицу из длительной поездки. Казалось бы, ему, ведущему в Англии специалисту по ископаемым людям, следовало узнать о находке первым. А вот приходится выспрашивать подробности у других, да еще выслушивать при этом намеки, что новая находка в корне подрывает его концепцию раннего появления Homo sapiens — «человека разумного», еще до эпохи неандертальцев. Впрочем, когда Кизсу сказали, что среди лиц, причастных к сенсационному открытию, одним из первых называют палеонтолога сэра Артура Смита Вудворда, он сразу понял, откуда дует ветер. Вудворд, так же как и его учитель, ветеран палеонтологии из Манчестера Вильям Докинз, никогда всерьез не воспринимал идей Кизса о глубокой древности Homo sapiens. Они характеризовали гипотезу Кизса не иначе как «забавную эволюционную ересь».
Не меньшее недоумение вызвало у Кизса и утверждение о том, что новая находка ископаемого человека передана в Естественноисторический музей Южного Кенсингтона. Можно ли придумать более неподходящее место для изучения древних гоминид? Конечно, в его фондах хранится достаточно разнообразная и многочисленная антропологическая коллекция, но тот, кто передавал туда найденные кости, должен был знать, что среди сотрудников музея нет ни одного профессионального антрополога!
А разве слух о том, что за изучение найденных костей ископаемого человека принялся Артур Смит Вудворд, не менее удивителен? Конечно, Кизс мог быть пристрастен в оценке этого человека, который при встречах в залах ученых заседаний или на полевых экскурсиях всегда несколько отталкивал своим гордым, холодным и независимым видом. Вудворд, пожалуй, единственный из круга известных ученых, с кем он затруднялся установить дружественные отношения. Однако факт остается фактом: Вудворд никогда не специализировался по антропологии. Другое дело палеонтология ископаемых животных. Здесь его опыт и репутация бесспорны, он ведущий авторитет по ископаемым рептилиям и рыбам. Вудворд начал заниматься ими с 18 лет, когда стал ассистентом Британского музея, а затем, окончив вечерние классы Королевского колледжа, целиком посвятил себя исследованиям по палеонтологии, проявив исключительную тщательность, мастерство и наблюдательность. Выпущенный им в результате пяти лет усердных занятий каталог ископаемых рыб считается специалистами образцовым. Но человек не рыба и не рептилия!
К тому же странно, что Вудворд, если он действительно имел непосредственное отношение к открытию, не сказал о нем Кизсу ни слова, хотя раскопки продолжались целое лето и они не раз встречались в Лондоне. К чему такая секретность и таинственность? Неужели Вудворд опасается, что Кизс может лишить его славы первооткрывателя и первого интерпретатора? Какая чепуха! Все дело, очевидно, в желании представить находку как сенсацию. Но разве ей помешала бы предварительная консультация со специалистом-антропологом, признанным знатоком анатомии человека и обезьян из Королевского колледжа Сардженс, консерватором знаменитого на весь мир анатомического музея Джона Ханжера?
Кизс написал письмо Вудворду, робко испрашивая разрешения взглянуть на находку, о которой в Лондоне ходят самые противоречивые слухи, но, к своему удивлению, ответа не получил. Впрочем, приглашение посетить музей Южного Кенсингтона все-таки последовало: Кизс получил его 2 декабря 1912 г., на следующий день после публикации в газете «Манчестер Гардиан» сенсационного сообщения об «эпохальном открытии» мистера Чарлза Даусона, юриста и антиквара из Луиса, и известного палеонтолога, сотрудника Британского музея доктора Артура Смита Вудворда. В заметке отмечалось также, что в раскопках на юго-востоке Англии, в Суссексе, около местечка Пильтдаун, расположенного в долине реки Узы, принял участие французский аббат Пьер Тейяр де Шарден, специализирующийся по палеонтологии и геологии. Газета считала для себя высокой честью первой сообщить также, что подробности, связанные с находкой необычных останков древнейшего человека Европы, а следовательно, и «первого англичанина», Даусон и Вудворд намереваются довести до сведения почтенной публики ровно через три недели, 18 декабря 1912 г., в лекционном зале Барлингтон Хауза Королевского геологического общества.
Со смешанным чувством обиды и недоумения Артур Кизс вечером 2 декабря выехал в Южный Кенсингтон, чтобы осмотреть находку, призванную «ниспровергнуть основы сложившихся представлений о путях эволюции человека и времени появления Homo sapiens». Это был почти унизительный визит не только потому, что его, по существу, пришлось вымаливать эксперту высокого класса, проконсультироваться с которым посчитал бы за честь любой из антропологов Европы и Америки, но и потому, что Кизсу предоставлялось всего 20 минут на осмотр фрагментов черепа. Многое ли можно отметить за такое короткое время?
Антрополог прибыл в Южный Кенсингтон поздним вечером. В большом зале музея, обычно ярко освещенном, все огни были потушены. Кизса пригласили пройти в кабинет. Когда он вошел в сумрачную комнату, из-за стола поднялся поджидавший посетителя суровый Вудворд и сухо, предельно кратко приветствовал его. Кизсу не оставалось ничего другого, как быть столь же сдержанным: «Добрый вечер, сэр». Вудворд молча указал на стул, а затем, резко выдвинув ящик стола, извлек из него несколько обломков костей и бережно разложил их перед Кизсом. «В вашем распоряжении 20 минут», — напомнил он. В кабинете наступила напряженная тишина, прерываемая лишь легким стуком о дерево тяжелых костных фрагментов. Кизс брал обломок за обломком, внимательно осматривал со всех сторон и осторожно возвращал каждый строго на то же место стола, куда положил его Вудворд, а хозяин кабинета отрешенно углубился в свои мысли. Его, казалось, нимало не интересовало впечатление, которое производят на Кизса «эпохальные находки», ознакомиться с которыми тот приглашен в столь поздний час.
Вудворд думал о том, что не сложись жизненные обстоятельства столь удачно, то, возможно, он сидел бы сейчас перед Кизсом в кабинете антропологии в Королевском колледже Сардженс и с трепетом рассматривал бы те же обломки черепа. Вот что значат прочные связи с миром любителей науки — все началось с того, что его старый друг Чарлз Даусон, контакты с которым по вопросам древней фауны стали особенно частыми с 1909 г., прислал ему 14 февраля 1912 г. письмо, где были такие
строчки: «Я обнаружил между Акфилдом и Крауборо очень древний плейстоценовый слой, перекрывающий Гастингский горизонт. Мне он представляется тем более интересным, что в нем залегал толстый обломок черепа человека. Таким, по-видимому, должен быть череп гейдельбергского человека...»
Вудворд, зная разборчивость Даусона, сразу оценил важность сообщения. Он тогда же написал ему письмо, обещая приехать в Суссекс так быстро, как будет возможно, и подробно осмотреть ископаемые и гравии, в которых они найдены. В записке содержался также беглый намек на нежелательность «преждевременных сообщений о находке». В письме от 28 марта Даусон ответил: «Я, конечно, соблюдал осторожность, чтобы никто из тех, кто имеет какое-либо представление о предмете, не увидел обломков черепа, и оставляю его для Вас. Я поджидаю Вас, чтобы мы могли вместе осмотреть гравий. Место расположено недалеко от Акфилда, и сделать это будет приятно». Даусон понял также нежелание Вудворда совершать экскурсии с местными любителями — он уже ни слова не писал о «совместной прогулке» со своим другом Эдгаром Вилбстом. В том, что место открытия обломков черепа, во всяком случае, заслуживает внимательного осмотра, Вудворд не сомневался: ровно год назад ему доставили из Луиса небольшую посылочку с двумя обломками зубов и камнем. Даусон просил: «Не определите ли его (зуб) для меня? Я думаю, что наибольший из обломков принадлежит гиппопотаму...» Вудворд ответил 28 марта 1911 г.: «...это предкоренной гиппопотама, а камень — кусок песчаника».
К сожалению, намеченный на март 1912 г. визит в Луис не состоялся из-за плохой погоды. Даусон сообщил, что «сейчас дороги, ведущие туда (к месту находки.— В. Л.), развезло, а о раскопках и говорить нечего». К тому же Вудворду в апреле пришлось выехать в Германию для изучения динозавров. Однако когда он вернулся из поездки, то понял, что Даусон даром времени не терял: в письмах от 20 апреля и 12 мая сообщалось о поисках «продолжения гравиевого горизонта в районе первоначальной стоянки». Наконец, 23 мая пришло еще одно письмо Даусона с волнующим известием: «Вчера (в воскресенье) мне принесли обломок черепа и некоторое количество разного хлама, найденного с ним или около него в гравиевом слое. Я осмотрел находку и заметил: «Ну, как это для Гейдельберга?»
Уже на следующий день, 24 мая, Даусон прибыл в Лондон, и они встретились в одной из комнат Британского музея. Вудворд помнил, какое ошеломляющее впечатление произвели на него 5 массивных темно-коричневых обломков черепа, найденных в слое вместе с двумя зубами гиппопотама, зубом южного стегодонового слона и несколькими поблескивающими, как бы отлакированными кремнями, — кажется, с бесспорными следами обработки. Счастье само просилось в руки, и не удивительно поэтому, что, когда Даусон, как всегда ненавязчиво и непринужденно, еще раз пригласил его посетить Луис (письмо от 27 мая: «2 июня начинаем копать гравиевый слой, Тейяр де Шарден тоже будет со мной. Он совершенно очарователен! Вы присоединитесь к нам?»), Вудворд решил больше не откладывать.
Прошло уже более полугода с того дня, как он и Тейяр де Шарден в сопровождении Даусона прибыли в Пильтдаун на ферму Баркхам Манер, которую арендовал мистер Кенвард, любезно разрешивший им вести раскопки на ее территории. Работы проводились в течение всего лета, большей частью в конце недели. Число участников раскопок было минимальным: помимо Даусона, Вудворда и Тейяра де Шардена, в них принял участие в качестве подсобной рабочей силы только один землекоп — Венус Харгривс. Посторонних посетителей в Пильтдауне, помимо рабочих, добывавших гравий, почти не бывало. Лишь изредка к месту поиска заходил любопытствующий Кенвард с дочерью Мэйбл и своими друзьями, да иногда заглядывали приятели Даусона Эдгар Вилбст и Луис Аббот, геологи-любители. Все это позволило по возможности предотвратить преждевременное распространение слухов о результатах исследования пильтдаунского гравия.
Ни один из участников раскопок к осени 1912 г. не покинул Пильтдаун, не сделав какой-нибудь волнующей находки. В первый же или во второй день раскопок повезло Тейяру де Шардену: сначала он извлек из гравия обломок зуба стегодонового слона, а затем в горизонте над гравием обнаружил заостренное, темно-коричневое по цвету кремневое изделие, напоминающее по форме рубило, но со следами сколов лишь с одной стороны. Ни один из кремней, ранее найденных Даусоном в гравии, не мог соперничать по выразительности с находкой Тейяра! Позже были найдены еще несколько кремней, близких по внешнему облику эолитам, обработанным не то самой природой, не то человеком. Даусон уверял, что к этим камням имеет отношение первобытный человек. Чтобы проверить свое впечатление, он показал их, а также другие находки известному эксперту по эолитам Луису Абботу, тому самому Абботу, который нашел в 1897 г. в так называемом «слое слонов», отложений знаменитого Кромерского лесного горизонта в Норфолке, «дошелльские кремневые орудия». Как потом писал в одном из июньских писем Даусон. «Аббот не сомневается в использовании человеком пильтдаунских эолитообразных кремней, а в целом оценивает открытие в Баркхам Манер как «величайшее».
Что Аббот действительно так считает, Вудворд убедился лишний раз всего неделю назад, когда 24 ноября получил от него письмо, в котором Аббот обращал его внимание на свои заслуги в изучении пильтдаунских гравиев. Он старался убедить Вудворда в том, что, если бы он настойчиво не подталкивал Даусона, тот никогда не сделал бы открытия! Старая идея-фикс Аббота — именно он, как оракул, предрекал выдающиеся находки в Суссексе, и теперь ему пришла в голову мысль связать свое имя с исследованиями в Пильтдауне, о чем и намекалось довольно прозрачно в письме. Он подталкивал Даусона, человека, который всегда старался «засекретить» от всех свои разведочные маршруты? Вряд ли. Однако все это пустяки, суета сует... Что же было потом?
Вслед за Тейяром де Шарденом удача сопутствовала Даусону: в ненарушенной части гравия, лежащего на дне ямы, частично залитой водой, ему посчастливилось найти большой обломок правой половины нижней челюсти с двумя коренными зубами. Прошло немного времени, и наступила очередь радоваться Вудворду: всего в ярде от места открытия челюсти, в небольшой кучке мягкой земли и гравия, выброшенных из ямы рабочими, он нашел небольшой обломок затылочной кости черепа человека. Немногим более чем через месяц после этого снова наступил триумф Даусона: в присутствии Тейяра де Шардена он выявил среди россыпей гравия фрагмент правой теменной кости черепа!
Фортуна не оставляла исследователей до самого конца сезона раскопок — им посчастливилось выискать в гравии и желтоватой глине еще два обломка черепа человека, четыре зуба животных, в том числе мастодонта, носорога и бобра, а также еще один кремень со следами обработки. Кроме того, на поверхности прилегающего к карьеру поля удалось найти зуб лошади и обломки рога оленя Cervus elaphus. О том, что они происходили из слоя гравия или перекрывающего его горизонта, не было сомнений: рога и зуб имели характерную темно-коричневую окраску.
Работа требовала большого внимания и осторожности: гравиевый слой сначала разбирался с помощью лопат и ножей, а затем просмотренная земля просеивалась сквозь частое сито. Много времени отняло просеивание кучек гравия и глины, оставленных рабочими на краю ямы, где они добывали мелкий камень. Раскопки же в ненарушенных участках гравия были большей частью случайными, но и они приводили к счастливым открытиям. Под особо бдительным контролем находился Венус Харгривс, впервые занятый на археологических раскопках (ведь он мог просмотреть какую-нибудь кость или оббитый камень, а тем более эолит: темно-коричневый и красновато-бурый железистый цвет бесценных находок сливался с коричневато-ржавым фоном россыпей угловатых камней гравиевого горизонта). Все, однако, закончилось вполне удачно: в первый же сезон раскопок в Пильтдауне удалось обнаружить 12 экземпляров разного рода останков.
Вудворд взглянул на Кизса, продолжавшего напряженно рассматривать фрагменты черепа из Пильтдауна, и попытался представить, какие мысли вызывают у него необычные экспонаты. Сделать это было не так уж трудно, поскольку сам Вудворд не так давно пережил сходные чувства, когда Даусон доставил в Лондон и показал ему пять обломков черепной крышки, кремни и зубы животных. Впрочем, впечатления Кизса должны быть усилены тем, что фрагментов черепной крышки стало почти вдвое больше (девять), а также тем, что рядом с ними теперь лежит потрясающая находка Даусона — часть нижней челюсти с двумя коренными зубами. Конечно, обломки черепа и сами по себе не могут оставить равнодушным даже видавшего виды антрополога: тяжелые, бесспорно минерализованные, темно-коричневые по цвету, что заставляет признать их большую древность, и необычайно массивные. Толщина фрагментов черепной крышки из Пильтдауна составляет 10 — 12 миллиметров, то есть почти вдвое превосходит по массивности черепные кости современного человека! А между тем в Пильтдауне все же найдены, судя по главным определяющим особенностям, части черепа Homo sapiens, а не обезьяночеловека вроде неандертальца, а тем более питекантропа.
Однако главная изюминка открытия в Суссексе состоит в том, что вместе с обломками черепной крышки «человека разумного» найдена часть правой ветви совершенно обезьяньей нижней челюсти. Вудворд помнит, как он был ошеломлен, когда Даусон извлек ее у него на глазах со дна ямы из прослойки гравия. Она напоминала челюсти одной из высших антропоидных обезьян — шимпанзе или орангутанга, скорее первого, чем второго из них. Но это не была челюсть современной обезьяны: шоколадно-коричневый и коричневато-красный цвет кости, характерная сетка мелких трещин, покрывающих ее поверхность, сглаженность и мягкая округлость участков разлома в районе подбородка и там, где некогда располагались клык и предкоренные зубы,— все это подтверждало ее глубокую древность. Фоссилизация челюсти не вызывала сомнений.
Так что же в Юго-Восточной Англии найдены ископаемые останки антропоидной обезьяны? Пожалуй, это было бы слишком простым решением проблемы. Во-первых, точный «диагноз» затруднен отсутствием как раз тех частей челюсти, которые позволили бы без труда сделать определение: подбородка, участков восходящей ветви, которые раскрывают характер совмещения челюсти с черепом, и верхней части ее, где располагаются клык с предкоренным, а также краевой резец. Во-вторых, жевательная поверхность коренных зубов имела почти ровную, как у человека, а не характерным образом скошенную плоскость износа, как у обезьян, а это со всей определенностью свидетельствовало о том, что жевательные движения челюсти из Пильтдауна не отличались в существенном от движений челюсти Homo. И, наконец, в-третьих, вполне можно думать о принадлежности обезьяньей челюсти массивному черепу Homo sapiens, если сам Вудворд всего в 92 сантиметрах от поразительной находки Даусона обнаружил затылочную часть того же черепа.
К тому же, чем внимательнее Вудворд анализировал особенности строения челюсти, тем больше убеждался в том, что она не могла принадлежать антропоидной обезьяне, современной или ископаемой, все равно. Те же характерные черты отметил он в свое время, когда в Гейдельбергском университете осматривал челюсть, найденную землекопами в карьере Мауэра. Зубы ее оказались человеческими по структурным деталям строения, а рама, напротив, отличалась ярко выраженными обезьяньими особенностями. Конечно, пильтдаунская челюсть совсем уж обезьянья, если не считать плоского износа жевательной поверхности коренных зубов. Она тонкая, или, как говорят антропологи, грациальная, а коронки коренных, в отличие от соответствующих человеческих и гейдельбергских, тоже длинные и узкие, как у обезьян.
Кто знает, сколько времени разделяет обезьяночеловека из Гейдельберга и странное существо с челюстью обезьяны и черепом Homo sapiens, жившее миллион лет назад на берегу реки Узы в Суссексе? Недаром Даусон, когда ему принесли из Пильтдауна очередной массивный обломок черепа, произнес поистине пророческие слова: «Как это для Гейдельберга?» Вудворд после недолгих колебаний пришел к выводу, что челюсть и череп принадлежали одному и тому же существу, древнейшему человеку Европы, а лучше сказать — всего Старого Света!
Было чему удивляться и над чем поломать голову. Кстати, на месте раскопок в Пильтдауне трижды появлялся Артур Конан-Дойль, который работал в 1912 г. над фантастическим романом «Затерянный мир». С ходом раскопок и наиболее интересными находками знаменитого писателя знакомил сам Даусон. В письме к Вудворду он с нескрываемой гордостью сообщал, что Конан-Дойль его рассказ «записал и, кажется, очень взволнован черепом. Он любезно предложил поездить на его авто, когда я захочу».
Кизс между тем размышлял над обломками черепа, перекладывая их на столе с места на место и стараясь точнее представить взаимное расположение фрагментов. Вудворд в своих предположениях оказался прав — ход мыслей антрополога направлялся по единственно возможному руслу: в Пильтдауне действительно сделано открытие поистине невероятное с точки зрения сложившихся представлений о начальных этапах эволюции древнейших предков человека. Череп Homo sapiens и челюсть обезьяны — мог ли кто-нибудь додуматься до столь причудливой комбинации? Но разве великий Дарвин и его выдающийся последователь Томас Гексли не рисовали в своем воображении сходный звериный образ предка — обезьянообразного по виду, вооруженного огромными клыками? Если верить заметке в «Манчестер Гардиан», в Пильтдауне вместе с обломками черепа найдены кости животных, живших на Земле в доледниковые времена, более миллиона лет назад. Чего стоит, например, открытие обломков зубов слона стегодона, останки которого никогда ранее в Европе не находили. Ведь это одна из древнейших и типичных разновидностей южноазиатского слона, современника питекантропа! Отсюда следовало, что на юго-востоке Англии найдена не только новая разновидность предка человека, но также ранее палеонтологам неизвестный фаунистический комплекс. Недаром в списке костных останков животных, обнаруженных при раскопках в Пильтдауне, помимо стегодонового слона упоминаются не менее архаические и древние существа вроде этрусского носорога и слона меридоналис. А разве не удивительно открытие гиппопотама в северных широтах Европы?
Кизс посетовал про себя на фрагментарность обломков черепной крышки: большая часть их не совмещалась друг с другом, и поэтому при реконструкции ее встретятся трудности. Однако наибольшие сложности подстерегают Вудворда, когда он сделает попытку воссоздать облик всего черепа, ибо ему придется решать головоломную задачу гармоничного совмещения несовместимого: «сапиентной» крышки мозгового черепа с совершенно обезьяньей челюстью. Как-то Вудворд выйдет из затруднительного положения?
Кстати, странно, почему в научных кругах Лондона распространились слухи о том, что новая находка в Пильтдауне подрывает его, Кизса, «еретическую эволюционную идею» о значительно более раннем появлении Homo sapiens, чем считают другие антропологи, отдающие предпочтение питекантропу и неандертальцу как непременным ступенькам в эволюционном развитии человека. Разве не курьезно считать «бомбой, взрывающей идею-ересь», то, что, возможно, станет одним из самых блестящих подтверждений ее? Ранее для подкрепления своей концепции он мог привести лишь открытие видного английского геолога Е. Г. Ньютона, в 1848 г. нашедшего кости Homo sapiens в местечке Галли Хилл на берегу Темзы в графстве Кент. Они залегали в горизонте, который рассеянными в нем костными останками вымерших животных датировался временем около миллиона лет. К сожалению, открытию сопутствовало неблагоприятное стечение обстоятельств: пока Ньютон ходил за фотоаппаратом, чтобы зафиксировать условия залегания костей человека, их удалили из слоя, а затем участок открытия оказался уничтоженным при расширении карьера. Так что проверить наблюдения Ньютона не представлялось возможным. Неудивительно поэтому, что выводы, которые он сделал в сообщении Геологическому обществу в Лондоне в 1856 г., встретили скептически. Знатоки вынесли вердикт: кости человека не могут датироваться древнее эпохи бронзы. Находки в Пильтдауне, хотя и производят противоречивое впечатление, могут встретить иной прием. Но если случится именно так, то «забавная эволюционная ересь» получит серьезное подтверждение!
— Благодарю вас, сэр, и поздравляю,— сказал Кизс, поднимаясь со стула. — Я не расспрашиваю о подробностях, надеясь услышать обо всем 18 декабря. Доброй ночи!
— Доброй ночи, сэр,— сдержанно ответил Вудворд. — Служитель откроет вам двери и проводит до ворот.
Кизс вернулся в Лондон поздним вечером и, несмотря на усталость, занес в дневник мысли, которые пришли ему в голову по поводу осмотра пильтдаунского черепа: «...особенно интересны зубы челюсти и ее определенно обезьяний подбородок. Пожалуй, обезьяньи черты челюсти не должны удивлять, ибо если теория Дарвина разработана достаточно хорошо, то смесь обезьяньего и человеческого должна прослеживаться также у самых ранних форм Homo. Не сомневаюсь, что это открытие величайшее по значению, и вделано оно в одном из самых невероятных мест: в Вилде Суссекса. Полезно все же, что историей занимаются не только специалисты, но также сквайеры, викарии, клерки и часовые мастера!..»
Вечером 18 декабря 1912 г. огромный зал Барлингтон Хауза Королевского геологического общества заполнился многочисленной и шумной толпой, жаждущей услышать первое официальное сообщение об открытии в Пильтдауне, раскрывающем «неизвестную ранее фазу в ранней истории человечества, подтверждающем эволюционную теорию Дарвина и существование обезьянообразного предка». Старожилы не помнят, чтобы здесь собиралось такое количество людей. Великий подъем царил в кулуарах. Еще бы, наконец-то и Англия внесет свой вклад в решение проблемы происхождения человека! Даже самые завзятые отшельники, которых в иное время не оторвать от научных штудий, не извлечь из лабораторий, почтили своим присутствием шумное собрание.
Всеобщее внимание привлекала реконструкция черепа, выполненная Вудвордом и выставленная на небольшом постаменте рядом с председательским столом. Обломки черепной крышки и челюсть были искусно составлены вместе, а недостающие части восполнены гипсом. Сразу же бросалось в глаза причудливое смешение в черепе черт, характерных для обезьяны и человека. Черепная крышка не отличалась особой высотой, теменная часть приплюснута, затылок — широкий. Вообще, основание черепа было широким, как у всех примитивных образцов. Однако лобная часть выглядела почти прямой, как у черепов Homo sapiens, а не покатой, как у черепов обезьянолюдей. Эту особенность еще более усиливали огромные надглазничные валики, которые все привыкли видеть на черепах неандертальцев. В общем, несмотря на некоторый очевидный примитивизм мозговой коробки, она бесспорно могла принадлежать Homo sapiens.
Однако в каком резком контрасте с ней находилась лицевая часть, восстановленная на основе найденного фрагмента челюсти! Огромные клыки, восстановленные Вудвордом, выступали за линию зубного ряда. Они, как у обезьян, отделялись от предкоренных и боковых резцов диастемами — свободными промежутками, в которые как раз и «вклинивались» выступающие концы клыков. Ничего подобного не встречалось у обезьянолюдей типа неандертальцев. На что уж примитивна гейдельбергская челюсть, но и у нее обезьяньих диастем не было. Неудивительно поэтому, что многие, обмениваясь впечатлениями от осмотра реконструкции сэра Вудворда, говорили о «недостающем звене», которое давно ищут последователи Дарвина.
Первое слово по праву предоставляется главному «виновнику» торжественного собрания — мистеру Чарлзу Даусону. Он вышел к трибуне, спокойно улыбаясь, громоздкий, большелобый, лысеющий весельчак и энтузиаст, преданный науке человек. Даусон начал говорить просто и скромно, без витиеватостей и волнений, и зал понял — с великим событием всегда соседствуют самые заурядные обстоятельства.
Однажды летом 1908 г. мистер Даусон прогуливался вдоль проселочной дороги вблизи общины Пильтдаун, что расположена в Флэтчинге графства Суссекс. Разумеется, это была не обычная, бесцельная прогулка, поскольку таковых Даусон не предпринимает. Он отправился из Луиса, где теперь живет, в южные пределы Вилда, чтобы осмотреть попутно берега реки Узы. Неожиданно ему в глаза бросились рассыпанные по дороге коричневатые кремни, необычные для этого района Суссекса. Вскоре удалось установить, что гравий для дороги добывают милях в четырех от участка, где он заметил кремни, на земле мистера Кенварда, который арендует ферму Баркхам Манер. Даусон отправился к месту деревенских разработок гравия и нашел примитивный карьер, а попросту говоря, яму в полутора километрах от русла реки Узы, на 25-метровом склоне древней террасы. Палево-желтые и темные железистые гравии, залегающие сразу же под почвенным слоем на глубине от 35 сантиметров до полутора-двух метров, показались ему очень древними, возможно даже третичными по времени. Но уверенно об этом судить было нельзя, поскольку осмотр вскрытых ямой участков гравия не дал ни одной кости ископаемых животных. Рабочие, добывающие гравий для покрытия местных дорог, подтвердили, что они никогда не находили костей. Даусон попросил их присматриваться повнимательнее. Разве не такая же просьба предшествовала открытию в Гейдельберге? Да, но «развязка» наступила значительно раньше.
В том же 1908 г. последовало еще несколько визитов в Пильтдаун. Однако, увы, безрезультатных. Но вот однажды во время очередного посещения Баркхам Манер один из рабочих, копавшихся в яме, протянул Даусону предмет, напоминавший по цвету кусок железной руды. Землекоп назвал его в шутку, а может быть и всерьез, обломком скорлупы кокосового ореха. Каково же было удивление Даусона, когда он установил, что фрагмент представляет собой правую теменную кость ископаемого черепа человека. Обломок поразил его необыкновенной толщиной, что намекало на неординарность открытия. Разочаровало лишь одно обстоятельство: несмотря на усиленные поиски, в гравии ни в этот, ни в последующие дни никаких костей найти более не удалось. Безрезультатными оказались экскурсии в Пильтдаун и в последующие три года, пока однажды в 1911 г. Даусону не повезло еще раз: при осмотре размытых дождем гравиевых куч, представлявших собой выбросы из закопушки-карьера, он обнаружил фрагмент левой лобной кости этого же массивного ископаемого черепа человека. После осмотра муляжа гейдельбергской челюсти ему показалось, что по пропорциям череп должен быть сходным с нею. Тогда Даусон счел своим долгом поставить в известность о примечательном открытии сэра Артура Смита Вудворда, который настолько заинтересовался находкой, что летом нынешнего года организовал на свои средства раскопки в Баркхам Манер. В результате удалось обнаружить обломки затылочной, левой височной и правой теменной костей, а также фрагмент правой половины нижней челюсти с двумя коренными зубами. Удача сопутствовала также в открытии как изделий из камня, так и останков ископаемых животных, что особенно важно, поскольку они позволяют датировать слой, в котором залегал череп, очевидно, разломанный рабочими при добыче гравия и частично выброшенный за пределы ямы.
Затем Даусон подошел к схеме геологического разреза участка раскопок, объяснил последовательность расположения слоев и рассказал, какие находки встретились в каждом из них. Стратиграфия напластований в яме оказалась предельно простой. В верхнем почвенном слое толщиной 35 сантиметров встречались керамика и кремневые орудия разных эпох, отстоящих от современности на 4 — 5 тысяч лет. Глубже залегал непереотложенный горизонт палево-желтого гравия, в котором изредка прослеживались более темные включения. Толщина горизонта неравномерна — от нескольких сантиметров до метра. При раскопках его в средней части найдено 340 железисто-красных грубых палеолитических изделий шелльского типа, в том числе рубилообразный инструмент, зашифрованный в коллекции под №Е606. Его посчастливилось найти Пьеру Тейяру де Шардену. Однако наибольший интерес представляет третий пласт, четко выделяющийся более темной окраской на фоне двух предшествующих: именно в нем, в самом низу, среди окатанных угловатых железистого цвета кремней залегали обломки черепа, кости стегодона, мастодонта, бобра, носорога, а также коричневого цвета эолиты и по крайней мере один оббитый кремень дошелльского типа. Кости древнейших животных слегка окатаны водой, они, очевидно, вымыты из других горизонтов. Обработанные камни по технике изготовления можно подразделить на дошелльские или шелльские и более ранние (эолиты). Согласно палеонтологическим и археологическим данным (шелльский кремень Е606 залегал выше, то есть в более молодом слое), череп человека следует уверенно датировать возрастом более или, во всяком случае, около миллиона лет. Следовательно, в Пильтдауне впервые на Земле открыт человек третичной эпохи, давно искомое «недостающее звено»!
Председатель предоставил слово сэру Артуру Смиту Вудворду. Сначала он методично и детально описал кости животных. Палеонтологические останки, по его мнению, разделялись на две хронологические группы — древнюю (стегодон, носорог, мастодонт) и более позднюю (олень, лошадь, гиппопотам и бобер), которая, очевидно, и должна датировать череп. Затем Вудворд дал самое тщательное описание каждого найденного обломка черепа — их очертаний, конструктивных деталей, формы, размеров, рельефа, раскрывающего характер прикрепления мускулов. Особенно подробно была представлена нижняя челюсть. В ней он не нашел почти ничего связывающего ее с человеческой челюстью. Лишь необычный для обезьян плоский износ коренных зубов, высота их коронки, форма внутренней полости и короткие обрубкообразные корни их, просвеченные с помощью рентгеновских лучей, отличали челюсть из Пильтдауна от антропоидной.
В реконструированной же из девяти обломков черепной коробке, в которой размещался мозг объемом 1070 кубических сантиметров, все свидетельствовало о сходстве с черепом Homo sapiens, хотя, впрочем, отмечались и некоторые обезьяньи черты. Вудворду тем не менее удалось выявить некоторые особенности строения найденных останков, которые позволяли сделать заключение: обезьянья челюсть и черепная коробка человека принадлежали одному существу. Ясно, что такая комбинация должна занимать особое место в зоологической схеме. Поэтому сэр Артур Смит Вудворд имеет честь выделить новый род и вид человека. Что касается названия, то следует учесть глубокий возраст находки, «почти (если не абсолютно) соответствующий по времени гейдельбергской челюсти». По сути дела, это подлинная заря человеческой истории. Почему бы вследствие этого не назвать человека из Пильтдауна эоантропом — «человеком зари»? В имени его следует также подчеркнуть заслуги первооткрывателя мистера Чарлза Даусона, любознательности и усердию которого наука обязана многим. Итак, полное название нового «недостающего звена» Eoanthropos dawsoni — «человек зари Даусона». Он современник других первобытных людей Европы, но выгодно отличается от них. Что касается Англии, то по древности ни одна из находок, сделанных в ней, не может сравниться с эоантропом. Фигурально выражаясь, он earliest english men — «самый первый англичанин».
Долго потом вспоминали необыкновенно шумный успех в Барлингтон Хаузе 12 декабря 1912 г., выпавший на долю Даусона и Вудворда. Пять из шести содокладчиков, которым была предоставлена честь высказать свои суждения о находках в Пильтдауне, поддержали в главном выводы участников раскопок. Знаменитый биолог Вильям Бойд Докинз согласился с Вудвордом в необходимости датировать эоантропа более поздним комплексом фауны из Баркхам Манер, а не останками третичных животных. Ведь человек — продукт четвертичной эпохи, и Англии он достигает лишь на средней ее стадии. Но и это глубокая древность, оправдывающая имя человека из Пильтдауна. Что касается анатомической стороны дела, продолжал Докинз, то эоантроп предвосхищен воображением ученых, разрабатывавших вопросы человеческой эволюции. Поскольку мозг развивался быстрее, чем происходили изменения в лицевых костях, в черепе эоантропа и наблюдается столь парадоксальное сочетание человеческой мозговой коробки и обезьяньей челюсти. Разве не такой образ предка рисовали Дарвин и Гексли?
Все было хорошо, но что касается четвертичного, а не третичного возраста самого древнего англичанина, то в зале посмеивались: что и говорить, Докинз и Вудворд известные консерваторы и люди осторожные. Слушателям более импонировал намек Даусона на третичный возраст «человека зари». К тому же палеонтологи знали, что сам Докинз в 1903 г. датировал третичным временем слои в пещере «Дыра дьявола» в Дербшире, поскольку в них были найдены кости мастодонта того же типа, что и в Пильтдауне. Но вот тот же мастодонт найден с черепом человека, и слой гравия датируется им четвертичным временем. Что и говорить, выдающиеся ученые часто отличаются консерватизмом! «Парадокс человека и обезьяны» должен датироваться по крайней мере миллионом лет — к этому склоняются известные геологи Клемнт, Рид и А. С. Кеннард, которые специально изучали древние отложения юга Англии. Кеннард датировал пильтдаунские гравии тем же временем, каким определяют возраст 100-футовой террасы реки Темзы. А ведь именно в ее отложениях Е. Т. Ньютон обнаружил скелет в Галли Хилле и впервые заявил о существовании Homo sapiens в раннеледниковое время!
Сэр Рой Ланкастер тоже не выразил удивления по поводу совмещения Вудвордом обезьяньей челюсти и человеческой мозговой коробки. Конечно же то и другое принадлежало одному существу, поскольку находки располагались в одном слое и на небольшом расстоянии друг от друга. Основное же его внимание, как и выступившего несколько позже археолога департамента древностей Британского музея Регинальда Смита, привлекли камни со следами обработки. Ланкастер определил их как «атипичные» и «слабо подправленные». В целом «каменная» индустрия эоантропа не имеет, по его мнению, сходства с какой-либо «известной или определенной индустрией». Грубость техники изготовления, а также коричневая патинизация, красноватая окраска изделий, очень близких по цвету с гравием третьего слоя, свидетельствуют о глубокой древности находок. Пожалуй, они в какой-то мере сходны с эолитами из Кромерского лесного слоя, и, кажется, лучший знаток их Рид Мор согласен с такими аналогиями. Впрочем, если бы не столь специфическая окраска обработанных камней из Пильтдауна, то инструменты эоантропа можно было бы легко спутать с кремнями, которые находят в изобилии на территории обрабатывающих «мастерских» и в «камнедобывающих карьерах» эпохи новокаменного века. «Поэтому нельзя не согласиться, — сказал в заключение сэр Ланкастер, — с выводом мистера Даусона о сходстве кремней из Баркхам Манер с грубыми каменными орудиями, которые встречаются иногда на поверхности около местечка Чокдаунса в окрестностях города Луиса, за исключением, разумеется, железистой окраски».
Как бы, однако, ни были интересны геология, палеонтология и археология Пильтдауна, все же наибольшее внимание присутствующих привлекали вопросы, связанные с костными останками эоантропа. Зал замирал, когда к трибуне подходили те, кто мог высказать суждение об «антропологической стороне дела». После выступления орнитолога Пикрафта, полностью поддержавшего выводы Вудворда, слово взял признанный авторитет в области изучения мозга сэр Эллиот Грэфтон Смит. Осмотр внутренней поверхности обломков черепной крышки и слепков с них привел его к выводу о том, что «человек зари» обладал самым примитивным мозгом из известных для Homo sapiens и обезьянолюдей образцов.
Особое внимание привлекли, конечно, высказывания лидера антропологов Англии Артура Кизса, поскольку все знали, насколько натянутыми стали его отношения с Вудвордом после появления публикации в «Манчестер Гардиан». Кизс говорил о том, что чувствует некоторую неуверенность, осматривая реконструкцию Вудворда, «хотя мысленно чувствует силу аргументов и логику фактов, приведенных им», что нужно некоторое время, чтобы взвесить силу и слабость «позиции». Во всяком случае, для него ясно, что в антропологии появилась «величайшая из проблем» и «замечательная головоломка», решить которую не легко. Антропологу трудно судить о периоде существования эоантропа, но, судя по тому, что обезьянья челюсть его отличается от гейдельбергской, имевшей существенно человеческие черты строения, находку в Пильтдауне действительно следует датировать третичной эпохой, поскольку на изменения, заметные в сравнении с гейдельбергским образцом, требуется немалое время. В этом смысле эоантроп оправдывает свое название, он поистине «человек зари». Кизс не видел ничего странного в совмещении обезьяньей челюсти и черепа Homo sapiens. Досадно, что не сохранилась суставная часть восходящей ветви челюсти, но ямка в основании черепа показывает справедливость совмещения в том варианте реконструкции, который предлагает сэр Вудворд. Правда, в целом реконструкция показалась Кизсу не совсем удовлетворительной. Он выразил удивление, как можно было бы из обломков, несомненно принадлежавших Homo sapiens, сделать столь шимпанзоидный череп. Может быть, это сделано в угоду его гармонии с челюстью шимпанзе, которая хотя и восстановлена с замечательным искусством, но не придана ли ее раме, предкоренным и клыку слишком шимпанзоидная форма?
А может быть, реставратор при восстановлении черепа эоантропа припоминал особенности строения черепа питекантропа? Иначе как объяснить такую небольшую высоту черепной крышки, ее приплюснутость и значительную ширину? Конечно, плоскость износа зубов эоантропа действительно оказалась такой же, как и у коренного, найденного Дюбуа в Триниле, но стоит ли и в остальном оглядываться на питекантропа? Ведь теперь, после открытия в Пильтдауне, проблема «недостающего звена» с Явы выглядит несколько иначе. Во-первых, датировка возраста питекантропа остается до сих пор неопределенной, в то время как геолого-палеонтологические проблемы, а следовательно, и вопросы определения возраста отложений в Баркхам Манер, не в пример Три-нилу, решаются удовлетворительно. Во-вторых, по полноте находок останков черепа эоантроп несравним со скудным материалом питекантропа. Какой аспект проблемы «недостающего звена» ни взять, «человек зари» представляет значительно более полную картину древнейшей стадии эволюции человека. Эоантроп, судя по всему, настоящее «недостающее звено», а питекантроп — просто-напросто странная, остановившаяся в развитии на десятки миллионов лет боковая ветвь обезьянообраз-ного предка человека. Если «человек зари» Пильтдауна истинный предок Homo sapiens, то в таком случае и обезьянолюди типа неандертальцев представляют собой тупиковую ветвь эволюции. Вот в чем глубинное значение открытия в Баркхам Манер! Разве можно после находок мистера Даусона и сэра Вудворда сомневаться в очень раннем появлении на Земле «человека разумного»?
Кизс призвал вместе с тем продолжить работу над реконструкцией черепа. Ему казалось, что по объему мозг эоантропа приближался к 1500 кубических сантиметров, а что касается челюсти, то следует хорошенько подумать, каким должен быть клык, поскольку особенности его строения имеют принципиальное значение. Кизс высказал предположение, что клык эоантропа вряд ли был таким обезьяньим и огромным, каким его представил при реставрации Вудворд. Его длина, по всей вероятности, должна составлять не 14,5 миллиметра, а около 10 миллиметров, вид ему следует придать почти человеческий, и чтобы он не выступал далеко за пределы зубного ряда.
Резким диссонансом со всеми остальными выступлениями прозвучала лишь речь профессора анатомии Королевского колледжа Ватерстона. Он удивился, как можно всерьез обсуждать вопрос о сочетании чисто обезьяньей по типу челюсти и черепа, который мог принадлежать «рядовому лондонцу». Их «функциональная ассоциация», утверждал Ватерстон, попросту невозможна. Совмещать то и другое столь же противоестественно, как, скажем, пытаться «приладить» стопу шимпанзе к соответствующим костям ноги человека! Выход из затруднительного положения Ватерстон видел в признании разновременности челюсти и черепа, в том, что в Пильтдауне обнаружены кости животных, относящиеся к разным эпохам, да и каменная индустрия явно подразделяется на два обособленных хронологических блока.
В ответном слове Вудворд решительно отверг предположения Ватерстона. Он снова обратил внимание слушателей на сходство в цвете черепа и челюсти, свидетельствующее, по-видимому, об их одинаковой минерализации, на их открытие в непосредственной близости друг от друга, на отсутствие натяжки в предположении о функциональной связи «сапиентного» черепа и обезьяньей челюсти, поскольку у последней отмечен необычный для антропоидов плоский износ зубов. Абсурдно предполагать, что в одном слое рядом найдена челюсть обезьяны без черепа и череп человека без челюсти. Вудворд продолжал также настаивать на своей реконструкции внешнего облика клыка эоантропа. С помощью вылепленного из пластилина муляжа он доказывал ее оправданность и в заключение выразил уверенность, что в случае открытия клыка он будет определенно сходен с клыком шимпанзе. Лишь при условии свободного передвижения челюсти износ ее будет отличаться от обезьяньего и напоминать человеческий. Но с Кизсом можно согласиться в том, что над уровнем других зубов клык действительно особенно сильно выступать не будет.
Триумф Даусона и Вудворда был несомненным. Председатель под одобрительные возгласы собравшихся поздравил их с удачей и пожелал успеха в предстоящих раскопках, которые, как он надеется, конечно же будут продолжены. Барлингтон Хауз опустел поздно ночью.
Среди публики, покидавшей заседание, не было более недоумевающего человека, чем геолог Е. Т. Ньютон. Он никак не мог понять, почему корифеи, столь холодно встретившие в 1896 г. его сообщение об открытии в Галли Хилле древнейшего Homo sapiens, теперь покровительственно приветствуют Даусона и Вудворда. Может быть, все дело в том, что найденный им череп человека имел не обезьянью, а обычную человеческую челюсть?..
В зимние месяцы и весной Даусон и Вудворд занимались подготовкой предварительной публикации материалов Пильтдауна; в 69-м томе «Квартального журнала
Геологического общества Лондона» резервировалось место для статьи «Об открытии палеолитического черепа и челюсти человека в кремнистом гравии, перекрывающем вилдские (гастингские) слои в Пильтдауне (Флэтчинг) графства Суссекс». Эллиот Смит обещал написать к статье специальный «Appendix». В то же время лучший специалист Британского музея по изготовлению муляжей доктор Барлоу изготовил превосходные гипсовые копии обломков черепа и челюсти эоантропа. Первооткрыватели европейского «недостающего звена» не могли себе позволить риска демонстрировать подлинные находки. К обломкам пильтдаунского черепа по-прежнему никто не допускался. Специалисты получили возможность изучать останки «самого древнего англичанина» лишь после того, как Барлоу подготовил слепки. В апреле — мае 1913 г. они были высланы Эллиоту Смиту, Кизсу, Пикрафту, Ф. Г. Пирсону, Ле Грос Кларку, А. С. Ундервуду, Г. Ф. Осборну, Г. Вейнерту, Алешу Хрдличке и Теодору Маккону. Тейяр де Шарден повез в Париж муляжи, изготовленные для Марселена Буля. На середину лета планировалось важное предприятие: 100 членов Геологической ассоциации Британии получили специальное приглашение Чарлза Даусона посетить Пильтдаун и осмотреть гравий, в котором залегали останки эоантропа, кости животных и камни со следами обработки. 12 июля 1913 г. Баркхам Манер посетила многолюдная экскурсия джентльменов из Лондона. Среди них были известные специалисты по геологии, палеонтологии, анатомии и археологии. Пояснения давал не только Даусон. Луис Аббот обратил внимание Кизса и Кеннарда на ряд примечательных особенностей гравия Пильтдауна. Джентльмены с удивлением осматривали склон древней террасы Узы, ставшей теперь историческим местом. Они, возможно, думали о том, что вряд ли обратили бы внимание на мало чем примечательную яму размером 10 X 50 ярдов (9,1 Х 45,7 метра). Да и с чисто профессиональной точки зрения Пильтдаун, пожалуй, малоподходящее место, чтобы предполагать открытие здесь ископаемых человека и животных. Толщина гравия составляет всего 18 дюймов (0,46 метра), а ведь именно в нем одном, по существу, обнаружены кости, нигде более в Южной Англии не встреченные! Какой проницательностью и чутьем нужно обладать, чтобы, во-первых, обратить внимание на Пильтдаун, оценить его значение, а затем в течение ряда лет посещать эти ямы для добычи гравия! Следует ли говорить о том, что экскурсанты слушали Даусона с почтительным вниманием? Разумеется, среди них нашлись и скептики: Барб, в частности, удивился, почему стоянка, если она столь древняя, так «мелка (слой почти на поверхности) и ограниченна», а А. Г. Вейдж выразил сомнение археологу Регинальду Смиту относительно правильности «геологической интерпретации вопроса». Но кто же, в самом деле, мог рассчитывать на единодушие такой огромной компании? Давно известно, что вряд ли найдется в мире пара геологов, которые могли бы сразу сойтись во мнении. Короче говоря, организаторы экскурсии и ее участники остались довольны друг другом.
Раскопки в Баркхам Манер продолжались в конце каждой недели летних месяцев 1913 г. Правда, вопреки ожиданиям, удача долго не возвращалась к Даусону и Вудворду, их работа в гравиевой яме была безрезультатна.^ конца августа. Квадрат за квадратом просеивался специально рассыпанный за пределами ямы гравий, до этого многократно промытый дождем. Все тщетно! Но стоило Даусону пригласить на помощь в Пильтдаун возвратившегося из Франции в Гастингс Тейяра де Шардена, как удача сразу же стала сопутствовать друзьям. В субботу 30 августа в конце дня, просеивая гравий, извлеченный на участке рядом с местом открытия челюсти, гость из Парижа обнаружил то, что возбудило наибольшие споры в Барлингтон Хаузе, — клык правой половины челюсти эоантропа! Это была ошеломляющая находка, надежда сыскать которую в россыпях гравия казалась равной нулю. Вудворд, копавшийся рядом, похвалил Тейяра де Шардена за наблюдательность, взял у него клык и, бегло осмотрев его, показал ликующему Даусону, а затем положил в карман.
Как бы это ни казалось невероятным, но клык по форме был идентичен вылепленному из пластилина муляжу. Правда, длина клыка оказалась меньшей (миллиметров 11), близкой к цифре, названной Кизсом, а не им (14,5 миллиметра), но было не ясно, обломан ли приостренный, как у антропоидов, кончик зуба или изношен.
Однако радовало главное: манера износа клыка напоминала человеческий (следов соприкосновения с верхним боковым резцом не наблюдалось). В то же время Вудворду показалось, что клык, по цвету близкий другим останкам черепа, мог бы скорее относиться к челюсти гориллы, чем шимпанзе. Этого только не хватало в находках из Пильтдауна!
Раскопки следующего дня снова привели к успеху, и опять отличился Тейяр де Шарден: он нашел среди гравия разломанные на две половины хрупкие носовые косточки, в точности соответствующие косточкам Homo sapiens. Во время работ 1913 г. удалось, кроме того, найти 4 обломка зубов животных и 3 кремня, возможно со следами искусственной подправки. Таким образом, общее количество находок составляло теперь 20 экземпляров.
16 сентября 1919 г. сэр Вудворд выступил в Бермингеме на собрании Британской научной ассоциации с сообщением об открытии клыка и косточки переносья. Этот доклад, прочитанный затем еще раз в декабре в воскресенье вечером в Королевском колледже, привлек всеобщее внимание. Позиция Вудворда представлялась теперь очень сильной (зубы эоантропа не обезьяньи, а лишь «отличны в некотором отношении от человеческих»). Следовательно, челюсть действительно можно совмещать с черепом. Находка клыка сломила многих скептиков в Англии, за исключением, впрочем, упрямца Ватерстона, который продолжал оставаться на «дуалистической позиции», убеждая, что в Пильтдауне обнаружены останки двух существ — обезьяны и человека. Кизс тоже выразил удивление по поводу слишком большой изношенности клыка: ведь в челюсти, которой он, судя по сходству окраски, принадлежал, третий коренной еще полностью не прорезался. О том, что такого износа не может быть, заявил также известный «зубник» В. К. Лайн. Даусон высказал предположение о возможности частичного разрушения поверхности зуба земными бактериями. «К тому же, — недоумевал он, — разве клык почти не идентичен по форме муляжу, показанному в Барлингтон Хаузе!» Даусона поддержал А. С. Ундервуд: «Зуб абсолютно такой, как выставленный в Британском музее муляж. Судя по снимку, сделанному в лучах Рентгена, клык фоссилизован, ибо в полости его видны характерные мелкие зерна. Поверхность износа, видная на снимке, не вызывает каких-либо вопросов. В частности, в лучах заметен вторичный дентин, свидетельствующий о естественности износа».
Конечно, дать однозначный ответ на вопрос было сложно. Самого Вудворда не раз одолевали сомнения в связи с туманным сходством зуба с клыком гориллы. Лишь два письма Даусона, присланные в ноябре и декабре 1913 г., в которых он обращал внимание «доброго старого друга» на некоторые особые черты клыка из Пильтдауна, в какой-то мере внесли успокоение. Даусон привел детальное описание клыка самки гориллы и сопроводил письмо хорошим рисунком. Затем 26 ноября он прислал клык гориллы и просил, чтобы Барлоу сделал с него слепок. Вудворд имел случай воочию убедиться в том, что он превосходит найденный по размеру/Вообще, их не имело смысла сравнивать. Что же касается носовых косточек, то здесь Вудворду все было ясно с самого начала: они больше напоминали косточки носа меланезийских и африканских рас, чем евразийских. Ни о какой негроидности их не могло быть и речи. По толщине носовые косточки соответствовали черепной крышке, поэтому можно было с уверенностью предположить о принадлежности их черепу «человека зари».
В том, что Пильтдаун далеко не исчерпал своих сюрпризов, убедили раскопки 1914 г. В этом сезоне Даусон и Вудворд обнаружили такое изделие, что экспансивный в выражениях Кизс назвал его «наиболее впечатляющим из открытого в Баркхам Манер», «наиболее удивительным из всех «пильтдаунских откровений». Следует сказать, что отношения Кизса и Вудворда, вообще, начали постепенно налаживаться. Их сближала одинаковая оценка значения открытия в Пильтдауне, а также «любовь и расположение в отношении Чарлза Даусона, любителя-антиквара». Старые обиды, вызванные тем, что череп эоантропа с самого начала не попал в его руки, постепенно притупились, и поэтому, когда однажды Даусон посетил его в колледже, Кизс радушно поприветствовал его и «приятно провел с ним вместе целый час». Как заметил потом Кизс, «открытая честная натура и широкие знания Даусона расположили его ко мне». Даусон, в свою очередь, высоко оценил внимание, которое Кизс «уделил его собственному ребенку — пильтдаунскому человеку». Позже состоялось более близкое знакомство Даусона с сэром Докинзом. Вот уже и этот антрополог незаметно вошел в когорту «объединенных защитников прав эоантропа». Одним словом, как любил говорить Кизс, «все хорошо, что хорошо кончается», а противоречия в науке — признак жизни!
«Наиболее впечатляющее из открытий» Пильтдауна представляло собой дубинкообразное изделие из кости или нечто вроде биты для игры в крокет. Рабочий наткнулся на эту массивную, крупную, разломанную на две части кость, сколотую с верхней тыльной части бедра какого-то гигантского древнего слона, когда, с разрешения Кенварда, сдвинул забор, расположенный в нескольких футах от кучи гравия и ямы. Кость залегала в темной растительной почве на глубине около фута, но по красновато-коричневой окраске и прилипшим к поверхности кусочкам желтой глины Даусон и Вудворд определили, что она первоначально находилась в основании гравиевого горизонта, в котором обнаружены обломки черепа эоантропа. Около приостренного конца кости остались следы ударов лопаты. Они были сделаны, очевидно, в момент, когда рабочие добывали гравий в яме, а затем выбрасывали его наружу. Нижний округлый конец кости и верхний острый несли на себе отчетливые следы срезов, сделанных острым орудием, конечно же до того, как кость окаменела. Этот загадочный инструмент — нечто вроде примитивного наконечника или копалки — в длину достигал 41 сантиметра, а в ширину 9 — 10 сантиметров. Толщина острого конца составляла 5 сантиметров.
Открытие в Пильтдауне обработанной кости стало сенсацией первого ранга. Еще бы, до сих пор археологи предполагали, что использование такого материала первобытным человеком начинается около 50 тысяч лет назад, не ранее. И вдруг раскопки в Баркхам Манер начисто опровергают старые представления; более миллиона лет назад эоантроп с помощью примитивных каменных орудий успешно освоил технику строгания кости. Мастерство его и сила не могли не вызвать удивления: твердая, плотная кость с трудом поддается резанию стальным ножом, теслом и пилой, а также оббивке с помощью молотка, а тут простым камнем отделано такое орудие. Кроме того, сбоку около острия были замечены следы сверления. Значит, и этот технический прием был известен эоантропу? Назначение инструмента оставалось тем не менее неопределенным: никогда никто из археологов ничего подобного не находил.
Разумеется, скептики не замедлили поздравить ученый мир с «новой проблемой Пильтдауна». Регинальд Смит заявил, что, по его мнению, «кость, возможно, обрабатывалась и использовалась в недавнее время». А. С. Кеннард, с другой стороны, выразил сомнение в том, что кость обрабатывалась в свежем состоянии. Известный специалист по древнекаменному веку Анри Брейль утверждал, что обломок бедра слона грызли бобры. Ведь недаром в гравиях Пильтдауна найден клык древнего бобра!
Но самым сильным атакам подвергся главный пункт концепции Вудворда — совместимость челюсти и черепной крышки. В Англии сомневающихся, кроме Ватерстона, почти не осталось, а вот отклики из-за рубежа после получения муляжей обломков черепа эоантропа были не всегда благоприятными. Марселей Буль объявил, что челюсть из Пильтдауна в точности соответствует челюсти шимпанзе, и если бы ее нашли отдельно, то антропоида, которому она принадлежала, следовало бы назвать Troglodytes dawsoni — «шимпанзе Даусона». Что же касается интерпретации Вудворда, то хотя он и считает ее «в пределах реально возможного, даже вероятного», но в целом оставляет вопрос открытым. Геррит Миллер из США тоже нашел челюсть эоантропа «абсолютно идентичной» челюсти шимпанзе, но, учитывая древний возраст антропоида, предложил назвать ее особым именем — Pan vetus. Сходные мысли высказали Вильям Грегори (Нью-Йорк), Генри Осборн и М. Рамстром (Уппсала, Швеция). Другие же антропологи считали, что челюсть принадлежала не шимпанзе, а ископаемому орангутангу. Об этом написали итальянец Ф. Фрассето, ученик Франца Вейденрейха Г. Фридрих и Адольф Шульц, профессор Цюрихского университета. Они ссылались при этом на необычную для зубов шимпанзе высоту коронки и форму внутренней полости. Сам Вейденрейх обратил внимание на отсутствие на нижнем крае челюсти определенных деталей рельефа, связанных с прикреплением мускулов. Эта черта характерна для челюсти орангутанга. Фридрих предложил назвать орангутанга из Пильтдауна «бореопитеком» (Boreopithecus). Что касается черепа, то, по его мнению, для него характерны все черты любого из современных черепов англичан. По тем же, очевидно, причинам Антони протестовал против названия «эоантроп» и предлагал другое — Homo dawsoni («человек Даусона»). К такому же заключению пришел Джуффрида-Руджери.
Таким образом, зарубежные антропологи в большинстве оказались сторонниками «дуалистической позиции» Ватерстона — они предпочитали говорить о двух, а не об одном существе, открытом в Пильтдауне. В ответ английские антропологи обратили внимание на 8 характерных особенностей строения челюсти эоантропа, по которым ее следует считать «фундаментально отличной» от челюстей высших обезьян. Страсти, как и в случае с питекантропом, накалились до предела: Миллер в ответ язвительно заметил, что ни одна из восьми особенностей не делает челюсть «человечной» в том смысле, в каком считаются человеческими обломки черепной крышки и носовых костей эоантропа. Каждая из названных особенностей просто общая для антропоидов и человека, а потому и в счет не может быть принята. Нельзя также не считаться с тем, что «человек зари» из Пильтдауна уникален. Ни одна из находок в других местах не подтверждает такого необычного сочетания обезьяньей челюсти и человеческого черепа. Это делает сомнительными попытки исключить из прямой родословной «человека разумного» обезьянолюдей вроде неандертальцев и питекантропа.
Критики наверняка были бы осторожнее, знай они, что случится на берегах Узы в следующем, 1915 г. Вудворд получил от Даусона открытку, отправленную 20 января: «Я верю, — писал он, — что счастье снова возвращается к нам. Мне удалось получить обломок левой стороны лобной кости черепа с частью орбиты...» 26 февраля Даусон побывал в Лондоне и передал фрагмент Вудворду. Прямоугольный обломок черепа по цвету и толщине удивительно напоминал находки в Баркхам Манер, однако Даусон обнаружил его в другом месте — в 2 — 3 километрах от карьера в местности Шеффилд Парк, среди груды камней, собранных граблями со вспаханного поля. В июле там последовали новые находки — часть затылочной кости черепа человека, первый (или второй) коренной зуб нижней челюсти, близкий пильтдаунским коренным, и обломок зуба носорога. Поскольку этот вид животного найден в знаменитых Красных Крагах, да и по виду кость напоминала сборы оттуда, древность человека из Шеффилд Парка не вызывала сомнений. Его, как и пильтдаунские останки, следовало датировать миллионом лет. Но главное, новая находка Даусона разрушала уникальность открытия на Баркхам Манер — в Шеффилд Парке обнаружен тот же физический тип человека: мозговая коробка у него не отличалась от коробки Homo sapiens (сохранившаяся часть орбиты ясно показывала, что надглазничного валика череп эоантропа не имел), а челюсть, судя по зубу, была обезьяньей. Знакомое сочетание, что, естественно, решительным образом усиливало позицию Вудворда. Не могла же, в самом деле, странная случайность повториться дважды!
Из-за войны весть о новом открытии Даусона распространялась медленно. Когда же, после 1916 г., антропологи узнали о находке, в рядах скептиков произошло замешательство. Добрые вести пришли из Парижа: Буль признал реальность эоантропа. Немецкий антрополог Ганс Вейнерт осмотрел в Лондоне извлеченные из сейфа обломки черепа пильтдаунского человека и тоже стал сторонником Вудворда. Лидер американских палеонтологов Генри Фэрфилд Осборн, особенно непреклонный противник «человека зари», посетил Британский музей, вместе с Вудвордом осмотрел находки из Пильтдауна, выслушал его аргументы и в конце беседы воскликнул: «Парадоксально, как это могло появиться, о создатель, тем не менее это истина! Можно лишь возблагодарить господа, что бомбы цеппелинов миновали эту сокровищницу, Британский музей, и, главное, не уничтожили бесценные пильтдаунские находки». Вудворда не удивляли обращения к создателю. Он знал, что престарелый лидер увлекся в последнее время религией.
Все это не означало полного прекращения критики концепции Даусона — Вудворда. Но теперь англичане выступали против скептиков единым фронтом, причем
каждый выступал не по проблеме в целом, а «специализированно»: Пикрафт отбивал атаки Геррит Миллера и его коллег на челюсть, сэр Ланкастер старался развеять сомнения по поводу орудий эоантропа, Ундервуд для защиты избрал необычные зубы обезьяньей челюсти. В связи с открытием новых обломков черепа оживилась работа по реконструкции черепа «самого древнего англичанина». Эллиот Грэфтон Смит и Джон Хантер нашли дополнительные примитивные черты в черепе. В частности, затылок, по их мнению, должен быть короче. Подсчеты Смита показали, что объем мозга эоантропа составлял 1260 кубических сантиметров. Особенно много времени уделял реконструкции Артур Кизс. Его теперь менее всего волновала проблема челюсти. Новая его модель дала объем мозга 1410 кубических сантиметров. Вудворд тоже внес кое-какие изменения в свою реконструкцию, но объем мозга эоантропа остался у него тем же — 1070 кубических сантиметров. Кизс согласился на предложение профессора Лондонской медицинской школы госпиталя Томаса Ф. Г. Пирсонса на проведение контрольного опыта. Анатомы, коллеги Пирсонса, вырезали из современного черепа 4 фрагмента, соответствующие по форме пильтдаунским, и за сутки до опыта доктор Дуглас Дерри из университетского колледжа вручил их Кизсу. Знаменитый палеонтолог блестяще справился с задачей: его реконструкция оказалась близкой контрольному черепу. Кизс торжествовал, однако переубедить Вудворда ему не удалось.
Даусон мог быть доволен: известность и слава, о которых он мечтал, пришли к нему. Впредь ни одно из открытий останков предков не обходилось без сравнения с «недостающим звеном» из Суссекса, а следовательно, и без упоминания имени первооткрывателя. Но судьба распорядилась так, что наслаждаться обретенным счастьем пришлось недолго: уже в конце 1915 г. он заболел, а к лету 1916 г. болезнь прогрессировала настолько, что он не принял участия в раскопках в Пильтдауне, которые, впрочем, оказались полностью безрезультатными. 10 августа 1916 г. Даусон скончался. Ему было всего 52 года. Елена рассказывала потом, что муж перед самой смертью очень хотел что-то сказать, но так и не смог произнести ни слова, и его желание осталось тайной...

---

СОДЕРЖАНИЕ

Окаменевшие следы (от автора вместо предисловия)
3

Пролог: прелюдия к драме идей
5

Один шанс из миллиарда
35

Джентльмен удачи
81

«Бэби» Раймонда Дарта
129

Сокровища джунглей
203

Пильтдаунская химера
285

Сад Эдема
331

Новые неожиданности
387

---

Цветные таблицы к книге

---