| Главная | Библиотека | Форум | Гостевая книга |
Дифференцированная в своей внешности на ствол, ветви и листья,
Labirintiana labirintiana – это одно из немногих параллельных растений,
напоминающих дерево.
Ствол и ветви покрыты парамиметической корой и не представляют интереса
для неопытного глаза ни в чём, кроме парообразного слоя, который их окружает.
Этот слой толщиной лишь несколько миллиметров, и вообще едва заметен при
ярком дневном свете, хотя его можно достаточно легко обнаружить в сумерках
и рассвете. Он был изучен Германом Таленблаттом, который выяснил, что он
содержит небольшой процент галомицилина в виде воздушной взвеси. Этот газ
безопасен для человека, но первоначально мог иметь некоторое ядовитое действие,
убивая или отпугивая насекомых и мелких грызунов, которые когда-то угрожали
коре растения. Этот галомицилин, который сам по себе незаметен невооружённым
глазом, может в некоторых обстоятельствах усиливать видимость водного пара,
в котором он взвешен, делая его более плотным, менее прозрачным и более
склонным
притягиваться к предметам, которые он окружает. Таленблатту удалось установить,
что, если слой пара удалить со ствола и ветвей L. labirintiana, они не
показывают никаких видимых признаков изменения, и даже степень внешней влажности
не
показывает никаких существенных изменений.
L. labirintiana – не единственное параллельное растение, у которого есть
покрытые испарениями органы. Например, Salense paludosis полностью окружён
бледно-фиолетовым
паром, а также некоторые Tubolara содержат газ внутри самих тубол.
Этот газ по составу похож на галомицилин, но его ядовитые свойства нулевые.
(Табл. XIX) L. labirintiana имеет научный интерес в основном из-за специфической
морфологии листьев и экологических последствий, проистекающих из этого. Это
маленькое дерево редко превышает высоту два метрае, и получило своё название
за характерное строение больших, довольно удлинённых копьевидных листьев. Рисунок
жилок – не симметричный, как у других видов Labirintiana, а в форме лабиринта.
Эта странная особенность, уникальная для любой ветви ботанической науки, имеет
точные экологические функции, и в параллельной флоре в целом составляет редкий
случай морфологического развития, весьма отличного от функции самовыраженности.
Лабиринт обладает свойствами почти внешнего органа даже при том, что фактически
это только особенное расположение жилок.
Исследования, выполненные Мастолицем, выглядят предположением о том, что до
параллелизации лабиринт на листьях L. labirintiana действовал как приспособление
для подавления населения антафидных муравьёв, расы травоядных муравьёв позднеэроценовой
эры. В то время Labirintiana была довольно широко распространена в Центральной
Африке, а те муравьи угрожали уничтожать не только это растение, но и всю африканскую
растительную жизнь. Антафиды, теперь, к счастью, вымершие, имели практически
неутолимый аппетит и были способны пожирать растительный материал в количестве,
в сто двадцать раз превышающем вес их собственного тела, каждый день. Если
добавить к этому тот факт, что степень их плодовитости была одной из самых
высоких среди когда-либо зарегистрированных, то нетрудно понять, как растения
были вынуждены путём быстрых адаптивных мутаций изобретать эффективные способы
защиты. Мутация, которая изменила листья Labirintiana, могла, как
считают, спасти жизнь растения на Чёрном континенте в последнюю минуту.
Особенностей,
которые выработало это растение, всего было две: аромат, который
придавал ему непреодолимую привлекательность для муравьёв, переманивая их с
остальных и более хрупких видов, и сам по себе лабиринт, который в течение
нескольких веков полностью изменил соотношение рождения/смертности у этих прожорливых
и плодовитых насекомых.
Антафидный муравей, который выжил в некоторых частях Африки в виде нескольких
безвредных разновидностей, имеющих очень близкое сходство с обычными муравьями
(Prenolepis imparis), жил огромными колониями с высокоразвитой социальной структурой.
Различные функции, необходимые для выживания (строительство гигантских гнёзд,
производство потомства, пищи, и т.д.), велись чётко дифференцированными кастами.
|
Табл. XIX Лист Labirintiana labirintiana
Муравьи-строители (рис. 18c), более крупные, чем другие,
но с относительно маленьким брюшком, строили необычные «крепости» высотой до
пятнадцати метров,
которые фактически были гнёздами с круглым основанием (рис. 18d). Пять
или шесть таких потрясающих строений обычно были сгруппированы вместе. Внутри
этих гнёзд туннели и «залы» образовывали очень замысловатую структуру.
В
Мали всё
ещё существует несколько групп этих крепостей, теперь
населённых осами семейства Aligastorae. Из-за округлённых крыш, которые
могут быть видны над деревьями, их часто принимали за деревни догонов. Прочные,
словно камень, они сопротивлялись разрушительному воздействию времени.
Муравьи-строители
имели железу, которая выделяла липкую жидкость, известную как цементин,
которая при контакте с силикатами земли образовывала вещество, похожее на цемент,
практически
неразрушимое.
Муравьи-оплодотворители (рис. 18a) были похожи на строителей, но не имели
даже рудиментарных органов зрения. Зато они обладали половыми органами,
способными давать непрерывный поток сперматозоидов. Они жили в круглых
камерах со слегка
«сводчатыми» крышами в «залах» гнезда, вместе муравьями-королевами (рис.
18a),
которых могло быть около тысячи в каждой колонии. Непрерывно стимулируемые
и оплодотворяемые муравьями-оплодотворителями, королевы чередуют спаривания
и кладку яиц, которые в течение одного дня могли исчисляться миллионами.
По отношению к остальной части их тела, у королев было огромное брюшко, которое,
как брюшко различных термитов, часто достигало длины около
тридцати сантиметров
и диаметра пяти сантиметров1, и часто лежало свёрнутым вдоль стен «залов».
Освободившись от яиц, этот огромный орган частично сжимался, оставляя длинную
трубку, способную к перистальтическим движениям, которая проводила сперму оплодотворителей
прямо во внутреннюю часть репродуктивного аппарата.
Но наиболее интересной кастой среди антафид были, конечно, муравьи-пожиратели
(рис. 18b). Они обладали невероятно сильными жвалами, приспособленными к пережёвыванию
растительного материала, который они поедали со скоростью, не сравнимой с кем-либо
ещё в животном мире. У них было две пищеварительных системы, одна из которых
была обычной, скромного размера и сложности, для своего собственного питания,
в то время как вторая, побочная система, несла функцию преобразования первичного
пищевого материала в другой, с готовностью поглощаемый строителями, оплодотворителями
и королевами. Муравьи-пожиратели особенно любили нежные толстые листья Labirintiana,
так что чудовищная прожорливость и непомерное увеличение численности этих насекомых
поставили выживание растения в положение серьёзной опасности. Это привело к
остроумной и довольно быстрой мутации жилкования на огромных листьях Labirintiana,
которые таким способом сменили свою нормальную двустороннюю симметрия на форму
лабиринта.
|
Рис. 18 Антафидные муравьи: (a) королева и оплодотворитель; (b) пожиратель; (c) строитель; (d) «крепости» муравьёв
В центре листа развился «завлекающий» орган, который выделял
сладковатый аромат, предназначенный для того, чтобы привлечь муравьев и стимулировать
их уже ненасытный аппетит.
Антафиды, которые, как и все муравьи, двигались по тропам, в общих чертах
продиктованных условиями окружающей среды, предпринимали отчаянные попытки
достичь источника манящего аромата. Бегая вверх и вниз по канавкам между
жилками, они становились всё более и более нервными, поскольку эта явно
простая задача начинала казаться невозможной. Каждый лист были чёрен от
муравьёв,
отталкивающих друг друга, поднимающихся друг по другу, и зачастую убивающих
друг друга в состоянии коллективного безумия. Но что действительно спасало
растения, так это то обстоятельство, что муравьи-пожиратели в своей бесполезной
гонке к середине листа ели всё меньше и меньше. Из-за этого получалось,
что строители, и даже в большей степени оплодотворители и королевы, которые
в
плане питания зависели от пожирателей, постепенно становились более слабыми
и теряли стимул к размножению. В течение нескольких десятилетий смертность
начала превышать уровень рождаемости, и за несколько веков антафиды вымерли.
Мастолиц думает, что вскоре после этого и, возможно, из-за своей драматической
победы в борьбе за выживание, со своими конкурентными усилиями, истощёнными
ожесточенной эволюционной битвой, растение остановилось во времени, чтобы
присоединиться к тому параллельному растительному царству, где, не разрастаясь
и не разрушаясь, оно могло сохранять нетронутыми свои оригинальные морфологические
решения.
В Мали, особенно около деревень Тьепеле и Фулан, несложно найти ископаемые
остатки листьев L. labirintiana. Любой, кто путешествовал по этой области,
запомнит дороги через тропический лес Дангма, вдоль которых стоят догонские
мальчики, продающие то, что они называют «либи лабилиу», редким прохожим.
Обычно это грубые глиняные копии множества отпечатков, собранных несколько
лет назад Тассаном и Мольхеймом, и оставленных ими, когда они отправились
домой. Племя догонов использует план строения L. labirintiana для игры,
которой они называют лаби-лаби. Они рисуют сильно увеличенные контуры углублений
листа на песке, используя палку с закруглённым концом. Затем они делают
попытки
попасть шариками из помёта жуков по углублениям. Цель, конечно, состоит
в том, чтобы достигнуть середины за самое малое количество бросков, хотя
игроки
прекрасно знают, что достигнуть середины совершенно невозможно. Фактически,
в игре нет никаких победителей или проигравших, но догоны играют в неё
целыми часами напролёт без каких-либо ссор.
1. Cf. Eugene N. Marais, L’Anima della formica bianca (Adelphi, Milan, 1968).
Для тех, кто отслеживал историю новой ботаники с некоторой
долей скепсиса, параллельные растения, которые вызывали наибольшее недоумение
– это, вне
всякого сомнения, Artisia. (табл. XX) Это доступно пониманию, если мы задумаемся
над
тем, что в этих двух ботаниках, обычной и параллельной, Artisia занимают
весьма особое положение, неоднозначное из-за того, что они часто кажутся
неботаническими,
даже неорганическими, и очень вероятно человеческого происхождения: это
их преобладающая особенность. Когда Шабансо впервые увидел Artisia, он, как
говорят, воскликнул: “Ah, enfin une fleur humaine!”
Неоднозначная природа растения отражена в его названии, которое было дано
ему философом и ботаником-самоучкой Тео ван Шаменом. Оно взято из позолоченной
надписи, которая украшает дверь Амстердамского зоологического сада: “Artis
Natura Magistra” (Природа – учитель искусства). Кем бы ни был тот, кто
придумал эту фразу столетия назад, когда все образованные люди всё ещё
были латинофилами,
едва ли мог бы предсказать, что голландцы, в свою очередь, используют её,
чтобы
придумать прозвище и назовут свой зоопарк “Artis”. Однако именно из уважения
к этой нелепости ван Шамен предложил название Artisia на Антверпенской
Конференции. Он сказал: «Ещё не ясно, выражает ли растение в своей двойственности
искусственного/естественного
влияние природы на искусство, или же искусства на природу».
Мы знаем, конечно, что этого не делало ни то, ни другое, и что, за исключением
своей параллельности, Artisia полностью принадлежит природе. Но как мы
должны объяснять изящество тех явно «художественных» форм, которые в некоторых
экземплярах
мы с уверенностью принимаем за созданные искусственно, явно скопированные
с декоративных завитков стиля барокко восемнадцатого века?
 |
Табл. XX Artisia
Это явление было описано как «Природа, подражающая искусству», и в разделе новостей искусства в Aurore de Paris от 17 января 1973 года появилась короткая статья с этим названием. Вот она:
Любой, кто жалуется на новую волну абстрактного экспрессионизма, которая несётся по галереям Сен-Жермен, должен взглянуть на маленькую выставку, ныне устроенную в атриуме Jardin des Plantes. Она состоит из недавно обнаруженной группы чрезвычайно интересных параллельных растений. Некоторые экземпляры выставлены в бронзовой отливке непосредственно с оригиналов методом, известным как plante perdue, которй изобретён веронским литейщиком Фаусто Бонвичини и является просто новой версией традиционного cire perdue или методом литья по восковой модели. Другие выставлены с корнями, заключёнными в пластмассовых кубах самой хрустальной прозрачности. Иные же находятся во фрагменте их собственной естественной среды обитания.
Профессор Жизмон Паскен, которая отвечала за параллельную секцию Jardin на протяжении последних нескольких месяцев, рассказала нам, что все растения на выставке имели исключительный научный интерес. Когда мы спросили её, какое из них, по её мнению, было наиболее интересным из всех, молодая женщина-учёный, одетая в синее льняное платье явно китайского покроя, без колебаний направилась к группе растений под названием “Artisia”, и продолжила объяснять их существенные особенности. По правде говоря, эти Artisia вообще не выглядели как растения, за исключением того, что у них были вполне настоящие и видимые корни. Они выглядели скорее как потрёпанные части канделябров в стиле барокко, или карнизов или рамок восемнадцатого века, найденных, без сомнения, на блошином рынке. Как бы то ни было, они явно представляют собой несколько обескураживающее явление, которое мы, ничего не зная об истинных фактах, можем приписать безумному порыву со стороны Природы в подражании Искусству.
Жизмон Паскен, которая
провела полное исследование Artisia, пришла к очень различным выводам. Они
проистекают из вопросов, которые на первый взгляд кажутся
больше относящимися к философии, чем к биологии, и отражают её отношения
с мыслителями вроде Гастона Бачелари и Роланда Бэртса до того, как она взялась
за изучение биологии. Она начала с наблюдения, что человек в своей полноте
не просто находится в природе, но [составляет] часть природы. И «полнота»,
согласно Жизмон Паскен, включает важный элемент его духовности. «Всё, что
сегодня
является характерным для человека, включая его духовность, – пишет она, –
является эволюционным результатом ряда случайных мутаций. Но в сложной игре
неопределённостей
эти мутации теоретически должны быть повторимыми, так же, как роял стрейт
флеш в покере – теоретически возможными в любой момент».
Теория Балдхейма о том, что человек мог появляться из множества истоков в
разные времена, нежели произойти от единственного источника, что общепринято,
известна
как основанная на этих положениях. В своей книге «Множество Адамов»1 этот
изобретательный американский учёный выдвигает большое количество интересных
теорий, включая ту, что получила развитие у Жизмон Паскен, и которую он
называет «частичная эволюция». Он думает, что человек – это существующий
в настоящий
момент преходящий результат ряда мутаций, которые в различных сочетаниях
времени и порядка появления могли бы произвести иные, различные автономные
организмы
и живые объекты. Иными словами, Балдхейм видит человека как мозаику, элементы
(кусочки) которой могли бы точно также сформировать бесконечное разнообразие
других образов. Теория проистекает в некотором смысле из последарвиновского
понимания эволюции, идей, которые, как ни странно, являются очень древними
по происхождению. Фактически, Эмпедокл выдвинул первые элементарные принципы,
используя множество любопытных образов, которые чем-то напоминают облик некоторых
низших живых организмов. «В начале, – пишет он, – были глаза, и волосы, и
руки, и пальцы. Позже эти части соединились вместе, хотя вначале неаккуратно.
Некоторые
существа имели глаза на руках и уши на своих ладонях, тогда как их головы
были присоединены к их ногам. Такие странные неестественные существа ни в
коем случае
не могли выжить, и потребовалось почти бесконечное количество комбинаций
перед неизбежным рождением существ, способных к выживанию».
Теории Балдхейма
образуют трамплин, с которого Жизмон Паскен сделала свой экстраординарный
прыжок воображения. Почему, она спрашивает, мы должны отвергать
возможность того, что духовность могла бы полностью или частично развиться
отдельно от человеческой оболочки, в которой она селится? Возможно, песни птиц,
и даже сверчков, говорит она – это просто ветви, которые случайно отделились
от большого эволюционного ствола, который достигает высшей точки в музыке,
исполняемой человеком. И при этом возможно, что ритуальный танец funbirds [название
этих птиц идентифицировать не удалось – В. П.] и многих видов болотных птиц
– не изолированные объекты, характерные для каждого отдельного вида и не способные
к дальнейшему развитию, а преходные стадии в эволюции танца вообще.
Переходя от животного мира к миру растений, Жизмон Паскен выражает мнение,
что известные цветы, типа Aracnea ludens, демонстрируют некоторые
удивительные черты сходства с декоративными головными уборами, которые носили
люди с Пагунских
островов, которые лежат к востоку от Новых Гебридов, доказывая, возможно, что
эти растения представляют стадию в общей эволюции искусства, которая на настоящий
момент достигла своей кульминации в художественных изделиях человека. Рассматриваемые
в этом свете, аналогии между формами природы и теми, что проистекают из творческих
импульсов человечества, приобретают новый смысл. Отношение искусства к природе
должно «отражать принцип того, что искусство как проявление духовности человека
не имеет внешнего и объективного отношения к природе, но, подобно телу человека,
само является неотъемлемой её частью».
Отсюда следует лишь короткий шаг к объяснению
феномена Artisia, который до недавнего времени мог казаться ставящим в тупик
совпадением. Жизмон Паскен
заверяет нас, что странные и очаровывающие формы Artisia являются неотъемлемой
частью общего процесса эволюции формы. Они представляют собой, если можно так
выразиться, боковую ветвь развития по отношению к развитию искусства при наличии
общей матрицы.
Образцы Artisia, выставленные в Jardin des Plantes, включают около трети всех
экземпляров, которые пока были обнаружены. Лаборатория ботанической биологии
в Палос Вердес (Калифорния) обладает тремя роскошными экземплярами in habitate.
Laboratorio delle Campora, где Бонвичини сделал свои первые отливки методом
plante perdue, владеет тремя растениями разновидности A. candelabra, полными
и с корнями, так же, как знаменитая группа, известная как A. magistra, которая
была найдена в австралийском буше зоологом Мануэлом Смитерсом.
Смитерс преподаёт сравнительную зоологию в Брисбенском университете, а также
является президентом австралийского общества «Спасите кенгуру». В течение нескольких
лет он возглавлял группы студентов, уходивших в австралийский буш и в пустыню
в попытке осуществить подсчёт немногих оставшихся королевских кенгуру. Во время
одной из этих экспедиций Смитерс увидел ныне знаменитую группу A. magistra в тени эвкалиптового дерева. Хотя этот чрезвычайно компетентный учёный никогда
не видел Artisia, и, разумеется, особо не интересовался параллельной ботаникой,
он интуитивно почувствовал, что это были параллельные растения, поэтому он
предупредил своих студентов, чтобы те не трогали их. Он сфотографировал группу
и вычислил её точное местоположение. Затем он послал всю имеющуюся информацию
своему другу Амосу Сарно, наиболее выдающемуся австралийскому ботанику того
времени, который не только подтвердил, что растения были параллельными, но
и идентифицировал их без малейшего сомнения как A. magistra. Через
несколько недель Сарно прибыл на место с необходимыми инструментами и научным
оборудованием.
Ему удалось укрепить почву вокруг растений, и он получил возможность изъять
неповреждённую группу целиком, вместе с половиной квадратного метра почвы.
В мае 1974 года Сарно прибыл в Европу, и, будучи в Италии, он нанёс визит профессору
Ванни в “le Campora”. Там он сильно восхищался роскошной бронзовой
скульптурой Solea fortius, которую Ванни моделировал из воска согласно
описанию, найденному в дневнике Америго Маннуччини, охотника на кенгуру, который
пересёк
Южную Австралию с востока на запад в начале девятнадцатого века. Сарно знал,
что в Австралии Solea вымерла некоторое время назад, и что все непосредственные
свидетельства её существования были вывезены европейскими сборщиками. Поэтому
он воспользовался преимуществом своего визита, чтобы предложить Ванни обменять
Solea на группу Artisia magistra. Частично из чувства вины, и частично из-за
неспособности сопротивляться искушению заполучить такую исключительную группу
Artisia, Ванни принял предложение. Растения были посланы осенью того же года,
но, несмотря на все предосторожности, принятые при упаковке, группа развалилась
на три части. Одно из растений (A. m. 3), к сожалению, самое красивое из всех,
было сильно повреждено и требовало очень осторожной реставрации. Поскольку
растения имели такой типичный для [искусства] восемнадцатого века облик, Ванни
весьма справедливо решил поручать тонкую задачу Джоанне Аккам, имевшей репутацию
лучшего во Флоренции реставратора произведений эпохи Возрождения и пост-Ренессанса.
Теперь группа выглядит совершенно неповреждённой, а рука реставратора незаметна.
Artisia из группы Laboratorio delle Campora довольно типична для всех экземпляров
в стиле рококо, найденных до настоящего момента. Даже самые процветающие экземпляры,
если можно сказать, что параллельные растения процветают, обладают двумя видами
листьев, которые возникают снова и снова. Ванни называет их «инволютными» и
«деволютными». «Инволютные» листья завиваются внутрь в жесте самолюбования,
который может казаться началом частичного свёртывания в другую сторону. «Деволютные»
листья, с другой стороны, завиваются в противоположном направлении, раскрываясь
в предлагающем жесте. Все листья имеют один из трёх размеров, и никаких промежуточных
размеров нет. Это типично для параллельных растений, которые не подчиняются
законам роста. То, что Ванни зовёт Artisia – это фактически колонии
отдельных листьев, каждый из которых, несмотря на «принадлежность» к группе,
существует
сам по себе и лишь подразумевается как Artisia. Листья в общем случае не имеют
корней, и в тех случаях, когда они наклоняются друг на друга, они делают это
без всякого функционального значения в любой его форме. Мы фактически встречаемся
со случаем, который Жизмон Паскен назвала «городской флорой», выражением, которое
имело цель подчеркнуть независимость, и в то же самое время одиночество индивидов
в пределах группы. Другие примеры городской флоры – колонии Protorbis minor.
С другой стороны, тирилы и лесная пинцет-трава – примеры образования групп
того типа, который Жизмон Паскен называет «коллективная флора», потому что
они имеют отчётливо выраженные социальные потребности и потому истинные отношения
взаимозависимости.
Через несколько месяцев после того, как была доставлена группа
Artisia, Ванни получил длинное письмо от Сарно. Поражённый его удивительным
содержанием, он
размножил его на мимеографе и разослал нескольким друзьям и коллегам. Письмо
состоит из одиннадцати машинописных страниц, наиболее интересная часть которых
имеет отношение к гипотетическому происхождению «инволютных» и «деволютных»
завитков Artisia.
Более двух лет я работал с энтомологом Юджином Хопкинсом, параллельно изучая завитки листьев Artisia, и я должен сказать, что наши исследования привели нас к некоторым довольно потрясающим заключениям. Если я не упоминал об этом во время моей первой поездки в Италию, когда я во всей полноте наслаждался вашим гостеприимством, то лишь потому, что я всё ещё ожидал от Хопкинса однозначный ответ о той части его работы, которую он только заканчивал в тот момент. Я надеюсь, что Вы простите мне моё молчание в тот раз, и теперь, мой дорогой друг, для меня будет большим удовольствием поделиться с Вами результатами этих двух лет работы. Они даже могут содержать научное объяснение явлений, ранее считавшихся совершенно загадочными, вещей, о которых, я помню, мы с таким энтузиазмом разговаривали в великолепном и восхитительном тосканском дворике вашей лаборатории.
Мы сделали вывод о том, что завитки листьев – это не что иное, как работа странного насекомого, пока неизвестного энтомологам, которые Хопкинс окрестил Artisopteron, и которое могло бы быть названо зоологическим эквивалентом параллельной ботаники – фактически «параллельным насекомым». Сенсационное открытие с непредсказуемыми последствиями!
Artisopteron демонстрирует небольшое сходство с некоторыми Coleoptera, но в то же самое время он не может быть соотнесён ни с каким известным родом или видом насекомых. Подобно телу насекомого, его тело состоит из головы, груди и брюшка, и он имеет шесть ног. Но у него совершенно нет дыхалец, тех крохотых отверстий, которые обычно образуют часть дыхательного аппарата насекомых. Крылья, жёсткие, как крылья Coleoptera, рудиментарны и едва заметны. Хотя это насекомое немного крупнее обыкновенной божьей коровки, оно совершенно невидимо невооружённым глазом.
7 января 1973 года я решил провести таумаскопическое исследование наших Artisia, среди которых тогда была A. magistra, которая теперь находится в вашем владении, и для этой цели я спросил моего коллегу Хопкинса (чья лаборатория находится по соседству с моей), не мог бы я взять на время его инструмент Сомера, единственный в своём роде в Австралии. В тот раз я открыл, что в основании Artisia находилось множество маленьких насекомых, ясно видимых в свете таума-лучей. Я не обратил на это особого внимания, и только в ходе второго таумаскопического исследования через три месяца я обнаружил, что, если я включал и выключал аппарат, насекомые, которые были ясно различимы в таума-лучах, были абсолютно невидимыми без них. Я был так поражён, что позвал Хопкинса, и именно тогда мы начали наше исследование. Сейчас мы лишь имеем возможность выявить истинный смысл первых положительных результатов, хотя мы также лишь сознаём, что всё ещё остаётся большое количество работы, которая должна быть сделана.
Artisopteron живёт в лесах карликового эвкалипта в районах буша Кнопенланда, в восточной части центральной Австралии. Привлечённый, кажется, сладковатым запахом деревьев, который довольно отчётлив на листьях и вторичных корнях, Artisopteron образует группы из трёх или четырёх особей и живёт под землёй и среди корней эвкалипта, и в основании Artisia. Он ползает чрезвычайно медленно, примерно два шага за раз, обычно вместе с другими членами своей группы. У него нет никаких органов зрения, и, как я упомянул ранее, он не имеет никакой настоящей дыхательной системы. Среди многих приводящих в замешательство аспектов этого существа – полное отсутствие репродуктивных органов. Фактически, в течение двух полных лет нашего исследования мы не имели возможности распознать хотя бы какие-то обычные жизненные процессы вообще. Вначале мы склонялись к тому, что имели дело с формой спячки, но уже прошло восемь сезонов и у изучавшихся особей мы не наблюдали даже ничтожнейших физических изменений. Теперь мы думаем, что столкнулись с физическим состоянием, которое не может быть определено ни как жизнь, ни как смерть. В этом отношении Artisopteron очень похож на некоторые параллельные растения, вроде Artisia, которые являются недвижными во времени.
Но особенность, которая поразила нас больше всего – крохотное жало на нижней части брюшка. В свете таума-лучей оно обнаруживается по интенсивному блеску, цвет которого меняется от особи к особи от киноварно-красного до изумрудно-зелёного. Вначале мы считали, что это половое различие, но дальнейшие эксперименты показали, что имеется прямая связь между цветом жала и формой листьев, на которых живёт Artisopteron; короче говоря, мы открыли, что насекомые с красными жалами живут на Artisia с деволютными листьями, а особи с зелёными жалами живут на растениях, которые имеют инволютные листья. Самой простой гипотезой была, естественно, та, что насекомое так или иначе прокалывало листья, вызывая таким образом направленное развитие завитков, но после двух лет интенсивного изучения мы всё равно не имеем возможности выделить хотя бы какое-то прямое причинно-следственное отношение сверх простого факта их присутствия на листьях. Мы знаем из нашего опыта в области параллельной ботаники, насколько мощным может быть эффект этого присутствия, и поэтому мы пришли к мысли, что завивание листьев был предопределено простым существованием «красного» или «зелёного» Artisopteron на растениях. Это, естественно, не исключает возможности того, что между насекомыми и растениями могла бы существовать взаимная привлекательность, простое a posteriori селективных отношений.
Это та точка, которой мы достигли в настоящий момент, мой дорогой Ванни, но мы намереваемся продолжить работать на экземплярах Artisia, которые находятся в нашем распоряжении, которых, к счастью, ещё достаточное количество, так же, как и тех, которые ещё прячутся в своей изначальной среде обитания, в тени карликового эвкалипта.
Мы вряд ли будем удивлены тем, что Ванни был потрясён до глубины души этим
письмом. Что является действительно удивительным – так это то, что до Сарно
никто не рассматривал когда-либо серьёзно возможность существования параллельной
фауны, даже в случае насекомых, которые имеют такие тесные симбиотические отношения
с растениями. Слишком рано делать какие-либо прогнозы, но нашему ходу мыслей
может помочь то, что самые последние новости от антиподов подтверждают некоторые
ожидания, переполненные неизвестностью.
Явление завивания листьев Artisia имеет другие интересные аспекты,
наиболее любопытными из которых являются, несомненно, татуировки племени каори.
Каори
должны считаться первыми настоящими поселенцами или колонистами Австралийского
континента. (табл. XXI) Они высадились там после китайцев, между тринадцатым
и шестнадцатым столетиями, но, в отличие от мореплавателей с побережий Азии,
они продвинулись вглубь суши и поселились там постоянно. Они приплыли с островов
Полинезии и принесли с собой традицию татуировки. В новых условиях окружающей
их среды, при столкновении с естественными формами, которые были плохо знакомы
им, эта традиция подверглась глубоким переменам. В высшей степени сложная татуировка
каори – в сущности, тесный союз чрезвычайно древних полинезийских форм и австралийских
мотивов менее древнего происхождения. О том, что каори знали Artisia и приписывали
растению волшебные свойства, можно ясно сделать вывод по некоторым деталям
татуировок и по картинам на коре, которые были скрупулёзно документированы
Отделом антропологии Брисбенского университета.
В общем случае цель этой татуировки
состоит в том, чтобы осуществить интеграцию индивидуума в пределах социальной
группы. Но это также означает символическое
овладение изображёнными вещами. В случае с Artisia теперь почти точно можно
утверждать, что для каори растения представляли исчезновение времени, и, следовательно,
вечную жизнь. Три века назад примитивные люди смогли, хотя бы лишь интуитивно
и с привлечением сверхествественных сущностей, различить явление, которое лишь
в наше время робко исследуется западной наукой – вот действительно самый экстраординарный
факт.
В письме к Австралийскому антропологическому обществу профессор Энтони Кэмпбелл
объяснил магическое значение, которое Artisia имеет для людей племени каори,
и описал церемонию нанесения татуировки, которая проходит – и не случайно –
в хижине, построенной из ветвей эвкалипта. Обряд контролируется шаманом племени,
но само по себе действие выполняет асток, своего рода странствующий художник,
обладающий чудесными полномочиями и специальными навыками искусства татуировки.
Одно время этих астоков, бродящих по австралийскому бушу, было много, но сегодня
это исчезающая профессия, которую судорожно пытаются сохранять благодаря субсидированию
со стороны Департамента дел каори.
Церемония проводится один раз в год и в ней участвует всё племя. Все молодые
люди, достигшие двенадцатилетнего возраста в текущем году, подвергаются татуированию,
независимо от пола. На этой ступени татуировка наносится только на лицо, на
остальном теле её делают позже.
 |
Табл. XXI Татуировки каори
Асток начинает свою работу, взяв обугленный прут эвкалипта и рисуя два листа
Artisia, по одному на каждой щеке. Затем вокруг них он добавляет замысловатые
формы, которые согласуются с формой лица и подчёркивают его индивидуальность.
Большинство линий абстрактно, но они могут также быть символическими. Иногда
два крошечных листа Artisia, один инволютный и другой деволютный, могут быть
на боках носа. Пока асток за работой, все старейшины племени сидят вдоль кольцевой
стены хижины, которая составляет примерно восьмь метров в диаметре и украшена
по этому случаю тысячами шерстяных нитей ярких цветов, свисающих со сводчатой
крыши. Мужчины поют монотонный ритмичный гимн, который фактически является
обращением «Атнас-пока-нама пои» (Великая мать долгой ночи), а в это время
снаружи группы молодых людей берутся за руки и танцуют вокруг хижины в том
же самом ритме. Все nov, а затем они взмахивают ветками эвкалипта и кричат
«Пока!» Когда рисование на лицах закончено, старики покидают хижину, а асток начинает выполнять саму татуировку. Это болезненный процесс, и, поскольку наброски
в высшей степени замысловатые, он может длиться целый день. Одно время кожу
кололи шипами Solicarnia pendulifloris, но в ранний период британского правления
асток начал использовать обычные швейные иглы, изготовленные в Бирмингеме и
полученные от английских путешественников в обмен на кожи кенгуру, которые
в то время были очень модными в Европе.
Как я упомянул выше, Artisia также иногда появляется в рисунках на
коре, которые недавно приобрели определённую известность в связи с растущим
интересом к примитивному
искусству. Одна такая работа на выставке в Париже в Musee de l’Homme совершенно
очевидно представляет крупную A. major деволютной формы между двумя фигурами
– кенгуру и охотником.
В коротком очерке, недавно опубликованном в Анналах Musee
de l’Homme, Жизмон Паскен указывает, что для каори две формы (инволютная и
деволютная) представляют
внутреннюю и видимую части человека, то есть тело и душу. Когда они представлены
вместе, как в татуировках на лице, они поддерживают эту дихотомию. В картинах,
однако, почти всегда присутствует только одна Artisia. В частном случае рисунка
в Musee de l’Homme, говорит она, форма деволютная, выражающая большее отношение
к телу, чем к душе. Инволютная форма, редко встречающаяся в иконографии каори,
согласно этому ведущему французскому биологу, является фактом, представляющим
собой свидетельство реальности и превосходного умственного состояния аборигенов
Австралии.
 |
Рис. 19 (a) Artisia arpii и (b) коллаж Джин Арп
 |
Рис. 20 (a) Artsia Calderii и (b) подвеска Александра Кальтера
Имея дело с Artisia, мы достаточно часто упоминали их характерные для восемнадцатого века формы. Возможно, лишь предполагается, что период, столь богатый разными видами представления цветков должен дать нам возможность такого простого сравнения. Но мы должны иметь в виду, что до восемнадцатого века было известно множество экземпляров, даже если их параллельная природа тогда не подозревалась, а также то, что много Artisia отражают стили других эпох. Стоит упомянуть так называемую «каролингскую» Artisia, которая несёт столь большое сходство с великолепными бронзовыми накладками дверей Сан Зено в Вероне; это растение теперь находится в небольшом музее в Кастельдардо, где оно было найдено более века назад у подножия старого эвкалипта, массивные очертания которого всё ещё господствуют над крошечными общественными садами этого небольшого симпатичного города. И, обращаясь к более современному искусству, мы не должны забывать про Artisia Arpii, который получила своё имя за удивительное сходство форм между ней и некоторыми коллажами и фрагментами скульптур художника-дадаиста Джин Арп (рис. 19), и Artisia Calderii, чьи мотивы неотвратимо напоминают мотивы работ недавнего американского скульптора Александра Кальдера (рис. 20). Более того, Джин Алембер, художественный критик из Les Jours, зашла ещё дальше, написав, что настанет день, когда единственная выставка параллельной ботаники охватит всю сложную панораму западного искусства с его истоков до наших дней.
1. Arthur Baldheim, Many Adams (Yale University Press, New Haven, 1957).
Скорее, нежели растениями, проросль является комбинацией
разнородных элементов, среди которых истинно параллельная часть – возможно,
лишь меньшая из составляющих.
Они не имеют никакого точного ботанического гештальта и лишены того общего
растительноподобия, которое является одной из наиболее очевидных особенностей
других параллельных растений.
Название «проросль» было предложено Жаком Инсельхеймом из Страсбургского
университета. В ходе поездки в Италию он был сильно поражён множеством
растений, которые
видел в Институте Вентури в Кадриано, что близ Болоньи, и, как только он
вернулся во Францию, он написал заметку для Gazette de Strasbourg, в которой
описал
свою встречу с представителями этой необычной флоры. Поскольку на тот момент
они были только что обнаружены, у них не было названия, и потому в момент
слабости и энтузиазма, безусловно, сомнительного со строго научной точки
зрения, он
назвал их «пророслью». Как мы должны истолковывать это название? Это слово
переходно или непереходно? Столкнулись ли мы с «объектом, который прорастает»,
или с «объектом, из которого прорастает»? Спрашивая об этом на прошлогодней
Баден-Баденской конференции, Инсельхейм объяснил, что двусмысленность названия
была результатом абсолютно осознанного выбора, и что он был бы только рад
взять на себя полную ответственность за это. Если правда то, сказал он,
что термин
«проросль» относится к чему-то, что образует прорастающие почки, он может
столь же хорошо относиться к почкам, которые прорастают. Он был поражен
сходством
между глаголом, который, что довольно абсурдно, может быть переходным или
непереходным, и растением, которое кажется появляющимся как орган другого
растения, но которое
в действительности является полностью самостоятельным и полным само по себе.
«Проросль, – сказал он, – является, несомненно, наиболее неоднозначным из
растений. И будет только правильным и точным, если у него будет наиболее
неоднозначное
из названий».
 |
Табл. XXII Проросль из Кадриано
В Кадриано Инсельхейм наблюдал два из этих растений. Первое напоминает большой
кабачок, приподнятый примерно на двадцати корявых корнях неправильной формы,
известных как амбуланы. Из грубой оболочки cucumbra (производящего органа)
с верхней стороны прорастает дюжина почек, блестящих и чётко оформленных:
проросль. На другом образце почки (также группа из двенадцати штук) прорастают
от подводного корневища длиной примерно сорок сантиметров, которое было
успешно заключено в блок полиэфимерола. (табл. XXII)
После своего посещения Кадриано Инсельхейм купил одиночный экземпляр проросли
у ботаника-любителя в Болонье. Он пророс из того, что немного похоже на
обломок вулканического камня размером со сжатый кулак. Пока он не определён.
Как
бы то ни было, Инсельхейм подарил его своей alma mater, Падуанскому университету,
в память о своём старом учителе, профессоре Альфонсо дель Серье.
Две группы проросли из Кадриано почти одинаковы, даже если различные элементы,
из которых они, как кажется, прорастают, демонстрируют их в очень различном
контексте. Лучше известные среди них, которые учёные относят к проросли
“Cucumbra”, породили бесконечные проблемы и споры везде, где они были объектами
изучения. Специальное сообщение, подготовленное Факультетом ботаники в
Болонье – это фактически в чистом виде словесная война с мнением, которого
придерживается
Центр в Кадриано. Последнее основано на предпосылке, которая кажется нам
верной с научной точки зрения, что в параллельной ботанике нет никаких
органических связей между различным частями растения. Если эти части демонстрируют
явно
произвольные отношения, как в случае проросли “cucumbra”, то единственный
разумный метод их изучения состоит в том, чтобы рассматривать части отдельно,
без предварительных суждений, и объяснять их сосуществование как это возможно
лучше всего.
Следуя этой структуралистической процедуре, Институт пришёл к таким выводам.
Двенадцать единиц проросли явно и безоговорочно параллельны. Неопровержимые
доказательства этого представляют непрерывность их внутренней сущности,
их морфологическая неизменность, их тенденция превращаться в пыль при контакте
с инородными телами и странное поведение их изображения, зафиксированного
на плёнке.
Материнская cucumbra, как назвал её Инсельхейм, с другой стороны, кажется,
не имеет качеств, которые позволили бы нам назвать её параллельной. Факт,
что растение было обнаружено в окрестностях Феррары, около Сертоза ди Помона,
в толстой живой изгороди, окружающей поле, занятое обыкновенной тыквой,
оправдывает нас в том, что мы сохраняем разумное сомнение. Более того,
эксперименты с
использованием миниполяризации показали, что cucumbra реагирует
на внешние воздействия в точности подобно любому обыкновенному плоду. Теоретически
её можно было бы разрезать на ломтики, и при высокой температуре её вещество
подверглось бы значительному изменению. Именно эти соображения в первую
очередь
вынудили пофессора Джанкарло Вентури, отца-основателя института, признать
материнскую cucumbra аномалией, относящейся к обычной ботанике.
Для учёных из Болонского университета, однако, проросль первоначально была
обычными почками, которые выросли из cucumbra и теперь перешли в состояние
параллельного стазиса. Тот факт, что cucumbra напоминает кабачок цуккини, и
обстоятельства его открытия рассматриваются как чистое совпадение. Они указывают,
что исследования внутренней части плода, выполненные методом Антена-Абрамса,
не показали присутствия семян или даже минимальной степени изменения плотности
материала. То, что видно нам как кожица, из которой появляется проросль, яростно
проламывая её, является ни чем иным, как наружной границей внутреннего вещества.
Проросль прикреплена к ней твёрдо, причём настолько, чтобы казаться частью
того же самого вещества. Неровности на поверхности типа выпуклостей и продольных
царапин, согласно ботанической команде из Болоньи, носят парамиметический характер.
Профессор Марио Федеричи, который составил отчёт, принимая во внимание все
комбинации, в которые проросль складывается как единое целое и явно параллельная
сущность, склонен к тому, чтобы минимизировать важность проросли в пользу матрицы,
и он говорит о «прорастающей cucumbra» и «прорастающем корневище».
Он описывает даже «амбулантные» корни cucumbra как параллельное явление,
хотя признаёт, что некоторые особенности напоминают окаменелые растения долине
Чуиху.
С другой стороны, Вентури придерживается мнения, что корни принадлежат нормальной
ботанике, и в случае cucumbra являются не более чем случайным обстоятельством.
Он говорит, что вначале cucumbra лежит на земле, словно обычный кабачок цуккини.
Подземные корни были привлечены влажностью, которую можно найти в её тени,
и собирались под ней. Затем путём медленного проникающего антиастазиса они
в конечном итоге приподняли cucumbra, отделяя самих себя от исходной
корневой системы и преобразовывая себя в [корни] амбулантного типа серией последующих
мутаций.
Эти две теории одинаково отклоняются от вопроса, касающегося водной
проросли,
и хотя в ней есть скорее два элемента, чем три, причины для отнесения их к
той или иной ботанике остаются теми же самыми. Для Вентури подводное корневище
– это лишь rhizome capirens в процессе параллелизации, тогда как для Федеричи
оно – часть единой параллельной сущности. Где эти двое учёных соглашаются полностью
– так это в характеристике и hymothesic описании почек. Оба восхищаются высоким
уровнем неоднозначности растений, и интересуются тем, является ли это случаем
внезапной остановки развития в момент параллелизации, или определённо гештальтной
идеей. Этот вопрос долгое время обсуждался на Баден-Баденской конференции,
и большинство присутствовавших учёных одобрило вторую точку зрения. Почки,
довольно сходным с семенами Giraluna образом, казалось бы, представляли то,
что в человеческих терминах называлось бы «идеей». Они являются запрограммированной
и категорическая форма содержания, можно сказать, «проектом» по своей природе.
Это сосуществование содержания, изложения, с простым явлением самовыраженности
является возможным только в параллельной ботанике. В итоге двусмысленность
возникает из-за очевидной несовместимости времени, без которого идея не может
существовать, с не-временем, которое является conditio site qua non растений,
находящихся по другую сторону границы. Проросль, с её кажущимся жизненным импульсом,
который предполагает историю и наводит на мысль о будущем, воинственно направлена
на солнце, подобно ракетам, запрограммированным, чтобы нанести удар и взорвать
последнюю (или первую) тайну живой материи. Но её инертная безматериальность,
её недвижность вне времени и её группа в пространстве, являющаяся лишь иллюзорной
– эти качества исключают её из любой роли в росте и развитии биосферы. Ей принадлежит
экзистенциальность сновидений, в которых форма и содержание являются единым
материализованным вымыслом, находящимся на границе между светом нашего восприятия
и темнотой её собственного бытия.
Инсельхейм придерживается взгляда, что проросль – итальянское растение, и он
обосновывает эту теорию большим количеством палеонтологических, геологических,
метеорологических и топонимических данных. Действительно, вся проросль, когда-либо
обнаруженная, обитает в Италии. После этих трёх экземпляров, уже упомянутых,
другие растения наблюдались или были добыты в Гаргано, в Кастеллино в Кьянти
и из Рока ди Фаджио. Музей Естествознания в Вероне обладает двумя экземплярами
типа cucumbra, недавно приобретёнными у мелкого фермера в Казелле.
Есть все причины полагать, что проросль – не только специфичное итальянское
растение,
но, как все параллельные растения, оно вполне могло бы быть более многочисленным
и легко доступным. Но, к сожалению, Италия – единственная страна, которая всё
ещё не имеет никаких законов, определяющих статус и защищающих параллельные
растения, и вообще никаких условий, чтобы поощрять исследования. Поскольку
они – не растения в обычном смысле, и поскольку трудно определить их природу
и сущность в юридически приемлемых терминах, их длительному существованию серьезно
угрожает вандализм отдыхающих во время уик-энда, а также эгоизмом и невежество
любителей и спекулянтов.
Но это между прочим. Полковник ди Бонино из Лесной
полиции отказывается принимать ответственность за вещи, которые не являются
частью растительного царства.
Болонский университет подавал апелляцию заместителю министра Де Франсисси,
ответственному за экологию в штате Institute per lo Sviluppo Economico (I.S.E.),
но он отвечал чрезвычайно неопределёнными выражениями и старался сделать всё,
чтобы проблема казалась смешной. Сенатор Джузеппе Монталдин, президент Комитета
по Защите продуктов земли, признаёт научную важность проросли, но отрицает
то, что она может называться продуктом земли, тогда как Джованни Амара из Национального
Научно-исследовательского института (I.N.R.S) в записке министру Фрателли,
который в целом был сочувствующим и здравомыслящим человеком, перечисляет свои
причины для невмешательства, включая нехватку фондов, недостаток квалифицированного
персонала, и, прежде всего, неприятности, которые накопились бы у института,
если бы он проявлял интерес к проблеме, которую нельзя было бы ясно и просто
объяснить политическим деятелям, которые контролируют его деятельность.
Между двумя группами растений, которые охватывает параллельная ботаника в
том виде, в каком мы знаем её сегодня, есть загадочная ничейная земля, на которой
растительные организмы, ныне вымершие, когда-то вели своё аномальное существование.
Эти растения исключительны по форме, поведению и ортогенезу, и не могут быть
помещены куда-либо в существующей на настоящий момент классификации параллельной
ботаники. По этой причине они были объектом особого внимания у ботаников, палеоботаников,
физиологов и даже у поэтов.
В частности, один род, так называемые «душители», иллюстрирует все особенности
той маленькой группы растений, которые учёные окрестили группой «фаб» (от слов
«альфа» и «бета»). (табл. XXIII) Существование этой группы было выявлено несколько
лет назад командой палеонтологов во главе с профессором Ахмедом Примшаттьей
из Университета Вадодары. При работе в холмах около джайнистского храма Горы
Абу они натолкнулись на несколько ископаемых остатков до настоящего времени
неизвестных растений. Очевидно, они были образцами типа тирилов, около тридцати
сантиметров высотой, который, должно быть, был весьма обычен на севере Индийского
субконтинента в течение нескольких тысячелетий в конце Ортоплантной* эры. Окаменелости,
которые увидели свет в 1971 г. в Шетфордском угольном разрезе и были отнесены
к гораздо менее древней эпохе, демонстрируют удивительные морфологические аналогии
с индийскими экземплярами. Сам Примшаттья соглашается с английскими палеоботаниками
Смитеном и МакКуком, что это «тирилы-душители».
* В оригинале “Orthoplantain era” – В. П. |
Указанные учёные выдвинули несколько оригинальных и убедительных
гипотез относительно жизни этих растений, которые, должно быть, были обеспечены
ненормальными жизненными
побуждениями. Смитен и МакКук придерживаются взглядов, что природа с целью
ограничить их распространение снабдила их любопытным механизмом экологического
контроля, без которого в течение двух или трёх миллионов лет они могли бы покрыть
целые континенты за счёт всех других форм жизни. Согласно мнению этих экспертов,
он состоял из весьма исключительной саморазрушающей агрессивности, развившейся
в течение взрывообразной стадии роста, которая у тирилов проявляется как медленное
и постепенное окружение близлежащих растений, даже своего собственного вида.
Вымирание одного вида в ходе возвратного самоудушения – процесс, который ботаники
называют эронекрия – должен был происходить в течение нескольких тысячелетий,
но перед полным уничтожением некоторые экземпляры путём мутации, должно быть,
произвели новый вид, также генетически снабжённый инстинктом самоубийства.
И т. д., и т. п. Последним выжившим в длинном ряду душителей был, вероятно,
Tirillus maculatus, который был гораздо менее агрессивен, чем должны
были быть его предки. Даже сегодня этот тирил, которому суждено было пережить
всех прочих
душителей, покрывает обширные области аляскинской тундры, где он – любимая
пища стад карликового карибу, которые каждую весну устремляются на полуостров.
Рассматривая
душителей, фон Харн недавно опубликовал сенсационную статью в «Архивах паработаники».
Его теория состоит в том, что в истории параллельной ботаники
были многочисленные другие растения, которые исчезли с лица земли лишь затем,
чтобы вновь появиться в некотором отдалённом времени и месте, слегка изменёнными
по форме и поведению. Он формулирует теорию растительных метемпсихозов, согласно
которой процессы жизни и смерти остаются зафиксированными в отпечатках капиллярных
корней, «выжженные» временем в окаменелых жилках листьев, глинах и кристаллах;
и так они передают порождающую энергию посредством невоспринимаемого осмоса
вековой давности. Гены, освобождённые наконец от своей долгой подземной дремоты,
передают древние экзистенциальные программы новым растениям.
Фон Харн уделяет особенное внимание душителям, прослеживая длинную историю,
«которая, подобно отдалённому архипелагу, оказывается дрейфующей во времени».
«Душа» этих растений представляется действующей силой, ответственной за бесконечно
медленное насилие, которое является их главной особенностью, и, согласно фон
Харну, оно выживает в видах типа обыкновенного плюща, таким образом раскрывая
неожиданные связи между этими двумя ветвями ботаники.
 |
Табл. XXIII Тирилы-душители
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ: ВВЕДЕНИЕ 1
Общее введение 3
Происхождение 20
Морфология 35
ЧАСТЬ
ВТОРАЯ: РАСТЕНИЯ 57
Tirillus 59
Tirillus oniricus 62
Tirillus mimeticus 64
Tirillus parasiticus 67
Tirillus odoratus 68
Tirillus silvador 70
Лесная пинцет-трава 73
Tubolara 78
Camporana 80
Protorbis 86
Labirintiana 95
Artisia 100
Проросль 112
Душители 117
Giraluna 119
Giraluna gigas 134
Giraluna minor 1 43
Solea 145
Sigurya 162
ЧАСТЬ
ТРЕТЬЯ: ЭПИЛОГ 171
Дар Таумаса 173
Примечания 178
