Главная Библиотека Форум Гостевая книга

По уши в грязи

Как бы не так, Степочка, ни на каком теплоходе я не плыл и записей не слушал. Я, дорогой мой, плыл в это время по Байкалу один, без теплохода и без лодки, с одной только телогрейкой. И если бы не она, моя телогрейка, то твоего друга давно бы уж скушали рыбки. Но телогрейка оказалась волшебной. Она поролоновая и в воде, как выяснилось, не тонет. Она — как спасательный круг. В ней я и болтался по волнам, пока на меня случайно не наткнулись рыбаки.
Простудился изрядно. Байкал — это тебе не Саргассово море и не Индийский океан. Ходил тридцать три дня по врачам и направили меня прогреваться в Крым. В Крыму мы с мамой жили около месяца. Я ходил в лечебницу, и меня замазывали грязью. Не одного меня. Кроме меня, там лечились еще многие, и все по уши в грязи. Пахнет грязь отвратительно, откуда только ее берут такую? Зато она очень полезна и, говорят, ставит на ноги совсем пропащих, болящих людей. Если бы не эта грязь, обошлось бы мне байкальское купанье недешево. Но грязь спасла.
«Из чего делают ее, эту грязь?» — все спрашивал я, но никто мне не мог сказать, и всем было безразлично, из чего ее делают. Лишь бы лечила. Потом один мой новый сосед на берегу сказал, что делают эту грязь из кашки.
— Из какой кашки? — не понял я и представил себе сразу же белый клевер, который у нас называется кашкой.
— Растет такая кашка на озерах, — не совсем уверенно продолжал мой сосед, — где-то рядом тут есть Мойнакское озеро. Там ее и собирают. А потом квасят, как силос, и получается грязь.
— Может быть, это все-таки та кашка, что растет на полях? — спросил я, видя его неуверенность. — Может быть, это белый клевер или тысячелистник?
Сосед сказал, что это другая кашка, но больше-то он не знает, потому что сам видеть не видел, а только слышал. Недавно отправляли машину на Мойнакское озеро и кричали: «за кашкой!».
Я решил обязательно познакомиться с неведомой кашкой. Надо же знать, чем тебя замазывают. Когда машина отправлялась в очередной рейс, я упросил взять и меня. Приезжаем на озеро, и что я вижу? Лежат на берегу валы противно пахнущей зеленой крупы, совсем не похожей на нашу грязь. Но и на клевер и на тысячелистник она тоже, эта кашка, мало похожа. Врач, который приехал с машиной за кашкой, сказал мне, что кашка — не кашка, а водоросль хлороглея. Она растет в озере, и волнами ее выбрасывает на берег.
Так вот, значит, кому я обязан своим исцелением — водорослям! Жаль только, что нельзя эту кашку привезти домой. Я бы всем в школе показал, чем меня вылечили.
— Почему же нельзя? — сказал врач. — Это сделать очень просто. Есть у вас в школе цветы в горшочках?
— Есть, конечно.
— А бывает там зеленый войлочек на почве, когда сильно поливают цветы?
— Бывает.
— Этот войлочек дает такую же грязь, как и хлороглея. В Пятигорске ею лечат больных.
Потом, когда я приехал домой из Крыма, я первым делом нашел дома цветочный горшок, почва которого покрыта зеленым войлочном. И когда меня спрашивали, кто вылечил меня после купанья в Байкале, я всегда отвечал: «Вот кто» — и указывал на зеленый войлок водоросли в цветочном горшке.
А самым первым моим лекарством был не зеленый войлочек, а «ирландский мох». Когда меня привезли с Байкала еле живого, то врач сказал: «Будешь есть ирландский мох, иначе на ноги не встанешь».
Я никогда мох не ел раньше и очень заинтересовался, почему я должен есть мох, а не более питательные продукты.
— Этот мох и есть самый питательный продукт, — пояснил врач. — Мы даем его самым безнадежным больным. Но ты будешь есть не сам мох, а лекарство, которое из него сделано. Называется оно карраген.
Карраген мне понравился. Он походил на желе. Я с удовольствием ел его, и с каждым днем силы мои прибывали.
— А вы можете показать мне ирландский мох? — попросил я врача, когда лечение закончилось.
— К сожалению, нет, — отвечал мой доктор. — Но сказать тебе, что это такое, могу. Это водоросль хондрус, которую добывают в морях. Сухая водоросль немного похожа на мох, вот ее и прозвали мхом. В лесу с деревьев длинные «бороды» свисают — мы тоже называем «мох-бородач». А на самом деле — это обычный лишайник.

Морские камушки

После лечения грязью мне прописали солнечные ванны. Мы с мамой уходили подальше от набитого людьми пляжа и устраивались на песке возле палатки, в которой жили какие-то экспедиционные работники. Чем они занимались, я не знал, потому что внутри не был, видел только, что они из моря приносили горсти морских камушков и ракушек.
Когда становилось слишком жарко, я подбирался к палатке, и тени, которую она отбрасывала, мне было довольно, чтобы отдохнуть от своих ванн. За стенкой палатки обычно шел малопонятный разговор, из которого я улавливал только отдельные, часто повторяющиеся слова:
— Стрикателля — двадцать, навикуля — сто, еще навикуля сто, стрикателля — тридцать три, амфиплевра — двадцать, стрикателля — семьдесят...
Шли дни, и каждый день повторялось то же. Мне стала надоедать эта монотонная болтовня, а «стрикателля» вообще осточертела. Еще бы, каждый день послушай-ка слово «стрикателля» сто раз подряд. Говорят, в средние века пытка в тюрьмах была такая: человеку целый день твердили одно и то же слово, и он, в конце концов, сходил с ума. Я совсем было решил распрощаться с тенистой палаткой и поднялся, чтобы уйти, но нечаянно задел за стенку. Брезент прогнулся, и внутри что-то с шумом рухнуло.
— Эй, сосед, — крикнули изнутри, — аккуратней, ты нам все тут нарушил.
— Извините, — сказал я через брезент, — я нечаянно. Может быть, вам помочь чем-нибудь?
— Помоги, — обрадовались в палатке, — пойди в море и принеси нам морских камушков.
Я помчался в воду и принес им две горсти камней. Теперь я мог заглянуть внутрь палатки. Там сидели трое научных работников, стояли микроскопы и склянки с жидкостью.
— Зачем вам камушки? — поинтересовался я,— и что это за надоедливые слова вы произносите, то стрикателля, то навикуля?
Обитатели палатки засмеялись:
— Надоедливые, говоришь? Так тебе и надо, не будешь подслушивать. Ну, ладно, за такие хорошие камни, что ты нам принес, все тебе расскажем. И все покажем.
Они взяли один из моих камушков, поскоблили его пинцетом и то, что наскоблили, положили под микроскоп.
— Записывай, — скомандовала одна из обитательниц палатки, — навикуля — сто двадцать «кораблей», один лучше другого. Целый флот! У тебя счастливая рука, молодой человек, мы еще ни разу так много не находили.
Я не мог разделить их восторг по поводу кораблей навикули, потому что не знал, о чем идет речь. Наконец, они успокоились и дали мне взглянуть в микроскоп. Что я там увидел!.. Крошечные кораблики плыли по туманному морю микроскопа Их было много, но все они были скроены по одному образцу. Этот парад кораблей мне очень понравился.

На моих камнях оказались не только кораблики навикули. Тут были самые разнообразные существа, и все они оказались водорослями Каждый кораблик — одна клеточка водоросли. И чем больше разных водорослей на камешках — тем чище вода в море. На одном из моих камней насчитали 50 разных видов водорослей. Это значит, что вода здесь очень чистая, — так сказали мне научные работники.
А когда вода сильно загрязнена, тогда вместо многочисленных чистолюбов разрастаются водоросли-грязнули. Их бывает не много видов, но каждый вид нужно хорошо знать.
Если хорошо знаешь водоросли, то, взяв камушек со дна моря, можно без всяких там химических анализов сказать — чистая вода в море или грязная, можно в ней купаться или нет.
Когда я все это узнал, то слова «стрикателля» и «навикуля» приобрели для меня иной смысл. Они перестали быть надоедливыми. Теперь эти слова для меня звучали, как лучшая музыка, потому что я знал: на том берегу моря, где я купаюсь, много разных водорослей, и вода очень чистая.
И когда я забредал в море, я чувствовал, что рядом со мною флотилия крошечных корабликов навикули, которая всегда мне пошлет сигнал тревоги, если вода в море станет негодной для купания.

Залив Морковного Сока

Когда я хорошенько поправился, задумали мы с мамой съездить на Сиваш. Сиваш я давно мечтал увидеть. Столько приходилось читать, как наши войска пешком переходили через этот залив. Мы сели в автобус, который высадил нас у небольшой деревушки на берегу. Был уже вечер, и пока мы устроились с жильем, стало совсем темно.
Но я не удержался и помчался к Сивашу. В лицо пахнул соленый теплый ветерок. Вода — как парное молоко — как тут не выкупаться. Вернувшись домой, я разделся и хотел было броситься в постель, как мама вдруг всполошилась:
— Что это с тобой? Ты не болен ли?
— Нет, — говорю я ей, — я вполне здоров.
— А почему ты оранжевый? — испуганно говорит мама, и голос ее дрожит.
— Я оранжевый?
Хватаю зеркало и смотрю со страхом на себя. И верно. Кожа покрыта оранжевыми пятнами. Может быть, у меня рожа? Мама говорит, что при роже кожа становится красной. Наш разговор слышит хозяйка и входит в комнату. Увидев меня, она разражается громким смехом.
— Почему вы смеетесь? — нервничает мама, доставая градусник, — у ребенка странная сыпь...
Хозяйка перестает смеяться и объясняет, в чем дело.
— Это он купался в заливе. У нас там всегда летом вода красная. Столько этой краски, что можно отцеживать и делать витамин «А».
— А что это за краска? — не унимается мама, — может быть, анилиновая?
— Что вы. Это водоросль. По научному ее зовут дуналиеллой, а мы дунькой называем.
Когда я проснулся утром, то сразу помчался к заливу. Солнце уже взошло, и весь залив сиял оранжевым цветом, точно в него налили вместо воды морковного сока. Было и красиво, и интересно. Интересно потому, что из дуналиеллы добывают тот же витамин «А», что и из моркови. Непонятно одно: почему эта водоросль растет только здесь, а по всему Черному морю не встречается.
Но об этом я узнал уже по дороге домой, когда мы проезжали через Западную Сибирь. Пассажир, ехавший в нашем купе, услышал про мои крымские похождения и про то, как я стал оранжевым.
— Ну, тебе еще повезло, — сказал он, включаясь в наш разговор. — А я вот однажды был вишневым.
Он поманил меня к окну и показал рукой в сторону горизонта.
— Вон там есть два озера в Кулундинской степи. Одно из них — Вишневое, другое Розовое.
— Тоже из водорослей?
— Тоже.
— А вы что, ботаник? — не удержался я и спросил его, почему в одних озерах растут оранжевые водоросли, а в других — нет.
— Я далек от ботаники. Но я работаю на заводе, где делают соль. Соль мы черпаем из такого вот соленого озера. А оранжевые водоросли нам мешают, потому что они как раз и растут в самых соленых озерах, где никакие другие растения не осмеливаются появляться.
— А как вы думаете, — вспомнил я про Сиваш, — почему в Сиваше полным полно оранжевых водорослей, а в остальном Черном море нет?
— Вот чудак, — засмеялся сосед, — в Сиваше ведь вода намного солонее, чем в море. А чуть стала вода более пресной, их мигом вытеснят другие водоросли. Это даже нам, солеварам, хорошо известно.
Вскоре мы доехали и до Иркутска. Я пошел в школу. Приехал и Степка из своей Средней Азии.
Денег, правда, мы заработали не так много, но порассказать было что.
Мария Петровна, наш классный руководитель, узнав про наши путешествия, попросила рассказать о них на ботаническом кружке. И тут случилось то, чего мы не ждали. Нам не поверили. Не поверили, что у нас были все эти встречи с водорослями.
— Врут они все, — кричали ребята один громче другого. — Где это бывает, чтобы водоросли попадались на каждом шагу? Это все они придумали, чтобы интереснее было.
Мы и сами со Степкой удивлялись, почему нам так везло на встречи с водорослями, будто их кто-то нарочно расставлял на нашем пути.
Нас выручила Мария Петровна, Когда шум поутих, она предложила пригласить на следующее заседание кружка кого-нибудь из родителей. Пусть они расскажут о своих встречах с водорослями.
И если они расскажут, то, значит, Степа с Вовиком не соврали и водоросли встречаются всем и всегда.
— Вот у тебя, например, — кивнула она в сторону Инны Лаврентьевой, — кто отец?
— Бумажник, — затараторила Инна, — он работает в институте, в Гипробуме. Конечно, он ни о
каких водорослях не знает.
— А у тебя, Миша Сорокин?
— На почте работает. Какие уж там водоросли!
— У тебя, Слава Голубев, папа электрик?
— Да, на Иркутской ГЭС работает.
— А у тебя, Вася, — военный?
— Так точно.
Так перебрали всех родителей, и ни у кого из ребят не оказалось отца или матери, которые бы
имели хоть какое-нибудь отношение к ботанике или к водорослям.
— Вот и хорошо, — подвела итог Мария Петровна, — на следующий раз пусть придет отец Инны и расскажет о водорослях, с которыми он встречался.
Ребята дружно захохотали и все обернулись к Инне. Инна тоже смеялась: как же, ждите, расскажет он о водорослях. Только о бумаге, да школьных тетрадях и может говорить.

Бумажные берега

В следующий раз, когда собрался наш кружок, явилось так много ребят, что едва все в класс поместились. Мы со Степкой тоже пришли, хоть вообще-то в ботаниках не числились. Когда мы протиснулись в класс, Иннин отец уже начал свой рассказ.
— Бумажником я стал совершенно случайно, — объяснял он ребятам, — а вначале работал я простым рыбаком. С партией ихтиологов — ученых рыбоводов мы объезжали озера Барабинской степи. Приехали однажды на большое озеро, не то Чаны, не то Сартлан, не помню точно. Заплыли подальше, а тут шторм. Валы с двухэтажный дом. Ну, думаем, не выбраться, погибли, потому что несет нас к самой середине озера. Однако уцелели. Выбросило нас на противоположный берег, километров за двадцать.
Промокли все, костер бы развести, да дровишек нет. Места пустынные, безлесные. И тут бригадир наш приносит кусок старой бумаги. Большой такой кусок. Зажигаем бумагу, горит отлично. «Где ты взял бумагу, — спрашиваем бригадира, — нет ли еще кусочка?» «Да вон ее сколько, — машет он вдоль берега, — ослепли что ли с перепугу?» Мы смотрим вдоль берега и с трудом верим своим глазам.
Весь берег покрыт старой бумагой. Точно раскатали для просушки большой рулон, а он так и остался лежать. Стали мы эту «макулатуру» собирать да к костру таскать. Правда, костер не разгорелся, потому что бумага в шторм вся вымокла. Наш бригадир, видимо, свой кусок бумаги нашел далеко от берега, где он остался сухим.
Но в пылу заготовки мы хорошо согрелись, и костер оказался не нужен.
Я потом уже узнал, что бумаги этой по берегам барабинских озер можно заготовить три тысячи вагонов. Недаром же в Новосибирске в то время — а было это в тридцатых годах — открыли бумажную фабрику, которая из озерной барабинской «макулатуры» делала настоящую, отличную бумагу. Поработал я на этой фабрике, а потом пошел учиться на бумажника и стал инженером. Окончил институт и теперь вот делаю школьные тетради.
Он умолк и собрался было сесть, как ребята зашумели: «А водоросли-то вы встречали?»
— Ах, да, о главном и забыл, — спохватился Иннин отец, — вот эта бумага, которая выручила нас в Барабинской степи, была из водорослей. Есть там такая водоросль по имени кладофора. Состоит она из зеленых нитей, в общем — тина. Волны во время шторма выбрасывают тину на берег, и там она высыхает. Сверху волны накидывают новые нити, они ложатся одна на другую, и получается сетка. Сетка становится толще и толще, высыхает на ветру и становится бумагой.
Правда, природная бумага неказиста, но если из кладофоры сделать бумагу на заводе, по всем правилам бумажного дела, то выйдет такая роскошная, такая прочная, что можно печатать денежные знаки. Представляете себе: вытаскивает человек из кармана рубль и не знает, что он сделан из водоросли кладофоры!
А какой картон дает кладофора! Он не горит, если даже его нарочно облить керосином. А если забить гвозди, то они держатся в нем, как в дереве.
Итак, на этот раз нам со Степкой повезло. Но на следующий раз должен выступить отец Мишки Сорокина. Уж ему-то, почтовому работнику, вряд ли попадались водоросли.

Позолоченные скалы

— Начинал я свою работу далеко отсюда, — рассказывал Мишкин отец на следующем заседании кружка, — на Сахалине. Время было послевоенное, трудностей много. Того нет, другого нет. А на почте у нас туговато с клеем было. Ну, представляете, что за почта без клея? Разговорился я с одним знакомым моряком и о клее упомянул. Что вот, дескать, и конверт не всегда есть чем заклеить...
— Стыдно тебе, — говорит моряк, — о клее плакать. Живешь ты можно сказать в царстве клея и клея не имеешь. Это просто от своей неразворотливости ты без клея сидишь. Я бы на твоем месте
бочками клей добывал и все Министерство связи обеспечивал.
— Какие там бочки, — горестно бормочу я, полагая, что он подтрунивает надо мной, — если бы дал ты мне банку силикатного клея или гуммиарабика, я бы считал себя самым счастливым человеком на свете.
— За гуммиарабиком в Африку ехать надо, — смеется он, — а мы здесь свой клей добудем.
И вот приглашает он меня к себе на судно в небольшой рейс. Куда мы ходили, не помню, но только запомнился мне на пути один остров. Назывался он Монерон. Название мрачное, а сам остров еще мрачнее. Черный такой, скалистый, и скалы спускаются прямо в воду. Только там, где касаются камни воды, ярко блестит золотая полоса.
Я залюбовался невиданным зрелищем. Таких золоченых скал мне не приходилось видеть. Приятель мой, моряк, подходит в это время ко мне и тычет рукой в позолоченные скалы:
— Нравится?
— Очень красиво.
— А знаешь, что это за золотая полоса?
— Нет, — говорю, — не знаю.
— Это клей. Лучше твоего гуммиарабика.
— Ты думаешь, что раз я неразворотливый и не могу клей добыть, то я совсем глуп как пробка,— обозлившись отвечаю я своему приятелю, — какой же это клей, если его водой не смыло? Ведь и отсюда видно, что золотую полосу лижут волны.
Приятель мой поворачивается ко мне спиной и дает команду причалить к позолоченному острову. Мы подходим ближе, спускаем шлюпку и едем к берегу. Золотая полоса становится все заметнее, все шире. Теперь уже я отчетливо вижу, что это не клей. Приятель просто хотел показать мне красивое зрелище, чтобы я немного отдохнул от своей почтовой работы. Спасибо ему и за то.
Выбираемся на берег и тут я вижу, что золоченая полоса на самом деле оказывается скоплением водорослей, прикрепившихся к скалам.
— Ботаники называют их глойпельтисом, — поучает меня мой друг, — запомни, пригодится.
Я записываю в блокнот мудреное название и собираюсь в обратный путь.
— Постой, постой, куда ты? — хватает он меня за рукав, — а глойпельтис?
— Что глойпельтис?
— Собирать глойпельтис будем?
— А зачем?
— Ну, дома покажешь. Интересно ведь рассказать о золоченых скалах?
Я соглашаюсь, беру веточку водоросли в блокнот. А мой приятель организовал моряков, которые везли нас на шлюпке, и они яростно дерут глойпельтис и складывают его в ящики. Вот жадность! Чтобы показать дома, ему надо десять ящиков водорослей! А впрочем, какое мне дело? Спасибо и за морскую прогулку.
Назавтра всю палубу завалили водорослями. Под солнцем они скоро высохли и стали не сверкающим золотом, как на скалах, а серым непримечательным войлоком. Моя веточка тоже высохла, и я выбросил ее. Никакого вида она не имела. Но моряки собрали свое сено и сложили в ящики. А когда я вернулся из этой поездки и пришел на почту, то обнаружил все эти ящики у себя в кабинете.
— Зачем мне ваше сено? — позвонил я приятелю. — Кто его будет смотреть?
— Брось в воду щепотку и развари,— прохрипел в трубку моряк, — и посмотришь, что будет.
Я бросил щепотку войлока в консервную банку, подлил воды и поставил на плитку. Через полчаса у меня оказалось полбанки отличного клея!
— Вот и вся история, — закончил свой рассказ Мишин отец. — Вопросы есть?
— Есть? — зашумели ребята. — А сейчас на почте клей тоже из водорослей делают?
— Нет, друзья. На почте сейчас используют декстриновый клей. Он делается из крахмала. Он не имеет той силы, что клей из водорослей. Но почтовые марки клеит отлично. Добыть же его проще — ведь картошка есть всегда под рукой.
Водорослевый же клей применяют для самых ответственных дел. По своей силе он в четырнадцать раз сильнее крахмала и в тридцать раз более липкий, чем знаменитый клей гуммиарабик!
Мы со Степкой переглянулись: обстоятельства складывались в нашу пользу. По крайней мере лгунами нас уже не называли. Конечно, водоросли встречались всем. И следующее заседание ботанического кружка еще больше нас в этом убедило.

Запах свежих огурцов

Заседание началось необычно. Когда мы пришли в тот класс, где обычно собирались, то там было темно. Кино, что ли? Нет, не кино. Это Лешкин отец, водопроводчик, пришел и заставил потушить свет и занавесить окна. Наверное, он будет показывать на экране какие-нибудь картины.
Мы протолкались внутрь. Из тьмы раздался мужской голос:
— Внимание, ребята, даю запах! Чем пахнет? Ощущаете?
Мы не успели как следует сообразить, что там происходит, как нас окутал аромат свежевспаханного поля. Казалось, что мы вышли ранней весной за город, навстречу просыпающемуся от зимней спячки миру, а вокруг высоко в небе жаворонки поют.
— Землей! — закричали ребята. — Пахнет землей!
— Правильно, — подтвердил невидимый Лешкин отец и звякнул в темноте склянками. Он выждал минуту, когда запах рассеется, и снова спросил, чем пахнет.
Теперь мне показалось, что я стою на берегу океана, а рядом валяется выброшенная на мель рыба. Рыба разлагается, и от нее так и несет тухлятиной. Фу, до чего неприятно.
— Протухшей рыбой, — набрался смелости я,— селедкой, наверное.
— Верно говоришь, — согласился водопроводчик. — Ну, а теперь?
Все затихли и только было слышно, как тридцать носов с шумом втягивают воздух, вдыхая новый запах. На этот раз его определить еще легче. Аромат свежих огурцов разлился по классу, точно внесли огромное блюдо с салатом.
Запахи менялись, перебивали друг друга. Пахло то розой, то рыбьим жиром, то табаком, то вообще чем-то непонятным. Наконец, зажгли свет. Исчезли воображаемые берега морей и блюда с огурцами, цветочные клумбы и бутылки с рыбьим жиром. Рядом с доской стоял Лешкин отец и перед ним на столе несколько склянок. Вот и все.

— Ну как, понравилось? — поинтересовался он, приводя в порядок склянки.
— Удивительно и непонятно, — выдохнула одна из девчонок.
— Вот и мне было удивительно и непонятно, когда мне позвонили на работу и спросили, что за глупые шутки устраивает водопровод?
— Вы что-нибудь соображаете, или нет? — гремел в трубке женский голос. — Я варю борщ, понимаете ли, а вода пахнет геранью! Кто будет у меня есть борщ с геранью? Вы сами любите борщ с геранью?
Я тогда был молодым инженером, только что из института и не мог сразу сообразить в чем дело. A тут другой звонок. На этот раз с благодарностью: «Спасибо за воду, сегодня так приятно мыться,— из крана бежит одеколон!» Вообще в тот день меня больше благодарили и почти не ругали. Но через два дня дело приняло совсем другой оборот.
— Вы что, издеваться решили над нами? Из крана бежит рыбий жир! Я буду жаловаться! — кричала та особа, которая в первый раз благодарила за воду с одеколоном. — Вы думаете приятно умываться рыбьим жиром? Вы из реки берете воду или из помойной ямы?
А та, что варила борщ с геранью, вообще поносила меня такими словами, что здесь вам их и передать не могу.
Виновницей всего этого переполоха оказалась маленькая водоросль, по имени астерионелла, по-русски — звездочка. Звездочка эта имеет особенность выделять самые различные запахи. Если в одной ложке воды из водопровода две тысячи клеток звездочки, то вода пахнет геранью, если больше, то рыбьим жиром. Она-то нас и подвела.
Пока справились с ней, такого наслушались! А когда звездочки в воде стало совсем мало, вода запахла землей. А потом, через год, злую шутку с нами сыграла водоросль синура.
Водопроводчик взял одну из склянок и поднял над головой. В воде ясно была видна муть от многочисленных клеток синуры. В воздухе разнесся аромат свежих огурцов. «А теперь следите, что будет!» Он взял воронку с фильтром и вылил содержимое склянки на фильтр. Когда вода сбежала, фильтровальную бумагу с осадком положили на батарею отопления, чтобы она высохла. И как только она высохла, то приятный огуречный запах сменился отвратительным запахом рыбьего жира.
— Синура умерла, и запахло рыбьим жиром,— поднял над головой сухой фильтр с осадком Лешкин отец. — Представьте же себе, сколько хлопот нам, водопроводчикам, приносят живые и мертвые водоросли.
А Степка добавил вполголоса, что еще больше хлопот доставили они нам. И действительно, чуть только ушел Лешкин отец, как снова поднялся шум. Девчонки кричали, что нечестно приглашать тех родителей, которые имеют дело с водой. Конечно, в воде могут быть водоросли всегда. Надо приглашать тех, кто с водой не имеет дела. И решили пригласить отца Милы Губановой. Он у нее альпинист и уж ни с какой водой дела не имеет. Назавтра Мила сказала, что отец согласен, и следующий сбор кружка ботаников будет называться «Кровь на снегу».

Кровь на снегу

— Эту историю я услышал от отца, он тоже был альпинистом, — так начал свое повествование Милин отец, — он много путешествовал по горным вершинам нашей страны.
Дело происходило в тридцатые годы. Небольшой отряд альпинистов под руководством отца шел на штурм одной из вершин Памира. Поход, как всегда, предстоял трудный. Чтобы облегчить восхождение, в городе наняли рабочих носильщиков, которые должны дотащить груз до полпути, а затем спуститься обратно.
Вот позади уже остались последние деревья, затем последние травы, и отряд вступил в область вечных снегов. И тут произошел случай, который нарушил все планы отряда. Один из носильщиков, который отошел в сторону от места привала, вернулся с криком: «Назад, назад, Шайтан!».
— В чем дело? — встревожился отец, хватая его за рукав халата.
Носильщик с трудом переводил дыхание. Он оборачивался с испугом, точно ожидая, что его настигнет злая неизвестная сила.
— Да в чем же дело, говори! — не на шутку рассердился отец.
— Кровь на снегу! Весь снег залит кровью!
В те годы еще неспокойно было в горах. То тут, то там нападали басмачи.
— Много крови? — спросил отец.
— Много, ой много, начальник, — оправившись от испуга, затараторил носильщик, — три шкуры барана нужно, чтобы закрыть ее.
Посоветовавшись, альпинисты решили сообща обследовать то место, о котором рассказал носильщик. Еще издали увидели большое красное пятно на снегу и два рядом поменьше. Путь к ним преграждала большая трещина в леднике. Что же это за кровь? Может быть, какой-нибудь пернатый хищник терзал здесь свою жертву? Но тогда поблизости лежали бы обглоданные кости.
Наконец, одному из альпинистов удалось перебраться через трещину. Он дополз до красного пятна, долго его рассматривал, наконец, замахал руками. И все поняли, что красное пятно — не кровь, а что-то другое. Вернувшись назад, альпинист принес в мешочке немного красного снега, это была не кровь, но, какая причина вызвала окраску снега, так и не смогли догадаться. На обратном пути снег растаял, и «тайна крови» осталась нераскрытой.
Позднее, случайно разговорившись с одним ботаником, отец узнал, что красный цвет снега вызвала мельчайшая водоросль, горная хламидомонада, близкая родственница той хламидомонаде, что так обычна в наших стоячих лужах. Гемато-хром, который придает водоросли красный цвет, позволяет ей сохраняться на льду, где больше не растет ничего.
А в 1929 году отец побывал на Кавказе в горах Карачая и нашел там «кровавое» поле, площадью в несколько квадратных километров!
— Ну как, понравился вам сегодняшний рассказ? — спросила нас со Степкой Мария Петровна, когда все разошлись.
— Рассказ, конечно, интересный, — как-то уклончиво отвечал Степка, — только водоросли красного цвета нам уже знакомы. Вовка сам из-за них окрасился в красный цвет. Может быть, для ребят и интересно, а мы ничего нового не узнали. Какая разница, живет ли водоросль красного цвета в крымских озерах, или на леднике Памира? По-моему, все равно.
— А по-моему, не все равно, — с жаром возразила Мария Петровна, — в Крыму ваша дуналиелла живет в озерах, потому что там слишком много соли для других растений, а на Памире — хламидомонада из-за того, что слишком холодно. Разве это одно и то же?
Мы шли в этот вечер домой и думали: почему нам не очень понравился рассказ альпиниста? И мы поняли почему, Просто надоело слушать рассказы. Вот, если бы самим с водорослями поколдовать, пусть даже в пустыне, где жарился на сковородке Степка, это гораздо интереснее.
И тут я вспомнил про свою геологическую экспедицию и о том, что мы еще не заработали всех денег на яхту.
— Слушай, — говорю я Степке, — я же обещал начальнику после каникул помочь обрабатывать материалы. Давай-ка зайдем в геологическое управление.
— Давай, — согласился Степка, — у геологов всегда интересно. Камни разные в окнах выставлены. Может быть, золотой самородок нам покажут или алмаз... А может быть, и работу дадут? И мы отправились к геологам.

Гора муки

Владимир Семенович, начальник партии нам очень обрадовался. Он познакомил нас со своими помощниками и сказал, что мы будем молоть на мельнице те самые образцы, которые я помогал собирать в поле.
Стали мы ходить и молоть камни. Из камней получалась каменная мука. Муку эту мы смешивали с темной жидкостью. Часть муки всплывала наверх, как пена, а другая часть садилась на дно. «Пену» я снимал и отдавал девчатам. Они клали се под микроскоп и рассматривали.
Однажды, когда все ушли на обед, мы со Степкой решили посмотреть в микроскоп. А то мелем уже две недели, а что мелем — неизвестно. Сначала Степка взглянул и говорит:
— Ты знаешь, Вовик, тут настоящая пряничная фабрика. Валяются разные пряники: и треугольнички, и квадратики — как будто только из печки...
— Что, нравится? — раздался за спиной голос
Владимира Семеновича.
— Так бы и съел, — брякнул от неожиданности
Степка.
— Это ты верно говоришь, — согласился геолог, рассматривая микроскопические пряники, — а ведь знаете, ребята, было время когда люди ели эти пряники, да еще похваливали, В трудное время, конечно.
Я попробовал было возразить, что ведь эти пряники — каменная мука, и она будет на зубах хрустеть...
Геолог улыбнулся:
— Сейчас я вам докажу. Идемте-ка в наш музей. В геологический музей мы давно мечтали попасть. Чего там только не было: огромные пласты слюды, такие, что можно в окна вставлять, прозрачный горный хрусталь и даже настоящий самородок золота, весом, наверное, килограмма три, который мы могли не только посмотреть, н даже и потрогать. Все это сверкало, искрилось, блестело... Но геолог взял с витрины совсем незаметный камешек.
— Что это по-вашему?
— Мел, — сказал Степка, — только почему-то желтый.
— Действительно, на мел похоже. Только это все-таки не мел, а диатомит. Стоит его пропитать нитроглицерином и получится динамит.
— Ого, — сказал Степка, — но причем же здесь те пряники, которые мы видели под микроскопом?
— Не спеши, сейчас дойдем и до пряников. Только для этого нам придется вернуться немного назад в историю, к 1607 году. В этот год на Германию обрушился голод, какого немцы не знали раньше. Съедено было все, что можно съесть. И тут по стране пронесся слух, которому вначале мало кто верил. Говорили, что в провинции Ангальт обнаружили гору, которая целиком состоит из муки!
Слух дошел до самых отдаленных уголков Германии. «Сказки», — говорили немцы друг другу. Но вскоре, когда на улицах немецких городов появились подводы, доверху нагруженные мешками с мукой, не верить стало невозможно. Поток голодающих устремился в Ангальт. Правда, на вкус лепешки из даровой муки оказались хуже обычных, но если примешивали обычную муку, то такой хлеб все-таки есть можно было, и он даже утолял голод.

Конечно, это была не пшеничная мука. «Горная мука» только внешне похожа, на пшеничную, и питательности в ней нет. Она состоит из крохотных скорлупок водорослей-кремнеземок. Ботаники зовут их диатомовыми водорослями. Миллионы лет падали на дно морей скорлупки кремнеземок. Метр за метром нарастал слой скорлупок в течение тысячелетий. Накопились их целые горы. Не только в Ангальте. Многие большие города стоят на скорлупках кремнеземок: Берлин, Калининград. Есть они и у нас на Байкале.
— Но ведь мы мололи совсем не такую муку,— попробовал возразить Степка, — наша мука черная и совсем не похожа на пшеничную.
— Немудрено. Ведь вы мололи не диатомит, в котором кроме водорослей ничего нет. В наших образцах больше пустой породы, чем водорослей. Но если водоросли оттуда выбрать и сравнить с альбомом, где изображены их «портреты», то можно узнать не только название водорослей, но и определить, в каком водоеме жили они: соленом или пресном, теплом или холодном. А тогда любой геолог тебе скажет, сколько лет тому бывшему морю, где нашли скорлупки кремнеземок. Это для поисков ископаемых очень важно.

Дворники без дворов

Наступили долгожданные зимние каникулы. Я хотел было предложить Степке пойти работать на почту, разносить телеграммы, но он сказал, что это девчоничья работа. Лучше уж дворниками снег разметать. Дворники метут с шести утра, можно и после каникул перед школой работать вместо зарядки.
Назавтра мы уже мели соседнюю усадьбу и улицу перед ней. Метем улицу, а навстречу нам Желтый Портфель.
— Эй, орлы, вы давно тут трудитесь?
— Нет, — отвечаем мы, — только сегодня с утра.
— Все на яхту зарабатываете?
— Да нет, — говорит Степка, — мы и для зарядки тоже.
— Бросьте это занятие, — говорит Желтый Портфель, — я бы на вашем месте лучше поехал разметать каток на озере Круглом. Там и зарядка будет, и деньги на яхту, и кое-что узнаете.
— Опять про водоросли?— испугался Степка.— Надоело. Мы и так два месяца мололи эти водоросли.
— Что вы, — замахал руками Желтый Портфель, — тут спортивное дело. Соревнования будут сибирские.
Короче говоря, он нас уговорил. Сели мы на машину и поехали на озеро. Там уже толпились такие же как мы «дворники». У каждого лопата из фанеры и метла. За два дня мы лихо вычистили озеро.
Тогда появилась машина с Желтым Портфелем. Мы уселись на машину, но нас повезли не домой в город, а на другое озеро. Когда мы подмели и это озеро, то переехали на третье и так далее. И везде после нашей работы получался отличный каток. Только мы не понимали, зачем столько катков? Неужели на каждом будут соревнования?
Тем временем каникулы кончились, и Желтый Портфель, вручая нам зарплату, сказал:
— Ну, ребята, спасибо за работу. Потрудились вы хорошо, приглашаю летом на соревнования!
— Почему летом? — не поняли мы.
— Потому что соревнования будут по рыбе. Кто больше рыбы сумеет выудить в озере, тот и выиграл.
— Но причем тут катки? И зачем мы их разметали?
— Никакого катка вы не разметали, — спокойно сказал Желтый Портфель, и по его выражению мы поняли, что он скрывает какой-то секрет.
— Как никакого? А что же мы делали? — поразился обалдевший Степка. — Вы же сами говорили, что мы едем каток разметать...
— Я так не говорил, — возразил наш наставник, — я говорил снег разметать, а каток это уж тебе померещилось. Вот вы размели снег на льду и дали возможность рыбе жить и дышать.
— Что же она, рыба, в темноте дышать не может? — улыбнулся Степка.— А я вот могу.
— Рыба тоже может, если есть чем дышать. Но подо льдом в воде воздух есть только тогда, когда его создают водоросли. В темноте же, как вам известно, водоросли не работают. Теперь вы размели снег, осветили подводное царство и обеспечили рыбу кислородом. А то рыба подохла бы.
Я хотел возразить ему, что холодно и водоросли не станут работать в холодной воде, но вспомнил о тех водорослях, которые растут на ледниках Памира, и решил лучше промолчать, чтобы не оказаться в дураках. Я действительно оказался бы в дураках и вскоре в этом убедился.

Мелозирный год

В начале марта к нам из Москвы приехал дядя Петя. Дядя Петя — профессор-физик. В Иркутске никогда не бывал. И я решил свозить его на Байчал. Байкал смотрят все. Байкал — самое глубокое озеро в мире. И самое чистое. Вода в Байкале почти дистиллированная. Химики ее не очищают. Нет нужды.
Дядя Петя взял такси, и мы помчались. Кругом еще зима, март месяц, снег лежит, а на Байкале лед. Но ведь есть там и проруби, воду достать можно.
— Вот зачерпну из Байкала кружку воды, — мечтательно рассуждал дядя Петя, — и выпью. Мечта! А потом бутылку воды в Москву отвезу. Заказывали: без байкальской воды не возвращайся.
Я был рад, что могу доставить удовольствие своему дядюшке, у которого в Москве всегда так приятно бывать. Прорубь и действительно нашлась. Дядя Петя зачерпнул кружку, поднял ее и проникновенно сказал:
— Ну, Владимир, мечта моей жизни исполнилась! Пью за здоровье старика-Байкала!
Он поднес кружку к губам, но тут же ее отстранил, и лицо его искривилось отвращением.
— Что за мерзость! — плюнул дядя Петя, точно вместо байкальской воды он зачерпнул керосина. — Ты взгляни, что за мерзость.
Я заглянул в кружку. Вода была не прозрачная, как обычно, а коричневая, точно разведенный жидкий кофе без молока. В проруби плескалась такая же коричневая жижа.
— Ничего, ничего, — попробовал я успокоить своего гостя, — наверное, тут сбросили на дно какую-нибудь железину, вот она и заржавела. Или вообще какой-нибудь мусор. И я предложил дяде пройти по льду подальше от поселка в открытое море.
Дядя согласился, и мы пошли. Прошли метров триста и заметили лунку, продолбленную во льду. Это рыбаки вылавливали хариуса. Мы разбили тонкий ледок, затянувший полынью, и снова зачерпнули кружкой. Увы, и на этот раз года оказалась коричневой.
Расстроенный дядюшка достал из сумки бутылку, ту самую, которую он должен был наполнить байкальской водой и, размахнувшись, зашвырнул ее подальше.
Байкал испортился. Но почему? Ответа мы не нашли. Уже позднее, когда мы встретили в городе Желтого Портфеля, я рассказал про этот досадный случай.
— Чудаки, — развеселился Желтый Портфель, — это же цвели водоросли подо льдом.
— Водоросли? — сказал я, — но ведь они же зеленые. А вода в проруби была коричневой.
— Это самые ранние водоросли. Они не зеленые! а коричневые. И наверняка это была перидинея, одна из мельчайших водорослей. Снег со льда сдуло, вот она и разрослась раньше других растений в Сибири. На два месяца раньше!
— И каждый год цветет эта перидинея?
— Нет, прошлый год был «мелозирным». На| Байкале цвела знаменитая мелозира, из диатомовых.
Вот и все разъяснилось. Я пришел домой и написал дяде Пете письмо. Написал, что мутная вода в Байкале, которую мы черпали тогда весной, это не плохо, а хорошо. Водоросли, которые замутили воду, снабжают рыбу кислородом. Они снабжают ее и пищей. Водорослями питаются маленькие рачки, которых ест знаменитый байкальский омуль. Не будет водорослей — не станет и омуля!

Даровые дрова

А дома меня тоже ждало письмо. От кого бы вы думали? От Федора Федоровича! Степка переезжал на другую квартиру и оставил ему мой адрес.
«Глубокоуважаемый Вовик! — писал Федор Федорович. — Прошу Вас передать своему другу Степе мою просьбу приехать летом ко мне в Каховку. Я остался очень доволен его работой. Здесь же случилась беда. Зацвело Каховское море. Если Вы, Вовик, выздоровели, то приезжайте вдвоем! С приветом и добрыми пожеланиями, профессор такой-то».
Поехать в Каховку! В то легендарное место, о котором поется «Каховка, Каховка, родная винтовка...» Надо срочно нести письмо Степке. Как интересно!
Я еще раз перечитал письмо и тут уловил в нем то, что в первый раз от радости не заметил. Федор Федорович пишет: «здесь случилась беда, зацвело Каховское море...» Какая же это беда? Это счастье. Будет много водорослей — вырастет больше рачков — больше рыбы!
— Это он, наверное, в кавычках сказал, — задумался Степка, пробежав глазами письмо.
— Как это, в кавычках? — не сразу сообразил я.
— Ну так, хотелось ему сказать, что случилась радость, а он нарочно сказал — беда.
— Ну нет, он же профессор, что же он будет наоборот говорить? И зачем бы он нас звал на срочную работу, если бы случилась радость? Тут что-нибудь другое.
— Может быть, Желтый Портфель поможет? — сообразил Степка.
— Верно, — согласился я, — и мы помчались к Желтому Портфелю.
— Да, это пренеприятная штука, — сказал наш знакомый, — я до сих пор помню, как цвело озеро Лиман.
— Это где мы снег разметали?
— Да нет, совсем не там. На Украине, в 30-х годах. Разве я вам не рассказывал?
Ну так вот, я бы и не узнал об этом, если бы не попал в те края работать учителем биологии в одну сельскую школу. Работа была приятная, ребята в те годы сидели на уроках тихо и не стреляли горохом. Одно плохо: дровишек в тех местах мало и добыть их очень трудно, не то, что у нас в Сибири. И часто топили там не дровами, а кизяком — сухим коровьим пометом.
Я был тогда молод и стеснялся ходить собирать коровий помет. Правда, дрова мне привозили, но не всегда вовремя. Председатель нашего колхоза считал, что я и сам могу их раздобыть. И тут случилось то неожиданное событие, о котором вот уже тридцать с лишним лет я забыть не могу.
Отлучился я в район на учительскую конференцию. Возвращаюсь назад. Подъезжаю к озеру вечерком и мест своих узнать не могу. Местность вроде бы та же, а только озеро не то. Воды в нем совсем не стало, а вместо воды покрылось оно черной-пречерной коркой. Точно не озеро это, а вспаханное поле. И лишь в середине, далеко-далеко блестит полоска воды.
Дунул ветер, и запахло такой тухлятиной, что меня чуть не стошнило.
Желтый Портфель закашлялся, точно его и вправду тошнило, и продолжал:
— Так вот, ребятки, стою я, значит, на берегу бывшего озера и понять не могу, что с ним приключилось, потому что на памяти моей таких вещей не бывало. Потом подошел ближе и стал ногами на эту самую черную корку, которая покрыла озеро. Крепкая кора, как лед. Не гнется и не ломается.
Был у меня с собой топор. Достал я его и ударил по дьявольской броне. Раз ударил, два, наконец, пробил. Показалась вода. Отрубил я кусок корки. Сверху он сухой, снизу скользкий и лохматый. И толщиной с кирпич, а то и еще толще. Взял я кусок коры и поехал дальше в село. А там уже все про эту кору знают. Соседи мои нарубили коры, насушили и вовсю печи ею топят. И мои ученики заготовили мне целую поленницу.
Долго потом возили эти дрова с озера целыми возами. А затем поднялась буря, разломала кору, Разбросала ее по всему озеру, и за дровами приходилось тогда уже плавать на лодке. Через два года еще можно было вылавливать дровишки в озере. Вот какое богатство выросло. Но откуда взялось — неизвестно. Пришлось мне ехать в город и расспрашивать знающих ботаников. А то ученики спрашивают, а я им ничего толком и ответить не могу. Выяснилось, что водилась в озере Лиман незаметная водоросль афанокапса. Мало ли водорослей живет в озерах — тина всякая. Но вот выдался год, когда для афанокапсы сложились до крайности благоприятные условия. То ли погода установилась какая нужно, то ли реки принесли солей больше, чем обычно, только вдруг разрослась афанокапса в таких фантастических размерах, что поглотила все запасы растворенных солей, какими располагало озеро. Вся масса водорослей, миллиарды растеньиц афанокапсы превратились в толстый слой, который нарастал до тех пор, пока не кончилась ее пища. А когда это произошло, афанокапса начала отмирать.
И чем быстрее гибли растения, тем хуже становилось тем, которые оставались живыми, потому что при гниении выделялись ядовитые вещества. И вот все кончено. Как мгновенно размножилась афанокапса, так внезапно и погибла.
Желтый Портфель умолк. И мы долго молчали, увлеченные картиной закованного в черную броню огромного озера. А потом Степка вспомнил, зачем мы пришли к Желтому Портфелю.
— Значит, и тут получилось хорошо, что озеро зацвело? Не только рыбам корм нарастает, но еще и дрова...
— Нет, мой дорогой, не совсем так, — замотал головой наш консультант. — Если так цветет вода, как в Лимане, то для рыбы это гибель. Когда разлагаются погибшие водоросли, то на их окисление уходит весь кислород и для рыбы ни грамма не остается! Я слышал, что на Каховском море из-за водорослей начала дохнуть рыба,
— И неужели же ничего нельзя сделать? — воскликнул Степка.
— Сделать? Если подумать, то, Наверное, можно. Хоть задачка эта не из легких. Но все в руках человеческих. Если в руках у человека водоросли!

Тина-золотина

Ничего не понимаю. То Желтый Портфель говорил, что водоросли — это хорошо, потому что ими кормится рыба и они дают нам кислород. Потом оказалось, что водоросли — это плохо, потому что, когда они слишком сильно разрастаются, то отбирают у рыбы кислород. А теперь выходит, чтобы справиться с водорослями, нужно их же еще и добавлять?
— Вот именно, добавлять, — кивнул Желтый Портфель. — Если добавить водоросли к водорослям, то водорослей станет меньше.
— Но это же противоречит всем законам математики! — не выдержал Степка. — Если у меня есть два яблока и мне дадут еще два, то у меня их не станет меньше.
— Как сказать, — засмеялся Желтый Портфель, — я ведь могу съесть три яблока из тех четырех, что у меня окажутся, и тогда будет меньше...
— Ну, это уже шутка, — обиделся Степка, — а я серьезно говорю.
— И я серьезно!
— Докажите! — запальчиво крикнул Степка, совсем забыв, что говорит со старшим.
— И докажу, — невозмутимо отвечал наш консультант. — Есть у меня два друга. Такие же мальчики, как и вы, только не из девятого, а из восьмого класса. Живут они на речке Молчанке. Речка такая мелкая, что курица перейдет. Вода течет медленно и противно пахнет, потому что сваливают туда всякий мусор. Воду из Молчанки никто не пьет.
Когда вышел закон об охране природы, ребята решили взять под охрану свою Молчанку. Как это сделать, они не знали и обратились за помощью к учителю биологии.
— Принесите мне две большие банки воды из Молчанки, — попросил их учитель, — и отдельно в третьей банке тины из болота.
— А тину-то зачем?
— Разве может быть на свете что-нибудь лучше тины? Несите, несите, а там сами поймете зачем.
Принесли ребята все, что просил учитель. Спрашивает он ребят: «А что будет, если мы в тухлую воду бросим тины?»
— Наверное, то же, что будет с помойкой, если в нее бросить тухлых яиц. Еще хуже станет.
— А вы попробуйте. Может быть, и наоборот получится?
Бросили ребята в каждую банку по горсти тины. Понюхали. Показалось им, что вода еще хуже запахла.
— А теперь поставим одну банку на свет, другую спрячем в темноту и понаблюдаем.
Прошло сколько-то времени. Может быть, день. Может, неделя. Открыли банки. Понюхали. Не только сами нюхали. Весь класс нюхал. В той банке, которая стояла на свету, запах исчез. Вода стала такой прозрачной и чистой, как из родника. Всю грязь, весь запах поглотила водоросль спирогира, из которой состоит тина.

— А теперь установим на речке фильтр из тины и будем процеживать воду, — предложил ребятам учитель. Сделали установку своими руками. Поместили туда тину. А к концу лета стали замечать, что вода в речушке уж не такая противная и пахнуть вроде бы стала меньше.
— А как фамилия этого учителя? — перебил Степка нашего консультанта.
— Не помню, — замялся Желтый Портфель, — да это и не так важно.
— А я знаю, что это были вы, — сказал Степка.
— Ну, может быть, и так. Но прибор-то сам, биологический поглотитель, придумал не я. Придумали его ученые из МГУ, из Московского университета. С его помощью можно будет чистить реки в Москве и других больших городах.
— Но мы с вами начали разговор о другом, — вспомнил Степка, — мы говорили, как очистить Каховское море от водорослей, а не от грязи и дурного запаха. И о четырех яблоках...

Четыре яблока

— Давайте разберемся, — Желтый Портфель начал издалека, — почему Каховское море так яростно цветет? Да потому, что днепровская вода несет много всяких веществ, которыми питаются водоросли. Сравните с американским озером Мичиган. С тех пор, как заводы стали сбрасывать в него соли фосфорной кислоты, в нем разрослись водоросли, и озеро стало быстро стариться, превращаться в болото.
— Почему же многие реки цветут, а Иркутское море не цветет?
— Да потому что течет Ангара из Байкала, а Байкал так же чист, как озеро Мичиган сто лет назад. Пока Ангара чиста, она не зацветет, и Иркутское море не станет болотом.
Притоки Днепра несут много разных отходов. Вот если бы в устьях этих притоков поставить биопоглотители из тины, тина собрала бы из воды все загрязняющие вещества, и вода в Днепр пошла бы чистая. Тогда бы и цвести Каховское море не стало вовсе. Поняли?
— Поняли. Ну а как с яблоками?
— Очень просто. У тебя было два яблока — это цветущие водоросли Каховского моря. Тебе дали еще два — это прибавили водоросли, которые образуют тину. Стало четыре яблока. Верно?
— Верно.
— Из них ты взял три яблока и съел...
— Вы снова шутите, — насупился Степка.
— Да нет же, не шучу. Тина поглотила из воды всю грязь и все остальные водоросли перестали цвести. Осталось только немного тины. Это все равно, что ты съел три яблока и осталось одно. Так?
— Так-то оно так,— не успокаивался Степка,— но, значит, можно в воду рек сливать сколько угодно всякой дряни. И все поглотят водоросли?
Желтый Портфель покачал головой:
— К сожалению, нет. Хоть водоросли и растут там, где уже ничего не растет, хоть они сейчас и окисляют своим кислородом сточные воды в больших городах и делают их чистыми, но всему есть предел.
Американское озеро Эри, из Больших озер, когда-то было чистым и прозрачным. Но города, которые раскинулись по его берегам, столько спускали грязной воды, что теперь там не растут даже водоросли. Ни одного живого существа не нашли биологи в озере Эри, кроме нескольких червей на дне. Эри стало мертвым озером!
— Но ведь есть кроме водорослей физика и химия, которые достаточно могучи, чтобы очистить воду. Сделать ее даже дистиллированно чистой,— попробовал я выложить свои знания.
— Она химически чиста, но такая вода мертва. Ни пить ее, ни купаться в ней нельзя. Только тогда, когда в воде будут водоросли, она сделается биологически чистой. Без водорослей всякая вода мертва.
Уже поздно мы расстались с Желтым Портфелем. Я пришел домой, но спал плохо. То мне снились желтые, как яичный желток, цветущие озера, то трубы городской канализации, в которых мы со Степкой блуждали и никак не могли выбраться, то дохлая рыба на морских берегах, то страшное в своей безжизненности мертвое озеро Эри.
Мне стало жарко и душно. «Воды» — крикнул я осипшим голосом. Появился Желтый Портфель со стаканом в руке и ехидно улыбнулся: «Пей на здоровье!» Я выхватил у него стакан и залпом выпил. Мне показалось, что все внутри похолодело от этой воды, а Желтый Портфель засмеялся: «Водичка-то дистиллированная». «Я выпил мертвую воду!» — с ужасом подумал я и... проснулся. Надо мной склонился Степка и капал на лицо из стакана, приговаривая: «просыпайся, засоня!».
— Какую воду на меня льешь? — отстранился я, вытирая мокрую щеку, — дистиллированную?
— Что за чушь? — не понял Степка, а потом, сообразив, рассмеялся, — это тебе после вчерашних разговоров дистиллированная вода снится. Наша Ангара ведь самая чистая река в мире и нам не нужна дистиллированная вода.
Но говорить дальше не пришлось. Радио пропикало восемь часов, и нужно было собираться в школу. Я наскоро макнул лицо в воду, вытерся, схватил кусок колбасы в зубы, и мы понеслись на урок.

Хлорелла — зеленый шарик

Все-таки мы опоздали. Потому что перед началом уроков состоялась общая линейка, и незнакомый мужчина говорил о новом полете нашей ракеты в космос.
— Не только летчики полетят на Венеру, — взмахнул рукой ввысь докладчик, — одними из первых там будут ботаники.
Ребята загалдели, и чей-то веселый голос пропищал: уж не собираются ли ботаники высаживать на Венере капусту для борща.
— На Венере пока не будут садить капусту, но в космическом корабле обязательно. Только не капусту, а хлореллу. Она уже побывала в космосе и показала себя с самой хорошей стороны. Эта маленькая водоросль первой из растений взлетела в небо, чтобы обеспечить в будущем человека воздухом и пищей.
— Где бы посмотреть эту хлореллу? — шепнул мне Степка. — Спроси-ка у него!
Но я не решился. Я спросил потом у нашей ботанички, но у нее хлореллы не оказалось. Она видела хлореллу в Москве в Институте фотосинтеза, где ее специально выращивали. «Вы напишите, ребята, в Институт фотосинтеза, они вам и пришлют, а мы ее тут разведем». Показала она нам только картинку, где хлорелла изображалась в виде маленького зеленого шарика, как крошечный футбольный мяч,
Мы хотели написать письмо и все забывали. Но тут произошло одно событие, после которого писать письмо оказалось ненужным. Весь наш класс выезжал на экскурсию на Байкал. Мы побывали в Лимнологическом институте, познакомились с музеем рыб. Кто-то из ребят спросил, почему в Байкале так много воды и так мало рыбы, на что экскурсовод ответила: «Байкал можно сравнить с сухой степью. В нем очень мало пищи для рыб, потому что мало водорослей. А водорослей мало, потому что очень чистая вода».
Я не поверил ей, вспомнив историю с дядей Петей, решил проверить байкальскую воду и сбежал к берегу. На этот раз в проруби плескалась настоящая, чистейшая байкальская вода. Я забежал в столовую, где мы собирались обедать, и выпросил там пустую бутылку. В бутылку набрал воды. Через неделю мама поедет в Москву, и я с ней эту бутылку перешлю своему дядюшке.
Мама уехала. Вскоре на мое имя пришла из Москвы телеграмма: «Благодарю за хлореллу, подробности письмом, дядя Петя».
— Что же ты мне не сказал, что нашел хлореллу? — закричал Степка, читая телеграмму.
— Да не находил я никакой хлореллы.
— А что же ты ему посылал?
— Ничего не посылал.
— Как не посылал? А бутылку с водой?
— Бутылку посылал, так ведь там вода чистая была, ты же сам ее закупоривал.
Мы задумались, но сколько ни думали, так ничего и не придумали. Хлорелла надолго бы осталась для нас загадкой, если бы не неоновый бык.

Неоновый бык

Вскоре от дяди Пети пришло письмо. Он писал, что в той бутылке, которую я ему прислал, вода позеленела. Он показал ее ботаникам в институте, и те страшно обрадовались. Они сказали, что это — хлорелла, причем такого хорошего сорта, какой ботаники давно ищут. Дядя Петя просил запасти этой воды побольше. Кто-нибудь из московских ботаников будет в Иркутске и зайдет за ней.
Как же все-таки попала хлорелла в воду? Может быть, она там была, только немного, и мы не заметили? Мы поехали снова на Байкал и на этот раз взяли с собой большую канистру. Набрали воды из той же проруби, что и в прошлый раз. Дома разлили в трехлитровые банки, поставили на окна и стали ждать. Хлорелла не появлялась.
— Знаешь что, — говорит Степка, терпение которого быстро истощилось. — Мне кажется на этот раз мы с тобой зачерпнули такой чистой воды, что ни одна клетка хлореллы не попала. Может быть, съездим за новой?
— Подождем еще немного, — успокаиваю я Степку, — авось да появится.
— Чего там ждать! — не унимается Степка. —
Давай тогда кинем в банки удобрения. В той бутылке, которую ты дядюшке посылал, наверняка удобрение было.
— Удобрение?
— Ну да. Ты же бутылку в столовой брал? А там ее мыли? Наверное, нет, потому что ты брал на столе, из-под газировки. Так?
— Так.
— Ну, а раз немного газировки на стенках осталось, значит, для хлореллы — это удобрение. Вот она и выросла. Давай и мы с тобой подольем газировки в воду.
Я подумал: зачем нее газировки? Лучше уж настоящего удобрения. Недаром Желтый Портфель про озеро Мичиган рассказывал, как там разрослись водоросли, когда заводы начали сбрасывать фосфорные соли в воду.
Мы так и сделали. Достали удобрение и по щепотке всыпали в каждую банку. И вскоре произошла не совсем понятная вещь. Вода в одной из банок через несколько дней позеленела, а в других осталась чистой.
— Может быть, ты в ту банку больше удобрения насыпал? — спрашиваю Степку. — Ведь ты же сыпал удобрение!
Но Степка уверяет, что сыпал поровну. Тогда, может быть, света не поровну. Может быть, у зеленой банки света больше?
— Какой черт больше? — кричит Степка, подходя к окну, на котором стоит зеленая банка, — тут даже меньше света: видишь рекламой часть окна загорожена.

А надо вам сказать, что внизу у нас мясной магазин. На вывеске магазина неоновыми трубками начертано «Мясо». Над вывеской, выше, как раз на уровне моего окна, возвышается такой же красный неоновый бык. Вечером бык загорается ярким малиновым светом. Красный свет заливает всю комнату, хоть фотографией занимайся, и первое время я никак не мог из-за него уснуть. Потом привык. Так вот этот самый бык днем и загораживал часть окна. Поэтому зеленая банка получала меньше света.
Получалась чушь — чем меньше света, тем лучше росла хлорелла, а чем больше света, тем она росла хуже. Даже совсем не росла. А должно быть наоборот.
Но Степка недаром проездил лето. Кое-что он там все-таки узнал. Прибегает он ко мне назавтра и вид у него возбужденный.
— Помнишь, — говорит, — я тебе про анфельцию рассказывал? Что она не зеленая, а красная?
— Помню, конечно.
— А почему она красная?
— Потому что в глубину океана, где растет анфельция, проникают только синие лучи. А синие лучи можно усваивать только тем растениям, которые красные. Синий цвет противоположен красному.
— Пять, — рычит Степка, — молодец! Ну, а зеленым водорослям нужны какие лучи? Какие сквозь воду не проходят?
— Красные.
— А бык нам дает какие лучи?
— Какой бык? — не совсем понимаю я.
— Да твой бык, неоновый.
— Ах мой бык? Ну конечно, красные! — И тут до меня, наконец, доходит то, о чем толкует Степка. Красный свет неоновой вывески хлорелле даже нужнее, чем солнечный. Бык горит всю ночь и хлорелла растет без перерыва. Если бы не бык, мы не дождались бы и выбросили воду вместе с невидимой в ней хлореллой.
А вскоре приехал из Москвы пожилой ботаник и увез хлореллу. Мы, конечно, рассказали ему про неонового быка, и о том, как бык помог найти хлореллу.
— Да, хлореллу сразу не увидишь, — согласился ботаник, — хлорелла не ночесветка...
Ночесветка? Это еще что такое? О ней мы не слыхали.
— Тоже водоросль, — сказал москвич, — только особенная и на других не похожа. Я познакомился с ней во время войны и до сих пор не могу забыть ее огненный след...

Огненный след

Служил я тогда на Черном море. Гитлеровцы захватили часть побережья. Как-то раз поступили сведения, что их разведка намеревается проникнуть в наше расположение с моря. Меня назначили старшим и с группой бойцов отправили следить за морем — не появится ли вражеская лодка.
Ночь выдалась темная. Ничего в двух шагах не видно. Смотрим, слушаем, все спокойно. Только вдруг одному из бойцов показалось, что в море вспыхнул огонь.
— Кто-то спичкой чиркнул. — товарищ лейтенант, — шепчет мне боец,— я хорошо видел. Вот там, влево.
— Не могут они спички зажигать, — возражаю я, присматриваясь, — немцы тоже не дураки, чтобы в разведке со спичками баловаться.
— Снова вспышка, — толкает меня боец, — смотрите, смотрите!
Я напрягаю зрение и, наконец, вижу, как далеко в море появляются и гаснут искры. Искры все ближе и ближе. Точно вынимают из морских глубин горящее белье, и с него стекают огненные капли.
Теперь уж различаются и контуры лодки. Это с весел стекает огненная вода и гаснет, но весла снова выхватывают из моря огонь, и он снова умирает в волнах. Зрелище захватывающее. Но у нас была своя задача, и любоваться не приходилось. Чуть только лодка коснулась берега, мы этих голубчиков и встретили.
Затем ботаник объяснил нам, что огненные искры с весел сыпались благодаря ночесветке. Эта маленькая водоросль днем в воде почти незаметна. Но ночью, если ударить, она вспыхивает и светится. Плывет рыбацкая лодка, и за нею огненный след. Гребут моряки веслами, и с них стекает огненная вода. Вытаскивают рыбаки сети, и сети горят огнем.
— Странно, что вы не знакомы с ночесветкой,— сказал нам на прощание ботаник, — о ней же еще Гончаров писал. «Фрегат Паллада», наверное, читали?
— Нет, — сознались мы, — даже не слышали...
— Это уж стыдно, молодые люди. Так вот Гончаров, путешествовавший в западной части Тихого океана, любовался по ночам скоплением ночесветок и писал так: «Вчера свет был так силен, что из под судна как будто вырывалось пламя, даже на парусах отражалось зарево, сзади кормы стелется огненная улица».

Носток, который спал сто лет

— Вот бы взглянуть на эту ночесветку, — говорит Степка московскому ботанику, — а ты тоже хорош, — обращается он ко мне, — был на Черном море и не посмотрел.
— Откуда же я знал, — огрызаюсь я, — что там ночесветки водятся? Я же не академик...
— Ладно, теперь уж не вернешь, — утихомиривается Степка, — чего там толковать...
Москвич, собравшийся уже уходить, останавливается и ставит чемодан на пол.
— Почему не вернешь? Можно вернуть!
— Ехать снова на Черное море?
— Зачем на море? Я вам пришлю ночесветку в конверте.
Он протягивает нам руку для прощания, а мы не знаем, шутит он или говорит серьезно.
Шутит? Какие могут быть шутки? Нет, он обязательно пришлет. Разве молодые люди не знают, что водоросли можно сушить, как и всякие другие растения? И делать гербарий!
Зачем сухая ночесветка? Но ее можно размочить, и она оживет. Ну и что, что другие растения не оживают? А водоросли оживают. Это же водоросли!
Когда за ботаником хлопнула дверь, я сказал:
— Здорово он нас с тобой разыграл!
— Почему разыграл? Он, может быть, правду сказал. Давай спросим у Желтого Портфеля.
Желтый Портфель подумал и сказал:
— Честно вам признаюсь, граждане, не занимался я этим вопросом. Но кое-что я вам подскажу, а там сами проверите.
Он повел нас в аудиторию, заставленную большими шкафами, где помещался гербарий. Открыв один из шкафов, он вытащил несколько запыленных папок. Видно было, что лет двадцать их никто не развязывал.
— Эти папки — реликвия, — сказал он, — будьте особенно аккуратны с ними. Владелец их — покойный профессор нашей кафедры Виноградов — в свое время собирал отовсюду коллекции водорослей и собирался написать большую работу. Война застала его в Ленинграде. Был он пожилой уже. Не выдержал блокады и умер за письменным столом в Ботаническом институте Академии наук. Сотрудники института бережно сохранили эти папки (а ведь они могли сжечь их, топлива не было!) и вернули их к нам на кафедру. Здесь можно найти очень старые экземпляры. Найдите их и попытайтесь прорастить.
Он дал нам раствор питательной жидкости для выращивания водорослей, и мы начали разбирать папки. Водорослей было много и по этикеткам, которые аккуратно приложены к каждому гербарному листу, мы определяли дату их сбора.
Одна из водорослей была собрана пятьдесят лет назад. Потом мы нашли водоросль, засушенную в 1890 году. Ей — больше семидесяти лет. Наконец Степке посчастливилось найти водоросль, на этикетке которой значилась ошеломляющая дата 1856 год! Больше ста лет пролежала водоросль в гербарии.
— Это уже наверняка дохлятина, — сказал Степка, — стоит ли на нее время тратить, проращивать?
— Все равно время тратим, — сказал я, — заодно и ее намочим!
Столетняя водоросль именовалась ностоком обыкновенным. Мы намочили носток в числе других водорослей и стали ждать. Через день мы взвешивали водоросли, чтобы определить, много ли они впитывают воды. К нашему удивлению, столетний носток так жадно поглощал воду, как будто не пил сто лет.
— Так он же действительно не пил сто лет! — смеется Степка, — дай-ка я взвешу, сколько он выпил.
Степка кладет на весы носток и ставит гири одну за другой. В сухом виде носток весил всего полграмма. А теперь почти пятьдесят граммов. Вот это да. Выпил воды в сто раз больше, чем весит сам.
Носток не зря впитал в себя столько воды. Когда Желтый Портфель взглянул на носток, он сразу понял, что носток ожил. Он страшно обрадовался и сказал, что мы можем написать научную статью и описать весь свой опыт. И что это будет очень важная статья, потому что оживлять так долго спавшие водоросли почти никто не брался. Это очень редкий опыт.
— Писать? — удивился Степка, — Зачем? Нет, писать не по моей части. Опыт делать интересно, а писать скучно. Вот попробовать бы оживить человека...
— Человек же в гербарии не лежит, — возразил я. — Да и мы с тобой не медики.
— Ладно, — соглашается Степка, — давай тогда что-нибудь сделаем из водорослей. Скажем, торт из хлореллы?
— Кто же делает торты из хлореллы? — сказал я. — Ты где-нибудь читал про такие торты?
— Конечно, читал, — говорит Степка, — за границей где-то пробовали делать, в Японии, кажется. Ничего, хорошо получилось.

Торт из хлореллы

Мы взяли банку, в которой у нас оставалась хлорелла, и процедили ее сквозь шелковое сито, которым процеживают планктон. Эту сеть я выпросил на память о своем купании в Байкале. Но хлореллы оказалось так мало, что только слегка позеленела тряпка и ничего соскоблить не удалось.
— А еще пишут, что хлорелла дает корма в десять раз больше, чем пшеница,— бурчит Степка,— а тут и на хлеб-то намазать нечего.
— Наверное, мы что-нибудь не дочитали, — возражаю я, — раз пишут, значит, так оно и есть.
Мы действительно не дочитали. Хлорелла быстро растет только там, где воду перемешивают, как мороженое в мороженице, и где дают ей свет со всех сторон. Надо было сделать какую-то машинку, которая перемешивала бы воду с хлореллой.
Мы выдрали мотор из электробритвы у Степкиного отца и устроили автомат для перемешивания воды. А вокруг поставили лампы дневного света. И хлорелла начали расти в десять раз быстрее.
Вскоре мы смогли отцедить полстакана густой, как сметана, зеленой массы.
В эту зеленую массу добавили яиц, сахара, муки и все, что полагается для торта. Торт испекся на славу, только оказался зеленым, точно долго стоял в шкафу и заплесневел. Никто из наших домашних не дотронулся до этого «торта будущего». Зато мы со Степкой с удовольствием съели по два куска. Степка вообще любил есть всякие необычные вещи. Он ел даже ядовитые рожки спорыньи, которая повреждает хлеба, и не отравился и всем говорил, что они сладкие как конфеты.
Вечером в библиотеке я встретил книгу, которая мне испортила настроение. Там говорилось, что хлорелла хотя и питательна и содержит много белка и жира, но оболочка у нее вредна для животных. Она, как напильником, трет стенки желудка и на них получаются язвы. Если давать скоту слишком много хлореллы, то он будет чувствовать себя хуже.
В другом журнале я прочел еще более неутешительные слова о том, что только в молодости хлорелла питательна и полезна, а что если она простоит больше, чем нужно, то становится ядовитой.
Я помчался к Степке, Степка лежал на диване и держался за живот. На животе у него лежала грелка.
— Болит? — спросил я его, боясь рассказать неприятную новость.
— Еще как, — прошептал Степка, — не с хлореллы ли он болит?
Тут мне пришлось рассказать ему о том, что я вычитал в библиотеке.
— Но ты же спорынью ел, и то ничего, — попробовал я успокоить своего друга, — а ведь хлореллы было не так много. Муки гораздо больше. И, может быть, хлорелла была у нас не старая?
— А если старая? — спросил Степка. — Лучше сбегай-ка за молоком. Я слышал, что при отравлениях оно помогает.
Я сбегал в магазин за молоком, и Степка выпил чуть ли не два литра. Потом он снял грелку и сказал, что боль немного прошла.

Осциллятория занимается гимнастикой

Все это мы рассказали Желтому Портфелю.
— И хочется вам заниматься хлореллой? Ею же сейчас многие занимаются, целые учреждения, и вам тягаться с ними трудно. Вы лучше возьмитесь за то, что никто не изучал. Осцилляторию знаете? Нет, конечно, не знаете. А знать ее нужно. Эта водоросль очень интересна. Во-первых, она занимается гимнастикой и делает зарядку. А вы делаете зарядку? Нет? Очень плохо. А вот осциллятория, хоть она и водоросль, а зарядку делает. Она может и по стенам лазить, как муха.
— Как же может водоросль передвигаться? Что она животное, что ли? — возразил Степка.
— Водоросли все могут. Это удивительные существа.
С этими словами Желтый Портфель провел нас в лабораторию, где стояло несколько рядов колб, перевернутых вверх ногами. В колбах была налита грязная вода и плавали зеленые нити водорослей. Рядом стоял старый аквариум, и в нем тоже росла всякая тина. Желтый Портфель зачерпнул тарелкой зеленоватой жижи из аквариума. Когда вода в тарелке перестала колыхаться, Желтый Портфель сказал: «Заметьте, как выглядит вода в тарелке, и приходите завтра».
Мы заметили и перед уходом спросили, для какой цели стоит столько перевернутых колб.
— Завтра узнаете, — сказал нам наш наставник. — Спешите медленно!
Назавтра мы примчались в лабораторию и были поражены тем, что в ней произошло. Зеленовато-голубые ниточки тины выбрались из воды и расположились на краях тарелки.
Как они туда попали? Очень просто. Нити осциллятории обладают свойством раскачиваться из стороны в сторону. Недаром само название водоросли этой в переводе на русский язык значит «качалка» или «дрожалка». Качается, качается зеленая ниточка и передвигается постепенно на другое место. Точно зарядку делает. Недаром же ботаники давно ее знают, и в любом учебнике можно прочесть про нее.
— Но вы же сами говорите, что не стоит заниматься тем, что всем известно, — заметил Степка. — А раз в учебниках записано, то стоит ли заниматься.
— Верно, — засмеялся Желтый Портфель, — вот я и решил заняться новым и обнаружил, что наша новая знакомая — страшный хищник. Она вытесняет из своей квартиры всех соседей — будь они растения, животные или даже земля, на которой она росла. Если бы дать ей волю, на Земле бы в скором времени осталась одна осциллятория-качалка!
Нам, конечно, захотелось убедиться самим в прожорливости сине-зеленого хищника. Желтый Портфель подвел нас к перевернутым колбам, о которых он вчера не хотел нам говорить.
— Эти колбы я наполнил илом из пруда пятнадцать лет назад. Были в этом иле разные водоросли, были всякие там букашки, мелкие водяные животные. Осциллятории почти не было видно. Прошел год, и осциллятория разрослась почти во всех колбах, а другие водоросли стали убывать. Букашки тоже стали постепенно исчезать. Шли годы, и все больше становилось осциллятории и меньше ее соседей. Когда исчезли последние водоросли и водная живность, осциллятория принялась за сам ил, и вскоре от ила тоже ничего не осталось.
Вот это да! Такого нам еще видеть не приходилось. Но пятнадцать лет! Какое терпение нужно иметь. Легче, наверное, выдрессировать льва или тигра, чем следить пятнадцать лет за водорослью. А для чего все это? Что даст этот интересный опыт человечеству?
Желтый Портфель даже опешил от такого вопроса. Что дает? Да разве молодые люди не соображают, что ил скапливается на дне водохранилищ. А водохранилища только начинают создавать. И никто не знает, как будут вести себя обитатели нового водоема. Что будет там через пятнадцать лет? А наши колбы расскажут об этом.
Определяют же по колбам цветение воды в водохранилище. Как делается? Очень просто. Набирают в колбу воды из водохранилища и ставят в лаборатории. В лаборатории тепло, и те водоросли, которые вызывают цветение воды в водохранилище, начнут цвести на неделю—две раньше. Стоит только рассчитать срок, и можно составить прогноз цветения.
Все это было очень интересно. Мы долго рассматривали колбы у Желтого Портфеля. А он ходил за нами и приговаривал:
— Обратите внимание, ребятки, что осциллятория — водоросль, которая относится к сине-зеленым. Это совершенно особые водоросли.
В том, что сине-зеленые водоросли совершенно особые существа, мы очень скоро убедились сами, Вот как это случилось.


СОДЕРЖАНИЕ

Морской змей ...............................................................3
Спасительный носток .................................................8
Губная помада .............................................................10
За бортом .....................................................................13
Степа добывает анфельцию ......................................15
Откуда начинается мармелад ....................................20
Фальшивая капуста .....................................................25
Салат из ульвы ............................................................27
Хлеб на вулкане ..........................................................30
Такыр — паркет пустыни ..........................................32
По уши в грязи ..........................................................36
Морские камушки ...................................................39
Залив Морковного Сока .........................................42
Бумажные берега ....................................................46
Позолоченные скалы ..............................................48
Запах свежих огурцов ..............................................51
Кровь на снегу ..........................................................56
Гора муки ..................................................................58
Дворники без дворов ...............................................62
Мелозирный год ......................................................65
Даровые дрова .........................................................67
Тина — золотина .....................................................71
Четыре яблока ........................................................74
Хлорелла — зеленый шарик ................................77
Неоновый бык ........................................................79
Огненный след ........................................................83
Носток, который спал сто лет ..............................85
Торт из хлореллы ....................................................88
Осциллятория занимается гимнастикой ...........90

Черные приборы .......................................................93
«Антарктида» в кармане ...........................................95
О воде мокрой и вязкой ...........................................100
«Сарачевка» ..............................................................104
Черные «ихтиозавры» и потухшие терриконы ......111
Засекреченная азолла ...............................................115
Десять шагов в пещере .............................................119
Забытая колба ...........................................................124
Обойдемся без яхты .................................................127
Зловещая пленка ......................................................132
Аквариум — это почти океан .................................133
Последний экзамен ..................................................138