А. И. Молодчиков - Лютер Бербанк

Читая данную книгу, следует принимать во внимание время её выхода в свет и политическую обстановку в Советском Союзе в те годы. В настоящее время знания в области генетики значительно расширились, а вклад некоторых учёных (в частности, Т. Д. Лысенко) в науку оценивается иначе, чем на момент написания книги. Поэтому предлагаемая вашему вниманию книга скорее имеет интерес для истории науки, нежели является источником современных научных представлений по затрагиваемым в ней вопросам.

VII. В УНИВЕРСИТЕТЕ ПРИРОДЫ

1. Был ли Бербанк ученым исследователем

Бербанк, как и его соотечественник и друг — знаменитый Эдисон, как многие другие выдающиеся люди, как и наш Иван Владимирович Мичурин, был самоучкой. Он был самоучкой не только в том ограниченном и обывательском смысле, что не получил диплома для удостоверения его «образованности». Это для него не имело значения, так как он был человеком богато одаренным, умевшим самостоятельно и серьезно работать над собой. Бербанк был самоучкой не только в области общего образования, но и в своей специальной области — селекции и оригинаторстве, так как не имел прямых предшественников, сам придумывал для себя теорию, проверял ее на практике.
Бербанку выпала на долю почетная историческая роль (вместе с Мичуриным) фактически начинать науку создания новых растений, которую теперь не совсем правильно называют «синтетической» селекцией.
После того как слава Бербанка стала перерастать в международную, а у себя на родине он стал непререкаемой знаменитостью, особенно после замечательных опытов с кактусами, его наконец заметили ученые биологи и растениеводы. Участились посещения садов Санта-Розы и Севастополя учеными естественниками. Всех их неизменно изумляли результаты, достигнутые замечательным «практиком», и ставили втупик своеобразная система и методика бербанковской работы.
Необходимо учесть состояние науки того времени (90-е годы), а также направления и проблемы, которые интересовали биологов, чтобы понять, как неожиданны были для них чудеса садов Бербанка. Несмотря на то, что дарвинизм уже широко вошел в науку как учение об эволюции органического мира, почти каждое положение его как теории естественного отбора подвергалось критике. Именно поэтому знаменитый голландский ботаник Де-Фриз, открывший мутации, поспешил создать мутационную теорию, смысл которой заключался в том, что «в природе естественный отбор не имеет значения для появления новых форм, а они возникают путем мутаций», следовательно, дарвиновский естественный отбор, по Де-Фризу, не имеет значения как важнейший фактор развития и совершенствования жизни. В то время открытые Менделем в 1865 г. закономерности наследования организмами родительских свойств не были известны еще биологам. Что могли понять ученые биологи у Бербанка, если он получал результаты, несогласные с тогдашними воззрениями, и применял совершенно «ненаучные» приемы, явно обнаруживая свой дилетантизм, наивный подход практика к неразрешенным еще научным вопросам? Однако факты убеждали, что Бербанк владеет какими-то знаниями, еще неизвестными науке, и его стали посещать крупнейшие исследователи.
Из-за океана приехал и Де-Фриз, чтобы лично ознакомиться с чудесными достижениями «калифорнийского волшебника». Внимательно и подробно изучал Де-Фриз опыты и достижения Бербанка. Он был не просто цеховым ученым, но биологом с широким кругозором, одним из крупнейших представителей последарвиновского естествознания, и умел глубоко разбираться в биологических явлениях, схватывая и обобщая их закономерности. Де-Фриза живейшим образом заинтересовало утверждение Бербанка, что он всю свою работу по выведению новых растений строит, применяя искусственно принципы естественного отбора, установленного Дарвином в природе. Бербанк опытным путем как бы проверял сомнения Де-Фриза в правильности теории естественного отбора. Правда, этот опыт по сравнению с тем, что происходит в природе, совершенно ничтожен, но все же объем бербанковских работ и строгая последовательность его опытов, а главное, результаты, не отличимые от того, что создается естественным путем в природе, очень настораживали знаменитого ботаника.
Выводы, к каким пошлел Де-Фриз в результате изучения бербанковской работы, были неожиданны для него самого. Опыты Бербанка бесспорно доказывали, что мутации представляют собою только один из факторов возникновения новых форм, один из видов изменчивости, дающей материал для отбора. В итоге своих наблюдений в садах Бербанка Гуго Де-Фриз отказался от своей мутационной теории. Он воочию убедился в ошибочности занятой им по отношению к дарвинизму позиции и благодаря «практику» Бербанку нашел место своим мутациям в учении Дарвина как одному из его подтверждений. Поняв пути, избранные Бербанком для создания новых растений, Де-Фриз сумел обнаружить и причины достижений замечательным растениеводом в удивительно короткие сроки необычайных результатов. Он увидел то, чего не могли понять многие другие. Оказалось, что Бербанк практикует отбор из огромного количества экземпляров в поколениях сеянцев или гибридов и получает надежные результаты в расчете на известные ему закономерности наследования родительских признаков и свойств.
Едва ли можно сомневаться в том, что вторичное открытие законов Менделя сделано было Де-Фризом в садах Бербанка, Действительно, если Де-Фриз смог отказаться от мутационной теории эволюции, которую считал доказанной своими наблюдениями и опытами, то ничто не мешало ему сделать и дальнейший шаг — разобраться в огромном и наглядно убедительном материале бербанковской работы и увидеть основные закономерности наследования — «доминирования» и «расщепления», ясно обнаруживавшиеся в массовых опытах Бербанка. Сам Де-Фриз, занятый проблемой происхождения видов (а не наследования), проделал много опытов, в более скромных размерах, чем Бербанк, но все же до некоторой степени подготовился к тому, чтобы осмыслить сущность бербанковских методов и увидеть в них блестящее и бесспорное подтверждение его собственных догадок и предположений. Так, вероятно, и произошло «вторичное открытие» законов Менделя Де-Фризом. И если Де-Фриз, опубликовывая свою научную заявку на вторичное открытие закономерностей наследования, установленных Менделем, упоминает его имя только мимоходом, в двух фразах, а в следующей же научной статье, излагающей менделевские правила, и совсем не называет этого имени, — тем меньше оснований искать в работах знаменитого голландского ботаника ссылок на Бербанка. Мендель, не цеховой ученый, а всего только «любитель», провел огромную опытную работу и сделал классически четкие выводы, но опубликовал свои исследования в малоизвестном любительском журнале, который мог попасть в руки биологов только случайно. Знаменитый биолог Нэгели совсем не упоминал о Менделе, хотя знал из переписки все подробности и итоги его опытов. Де-Фриз обронил замечание о Менделе, работа которого все же была напечатана, а открытие Де-Фриза ее только повторяло. Бербанк не сделал никакой научной заявки, тем более не претендовал на приоритет своих открытий; он был всего только «практиком», правда, не только самостоятельно и независимо от Менделя открывшим основные закономерности наследования, но и сумевшим их блестяще применять для создания новых растительных форм. Де-Фриз поэтому счел достаточным снисходительно похлопать Бербанка по плечу, назвав его «гениальным садовником».
Было бы исторической несправедливостью упрекать Гуго Де-Фриза, крупнейшего после Дарвина биолога XIX в., имеющего неоспоримые заслуги перед наукой, как в замалчивании открытия Менделя, так и в его ошибках с мутационной теорией и отходе от дарвинизма. Де-Фриз, открыв мутации (одновременно с русским ученым Коржинским), выдвинул научную гипотезу, от которой вынужден был отказаться. Он проявил научную смелость, которая не может быть упреком его имени как ученого. Однако в интересах той же «исторической справедливости» невольно напрашивается параллель, характеризующая научное значение творчества Бербанка.
В едва ли не первой на русском языке статье о Бербанке («Бурбанк, Лутер» — Энциклопедический словарь Гранат, т. 7) К. А. Тимирязев, в противоположность Де-Фризу, совершенно определенно и решительно подчеркнул, что бербанковские работы имеют большое не только практическое, но и теоретическое значение. Передовой мыслитель-революционер, неутомимый пропагандист дарвинизма, крупнейший ученый безоговорочно оценил заслуги Бербанка перед наукой, так как видел в его лице подлинного труженика-исследователя, энтузиаста преобразования флоры земли.

Климент Аркадьевич Тимирязев
(1843—1920)

Действительно, Бербанк, как никто в его время, ярко и убедительно делами пропагандировал дарвинизм, и не только пропагандировал, но итогами своей работы подтвердил его правильность. История триумфального шествия дарвинизма показывает, что быстрое и всеобщее признание его касалось главным образом учения об эволюции организмов, как теории развития, но он вызвал долгое и упорное сопротивление как эволюционная теория естественного отбора. Де-Фриз был далеко не одинок в попытках противопоставить теории естественного отбора свою собственную. В нашу задачу не входят разбор и обзор разнообразных попыток «опровергнуть» теорию естественного отбора, «дополнить» ее и т. п. (причем очень часто на ряду с научными соображениями и доводами замаскированно выдвигались мотивы далеко не научного свойства) со стороны реакционеров всех лагерей и оттенков, от рясоносцев до либеральствующих профессоров и академиков. Дарвинизм как прогрессивное материалистическое объяснение явлений природы, основанное на понимании естественно-исторического процесса, предъявлял очень большие требования каждому ученому как натуралисту-исследователю, требовал от каждого умения охватить с позиций своей специальности широкий круг явлений в историческом движении. Это было не по силам и многим передовым, даже и широко образованным ученым лабораторно-кабинетного типа. Дарвинизм требовал живой и действенной связи теории с практикой. Не случайно Дарвин обобщал огромный опыт животноводов и растениеводов, распыленный, разрозненный, но ценный для объяснения развития и совершенствования организмов в природе. Бербанк осуществил на протяжении своей жизни огромный труд доказательства правильности дарвинизма, руководствуясь теорией Дарвина и применяя ее к практике. Ведь никто, ни один человек не посвятил своей жизни применению на практике дарвинизма как эволюционной теории естественного отбора. Если бы такую работу, какую выполнил Бербанк, задумал какой-нибудь ученый теоретик-биолог, это показалось бы невозможным и невероятным. Не могло и появиться такой идеи. Да это и понятно. Кто из ученых биологов, современников Бербанка, мог решиться применить теорию Дарвина к практическому растениеводству? Слова Бербанка: «Дарвин писал о растениях, я думаю о людях», сорвавшиеся у него под впечатлением прочитанной им книги Дарвина «Действие самоопыления и перекрестного опыления в растительном царстве», не были только фразой. Он сумел осуществить в практике растениеводства принципы и приемы естественного отбора, установленные Дарвином как обобщение протекающего в природе процесса возникновения новых форм.
Дарвин открыл и сформулировал основные законы органической эволюции. Его ученые последователи и противники в лабораториях, на опытных участках, рассыпавшись по свету, искали подтверждений или опровержений дарвинизма. Нет и не может быть прямых доказательств для положений эволюционной теории естественного отбора, но косвенных доказательств было Дарвином собрано огромное количество, и груды фактов нарастали усилиями и стараниями множества исследователей. Но ничего принципиально нового, кроме несущественных уточнений и деталей, не могли дать исследования, так как проверка возможна только опытом, а могут ли люди повторить работу тысячелетий, следуя методам природы, в которой жизнь каждого человеческого поколения — только едва заметное мгновение? Нет, — мог только сказать каждый исследователь, — прямой опыт невозможен для проверки эволюционной теории естественного отбора. Практик-растениевод Бербанк, ознакомившись с дарвинизмом, не усомнился в правильности открытых Дарвином законов, так как в них нашел простое и ясное объяснение многих известных ему, но непонятных явлений. Молодой садовод, умевший остро наблюдать природу, нуждался в объяснениях взаимной связи замеченных закономерностей, ему нужно было осветить хотя бы ближайшие шаги его работы, и он осмыслил процесс движения природы, направление развития, совершенствования организмов. У него не возникло намерения проверить правильность законов дарвинизма, так как он мог теорию сравнивать не с другими теориями (для этого у него не было необходимых знаний), а только с наблюдениями, накопленными личным опытом садовода. Но тут расхождений он не мог обнаружить, скорее наоборот: его личный опыт чудесным образом разъяснялся и становился во сто крат понятнее в свете учения Дарвина.

Бербанк первый (одновременно с Мичуриным и независимо от него) в таком большом масштабе и так талантливо и целеустремленно нашел практическое применение дарвинизму. Дарвиновская теория объясняла развитие растительного мира, с ее помощью Бербанк нашел способы его изменить.
Было бы совершенно неправильно считать бербанковскую работу только огромным рядом многочисленных опытов практика, безразлично относящегося к научной теории. Внешне действительно создается впечатление, что Бербанк отрицал научное знание и доверялся только своей практике. Из того, что он не скрывал своего пренебрежительного отношения к естественникам-белоручкам, к ученым бездарностям, которые не продвигают науку, а задерживают ее движение, на тысячу ладов перетолковывая чужие открытия и мысли, видно только его глубокое уважение к подлинному научному знанию. Он презирал с такой же силой «озолоченное мещанство» различных авторитетов от официальной науки, больших и малых, с какой у нас в старой России умел их клеймить только К. А. Тимирязев. И не вина Бербанка, что он в свое время считал подлинным ученым, у которого не переставал сам учиться, только Дарвина. Это не значило, что Бербанк не прислушивался внимательно ко всякой научной мысли, не разбирался в каждом факте научных данных, какие только ему удавалось узнавать. Он жадно искал знания и рад был всякому дельному замечанию, готов был учиться у каждого, кто мог ему помочь осмыслить его работу, разобраться в непонятном явлении. И разве недостаток, а не большое достоинство Бербанка, ставящее его в ряды передовых исследователей, целеустремленный критический отбор нужных ему в работе действительно научных данных, уменье быстро оценить пригодность каждого нового факта и мысли, полученной от любого научного работника? Понятно, не всякий научный факт или даже обобщение могут и должны быть непосредственно приложимы к практике. Это было бы нелепостью и дикостью. Но в том случае, когда тот или иной факт или обобщение предлагаются для объяснения практики, они должны целиком отвечать своему назначению. Иначе они теряют всякий не только практический, но одновременно и чисто научный смысл.
Что он мог извлечь из современного ему знания для разработки своих селекционных тем и опытов? Только то, что можно было получить у Дарвина. Понятно, ему нужна была очень большая сумма знаний о природе как материал для предварительного естественно-исторического образования. И Бербанк эти знания приобретал. Специальные научные работы по генетике, физиологии растений и другим смежным дисциплинам (в современном Бербанку состоянии) могли быть полезны ему только в последнее десятилетие его работ, да и то для объяснения опытов, а не их осуществления. Заслуги Бербанка перед наукой были отмечены присуждением ему почетных докторских званий и т. п. Но цеховые представители науки не считали Бербанка «своим», и он никогда не состоял «действительным членом» научно-исследовательских учреждений, штатным исследователем, да и не мог стать им — слишком велика, своеобразна и плодотворна была работа Бербанка в живом синтезе теории и практики, чтобы ее можно было втиснуть в рамки какого-либо научно-исследовательского учреждения Америки его времени. Бербанк шел одиночкой совершенно оригинальным научно-творческим путем за свой страх и риск.

В 1905 г., когда имя Бербанка гремело по всему миру, известнейший в Америке институт Карнеги ассигновал 100000 долларов (на 10 лет) для частичного покрытия расходов Бербанка с тем, чтобы освободить его от необходимости вести коммерческое садоводство, и главным образом на организацию записей бесчисленных опытов Бербанка и научной их регистрации. Одним из условий этого ассигнования была помощь Бербанка научным сотрудникам института, прикомандированным для изучения его работ. Бербанк очень неохотно согласился на сделку с институтом Карнеги, и его опасения оправдались. Прикомандированные к нему научные сотрудники не могли в Санта-Розе и Севастополе шагу сделать без объяснений самого Бербанка. И он терял бесполезно много времени; кроме того, на содержание прикомандированных молодых ученых едва хватало ежегодного ассигнования, выдававшегося институтом Бербанку, и он вынужден был попрежнему сам изыскивать средства для своих расширявшихся из года в год опытов. Ученые, изучавшие методы и работу Бербанка (Холл и др.), оказывались в очень затруднительном положении. Огромная работа Бербанка не имела строго научного документально точного учета. Груды записных книжек Бербанка — его черновые записи — были понятны только ему самому. Времени для подробных объяснений и справок у Бербанка, вечно занятого своими опытами; не было, да и не всегда он умел объяснить точно и правильно то, что было верно по наблюдению и практическому решению. У него трудно было учиться, его не легко было понимать. Ученые специалисты, приступившие к изучению научно-творческого богатства Бербанка, вынуждены были отказаться от этой работы.

Роскошно изданное двенадцатитомное описание 1250 наиболее замечательных новых растений, выведенных Бербанком, с цветными изображениями цветов, плодов, овощей, фруктов, орехов, ягод, деревьев, кустарников и трав больше похоже на беллетристическое, очерковое повествование о бесчисленных опытах Бербанка, живо и увлекательно написанное, но лишенное необходимых точных документально-научных данных. Чтение лекций в университете также мало удовлетворяло Бербанка, так как он не мог и не хотел отрываться от поглощавших его целиком опытов над растениями.

Н. И. Вавилов совершенно правильно сказал, что хороший учебник по селекции даст читателю значительно больше знаний, чем 12-томное сочинение Бербанка. Однако необходимо учесть, что хороших учебников по селекции, которые были бы не только «хороши теоретически», но и полезны для практического осуществления селекционных работ, не создано еще до сих пор. До сих пор не установлены точно и бесспорно первоосновы селекции как науки — важнейшие элементарные положения, на основе которых можно приобрести прочные и практически эффективные знания. До сих пор селекции в ее теоретическом обосновании подменялась формальной генетикой, а практика опытных полей покоилась на накопленных эмпирических данных. Без всяких преувеличений можно утверждать, что почти все полученное человечеством богатство культурных форм растений создано практической селекцией или, вернее, практиками-селекционерами, «опытниками», и только малая часть новых растений создана теми, кто разрабатывает теорию селекции. Баланс пока на стороне селекционеров, которые сами искали для себя пути, опираясь на общую теорию дарвинизма и прочные биологические данные, помогающие разобраться в вопросах, какие ставит само растение в полевой обстановке, и создавали ценнейшие новые растительные формы, доверяясь прежде всего своим наблюдениям жизни растений, а не их теням в абстракциях «теоретиков».

Теоретическая селекция должна целиком оправдываться практикой полевой селекционной работы. Теория, обосновывающая практику, должна помогать практике продвигаться вперед, совершенствоваться. Можно ли противопоставлять неудачливые теории победоносной практике? Ведь успех селекционной работы — это не «наитие свыше», а прежде всего результат действительного и глубокого знания, гармонично слитого воедино с трудолюбием и творческим талантом. Только в таком синтезе рождаются удивительные произведения человеческого гения. Длинный ряд замечательных результатов (новых растений), исключающий какую бы то ни было случайность, разве уже не предусматривает существующую, по крайней мере продуманную (если не опубликованную), теорию? Нельзя представить себе практику, опередившую теорию, если не видеть в этой практике новую теорию, более совершенную, чем обойденная ею.

Так было с Бербанком. Его огромные заслуги в области селекции признаны были не только на родине особым постановлением конгресса Соединенных штатов, но и во всем мире. То, что он написал о своей работе, не может удовлетворить теоретиков селекции, но безусловно полезно практикам-опытникам, которые хотят сами продолжить работу Бербанка. Теоретической основой бербанковской практики был правильно понятый им дарвинизм. Принципы, положенные им в основу своих широких опытов, представляют собой стройную систему, усвоенную теперь всеми селекционерами, вне зависимости от того, говорят они об этом или умалчивают. В общей сложности идейное наследство Бербанка представляет собою (вместе с мичуринским) самостоятельное направление, плодотворное и способное воздействовать на дальнейшее развитие селекции. Ученых, создавших в науке новые, свои направления, «школу», способствующих дальнейшему развитию знания, заслуженно высоко чтят в науке. Бербанк не только создал свое, основанное на дарвинизме направление в селекции, но и плодотворно осуществил его на деле. Нужна ли лучшая рекомендация для исследователя, открывающего новые горизонты и практически доказывающего плодотворность своей теории? Был ли Бербанк ученым исследователем? Да, он был глубоким исследователем-натуралистом, иначе была бы невозможной его «власть над растениями», но он был чужд и даже враждебен той «учености», которую измеряют количеством опубликованных научных работ вне зависимости от их действительной научной ценности. Понятно, и самый скромный научный труд достоин всяческого поощрения, но только в том случае, когда он — продукт самостоятельного творчества, а не плод только абстрактных «профессиональных научных занятий».

2. Художник-натуралист

«Кроме ранней юности, я всегда учился в университете природы. Я записался на факультет садоводства, по секции коммерческого садоводства, но я быстро расстался с этим колледжем и стал заниматься в лаборатории, в которой природа обучает разведению растений... Если бы я был полнейшим дилетантом, я мог бы прочесть целую библиотеку без большой пользы, но так как я был ревностным посетителем школы природы, то, прочитав всего один раз, я сейчас же усваивал самое существенное и приобретал достаточные сведения».
Так Бербанк характеризовал свою постоянную, жадную наблюдательскую натуралистскую работу, которая была для него неотъемлемой частью бытия.
Каждый человек такого самостоятельного и оригинального склада, каким был Бербанк, идет своим путем, ищет «нехоженых троп», но только наиболее способные и одаренные преодолевают бесчисленные трудности, которые неминуемо вырастают перед таким смельчаком. Невольно возникает вопрос: почему Бербанк не избрал для себя более легкий путь профессионального ученого, а пошел наугад, «напролом», непосредственно на выучку к природе, с боя добывая каждую крупицу знания? В детстве Бербанк получил достаточную по тому времени подготовку, чтобы учиться дальше. В числе друзей его семьи был не только прочно запомнившийся ему двоюродный брат — педагог-естественник, но и такие выдающиеся натуралисты, как Эмерсон и Агассис. В те времена Америка еще была достаточно демократичной, и для молодого Бербанка не исключена была возможность попасть в университет и стать профессиональным ученым, если бы он этого стал настойчиво добиваться. Однако он предпочел полный труда и лишений «университет природы», которому посвятил всю свою жизнь. С последовательностью, присущей только гениям, Бербанк шаг за шагом овладевал «тайными природы», с бесконечным терпением накапливая наблюдения и пополняя их самообразовательной работой. Он одновременно учился, исследовал и осуществлял творческие опыты. По натуре своей Бербанк был тонко чувствующим, живо и глубоко воспринимающим мир художником.
Мы уже знаем, что первое впечатление, которое поразило Бербанка по приезде его в Калифорнию, было великолепие окрестных холмов, покрытых цветами золотистых эшольций. Признание Бербанка, что он «остолбенел от такой красоты», было не только фигуральным выражением. Он был крайне впечатлителен и очень тонко различал обилие и разнообразие красок, света, звуков, запахов, форм. Изощренность зрительно-осязательных восприятий позволяла Бербанку выполнять удивительную работу отбора. Для него неиссякаемым источником радости и художественного наслаждения были цветы и плоды и всякая для обычного человека самая малопривлекательная форма проявления жизни. Позволительно оказать, что он «видел, как трава растет», именно «видел» там, где другие исследователи должны были только предполагать или догадываться. Художественная одаренность Бербанка счастливо направлялась и контролировалась острым, гибким умом, а его восторженный энтузиазм был всегда подотчетен трезвой ориентировке в окружающем. Эти особенности личных свойств Бербанка и определили его своеобразный жизненный путь, им он обязан и своими жизненными мытарствами и огромными достижениями. Воспринимая мир и природу как полную разнообразия смену картин, образов, форм, Бербанк и не мог оторваться от чарующего калейдоскопа событий. Поэтому для него такой естественной и привлекательной была опытная натуралистская работа в природе, которую он не мог променять ни на какие блага. Этим только и можно примирить кажущееся противоречие — жадно ищущий знания Бербанк предпочел работу огородника, садовника, чернорабочего и плотника, преодолевая нужду и голодовку, лишь бы не прекращать работы в «университете природы». Особенности художественного восприятия природы определили и своеобразие его научно-творческой деятельности и системы мышления.
Бербанк не мог заниматься отвлеченными, абстрактными знаниями; он мыслил конкретно, образами. Он не представлял иного источника знаний, кроме «живой жизни» окружающей его природы.
Бербанка влекло в мир растений, его изумляла красота растительных форм, но это не был внешний созерцательный эстетизм, оценивающий природу как прекрасный, неизведанный храм, в котором можно только благоговеть, перед алтарем которого верующие славословят «чудеса и великие, тайны природы». Для него природа была не храмом, а мастерской, а себя в ней он чувствовал взыскательным мастером-художником и одновременно терпеливым и настойчивым учеником. Его волновало многообразие и бесконечное изменение, движение и превращение организмов; в потоке жизни он видел сложнейшие формы борьбы за существование, приспособления, бесчисленные формы изменчивости, разнообразнейшие индивидуальности как продукт противоречивого движения жизни. Он видел отдельное, свое особое «лицо» каждого наблюдаемого им растения, изумлялся множеству совершенных средств, какими оно удерживается в жизни, и сразу же представлял себе, чего этому растению недостает, чем именно оно может быть полезно людям и каким оно может и должно быть. В творческом воображении Бербанка-художника возникал облик этого нового, еще не существующего растения, его «идеал». Но это не было только фантазией художника, это был «идеал новой формы», сотканный сознанием художника-натуралиста, знающего и видящего многие совершенно конкретные признаки у различных растений, которые можно синтезировать в совершенно новые формы трудом человеческих рук и на пользу людям. Сам он часто повторяя понравившийся ему анекдот о художнике, который на вопрос, чем он смешивает чудесные краски, сверкающие на его картинах, отвечал: «мозгами!» Трудно представить себе настоящего художника без воображения: он, даже имея зоркий глаз, мог бы только копировать виденное. Едва ли не в худшем положении остаются ученые исследователи, у которых нет художественно-созидательной фантазии. Такие исследователи, при всей их учености, обречены быть только «регистраторами», только канцеляристами от науки, Бербанк в равной мере во всех своих работах проявлял высокую художественность, подчиненную воле оригинатора-растениевода. Меткое, верное наблюдение в природе Бербанк умел практически применить в своей работе, и, характеризуя его, он часто давал образное, легко воспринимаемое, почти живописно яркое описание, но этим и ограничивался. Чтобы понять биологическую, естественно-научную сущность, вложенную в это описание, нужно проделать большую работу «перевода» с бербанковского языка на научный язык естественника. Поэтому многие высказывания Бербанка кажутся наивными и дают повод объявлять его дилетантом в естественных науках. Это вдвойне неправильно. Во-первых, редкий ученый не имел или не имеет высказываний, часто опубликованных, которых он сам не пожелал бы «уточнить», особенно когда исследователь-биолог вторгается в область социальных явлений. Философские высказывания Бербанка, безусловно, детски наивны, но они никогда не были враждебны материализму, никогда не были реакционными, как это часто бывало, вольно или невольно, у многих других естественников в подобных случаях. Во-вторых, многое у Бербанка, кажущееся в первом чтении наивным вследствие простоты и образности описания, в действительности оказывается заслуживающим самого серьезного и пристального внимания. Не случаен и не единичен факт, подобный тому, как Де-Фриз в Санта-Розе нашел свою Каноссу. Глубокое впечатление, произведенное на Н. И. Вавилова деятельностью великого садовода, не было только результатом обаятельной личности Бербанка. Многое у него можно было узнать и даже увидеть и многому научиться, но для этого необходимо было иметь широкий научный кругозор, самостоятельность мысли. Для этого нужно отрешиться от шаблона и смело взглянуть действительности в глаза. Ведь нельзя удержать в равновесии противоположные факты: если нельзя «не признать» бербанковские новые растения, то можно ли отрицать несомненный факт их создания Бербанком? Можно ли сомневаться в том, что создать такие замечательные растения мог только глубоко знающий природу натуралист, обладающий искусством, равнозначным в этом отношении науке, и творческим воображением художника? Бербанк и был художником-натуралистом.

3. «Теория» и практика Бербанка

Теоретическая беспомощность Бербанка во всех случаях, когда он описывал свои работы, особенно резко и отчетливо выступает потому, что он писал в форме беллетристической, просто, ясно, даже увлекательно, но свои высказывания почти всегда облекал такими рискованными сравнениями и сопоставлениями, не заботясь о научной терминологии и точности выражений и особенно определений, что даже верные по существу мысли оказывались неправильно истолкованными. Читателю оставалось или разбираться самостоятельно, выделяя существенное из пустяков и «беллетристики», либо принимать все, что пишет Бербанк, за «научные истины», что было бы неправильно. Решать вопрос о научной верности написанного Бербанком в каждом отдельном случае очень трудно ввиду своеобразной манеры изложения и постоянного, преднамеренного расчета его на читателя, непосвященного в биологию и особенно в ботанику и растениеводство. Бербанк писал, агитируя; в его строчках заметно желание заинтересовать читателя, завербовать его в ряды селекционеров. Не всегда Бербанк, выступая в печати, сознательно предусматривал пропаганду своей работы, но такова была уж сила его целеустремленности, что единственной побудительной причиной, которую он практически считал важной, была потребность поделиться результатами опытов со своими друзьями-читателями из широких демократических слоев страны — фермерами, рабочими, мелкими служащими, трудовой интеллигенцией.
Бербанк всегда писал, заботясь о наибольшей общедоступности. Все им написанное было своеобразной популяризацией идей и только в малой степени — изложением фактического содержания его работ. Поэтому ошибается тот, кто оценивает теоретический уровень бербанковских работ по его своеобразным выступлениям в печати. Критиковать сплошной текст всего написанного Бербанком, предъявляя требования, каких не ставил себе автор, это значило только попасть в положение человека, так охарактеризованного Бербанком: «...если человек думает, что все знает, то быстро он окажется в дурацком колпаке, верхом на осле, в назидание и на посмешище всем людям...» Ироническое отношение Бербанка к педантическим ревнителям «чистой науки», высокомерно считавшим Бербанка только «практиком», сквозит во всем написанном Бербанком. «Я охотно променяю целый вагон традиций на новую идею»,— говорил Бербанк и, развивая свою мысль, писал: «Быть может, неуместно, что мы так довольны собой. Мы создали себе маленькие теории, думаем о том и о другом, ставим себя в центре вселенной, и то, что мы знаем и о чем мы думаем, мы механически выучиваем наизусть, и одно поколение передает другим, и мы довольны собой и закрываем глаза перед более важным и чудесным в жизни».
Своей блестящей творческой работой растениевода-оригинатора Бербанк заслужил право иронического отношения к тем «ученым по профессии», которые самонадеянно игнорировали «практику садовода».
Разве не звучит и сегодня совершенно злободневно предостерегающее замечание Бербанка в одной из его книг по поводу современных ему менделистов: «Прежде надо читать Дарвина, потом Менделя и современных «менделистов» и затем снова вернуться к Дарвину». Такое заявление через океан перекликалось с предостережениями К. А. Тимирязева, который так же, как и Бербанк, видел у «менделистов» узко формальный подход к проблеме и слишком высокую и универсальную оценку менделизма, совершенно неправильно противопоставляемого учению Дарвина. Всей своей огромной работой Бербанк, как никто, иллюстрировал применение дарвинизма на практике, в растениеводстве. О дарвинизме он говорил: «Моя приверженность в течение всей моей жизни к учению Чарлза Дарвина не была слепой верой в его авторитет; некоторые из его теорий я даже взял вследствие моего небольшого опыта сперва под сомнение. Но со временем у меня все больше было случаев практически проверить его теории в Саду и в поле, и чем старше я становился, тем крепче я убеждался, что он — действительный учитель, а все другие — только ученики, как и я сам».
Очень часто, воздавая должное Бербанку как непревзойденному художнику-селекционеру, считают, что пути и методы его замечательной работы, равнозначные крупным научным открытиям, найдены им «по интуиции». Нельзя отрицать, что Бербанк во многих случаях больше доверял своим глазам и рукам и не всегда мог ясно сформулировать то, что он верно схватывал и подмечал в жизни растений, но его интуиция не исключала, а предопределяла большую творческую работу мысли глубокого естествоиспытателя. И Бербанк был в праве сказать: «Если понимать под ученым человека, который вполне постиг одно из бесчисленных проявлений жизни, то меня свободно можно назвать ученым, но я предпочитал бы, чтобы меня называли естествоиспытателем, как я всегда сам себя именую. Настоящий естествоиспытатель должен быть ученым, но отсюда не следует, что ученый является естествоиспытателем или любителем природы»...

Бербанк очень глубоко и правильно понимал смысл биологических понятий «генотип» и «фенотип» и на несколько десятилетий опередил самые «передовые» по тому времени теории генетики и, главное, широко на практике применял свои открытия. Ему не раз приходилось выступать против господствовавших в его время взглядов и на опытах доказывать правильность своих расчетов и научных предположений. Остановимся в самых общих чертах на некоторых вопросах, еще и теперь не вполне решенных.

Как теоретически, так и практически имеет огромное значение вопрос о пределах пластичности, приспособляемости организма и его наследственной устойчивости. Несмотря на то, что «генотип» как сгусток структурно-закрепленных, наследственно-устойчивых признаков и свойств в виде набора хромосом с линейно расположенными генами поддается в наше время генетическому анализу, проблема взаимоотношений «фенотипа» — внешнего проявления наследственных задатков — с внутренним — с «генотипом» — еще не стала от успехов генетики более ясной, чем это было, когда исследователь судил о генотипе только по фенотипическим его проявлениям. Между фенотипом и генотипом «менделисты» установили параллелизм. Все, что внешне представляет собою организм, — только проявление имеющихся в генотипе задатков, причем одни из них выявляются, другие остаются скрытыми, подавленными. Комбинации и перестановки этих наследственных комплексов (как теперь называют — «геномов») и отдельных признаков (связывали с отдельным геном) и представляют собою все бесконечное разнообразие облика, внешнего вида организмов. Никакой эволюции, никаких изменений в действительности не существует, а только как в калейдоскопе переливаются в бесчисленных сочетаниях отдельные неизменные признаки. Так, примерно, Иогансен своими «чистыми линиями» объявлял фикцией и теорию естественного отбора и заодно и процесс эволюции организмов. Такова была логика крайних «менделистов».
Открытие мутаций, внезапно возникающих наследственных признаков, нисколько не изменяло такой механистической трактовки законов наследственности и изменчивости, а сам Де-Фриз, как известно, считал, что каждое растение (и всякий организм) очень долгие промежутки времени пребывает с неизменными наследственными данными, даже и целые тысячелетия, а потом начинается возникновение мутаций (новых видов, по Де-Фризу). Мутационный период длится недолго, но дает массу новых наследственно-самостоятельных и уже неизменяющихся форм — то, что Иогансен назвал «чистыми линиями». Успехи микроскопической техники, позволившие осуществлять непосредственно генетический анализ, содействовали убеждению многих генетиков (начиная от Вейсмана — особенно Моргана и «морганистов»), что в морфологических структурах хромосом — разгадка всех закономерностей наследования. «Чистая линия» оказалась уточненной как неизменная, совершенно определенная материальная структура, и только ее отдельные «геномы» (комплексы ген) и «локусы» (участки хромосом), механически перемещаясь и перераспределяясь в процессах полового воспроизведения, дают пеструю картину форменных различий. Подсчеты Иогансена как бы наблюдались в микроскоп, и наносились на карту хромосом для различных растений и животных. Мутации Де-Фриза также изучались подробнейшим образом на плодовой мушке дрозофиле, и их проявления и причины точно устанавливались прямыми наблюдениями в изменениях хромосомного набора. Но вот в опытах Мёллера возникают искусственно вызванные им мутации у дрозофил. «Наследственно-неизменяемое» оказалось низведенным из области метафизических понятий на землю. Но кто может поручиться, какие еще иные воздействия внешней среды с помощью и без содействия человека вызывают изменение наследственной структуры организма и в какие сроки это происходит? Очевидно, не только воздействие рентгеновых лучей вызывает мутации. «Замкнутые и не зависимые от внешнего воздействия наследственные системы» оказались мифом. «Чистые линии» сам Иогансен вынужден был признать только как «генеалогический (родословный) термин». Снова во всей остроте возник, запутываясь в сложный узел, вопрос о наследственных и приобретенных признаках — о генотипе и фенотипе. Если генотип изменчив, то не представляет ли он собою сгусток фенотипа? Уже выяснено, что гену не обязательно соответствует определенный признак; установлено, что один и тот же ген совершенно по-разному проявляется в резко различных условиях климата, почвы и т. п. Микроскоп с точностью и очевидностью констатирует неустойчивость генотипа, но с помощью только микроскопа нельзя увидеть процесса изменений, скачка от фенотипа к генотипу и обратно. Понятно, ни дарвиновской «временной теорией гемул», ни опытами, подобными Каммереровским с саламандрой, нельзя доказать или объяснить наследование приобретенных признаков, как и, ссылаясь на генетико-цитологический анализ, отвергнуть воздействие фенотипических явлений на генотип, так как нельзя увидеть степень, характер и формы этого влияния. Но если генотип изменяется под внешним воздействием, то, очевидно, оно осуществляется через фенотип. Путь к раскрытию этой сложнейшей проблемы только в теории Дарвина, объяснение, подкрепляемое беспощадной к теориям практикой, дает методология диалектического материализма. Материя — неуничтожаема. Ее проявления мы воспринимаем через формы движения. Движение, как бы мало и слабо оно ни было, в какой-то мере и воздействует на окружающее.
Нельзя допустить, не отказываясь от материалистической диалектики, что внешние воздействия среды на организм остаются для его индивидуальной и видовой жизни бесследными. Они могут быть малы или велики, влияют сильно или слабо, «взрывают» наследственную структуру или только расшатывают в различной степени, но всегда фенотип и генотип — это единство формы и содержания. Следовательно, изменчивость и наследственность нельзя разделить и обособить даже теоретически. Сумма внешних воздействий на генотип выражается фенотипом. Он может быть очень неодинаковым в различных условиях среды, пределы его изменений, адаптации (приспособлений), пластичность организма зависят от генотипа, сложившегося и изменяющегося на протяжении существования видовой жизни и проявляющегося различными своими сторонами в различных условиях среды. Разнообразие форм проявления изменчивости в различной среде — материал для естественного отбора. В таком направлении разрешается проблема наследственности и изменчивости в свете методологии диалектического материализма, в полном соответствии с фактами. От Дарвина, через замкнутый круг теоретических спекуляций, обогащенная огромными достижениями современной генетики (генетического анализа), проблема наследственности, разъясненная с помощью материалистической диалектики, возвращается к дарвинизму.
И разве не удивительно, что Бербанк в пору «бездорожья и теоретических спекуляций» в проблеме наследственности не только сумел найти дорогу, но и доказал ее правильность? Он «накапливал» мелкие различия растений и получал в результате новую форму. Бербанк «расшатывал» наследственную основу растения переселением его из отдаленных местностей, вызывая обильную изменчивость задолго до того, как биологи-генетики это явление признавали возможным. Разве не Бербанк увидел, понял и широко практически использовал условность разграничения понятий «фенотип» и «генотип», заставляя растение системой ухода и выращивания коренным образом менять «привычки», становившиеся совершенно иными и удерживавшими свои «приобретения» в потомстве? Это было нечто подобное «превращению видов» на условном языке биологов. В действительности Бербанк находил способы для растения «проявить себя» шире, чем полагалось по теории. Этого нельзя не отметить в свете открытий последних лет нашего советского выдающегося растениевода-оригинатора академика Т. Д. Лысенко, который по праву считает себя учеником Тимирязева и Мичурина, так как сумел блестяще осуществить начатую Мичуриным разработку вопросов индивидуального развития растения. Бербанк, будучи глубоким и вдумчивым натуралистом, не только учитывал особенности развития каждого растения, но и целой системой воздействий, «воспитания» закреплял особенности, проявлявшиеся на различных этапах индивидуального развития растительного организма. На особенности индивидуального развития растений он натолкнулся, по его словам, еще в молодости, когда выращивал овощи для рынка и изобрел способ (не разбираясь в его биологической сущности) ускорять созревание овощей проращиванием и выдерживанием проращенных семян на холоде. Лишь после Бербанк понял смысл этого явления, так как применял его в различных случаях, но всегда в соответствии с естественными возможностями растения.

VIII. «ЖАТВА ЖИЗНИ» БЕРБАНКА

1. Слава гениального селекционера

Больше полустолетия Америку, да и весь мир, обогащал Бербанк плодами своего творчества. Шум вокруг его имени почти не умолкал в периодической печати США, да и по всему свету появлялось о нем множество статей, очерков, заметок. С Бербанком поддерживали дружественные отношения представители «Белого дома» в Вашингтоне, и федеративное министерство земледелия считалось с Бербанком не только как с выдающимся человеком страны, но и как с советчиком в вопросах растениеводства. Вашингтонское «Бюро растительной индустрии», которое занималось реорганизацией культурной флоры США, в значительной мере обязано Бербанку как идейному основоположнику этого замечательного учреждения. Почетные выборы в научные общества, награды, дипломы — что мало интересовало само-по-себе и что радовало его как своеобразная форма признания заслуг перед страной — умножались с каждым годом. Но — такова природа и обстановка капиталистической действительности — возможности работы, вне которой не было для него жизни, не улучшались с годами, по мере расширения его известности. Углублялись и расширялись задачи и планы опытов, созревали большие замыслы, а средств к их осуществлению по мере роста расходов становилось все меньше, так как опытная работа стоила Бербанку очень дорого и, кроме того, не оставляла времени для коммерческого садоводства.
У Бербанка было много друзей и доброжелателей. В числе его соседей, часто навещавших Санта-Розу, был знаменитый писатель Джек Лондон, живший по ту сторону Скалистых гор, в Лунной Долине. Томас Эдисон также дружил с Бербанком, как и многие другие крупные и прославленные американцы. Множество людей напрашивалось в друзья и доброжелатели Бербанка, так как он был знаменит и в то же время прост и общителен. Его настолько одолевали посетители, что создавалась угроза возможности работать. И Бербанк вынужден был пойти на тяжелое самоограничение: он до предела сократил свое общение с людьми ради своих опытов с растениями. Со стороны казалось, что Бербанк работает не покладая рук ради наживы. Это было вдвойне несправедливо: чем больше он зарабатывал, тем бескорыстнее был этот труд, так как единственной побудительной причиной была жажда исследований, творчества, к тому же предназначавшегося для всего человечества. И это не было только громкой фразой. Бербанк создавал огромные богатства выведением новых растений, но раз вышедшее из его рук новое растение в первую очередь обогащало дельцов-коммерсантов, а потом становилось национальным и общечеловеческим достоянием, и только очень немногие бербанковские растения сохраняли его имя как оригинатора. Никакого «авторского» права или «патента» на изобретение не имел селекционер-оригинатор. И Бербанк говорил: «Мы, изобретатели растений, к сожалению, не можем запатентовать новую сливу, тогда как человек, соорудивший автомобильный рожок, который не очень отличается от бараньего рога, получает патент и может, вернувшись в Южную Калифорнию, до конца своей жизни ходить в шелку»... Известно, что Бербанк еще в юности сделал большие успехи в изобретательстве на фабрике, где он одно время работал, и ему особенно больно было видеть разницу условий творчества изобретателя в области индустрии и растениеводства. Близкие друзья Бербанка видели и понимали действительное положение его дел и спешили на помощь. Мы уже говорили о неудачной помощи института Карнеги, полученной в результате усиленных стараний его ученых друзей и оказавшейся для него только обременительной обузой. Те же доброжелатели настояли, чтобы Бербанк читал лекции в крупных университетах страны, что должно было, по их мнению, отвлечь его от ненужной работы в саду для заработка. И Бербанк приступил к чтению систематического курса лекций о методике своей работы в Станфордском университете. Никакого толка, понятно, из этого не вышло, так как он был естествоиспытателем, полевым натуралистом, и его не могла долго удержать аудитория.
С легкой руки американских журналистов установилось обыкновение считать Бербанка типичным и целеустремленным представителем американца-дельца, умеющего «делать деньги» и поглощенного своим стремлением к приобретательству. Труднейшая и упорная борьба, какую пришлось Бербанку перенести, чтобы завоевать право на творчество, действительно свидетельствует о несгибаемой воле и уменье преодолевать все преграды. Но это было целеустремленное упорство гения и ничего общего не имело с деляческим «американизмом». На самом деле идеальный мир творческой работы Бербанка, который он упорно распространял на людей, сразу же рассыпался при всяком столкновении с жизнью. Поэтому у Бербанка много оснований было сказать: «Я предпочитаю иметь дело с пятью врагами, лишь бы они были энергичными людьми, чем с одним добродушным глупцом, даже если бы он был мне другом. То тут, то там мои друзья приводили меня в тупик, и каждый раз мне стоило массу денег, кучу хлопот и мучений, чтобы вернуться на мою старую прямую дорогу»...
Одновременно с установлением связи с институтом Карнеги друзья Бербанка, из числа ученых его доброжелателей, убедили его заняться литературно-научной работой, чтобы поведать миру о путях и способах создания новых растений. Это благое начинание окончилось крушением, так как было раздуто свыше меры и не могло оправдать себя. Бербанка, неопытного в чисто литературной работе, заставили без конца писать. Для издания его трудов было организовано специальное издательство. В результате Бербанк «семь или восемь лет был самым занятым человеком на земле». Продолжая свои опыты, он весь остаток времени неутомимо диктовал или выстукивал на машинке, но издательство не выдержало условий, задолжало Бербанку сто тысяч долларов и закрылось. Эта неудача не обескуражила бербанковских доброжелателей: «Тем временем другой умник ухватился за мысль основать общество для распространения продуктов моих ферм, и это «Семенное общество», как мы его назвали, превратилось в гигантскую сложную организацию с большим зданием для конторы и десятками служащих; все получали солидные оклады, лишь я один не получал ничего, но вся организация была построена на такой ненадежной почве, что скоро все рухнуло. Из-за этой катастрофы у меня много прибавилось забот и хлопот. Предприниматели провалились, потому что они не имели никакого понятия о таком деле. Им приходилось постоянно обращаться за советами ко мне, но это было уже слишком. Снова я стал страдающим лицом и потерял много тысяч долларов, когда над «Семенным обществом» было назначено конкурсное управление».
Совершенно очевидно, что в подобных «коммерческих» делах были повинны не только доброжелатели Бербанка, но и он сам — увлекающийся, добрый, наивный во всех житейских делах, за исключением своей любимой работы.

2. Ученик Дарвина и гражданин Земли

В домашнем быту Бербанк был живым, добродушным, обаятельным человеком. Никакие описания не передадут личных впечатлений людей, имевших с ним длительные встречи. Бербанк был, по словам его знавших, олицетворением искренности, простоты и непринужденности. Постоянной его заботой было желание быть «как все», но чем больше он хотел походить на обычного, уравновешенного, солидного и самодовольного «гражданина великой страны», тем меньше ему это удавалось. Он был детски порывист, весел, остроумен и жизнерадостен, охотно проявляя свою веселость в шалостях и смехе. В 70 лет он был юношески бодр и жизнерадостен: ему ничего не стоило перепрыгнуть через изгородь или бегать взапуски со своей маленькой племянницей Бетти Джэн. В разговорах, в способе выражения мыслей, всегда свежих и четких, он допускал шутливые преувеличения. Его отношение ко всему на свете было слегка ироническим, мягко снисходительным, и только тогда, когда переходил к своим темам о растениях, он загорался внутренним огнем, заставлявшим собеседника войти в его творческий мир. Здесь он был беззащитен перед человеком, который не воспринимал его исключительной любви к дивному миру растений. Его можно было тяжело оскорбить даже невзначай, простым равнодушием к растениям.
Было бы совершенно неправильно представить себе Бербанка маниаком или просто любителем растений, упрямым и черствым ко всему, что не касалось зеленого мира. Основная черта его личности, привлекавшая к нему людей, заключалась в том, что в растениях он видел силу и радость человека. И эта особенность выделяла Бербанка из множества других людей. Он выделялся и прямотой, и глубиной своих взглядов на жизнь. Философски беспомощный Бербанк твердо и упрямо верил в силу личного влияния и считал, что человек, желающий добра, может действительно повлиять на улучшение судеб человечества, а дурное влияние человека способно сеять вражду и бесчисленные беды миру. Это походило на веру социалистов-утопистов, но Бербанк был человеком иного склада и иных мыслей. Вера в силу личного влияния сложилась целеустремленностью всей его жизни. Он не верил ни в небо, ни в ад, у него не было мистики, темных уголков сознания — «жизнь для него была полна чудес, красоты и прелестей; его интерес был сосредоточен на его работе, а будет ли какая-нибудь часть его самого существовать дальше или нет, не интересовало его ни в малейшей степени» (Вильбур Холл, «Естествоиспытатель Лютер Бербанк»). Вера в силу личного влияния была у него не от мистики, а от ощущения полноты, нужности и ценности человека на земле.
Глубокий демократизм Бербанка, его честность и прямота сказывалась не только в личном общении с людьми самых широких слоев страны. Он открыто выступал перед лицом общественности с высказываниями, вызывавшими часто гнев и злобу реакционно-мещанских слоев буржуазии, особенно верующих и церковников, которые Бербанка ненавидели и всячески травили. Стоит представить себе всю косность и ханжество невежественных, заскорузлых в своих взглядах людей из торгашеских слоев — среды, с которой Бербанк был связан долголетней деятельностью садовода и садовладельца, чтобы понять, с какой аудиторией имел он дело, прямодушно излагая свои взгляды в качестве «проповедника дарвинизма». Бербанк был настолько прям и бесхитростен в убеждениях, так наивен в общественной оценке своих буржуазных сограждан, что неоднократно выступал в «доме божьем» после богослужений в качестве «содокладчика» проповеднику, пытаясь внушить слушателям свои материалистические взгляды на жизнь. Анекдотические на наш взгляд попытки Бербанка просветить тугие головы «честных буржуа» ему казались гражданской обязанностью. Он считал своим долгом доказывать и разъяснять, что «невежество, ханжество, спесь, суеверие и равнодушие в течение ряда столетий закрывали доступ к разумной жизни, но наука приоткрывает теперь немного дверь, и оттуда начинает пробиваться яркий свет, который в свое время разольется по всей нашей планете, изгонит ошибки и глупости, очистит наш разум и напишет новую, сверкающую историю человечества, которую суждено читать лишь будущим поколениям». Религию, библейские легенды, обряды и догмы верующих он считал заблуждениями, от которых люди могут легко избавиться, если будут, как он, «учиться у природы». Напомним, что наукой он называл только знания, открывающие и объясняющие законы природы. Его логика мышления была последовательной и, как ему казалось, неотразимой.
Мерилом для оценки людей и их поступков были для Бербанка его собственная трудовая жизнь, полная энтузиазма, радости творчества. Крайне требовательный к себе, Бербанк предъявлял такие же высокие требования и к людям, но не противопоставлением своего личного «я», а стремлением показать, что все, чего достиг он сам, легко доступно каждому и притом во всех областях науки и жизни. Как многие великие люди, он был оптимистом и истинным демократом, верил в близкое благополучие всех людей и скорбел, озирая жизнь: «В каком направлении лежит наше будущее? Почему так медленно подвигается прогресс? После более чем тринадцати столетий магометанства, двадцати столетий христианства, двадцати пяти столетий буддизма и конфуцианства мы еще алчны, жестоки, эгоистичны и близоруки относительно других людей; мы все еще готовы почти по всякому поводу ввязаться в войну и в пару месяцев растратить сбережения десятков лет, погубить цвет нашего юношества и разрушить дружественные отношения, создававшиеся в течение полустолетия. Потратив столетия на воспитание людей и на развитие научных исследований, мы в припадке ярости или жажды добычи отбрасываем в сторону все наши с трудом приобретенные познания и обращаемся снова в дикарей». Так писал в заключительной главе «Жатвы жизни» семидесятипятилетний Бербанк. Он не понимал, что война — неизбежная спутница капитализма, что только пролетарская революция, уничтожив эксплоататорский строй, положит конец войнам и создаст условия для счастливой жизни всего трудящегося человечества. Бербанк не был политическим деятелем, он плохо разбирался в политике буржуазии и не понимал ее двоедушия. Он любил людей просто, по-человечески, без «высокого морализирования» и зазнайства. Шумная слава не кружила ему головы. Он шутливо говорил о себе: «Когда я был молодым человеком, вероятно, я думал, что Бербанк нужен для движения вселенной, но когда я стал стариком, мне стало ясно, что лишь то, что Бербанк сделал для общества, было важно и было ему зачтено в заслугу. Когда я это понял, я быстро слез с того высокого сука, на котором я сидел. Впрочем, вообще очень неудобно стоять на высоком камне. Если окинуть взором мудрых и больших людей, принесших пользу человечеству, то найдешь, что они держались близко к земле». Слова Бербанка не расходились с делом. Он никогда не отказывал себе в удовольствии помочь каждому, хотя очень часто видел, что его обманывают и злоупотребляют его доверием. Он был очень снисходителен к людям в их житейских нуждах, так как хотел видеть в каждом задатки лучших человеческих свойств. Особенно горячо Бербанк любил детей — эту надежду будущего.

Последний портрет Лютера Бербанка — около кедра, под которым он через несколько недель был похоронен

Но этот мягкий, вдумчивый, чуткий и терпеливый к людям художник-селекционер, творчество которого так привлекало сердца и располагало к нему людей, не укрылся в тихом уединении своего прекрасного сада в Санта-Розе, когда узнал о позорном поступке своих сограждан, осудивших учителя Скопса за то, что он преподавал юношеству в школе дарвинизм. Несмотря на свои недомогания, семидесятисемилетний Бербанк со всей силой своей неиссякаемой веры в науку и прогресс ринулся в бой против мракобесов и церковников. Этот бой Бербанка с темными силами реакции был для него последним. Великий растениевод никогда не был политическим трибуном, тем более революционным бойцом. Но гнусность лицемерных буржуазных ханжей, открыто объединившихся с церковниками для травли учения Дарвина — лучшего приобретения человечества в науке о природе, воспламенила Бербанка. И в то время, как очень многие ученые-естественники, считавшие себя дарвинистами, трусливо перешептывались, возмущались в домашних углах или покорно молчали, не желая навлекать на себя гнев и злобу распоясавшихся мракобесов,— поднялся Лютер Бербанк.
Голосом, который услышала сразу же вся страна, он заявил, что всю жизнь следовал дарвинизму и что все замечательные новые растения, обогатившие Америку, созданные им, обязаны своим появлением Чарлзу Дарвину. Четко, ясно и убедительно указал Бербанк обитателям реакционного свинарника, почтенным буржуа, что жолуди, до которых они так жадны, выросли на дубе дарвинизма. На другой день, после выступления Бербанка в защиту дарвинизма началась буря. Вся желчь и злоба церковников обрушилась на гениального естествоиспытателя-растениевода. Его обвиняли не только в безбожии и безнравственности, но и во всех смертных грехах, какие могли только придумать взбесившиеся ханжи и чернорясники. Бербанк оставался безразличным к злобе врагов, от которых он и не мог ожидать ничего другого, но его тяжело удручало молчание людей, которых он считал честными и искренними сторонниками дарвинизма, достойными представителями передового человечества. Бербанк вступил с церковниками в спор. Он концентрировал на себе бешенство врагов дарвинизма, чтобы весь свой накопленный за долгие годы огромной работы авторитет и славу заслуженного, много сделавшего для Америки гражданина противопоставить черным силам врагов. Великий селекционер, как достойный ученик Дарвина, принял на себя удары, занесенные над дарвинизмом в Америке, да и во всем мире. И в эти тяжелые для него дни, как никогда в жизни, почувствовал Бербанк свое одиночество среди буржуазного мира дельцов и торгашей. Он изнемогал в неравной борьбе; лишь теплая волна сочувствия, дружеские письма многих людей из демократических слоев — рабочих, фермеров, учителей, студентов — вселяли в него бодрость. Но физические силы Бербанка иссякли. Он заболел, слег и уже не поднялся. Церковники своей клеветой преследовали даже и умершего Бербанка. Распространяли слухи, что Бербанк перед смертью отрекся от безбожия, «покаялся». Но ученый Хилл, друг Бербанка, остававшийся с ним до самой его смерти, разоблачил клеветников и выпады церковников назвал бесстыдной ложью: Бербанк жил и умер безбожником.
В октябре 1926 г. в саду Санта-Розы, у подножия кедра, под которым Бербанк любил отдыхать, похоронили гениального художника-селекционера, ученика Дарвина, так много сделавшего для всего человечества, гражданина Земли — Лютера Бербанка.

IX. БЕРБАНК И МИЧУРИН

Разделенные на протяжении всей жизни океанами, культурами, языками и всеми различиями национального и бытового уклада, никогда не видавшиеся лично, да едва ли знавшие подробно о работе друг друга, два замечательных творца новых растений, революционеры флоры, всегда вспоминаются вместе — Бербанк и Мичурин.
При всей своей яркой самобытности, несмотря на полную самостоятельность и независимость творческих методов и достижений, Бербанк и Мичурин, в сущности, выполнили одну общую работу, взаимно дополняя друг друга, Их имена называют и будут называть одновременно не для сравнений, а потому, что они неотделимы как организаторы перестройки и улучшения растительного мира земли. Их замечательные плоды, овощи, злаки, ягоды и цветы в бесчисленных количествах расселены по земле. Еще во времена расцвета творчества Бербанка знаменитая вишня «плодородная Мичурина» была ввезена в Америку и размножена на десятках тысяч гектаров плантаций; о расселении бербанковских произведений мы уже говорили.
Но, как бы ни была велика ценность сортового разнообразия множества новых растений, созданных замечательными оригинаторами, основное и главное, что обеспечивает им славу в поколениях потомства, — это их идеи, методы, приемы создания новых растений, пути, открытые ими человечеству для перестройки и обогащения растительного мира земли. Растения, хотя бы даже и культурные, больше, чем животные, зависят от природных условий, больше приурочены к ограниченным территориям и определенной климатической обстановке. Поэтому основная масса растений, выведенных Мичуриным, наиболее пригодна и приспособлена к суровым условиям существования. Практической и основной задачей, над разрешением которой работал не покладая рук Мичурин, было продвижение границы возделывания более ценных южных плодов, ягод, овощей на север. Перед этой задачей у Мичурина отступали на задний план остальные.
Бербанк творил новые формы в условиях благодатного климата, и его основной целью было создать наилучшие, наиболее продуктивные, самые ценные сорта, какие бы большие требования они ни предъявляли к климату, почве, обработке.
Мичурин воспитывал своих питомцев в «спартанских» условиях, — Бербанк не скупился на лучшие условия жизни для них и уход. Выращивание наиболее неприхотливых, нетребовательных, выносливых форм Бербанк всегда предусматривал как одно из важнейших условий, но не самое главное.
Мичурин стремился к ограничению количества форм за счет их всестороннего «воспитания» и испытания на выносливость. Бербанк, наоборот, стремился к выведению возможно большего количества форм и сортов. Поэтому Мичурин сосредоточивал внимание на стандартах, добиваясь их разносторонней пригодности, а Бербанк обилие сортов и форм получал «ускорением производства».
Мичурин ограничил свою работу главным образом на ассортименте плодовых деревьев для северных садов, Бербанк имел возможность вести свою работу одновременно на разнообразнейших растениях.
Захолустный Козлов (теперь Мичуринск) с суровыми зимами и коротким летом, нищенские условия работы Мичурина в обстановке полного застоя дикой царской России в сопоставлении с благодатной природой Калифорнии, где к тому же жизнь била ключом, казалось бы, совсем не пригоден для работ оригинатора. Но Иван Владимирович Мичурин сумел и в таких неблагоприятных и тяжких условиях развернуть глубокую, кропотливую и плодотворную работу и, когда пришел Великий Октябрь, с помощью Ленина и Сталина гигантскими шагами двинул дело вперед. Различия обстановки и условий, в которых работали Бербанк и Мичурин, да, несомненно, и творческие особенности каждого наложили отпечаток на методы их работы.
Бербанк в своей оригинаторской работе применял в основном отбор, оперируя с огромными количествами растений одновременно. Мичурин сосредоточивал внимание на гибридизации и воспитании, как основном методе, требовавшем больших сроков, огромного терпения, наблюдательности, но более экономичном.
Мы не будем дальше выявлять отличительные особенности методов Мичурина и Бербанка, так как нам важно было подчеркнуть и иллюстрировать основную мысль: особенность работы Бербанка и Мичурина — это гениально найденные наиболее эффективные в различных условиях пути решения одной и той же задачи — создания новых растений.
В первооснове метод Мичурина и Бербанка один и тот же, хотя и найден ими каждым совершенно самостоятельно. Это — мобилизация растительных ресурсов из всех частей света, отдаленная гибридизация и отбор из сеянцев культурных растений. И Мичуриным и Бербанком накоплен огромный опыт, разработаны подробно очень существенные и разнообразные методы, способы и приемы создания новых растений. Поэтому изучение творческого пути как Мичурина, так и Бербанка принесет большую пользу каждому, кто будет продолжать увлекательные опыты великих оригинаторов. Работу гениального Мичурина продолжают в социалистическом государстве рабочих и крестьян тысячи и тысячи мичуринцев, — ученые исследователи, агрономы, опытники хат-лабораторий, юные натуралисты-мичуринцы. Имена Лысенко, Цицина и ряда других продолжателей мичуринского дела широко известны Советской стране.
Работу, методы, жизненный путь Лютера Бербанка необходимо изучить и освоить. Бербанк жил и работал для всех людей, его «жатва жизни» — большой вклад, но только начало огромной коллективной работы человечества над преобразованием флоры земли. «Я никогда не считал эту работу чем-либо иным, как вкладом в законы всеобщего знания, обогащением техники и практики культивирования растений. Эта работа еще далеко не закончена. Как бы ни был энергичен человек, как бы ни был он одарен, как бы ни была велика его удача, все же он сможет лишь немного прибавить к общему запасу знаний и добавит только пару кирпичей к тому фундаменту, на котором должна строиться наука. Наука о культуре растений представляет собою одну из наиболее богатых и наименее исследованных областей знания и таит в себе безграничные возможности. Немногие ученые набросали неясные очертания тех возможностей, которые в этой области нужно осуществить. Что можно сделать, об этом мы имеем только слабое представление. Будущим поколениям предстоит развить и продолжить открытия и исследования пионеров; не может быть никакого сомнения, что по ту сторону горизонта лежит новый мир красоты, пользы и благосостояния. Сам я бросил только беглый взор в обетованную землю».

ОГЛАВЛЕНИЕ

Вместо предисловия ................................................................................................................................. 3
I. Страницы из прошлого
(Предшественники Бербанка)
1. «Тайны природы» Конрада Шпренгеля .............................................................................................. 9
2. «Растительный мул» английского садовода ....................................................................................... 14
3. О бельгийском аптекаре и семье Вильморенов ................................................................................. 18
4. Книга Чарлза Дарвина «Прирученные животные и возделываемые растения» ............................ 24
II. Молодой садовник-натуралист
1. На родине, в Новой Англии ................................................................................................................ 33
2. «Картофель Бербанка» .......................................................................................................................... 36
3. В Калифорнии.— Программа замечательной жизни ........................................................................ 38
4. Первые шаги садовода .......................................................................................................................... 42
III. «Чудеса» Лютера Бербанка
1. Странный владелец садоводства ........................................................................................................ 46
2. Самый плодородный участок в мире .................................................................................................. 51
3. Необыкновенный каталог ..................................................................................................................... 57
IV. Гениальный садовник
1. Как Бербанк выращивал растения ....................................................................................................... 67
2. Бербанковские методы выведения растений ...................................................................................... 76
V. Бербанк-селекционер
1. Горох по заказу ....................................................................................................................................... 85
2. Голубой мак ............................................................................................................................................ 89
3. Простые приемы отбора ........................................................................................................................ 92
VI. Создатель новых растений
1. Самая крупная слива в мире ................................................................................................................. 99
2. Странный гибридный мак и «маргаритка шоста» .............................................................................. 105
3. Кактус без колючек ................................................................................................................................ 110
VII. В университете природы
1. Был ли Бербанк ученым исследователем ............................................................................................ 117
2. Художник-натуралист ........................................................................................................................... 127
3. «Теория» и практика Бербанка ............................................................................................................. 131
VIII. «Жатва жизни» Бербанка
1. Слава гениального селекционера ........................................................................................................ 136
2. Ученик Дарвина и гражданин Земли .................................................................................................. 139
IX. Бербанк и Мичурин .......................................................................................................................... 144