НА ЛОДКЕ

РУЧНЫМИ

ГАРПУНАМИ

Кит дает жир, мясо и множество других полезных продуктов, причем в огромных количествах, поэтому уже в эпоху палеолита племена, обитавшие на побережьях морей, несомненно, должны были смотреть на прибитого к берегу кита как на дар богов. Орудия лова в те далекие времена были так примитивны, что нечего было и думать нападать с ними на живого кита, но тем больший взрыв ликования должны были вызывать в прибрежных поселениях те редкие случаи, когда прилив выносил на берег тушу мертвого кита.
Прежде чем человек мог начать охотиться на кита, известной степени развития должны были достигнуть и мореплавание, и орудия лова, так что какие-то навыки такой охоты люди приобрели, вероятно, не ранее эпохи неолита. Скорее всего охота сводилась лишь к тому, что китобои гнали к берегу стада небольших животных. И в наше время еще охотятся подобным же образом на китов на Фарерских островах и в некоторых других районах земного шара. Эскимосы, например, когда европейцы впервые соприкоснулись с ними, да еще и много спустя, жили примерно в таких же условиях, как и люди эпохи неолита, и, по всей вероятности, эскимосские способы охоты на китов похожи на способы первобытных охотников, очень может быть, что и продукты китового промысла шли у эскимосов на те же нужды, что и у первобытных людей в далеком прошлом.
Охота на крупных китов требовала гораздо более сложных приспособлений, более разнообразных знаний и высокого мастерства. Развитие ее в разных частях света шло различными путями. В Европе на крупных китов впервые начали охотиться в Бискайском заливе, который в те времена был излюбленным местом обитания больших южных гладких китов.
Жившие по берегам Франции и Испании баски отправлялись на охоту в небольших лодках и били китов в прибрежных водах, не уходя далеко в море. Туша убитого животного вытаскивалась на берег и тут же свежевалась и разделывалась.
Английский географ К. Р. Маркхэм, занимавшийся историей арктических исследований и китобойного промысла, в 1881 году побывал на баскском побережье и собрал там некоторые сведения о раннем периоде охоты на китов. Уже в XII веке охота эта была одним из традиционных занятий басков, началась же она по крайней мере на два столетие раньше. Король Наварры Санчо Мудрый в 1150 году пожаловал городу Сан-Себастьян право взимать пошлину за хранение на складах ряда товаров. В списке этих товаров видное место занимает китовый ус: «Налог за китовый ус... 2 динеро». Такая же привилегия была дана королем Кастилии Алонсо VIII городу Фуэнтеррабия в 1203 году, а в следующем году — городам Мотрико и Гетария. В 1237 году Фердинанд III королевским указом предоставляет такую же привилегию городу Сарагосе. Кстати, указ Фердинанда III — еще одно доказательство того, что охота на китов известна издревле: Фердинанд требует «согласно обычаю» отдавать королю от каждого убитого кита кусок мяса, вырезанный из спины животного во всю его длину — от головы до хвоста. В Гетарии существовал обычай каждого первого убитого в начале сезона охоты кита дарить королю, который — по обычаю же — половину его возвращал обратно.
Еще одним доказательством того, как издавна ведется китобойный промысел и какое большое значение имел он в жизни прибрежных басков, могут служить гербы многих городов. В начале этой главы воспроизведена городская печать Биаррица, датируемая 1351 годом, на которой изображены лодка с китобоями и кит. Но, кроме Биаррица, на эмблемах по крайней мере еще шести баскских городов есть изображения кита. На гербах городов Фуэнтеррабия, Бермео и Кастро-Урдьялес изображены киты, на гербе города Мотрико — целая композиция: море, кит с вонзенным в него гарпуном и лодка с людьми, удерживающими гарпунный линь. Маркхэм, по его словам, увидел в Гетарии «на портале первого же дома одной старинной улицы гербовый щит, на котором был изображен кит среди морских волн». Города на французском побережье Бискайского залива — Байонна и Сен-Жан-де-Люс — также были крупными центрами китобойного промысла.
На холмах и горах возле городов, где жили китобои, были построены наблюдательные посты, с которых следили за появлением китов. Заприметив кита, наблюдатели тотчас сигнализировали китобоям, и те немедленно пускались на своих лодках в погоню за добычей. Такие же наблюдательные башни сооружались и китобоями других стран; некоторые из них действуют и по сей день. Маркхэм сам видел руины такой башни.
В архивах одного небольшого городка сохранился указ от 1381 года, скрепленный подписью кабильдо¹. Указ гласил, что весь добытый китовый ус должен делиться на три части; две предназначаются на ремонт гавани, а третья — на строительство церкви. Из хроник этого же города за 1517 — 1661 годы явствует, что каждый год его моряки забивали не менее двух, а иногда и все шесть китов. Судя по этим записям, в XVI веке китов было очень много, ибо если таков был годовой улов одного поселения, то общий улов всех береговых поселений — а их насчитывалось не менее двадцати — был по крайней мере в десять раз больше.

¹ Cabildo (ст. исп.) — городской голова. — Прим. перев.

Хотя от случая к случаю баскам и удавалось забивать китов в своих прибрежных водах вплоть до XIX века, тем не менее совершенно ясно, что уже с середины XVII века киты встречаются здесь все реже и реже. Еще задолго до этого баскские моряки начали предпринимать дальние походы за китами. Так, например, первым испанцем, посетившим берега Ньюфаундленда в 1545 году, был моряк из Сарагосы Матиас де Эквесте. До 1599 года — год его смерти — он еще двадцать восемь раз повторил это путешествие. В 1578 году некий Антони Паркхорст из Бристоля рассказывал, что был на Ньюфаундленде четыре раза и видел там сто пятьдесят французских и бретонских парусных судов, пятьдесят английских, столько же португальских и сто испанских судов, ловивших треску, и еще тридцать — сорок судов из Испании, охотившихся на китов.
Рыбаки, приходившие из Англии и других стран к берегам Ньюфаундленда ловить треску, многому научились по части китобойного промысла у басков, постоянно наблюдая, как баски охотятся на китов, которые в изобилии водились в этих водах.
Походы басков, отважных и энергичных моряков, к берегам Ньюфаундленда, видимо, были первыми в истории дальними плаваниями, предпринимавшимися ради охоты на китов.
В 1585 году английский капитан Джон Девис, отправившийся в плавание на двух небольших судах — барке «Саншайн» (водоизмещение 50 тонн, команда из двадцати трех человек) и шлюпе «Муншайн» (водоизмещение 30 тонн, команда из девятнадцати человек), — открыл пролив, который и поныне носит его имя. В 1596 году голландский мореплаватель Баренц открыл остров Медвежий и, идя дальше на север, достиг Шпицбергена, честь открытия которого впоследствии была ошибочно приписана английскому мореплавателю Уиллоби, якобы видевшему берега Шпицбергена еще за сорок три года до Баренца¹. Первоначально он назывался Гренландией². Все эти открытия были сделаны при попытках найти Северо-восточный или Северо-западный путь в Индию. В водах, омывавших открытые бесплодные и неприветливые земли, первые исследователи полярных морей встречали множество китов. Возвращаясь на родину, они рассказывали о тех сказочных богатствах, которые сулит охота на этих гигантов. Баски, быстро снарядившие на Шпицберген корабли, убедились, что эти сведения верны. И вскоре охота на китов превратилась в доходный процветающий промысел.

¹ Русские поморы посещали Шпицберген уже в XV веке, а возможно, еще и раньше. Старинное русское название острова — Грумант. — Прим. ред.
² По той причине, что поначалу его ошибочно принимали за Гренландию. — Прим. ред.

В середине XVI века благодаря покровительству королевы Елизаветы в Англии была создана «Московская торговая компания», которая установила торговые связи между Англией и Россией. Узнав о том, что около Шпицбергена водится множество китов, в 1610 году купцы этой компании снарядили туда первую английскую китобойную экспедицию. Экспедиция оказалась чрезвычайно прибыльной. На следующий год в те же места были снаряжены и отправлены уже два судна большего водоизмещения. Компания специально наняла шесть опытных гарпунеров-басков, которые должны были обучить китобойному промыслу английских моряков, уже имевших опыт охоты на тюленей и морских котиков — моржей, как их тогда называли.
С того времени «Московская компания» ежегодно отправляла китобойные экспедиции в Арктику, причем королева Англии даровала им привилегию — владеть монопольным правом на этот промысел. Но право это оказалось чистой фикцией, так как уже через год или два после того, как в этих местах были обнаружены киты, сюда стали приходить на китобойный промысел суда других стран, и «Московской компании» приходилось тратить массу времени и средств, а иногда даже и применять силу, отстаивая свои воображаемые права. Но этим компания ничего не добилась.
Привлеченные богатой добычей, в эти воды начали приходить и не имеющие лицензий английские китобои, а также баскские, голландские, испанские и немецкие суда. Их становилось все больше и больше, и к середине XVII века в районе Шпицбергена, островов Медвежий и Ян-Майен крейсировал уже целый китобойный флот.
Но прежде чем рассказывать дальнейшую историю европейского китобойного промысла у Шпицбергена, или Гренландии, как его тогда называли, посмотрим, как развивался этот промысел у других народов.
Выше мы уже упоминали об эскимосах. До прихода европейцев в те места, где жили эскимосы, в силу объективных обстоятельств этот народ оставался на довольно низком уровне развития. Единственными материалами, из которых эскимосы могли изготовлять предметы обихода и орудия лова, были продукты охоты на животных (шкуры и кости), камни, плавник да изредка попадавшиеся слитки самородной меди, которыми ограничивалось их знакомство с металлом. Медь у эскимосов ценилась чрезвычайно высоко, и, когда на их берегах стали появляться европейцы, эскимосы старались раздобыть у них именно этот металл. Но, имея в своем распоряжении столь ограниченные подручные материалы, эскимосы достигли большого мастерства в изготовлении необходимых им предметов.
Вот как Скеммон (1874), рассказывая о своих путешествиях в Арктике, описывает приспособления, которыми пользовались эскимосы, живущие на побережье Берингова пролива, при ловле серого кита. «Китобойная лодка — байдара по своему устройству на первый взгляд очень проста, но при более детальном знакомстве оказывается, что она прекрасно приспособлена не только для охоты на китов. С этих же лодок эскимосы охотятся на моржей, стреляют дичь, совершают далекие плавания вдоль берегов, заходят в глубокие заливы и реки, по которым они добираются до стойбищ, расположенных вдалеке от моря. Когда байдары снаряжают для охоты на китов, с них снимают все, что не имеет отношения к китобойному делу, и на каждой из них оставляют команду всего из восьми человек. Байдары имеют 8 — 10 метров в длину, дно у них плоское, борта с большим развалом, нос и корма острые. Корпус байдары сделан из дерева и обтянут моржовой шкурой, доски скреплены волокнами китового
уса и ремнями из моржовой же кожи. Из орудий лова на байдаре имеются один или несколько гарпунов, древки которых сделаны из кости, а острые зазубренные наконечники — из кремня или меди, большой нож и восемь весел. Иногда к мачте, на которой обычно поднимается парус, прикрепляют гарпун, а иногда к ней привязывают нож — и тогда она служит древком копья.
Когда в поле зрения ловцов появляется кит, команда подгребает к нему на такое расстояние, с которого можно бросить гарпун, к которому привязаны линь и поплавки из надутых воздухом шкур. При этом охотники кричат изо всех сил. По словам эскимосов, этот крик помогает остановить животное, и тогда легче прицелиться и попасть в него гарпуном. Погоня продолжается до тех пор, пока все гарпуны не вонзятся глубоко в тело кита, и животному становится все труднее и труднее погружаться в воду и оставаться на глубине. Когда же кит поднимается на поверхность, атака возобновляется с новой силой.
У эскимосов существует обычай, по которому тот, кто первый удачно бросит гарпун, берет на себя руководство забоем кита. Когда животное уже выбьется из сил, байдара подплывает к нему совсем близко, и гарпунер с удивительным проворством вонзает в него копье или нож, прикреплённый к мачте, причем вонзает так глубоко, что в рану погружается почти все древко этого копья. Однако копье не может сразу пройти сквозь весь слой китового жира, и гарпунер продолжает вонзать его все глубже и глубже, до тех пор пока животное не испустит дух. Тогда кита выволакивают на берег прямо к ярангам, где его и разделывают. Каждый из участников охоты получает по две пластины китового уса и причитающуюся ему долю добычи, оставшаяся же часть добычи становится собственностью владельца байдары.
Самыми лучшими частями туши кита, из которых приготавливают разные деликатесы, считаются лопасти хвоста, губы и плавники. Ворвань — важный предмет торговли с племенами оленеводов, живущих в глубине материка, — продается в бурдюках по 60 литров каждый. За один такой бурдюк дают одного оленя. Из внутренностей кита приготовляется нечто вроде соуса: их маринуют в остром соку какого-то корня. Это блюдо не только чрезвычайно приятно на вкус, но и предохраняет от цинги. Постное мясо выбрасывают собакам, которые огромной стаей сбегаются со всего поселка к остову кита, лают, воют, прыгают и рвут мясо на куски, как это могут делать только северные псы».
Эскимосы, которых описывает Скеммон, уже общались с европейскими китобоями. Но их орудия лова и способы охоты остались такими же, какими они были на протяжении многих веков до появления здесь цивилизованных европейцев.
Прежде чем достичь северных морей, где на них охотились эскимосы, киты должны были еще благополучно миновать острова Ванкувер и Королевы Шарлотты, избежав нападения индейцев, населяющих эти земли. Скеммон рассказывает: «Эти индейцы, как из засады, выскальзывают на каноэ из-за острова, или утеса, или же из горла залива. С воем и криком они стремительно бросаются на своих жертв, стараясь поразить их в жизненно важные органы и замучивая животных до смерти. Среди индейцев северо-западного побережья китобои считаются самыми отважными людьми. Тот, кто имеет основание похвалиться, что убил кита, получает высший знак отличия — надрез поперек носа.
Индейские китобойные каноэ имеют в длину 10 метров, на каждом каноэ команда из восьми гребцов, сидящих на полутораметровых веслах. Китобойное снаряжение состоит из гарпунов, линей, копий и самодельных поплавков из тюленьей кожи. В качестве наконечников для гарпунов используются толстые основания раковин мидий или морских ушек. Линь представляет собой бечеву, скрученную втрое из волокон кедровой коры. Поплавки ярко и причудливо раскрашены, на каждом каноэ по-своему. Шестиметровое древко копья, изготовляемое, как и древко гарпуна, из крепкого и тяжелого тиса, весит чуть ли не 8 килограммов, так что когда к такому древку прикрепляется острый наконечник, получается поистине страшнее оружие».
Районы китобойного промысла индейцев были ограничены, так как они почти никогда не уходили далеко от своих берегов. «Когда кита загарпунят, — продолжает Скеммон, — он еще может уйти на глубину, но почти тут же надутый поплавок снова появляется на поверхности. Как только всплывший поплавок замечают с ближайшего каноэ, на этом каноэ тут же поднимают вверх другой поплавок. Это сигнал, по которому все китобои с шумом и криком пускаются преследовать добычу. Наступает самый напряженный момент охоты: все каноэ снаряжены одинаково, и команда каждого из них спешит вонзить в спину животного гарпун со своим поплавком, чтобы потом получить самую большую долю добычи. Идет борьба за то, кто раньше бросит копье, все охвачены страшным возбуждением, стоит невообразимый шум и крик. Наконец жертва истекает кровью, корчится в конвульсиях и умирает. Тогда целая флотилия каноэ вытягивает животное на берег, где и разделывается туша. Все население поселка с жадностью набрасывается на китовые жир и мясо. После пиршества вытапливается и разливается по мехам из тюленьей кожи ворвань — это важный предмет торговли с соседними, живущими далеко от побережья племенами, и с белыми торговцами, время от времени посещающими эти места».
На Алеутских островах, цепочкой пересекающих северную часть Тихого океана от Аляски до Камчатки, местные жители применяют совсем иные способы охоты на китов. Алеуты садятся на каяк — маленькое одноместное или двухместное утлое каноэ, обшитое кожей и управляемое двухлопастным веслом, и нападают на синих китов, кашалотов или других больших китов, вооружившись копьями с наконечниками из кристаллического сланца. Они не пытаются удержать кита с помощью гарпунов, привязанных к линям, а, вонзив в него копье, поворачивают назад, и как можно быстрее гребут к берегу. Через два-три дня кит умирает и его волнами выбрасывает на берег. Кит объявляется собственностью охотника, бросившего копье, — на наконечнике этого копья вырезан отличительный знак его владельца. Почему же огромный кит умирает от раны, нанесенной простым копьем? Все дело в том, что перед охотой наконечник копья смазывают ядом.
Зауэр (1802) пишет в своем отчете об одной из экспедиций, предпринятой в эти места в конце XVIII века: «Уроженцы Кадьяка при охоте на морских животных пользуются дротиками и копьями, наконечники которых сделаны из сланца. Они тоже смазывают дротики ядом из аконита. Приготовляется яд следующим образом: собирают и сушат корни этого дикого растения, потом их растирают или толкут, а затем заливают порошок водой и держат эту кашицу в теплом месте до тех пор, пока она не станет бродить. Тогда в нее окупают наконечники дротиков и копий. Рана, нанесенная таким оружием, оказывается смертельной».
О еще более раннем периоде китобойного промысла можно узнать из трудов немецкого путешественника Стеллера¹. Вот что он писал о жителях Курильских островов: «Они разведывают, в каких местах киты обычно спят. Добравшись до такого места, они мечут отравленные стрелы во всех животных, которые попадаются им навстречу, отчего киты начинают яростно пускать фонтаны и бить хвостами, а затем уходят глубоко в воду. Но через некоторое время один или несколько китов оказываются выброшенными на берег. Если кита выбрасывает на берег на Камчатке, жители привязывают тушу тонкой веревкой к воткнутому в песок шесту, считая, что после этого ни духи моря, ни дух земли Гамути, как его называют, не смогут предъявить на нее свои права».

¹ Г. В. Стеллер (1709 — 1746) — путешественник и натуралист, адъюнкт Петербургской академии наук; немец по национальности. Принимал участие в экспедициях В. Беринга к берегам Америки и Камчатки в 40-х годах XVIII века. В 1774 году вышла в свет одна из его работ — «Описание земли Камчатки». — Прим. ред.

Китобои держали в строжайшей тайне то, что яд изготовляется из корней аконита. И чтобы скрыть правду, распространяли слухи, якобы яд делается из жира, вытапливаемого из человеческих трупов, и что особенно хороши для этой цели трупы богатых китоловов.
Французский этнограф Пинар (1872) писал, что сам видел, как для китовой охоты использовались копья с наконечниками из сланца; кит, раненный хотя бы один раз таким копьем, обычно умирал через несколько дней. «Перед охотой копья погружались в человечий жир, а жир этот приготавливался из трупов богатых людей, которые специально для этой цели выкапывались, а затем вытапливались».
Алеуты, подчеркивает фон Киттлиц (1858), ведут китобойный промысел вовсе не с коммерческими целями, для них охота на китов — суровая жизненная необходимость: жир и мясо китов — главный продукт питания алеутов. «Среди острого метательного оружия, которое жители Алеутских островов берут с собой на охоту в море — особенно если отправляются на двухместном каяке, — всегда есть специальное китобойное оружие. Эти метательные снаряды, так же как и все остальные, выточены из дерева; к каждому из них приделан длинный, примерно 30-сантиметровый массивный наконечник из китового уса. Тяжелый наконечник увеличивает дальность полета снаряда. Наконечник тщательно отшлифован, и с одной его стороны сделаны острые глубокие зазубрины, благодаря чему метательный снаряд прочно застревает в ране. Самое острие наконечника делается из обсидиана — вулканического стекла, лавы или трахита. Ломкость этих материалов только способствует тому, что в теле раненого животного начинается воспалительный процесс, который и приводит к его смерти». (Здесь Киттлиц ошибается: причина воспалительных процессов раненого кита — не природные свойства материала, из которого сделаны острия копий, а покрывающий эти острия аконитовый яд.)
«Обычно раненый кит умирает на третий день, — продолжает Киттлиц, — и тушу его выбрасывает волнами на берег одного из Алеутских островов. Тогда община этого острова обследует копье, которым кит был ранен: на копье обычно бывает отличительный знак той общины, к которой принадлежит охотник, ранивший кита; туда тотчас же посылают вестника — и обе общины принимают участие в дележе добычи».
Врангель, именем которого назван остров в Чукотском море, описывал (1839) примерно такой же способ охоты: «Уроженец этих островов, сидя один в каяке с единственным двухлопастным веслом и вооруженный только коротким гарпуном со сланцевым наконечником, бросается в атаку на морского гиганта, вонзает свое оружие в тело кита под передний плавник и затем плывет назад со всей возможной быстротой. Если гарпун проник сквозь слой жира и вошел в мясо, — рана смертельна. Тогда через два-три дня кит обязательно умирает и течением его тело прибивает к ближайшему берегу. Каждый охотник очень заботится о том, чтобы на его оружии был хорошо заметен знак, по которому — если оружие осталось в теле найденного кита — можно будет установить имя того, кто его убил».
Китовая охота с отравленным оружием велась у берегов Алеутских островов, Камчатки, Курильских островов и вблизи Хоккайдо — северного острова Японии. Южнее этот способ уже не применялся — там была в ходу совсем иная техника китобойного промысла. Забой китов в прибрежных японских водах, кроме острова Хоккайдо, уже в XVI веке велся так же, как и в Европе, — с помощью небольших лодок, гарпунов и копий. Однако около 1600 года здесь появился новый способ — лов животных с использованием тяжелых сетей. Этот способ требовал более многочисленного и более крупногабаритного снаряжения, чем то, каким мог пользоваться охотник-одиночка, и поэтому китовый лов перешел в руки состоятельных предпринимателей, которые могли вкладывать в его организацию значительные средства. Теперь, чтобы снарядить суда для китобойного промысла, требовались деньги — и не только на сложные приспособления, но и на высокую оплату тяжелого и опасного труда китобоев. Японская китобойная база того времени представляла собой целую фабрику: здесь китовые туши вытаскивались на сушу, разделывались и обрабатывались, то есть вытапливалась ворвань и подготавливались к употреблению в пищу и для иных надобностей мясо, жилы и ус. На специальных наблюдательных постах, расположенных на возвышенных местах, с которых море просматривалось далеко вокруг, постоянно несли сторожевую службу. Как только киты появлялись в поле зрения наблюдателей, с постов подавали сигнал и сообщали их местонахождение. Сразу же спускалась на воду целая флотилия судов, которые тянули огромную сеть. Этой сетью сначала опутывали кита, а затем забивали его гарпунами и копьями.
В 1820 году вышла книга японского писателя Ёсэя Оямады «Исанатору-Екотоба» («Изображение китовой охоты»), в которой он описывает, сопровождая свои рассказы иллюстрациями, лов китов.
Один богатый человек по имени Матадзэмо Мацутоми, рассказывает Оямада, жил в городе Ишибуура на небольшом островке Икицуки. Он занимался китобойным промыслом, и ему была подвластна целая область, где жили китобои. «Народ говорил, что это был человек добрый и чистосердечный. Заправлять китовым промыслом — дело трудное, требующее больших средств. Прежде всего надо построить китобойную базу. Затем база огораживается каменной стеной, в которой с каждой стороны делаются ворота. Стража несет там караул всю ночь, и сторожа, чтобы показать, что они не спят, время от времени бьют в барабаны. Когда же на берегу лежит туша кита, караул несут особенно бдительно, и сторожа непрерывно обходят территорию то внутри, то снаружи забора.
На территории базы имеется много строений: сарай для сетей, помещение, в котором работают кузнецы и бондари, склады для хранения китового мяса и хвостовых плавников, помещения для сушки жил, склад для канатов, склад для соли и склад для тары под ворвань, склады для китового уса, контора, помещения для плотников и рабочих, склады для риса, для свежих жил и корзин, небольшой амбар для бака с жиром, другой амбар, побольше, длиной около 10 метров, — для другого бака, жироварня метров 15 длиной, дом для гарпунеров, тридцать домов для охотников и восемь воротов.
При строительстве очень важно правильно выбрать место для помоста, по которому будут выволакивать на берег китовые туши, — помост располагается на берегу, непосредственно перед самой базой, правильно составить план расположения всех строений, причалов, сторожевых наблюдательных постов и сторожевых судов, рационально расположить штабеля дров, площадки для сушки сетей и т. д.».
«Хозяин, Мацутоми, держал на островке даже собственный винный погреб. Он нанимал множество рабочих, плотников, бондарей, кузнецов, штукатуров и других ремесленников.
Его двери были широко открыты для талантливых и образованных людей, приезжавших к нему в гости, — врачей, хирургов, и к нему съезжались смотреть на китовую охоту разные влиятельные и высокородные господа. Среди его слуг было около десяти надсмотрщиков. Два надсмотрщика распоряжались всеми китобойными командами и руководили всем промыслом. Надсмотрщики и конторские служащие заметно отличались от обыкновенных китобоев. Они выходили за пределы базы только в сопровождении слуг, а у себя дома проводили свободное время в изысканных занятиях.
Снаряжение китобоев состояло из трех наборов сетей, по тридцать восемь сетей в каждом. Длина каждой сети — 28 морских саженей¹, а общая ее площадь — около 18 квадратных саженей.

¹ Морская сажень составляет 1,83 метра. — Прим. ред.

Так как сеть нельзя опустить на очень большую глубину, приходится загонять китов в более мелководные места, где их и ловят сетями.
Флотилия охотничьих лодок, окружив кита, подгоняет его н берегу не далее чем на четверть мили. Шесть лодок с сетями, которые уже ждут наготове, разбившись на три пары, по сигналу главного расходятся в разные стороны, все разом забрасывают сети и тут же отходят, освобождая для кита путь. Охотники бьют по бортам своих лодок, громко кричат, подгоняя кита с трех сторон, так что ему ничего не остается, как плыть прямо в сети, в которых он в конце концов и запутывается. Кит приходит в ярость и начинает метаться, тонкий канат, соединяющий сети между собой, рвется, и сети, уже не связанные одна с другой, опутывают животное со всех сторон, облепляя его голову, хвост и плавники. И как только кит выплывает на поверхность, чтобы набрать воздуха и передохнуть, гарпунер вонзает в него гарпун. Таким способом забивают только гренландских китов, горбачей и финвалов, ибо если попадется серый кит, то он приходит в такое неистовство, что рвет сети в клочья, поэтому на серых китов охотятся без сетей, с одними гарпунами.
Если киту, запутавшемуся в сетях, удается выплыть на поверхность за пределами круга охотничьих лодок, то, увидев фонтан, китобои наперегонки устремляются к нему на своих лодках, где уже с гарпунами наготове стоят на носу гарпунеры. Как только два первых гарпуна вонзаются в тело кита, на кормах этих лодок взвиваются флаги. Остальные гарпунеры тоже один за другим бросают в животное свои гарпуны. Большие гарпуны делаются из мягкой меди, наконечники их зазубренные, и, даже согнувшись, гарпуны не ломаются и не выдергиваются из тела кита, когда животное натягивает прикрепленный к гарпуну линь, — кит не может освободиться от них никаким способом. Раненное множеством гарпунов, животное слабеет и в муках стонет так громко, словно это гром гремит. Вода кругом окрашивается кровью, в воздух вздымаются целые столбы окровавленной воды. Наконец наступает заключительный момент, которого дожидаются все охотники: ослабевшего кита добивают ударами копий. Зрелище это настолько ужасное, что от него прошибает холодный пот».
Упитанного кита забить нелегко: иногда в него приходится вонзить не менее чем сотню копий, тощий же кит может погибнуть и от двух-трех ран. Часто, умирая, кит погружается в глубину, и людям приходится прикладывать огромные усилия, чтобы поднять тушу на поверхность. Чтобы избежать этого, один из китобоев, не дожидаясь смерти животного, прыгает ему на голову с огромным ножом в руке и делает сквозной надрез на его морде, которая то поднимается над поверхностью воды, то снова уходит в глубину, Закончив эту работу, китобой подает остальным сигнал, размахивая над головой окровавленным ножом. Тогда другой китобой е канатом в руках прыгает в воду и, продев его сквозь рану, возвращается назад на свою лодку, на которой и закрепляют концы каната. Когда главный приходит к выводу, что кит уже агонизирует, он подает сигнал головным лодкам начинать обвязывание туши. Китобои — все они прекрасные пловцы — прыгают в воду с канатами, быстро подныривают под кита, а затем выныривают, опоясывая канатами грудь и брюхо животного так, что связанный кит оказывается между двумя головными лодками. Лодки подтягиваются друг к другу, зажимая кита с боков и образуя нечто вроде плота.
Теперь уже все китоловы наперебой стараются добить кита копьями и огромными ножами. Иногда киты перед смертью сначала вытягиваются и, набрав воздуха, издают вопль, затем два-три раза переваливаются с боку на бок и наконец из их горла вырывается громкий предсмертный хрип.
Тогда китобои трижды поют хором «Упокой его душу» и возносят в гимне хвалу богу за столь ценную добычу. Когда кит уже окончательно мертв, с головных лодок подается канат на остальные лодки (их бывает десять и больше), которые выстраиваются в две колонны. И объединенными усилиями добыча выволакивается на берег.
Кита, зажатого между головными лодками, подтягивают к берегу, обвязывают канатами, уложенными на вороты, и вытаскивают на сушу с помощью этих же воротов. После этого с мертвого животного снимают сети, которыми он был опутан, и отвязывают канаты, поданные с лодок, — теперь тушу кита удобно тянуть на берег, поворачивая ее и так и сяк по мере необходимости с помощью воротов. Когда туша кита оказывается, наконец, на суше перед базой, рабочие и надсмотрщики — каждый соответственно своим обязанностям — принимаются за работу с чрезвычайным усердием. Мастера же, ведающие поденными рабочими, в зависимости от размеров кита и от объема предстоящей работы нанимают нужное число поденщиков из близлежащих селений.
Пока идет работа над тушей, на берегу собирается разный люд из соседних селений в надежде стащить кусок китового мяса. Хотя стража бдительно следит, чтобы мясо не пропадало, некоторые все же ухитряются украсть кусок, засунув его за пазуху, или обложив под платьем вокруг пояса, или даже зажав его между ногами. Рабочие, переносящие жир и мясо, толпой собираются у туши, огромной, как гора, и расправляются с ней в мгновение ока — все они обладают большим опытом и хорошо знают все приемы этого трудного, но привычного для них дела.
Плавники и мясо засаливаются, грузятся на суда и продаются в разные страны, где их употребляют в пищу. Из жира кита вытапливается ворвань. Вытапливаются и остальные части туши, из которых можно получить ворвань. Для резки жира на куски отведено специальное место перед одним из домов базы. Там рассаживаются в ряд семьдесят — восемьдесят человек, перед ними на канате висят огромные пласты китового жира. Каждый отрезает от пласта куски и складывает их в стоящую рядом деревянную бадью. Поблизости расположены семнадцать жироварен, а позади них сооружена галерея на такой высоте, что если поднимешься на нее по каменным ступенькам, то увидишь котлы, вделанные в каждую печь. Разрезанный на куски жир закладывается в котлы, из которых потом выливается уже вытопленная ворвань. Перед котлами сооружается земляной вал, достаточно высокий, чтобы предотвратить воспламенение кипящей ворвани. С задней стороны вала проходит труба, в которую стекает кипящая ворвань. Затем ворвань остужают, разливают в пятнадцать-шестнадцать больших чанов и убирают в специальный склад.
Любая часть китовой туши идет в пищу — в ней съедобно все: кости, жир, мясо, внутренности. Только китовую печень никогда не едят. Говорят, что печень оставляют для некоего особого употребления тем, кто свежует кита, но что они из нее делают — неизвестно.
У входа в склад сидит служащий, а перед складом устроена площадка, на которой около двадцати рабочих, сидящих в ряд, режут на куски отдельные части китовой туши. У дверей поставлен специальный человек: он тщательно осматривает каждого, кто выходит из склада, и если кого уличит в покраже мяса — жестоко избивает.
Для обработки китовых жил отведено специальное помещение. Здесь под началом управляющего обрабатывают жилы двенадцать рабочих, которым помогают семеро учеников.
В цехе обработки костей слева от входа сидит управляющий, а рядом с ним высится куча костей. Череп и нижняя челюсть кита, толстые, как бревна, сильно отличаются от других костей. Их приходится распиливать специальной пилой. Остальные кости разрубают топором. Хвостовые позвонки, ребра и прочее тоже рубят топором или резаком. Занимается этим около тридцати рабочих, они разделывают кости на куски, напоминающие поленья дров, затем складывают их в деревянные ящики. Осколки костей кипятят в подсоленной воде, вываривая из них жир, для этого отведено шесть специальных котлов, под которыми устроены топки.
Прическа у тех, кто занимается китовым промыслом, совсем иная, чем у обычных людей. У китобоев очень длинные волосы, разделенные прямым пробором; когда они прыгают в воду, чтобы обвязать веревками пойманного кита, то так обессиливают от этой работы, что уже не могут самостоятельно взобраться обратно в лодку, и товарищи втаскивают их на борт за волосы. Вернувшись на сушу после забоя кита, гарпунеры исполняют особый ритуальный танец. Тридцать гарпунеров, предводительствуемые главным, выстраиваются в ряд и под бой барабана хором исполняют свою песню, а затем начинают кружиться в танце «ворота». Каждый — а все они могучие, как борцы, — держа над головой дубинку, делает огромные шаги, потрясает оружием, высоко подпрыгивает. И все поют песню, состоящую из взаимных поздравлений и благодарностей, и в танце изображают охоту на кита. Вокруг собирается множество народу: жители окружающих селений, дети, женщины. Забавно наблюдать, как зрители обсуждают искусство и ловкость танцоров, показывая на них пальцами, переглядываясь и перешептываясь друг с другом. Все это вместе являет собой удивительное зрелище!
Последний раз китов ловили с помощью сетей в 1909 году в префектуре Ямагути, на крайнем юго-западе острова Хонсю.
В самом начале XVIII века началась охота на китов у Шпицбергена. В заливах и фьордах архипелага их было такое множество, что вскоре установился следующий обычай: каждое китобойное судно становилось на якорь в каком-нибудь укрытом заливе или бухте на весь китобойный сезон. Экипаж судна вытаскивал всех добытых китов тут же на берег, здесь же их свежевали, разделывали и вытапливали ворвань.
Экспедиции «Московской торговой компании», обычно состоявшие не менее чем из дюжины судов, — причем некоторые суда были хорошо вооружены, чтобы держать на расстоянии «контрабандистов» или тех, кого они таковыми считали, — тоже придерживались этого обычая.
Почти с самого начала серьезными соперниками китобоев «Московской компании» стали голландцы, которые уже к концу первой четверти XVII века построили около Шмееренбурга целый город китобоев, который и стал центром их промысла. В 1622 году туда были посланы суда со строительными материалами. Удивительный «город ворвани» был построен и заселен с необычайной быстротой и продолжал бурно развиваться. В этом предприятии участвовали города Амстердам, Мидделбург, Флашинг и другие. Каждый город держал там свои суда, свои склады и свои жироварни, откуда ворвань шла на продажу. Лаббок рассказывает (1937): «В XVII веке в разгар лова и китовой охоты по меньшей мере сотни три китобойных судов стояли на якоре против принадлежащих им воротов, жироварен и складов, на берегу же работало пятнадцать — восемнадцать тысяч человек, одни из них были заняты вытапливанием ворвани, а другие — лавочники, виноторговцы, табачники, хлебопеки и всякие другие ремесленники — их обслуживали».
Посылали на север довольно много судов и отдельные города — Гамбург и Бремен, и целые страны — Швеция, Дания и Франция тоже отправляли туда свои флотилии. Но самым мощным был голландский китобойный флот.
В то время как голландские китобои процветали, англичане из портов Гулль и Ярмут, тоже вступившие в соперничество с «Московской компанией», потерпели полное фиаско. Во второй четверти XVII века лишь немногие английские суда отваживались отправляться на север.
В 1630 году некий Эдвард Пелэм, помощник канонира на английском корабле «Салютейшн», зафрахтованном «Московской компанией», и еще семь матросов случайно отстали от своего корабля. Их сочли погибшими, и корабль в августе этого же года вернулся в Лондон без них. Возвратившись в конце концов на родину, моряки имели все основания говорить, что они — первые люди, зазимовавшие на Шпицбергене. Они как-то сумели продержаться целую зиму — вплоть до следующего года, когда их спасли прибывшие туда корабли. Жили они в «хижине» у селения Белл Саунд.
Вот что рассказывает Пелэм об этой хижине: «То, что мы называли „хижиной”, было, по существу, домиком, выстроенным из бревен и досок и крытым фламандской черепицей, строили его люди, некогда торговавшие в этих местах. Был он около восьмидесяти футов¹ в длину и примерно пятьдесят в ширину. Во время промысла в нем жили бондари, здесь же они и работали, изготовляя бочки, в которые сливается вытопленный китовый жир».

¹ Фут — английская мера длины, равная приблизительно 30 сантиметрам. — Прим. ред.

Этот документ показывает, насколько основательно строились голландские китобойные базы. Чтобы получить строительный материал, зимовщики разрушили другую «хижину», построенную для рабочих, занятых вытапливанием ворвани. «Эта хижина, — продолжает Пелэм, — дала нам сто пятьдесят сосновых досок, да еще много бревен, стоек и балок. Из трех очагов-топок, в которых вытапливалась ворвань, мы получили тысячу кирпичей. Здесь же мы нашли три огромные бочки с очень хорошей известью. Еще одну бочку с известью мы раздобыли в Боттл-коув, на другой стороне пролива». Из этих строительных материалов внутри найденного ими большого дома они соорудили другой, поменьше, и, пока их не спасли, вели там жалкое существование, питаясь отбросами китового мяса, оставшимися от минувшего китобойного сезона.
В 1619 году король Дании и Норвегии Христиан IV отправил капитана Джона Монка на поиски Северо-западного прохода в Индию через Гудзонов пролив, В своем отчете об этом путешествии Монк описывает и китобойный промысел тех времен:
«Как только им удается обнаружить кита — причем не имеет значения, откуда его увидели: с берега или с судна, — в любом случае на воду спускают три шлюпки, на каждой из которых сидит по шесть человек команды. Моряки гребут во всю мочь, догоняя кита, но при этом принимают все меры предосторожности, чтобы не оказаться слишком близко к его хвосту. Подойдя к киту совсем близко, все замолкают и стараются грести бесшумно. Когда наконец удается подплыть к киту вплотную, гарпунер одной из шлюпок изо всех сил бросает в него гарпун. Гарпун имеет три фута в длину, наконечник его зазубрен так, что его никоим образом нельзя выдернуть обратно. Древко гарпуна деревянное, это увеличивает дальность его полета. К концу древка прикреплен линь длиной в 200 саженей, который лежит, свернутый в бухту, на дне лодки. Раненый кит с почти неправдоподобной быстротой ныряет в глубину моря; тогда линь начинает быстро разматываться, причем трется о борт лодки с такой силой, что, если бы на борт не лили воду, он бы загорелся. Если одного линя не хватает, к нему прикрепляют другой, со следующей лодки. Как только „рыба”¹ появляется снова на поверхности, гарпунер, который первым окажется возле нее, вонзает в „рыбу” другой гарпун, поменьше — что-то вроде небольшой пики или копья. Такие копья, так же как и обычные гарпуны, бросают в кита с определенного расстояния. Но наконечники копий не зазубрены и, в отличие от гарпунов, их можно вытянуть обратно. Когда охотники видят, что кит устал и силы его на исходе, они подплывают ближе и пускают в ход копья уже другого рода, которыми и колют кита до тех пор, пока не проткнут ему легкие или печень — это видно сразу же: тогда из дыхала, которое кит старается держать как можно выше над водой, начинает бить фонтаном уже не вода, а потоки крови. Животное так яростно бьется, что все море закипает пеной, страшные удары его хвоста слышны на полмили вокруг. Окончательно обессилев, кит заваливается на бок, а испустив дух, переворачивается на спину. Тогда его вытаскивают веревками либо на берег, если это совсем близко от Шпицбергена, либо на палубу судна».

¹ Китобои по традиции называли китов рыбами. — Прим. перев.

После этого тушу кита разрубают на части. Те китобои, у которых на Шпицбергене есть базы, «разрезают эти отдельные части на небольшие куски, вытапливают из них ворвань, тут же разливают ее по бочкам, а потом увозят на родину. Те же китобои, которые не имеют своей базы и приплывают сюда лишь для ловли китов в открытом море, вынуждены укладывать в бочки куски мяса прямо с жиром, везти их в таком виде домой и вытапливать ворвань уже там, на месте. Вытапливается ворвань тем же способом, что и на Шпицбергене, но продается она дешевле, так как издает очень неприятный запах».
Китобои имели возможность вытапливать ворвань сразу же на месте забоя китов только до тех пор, пока этот промысел у Шпицбергена и у островов Ян-Майен был еще рентабелен. Когда же киты в этих местах были практически истреблены и промысел переместился к кромке полярных льдов и в Девисов пролив, китобои стали возить китовый жир неперетопленным домой.
Из отчета Монка явствует, что некоторые суда занимались китобойным промыслом в гренландских водах уже около 1620 года. Первое же голландское судно отправилось туда только в 1719 году, и экипаж его уже не вытапливал ворвань на месте забоя китов. Позднее китобои сумели добиться того, что ворвань, вытопленная после доставки китового жира к месту назначения, перестала «издавать очень неприятный запах», как писал когда-то Монк.
Джон Харрис в сборнике «Плавания и путешествия», вышедшем в свет в 1748 году, делает обзор путешествий и открытий в северных морях. В обзор включено и описание китобойного промысла, здесь же сообщаются подробности о вытапливании ворвани на берегу.
«К борту судна подтягивают тушу убитого кита и огромными ножами срезают с его боков пласты мяса и жира. Эти куски сразу зацепляют крюками и поднимают на палубу с помощью блоков. Часть же таких пластов обвязывают веревкой, вытаскивают на берег с помощью ворота и затем делят на меньшие куски. Затем жир режут на еще более мелкие ломти и складывают в медные котлы. Когда мясо в котлах становится коричневым, или, как говорят, „поджаривается”, его вынимают и выбрасывают. Оставшаяся в котлах жидкость переливается в чаны, заполненные до половины водой; в чанах этот вытопленный жир остужают и очищают. Затем ворвань по длинным желобам — она должна остывать постепенно — попадает в большие бочки, стоящие у самого берега. Тем временем голову кита отрубают и, подтащив как можно ближе к берегу, поднимают воротом, чтобы вырубить из челюстей весь китовый ус, затем пластины уса увязывают в связки по пятьдесят штук; после этого из остатков головы также вытапливается ворвань. Суда, на которых производится эта работа, имеют: тридцать — сорок человек экипажа, пять — шесть шлюпок на борту, четыреста — восемьсот бочек для ворвани в трюме, шестьдесят копий, шесть моржовых копий, сорок гарпунов, десять длинных гарпунов для метания в кита, ушедшего под воду, шесть малых моржовых гарпунов и тридцать линей, длиной 90 — 100 морских саженей каждый... Линь, или веревка, привязанная к гарпуну, имеет в длину 6 — 7 саженей. Изготовлена она из самой тонкой и мягкой пеньки и поэтому легко скользит. К такому линю подвязываются один за другим еще несколько линей. Если и этих линей не хватает, их берут с соседнего баркаса».
Голландцы сохраняли свое превосходство в китобойном промысле вплоть до середины XVIII века. Хотя английское правительство и выплачивало владельцам китобойных судов большие премии за увеличение водоизмещения кораблей, чтобы возродить отечественный китобойный промысел, это не давало поначалу ощутимых результатов. Во время Семилетней войны¹ английские китобойцы, как и другие торговые суда, несли тяжелый урон от нападений каперов — и не только французских, но и английских. Нападения французских каперов, наносивших особенно чувствительный ущерб, продолжались и после того, как английский промысел стал возрождаться, когда в 1750 году правительство удвоило поощрительные премии. В течение второй половины XVIII века английский китобойный промысел достиг своей вершины: китобойный флот вырос до ста пятидесяти судов. Но во время войны, которую вела Америка с Англией за независимость, его снова сильно потрепали пираты. Правда, и голландский китобойный промысел в это время тоже пошел на спад, так как голландским китобоям приходилось часто вступать в борьбу и с английскими военными кораблями, и с каперами. Дело в том, что в связи с революционными событиями во Франции в 1793 году разразилась англо-французская война. В 1798 году английское правительство выделило военные корабли для защиты английских китобойных судов, а заодно и для захвата китобойных судов голландцев. В эти годы голландский китобойный флот был практически уничтожен и уже больше никогда не смог вернуть себе первенства.

¹ Война 1756 — 1763 годов, в которой принимали участие Англия, Австрия, Россия, Франция, Пруссия, Швеция и другие страны. — Прим. ред.

Когда китобойный промысел переместился на запад от Шпицбергена — к самой кромке полярных льдов, китобои наткнулись в этих водах на большие стада гренландских тюленей, которые жили и размножались прямо на льду. И многие китобойные суда начали совмещать китобойный промысел с тюленьим. В конце XVIII — начале XIX века немецкие и скандинавские моряки стали заниматься главным образом охотой на тюленей. В 1820 году, когда Скорсби-младший, один из самых знаменитых английских капитанов-китобоев, внесший немалый вклад в науку, написал свою книгу о китобойном промысле в Арктике, китобои уже практически покинули Шпицберген и перебазировались в районы полярных льдов у берегов Гренландии — в Девисов пролив и море Баффина.
Охотясь во льдах, китобои не имели уже возможности вытапливать ворвань на берегу, а делать это прямо на своих кораблях не решались: бывали случаи, когда суда, на которых пробовали ставить жироварни, погибали от пожаров. Поэтому поневоле возник обычай, сохранявшийся вплоть до нашего столетия, складывать жир в бочонки и вытапливать ворвань, уже вернувшись обратно в свой порт. Туша убитого кита пришвартовывалась вдоль борта и крепилась к судну за голову и хвост канатом или цепью, которые обвязывались вокруг плавников. Одна или две шлюпки пристраивались у кита, и гарпунеры, занимавшиеся срезанием жира, забирались прямо на тушу кита, удерживаясь на ней благодаря «шпорам», или шипам, вделанным в каблуки матросских ботинок. Шкура и жир кита срезались длинными спиралевидными полосами — «попонами» с помощью фленшерных лопат, или резаков, с очень острыми лезвиями на длинных рукоятках. На одном краю каждой полосы жира проделывалось отверстие, в него продевали канат, который завязывался петлей и закреплялся большой деревянной чекой. Канат крепился к разделочным талям и блокам, размещавшимся на мачтах корабля. Когда все снасти закреплялись как положено, судно отходило в сторону — и полоса жира, подрубаемая по краям гарпунерами, начинала отдираться от туши, как бы сматываясь с нее, а туша медленно вращалась вокруг своей оси. Пока гарпунеры управлялись с тушей, другие в это время отделяли голову кита от туловища и вырубали китовый ус, но не по одной пластине, а с каждой стороны челюсти враз по целому блоку. Затем эти блоки поднимались на борт судна. Когда весь жир оказывался ободранным, а ус — вырубленным, сама туша кита — «отходы», как говорят китобои, — бросалась на съедение морским птицам, акулам и полярным медведям.
На палубе пласты жира — «попоны» резали на большие куски, которые складывались в одну кучу с помощью так называемых «королевских вил». «Их, наверно, для того именуют „королевскими”, чтобы хоть как-нибудь вознаградить тяжелейший труд тех, кто ими орудует», — говорил Скорсби. Большие куски жира сразу же разрезались на маленькие — тут была дорога каждая пара рабочих рук. «Короли» своими вилами наваливали ломти жира на резальные доски, и рабочие начинали обрабатывать жир с обеих сторон: снаружи обдирать шкуру, а изнутри срезать волокнистое плотное мясо. Это было делом чрезвычайно кропотливым и важным, так как, если не срезать с пласта жира все лишнее, жир начинал быстро разлагаться и портиться, а образующиеся при гниении мяса газы могли даже разорвать бочки, в которые укладывался жир. Очищенный жир опять резался, причем уже на такие мелкие кусочки, что они могли бы пролезть в дырку для затычки бочки, и по брезентовому желобу сбрасывался вниз, на среднюю палубу. Здесь под наблюдением специального мастера его закладывали в бочки и плотно утрамбовывали с помощью особых толкачей — приккеров. Затем бочки наглухо закупоривались. Часть этой тяжелой и грязной работы приходилось проделывать в трюме, где стояли бочки. Пока суда шли к местам лова, нижние ряды бочек заполнялись морской водой, чтобы придать судну большую остойчивость. Но первые же наполненные жиром бочки тоже надо было устанавливать на дне трюма. Поэтому во время плавания приходилось постоянно переставлять бочки с места на место: вытаскивать и опорожнять одни и устанавливать на их место другие. Нечего и говорить, что во время всей. этой работы и палуба, и одежда всей команды насквозь пропитывались жиром и грязью.
Китобойцы, ходившие в Арктику, обычно оснащались полным парусным вооружением. Строились они очень основательно, и притом из дерева — даже тогда, когда повсюду уже стали строиться стальные суда: только деревянное судно могло выдержать давление, возникавшее при сжатии льдов.
Почти каждый китобойный сезон несколько судов погибало во льдах. Но некоторые годы, когда потери китобойного флота в судах и в людях были особенно велики, оставались памятными надолго. Китобои были удивительно изобретательны и находчивы в самых трудных обстоятельствах. И нередко, даже в тех случаях, когда суда получали столь серьезные повреждения, что, казалось, были обречены на верную гибель, моряки проявляли почти сверхъестественные мастерство, ловкость и отвагу, на ходу ремонтируя свои корабли. Однажды, например, льды раскололи киль судна «Эск», капитаном которого был Скорсби. Перенеся на лед весь груз и все имевшиеся на корабле запасы, команда совместными усилиями вытащила судно на льдину. Киль был починен. Весь экипаж вернулся на родину целым и невредимым.
По мере того как киты все больше и больше истреблялись, китобоям приходилось заплывать все дальше и дальше на север и на запад. Парусникам приходилось подолгу пробиваться сквозь плавучие льды к открытой воде. И в конце концов, чтобы сэкономить время и облегчить маневрирование, в 1859 году на промысловых судах стали впервые ставить вспомогательные паровые машины. По нынешним представлениям они были очень слабосильны: мощность их составляла всего 50 — 150 лошадиных сил — не намного больше, чем мощность современного автомобиля. Тем не менее применение паровых машин на парусных судах имело большой успех. Деревянное судно с усиленным форштевнем и особо прочной носовой частью, на борту которого была установлена вспомогательная паровая машина, по праву считалось самым приспособленным для арктических плаваний вплоть до появления современных мощных ледоколов, которые прокладывают сегодня путь во льдах для судов с металлическим корпусом, не приспособленных к ледовым условиям. На таких китобойцах были сравнительно невысокие мачты. На некоторых из них поднимали бом-брамсели¹, даже если на мачтах уже было поднято по одному брамселю² над двойными марселями³. И на каждом китобойце обязательно ставился косой фок⁴ — он позволял судну прекрасно лавировать среди стада китов, когда большая часть команды охотилась на животных с вельботов.

¹ Верхние прямые паруса. — Прим. ред.
² Прямые паруса, расположенные под бом-брамселями. — Прим. ред.
³ Второй снизу парус на мачте. Если таких паруса два, тогда говорят: верхний и нижний марсель. — Прим. ред.
⁴ Передний нижний парус на фок-мачте. — Прим. ред.

Гарпунные пушки были изобретены и начали применяться еще во времена Скорсби. В середине XIX века они были усовершенствованы и получили не менее широкое распространение, чем ручные гарпуны. В последнее время при охоте на китов уже почти повсюду пользовались только этими пушками. Они крепились на носу вельбота на вертлюгах: отдача при выстреле тяжелым гарпуном очень сильна. Несколько позже появилось новое оружие — копье-граната — стальная трубка, наполненная порохом и снабженная взрывателем, который срабатывает уже после того, как граната, выпущенная из тяжелого ружья, попадает в тело кита. В отличие от гарпуна граната не крепится к линю. Подплыв к животному на вельботах на совсем небольшое расстояние, китобои с помощью такой гранаты добивают уже загарпуненного кита, не подвергаясь при этом сами никакой опасности.
Во второй половине XIX века, когда больших гренландских китов становилось все меньше, китобои стали охотиться на всех морских животных, которые могли принести хоть какую-либо выгоду. Отправляясь на далекий север охотиться на больших китов, попутно китобои, не теряя времени даром, усиленно занимались забоем тюленей, устраивающих лежбища на льду. Били и мелких китов — повсюду, где только они встречались. Одним из главных видов таких китов «второго сорта», за которыми охотились китобои, был клюворыл — животное, не превышающее 10 метров в длину. Клюворыл дает ценный жир, известный в торговле под названием «арктическое спермацетовое масло». При случае забивалась и гринда. Но тем не менее по мере исчезновения ценных пород китов и одновременного падения цен на продукты китовой охоты северный китобойный промысел на парусных судах постепенно приходил в упадок, и к началу первой мировой войны он фактически прекратил свое существование.
Как было сказано выше, баски охотились на гренландских китов около Ньюфаундленда уже в третьей четверти XVI века. Американские же колонисты всерьез принялись за китобойный промысел не ранее чем в середине XVII столетия. Однако и до этого туши выброшенных на берег мертвых китов чрезвычайно высоко ценились на берегах Лонг-Айленда и Новой Англии. Так, Старбак (1878) рассказывает: «Выброшенными на сушу китами очень дорожили как в Плимуте, так и в колониях Массачусетского залива. Правительство колоний одну треть найденного кита требовало себе, треть шла городу, а тот, кто нашел кита, — если только никто не оспаривал его приоритета, — мог претендовать на оставшуюся треть». Видимо, с полным основанием можно считать, что американский китобойный промысел практически начался у берегов Лонг-Айленда. В марте 1644 года городское управление Саутгемптона распорядилось «выделить из числа горожан четыре команды, по одиннадцать человек каждая, для несения постоянной сторожевой службы на берегу на тот случай, если на сушу выбросит кита. Двое — по жребию от каждой из четырех команд — должны были дежурить ежедневно и, увидев выброшенного кита, сразу же приниматься разрубать тушу на части».
Вскоре уже вошло в обычай снаряжать для охоты на китов в прибрежных водах целые экспедиции из нескольких судов: часть людей оставалась на берегу нести сторожевую службу. Такие экспедиции обычно уходили в море на одну-две недели. Это и было, собственно, началом промысла, зарождение которого следует отнести примерно к 1650 году или даже несколько ранее. Менее чем за двадцать лет были освоены способы китовой охоты, принятые в Европе, — охота с вельботов, снабженных гарпунами, копьями и линем, намотанным на пал.
Вскоре торговля ворванью переместилась из Лонг-Айленда в Бостон и Коннектикут, и между этими тремя конкурентами вечно шли ожесточенные споры и тяжбы, на которые тратилось немало сил и средств. Для разрешения конфликтов приходилось обращаться к властям Нью-Йорка. Позднее же, когда торговля ворванью превратилась уже в целую отрасль промышленности, колонистам-американцам причиняли немало неудобств и наносили чувствительный материальный ущерб тарифы и суровые ограничения, введенные властями метрополии, коей являлась Англия, в торговле продуктами китобойного промысла.
«В 1690 году, — продолжает Старбак, — жители острова Нантакет, считая, что жители полуострова Кейп-Код больше преуспели в искусстве китовой охоты, чем они сами, послали туда Икабода Пэддока. Пэддоку было поручено научиться самому, а затем научить и своих земляков самым эффективным способам забоя китов и вытапливания ворвани. Судя по последующим событиям, он побывал на полуострове, вернулся и показал себя хорошим учителем, а его земляки — еще лучшими учениками. Судя по всему, китобойный промысел был уже известен в те времена и их канадским соседям. Некий господин Денонвилль пишет господину Сеньеле в 1690 году, что канадцы весьма искусны в охоте на китов и что ,,недавно последние суда доставили в Квебек из Байонны несколько гарпунеров для Риверена...”»
В 1700 году киты водились в этих прибрежных водах в пределах видимости с суши в таком изобилии, что пришлось построить несколько сторожевых башен, похожих на корабли, и нести на них вахту. Если удавалось добыть кита, его сразу же выволакивали на сушу, срезали жир и вытапливали в котлах, размещенных тут же на берегу, — примерно так же, как это делали голландцы на Шпицбергене столетием раньше.
Сначала прибрежная охота велась только на гренландских китов. Но вот в 1712 году жители Нантакета впервые случайно забили кашалота. Кристофор Хассей вышел под парусами в море на поиски гренландских китов. Сильный северный ветер унес его далеко от земли, гораздо дальше, чем это случалось с кем-либо до сих пор. Там Хассей наткнулся на стадо кашалотов, убил одного из них и привез домой. «Это событие, — пишет Старбак, — вдохнуло в промысел новую жизнь: сразу же начали посылать на китовую охоту суда водоизмещением около 30 тонн. Они уходили „глубоко” в море — как говорили тогда, чтобы отличить такие экспедиции от прибрежных, — недель на шесть. Каждое судно имело на борту несколько больших бочек, емкости которых должно было бы хватить для жира одного кита — на тот случай, если удастся забить его... В 1715 году Нантакет имел для китовой охоты шесть шлюпов, которые доставляли в год столько жира, что из него вытапливалось на 1100 фунтов стерлингов ворвани. Но и прибрежная китовая охота велась еще много лет».
По мере развития промысла рос и тоннаж судов. Шлюпы и шхуны уже имели водоизмещение 60 — 70 тонн, часть команды набиралась из индейцев. «Киты начали встречаться вблизи от берегов все реже, и китобойцы, уходившие, как они говорили, „на юг”, бороздили прибрежные воды до начала июля. Вернувшись, суда сразу же снаряжались вновь и опять отправлялись в плавание — на этот раз к востоку от Большой банки и уже на весь китобойный сезон.»
Английское правительство выплачивало поощрительные премии за китобойный промысел не только морякам метрополии, но и колонии, и, как уже говорилось выше, это немало способствовало росту и развитию американского китоловства. И хотя на китобоев всех стран — на американских в западных водах Атлантики, на английских и других китобоев в ее восточных водах — нападали французские и испанские каперы, все же американский китобойный промысел процветал. Не говоря уже о знаменитом Нантакете, этим промыслом занимались многие порты от Лонг-Айленда до Бостона, а также остров Мартас-Винъярд, полуостров Кейп-Код, города-порты Сейлем, Нью-Бедфорд, Провиденс, Нью-Хейвен и другие. И к 1770 году американские охотники на кашалотов пересекали всю Атлантику — от Африки до Южной Америки. В поисках гренландских китов они заплывали и на север — до острова Святого Лаврентия и даже дальше. По подсчетам Старбака, тогда снаряжалось ежегодно «не менее чем 360 самых разных судов общим тоннажем около 33 тысяч тонн. Численность экипажей, обслуживавших эти суда, составляла примерно 4700 человек, а если считать и тех, кто еще и косвенно обслуживал китобойцев, то это число намного увеличится».
Несмотря на ущерб, наносимый китобоям французскими и испанскими пиратами, годовая добыча от китобойного промысла между 1771 и 1775 годами составляла, по-видимому, «не менее чем 45000 баррелей¹ спермацетового жира, 8500 баррелей ворвани гренландских китов и около 75 000 фунтов китового уса».

¹ Баррель — мера объема и емкости; в США баррель составляет 119,24 литра. — Прим. ред.

Суда, плававшие в умеренных и тропических широтах, были лишены тех природных холодильников, которые предоставляла китобоям Арктика. С самых первых своих походов «на юг» китобои поняли, что вытопленная ворвань лучше сохраняется в пути, чем сырой китовый жир. Тогда они освоили самый, очевидно, выгодный для них способ — вытапливание ворвани прямо на борту корабля из жира каждого только что убитого кита, иначе говоря, переместили жироварни с берега на палубу корабля. Казалось бы, на деревянных судах такой способ чрезвычайно опасен, но тем не менее уже с 1762 года китобои стали прибегать именно к нему, и вскоре он получил распространение повсюду. Как ни удивительно, число судов, погибших от пожара, было весьма невелико.
В 1787 году четыре английских китобойных судна, обогнув мыс Горн, впервые стали охотиться на китов у западного побережья Южной Америки. В 1791 году приняли участие в лове у берегов Чили шесть китобойных судов из Нантакета и Нью-Бедфорда. Добыча китов возросла до небывалых размеров, когда в 1838 году начали вести промысел у северо-западного побережья Америки, центром этого промыслового района стал город Сан-Франциско. К последней четверти XIX века в Америке достиг своей вершины промысел кашалотов: в 1876 году этим промыслом было занято 735 судов общим водоизмещением 233 000 тонн. В 1851 году было вытоплено 51 миллион литров ворвани, тогда как в 1909-10 году при современных методах китового лова было получено всего лишь 41 миллион литров.
Несмотря на войны и ущерб, причиняемый каперами, китобойный промысел продолжал развиваться: после войны 1812 года стали открывать все новые и новые промысловые районы. В 20-х годах XIX века американские китобои обшарили в поисках добычи самые отдаленнейшие уголки Мирового океана. «Предприимчивость толкала их, — говорит Старбак, — во все стороны: от дома к Вест-Индии и островам Зеленого Мыса, от мыса Девер — к берегам Африки и Бразилии, к Фолклендским островам и берегам Патагонии, от Патагонии — к тихоокеанскому побережью Южной Америки». В 1818 году были открыты так называемые прибрежные районы между 5 и 10° южной широты и 105 — 125° западной долготы — и вскоре там уже бороздили воды более пятидесяти судов. Затем подошла очередь прибрежных вод Японии, а в 1828 году четыре китобойных судна из Нантакета занимались охотой на китов неподалеку от Занзибара, у Сейшельских островов и в Красном море. В 1819 году американские китобои впервые прошли Беринговым проливом. Правда, до тех пор, пока в 1848 году один китобоец из Саг-Харбора не прошел еще раз через этот пролив и не привез богатую добычу, о ловле китов в этих местах почти ничего не было известно. В 1843 году китобои из Нью-Бедфорда впервые забили усатых китов в северной части Тихого океана, недалеко от Камчатки.

Вклейки с рисунками

Теперь китобойные суда уходили в плавание на четыре, а то и на пять лет. Все эти годы они добывали китов и вытапливали ворвань, по частям отправляя ее на родину с грузовыми судами из разных портов, которые лежали на их пути. И наконец, до отказа набив собственные трюмы ворванью, возвращались сами домой.
Около 1850 года в Америке один только тихоокеанский китобойный флот насчитывал примерно 700 кораблей. Но с 1849 года значительная часть судов встала на прикол, оказавшись без дела: охваченные общей золотой лихорадкой, матросы покидали свои корабли.
Но самый большой ущерб американскому китобойному промыслу нанесла гражданская война. Многие китобойцы, в большинстве своем принадлежавшие портам северных штатов, были взяты в плен или просто уничтожены военными кораблями южных штатов и каперами. Особенно свирепствовали корабли «Шенандоа» и «Алабама». Поэтому владельцы китобойных судов предпочитали держать свои корабли на приколе, чем отправлять их в море. А в 1861 году произошла знаменитая история с «каменным флотом»: правительство скупило у владельцев сорок китобойных судов. Наполнив трюмы кораблей камнями, их затопили у входов в гавани Чарлстон и Саванна, во-первых, чтобы заблокировать эти порты, а во-вторых, чтобы китобойцы не попали в руки ни контрабандистам, ни каперам.
После войны китобойный промысел начал было возрождаться, но тут возникла новая преграда: к этому времени были открыты и начали все шире применяться в качестве топлива и смазочных масел нефтепродукты. Сначала с этим новым конкурентом бороться было сравнительно легко. Но чем дальше, тем больше падал спрос на ворвань, а с падением спроса падала и цена.
Тем не менее американские китобои продолжали охотиться и на кашалотов, рассеянных по всему Мировому океану. Кроме того, большой северный тихоокеанский китобойный флот занимался также охотой на гренландских и серых китов в Беринговом проливе и к северу от него, крейсируя вдоль побережий Азии — до самой Японии и Америки — до Южной Калифорнии.
Но в 1871 году северный флот потерпел катастрофу: из сорока одного китобойца затерло и раздавило во льдах тридцать четыре корабля. Испытав по пути тяжелейшие лишения и трудности, моряки волоком дотащили вельботы по льду до открытой воды, где их и подобрали уцелевшие суда. При этом ни один человек не погиб, и все тысяча двести моряков благополучно сошли на берег в Гонолулу. От этого удара северный тихоокеанский китобойный промысел уже не смог оправиться. Хотя немногочисленные китобойные суда еще и ходили в Арктику — через Берингов пролив и через Девисов пролив в море Баффина и в залив Мелвилл, — к 1914 году китобойный промысел в арктических морях практически уже не велся.
Примерно к этому же времени американцы перестали охотиться и на кашалотов. К первому десятилетию XX века осталось уже совсем мало старомодных парусников, которые, охотясь за китами, попутно совершали рейды к оскудевшим лежбищам морских котиков. Некоторые же из них охотились еще и на морских слонов, державшихся около уединенных субантарктических островов. После первой мировой войны была сделана еще одна попытка отправить в море несколько парусных судов. Но когда в августе 1924 года прекрасно оснащенный, с полным парусным вооружением китобойный корабль «Уондерер», выходя в открытое море, потерпел крушение почти в пределах видимости родного порта — Нью-Бедфорда, китобойному промыслу на парусных судах пришел конец. Если не считать нескольких шхун, отправлявшихся на лов китов в течение еще двух-трех лет, эта попытка была последней. Американский китобойный парусный флот более не существовал.
Приемы лова китов были существенно усовершенствованы американскими охотниками на кашалотов, у которых эта охота превратилась в почти ритуальное действо с неким мистическим оттенком. Суда, выходившие из портов Новой Англии, обычно делали первый заход на Азорские острова или острова Зеленого Мыса, где за счет местных жителей — искусных мореходов и гарпунеров — пополнялся состав экипажей. (В наше время только на Азорских островах еще сохранились старинные способы охоты на кашалотов.)
Раньше на американских китобойных судах китов высматривали специальные дозорные, которые стояли на мачте, надев вокруг пояса медный обруч, надежно прикрепленный к бом-брам-стеньге¹. «Вороньих гнезд», то есть деревянных бочек, приделанных к верхушке мачты, которые так хорошо были известны в европейском китобойном флоте, на американских судах не было.

¹ Мачтовое оснащение парусного судна. — Прим. ред.

Когда киты показывались на поверхности воды, с корабля спускались вельботы с большей частью экипажа, на судне же оставалось лишь несколько матросов. Один из них поднимался на верхушку мачты, чтобы сигналами показывать лодкам, куда надо плыть. Система сигналов, применявшаяся в этих случаях, была чрезвычайно сложной: паруса то брались на гитовы², то спускались, дозорный поднимал флажки, держа их в разных положениях, или размахивал специальным сигнальным шестом, к концу которого была приделана петля из парусины, — таким образом указывалось нужное направление и передавались сведения обо всем, что происходит. Вельботы имели в длину около 10 метров, а в ширину — метра 2. Нос и корма у них были заостренные, борта с широким развалом, вдоль носовой части устанавливались киповые планки с пазами стравливания линя, который начинает разматываться, когда кит загарпунен. Линь укладывался в бадью в кормовой части между двумя банками и несколькими витками для торможения наматывался на пал, а затем проходил под веслами к пазам киповых планок. Чтобы быстрее настичь кита, вельботы сначала шли под парусами, но затем паруса и мачта убирались, и оставшуюся часть пути проходили на веслах.

² Такелажные снасти для уборки парусов. — Прим. ред.

Экипаж вельбота состоял из шести человек. Старший сидел на корме, у 7-метрового рулевого весла, а рулевой, он же гарпунер, подгребал передним веслом. Бросая гарпун, он упирался коленом в специально приспособленный для этого «бросательный брус», укрепленный в носовой части вельбота.
Как только кита загарпунивали, старший и гарпунер менялись местами. Кит, пытаясь освободиться от гарпуна, тянул вельбот на лине за собой. В конце концов он уставал, вельбот подходил к нему почти вплотную, и старший добивал кита простым копьем или копьем-гранатой. Граната, которую выстреливали из тяжелого ружья, взрывалась в теле животного. Смертельно раненный гранатой, кит обычно погибал быстрее, чем тогда, когда его добивали простым копьем, даже если копье попадало прямо в легкие или сердце животного.
Убитого кита подтягивали и пришвартовывали к борту судна толстыми тросами, закрепленными на прочных талях. Площадка для его разделки — настил из досок, окруженный перилами, — сооружалась прямо на самой туше, так что рабочие в полной безопасности орудовали на китовой туше своими фленшерными лопатами. Разделочные тали представляли собой два мощных блока и крепились к грот-мачте цепями или толстыми шкентелями.
Первым делом отрубалась и обрабатывалась голова. Если это был усатый кит, голова вместе с китовым усом поднималась на палубу. С головы срезали жир, вырубали ус, отделяли пластины одна от другой, до основания соскребали мясо с десен. После этого пластины уса промывались, сушились и складывались в связки. Если же разделывали кашалота, то сначала отделялась и поднималась на палубу нижняя челюсть, а затем огромная жировая подушка — спермацетовый мешок, выступающий далеко за передний край верхней челюсти и наполненный жиром жидкой консистенции — спермацетом. Этот мешок переносили на корму, и он тут же шел в разделку. Если кашалот попадался очень крупный, то сначала с его головы прямо в воде срезалась и тут же поднималась на палубу спермацетовая ткань, а затем в мешке проделывали отверстие и через него вычерпывали спермацет ведром.
Покончив с разделкой головы, принимались — будь то гренландский кит или кашалот — за тушу кита, снимая с нее слой жира. Срезав весь жир, остальное, то есть скелет и прилегающее к нему мясо, выбрасывали как нечто ненужное.
После всего этого жир обычным способом, о котором уже говорилось выше, подготавливался для вытапливания. Жироварни — кирпичные печи с вмонтированными в них котлами были сооружены прямо посреди палубы. Под котлами разжигался огонь, а дым выходил через трубу из листового железа.
Обычно под жироварнями устраивался двойной металлический настил, в который заливалась вода, чтобы от жара не загорелась деревянная палуба. Жир в чанах в процессе вытапливания непрерывно помешивали, чтобы он не пригорел, а съежившиеся, пожелтевшие «шкварки», с которых уже сцежено масло, потом использовались как топливо для печей. Из котлов вытопленная ворвань переливалась в большой медный чан для охлаждения. Почти совсем уже остывшую ворвань разливали по бочкам. После окончания всех работ палуба тщательно драилась, одежда рабочих не менее тщательно стиралась — и все начиналось сначала.
Во время охоты в Арктике нередко бывало, что загарпуненный кит нырял под лед. И иногда вместо того, чтобы рубить гарпунный линь, как это обычно делается в таких случаях, китобои выпрыгивали из лодки на лед и «отдавали» ее, а когда кит снова появлялся на поверхность, вылавливали всплывшую лодку, снова садились в нее — и охота продолжалась.
В начале нашего века жители острова Солор (Индонезия) еще охотились на китов с ручными гарпунами. Как только кита загарпунивали, вся команда лодки спрыгивала в воду, позволяя раненому животному тащить лодку за собой. Плавая и ныряя с лодкой, от которой ему никак не избавиться, кит постепенно выматывался и обессилевал. Тогда охотники снова забирались в лодку, добивали кита и выволакивали тушу на берег.
Все китобои, где бы они ни жили и к какому бы обществу — первобытному или цивилизованному — ни принадлежали, — люди сильные, суровые и выносливые. Быть китобоем — это не просто ремесло, но и призвание, требующее мастерства, выносливости и находчивости.

Содержание

Предисловие

I	13	КИТЫ В МИФОЛОГИИ И ФОЛЬКЛОРЕ
II	28	БИОЛОГИЯ КИТОВ
III	42	РАЗЛИЧНЫЕ ВИДЫ КИТООБРАЗНЫХ
IV	62	ЖИЗНЬ КИТООБРАЗНЫХ
V	76	НА ЛОДКЕ С РУЧНЫМИ ГАРПУНАМИ
VI	101	КАРТИНКИ УШЕДШЕГО В ПРОШЛОЕ
VII	114	НАУКА И КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ
VIII	132	СОВРЕМЕННЫЙ КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ
IX	150	ПРОДУКТЫ КИТОБОЙНОГО ПРОМЫСЛА

Вклейки с иллюстрациями к стр. 32 - 32

Вклейки с иллюстрациями к стр. 64 - 65

Вклейки с иллюстрациями к стр. 96 - 97

Вклейки с иллюстрациями к стр. 128 - 129