| Главная | Библиотека | Форум | Гостевая книга |
VI |
КАРТИНКИ УШЕДШЕГО В ПРОШЛОЕ |
 |
Многие говорят о романтике старинного китобойного промысла. Он и в самом
деле выглядит романтично для тех, кто никогда не принимал в нем участия.
Для самих же китобоев это был тяжелый труд, плохо вознаграждаемый, полный
опасностей и лишений. Еще и сейчас на Севере многие старые китобои из года
в год отправляются на промысел каждый охотничий сезон. Для них это стало
настолько привычным делом, так вошло в их жизнь, что бросить свое занятие
они уже не могут. В прежние же годы, когда заработки матросов вообще были
низки, а уверенности в том, что найдешь другую работу, не было, у китобоев
были серьезные побудительные мотивы с каждым сезоном снова возвращаться в
море.
Профессия китобоев имела ряд преимуществ: жалованье и доля, получаемая с
каждого убитого кита, накапливались за время плавания — девать их на борту
судна, кроме своего матросского сундучка, было некуда, и если плавание было
удачным, китобой возвращался домой с туго набитым кошельком. Для бедного
человека это было весьма привлекательно. Некоторые, правда, растранжиривали
заработок без толку, но те, кто был серьезнее и предусмотрительнее, употребляли
его с пользой. Самые дельные становились помощниками капитанов, капитанами
или даже владельцами китобойных судов. Конечно, каждое плавание было связано
с риском: поход мог оказаться безрезультатным, и в таких случаях китобой
не только возвращался без прибыли, но еще и оставался в долгу у хозяина судна;
корабль мог вообще погибнуть во льдах, а его экипаж — умереть от голода.
И тем не менее на северный китобойный промысел охотно шли не только офицеры
и матросы, но и владельцы судов, хотя при этом они ставили на карту свое
состояние, судно и всю его оснастку.
Упорство китобоев поистине удивительно. Редкий китобойный сезон обходился
без того, чтобы какое-нибудь судно не погибло, далеко но всегда моряки возвращались
домой. Но зато если плавание было успешным, оно приносило столь обильные
плоды, что в целом промысел не падал, а развивался. Многих предприимчивых
людей перспектива крупных заработков вдалеке привлекала больше, чем те —
тоже нелегкие — способы разбогатеть, которые были доступны им дома, и в надежде
на большую прибыль они не жалели усилий и продолжали бороться, даже если
их уже однажды и постигла неудача.
Жизнь простых матросов на китобойных судах была чрезвычайно тяжелой. Сейчас
даже представить себе трудно, как можно было вынести одно только долгое пребывание
в тесном, темном, грязном и сыром кубрике. Размещался он на полубаке, имел
чуть более полутора метров в высоту, так что далеко не каждый мог в нем выпрямиться
во весь рост; окна отсутствовали, а если и был иногда крошечный палубный
иллюминатор, то он только подчеркивал темноту вокруг; чаще же доступа дневному
свету не было вовсе. По переборкам кубрика были навешены в два этажа грубо
сколоченные койки, а на полу стояли сундучки, закрепленные цепями. От сальных
свечей или масляных ламп все в кубрике было закопчено до черноты. Несколько
лучше были условия в кубрике на средней палубе: там размещались китобои с
Шетландских островов, где обычно набирался дополнительный экипаж.
Пищу приносили из камбуза в кубрик в большом медном котле, и матросы ели,
сидя на своих сундучках и держа миски на коленях. Как правило, еда была грубая,
плохо приготовленная и невкусная — говяжья или свиная солонина скверного
качества, подчас непроваренная, хлеб засохший, а то еще и с жучком или мучными
червями. Свежую пищу матросы получали только тогда, когда прибывали в какой-нибудь
порт, да несколько первых дней после отплытия из него. Солонину на судах
держали обычно в бочках, но перед употреблением ее необходимо было вымачивать
в пресной воде, для чего ее клали в бадьи, стоявшие на палубе. Когда кок
выбирал оттуда куски на обед, от мяса нередко шел отвратительный запах. Впрочем,
хороший повар умел даже из таких продуктов, приправив мясо луком и горохом,
сварить похлебку, которую проголодавшиеся люди съедали с жадностью.
Одной из самых больших тягот жизни на полубаке была сырость. Белье и одежда,
которых у каждого матроса было очень мало, так что сменить было почти что
нечего, практически никогда не просыхали; в щели палубы, даже хорошо законопаченные,
просачивалась вода, а когда в плохую погоду палубу заливало, то вода через
клюзы просто текла в кубрик. Но за время вахты матросы уставали так, что
им не мешали спать ни мокрые соломенные матрасы — «ослиный завтрак», как
их называли, ни укусы постоянно кишевших в кубрике клопов. Работа была тяжелая
и опасная — никакого сравнения с теперешней. Какой член профсоюза в наше
время согласится выйти под парусами с ручным управлением в открытое море
в штормовую ночь? Сейчас заставить людей работать в таких чудовищных условиях
было бы просто невозможно, и сомнительно, чтобы хоть один из современных
китобоев пожалел о «романтических» сторонах прежней китовой охоты.
И однако тогдашние китобои воспринимали все трудности и лишения как неотъемлемый
элемент их будничной жизни, работали хорошо и с воодушевлением, шли на риск
и встречали опасности лицом к лицу, считая это делом обыкновенным; более
того, у них хватало духу еще шутить и развлекаться, когда выпадало время.
Так, например, однажды экипажам двух судов, затертых во льдах Арктики, пришла
охота поиграть в футбол на льду, и команды прошли навстречу друг другу по
ледяному полю несколько миль, чтобы провести матч.
Даже когда суда терпели крушение, китобои умели не падать духом. В 1863 году,
когда «Трулав», судно из Гулля, был затерт во льдах моря Баффина и вместе
с несколькими другими китобойцами дрейфовал к Денисову проливу, матрос с
«Трулава», Джордж Сорелл, писал об одном из этих судов:
«К несчастью, острая льдина пробила насквозь его обшивку, корпус, бимсы и
все, что было на ее пути; судно наполнилось водой за столько времени, за
сколько наполнилось бы ведро. Сначала, пока давление льдов было не слишком
сильным, корабль стоял прямо, но потом вдруг завалился на бок, словно ему
захотелось прилечь отдохнуть. Затонуть ему пе дали находившиеся в его трюме
пустые бочки для ворвани. Шлюпки с судна уже были спущены, и их протащили
через покрытый трещинами лед до места, где лед был целый. Я дважды посетил
экипаж этого судна и сам видел, что вся команда была весела, как стая жаворонков.
Во время моего первого посещения судно еще стояло совершенно прямо и некоторые
матросы забавы ради прыгали с одной реи на другую, изображая обезьян. Когда
я побывал там во второй раз, корабль уже накренился настолько, что верхние
реи его мачт лежали на льду. Но и это не омрачало настроения экипажа. Несколько
матросов расселись по фок-реям и раскачивались на них, играя в „вверх-вниз”;
теперь, сидя на верхних реях, они доставали ногами лед, а нижние реи, напротив,
оказались высоко в воздухе».
Искусство арктической навигации было доведено северными китобоями до высшей
степени совершенства, и их суда, даже тихоходные, были великолепно оснащены,
хорошо приспособлены к лавированию между льдинами и прекрасно выдерживали
сжатие, когда застревали во льдах. Обычно суда поднимались на север вдоль
западного побережья Гренландии, от острова Диско поворачивали на северо-запад
и пробивались сквозь льды к берегам залива Мелвилла и дальше. Каждый год
льды движутся здесь из моря Баффина к Девисову проливу, оставляя некоторое
пространство открытой воды, размеры которого меняются от года к году. В этих
далеких водах северных гренландских китов можно было встретить летом, и при
известном везении китобои могли добыть целую дюжину китов и даже больше.
Встречались киты также и в Гудзоновом проливе, у западного побережья Баффиновой
Земли, — если, конечно, там были достаточные пространства открытой воды.
Капитаны китобойных судов должны были обладать огромным искусством и недюжинной
смелостью, чтобы проводить свои суда сквозь льды моря Баффина к местам промысла.
На этом пути китобойцы часто застревали во льдах, но их капитаны, как правило,
умудрялись пробиться к открытой воде или хотя бы уберечь судно от гибели
во льдах. И все же каждый год кто-нибудь да терпел неудачу и либо оставался
зимовать па застрявшем во льдах судне, либо покидал его, если оно оказывалось
раздавленным. Правда, обычно все-таки экипажам потерпевших бедствие кораблей
удавалось добраться до какого-нибудь другого, уцелевшего судна, но при этом
нередко приходилось тащить вельботы волоком через торосистые льды или переплывать
в шторм широкие разводья.
Приключения в арктических морях китобои прежних времен воспринимали как нечто
естественное — такова была специфика их жизни и работы. Никто не обращал
на грозившие им опасности особенного внимания и не волновался — кроме тех,
кто ждал моряков в родном порту. А между тем если бы такие опасности китобои
преодолевали сейчас, они наверняка были бы героями последних известий во
всем мире, их имена печатались бы крупным шрифтом в заголовках газет, их
осаждали бы просьбами дать телеинтервью.
Теперь вызывает удивление то, что при столь очевидном риске зазимовать в
Арктике китобои брали на борт провизии и топлива не больше, чем было необходимо
для благополучного плавания на предусмотренный срок; а ведь экипажи, потерпевшие
крушение в Арктике, испытывали жестокие страдания не только от холода и голода,
но и от цинги.
Так, когда китобойное судно «Диана» из Гулля застряло зимой 1866-67 года
во льдах залива Фробишер, этим тяжелейшим недугом был поражен весь его экипаж.
Судовой врач Чарлз Эдвард Смит в своем журнале подробно описывал страдания
команды. Он самоотверженно ухаживал за умирающими матросами. «Я мог очень
немногое сделать для этих бедняг, — писал он. — Давал им вяжущее полоскание
для рта, заставлял их ежедневно двигаться, чтобы хоть как-то сохраниться
физически, да поддерживал их души надеждой. Будь у нас при себе несколько
ящиков апельсинов или хотя бы капусты — это бедствие их миновало бы. Дело
в том, что цинга не только причиняет жестокие физические страдания, но в
острой стадии заболевания погружает человека в состояние такой моральной
депрессии и летаргии, что любое усилие — даже попытка просто встать с постели
— может оказаться для него смертельным».
Намного легче были условия, в которых работали охотники на кашалотов; им
лишь в редчайших случаях доводилось заходить в холодные околополярные воды,
обычно же путь их пролегал в морях умеренных и тропических широт. Им случалось
подходить к субантарктическим островам в поисках пушнины, тюленьего жира
или гренландских китов, но в полосу льдов они никогда не заплывали. (Хотя
охотники на кашалотов пересекали самые неспокойные моря, где легко можно
было налететь на айсберг, им незнакома была техника плавания во льдах, которая
так хорошо известна северным мореплавателям.) Жизнь китобоев, охотившихся
на кашалотов среди бесчисленных островов Тихого океана, была сравнительно
легкой еще и потому, что они имели возможность приставать к берегу и вступать
в контакт с островитянами.
Когда плавания китобоев стали очень длительными, так что матросы иногда покидали
дом на несколько лет, недобросовестные капитаны судов стали увеличивать свою
долю прибыли за счет экипажа. Если не считать гарпунеров и других специалистов,
весь экипаж судна, то есть простые матросы, состоял обычно из людей чрезвычайно
бедных, так называемых «судовых крыс», не имевших особой квалификации и пользовавшихся
столь скверной репутацией, что на другие суда их просто не брали (хорошие
моряки предпочитали подписывать контракты и наниматься на суда, уходившие
в плавание на более ограниченные сроки). Кроме того, содержатели береговых
ночлежек, которые давали пристанище и кормили в кредит матросов, ожидавших
возможности законтрактоваться, зачастую работали еще и вербовщиками и нередко
поставляли владельцам китобойных судов рабочие руки, просто-напросто перенося
на борт судна перед самым его отплытием мертвецки пьяных моряков. Аванс же,
полагавшийся матросу в момент подписания контракта, они в качестве вознаграждения
за свою «заботу» клали себе в карман.
Такой состав подчиненных и в самом деле требовал от командиров строгости,
но часто естественная и разумная требовательность превращалась в откровенное
грубое насилие, злоупотребления и даже издевательства. Прослужив в подобных
условиях год или два, несчастные матросы удирали с судна при первой же возможности,
оставив в кассе корабля уже заработанные ими деньги и свою долю прибыли,
которые становились собственностью судовладельца. Так Герман Мелвилл, автор
«Моби Дика», сбежал со своего корабля на Маркизских островах.
И все же далеко не все китобои оказывались в столь тяжелом положении, особенно
если на судне соблюдалась разумная дисциплина и капитан не был отпетым мошенником,
вызывавшим возмущение всего экипажа. Заходя на острова Тихого океана, матросы
могли торговать с аборигенами, выменивая на продукты зубы кашалотов, которые
там высоко ценились и служили чем-то вроде валюты. Из них дикари делали ожерелья,
нанизывая их на бечевки из пальмового волокна, причем бечевка продевалась
через отверстие в основании и вершине зуба.
Если китобойные суда встречались в открытом море, а китов поблизости не было,
они ложились в дрейф, и тогда команды обменивались дружескими визитами и
устраивали совместные пирушки. Такие встречи назывались «сборищами» — так
же, как и стада кашалотов. Чивер (1963) пишет: «Один день капитан „Ниантика”
проводил у нас, другой день наш капитан проводил на борту „Ниантика”, а матросы
обоих судов в это время собирались вместе на полубаке. Такие „сборища” вносили
приятное разнообразие в жизнь китобоев, подолгу скитавшихся в пустынном океане,
в одной и той же обстановке, среди одних и тех же людей, за тысячи миль от
земли.
Что может быть радостнее для экипажа нехитрого, обросшего ракушками старого
судна, который тридцать, а то и больше месяцев не видел родины, чем провести
день со свежими людьми, недавно покинувшими родной порт и битком набитыми
всяческими новостями из дому! После такого „сборища” разговоров о нем и чтения
старых газет хватает на целый месяц; понять, какая это радость, может только
тот, кто ее испытал».
Мало кто из старых китобоев дожил до наших дней: прошло уже более сорока
лет с тех пор, как последнее деревянное парусное китобойное судно стало на
якорь в гавани Нью-Бедфорда, чтобы уже больше никогда не поднимать паруса.
Лишь немногие китобои были хорошими натуралистами, однако среди натуралистов-профессионалов
наберется не более двух-трех человек, отважившихся выходить в море на китобойных
судах, а такие плавания давали весьма широкие возможности для изучения жизни
обитателей моря. Один из этих немногих смельчаков — доктор Роберт Кашман
Мерфи, известный американский орнитолог, сотрудник Музея естественной истории
в Нью-Йорке. Вот что он пишет: «В течение года, который я провел на борту
брига „Дози” из Нью-Бедфорда, я время от времени работал загребным в команде
из шести человек на одном из четырех вельботов этого судна. 10 октября 1912
года несколько севернее экватора, примерно посредине между Африкой и Южной
Америкой, мы встретили китов и спустили вельботы. Это было ранним утром,
в бурную погоду. В девять часов утра наш гарпунер вонзил свое оружие в спину
крупного кашалота, молодого, резвого самца. Раненое животное бросилось вперед
и, пока разматывался линь, мы спустили люгерный парус и сложили мачту. Гарпунер
поменялся местами с помощником капитана, и тот перешел на корму, сняв с себя
тем самым обременительную ответственность за метание гарпуна. Теперь гарпунеру
надлежало травить линь, намотанный на пал, причем с возможной быстротой,
чтобы не дать ему натянуться.
До этого момента все шло как обычно. Но тут вдруг наш кит невероятно разбушевался:
он боролся за жизнь с невиданной активностью. Помощник капитана мгновенно
оценил его достоинства, сформулировав свое заключение кратко, но многозначительно:
„Сорок баррелей!”
Следующие девять часов наш противник яростно выматывал нас, непрерывно ныряя.
Едва мы приближались к нему на расстояние, с которого можно было метнуть
копье, кашалот „взбрыкивал” хвостом и уходил в глубину, так накреняя при
этом нос вельбота, что он зачерпывал добрую бочку воды. Тогда линь, стремительно
разворачивающийся вокруг пала, начинал дымиться от трения, а гарпунер, работавший
в парусиновых рукавицах, чтобы уберечь ладони от ожогов, неутомимо травил
его со свойственным ему поразительным упорством.
Нос нашего вельбота то зарывался в воду, когда линь вдруг неожиданным рывком
уходил прямо по вертикали вниз, то резко прыгал вверх, когда линь ослабевал.
Тут мы начинали с бешеной скоростью выбирать линь, стараясь быть возможно
ближе к киту в тот момент, когда он выплывет на поверхность, чтобы набрать
в легкие воздуха.
Впоследствии, вспоминая невероятные нырки этого кашалота, я удивлялся им
все больше. Первый нырок его потребовал всего нескольких витков двухсотсаженного
линя. Но когда он вынырнул на поверхность и мы, выбирая ослабший линь, приблизились
к нему, кашалот снова стал уходить в глубину, и тут тщательно уложенные витки
линя начали стремительно разматываться один за другим. Сидя на своей задней
банке левым загребным, я как зачарованный следил за движением скачущих и
извивающихся витков манильского каната. Вот бадья освободилась на четверть,
затем наполовину, затем на три четверти и наконец опустела совсем! Под нами
были 1200 футов туго натянутого линя, уходящего прямо к центру Земли, а на
конце его — огромное, дышащее воздухом животное! Скоро к двухсотсаженному
линю из одной бадьи пришлось привязать стосаженный из второй, находившейся
в середине вельбота. Но когда уже и во второй бадье остался всего один виток,
линь вдруг ослаб: кашалот стал подниматься наверх.
На то, чтобы убить загарпуненного кашалота — если это вообще удается сделать,
— иногда уходит всего десять минут, а иногда и целый день, если не больше.
В общем, преимущество все-таки на стороне китобоя, но тем не менее до тех
пор, пока объект преследования жив, никогда нельзя сказать заранее, кто отправится
на тот свет — команда лодки или кит. В этом поединке победителями оказались
люди — благодаря чему я и могу рассказать о нем, — но произошло это случайно.
Мы совсем уже собрались перерубить линь, потому что приближался вечер, как
вдруг наш стремительный кашалот нечаянно затащил нас в самую гущу стада своих
собратьев, а вследствие этого стал держаться у поверхности. На какой-то момент
он, видимо, забыл, что у него в спине торчит гарпун, и среди своих почувствовал
себя дома. Именно это его и погубило. Мы плавно ввели лодку в целый акр воды,
так плотно набитый кашалотами — самками, детенышами, могучими самцами, что
стоило протянуть руку и можно было их потрогать. Но на них мы не обратили
никакого внимания — заниматься больше чем одним китом сразу у китобоев не
принято. Мы продолжали преследовать нашу жертву, и, когда нам удалось наконец
приблизиться к киту вплотную, гарпунер довел свое дело до конца — смертоносное
орудие попало в цель.
„Ну, для него жаровня готова!” — усмехнулся помощник капитана, когда рыло
кита, сначала остроконечное, белое и блестящее, порозовело в лучах заходящего
солнца, а потом как бы округлилось и окрасилось кровью. Теперь наконец и
мы могли дать отдых нашим рукам, натруженным бешеной греблей и ободранным
в кровь тлеющим линем. Кто-то из матросов роздал всем сухари, и, жуя их,
мы смотрели, как солнце садилось в море, а кит тем временем в последних конвульсиях
бил хвостом и поворачивался кверху брюхом».
Жители Азорских островов издавна считались прекрасными гребцами, и их часто
нанимали на американские китобойные суда дальнего плавания. Но там они
пользовались только теми приемами, что были в ходу на их родине; и по сей
день они охотятся
на кашалотов теми же самыми способами, какие существуют на Азорах издревле.
Доктор Роберт Кларк, плававший на их маленьких вельботах, рассказывает
об этом так:
«Эпоха парусных китобойных судов кончилась в 1925 году, когда шхуны „Джон
Р. Манта” и „Маргарет” вернулись в порт Нью-Бедфорда. Но старые способы
китовой охоты еще существуют в Северной Атлантике, на Азорских островах,
где ни паровые
китобойные суда, ни гарпун-граната до сих пор неизвестны и охота на кашалотов
ведется с малых лодок при помощи ручных гарпунов и копий. Там имеются китобойные
базы (станции) на берегах всех островов, кроме одного — Корву, берега которого
слишком круты и неприступны. Еще в 1965 году на Азорах существовало 18
китобойных компаний, которым принадлежало в общей сложности 135 вельботов;
в тот год
все вместе они добыли 379 кашалотов. Промысел с малых лодок существует
и на острове Мадейра, где его переняли с Азор уже совсем недавно — в 1941
году.
Впервые массовая охота на кашалотов в районе Азорских островов была предпринята
в 1765 году китобойными судами из Новой Англии. В дальнейшем, в течение
всего XIX века, как южные мореплаватели, совершавшие длительные походы,
так и уходившие
в море на короткий срок „любители плумпуддинта”1 прибывали сюда
не только на ловлю китов, но и для того, чтобы пополнить запасы провизии
и набрать
матросов.
1 Английские переселенцы. — Прим. перев. |
Островитяне-португальцы были великолепными китобоями. Они привыкали держать
в руках весла с раннего детства, а для китобойного промысла нужны именно
гребцы, а не просто моряки. Очень скоро опыт, приобретенный на чужих китобойных
судах, они начали использовать у своих собственных берегов. Прибрежная китовая
охота началась в 1832 году у острова Файял. Позднее охотиться на китов стали
и на других островах, особенно увлеклись ею на острове Пику, жители которого
приобрели славу — и сохраняют ее до сих пор — решительных и отважных китобоев.
Моторные лодки появились здесь в 1909 году и использовались только для того,
чтобы доставлять вельботы к месту охоты, а затем буксировать китовые туши
к берегу. После второй мировой войны для связи между береговыми наблюдательными
постами и моторными буксирами начал использоваться радиотелефон. Впрочем,
на технике самой китовой охоты эти нововведения не отразились: она осталась
такой же, как во времена „Моби Дика”. Мне довелось плавать там на вельботах
в 1949 году, то есть всего лишь двадцать лет тому назад, но и до сих пор
охота на китов в тех местах не претерпела никаких изменений.
Вельботы, используемые ныне на Азорских островах, очень сходны с американскими
вельботами XIX века. Азорские вельботы имеют в длину от 11 до 13 метров и
обслуживаются семью человеками. У американского вельбота оба конца были острые,
длина его составляла от 8 до 10 метров, команда насчитывала шесть человек.
В остальном же те и другие суда чрезвычайно схожи и по праву считаются „совершеннейшими
судами из всех когда-либо плававших”. В носовой части вельбота проделан клюз,
или „вырубка”, по которой проходит, разматываясь, линь, когда кит загарпунен.
Перед клюзом находится треугольная площадка, которая представляет собой ящик
или бадью, где помещается уложенный витками линь. В этом же ящике хранятся
два гарпуна, один из которых прикреплен к движущемуся линю коротким концом,
или перлинем.
Гарпун, которым работают азорские китобои, — железное орудие со стальной
головкой; изобретено оно кузнецом Джеймсом Темплем, негром из Нью-Бедфорда,
в 1848 году. Когда, вонзившись в тело кита, гарпун начинает испытывать натяжение
линя, лапы головки раскрываются под прямыми углами и вонзаются в жировую
ткань. Если же гарпун брошен искусной рукой, головка застревает между ребрами
кита. Головка гарпуна насаживается на двухметровый шест, так что длина всего
орудия в целом достигает 3 метров.
Сторона ящика, являющаяся основанием треугольника, представляет собой прочную
доску (ее китобои называют „бросательной планкой”, или „бросательной скобой”)
с выемкой, в которую гарпунер упирается коленом, когда целится перед броском.
Весла (всего их шесть) имеются в двух наборах — по 5 и 6 метров длиной, причем
„самое длинное весло служит для всех надобностей”. Вторая, главная, банка
оснащена табернаклем2, поставленным на шарниры, который держит
мачту так, чтобы, когда гарпун брошен и линь связывает лодку с китом, можно
было быстро
ее завалить.
2 Особый башмак, в котором укреплена мачта. — Прим. ред. |
Азорские вельботы оснащены грот-гафелем1 и кливером2, в то время как американцы в середине XIX века пользовались рейковым и шпринтовым3 парусами. На корме вельбота имеется крытая маленькая рубка, а в ней установлен крепительный пал. На него намотан линь, который ослабляют или натягивают по мере надобности. Этот пеньковый линь двумя бухтами, по 120 морских саженей каждая, уложена в специальные круглые бадьи, которые находятся между банками на дне лодки. Линь проходит через вторую бадью, вокруг пала и дальше вдоль лодки между гребцами к бадье в носовой части лодки. Командир лодки, или „местер”, следит за тем, правильно ли идет линь через пал, когда разматывается. Одновременно он держит румпель, если лодка идет под парусами, или рулевое весло, если она идет на веслах. Рулевое весло достигает обычно 7 — 7,5 метра в длину и считается весьма эффективным орудием: с его помощью лодка может быстро развернуться, что чрезвычайно важно в момент, когда нужно загарпунить кита или метнуть копье. Копья закреплены по правому борту вельбота. (Надо сказать, что гренландские китобои в XVII веке работали совсем другими орудиями: копья, которыми они добивали китов, представляли собой полутораметровое железное древко, надетое на несколько более длинный шест, и имели лезвие в форме лепестка.)
1 Рангоутное дерево, висящее под углом на грот-мачте.
— Прим. ред. |
Азорские китобои высматривают китов с наблюдательных постов, расположенных
обычно на высоких точках берега, при помощи сильных биноклей. На острове
Файял такой наблюдательный пост устроен в ризнице церкви, носящей имя святого
— покровителя китобоев; церковь эта находится на вершине горы Мойте да Гийа.
Как только дозорный обнаруживает в море кита, на посту зажигается сигнальный
огонь и поднимается белый флаг. Вельботы обычно стоят внизу, в бухте, на
приколе или на берегу. Сразу же после объявления аврала охотники садятся
на весла, подходят к моторкам и те на полной скорости мчат их к китам; вся
эта операция длится не больше десяти минут.
На расстоянии мили от китов (или кита) вельботы отцепляются от моторок и
с этого момента идут либо под парусами, если есть ветер, либо на веслах.
Наконец вельбот приближается к киту на расстояние броска, причем заходит
либо „с хвоста”, то есть сзади, либо „в лоб”. В последний момент командир
отворачивает лодку, чтобы не налететь на плоскость лба кита, и обходит его
голову сбоку, около глаза; затем лодка круто разворачивается под прямым углом
к корпусу кита, и тогда гарпунер встает и бросает гарпун, целясь в то место,
где голова переходит в туловище. Длина броска, то есть расстояние, которое
пролетает брошенный с огромной силой гарпун, может составлять до четырех
морских саженей, но гарпунеры предпочитают бросать гарпун с минимального
расстояния от цели, и я сам однажды был в лодке, которая подошла к киту настолько
близко, что даже стукнулась о его бок. Вонзив в кита первый гарпун, гарпунер
старается сразу же метнуть в него второй, а если такая возможность упущена
— выкидывает гарпун за борт, чтобы облегчить вельбот.
Все азорскне китобои должны быть и хорошими пловцами: несчастные случаи с
вельботами далеко не редкость, и происходят они, как правило, когда кит загарпунен,
а особенно когда в него уже брошено копье. Кит начинает дергаться и яростно
бить по воде хвостом и огромной, тяжелой головой, и в такие минуты китобои
должны неотступно следить за ним. Известно, что загарпуненный кашалот опасен
„с обоих концов”. Так, тот самый вельбот, о котором я уже рассказывал, двенадцать
лет спустя был разбит кашалотом вдребезги, бак его был сломан и один борт
отвалился напрочь. Бывают иногда и случаи с роковым исходом; приходится только
удивляться тому, что они еще относительно редки в практике китовой охоты
со всеми ее опасностями.
Как только кита удастся загарпунить, парус и мачта (если вельбот шел под
парусами) тут же убираются и быстро складываются так, чтобы мачта выступала
за борта не более чем на четверть своей длины; в это время линь, разматываясь,
соскальзывает с пала и, проходя через клюз ь носовой части вельбота, тянется
за мчащимся вперед раненым китом. Когда натяжение ослабевает, пал задерживает
линь, но очень скоро кит делает новый рывок и линь нужно травить снова.
Теперь до той минуты, когда кит будет убит — никто не знает, сколько времени
может потребоваться на это, — вельбот удерживают на очень небольшом расстоянии
от кита: уходит ли он вперед (и натягивает линь), останавливается ли (и тогда
линь ослабевает) — матросы все равно гребут изо всех сил, чтобы не отстать.
Погоня продолжается до тех пор, пока гарпунер не выберет удобный момент,
чтобы встать и вонзить копье животному в бок; при этом он старается попасть
прямо за плавник, где находятся легкие. Если есть такая возможность, гарпунер
еще и „мешает” копьем, то погружая его глубоко в рану, то вытаскивая. Иногда
приходится нанести киту несколько ударов, прежде чем у него начинаются предсмертные
конвульсии и он делает последний рывок, или, как говорят, „дает свечу”».
Между китовой охотой на Азорских островах и старинным китобойным промыслом
в других странах есть одно различие. В прежние времена метал в кита копье
командир лодки, для чего он переходил с кормы вельбота на нос, меняясь "местами
с гарпунером; у азорских же китобоев один и тот же человек и гарпунит, и
добивает кита копьем. Затем убитого кита зафлаживают, а к концу дня медленно
подтягивают к китобойной станции для разделки.
Еще в 1949 году многие из китобойных станций имели старые, примитивные жироварные
печи; убитых китов выволакивали прямо на берег, где с помощью лопат-резаков
(фленшерных лопат) с них снимали жировой слой, который затем кипятили в котлах.
Иначе говоря, ворвань добывалась таким же способом, как на берегу острова
Нантакет в 1700 году или на Шпицбергене во времена старинного голландского
и английского китобойного промысла. Но даже и в наши дни эти старые жироварни
не исчезли окончательно. На Азорских островах китов разделывают так же, как
и в прежние времена, если не считать некоторой разницы в приемах разделки
и свежевания туши, причем делают это лучше, чем где бы то ни было на новых
современных береговых китобойных станциях».
В другом полушарии, у наших антиподов, китобойный промысел был широко распространен
в водах, омывающих Новую Зеландию; начавшись в 1790 году, к 40-м годам
XIX века он пришел в упадок. Занимались этим промыслом главным образом англичане
и американцы, которые охотились на кашалотов и южных гладких китов либо
с
небольших китобойных судов прибрежного плавания, либо с вельботов, базировавшихся
на небольшие береговые станции примерно таким же образом, как это делается
и до сих пор на Азорских островах. Однако к середине прошлого века китов
в тех местах истребили настолько, что промысел исчерпал себя и заглох.
Впрочем, еще осталось довольно значительное количество горбачей, которые
в период
сезонных миграций проходили совсем близко от новозеландских берегов. Благодаря
им промысел мог все же как-то существовать в течение нескольких месяцев
в году.
Там были основаны две китобойные станции — одна на северной оконечности
Северного острова в 1890 году, другая — на севере Южного острова в 1909
году. С 1890
года по 1910 китобои Северного острова ловили горбачей сетями — способом,
напоминающим тот, который применяли японцы. Сети навешивались на трос,
который протягивался между берегом и прибрежными скалами или между берегом
и заякоренным
буем, перегораживая тем самым пролив, которым имели обыкновение проходить
киты. Когда горбачи запутывались в сетях, их убивали копьями и острогами
с вельботов; китовые туши разделывались на берегу.
Несмотря на сходство с японским, этот способ все же, по-видимому, был изобретен
в Новой Зеландии самостоятельно. Но зато у новозеландцев его переняли жители
островов Тонга, которые еще и до сих пор ловят горбачей сетями, причем
занимаются этим именно те китобои, которые ведут свое происхождение от
эмигрантов из
Новой Зеландии.
Как известно, сети — наиболее распространенное орудие для лова рыбы; но
для этой же цели весьма широко применяются и запруды или ставные сети,
которыми
перегораживают мелкие заводи и устья рек. В некоторых местах таким способом
ловят и китов.
На канадском острове Иль-о-Кудр, что расположен у северного берега реки
Св. Лаврентия, километров на 100 ниже Квебека, в течение нескольких веков
ловили
белух с помощью запруд. Этот способ местные жители переняли у индейцев.
Состоит он в следующем. В дно русла реки вбиваются в виде изгороди длинные
весла
или деревянные жерди. Такая изгородь идет от берега и представляет собой
незамкнутую кривую, ограничивающую пространство километров пять длиной
и три — шириной. С приливным течением белухи в погоне за рыбой поднимаются
вверх по устью, а с началом отлива поворачивают обратно к морю. Подкараулив
момент, когда они доплывают до загородки, китобои загоняют их внутрь нее,
а по мере того как вода спадает, отгоняют в еще более мелкие места.
Белуха может легко пройти между жердями — расстояние между ними составляет
от 1 до 3 метров, — но во время отлива стойки раскачиваются так сильно,
что животные пугаются и даже не пытаются проникнуть через загородку. Все
это
сооружение каждый год воздвигается заново, так как во время зимних штормов
значительная часть жердей ломается. Почти аналогичным способом веками ловили
морских свиней в Дании. Когда зимой животные мигрировали из Балтийского
моря, охотники загоняли их в сеть, которая, как и на Азорах, одним концом
была
закреплена на берегу. Охотники били по воде палками и ветками, чтобы испугать
дельфинов и загнать их из пролива в Гамборгфьорд, где была поставлена ловушка.
На островах Тихого океана морских свиней, дельфинов и китов ловят ради
их мяса, жира и других побочных продуктов. Вот что рассказывает доктор
У. Г.
Добин (1966) о том необычном способе ловли дельфинов, который ему довелось
наблюдать на острове Малаита (Соломоновы острова).
Флотилия каноэ выходит в море примерно на 10 миль от берега; когда охотники
обнаруживают стадо морских свиней (вид Stenella), в каждой лодке кто-то
перевешивается через борт и, держа в обеих руках по тяжелому камню, опускает
их в воду и
бьет ими один о другой. Этот шум так пугает животных, что они устремляются
в бухту Битаама, где их уже ждет на берегу большая толпа. Тогда ловцы начинают
стучать еще громче и перепуганные дельфины выпрыгивают из воды на метр-полтора,
а потом вдруг ныряют вертикально вниз и зарываются головами в мягкое песчаное
дно. Так они там и остаются — только хвосты дрожат и качаются над поверхностью
воды... Тогда сотни островитян, громко вопя и размахивая руками, бросаются
в море и, хватая животных кто за плавники, кто за хвост, вытаскивают их
на берег. Дельфины даже не сопротивляются. Через несколько минут вдоль
берега
уже лежат сотни убитых животных. Мясо островитяне съедают, а зубы вырывают
— дельфиньи зубы (у одного дельфина их бывает около 150) играют роль валюты,
они ценятся по пять центов за штуку и, связанные в ожерелья по тысяче штук,
продаются по цене до 50 фунтов за каждое.
Охота на небольших китов ведется и в северных морях, но там киты не дают
себя убить так легко, без всякого сопротивления, как дельфины у Соломоновых
островов. На Фарерских, а также на Оркнейских и Шетландских островах гринды,
или киты-пилоты, загоняются к берегу целыми флотилиями небольших лодок.
'Этот вид китов — животные стадные; нередко одно стадо насчитывает несколько
сотен
особей. Если такое стадо проходит близко от берега и часть животных ловят
и вытаскивают на сушу, все остальные киты почти всегда следуют за своими
несчастными собратьями и «кончают самоубийством», сознательно выбрасываясь
на берег. (Как уже говорилось выше, возможно, это объясняется тем, что
вытащенные людьми на берег животные подают своим товарищам сигналы бедствия
и те бросаются
им на помощь.)
Эту особенность гринды обитатели названных выше северных островов заметили
уже много столетий тому назад и сделали отсюда практические выводы: прежде
всего нужно пригнать к берегу целое стадо гринд, а там достаточно поймать
нескольких из них, чтобы остальные сами дались в руки. Когда кто-то заметит
с берега стадо гринд, устраивается аврал, в котором участвуют все жители
близлежащего селения. Все имеющиеся лодки спускают на воду и идут наперерез
стаду; затем животных стараются загнать во фьорд, производя страшный шум
веслами и камнями. Постепенно китов подгоняют к отлогому берегу в вершине
фьорда, тесня их со всех сторон, так что вскоре все стадо оказывается прижатым
к самому берегу. Тогда одни охотники выпрыгивают из лодок, а другие входят
в воду, вооруженные копьями и длинными ножами, и уже очень скоро все животные
лежат заколотые на берегу. После этого их свежуют и делят добычу между
всеми участниками охоты в строгом соответствии с правилами и традициями.
На другой стороне Атлантического океана гринду ловят способами, очень похожими
на описанный выше, с той разницей, что там не соблюдается ритуал дележа
добычи. На острове Ньюфаундленд стада гринд тоже загоняются в узкие фьорды,
но дальше
все идет по-другому. Путь обратно им преграждают большой сетью, так что
они оказываются запертыми во фьорде. Так как там дельфинов ловят главным
образом
ради мяса, которое идет в пищу, то их держат в загоне, а потом вылавливают
и забивают по мере надобности.
Хотя старинные способы охоты на китов с китобойных судов ныне уже совсем
вышли из употребления, не лишено интереса то обстоятельство, что на Азорских,
а также на Фарерских и Соломоновых островах традиции и ритуал охоты на
мелких китов остались неизменными с незапамятных времен. И если дельфины,
несмотря
на непрерывное истребление их в течение многих веков, не только сохранились,
но даже не особенно уменьшились в числе, это значит, что их ресурсы оскудевают
не так быстро, как запасы больших китообразных. Таким образом, если старинные
способы охоты на мелких китообразных будут в ходу и дальше и если не появятся
новые, более эффективные орудия охоты на мелких китов и дельфинов, можно
надеяться, что эта отрасль китобойного промысла сможет существовать еще
долго, не причиняя непоправимого ущерба их поголовью.
Содержание
I |
13 | КИТЫ В МИФОЛОГИИ И ФОЛЬКЛОРЕ |
| II | 28 | БИОЛОГИЯ КИТОВ |
| III | 42 | РАЗЛИЧНЫЕ ВИДЫ КИТООБРАЗНЫХ |
| IV | 62 | ЖИЗНЬ КИТООБРАЗНЫХ |
| V | 76 | НА ЛОДКЕ С РУЧНЫМИ ГАРПУНАМИ |
| VI | 101 | КАРТИНКИ УШЕДШЕГО В ПРОШЛОЕ |
| VII | 114 | НАУКА И КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ |
| VIII | 132 | СОВРЕМЕННЫЙ КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ |
| IX | 150 | ПРОДУКТЫ КИТОБОЙНОГО ПРОМЫСЛА |
Вклейки с иллюстрациями к стр. 32 - 32
Вклейки с иллюстрациями к стр. 64 - 65
Вклейки с иллюстрациями к стр. 96 - 97
Вклейки с иллюстрациями к стр. 128 - 129
