1

сенью 1829 года в списке воспитанников Московской Медико-хирургической академии появилось имя: Рулье Карл Францов, год рождения 1814, апреля 8-го дня. Смуглый, черноволосый то ли подросток, то ли юноша приехал из Нижнего Новгорода. Уже одно то, что он собирался стать врачом, свидетельствовало о тощем кошельке его родителей: отцы со средствами редко отдавали своих сыновей «в лекаря». Мать Рулье была повивальной бабкой — новое свидетельство не только плохих денежных дел семьи Карла, но и ее положения в тогдашнем обществе: повивальная бабка — человек нужный, но лишь в свое время, да и то не ахти в каком кругу, а у всякой «мелкоты». Нужно было выводить подросшего сына «в люди», но как? Нет ни родных, ни друзей со связями, не дворянин и не купеческий сын, учился в дешевом провинциальном пансионе. Устроить его писцом в какую-нибудь канцелярию? Далеко ли уйдешь без образования и, главное, без покровителя, который потащит тебя вверх по служебной лестнице. А оказаться на всю жизнь мелким канцелярским чиновником — нет, это совсем не улыбалось ни Карлу, ни его родителям.
— Университет... — задумывался отец.
— Ну да, — сомневалась мать. — Университет... А дальше что? Устраивайся как сумеешь...
В конце концов решили: Карл поступит в Медико-хирургическую академию в Москве. Окончил курс, служба обеспечена: врачом в полк.
................................................................................................................................................................
— Идет!
Второкурсники встали.
В аудиторию вошел профессор. Он не шаркал, как старик немец, обучавший будущих врачей премудростям латинского языка, не семенил суетливо, как профессор-физиолог, словно боявшийся, что — секунда, и профессорское кресло исчезнет из аудитории; не шагал чинно, будто на параде, как профессор, читавший теперь ботанику, а раньше — не только «естествознание», но даже и зоологию.
Заметая пыль полами распахнутой шубы, он шел медленно и величаво. Подошел к креслу, сел, махнул рукой студентам (это означало: «Садитесь!») и, не глядя, перебросил длинную полу шубы через колено.
«Римский сенатор», — подумал первокурсник Рулье, забравшийся в чужую аудиторию, чтобы послушать «звезду академии», как его называли студенты, — Иустина Евдокимовича Дядьковского.
Профессор начал лекцию. Перед ним не было ни тетрадки, ни листочков. Никуда не заглядывая, он сидел, запахнувшись в свою огромную шубу, и говорил, посматривая на студентов. И как говорил! Хоть бы раз сбился или запнулся, хоть бы раз, оговорившись, поправился. Ни одного «э-э-э-э-э...» или «гм.... гм.... гм....»
Карл был поражен: так отличалась речь Дядьковского от лекций других профессоров. И не только ораторским талантом.
Дядьковский читал курс «пропедевтики» (так называли тогда общую патологию), но лекция его была совсем не о болезненных явлениях в теле человека, не о лекарствах, не о лечении. Профессор говорил о жизни, о том, что такое живое, доказывал, что нет никакой жизненной силы.
— Первичным источником, из которого следует выводить и объяснять все явления природы, нужно считать не какое-то особенное начало, — его мы можем отвергнуть как совершенно бесполезный вымысел,— а только материю. Она — безусловная причина явлений...
— ...Материя, химические и физические законы и явления — все в них. Никакой особой «жизненной силы»: она просто не нужна даже как объяснение.
— Чтобы понять и объяснить, изучайте физико-химические законы,— призывал студентов — будущих врачей — профессор.
— Человек... Вся его жизнь от начала до конца есть непрерывный химический процесс. Сама смерть есть не что иное, как непрерывное продолжение того же химического процесса, только происходящего в обратном порядке... Зачатие человеческого тела, его рост, уменьшение и следующее за этим разрушение могут рассматриваться только как различные этапы одного и того же химического процесса.
— Не только между обоими царствами, животным и растительным, но и между классами, родами и видами, даже между особями, особенно животных, существуют такие большие различия, что их заметит даже неопытный человек. Откуда они? Различна составляющие их материи. Слон и инфузория, дуб и былинка различны и по общей форме тела, и по образу жизни. Почему? Различны составляющие их материи. Но жизненная сила не какое-то особое формирующее начало. Нет! Причина в различиях самой материи.
«И все же почему такое разнообразие?»
И только что Карл подумал это, как профессор, словно угадав, сказал замечательные слова:
— И в животном и в растительном царстве существуют особи, как будто совершенно перерожденные. Сюда относятся различные перерождения растений и животных под влиянием климата, пищи, а у животных и образа жизни...
Климат, пища — это внешнее, окружающее животное или растение, среда, в которой оно живет. Она-то и вызывает перерождения, иначе — изменения. Разнообразен климат, разнообразна пища, изменяется окружающее — перерождаются — изменяются и животные и растения.
Все это было так ново для Карла, так чудесно. И это было куда интереснее, чем анатомия, на лекцию по которой нужно было спешить. Эта лекция была совсем не похожа на только что прослушанную. Профессор анатомии Павел Николаевич Кильдюшевский не блистал талантами, но курс анатомии знал хорошо. Во всяком случае, он твердо знал содержание учебника анатомии Загорского и читал его наизусть. Кильдюшевский был очень строг и придирчив, его боялись и анатомию зубрили старательно. А потому студенты сидели тихо и не смеялись, хотя профессор и был смешон: говорил стоя и с закрытыми глазами, чтобы не сбиться.
Зоология интересовала Карла гораздо больше, чем анатомия, но лекции по зоологии его привлекали мало, как, впрочем, и других студентов. И если слушать Дядьковского они были готовы по многу часов подряд, то на лекции по зоологии ходили скорее по обязанности.
Небольшого роста, худощавый, красноносый, профессор Алексей Леонтьевич Ловецкий был очень невзрачен на вид. Добродушный и скромный, он ни над кем не насмехался, никого не обвинял в ошибках и невежестве, как это делал Дядьковский. Его лекции были добросовестно подготовлены, и читал он их гладко — правда, поглядывая в тетрадку. Но... Ловецкий читал все, что ему поручали: минералогию, физиологию, зоологию, а в университете даже и сельское хозяйство. Больше всего он любил зоологию и даже занимался изучением осетровых рыб, и все же его лекции по зоологии большого восторга не вызывали. Занятные вещи, которые он иногда сообщал студентам, мало оживляли аудиторию: съехавшиеся со всех концов России «дьячковские дети» и бывшие бурсаки могли рассказать и более чудесное, чем выползание наружу глистов в новолуние или появление тысяч вшей на покойнике, у которого при жизни никогда не было ни одной, даже самой захудалой вошки.
Но если Ловецкого все же слушали, то на лекциях по ботанике студенты просто дремали: так монотонно и скучно читал свой курс профессор Александр Фишер-фон-Вальдгейм, бесталанный сын всероссийской знаменитости.

Аммонит.

И все-таки естественные науки все больше и больше увлекали Карла Рулье. В свободное время он уходил за город и бродил в подмосковных рощах. Его интересовало все: и крик птицы, затаившейся в кроне дерева, и липкий стебелек красной смолки, и жучок, свертывающий в трубочку березовый лист. Но интересовали они его не сами по себе: он стремился понять общие закономерности живой природы, понять сущность ее явлений. Птица, растение, жучок — это только пути к пониманию, средства для познания.
В песчаной осыпи глубокого оврага он нашел раковину: большую плоскую спираль, переливающуюся всеми цветами радуги.
— Аммонит!
Это был счастливейший день, память о котором сохранилась на всю жизнь: первая находка ископаемого животного.
Потом было много дней и много находок, но «первое» всегда дороже. И мы крепко помним все «первое»: и первую пойманную на удочку рыбу, и первую застреленную утку, и первую любовь, и первую... двойку, полученную в школе.
Четыре года прошли, Рулье окончил курс. Но хотя он и получил серебряную медаль за успехи, медицина ему совсем разонравилась: в ней не было ничего твердо установленного, существовали десятки теорий, исключавших друг друга, объяснения причин болезней были так туманны, что лечить нередко приходилось наудачу.
В эти годы вице-президент академии, знаменитый зоолог Григорий Иванович Фишер-фон-Вальдгейм²² опять стал читать курс зоологии, а Ловецкому поручили физиологию. Фишер знал студента Рулье: он не раз приносил ученому, знатоку подмосковных ископаемых, аммониты и «чертовы пальцы» — белемниты, окаменелые кораллы, отпечатки раковин и многое другое: подмосковные овраги и известняки были богаты всякими окаменелостями.
Ученый взял Рулье себе в помощники — показывать во время лекций чучела и препараты животных.
— Пока... А там, может быть, найдется вакансия, не здесь, так в университете.
Прошел год. Штатного места Рулье не получил, жить было не на что: Фишеру он помогал бесплатно. Пришлось пойти на службу по медицинской части, хоть это и было очень не по сердцу Рулье. Он поступил младшим врачом в драгунский полк. И здесь еще раз и уже на практике убедился, что работа врача — не для него: мало радости заниматься тем, что тебе очень не нравится.
Он недолго пробыл в полку: через два года Фишер устроил его в академии. Рулье получил должность репетитора по зоологии и оказался снова помощником у Фишера, но теперь уже платным. С медициной было как будто покончено.
Г. И. Фишеру исполнилось шестьдесят пять лет, и через год (1837) он вышел в отставку. Кафедра естественной истории оказалась свободной. Ее получил ботаник И. О. Шиховской, а Рулье был назначен адъюнкт-профессором и стал читать лекции по зоологии и... минералогии. Сегодня такая комбинация выглядит очень странной: зоолог, читающий курс минералогии! Но сто с лишним лет назад подобные совмещения никого не удивляли, наоборот — редкостью оказывались узкие специалисты.
За год репетиторства Рулье подготовил диссертацию на медицинскую тему и получил ученую степень доктора медицины; натуралист, он все же не избежал медицинского звания. Степень была необходима, чтобы иметь право читать лекции в академии: ведь она была «медицинская».
Фишер успел устроить Рулье и в университете: хранителем Зоологического музея. Будущее молодого натуралиста стало ясным: зоолог.

2

В феврале 1840 года умер А. Л. Ловецкий, профессор зоологии и заведующий Зоологическим музеем университета. Чтение лекций временно поручили Рулье. Через два года он был утвержден в должности профессора и заведующего Зоологическим музеем, а в промежутке между этими двумя событиями — летом 1841 года — побывал за границей.
Конечно, он поехал в Германию, точнее — в некоторые из тех немецких королевств и герцогств, которые были позже объединены пруссаками в германский «райх». Ведь именно сюда ездили «учиться» начинающие русские ученые и выходцами именно отсюда были большинство академиков и профессоров по естественным наукам в Москве, Санкт-Петербурге, Харькове, Казани. Здесь Рулье рассчитывал не только познакомиться с знаменитыми натуралистами — он надеялся найти ответы на мучившие его вопросы.
У него было мало времени — всего четыре месяца, и все же он успел узнать и повидать многое. И если он узнал не все, что хотел и о чем мечтал, то в том была не его вина: мало ли кто чего хочет и о чем мечтает. Жизнь, практика жизни лишний раз показала, что мечта — это желание того, чего в данное время никак не получишь, не увидишь, не услышишь, что сейчас неосуществимо.
В Берлине знаток инфузорий и других простейших животных Эренберг²³ поразил его своими микропрепаратами и своей зоркостью: в капле болотной воды он видел простым глазом то, чего не видели другие.
— Вот что значит наметанный глаз! — восторгался Рулье. — Крохотная точка, я едва вижу ее в десятикратную лупу, а он... И как он знает их, этих невидимок...
Через некоторое время, уже в Баварии, он восхищался снова. Это было в Эрлангене, где жил Карл-Теодор Зибольд²⁴, тогда еще сравнительно молодой ученый.
Рулье и Зибольд пили чай в саду. Тут же, рядом с чашками, стоял, микроскоп, лежали часовые стекла и кое-какие инструменты, а к стулу был прислонен сачок. Разговаривая, Зибольд посматривал вокруг.
Вдруг он вскочил, отбежал в сторону и быстро взмахнул схваченным на ходу сачком.
— Есть! — подмигнул он Рулье и запустил руку в кисейный мешок. Вынув из сачка стрекозу, Зибольд оторвал ее длинное, узенькое брюшко. Блеснули ноженки, стеклышко...
— Прошу вас! — показал Зибольд на микроскоп.
Рулье пригнулся к окуляру. В светлом кругу проворно двигались и поодиночке и стайками крохотные тельца.
— Семенные тельца стрекозы, — пояснил Зибольд. — Я выдавил их из семехранилища самки.
— Самки? — удивился Рулье. — Я думал, что вы просто хотите показать мне семенные тельца стрекозы и поймали для этого самца.
— Что в этом интересного? — усмехнулся Зибольд. — Вот семенные тельца, добытые из самки, — это замечательно. Конечно, не сами эти тельца. Вы только подумайте...
И Зибольд заговорил об оплодотворении у насекомых. Оказывается, у насекомых семенная жидкость попадает в особый мешочек, сообщающийся с каналом, по которому яйца выходят наружу из тела самки. Проходя по каналу мимо отверстия мешочка, яйцо оплодотворяется: из мешочка выдавливаются семенные тельца. Таким образом, самка носит в себе запас семенной жидкости, и он сохраняется подолгу: у шмелиной матки всю зиму, у пчелиной матки — несколько лет. Семенной мешочек — семехранилище — был известен еще натуралистам XVIII века, его нашел у пчелы и нарисовал Сваммердам. Зибольд рассказывал, а Рулье слушал и удивлялся: «Выдавил из семехранилища... А оно чуть больше булавочной головки. И он сразу нашел его и выдавил из него на стеклышко капельку жидкости меньше точки величиной. И все это проделал в одну — две минуты... Вот это глаза! Вот это руки!»
— Я указал на все значение этого мешочка, но... никто не обратил внимания на мое открытие, — жаловался Зибольд. — А ведь оно замечательно, и это не мелочь, а очень важная вещь: самка оплодотворяется один раз, но носит в себе запас семенных телец и может откладывать оплодотворенные яйца всю свою жизнь. По крайней мере, пока не будет истрачен весь запас семенной жидкости.
Рулье сочувственно кивал головой, хоть и не понимал и не мог поэтому оценить открытие Зибольда. Он сделал это лишь гораздо позже, когда сам достаточно изучил жизнь пчелы.
Но о пчеле Рулье писал через шестнадцать лет после своей поездки за границу и встречи с Зибольдом. А пока... пока он был глубоко разочарован: мечты не сбылись.
Он убедился, что той науки, той зоологии, которой ему хотелось и которую он искал, нет и за границей.
Что такое зоология? Наука о животных.
Но как мы изучаем животных?
Можно ли это назвать действительно наукой о животных, а не о музейных чучелах и анатомических препаратах? Зоологи собрали и собирают множество фактов, но не пытаются объяснить их, а набор фактов, пусть и очень богатый, еще не есть наука.
Рулье искал в немецких университетах и музеях подлинной науки, но гораздо чаще видел только «ученость»: знание фактов, но не понимание их. Целью ученого было накапливать факты, а не пытаться объяснить их. Зоологи руководствовались в своей работе словами Кювье: «Называть, описывать и классифицировать — вот основание и цель науки».
Музеи старались раздобыть побольше животных из далеких стран. Лишь кое-где Рулье увидел коллекции местных животных. Студенты чаще знали райских птиц, колибри и попугаев, чем овсянок, славок, камышевок и обычных рыб своей родины.
Жизнь животного оставалась мало изученной: зоологи обращали гораздо больше внимания на внешность птицы, зверя, насекомого.
Что такое вид? Четкого ответа на этот вопрос не было. Кювье утверждал, что виды постоянны, Ламарк и Сент-Илер уверяли, что виды изменчивы. Мопса и борзую считают за один вид, это только «породы». А они разнятся между собой гораздо сильнее, чем многие виды, даже роды птиц.
Мы классифицируем животных, описываем новые виды, но как? Часто ничего не зная об этом животном: перед нами лежит только его сухая шкурка, да еще попорченная молью.
Все это и многое другое огорчало Рулье и заставляло его «сомневаться» в зоологии. В одной из немецких гостиниц он написал статью и послал ее в Москву.
Статья называлась «Сомнения в зоологии как науке».
Что делать? Рулье знал, что. И он указал это в своей статье.
Факты без объяснения еще не есть наука. Но и теория, построенная не на изучении фактов, не на опыте, а умозрительно, — тоже не наука. Виды изменчивы, и эта изменчивость зависит от среды, от условий, в которых живет животное. Поэтому нужно изучать животных не только по чучелам и препаратам: необходимо изучать и жизнь животного. Зоология — наука о живых животных в природе, а не о чучелах и препаратах в музейных коллекциях.
Всестороннее изучение животного и не простое собирание фактов, но и объяснение и обобщение их — вот чего хотел Рулье от зоологии. Лишь изучение образа жизни животного позволит понять и объяснить особенности его строения.
Рулье не нашел такой зоологии за границей. Это огорчило его, но не смутило.
Ученик Дядьковского, последователь Ламарка и Сент-Илера знал, что ему делать.

К. Ф. Рулье (1814 — 1858).

3

Виды изменчивы. В этом Рулье был уверен столь же твердо, как и в том, что причины изменчивости нужно искать прежде всего в условиях жизни животного. И уже по одному этому его лекции мало походили на лекции Фишера и Ловецкого: ведь для них виды были неизменны.
Все изменяется — климат, рельеф, растительный покров. Эти изменения не проходят бесследно для животных: они тоже изменяются. Рулье рассказывал об этом с университетской кафедры, читая курс зоологии. Писал об этом в популярных статьях. Сказал в своей речи «О животных Московской губернии», произнесенной на торжественном собрании Московского университета в 1845 году. Говорил на своих публичных лекциях. В начале 1851 года Рулье прочитал три публичные лекции. Они назывались «Жизнь животных по отношению к внешним условиям». Сегодня мы сказали бы короче — «Животное и среда». Министр просвещения утвердил программу лекций: он не понял, о чем идет речь. А в первых же строках программы стояло: «Животное существует под необходимым, непрерывным участием внешних условий и изменяется с изменением последних, проходя ряд последовательных развитий».
Лекции были прочитаны. Университетский зал едва смог вместить всех желающих: Москва знала Рулье как прекрасного лектора.
Рулье говорил о происхождении Земли и гипотезе Лапласа, о геологических эпохах, об изменениях животных, о значении животных для человека.
«По общему закону природы, по которому нет ничего вдруг, от начала данного, а все образуется путем медленных, непрестанных изменений из предшествующего, относительно более простого, с присоединением к нему чего-либо нового, — и животные являются не вдруг образованными, но образуются медленно и постепенно».
«Появление растений началось, конечно, простыми формами, теми, которые состоят из одной или нескольких сросшихся изменений распавшейся первоначальной клеточки». Такими растениями, по мнению Рулье, были водоросли. Затем — мхи. «За первыми двумя отделами, или вместе с ними, появились... К ним из нынешних форм принадлежат хвощи и папоротники...»
Вначале и растительный и животный мир был очень однообразен, и от экватора до полюсов были распространены почти одни и те же виды. «Отчего такое однообразие повсеместных форм растений и животных? Очевидно, от сходства внешних физических условий». В более поздние периоды все сильнее и сильнее изменялись и становились разнообразными эти внешние физические условия. И все богаче видами, все разнообразнее становился растительный и животный мир, все резче делалась разница между животными и растениями различных частей света.
Многое из того, что говорил Рулье, противоречило библии. Чтобы «успокоить» цензоров, он в начале первой лекции привел библейский рассказ о сотворении мира.
«Таков величественный рассказ о давно минувших, начальных судьбах земли и ее стихий. В нем существенно содержится ответ на все частные вопросы, которые может предложить себе человек о начале земли», — так закончил Рулье пересказ библейской повести о сотворении Земли, Солнца, звезд и всего прочего в шесть дней.
И тут же, мало смущаясь тем, что это уж очень противоречит только что сказанному, продолжал: «Человеку, как существу духовному, дан разум.. .»
А разум побуждает человека искать ответа на вопросы, связанные с прошлой историей Земли, и наука пытается разрешить их.
«Что же выработала наука в ответ на предложенный вопрос? Немногое, очень немногое — гипотезу, не более». И Рулье начал рассказ о гипотезе Канта и Лапласа... В библии «величественный рассказ», у науки «гипотеза, не более», но все дальнейшее было изложением этой «гипотезы» и многого другого, что совсем не походило на сказанное в книге «Бытия».
Московские цензоры не заметили ничего опасного в лекциях Рулье. Они вошли в состав сборника публичных лекций московских профессоров. Сборник был набран и отпечатан; еще несколько дней — и он появится в продаже. Но...
Не дожидаясь выхода в свет сборника, Рулье поместил в газете «Московские ведомости» часть второй лекции: «О первом появлении растений и животных на земле». Цензура пропустила эту статью: ведь она была просто выдержкой из книги, уже разрешенной к печати и уже отпечатанной.
Как знать, обратило ли бы внимание «начальство» на статью, если бы она была названа иначе. А тут — само название настораживало: что это за «первое появление»? Не десяток же строк из библии пересказывал в длиннейшей статье профессор, да еще достаточно известный своим вольнодумством.
Прошло всего полторы недели, и попечитель Московского учебного округа получил длинное послание из Петербурга, от министра просвещения.
Министр был очень недоволен статьей: ее содержание противоречило библии, а противоречить библии никому не разрешалось. Он приказал задержать уже отпечатанный сборник (в статье говорилось, что он на днях поступите продажу) и подвергнуть лекции Рулье новой — строжайшей — цензуре; потребовал объяснений от редактора газеты и велел строго следить за лекциями, которые Рулье читал студентам: нет ли в них отклонений от программы и секретных инструкций. Министр сильно разгневался, а вернее, перепугался: ведь это он разрешил Рулье прочитать публичные лекции и утвердил их программу.
И редактор газеты и цензор сборника написали министру длиннейшие «объяснения». Оба они старательно доказывали, что в газетной статье Рулье нет ничего плохого, что автор — хороший христианин. Редактор и цензор — совсем не друзья и не поклонники Рулье — очень старались: нужно же было им оправдаться! А способ был один: доказать, что ничего безбожного в статье Рулье нет, что московский профессор «далек от всякого противоречия божественному сказанию».
Цензор, которому поручили прочитать лекции Рулье в сборнике, не нашел в них ничего запрещенного и не заметил отступлений от «общих правил благонамеренности». Сообщая о своих, цензорских затруднениях, он просил министра «распорядиться».
А тем временем в Петербурге лекции Рулье старательно изучали в Цензурном комитете. И там разоблачили все его хитрости с цитатами из библии и другими религиозно-благонамеренными фразами и отступлениями. «Маскировка» — так можно было бы одним словом передать длиннейшее «заключение» петербургского цензора.
Лекции Рулье были напечатаны в сборнике вместе с лекциями и других московских профессоров. Уничтожить уже напечатанную книгу из-за нескольких статей было небезопасно: потерпевший убыток издатель начнет жаловаться, поднимется шум, а этого министр совсем не хотел: ведь начало всей этой «неприятности» положил он сам — своим разрешением. Но и допустить продажу «такого» сборника было нельзя. К тому же московский митрополит Филарет уже доносил «святейшему синоду», что Рулье смущает умы и поучает «даже мещан и простых крестьян находить в книге «Бытия» мифологию». А с Филаретом приходилось очень считаться. Министр думал, советовался и кончил тем, что предложил Рулье написать опровержение своих научных мнений и поместить его в конце лекций. Рулье пришлось подчиниться: отказ грозил потерей кафедры в университете.
Он написал две страницы «Послесловия», в котором указывал, что «В величественном рассказе книги «Бытия», который мы прочли с вами в первую беседу, существенно содержится ответ на все частные вопросы, которые может предложить себе человек о начале земли». Что касается до научной гипотезы, то она «заслуживает уважения только в той степени, в какой представляется согласованной с непреложным свидетельством слова Божия». Были и еще слова в том же роде.
Прежние ссылки на библию, творца и прочее выглядели шитыми белыми нитками: так резко отличались они от общего духа лекций. «Послесловие» уж совсем не вытекало из «Жизни животных» и выглядело таким нескладным «довеском», что нужно удивляться, как этого не заметил министр, столь обеспокоенный «безбожностью» лекций. А он внимательно прочитал рукопись «Послесловия» и даже внес в нее несколько поправок.
Последний лист сборника перепечатали наново: вставили в него «Послесловие». Книга вышла в свет.
Гипотеза Лапласа, рассказ об эпохах земной истории и о последовательном появлении более высокоорганизованных растений и животных, рассуждения о влиянии условий жизни на растения и животных — все это противоречило библейскому сказанию о творческом акте. Правда, автор в «Послесловии» заявил, что уважения заслуживают только те гипотезы, которые не противоречат слову божию, но... гипотеза Лапласа явно противоречила библии: вместо шести библейских дней в книге говорилось о многих тысячах лет, вместо... За что ни возьмись, все противоречит, значит... И все же у читателя возникали сомнения. Если же он задумывался — «а может быть...»,— то Рулье уже достиг своей цели. Министр приказал строго следить за университетскими лекциями Рулье. И на его лекции появилось университетское начальство. Уличить Рулье в отступлении от программы, в безбожии или в чем-либо ином «крамольном» не удалось. Увидя «гостей», профессор начал рассказывать студентам о названиях различных частей раковин двустворчатых моллюсков. Это была скучнейшая лекция, и ревизоры едва досидели до конца ее: их начало клонить ко сну.

4

Расхворавшись, Рулье надолго засел дома. Читая в кресле возле окна, а то и просто сидя и покуривая, он посматривал на улицу. Проходили люди, проезжали телеги, возы сена, дрожки, фургоны; иной раз вели корову. Лошади были всяких мастей, и среди них часто встречались белоножки.
Вряд ли Рулье, начиная приглядываться к лошадям, смог бы сказать, ради чего он это делает. Ну, та — белоножка, а у этого вороного ни одной белой ноги нет. Что из того? Но он вскоре заметил, что лошадь чаще оказывается белоножкой на задние ноги.

Начало наплыва пятен на легко уступчивые места ног, туловища и хвоста лошади.

Это уже было любопытно. А тут, словно нарочно, он увидел кавалерийский полк. Несколько сотен лошадей сразу! Правда, всех лошадей рассмотреть не удалось: полк не стоял на месте. Но он проходил не спеша, и Рулье успел пересчитать белые ноги у многих десятков лошадей.
Прошло немного времени, и он начал удивлять своих знакомых и приятелей: сделался замечательным угадчиком «по лошадиной части»:
— Скажите, сколько у лошади белых ног, и я, не видя лошади, узнаю — какие это ноги.
И он угадывал.
— Угадаю — единицу пени платите вы, ошибусь — я плачу три единицы.
Это была презанятная игра. Рулье садился спиной к окну, а приятели глядели на улицу и, когда появлялась лошадь-белоножка, говорили:
— Две ноги.
— Две задние, — отвечал Рулье.
— Одна нога.
— Задняя, наверно правая.

Пятна на туловище начинают сплываться как между собой, так и с пятнами на ногах.

Основной цвет остался в четырех пятнах на самых устойчивых местах.

— Три ноги!
— Две задние, одна передняя, наверно левая.
Рулье почти не ошибался и всегда оставался в выигрыше. А это означало, что он давал больше трех четвертей верных ответов: ведь один неверный ответ стоил трех выигрышей.
Игра была не просто развлечением: она служила и проверкой предположения Рулье.
Оказалось, что здесь есть известная закономерность: ноги лошади белеют не как придется.
Прежде белеют задние ноги, а из них первой чаще правая. Из передних ног чаще сначала белеет левая. Таким образом, если у лошади лишь одна или две ноги белые, то это наверняка — задние. Белая передняя нога бывает лишь при трех белых ногах, то есть когда уже белы обе задние. Конечно, исключения встречаются, но они не часты.
Лошади-белоножки обычны; все знают кошек в «белых чулочках» и таких же собак. Мало того: а пегие лошади, пестрые коровы? А кошки, собаки?
Поглядывание в окно «от нечего делать» привело Рулье к интересному вопросу: о белых пятнах в окраске домашних животных — лошадей, коров, собак, кошек. Он принялся следить за пегими животными и подмечать, где чаще появляются у них белые пятна, искать — нет ли здесь какого-нибудь «правила».
Живя в городе, да еще таком, как Москва, сотни коров не увидишь. Лошади — другое дело: много десятков их каждый день видел Рулье даже просто из окна. И он начал, вернее — продолжил свои наблюдения в первую очередь именно над ними. Правда, ему пришлось наблюдать только крестьянских, извозчичьих и ямщицких лошадей: пестрые лошади мало кому нравятся, и пегаши редки в хороших городских выездах.
Рулье разглядывал пегих животных не только в Москве, но и при поездках за город. Пересмотрев сотни пегих лошадей, он заметил, что белые пятна не появляются где придется: есть места, на которых они очень часты, и есть места, на которых белое пятно — редкость. Нетрудно увидеть белое пятнышко — «звездочку» — на лбу лошади, но крайне редки лошади темной окраски, у которых грудь между передними ногами белая.
У лошади легко белеет передняя часть головы, середина гривы, хвост и редко — живот перед задними ногами. Часто пегота у лошади начинается со лба: даже ноги не белые, а лоб уже со «звездочкой» или со «стрелкой». А за лбом — пятна между холкой и серединой гривы, потом — на животе, сзади передних ног.
Сравнивая пегих лошадей, Рулье проследил, как разрастается пегота. Оказалось, что есть места очень устойчивые, белеющие в последнюю очередь. И снова, как с белоножками, он сделался угадчиком:
— Скажите мне, сколько осталось темных пятен на лошади, и я отвечу, где они расположены.
Приятели недоверчиво улыбались: эта задача была посложнее случая с белоножками. Рулье не отставал:
— Я объясню вам. Лошадь пегая, пежины так разрослись, что от основной масти осталось совсем немного: всего несколько больших пятен — гнедых, вороных, смотря по масти. Вот об этих пятнах я и спрашиваю.
— Одно пятно, — ответил приятель, чтобы отвязаться.
— Только одно? Ну, значит, на щеках... Конечно, на обеих, это идет за одно общее пятно, — добавил Рулье. — Ну, как?
— Четыре пятна! — услышал он вместо ответа.
— Считайте! Задняя часть головы: щеки, сзади глаз, уши. Все это я считаю за одно общее пятно. На туловище: грудь между передними ногами, может быть и по бокам около ног, потом — пятно на спине и, наконец,— пятно на животе перед задними ногами. Голова, грудь, спина, живот — четыре.
Эта игра в отгадки не была такой веселой, как с белоножками: пегие лошади с немногими темными пятнами редки, можно сидеть у окна часами и не дождаться ни одной. Впрочем, видеть лошадь в данную минуту было совсем не обязательно: достаточно, если спрашивающий хорошо запомнил пятна у лошади, встреченной им неделю назад.
Если у лошади уцелели только два темных пятна, то это будут темные пятна на голове и на груди.

Корова с белыми пятнами на самых уступчивых местах: на вымени и на лбу.

У коровы белое пятно появляется сначала на лбу, ближе к рогам, или на вымени и вокруг него: это самые «уступчивые» места.
У кошек и собак наиболее «уступчивы» лапки («чулочки») и грудь. Только коровы и собаки бывают крапчатыми. Обычна корова с белой продольной полосой на спине, но лошадь, кошка, собака с такой полосой — редчайшее уродство. Всякий видел белоголовых коров, но много ли людей видели белоголовую лошадь — так редка эта расцветка. А белоголовую кошку или собаку Рулье видеть не пришлось: если такие и бывают, то как редчайшее исключение.
— Поищите пеструю собаку с темной грудью или белогрудую пегую лошадь, — предлагал Рулье знакомым. — Ручаюсь, что скорее вы добудете мне двухголового щенка или жеребенка.
Очевидно, лошадь, корова, собака, кошка — все они пегие или пестрые на свой лад.
Выяснить, где белые пятна — пежины — встречаются чаще, где появляется первое белое пятно, как разрастается пегота и какие темные участки исчезнут последними — все это может сделать наблюдатель, пересмотрев сотни животных и отметив особенности их пегой окраски.
Но такого знания для Рулье было мало. Оно не отвечало на вопрос «почему?».
Пегую окраску лошадь, корова, собака, кошка, кролик, коза приобрели в одомашненном состоянии: их дикие предки пестрыми не были. Что вызвало пеготу, и отчего закономерности появления и разрастания белых пятен разные у коровы, лошади, кошки, собаки?

Пятна идут вдоль брюшной и спинной сторон туловища и соединяются на голове.

Рулье решил, что белая шерсть появляется в тех местах, где она часто трется. Трут ремни (а часто и бляха) уздечки лошадиный лоб — появилось белое пятно, «звездочка». Ошейник трет шею собаке, и здесь часто бывает белое кольцо; у кошек такого кольца не увидишь, но ведь на них и ошейник не надевают. Именно концы ног лошади, коровы, собаки, кошки пачкаются в грязи, и лошадь сильнее пачкает задние ноги. Когда корова лежит (а лежит она много), то у нее трется о землю задняя половина живота, вымя. Пежина у лошади перед холкой — результат трения хомутом.
Все эти догадки и объяснения были очень остроумны. Но...
У коровы часто белеет конец хвоста, легко белеет хвост и у лошади. Они обмахиваются хвостом, и конец его бьет животное по бокам. Сильное «трение» налицо. Легко белеет кончик хвоста у собаки, белый он и у некоторых лисиц, но никакого особого «трения» здесь этот кончик не испытывает. У кошки и собаки легко белеет грудь, но когда и обо что она трется? У лошади легко появляется белое пятно на спине перед крестцом, но именно здесь ничто особенно не трет лошадь. Узенький ремешок шлеи? Но тогда должны были появиться и другие пятна: шлея состоит не из одного ремешка. Но этих пятен нет. У пегой лошади очень долго удерживается темный участок на спине: это темное пятно исчезает одним из последних. Но ведь примерно здесь трет спину седелка (о верховой лошади и седле не станем говорить). Много «но» можно привести против догадок Рулье.
И еще можно сказать, что не всякое белое в окраске зверя есть пежина. Белая грудь у кошек и собак бывает часто, а у белки, горностая, ласки, тигра, большинства лисиц она белая всегда (по крайней мере, как правило, белая).

Белое пятно опоясывает туловище; черная окраска сохранилась здесь в виде крапин.

Пежины, как правило, несимметричны. Даже белые чулочки на лапках кошки и те обычно хоть чуть-чуть да разные, а про пятна на туловище лошади или коровы и говорить нечего. Почему так? Рулье не задумался над этим, а ведь отсутствие симметрии в пегости — характернейший ее признак. И «трением» этого не объяснишь.
Последовательность появления и разрастания пежин у разных домашних животных Рулье проследил. Но ответа на вопрос «почему?» дать не смог. Впрочем, точного ответа на этот вопрос нет до сих пор.

5

Всякое растение, всякое животное теснейшим образом связано с окружающей его средой. Изменяется среда, изменяется и растение или животное. В этом Рулье был крепко убежден, и об этом он постоянно говорил в своих лекциях.
А домашние животные? Ведь здесь тоже изменение среды, обстановки, в которой живет животное. И перемены эти сказываются не только на строении животного, но раньше всего на его повадках, на его поведении.
«Дикое и домашнее, прирученное животное... Какая разница в их повадках, в их нравах!» — восклицал Рулье.
Дикое животное становится ручным: человек приручает его. Поведение животного изменяется: у него появляются новые повадки, исчезают многие из прежних.
Но «ручной» еще не есть «домашний». Можно приручить волка, но никто не назовет такого волка домашним животным. В чем разница? Домашнее животное было приручено на протяжении многих поколений. Жизнь у человека стала его жизнью, и человек сделался обязательной составной частью новой среды, в которой живет и размножается домашнее животное.
— Размножается! — многозначительно говорил Рулье, поднимая толстый указательный палец, чтобы отметить особую важность сказанного. — Размножается... Вот один из главнейших признаков домашнего животного: оно легко размножается. А просто прирученное животное размножается далеко не всегда. Мало ли ручных попугаев, а подите добейтесь от них потомства. А вот канарейка подлинно домашняя птица: она легко размножается в клетке.
— Что означает — одомашнить дикое животное? — спрашивал Рулье. И сам себе отвечал:
— Это означает — заставить животное полностью приспособиться к новым условиям жизни, к жизни у человека.
Рулье считал очень важной задачей увеличение числа видов домашних животных. Ему казалось, что чем больше разных животных будет одомашнено, тем сильнее возрастет материальное благополучие человека. И вот 17 ноября 1856 года в заседании Общества сельского хозяйства был прочитан доклад.
Его сделал не Рулье, а один из его учеников. Тогда Анатолию Петровичу Богданову²⁵ было всего двадцать два года, и он только что начинал свою научную деятельность. Через два года он занял кафедру зоологии в университете: его учитель Рулье умер.
Богданов сделал доклад по поручению Рулье: не он придумал его тему и не он наметил его содержание. Назывался этот доклад «Об акклиматизации животных и растений».
Рулье толковал слово «акклиматизация» очень широко. Он включал сюда не только переселения диких животных в новые места, но и переселения домашних животных. Всякое географическое перемещение животного связано с изменениями условий его жизни; приспособление к новой среде, к новой обстановке и есть акклиматизация. Богданов говорил об этом, а заодно и об охране диких животных от истребления их человеком. О том же говорили на этом заседании другие ученики Рулье.
Был основан Комитет акклиматизации, и уже через два с половиной месяца (30 января 1857 года) состоялось его первое заседание. Директором комитета был выбран Рулье.
Одомашнить лося, сайгу, яка, бобра, тетерева, серую куропатку, белую куропатку... Много задач поставил перед собой новый комитет.
С тех пор прошло сто лет. Комитета (общества) акклиматизации давно нет, но работы по акклиматизации не прекратились, больше того — они становятся все шире и шире.

А. П. Богданов (1834 — 1896).

А одомашнивание? Недавно начали работы по приручению и одомашниванию лося, Домашний як существовал и во времена Рулье. Почти полностью истребленного в царской России бобра в Советской стране размножили, расселили, и теперь он живет и строит свои плотины и хатки во многих областях нашей страны. Сильно увеличилось количество соболей, а кроме того, их научились размножать в неволе. Тысячные стада сайги бродят в степях и полупустынях нашего юго-востока. Правда, одомашнивать сайгу не собираются: что даст она как домашнее животное?
Конечно, одомашнивать тетерева, серых куропаток, белых куропаток не пришлось, да и не придется: не стоит тратить время и силы, чтобы получить что-то вроде плохой курицы. Не проще ли и не лучше ли заняться самой курицей?
Нужно сознаться, что особых успехов в одомашнивании комитет не имел. Но это и не важно. Главное — комитет ставил своей задачей изучение животных в связи с условиями их жизни, в связи с той средой, с той обстановкой, в которой они живут.
— Зачем стремиться в далекие страны в поисках новых видов? Посмотри внимательно, что делается вокруг тебя, и ты узнаешь много нового. Не гонись за диковинками тропических стран: изучи во всех подробностях животных своей родины.
Вот чего требовал Рулье от своих учеников.
«Полагаем задачей, достойною первого из первых ученых обществ, назначить следующую тему для ученого труда первейших ученых: исследовать три вершка ближайшего к исследователю болота относительно растений и животных и исследовать их в постепенном взаимном развитии организации и образа жизни посреди определенных условий».
Вот тема для зоологов, которую предлагал Рулье. Конечно, три вершка маловато, и Рулье, говоря это, думал не о трех вершках, даже не о квадратном метре.
Казалось бы, чего проще? И вот прошло сто лет, и даже в наше время эта работа никем не выполнена. Как будто простая, она чудовищно трудна, и выполнить ее — отдать ей всю свою жизнь без остатка.

6

«Отчего?» или «для чего?»...
В этих простых словах скрывается очень многое. Можно сказать, что они обозначают два лагеря биологов. В первой половине XIX века это были лагери Кювье и Ламарка с Сент-Илером.
«Отчего» (можно сказать и «почему») объясняет причину (почему ты такой? — Вот почему, вот отчего, вот по какой причине), «для чего» объясняет цель (для чего ты такой? Вот для чего; вот зачем, ради чего). Сказать вместо «отчего» — «для чего», это означает заменить в ответе «потому, что» словом «чтобы», то есть дать совсем иное объяснение.
У птиц сильно развиты грудные мышцы, а на грудной кости — грудине — есть высокий киль. Страус не летает, и у него грудина плоская, киля нет, грудные мышцы развиты не сильно. Пингвины не летают, но их короткие крылья превратились в гребные органы — ласты. И у пингвина хорошо развиты грудные мышцы, есть киль на грудине. Очевидно, сильное развитие грудных мышц связано с полетом, вообще с большой работой крыла, а с развитием мышц связано и наличие киля на грудине.
Как будто все очень просто! Но возникает вопрос: отчего у птиц развит грудной киль или для чего он развит?
Кювье говорил «каково орудие, таково и отправление». То же утверждали его последователи. Получалось: у орла, например, хорошо развит грудной киль и сильные мышцы, а потому он и хороший летун. У страуса нет ни киля, ни сильных грудных мышц, и он не летает.

Пингвины.

Согласиться с таким утверждением Рулье никак не мог.
Полет требует напряженных движений крыльями, то есть усиленной работы грудных мышц: они — двигательный аппарат крыла. Постоянная усиленная работа, постоянное упражнение влечет за собой развитие мышц. Сильное увеличение грудных мышц привело к увеличению костной поверхности: нужно место для прикрепления мышц. Появился и развился грудной киль. Движения крыла летящей птицы развили и укрепили соответствующие органы.

Крот.

«Каково отправление, таково и орудие», — так утверждал Рулье, следуя Ламарку и Сент-Илеру.
На знамени Кювье и его последователей стояло «для чего», на знамени Ламарка, Сент-Илера и их последователей — «отчего». Под чьим знаменем искать Рулье? Конечно, не под знаменем Кювье.
— Виды постоянны, — утверждали Кювье и его последователи, сторонники творческого акта. — Рыба появилась такой, какова она есть: она была предназначена для жизни в воде. Птица предназначена для жизни в воздухе, а потому таково и строение ее тела. И орел и страус были «с самого начала» такими, какими мы их видим сегодня,
— Виды изменчивы, а изменяются они потому, что изменяется среда, окружающая животное,— возражали сторонники Ламарка и Сент-Илера, а в их числе и Рулье. — Рыба не появилась предназначенной для жизни в воде: ее создала жизнь в воде. Можно сказать, что вода сотворила рыбу. Но не сразу, а постепенно, шаг за шагом.
Рыба живет в воде, ведет водный образ жизни. Она соответственно дышит, питается, передвигается. При этом работают надлежащие органы. Так, плавает рыба при помощи хвостового отдела туловища и плавников. Эти органы работают, упражняются, совершенствуются.
Птица, посаженная в клетку, не летает, и ее крылья почти не работают.
Проходит несколько лет, и выпущенная из клетки птица едва летит. «Отвыкла», — говорим мы, а иногда прибавляем: «Разучилась».
Крот — зверек, ведущий подземный образ жизни. У него слабо развиты глаза, короткий хвост, короткие ноги: все это связано с его жизнью в земле. Крот роет, и чуть ли не половина его жизни проходит в рытье. Его передние ноги изменились и превратились в нечто вроде лопаты: они короткие, вывернутые, с очень широкой кистью, с сильными когтями.
Передвигаясь, рыба раздвигает воду головой. Вода — плотная среда, раздвигать ее много труднее, чем воздух. У рыбы нет шеи, и это очень облегчает ее передвижение в воде: неподвижная голова служит хорошим тараном.

Скелет крота.

Крот не обязательно бегает по подземным ходам и галереям. Не обязательно он и роет при помощи своих лопат — передних ног. В рыхлой земле он передвигается, раздвигая ее головой. В таких случаях голова ему служит тараном. И шея у крота так коротка и толста, что ее как бы и нет.
Кошку, собаку, да почти и всякого зверька можно погладить «против шерсти». С кротом этого не проделаешь.
Почему?
Волоски его густой шерстки не лежат, не направлены ни к хвосту, ни к голове, ни к брюшку. Они коротенькие и стоячие: крот словно покрыт бархатом. По своим подземным ходам крот бегает не только вперед, но часто пятится: повернуть в узенькой норке он не может. Короткий «бархат» кротовой шубки не мешает зверьку бегать в узеньком подземном ходе. Шкура с направленными назад волосками оказалась бы тормозом: в такой шубке в норе не очень-то быстро дашь «задний ход».
Крот — прекрасный пример приспособленности к подземному образу жизни. И, конечно, Рулье на него ссылался.
И вдруг...
«Вот отчего или для чего — что одно и то же — у крота прямо от головы начинается туловище?..»
«Одно и то же»? Знак равенства между «отчего» и «для чего»? Примирение двух непримиримых лагерей — Кювье и Сент-Илера? Но ведь «отчего» и «для чего» это — причина и цель, это две противоположности.
И все же Рулье сказал свое «или».
Мы не знаем, что он думал при этом. Но вряд ли он хотел поставить знак равенства между «почему» и «для чего», между причиной и целью. Наверно, Рулье думал о другом, и здесь «для чего» звучало у него иначе. И, уж конечно, он не пытался этим знаком равенства обмануть цензоров, не делал каких-то уступок, чтобы сохранить за собой профессорскую кафедру, как это предполагают некоторые биологи, писавшие о Рулье уже в наши дни.
Лягушка хорошо прыгает. У лягушки длинные — прыгательные — задние ноги. Два факта, и один вытекает из другого. Но кто же из кого или что из чего?
Можно сказать: чтобы лягушка могла прыгать, у нее длинные задние ноги. Это — Кювье, это — «цель».
А можно сказать иначе: лягушка прыгает, а потому у нее развились длинные задние ноги. Это — Сент-Илер, это — причина.
По Кювье, первая лягушка появилась на свет уже с прыгательными ногами, появилась сразу прыгуньей. Такой она была создана.
По Сент-Илеру и Ламарку было не так. Предки лягушки не были хорошими прыгунами, и у них не было длинных задних ног. Но, слегка подпрыгивая, они все чаще и чаще отталкивались задними ногами, все больше и больше упражняли их. И ноги — развивались. Чем сильнее развивались задние ноги, тем чаще и лучше прыгали лягушки, а значит, тем больше упражняли задние ноги. А это вело к новому и новому совершенствованию. Измененное строение задних ног передавалось — по наследству — потомству. В конце концов ноги оказались такими, какими мы видим их сейчас у лягушки. Говоря попросту: прыгая, предки лягушки «напрыгали» себе длинные — прыгательные — задние ноги.
Вместо лягушки возьмите кузнечика: от этого наше рассуждение не изменится.
Можно ли поставить знак равенства между этими двумя объяснениями? Конечно, нет.
А Рулье поставил бы, сказал бы «или».
Почему так? Откуда взялось «одно и то же»?
Ответ на это дал сам Рулье.
«Мы не следуем ни учению Кювье, ни учению Сент-Илера: оба они исследовали не весь вопрос, а только его части, притом — крайние противоположности».
Кювье утверждал, что животные были созданы такими, какими мы их видим сейчас. Сент-Илер доказывал, что виды изменчивы, что давние предки современных нам животных были не такими, как их потомки. Изменения — результат воздействия условий жизни, среды. В зависимости от той работы, которую орган выполняет, он изменяется. Как? Сообразно работе.
Кювье смотрел на лягушку наших дней, причем, по его мнению, все предки этой лягушки были такими же. Почему лягушка прыгает? Всякий, глядя на лягушку, ответит: «Потому что у нее длинные задние ноги». Скажите человеку, смотрящему на прыгающую лягушку: «Она прыгает, и поэтому у нее развились такие ноги, они — результат упражнения».
«Что вы! — ответит он. — Какие там упражнения! Она еще головастиком в воде жила, а у нее уже были прыгательные задние ноги».
Сент-Илер и Ламарк говорили, что упражнение, усиленная работа органа способствуют его развитию: орган изменяется сообразно производимой им работе. Эти изменения передаются потомству, продолжаются и в новых поколениях.
Конечно, у лягушки сегодняшнего дня задние ноги прыгательные. Но такая лягушка не появилась на Земле сразу, готовой: у нее есть своя длинная «лягушиная» история. И одно из важнейших событий этой истории — постепенное удлинение задних ног, превращение обычной ноги в прыгательную.
Перед нами лягушка. Она прыгает. У нее прыгательные задние ноги.
«Отчего» или «для чего»?
У той лягушки, на которую мы смотрим, длинные задние ноги для того, чтобы прыгать. Это их «назначение», и сегодня про них можно сказать: «Каков орган, такова и работа».
Но всегда ли эти ноги были прыгательными? Нет. Они — результат упражнения. Подпрыгивая, коротконогие лягушки отталкивались задними ногами. И ноги развивались, их кости удлинялись, мышцы усиливались. Подпрыгивание при помощи задних ног привело к превращению этих ног в прыгательные. Можно сказать: «Какова работа, таков и орган».
Конечно, здесь сказался и естественный отбор: длинноногие лягушки оказались лучше приспособленными к жизни. Но в дни Рулье об естественном отборе не знали.
Кювье знал только лягушку сегодняшнего дня; другой для него не существовало.
Сент-Илер видел «историю» лягушки и забывал о том, что «сегодняшняя лягушка» — готовый результат этой «истории».
Один говорил только о «назначении», о цели, спрашивал «для чего», другой, помня лишь об истории, говорил только о причине, спрашивал «почему».
Перед нами лягушка сегодняшнего дня (Кювье), но она же — результат длительной истории (Сент-Илер).
Для чего (цель) служат лягушке ее длинные задние ноги? Чтобы прыгать.
Отчего (причина) у лягушки длинные задние ноги? Оттого, что она прыгает. Упражнение создало эти ноги, и оно же сохраняет их. Перестань лягушка прыгать — и через сколько-то поколений мы увидим лягушек со слабо развитыми задними ногами.
Работа создает орган — по работе и орган. Но созданный определенной работой орган именно так и работает: по органу и работа.
Вот почему, говоря о кроте сегодняшнего дня, Рулье поставил знак равенства между «отчего» и «для чего».

---

СОДЕРЖАНИЕ

Гомункулус
Замечательный рецепт .................................................................................................................. 3
Кусок гнилого мяса ........................................................................................................................ 7
«Всё из яйца!» ................................................................................................................................. 13
Всякому свое
Баранья подливка и ученый .......................................................................................................... 27
Баранья подливка и повар ............................................................................................................. 38
Через сто лет ................................................................................................................................... 41
Великий закройщик ........................................................................................................................ 49
«Библия природы» ......................................................................................................................... 64
Морской монах ............................................................................................................................... 80
«Натуральная история» .................................................................................................................. 92
Кровная родня ................................................................................................................................ 105
Система природы ........................................................................................................................... 113
Тайна цветка
Рогатая оса ...................................................................................................................................... 140
Природа в натуральном виде ........................................................................................................ 149
Три друга
Наружность обманчива .................................................................................................................. 163
«Отец, тебя оценит потомство!» ................................................................................................... 188
Без фактов ......................................................................................................................................... 212
«Отчего» или «для чего»? ............................................................................................................ 224
Потомки обезьяны
Ваши бабушка и дедушка — обезьяны ............................................................................................ 249
«Не хочу дедушку-обезьяну!» ........................................................................................................... 286
«Я горжусь моей бабушкой-обезьяной!» ........................................................................................ 303
Меж двух стульев .............................................................................................................................. 320
«Я докажу!» ........................................................................................................................................ 342
Оживленные кости ........................................................................................................................... 369
Зародышевые листки ........................................................................................................................ 388
Клетки-пожиратели .......................................................................................................................... 406
Примечания ........................................................................................................................................ 427