ПОЛЯРНАЯ ТРАВЯНАЯ ВОЛОКУША
И ТУНДРОВЫЙ ПАХАРЬ

но има не обеспечили возможностей для исследования и сохранения мёртвых тканей. Возможно, это было их упущение, или же, возможно, это было частью их философии; во всяком случае, я полагал, что этот разлагающийся экземпляр мог бы стать хорошим кандидатом для сбора и дальнейшего изучения. Единственным возможным источником противоречий была некоторая микробная жизнь, присутствующая внутри трупа. Но, вызвав «Орбитальную звезду», чтобы попросить разрешения на это, я неосторожно вступил в ряды участников давнего и ожесточённого противостояния. Я и не подозревал, что другие члены экспедиции также делали подобные запросы. Им всем ответили однозначным отказом, и мне тоже. Помню, что потом я минут десять ворчал насчёт негибкости бюрократии. Хотя все мы были полностью согласны с задачей има «сохранить Дарвин IV нетронутым», бывали случаи, которые демонстрировали определённое упрямство руководителей Экспедиции. И конечно, теперь Дарвин IV навсегда останется отмеченным смертью докторов Исуда и Изайра.
В нескольких километрах от места крушения я услышал какие-то чрезвычайно громкие сигналы, а ещё через несколько километров наткнулся на их источник – трёх неуклюжих травяных волокуш; их огромные розовые

Примерно через час после того, как я потерял из вида место крушения, я обогнул язык ледника и наткнулся на полдюжины чёрных существ, медленно волокущих свои тела по почти промёрзшей земле. Они оставляли за собой длинные борозды, которые исчертили поверхность тундры на сотни ярдов. Памятуя об этих бороздах, я назвал существ тундровыми пахарями. Две очень мускулистых руки, завершающиеся плавниками, тянули трёхметровое тело неторопливыми взмахами, оставляя борозду и маленькие кучки земли вдоль неё. Каждый взмах вызывал появление из ноздри существа высокого столба пара, который замерзал при соприкосновении с холодным воздухом и оседал снегом на его спине. Тяжёлые чёрные покровы его тела блестели от этой влаги, когда оно продолжало свой трудный путь. Это существо выглядело так, словно ему был в тягость его собственный способ передвижения, хотя я знал, что сам факт его выживания в этой суровой среде обитания доказывал мою неправоту.
Я наблюдал за группой тундровых пахарей (я просто должен был дать им такое название, когда узнал их истинную природу), по меньшей мере, в течение часа. Они перемещались очень медленно. Когда какая-то особь приближалась к зарослям арктического кактуса или полярной точечницы, те исчезали из виду, словно их дёрнули снизу; это меня озадачило.
Держась в десяти метрах одно от другого и двигаясь параллельным курсом, взвизгивая, извергая пар и переворачивая почву, словно бороны, животные преодолели всего лишь около сорока метров за тот час, пока я наблюдал за ними.

Некоторое время спустя я наткнулся на мумифицированные останки давно погибшего тундрового пахаря, и лишь тогда понял, что, пока животное живо, значительная часть тела тундрового пахаря остаётся невидимой. Большой костяной плуг треугольной формы движется под самой поверхностью, отрезая почву и заталкивая её в шесть жаждущих ротовых борозд для фильтрации влаги. Из отверстия в основании плуга отрастает полый твёрдый язык, заканчивающийся вертикально направленным образованием яйцевидной формы. Эта вытягивающаяся ротовая структура – несомненно, тот самый орган, который несёт ответственность за втягивание под землю мелких полярных растений.
Изучение этого мумифицированного экземпляра лишь в небольшой степени удовлетворило меня, поскольку я был заключён в своём транспортном средстве. Мой летающий конус был снабжён сложной батареей датчиков и рецепторов, предназначенных для измерения проявлений жизни у живых существ, биологические огни сияли,

УНТ И
ЛЕТУЧИЙ ЖИТЕЛЬ
МУМИИ

проигравший зверь оказывался раненым или слишком уставшим, чтобы участвовать в сексуальных отношениях; в таких случаях их бросали там же, где они потерпели поражение. Чаще, однако, двое существ спаривались, зачиная потомство, наследующее их силу и выносливость. Осенний гон продолжался примерно три недели, и в течение этого времени я отметил, что многие особи участвуют, по меньшей мере, в трёх сражениях. В дальнейшем стадо отправилось в места зимовки. Я знал, что детёныши начнут рождаться в середине весны.
Весна в тундре, охватывающей полюс сплошным кольцом – это время пробуждения, когда вода, на долгие месяцы заключённая в слое губчатой почвы над вечной мерзлотой, начинает таять и дарить ей свои животворные качества. Повсюду начинают проявлять признаки жизни низкорослые выносливые тундровые растения. Слабо светящиеся почки в невероятных количествах появляются на тёмной земле, словно ковёр из звёзд. Тающий снег и размягчившаяся земля также освобождают обширные зимующие популяции дисколётов, которые взлетают и тучами кружатся в воздухе. Более крупные представители фауны выглядят активнее, когда окружающая их среда прогревается. Солнечные лучи касаются полярных районов, словно воспоминания о мгновениях нежности, заряжая растения и животных страстью возрождения.

Неистовое стадо унтов подо мной явно было охвачено волнением сезонного возрождения природы, судя по тому, с каким удовольствием и насколько легко гнутся их задубевшие на холоде шкуры и застывшие суставы, а непреодолимая жажда размножения гнала их вперёд по бесплодной тундре. Наполняя воздух своими характерными глухими эхолокационными сигналами, унты брели колонной шириной по десять-двенадцать особей к своим древним местам размножения.
Прошло три дня следования за стадом унтов, и я увидел, что стадо разделилось, чтобы обойти препятствие на своём пути. Со своего пункта наблюдения в ста метрах за животными мне совершенно невозможно было понять, какого рода препятствие это было. Я даже не был уверен в том, было ли это животное, или же какое-то неорганическое образование. Затем я увидел, что его вершина увенчана тусклым жёлтым биологическим огоньком, и это означало, что объект был органического происхождения – или же когда-то был таковым.

Этот объект оказался морщинистой, спавшейся оболочкой, которая больше напоминала вяленый на солнце овощ, чем животное. Только в данном случае не солнце, а беспощадный полярный ветер привёл это существо в его высушенное состояние.

Странные особенности поверхности стали более заметными, когда я подобрался поближе: извилистые трубки тянулись над морщинистыми складками, окружавшими сфинктероподобные отверстия, и пронизывали их. Причудливая и замысловатая текстура поверхности мало что могла сказать об изначальном облике существа. Более крупные черты строения, вроде спинного кнутовидного придатка и расположенной в передней части объекта конечности, напоминающей ногу, были столь же загадочными.
Я облетел мумию высотой три с половиной метра, пока не занял положение прямо перед её «головой». Непосредственно под тускло горящим биологическим огнём находилось тёмное отверстие. Я посветил в него тонким лучом света прожектора своего ’конуса, и пустота внутри, казалось, подтверждала мысль о том, что это была не больше, чем просто мумифицированная туша животного. Но почему биологический огонь всё ещё светился? Вскоре я получил ответ на этот вопрос.
Я начал фиксировать пронзительные сигналы летучего существа, которое быстро двигалось в мою сторону. Мгновение спустя я смог разглядеть маленькое существо, когда оно облетело мумию и меня. Оно выглядело возбуждённым (или, возможно, я находился во власти антропоморфизма), поэтому я решил сдать назад на несколько метров. Менее чем через минуту после моего отхода чёрное летучее создание спикировало вниз; махая крыльями так быстро, что их не было видно, оно зависло в воздухе, а затем село

ЛЕДОЛАЗ
И СНЕГОСКОК

Целыми днями я летел над зарослями низкорослой голубой хлыст-травы и подушками полярной точечницы, которые выглядели так, словно были изображены в технике пуантилизма; ледник постоянно находился по левую руку от меня. Часто я обнаруживал области, исчерченные вдоль и поперёк следами волочения, мало чем отличающимися от тех, какие оставляют обитающие в предгорьях килевые брюхолазы. Размеры следов и отпечатков передних конечностей, однако, не были похожи друг на друга, и я предположил, что это два разных вида.
Однажды рано вечером я разглядывал не предвещающие ничего хорошего просторы поверхности ледника, и вдруг заметил на расстоянии примерно пятидесяти километров ряд крошечных пятнышек. С такого расстояния я не мог точно сказать, были ли это куски льда или живые существа; я подрегулировал кабину ’конуса, чтобы увеличить изображение, но из-за темноты разрешение было плохим. Я пообедал, немного расслабился, а затем добавил оборотов турбовинтовому двигателю. Я хорошо представлял себе опасности, связанные с путешествием по леднику, но рассудил, что не собирался путешествовать слишком далеко.
Я поднялся, чтобы лучше разглядеть стопятидесятиметровый край ледника, поверхность которого, казалось, сияла нагоняющим страх молочно-белым светом. Как и во время своих более ранних облётов, я заметил многочисленные отверстия маленьких тоннелей в ледяном утесе. Они располагались группами, но в их распределении я не мог различить никакого явного принципа.
Когда я приблизился к группе из тридцати или около того «неровностей», мне стало видно, что, как я того и ожидал, это были не особенности поверхности льда, а неподвижные живые существа, обитающие на льду. Каждое из них было заключено в прозрачный мешок, который, в свою очередь, примёрз к поверхности ледника. Эти мешки были около трёх метров в длину, гладкие, твёрдые, яйцевидной формы. Похоже, они уже какое-то время находились на этом месте. Хотя мешки слегка просвечивали, я не смог разглядеть очертаний существ, заключённых внутри них. Было заметно, что там что-то шевелится, но к моим сканерам возвращался лишь очень слабый сигнал: большая часть их лучей отражалась от странных непроницаемых мешков.

В течение следующего часа я практически не продвинулся в исследованиях. В конце концов, признав своё поражение, я развернул аппарат в обратную сторону и возвратился в тундру.

Прошли недели, прежде чем я, движимый любопытством, вернулся к тому месту на леднике, где находились неподвижные существа. Было начало полярной весны, бледные солнца стояли низко над горизонтом. Из тридцати с лишним особей, которых я заметил ранее, осталось лишь пять. Все, кроме одного, освободились от своих мешков, и их преображение было поистине замечательным.
Вместо скрытных, невыразительных затворников, поставивших меня в тупик, меня встретили четыре панцирных существа, деловито поедающие свои мешки-оболочки. Все они сидели верхом на сброшенных и сморщенных мешках, а не видимые мне ротовые части высасывали оболочку, пока от неё, в конце концов, ничего не осталось.
Пятое существо, казалось, только и ждало возможности продемонстрировать мне процесс сбрасывания оболочки. Когда я наблюдал за ним, его несколько сдутый мешок начал расширяться. Явно раздутый выдохами существа, мешок увеличился до поразительного размера, прежде чем лопнуть со смешным хлопком воздуха, выбросив облако холодного пара. Внутреннее давление, наверное, было достаточно большим: свидетельством значительных усилий животного были двадцать минут отдыха, которые сопровождались глубокими вдохами и выдохами пара.
Ледолазы, оказавшиеся на виду, были практически такими же загадочными существами, как и во время нахождения в своих мешках. У них совершенно не было видно ног, и даже головы; каждое животное было полностью покрыто плотно пригнанными друг к другу, но всё же сохраняющими подвижность пластинками брони. И не было никаких деталей, которые могли бы подсказать мне, где у них была голова, а где хвост.
Закончив есть, существа начали с удивительной скоростью двигаться по поверхности льда, оставляя за собой неестественно гладкий след. Лишь их движение позволило мне хоть как-то догадаться, какой конец их тела был передним. Когда они уползали, я заметил, что в лёд врезалось множество прямых следов, соответствующих, как я предположил, двадцати пяти отсутствующим ледолазам.
Мне с большим трудом удавалось не отстать от двухметровых животных, потому что они прокладывали себе путь по льду самым непредсказуемым образом. Их скорость, приближающаяся к тридцати пяти километрам в

час, казалась невероятной для животного, не имеющего видимых ног или системы, обеспечивающей толчки вперёд. Я следовал примерно в тридцати метрах за ними, пока животные выписывали зигзаги по поверхности ледника. Я предположил, что они направлялись к участку богатого водорослями коричневатого льда, находившемуся на расстоянии около трёх километров. Когда они добрались до этого места, я ощутил удовлетворение, увидев, что они замедлили движение и остановились. Я усилил увеличение на стекле кабины, но напрасно. Как и в случае с невидимыми мне конечностями, теперь я имел дело с невидимыми органами питания, потому что ледолазы начали кормиться водорослями, оставляя за собой странные зубчатые канавки во льду.
Пока я был поглощён наблюдением за кормящимися ледолазами, в поле зрения внезапно объявилось другое существо. Передо мной мелькнули очертания тёмного животного, мчащегося по льду, и я быстро сбросил функцию увеличения на стекле кабины, чтобы получше разглядеть его. Вновь появившимся существом был снегоскок, обитающий во льдах представитель монопедалий, о котором я слышал, но никогда не встречал лично. Пока он мчался по леднику, я понял, что это могла бы быть моя единственная возможность наблюдать за этим неуловимым существом. Я решил последовать за ним и оставил ледолазов кормиться в одиночестве.

Я отвёл свой ’конус на несколько метров назад, чтобы получше понять, куда держит путь преследуемый зверь, а потом запустил на полную мощь турбовентиляторный двигатель. Снегоскок прыгал в направлении пика B14 – места на карте, которое я не собирался добавлять в свой список покорённых земель. Я уже и так зашёл на ледник неблагоразумно далеко, и из-за этого позволил себе лишь недолгую погоню.
Снегоскок, подобно большинству монопедалий Дарвина IV, является рикошетирующим прыгуном и обладает одной мощной ногой, прикреплённой к сложно устроенному тазу. Этот мелкий вид, в отличие от своих родственников, обитающих на поверхности земли, был не особенно быстрым – этот факт я отнёс на счёт проблем, напрямую связанных с передвижением по льду. Тёмные отметины на спине придавали ему несколько угрожающую внешность, словно он скрывался под капюшоном.

* Именно такая подпись приведена в оригинальной версии книги. Возможно, это ошибка вёрстки. – прим. перев.

Когда он поднимал свою широкую трёхпалую ступню, я мог разглядеть одно приспособление, которое усиливало сцепление со льдом. Ступня его ноги, снабжённая подушечкой, была изборождена глубокими канавками и бороздками, и каждый раз, когда ступня опускалась, мне было видно, что подушечка расширялась и захватывала лёд. Каждая складка, вероятно, обладает какой-то дополнительной микроструктурой, чтобы ещё больше усилить сцепление.

Самая необыкновенная особенность снегоскока – это почти независимый «сенсорный пакет», который находится впереди животного во время его движения. Вначале это образование в форме парашюта ввело

меня в заблуждение: оно было похоже на какую-то неудачливую добычу, которой грозила неминуемая опасность быть пойманной снегоскоком. Действительно, монопедалий остановился лишь после того, как его «лицо» разделилось пополам вертикальной щелью, а «жертва» была всосана внутрь. Но моё предположение о том, что животное кормилось, было дальше всего от истины – после этого животное извергло свою «добычу» и вновь продолжило бег!
Увеличив и тщательно изучив изображение, я узнал, что куполовидное образование оранжевого цвета прикреплялось к снегоскоку тончайшим нервным шнуром. Также я увидел многочисленные отверстия сифонов на уплощённой задней стороне этого образования, и они все непрерывно выпускали воздух, чтобы удерживать его перед следующим за ним телом. Это чудо физиологической инженерии, и даже сейчас я не в полной мере понимаю его функции. Эхолокатор снегоскока явно испускал сигналы из его тела, и я полагаю, что большинство других органов чувств также находились там. Взглянув внимательнее на строение летающего органа, я отметил наличие крохотного, напоминающего радужку глаза, отверстия на передней стороне органа, и предположил, что это, возможно, было примитивное образование, улавливающее свет. Зарождалось ли оно в ходе эволюции, или же дегенерировало, было ли оно радикальным прогрессом органов чувств на Дарвине, или же отжившим своё придатком, который находился на пути отказа от него – этого мне никак нельзя было узнать. Я не мог не чувствовать того, что это был рудиментарный орган.
Когда снегоскок, не обращая внимания на мои наблюдения, мчался по льду, вытянув голову вперёд, я заметил несколько фиолетовых трубкообразных оотек, прикреплённых к его ноге, и понял, что этот экземпляр, вероятно, умрёт не позже, чем через несколько недель. Эти яйца, снабжённые кисточками на концах, принадлежали чрезвычайно агрессивному виду летучих эктопаразитоидов, получившему подходящее название «крылатый резчик», и после выхода из яиц его потомство, не теряя времени впустую, примется пожирать своего хозяина. Даже сейчас яйца истощали силы снегоскока. Хотя я достаточно здраво понимал реальность паразитизма, вписывающегося в общую картину природы, меня удручало видеть животное, обречённое на такой конец в самом расцвете сил.

Я следовал за снегоскоком в течение часа и прекратил преследование, когда достиг предельно допустимого расстояния полёта. Наблюдая, как он движется в сторону гор, я увидел, что он споткнулся и упал, но затем снова поднялся. Возможно, я ошибся в оценке того, насколько долго суждено было выживать этому существу.
Я вернулся, чтобы найти мою маленькую группу ледолазов, но они уже ушли, оставив вырезанные на леднике зубчатые следы кормления и передвижения, и усеяв его завитками своих фекалий.
Я развернул свой ’конус на юг, и оставил ледник за спиной. Тундра раскинулась подо мной, словно бархатный серо-зелёный ковёр, усыпанный разрушенными ветром валунами. Земля становилась всё мягче, впитывая тепло недавно взошедших солнц.

ЛУГА И
РАВНИНЫ

ЛЕС И ЕГО
ОКРАИНЫ

АМЁБНОЕ МОРЕ И
ЗОНА ЛИТОРАЛИ

ГОРЫ

ТУНДРА

ВОЗДУХ