Вернувшись на гору Ассерик вместе с Уильямом, Пухом и Тиной, я наняла себе в помощники высокого молодого человека из племени бессери. Его звали Чарра. Найджел должен был уехать в Абуко, а мне трудно было обойтись без чьей-либо помощи. Накануне отъезда Найджел с Чаррой занялись устройством лагеря. Мы вычистили прицеп, в котором везли Тину, и загрузили в него пищевые припасы. В небольшой оранжевой палатке сложили канистры и тазы, в лендровере — весь наш гардероб. Чарра выбрал место для кухни и соорудил небольшой очаг возле грубого скалистого уступа. Он привязал к растущему рядом невысокому деревцу большой жестяной сундук и сложил в него кастрюли, сковородки, а также те продукты, которыми он постоянно пользовался в процессе приготовления пищи. Раскладушки мы поставили возле дерева нетто и улеглись на свежем воздухе. Уильям и Пух устроились на багажнике лендровера, а Тина соорудила гнездо на дереве в глубине оврага. Заснула я в ту ночь сразу, довольная, что нам удалось перевезти Тину и начать осуществление проекта.
На следующее утро Найджел уехал. За прошедшие недели я привыкла к его помощи и поддержке и теперь почувствовала себя ужасно одинокой. Чарра весь день возился с помостом, который мы с Найджелом начали строить еще до отъезда в Сименти, и я помогала ему. Уильям и Пух почти все время провели на краю оврага, играя, питаясь фигами или отдыхая вместе с Тиной.
К вечеру помост для ночлега был закончен, деревянный настил закреплен веревками, корой и проволокой, а ступеньки лестницы присоединены к опорным стойкам. Помост находился на десятиметровой высоте. Уильям и Пух несколько раз наведывались на стройку, но Чарра раздраженно прогонял их, так как они норовили стащить веревки, сбрасывали доски или затаскивали их в такие места, куда люди не могли добраться, и начинали сами сооружать там помосты.
Уильям с полчаса крутился вокруг прицепа, тщательно изучая, можно ли каким-нибудь способом добраться до съестных припасов. Однако я так упаковала продукты, что все бутылочки и пластиковые пакеты с пищевыми концентратами находились в самом центре прицепа, подальше от любопытствующих пальцев Уильяма, которые он все же ухитрялся просунуть через ячейки металлической сетки. Уильям оценил мою изобретательность. Он долго, но безуспешно пытался открыть дверь: дергал ее, толкал, старался приподнять. Потом нашел длинную тонкую щепку, с помощью которой продырявил мешок с мукой и подтащил к себе пакеты с супом. Пока я сообразила, чем он занимается, он успел схватить один пакет. Я бросилась к прицепу, но Уильям со всех ног побежал в овраг, дерзко поглядывая на меня из-под руки. Так началась борьба умов за обладание припасами; потребовалось немало времени, прежде чем я добилась некоторого преимущества.
В тот вечер, дождавшись, когда Тина отправится устраивать себе на ночь гнездо, я принялась на все лады расхваливать ее. Уильям и Пух уселись рядом и посматривали то на меня, то на Тину. «Ай да Тина! Ну и молодец!» — повторяла я. Шимпанзе любили, когда их хвалили, в особенности если похвалы исходили от людей, к которым они были привязаны. Вот почему я надеялась, что мои комплименты в адрес Тины вдохновят Уильяма и Пуха на постройку гнезда или хотя бы заставят их повнимательнее присмотреться к тому, что она делает.
Подушки, на которых привыкли спать Уильям и Пух, я положила на помост вместе с охапками листьев. Оба шимпанзе улеглись, и у меня появилась надежда, что они останутся там на ночь. Просидев с ними до темноты, я спустилась вниз. Минут через пять Пух уже сидел на моей раскладушке. Я снова отнесла его на помост, но, как только ушла, Уильям столкнул Пуха вниз и схватил его подушку. Так продолжалось несколько раз. В конце концов я поняла, что мне придется устраивать на багажнике лендровера еще одну постель — для Пуха.
Следующие дни мы с шимпанзе совершали прогулки в окрестностях лагеря. Первое время я была в постоянном напряжении, но старалась не показывать этого: мой страх мог передаться Уильяму и Пуху, и, вместо того чтобы наслаждаться прогулкой и обследовать новую

Фотографии и книге

местность, они стали бы нервничать и озираться по сторонам.
Вдоль ручья оказалось много слоновьего и буйволиного помета, и я все время прислушивалась, не приближается ли к нам кто-нибудь из этих животных. Как-то раз я сидела под деревом возле ручья. Растительность в долине была очень пышной, даже в конце сухого сезона здесь сохранялись прохлада и влага. Я спокойно наблюдала за кормежкой Уильяма и Пуха, как вдруг прямо над моей головой раздался громкий крик. От неожиданности я подпрыгнула на месте, но, когда звук повторился, поняла, что это кричит большая птица с длинной шеей, медленно и тяжело летящая над ручьем. Позже я узнала, что это зеленокрылый ибис. Вначале меня пугали крики африканского орлана и многих других хищных птиц, но постепенно я привыкла к ним, и они стали такой же неотъемлемой частью моего повседневного бытия, как потрескивание костра или пыхтение Пуха и Уильяма.
Каждый вечер Уильям с Пухом наблюдали за Тиной; но ни у того, ни у другого не появилось желания самому соорудить гнездо: Уильям обычно спал на помосте, а Пух — на крыше лендровера. После ужина я при свете керосиновой лампы делала записи и, немного почитав, ложилась спать. Однажды ночью, вскоре после нашего приезда, мирный ход событий был нарушен. В тот день Чарра обнаружил в окрестностях лагеря группу браконьеров, которые охотились на буйволов и, что еще хуже, на слонов. Он отправился в Ниоколо, чтобы предупредить егерей, и не вернулся к вечеру. Я проснулась еще затемно — Чарры по-прежнему не было. Естественно, я стала всерьез беспокоиться, рисуя в воображении картины, одна мрачнее другой. Что, если Чарра упал и подвернул ногу или на него напали и он лежит где-нибудь раненый, нуждаясь в моей помощи?
Решив как можно быстрее ехать в Ниоколо на розыски Чарры, я побежала к машине, но у заднего колеса оказалась спущена шина. Заменив колесо, я села в лендровер — Пух тотчас прыгнул ко мне. Я не знала, как будут вести себя Тина и Уильям, оставшись одни, но выбора у меня не было. Когда машина тронулась, Тина и Уильям быстро и решительно пошли вслед за ней, при этом Уильям иногда останавливался, криками выражая свое недовольство по поводу того, что я бросила его. Я вернулась в лагерь и стала думать, как мне поступить. В конце концов я посадила Пуха в полосатый прицеп вместе с Ниерри — женой Чарры, которая в то время жила с нами и, хотя и неохотно, согласилась остаться с шимпанзе. Потом я разбросала вокруг побольше печенья и фруктов, снова села в машину и поскорей уехала, воспользовавшись тем, что Тина и Уильям отвлеклись.
На протяжении всей поездки я ужасно беспокоилась об оставленных в лагере обезьянах и проклинала местные дороги за то, что они такие каменистые и ухабистые. Через час, не доезжая трех километров до лагеря служащих парка, я встретила Чарру, который шел по направлению к горе Ассерик. Он сообщил, что в Ниоколо нет бензина и потому егери и охранники не могут воспользоваться своим лендровером. Мы подъехали к лагерю, и я предложила служащим подвезти их до горы Ассерик при том условии, что назад им придется идти пешком. Они с радостью согласились, и вскоре мой лендровер с трудом двинулся в обратный путь. В нем сидело десять человек: Чарра, восемь вооруженных охранников и я.
Я отсутствовала ровно два с половиной часа. Уильям подбежал к лендроверу, шумно приветствуя мое появление. Тина находилась на краю оврага. Ниерри и Пух по-прежнему сидели в прицепе, и вид у женщины был не слишком веселый: Уильям ухитрился отвинтить ножки прицепа, так что он весь перекосился набок. Потом Уильям принялся раскачивать прицеп из стороны в сторону, в результате чего консервные банки и другие припасы рассыпались по полу, а Ниерри и Пух покрылись толстым слоем муки. Было поистине чудом, что Уильям вообще не перевернул прицепа.
Я осталась с шимпанзе, а Чарра вместе с охранниками отправился на поиски лагеря браконьеров. Внезапно залпы ружейных выстрелов разорвали тишину — могло показаться, что началась война. Пух прыгнул ко мне на руки, Уильям с испуганным лицом полез на дерево. Тина бросилась к оврагу и в мгновение ока скрылась там. Мне оставалось только надеяться, что она не уйдет от нас навсегда.
Прошло больше часа. Вдруг Уильям замер и, поднявшись на ноги, стал смотреть туда, где начиналось плато. Я тоже выпрямилась и попробовала спустить на землю Пуха, но он, словно чувствуя напряженность обстановки, наотрез отказался расстаться со мной и продолжал крепко цепляться за меня. Я подошла к Уильяму. Не спуская глаз с плато, он обхватил меня за ногу, как бы ища поддержки. Я взглянула в том же направлении и через несколько секунд смогла различить группу людей в униформе, толкавших впереди себя какого-то человека. Когда охранники добрались до нас, мы узнали, что, несмотря на быстроту их действий, всем браконьерам, кроме одного, удалось ускользнуть. Пойманного браконьера заставили нести гниющую голову буйвола, которая кишела червями и источала такой запах, что мне делалось дурно, если я приближалась к ней. Это были остатки убитой браконьерами беременной самки.
Браконьер был поражен, когда увидел в лагере меня с шимпанзе. Его посадили под деревом на некотором отдалении от нас, но он не сводил глаз с обезьян. При виде кишащей мухами буйволиной головы Уильям и Пух явно забеспокоились и издали несколько протяжных пронзительных воплей. До этого случая мне довелось слышать подобные звуки лишь однажды, когда Тина набрела на остатки разлагающегося крокодила возле пруда в Абуко.
На следующее утро после завтрака среди деревьев, растущих по краю оврага, появилась Тина, и я наконец успокоилась. Она стала раскачиваться на ветках, Уильям и Пух бросились к ней. При их приближении Тина громко запыхтела, и все трое принялись лихорадочно обыскивать друг друга, а потом взобрались на фиговое дерево и начали кормиться.

Через несколько часов после возвращения Тины я услышала громкий шепот Чарры. Взглянув на него, я увидела, что он вытянул руку по направлению к небольшому плато, расположенному на западной стороне лагеря. «Дикие шимпанзе, дикие шимпанзе»,— настойчиво повторял он. Приглядевшись, я различила в просвете между стволами деревьев цепочку обезьян. Впереди шагала самка с маленьким детенышем, прижавшимся к ее животу. Возле них шел подросток, потом вторая самка, на спине у которой, как заправский жокей, сидел детеныш, а позади — взрослый шимпанзе без детеныша.
Мои обезьяны явно не замечали своих диких собратьев. С максимальной осторожностью я перебралась вместе с Пухом, Уильямом и Тиной через овраг к ручью и стала ждать в надежде, что дикие шимпанзе придут сюда на водопой.
Прошло четверть часа — никто не появлялся. Я на всякий случай держалась в укрытии, но Пух вел себя очень шумно: он весело играл сам с собой и энергично раскачивался на нижних ветках деревьев. Решив, что дикие шимпанзе уже не появятся, я повела свою троицу вверх по течению. Метров через сто я заметила на одном из склонов взрослого шимпанзе. Он был довольно высоко и, увидев нас, стал поспешно уходить к плато. И снова никто из моих обезьян не обратил на него внимания. Я взобралась на то место, где только что находился дикий шимпанзе, но его уже не было видно. Получасовые поиски не дали никаких результатов, и я вместе с обезьянами вернулась к ручью.
Поглощенная тем, что творилось вокруг, я не заметила, как Пух стащил кусок мыла, которое я захватила с собой. Когда же я обратила внимание на отсутствие мыла, Пух уже стоял на мелком месте и намыливал себе голову и лицо, слизывая с рук пену. Я позвала его и строгим голосом приказала бросить мыло. Он выпустил его из рук, предварительно откусив добрую половину, и отбежал подальше от меня, на более спокойное место. Уильям погнался за ним. Пух вскрикнул и выронил оставшуюся часть мыла, которой тотчас завладел Уильям. Войдя в воду рядом с Пухом, он начал усердно намыливать ногу. К двум любителям купаться подошла Тина и стала пристально наблюдать за ними. Потом протянула руку и, подцепив пальцем немного мыльной пены с головы Пуха, понюхала ее несколько раз, внимательно оглядела, снова понюхала и, наконец решившись, взяла в рот, но тотчас выплюнула, стряхнула с руки остаток исчезающей на глазах пены и тщательно вытерла палец о ветку с листьями. Как видно, в отличие от Уильяма и Пуха мыло не пришлось Тине по вкусу.

Напряжение, которое я испытывала в первые дни нашего пребывания на горе Ассерик, стало постепенно ослабевать. Я уже не прислушивалась к каждому звуку, не вздрагивала от каждого шороха. Я по-прежнему была начеку, но, помимо грозящих нам опасностей, начала воспринимать покой и странную красоту этих мест. Я опять увидела, как пестреют тени, когда лучи солнца проникают сквозь листву, как колеблется и меняет цвет знойное марево, нависающее над обнаженным каменистым плато. Я почувствовала и свое скромное место в этом неведомом мире, столь отличном от того, из которого я пришла. Казалось, все здесь предопределено и согласовано. И мое умиротворенное состояние не являлось каким-то особым достижением с моей стороны, а было лишь отражением общей гармонии, царившей в окружающей меня природе.
В тот день, когда мы встретили диких шимпанзе, наш ленч закончился довольно поздно — около половины пятого пополудни. Сразу же после этого я направилась к лендроверу. Пух, хныча, подбежал ко мне и быстро вскарабкался на спину, Уильям и Тина тоже двинулись за мной. Кратчайший путь к машине лежал через обширное плато, но я не хотела на глазах у шимпанзе пересекать его. Мне нужно было научить моих питомцев держаться поближе к деревьям, по возможности остерегаться открытых пространств и только в случае крайней необходимости преодолевать их с максимальной осмотрительностью. Именно в таких пустынных местах шимпанзе легко могли стать жертвами хищников. Поэтому я и двинулась в обход, вдоль опушки и наконец добралась до того места, где мне нужно было пересечь небольшой открытый участок, прежде чем выйти к машине. Я шла с преувеличенной осторожностью, всем видом подчеркивая беспокойство и страх, которые якобы испытывала, и с радостью отметила, что достигла своей цели: Пух и Уильям шли очень медленно, все время озираясь по сторонам и оценивая каждое движение. Тина вообще отказалась следовать за нами: вне леса она не чувствовала себя в безопасности. Кроме того, у нее не было той слепой веры в мои силы, как у Пуха и Уильяма. Она уселась на месте и стала ждать, когда мы вернемся.

В тот вечер, уже в лагере, я услышала, что Тина занялась постройкой гнезда, и, как всегда, повела к ней обоих шимпанзе. Пух охотно пошел следом и уселся у меня на коленях, наблюдая за Тиной и слушая, как я расточаю похвалы в ее адрес. Оглянувшись, я поискала глазами Уильяма, но его нигде не было видно. Вскоре Тина закончила свое сооружение и улеглась в нем, издав на прощание серию хрюкающих звуков. Мы с Пухом вернулись в лагерь. Уильям был очень занят: одной рукой он обматывал вокруг себя длинную нейлоновую веревку, а другой прижимал к груди лопату.
Оба эти предмета хранились в лендровере. Я хорошо знала, что дверцы накрепко закрыты, и в недоумении направилась к машине. Уильям кашлянул раза два когда я проходила мимо, но, не заметив никакой реакции с моей стороны, продолжал свои занятия с веревкой и лопатой. Все дверцы были действительно заперты, но одно из небольших овальных задних окошек было открыто. Уильям не разбил его, он просто вдавил стекло внутрь, не повредив при этом толстой резиновой прокладки, и достал, что сумел, через небольшую щель. Я ликвидировала дыру, сделав сложное переплетение из толстого, покрытого пластиком провода.
Уильям и Пух получили по кружке теплого чая и немного оставшегося от ленча риса с соусом. За день Чарра построил второй помост, расположенный в нескольких метрах от первого. Уильям без всякого понукания направился к новому сооружению и улегся в готовом «гнезде». Тогда Чарра взял подушку и одеяло Пуха и вместе с охапкой листьев положил их на старый помост. Уильям лениво наблюдал за его действиями, потом повернулся на бок и, казалось, потерял к нам всякий интерес. Пуху, судя по всему, понравилась новая постель. Но я все-таки посидела возле него, пока он не устроился окончательно и не задремал. Только тогда я осторожно спустилась на землю. Пух, к моему удовольствию, не пошел за мной, а остался на помосте.
Я зажгла две лампы, сделала кое-какие записи в дневнике, а потом достала раскладушку и стала стелить постель. Подошел Чарра и позвал меня ужинать В этот момент ко мне на руки прыгнул заспанный Пух и притулился к моему плечу. Я немного поговорила с ним и понесла его обратно на помост. Когда над настилом показалось мое лицо, раздалось глухое ворчание — Уильям, который расположился на помосте Пуха, понял причину моего недовольства.
— Ну ты, задира! Отправляйся к себе и не мешай Пуху спать,— сказала я.
Я говорила небрежным, но твердым тоном, чтобы Уильям почувствовал серьезность моих слов. Он поднялся, вид у него был тоже довольно заспанный. Я обняла его и подтолкнула к краю помоста. Он вылез на толстую ветку, отодвинулся немного и сел. «Давай, давай, Уильям»,— настойчиво повторяла я, стараясь чтобы в моих словах не было никакой шутливости. Уильям посмотрел на меня и начал карабкаться на свой помост. «Молодец, Вилли,— ласково сказала я.— Молодец, спасибо». Он что-то вяло пробурчал и улегся на свою подушку. Пух устроился довольно быстро, но мне все же пришлось немного посидеть рядом, прежде чем сон сковал его члены и я смогла спуститься вниз.
На следующий день произошла еще одна стычка с павианами. После завтрака я, как обычно, готовилась к очередному дню наблюдений. Вдруг поднялся отчаянный шум: крики и лай павианов, громкие вопли шимпанзе. В голове уже рисовались картины, одна другой страшнее, как разъяренные павианы рвут на части Уильяма и Пуха.
Чарра оказался на месте происшествия раньше меня. Когда подбежала я, павианы уже отступали, Уильям преследовал их, швыряя большие камни и ветки. Пух сражался в основном со своей трусостью: пока он видел спины противников, он был рядом со старшим братом и храбро поддерживал его, издавая лающие вопли «ваа». Но стоило хоть одному павиану перейти в наступление, как Пух поспешно ретировался, крича при этом громче прежнего. Тина тоже криками выражала свое участие, но на всякий случай забралась на нижнюю ветвь дерева.
Чарра видел, как Тина поймала павианчика, но была тут же окружена толпой взрослых павианов и из страха перед ними выпустила свою добычу. При виде нас с Чаррой павианы стали отступать, однако до нашего появления они весьма активно отражали атаки шимпанзе. На теле Тины не было заметно следов укусов, и когда я осмотрела вернувшихся Пуха и Уильяма, то также не обнаружила никаких повреждений. Этот инцидент заставил меня слегка поволноваться, но Уильям и Пух были в прекрасном настроении: они гонялись друг за другом, кувыркались и весело играли.
В ту ночь начались дожди. Вместе с первыми раскатами грома у нас в лагере появился Клод Луказан с двумя помощниками-сенегальцами и объявил о своем намерении строить укрытие. Я была вне себя от возмущения:
— Клод, подожди, не трогай здесь ни одного дерева. Я не хочу портить первозданную красоту этих мест, не хочу ничего разрушать. Ты вряд ли поймешь меня, но я чувствую себя здесь маленькой и ничтожной, чуждой этому миру, и испытываю благоговейный страх. Мы не имеем права что-либо строить здесь. Пожалуйста, Клод, не надо. Я сумею приспособиться. Вот увидишь, сумею!
Клод не обращал на мои мольбы никакого внимания Он проделал нелегкий путь и потратил немало денег, чтобы позаботиться о моем удобстве, и я не могла ссориться с ним. Да, наверное, мне все равно ничего бы не помогло. Клод был уверен, что независимо от моего желания он должен как можно быстрее соорудить для меня какое-нибудь укрытие, которое я смогу по-настоящему оценить, лишь когда начнутся ливни.
Между тем было ясно, что дождь пойдет этой же ночью и нужно было всех устроить на ночлег. В оранжевой палатке с трудом помещался один Чарра, помощники Клода улеглись в моем лендровере. Возле своей машины Клод поставил два шеста и растянул брезент. Получился примитивный тент, под которым мы разложили наши походные кровати.
Я проснулась около двух часов ночи от страшного ветра. Хлопала оранжевая палатка, гнулись и стонали под натиском бури деревья. Я выбралась из-под навеса, чтобы посмотреть, как ведут себя Пух и Уильям. Через несколько секунд на мне не осталось ни одной сухой нитки. Бедные мои крошки, подумала я, они, должно быть, промокли насквозь, но ничего не поделаешь, им пора привыкать к дождю. Хотя в Абуко они много раз видели молнию и слышали гром, они всегда прятались в укрытие на время дождя.
Ливень был таким сильным, что даже во время вспышек молнии я не могла разглядеть помосты, на которых спали обезьяны. Вдруг сквозь вой ветра до меня донеслись вопли Пуха. Я подбежала к его помосту и обнаружила своего питомца у самой лестницы. Очутившись в моих объятиях, он тотчас перестал кричать и уткнулся лицом мне в шею. Уильям тоже спустился. На минуту забыв о своей самостоятельности, он крепко прижался ко мне. Увидев, что я не испытываю никакого страха, оба шимпанзе как будто успокоились. Мы сидели под деревом, крепко обнявшись, и смотрели на дождь. Стуча зубами от холода, я старалась подбодрить их и говорила, что, кроме опасности промокнуть и замерзнуть, им ничего не угрожает.
Через четверть часа мной овладела неудержимая дрожь, я почувствовала, что совсем замерзла. Уильям и Пух тоже тряслись от холода. В этот момент Клод позвал меня в укрытие. Соблазн был слишком велик. По-прежнему весело болтая, я подхватила Уильяма и Пуха и отнесла их под тент. Клод дал мне полотенце, и я растерла обоих шимпанзе. Потом вытерлась сама и переоделась. Пух уже лежал под одеялом, Уильям свернулся в ногах кровати, и для меня осталось совсем немного места. Тем не менее мы втроем уютно устроились на одной раскладушке и проспали до самого утра. Когда я проснулась, было сыро и пасмурно, все еще моросил дождь. О наших ночных приключениях напоминала заляпанная грязью кровать и видневшиеся повсюду отпечатки ног шимпанзе. После жары и пыли сухого сезона природа оживала буквально на глазах. В воздухе запахло свежестью и влажной землей. От вынужденного купания шерсть Пуха и Уильяма стала пушистой и блестящей.
Когда небо прояснилось, Уильям взобрался на небольшое деревце и соорудил там примитивное гнездо. Я была счастлива и хотела сказать ему об этом, но в последний момент удержалась от похвал. Я заметила, что стоило мне чересчур заинтересоваться деятельностью Уильяма, как он тотчас прекращал начатое. Он вел себя так, будто хотел, чтобы на него не обращали внимания, и потому я притворилась занятой другими вещами. Наконец он улегся в гнезде, чтобы отдохнуть и подсушиться на солнце, точно так, как это делали Тина, Читах и Альберт.
Теперь я могла уверенно сказать, что Уильям постиг азы гнездостроительства. Конечно, он еще не вполне овладел этим искусством, но уже знал, что нужно делать. Проблема заключалась лишь в том, чтобы убедить его заниматься сооружением гнезд. Уильям отличался строптивым нравом и предпочитал делать то, что ему запрещали, а не то, за что его хвалили. Пух же мог заниматься чем угодно, лишь бы доставить мне удовольствие. Уильям «трудился» с неохотой и оживлялся лишь тогда, когда надеялся получить от меня какое-нибудь лакомство в качестве вознаграждения за работу. Чем старше и самостоятельнее он становился, тем труднее ему было уступать моим просьбам. Иногда мне казалось, что, начни я уговаривать его отказаться от сооружения гнезд, и он научится их строить вдвое быстрее.
Стараясь не подавать виду, что наблюдаю за ним, я исподтишка помогала ему: подкладывала на помост листья и ветки, причем оставляла их в таком положении, чтобы ему все-таки пришлось соорудить некоторое подобие гнезда, прежде чем он уляжется. Конечно помост был временным приспособлением. Я собиралась разрушить его, как только Уильям приобретет прочные навыки гнездостроительства и у него появится потребность спать высоко над землей. Тогда, рассуждала я, он сам залезет на дерево и сделает себе гнездо.
Клод и его помощники с утра принялись за работу, и к концу дня остов будущей хижины был почти готов. Пока шло строительство, Пух и Уильям то и дело прихватывали что-нибудь из инструментов, лазали по недостроенному каркасу, проверяя его прочность. Хотя обезьяны по нашему требованию довольно быстро возвращали взятые вещи, работа в их присутствии шла медленно, и мне приходилось уводить их на прогулку. К концу недели деревянная хижина была построена. Она была небольшой — я заставила Клода уменьшить первоначальные размеры ровно наполовину,— но вполне достаточной для моих целей. На крыше был натянут голубой брезент, накрытый для маскировки плетеными циновками. Клод измерил входное отверстие и пообещал при первой возможности привезти дверь, но теперь у меня хоть появилось место, где я могла укрыться от дождя. Клод хотел также загородить окна металлической сеткой, которая пропускала бы свет и не пропускала бы шимпанзе.
Всю следующую неделю дождь лил почти не переставая. Глядя на Тину, которая спокойно выдерживала ненастную погоду, Пух и Уильям тоже стали без опаски относиться к ливням, усматривая в них лишь временное неудобство. Днем Пух часто сооружал некое подобие гнезда: он садился на землю и окружал себя листьями ветками кустарника, пучками травы. Однажды после сильной бури он взобрался на дерево возле хижины и стал пригибать ветки. Он трудился около пяти минут и построил вполне сносное гнездо. Наконец-то я могла похвалить Пуха за его усердие, не опасаясь, что мои слова вызовут противоположный эффект. Это была великая минута. Теперь я знала, что оба моих подопечных сумеют, если захотят, соорудить для себя гнездо.
В то же утро Пух взобрался на высокое дерево нетто и построил еще одно, более удачное, гнездо — то ли на него подействовали мои похвалы, то ли ему вторично захотелось испытать радость победы. Я надеялась, что смогу убедить его провести ночь в одном из этих гнезд. Но, едва закончив свои сооружения, Пух начинал возиться и играть в них, разрушая тем самым хрупкие свидетельства своих достижений.
Благодаря построенной Клодом хижине я могла спокойно продержаться до конца сезона дождей. Оранжевая палатка просуществовала всего один месяц, она пришла в полную негодность и была превращена Уильямом в груду лохмотьев. На ее месте в лагере появилась новая, крепкая палатка, натянутая на деревянный каркас. В ней жил Чарра. Для меня хижина скоро стала уютным и дорогим моему сердцу домом.

Во время наших странствий вокруг лагеря Тина не раз Помогала нам заметить других обитателей горы Ассерик. А Уильяму и Пуху давала знать, как нужно себя вести, показывала, какие из этих животных опасны, а какие нет.
При виде змеи Тина сразу останавливалась и, слегка распушив шерсть, старательнейшим образом обходила ее. За стадом буйволов она наблюдала спокойно, но с интересом. Однако, заметив, что животные почуяли нас и начинают возбужденно крутиться, Тина издавала низкий ухающий звук тревоги, услышав который храбрый Уильям мгновенно останавливался и залезал к ней на дерево. К бородавочникам Тина проявляла полное безразличие, но внимательно следила за стадами более крупных антилоп, таких, как бубалы и водяные козлы. Ориби и шакалы, которых мы часто встречали на плато, не вызывали никакой реакции, как и более мелкие антилопы — дукеры. Если же кто-нибудь из дукеров врывался в чащу и неожиданно оказывался поблизости от шимпанзе, те начинали гоняться за ним, пытаясь поймать. На мартышек-гусаров, в изобилии попадавшихся на плато, шимпанзе не обращали никакого внимания, зато водившиеся в лесу верветки становились предметом охоты.
Несколько раз, возвращаясь вечером в лагерь, мы слышали крики слонов, доносившиеся из верхней части долины. Уильяма и Пуха явно пугал их трубный глас. Тина обычно смотрела в направлении звуков, но признаков беспокойства не проявляла.
Во время наших прогулок с шимпанзе я старалась держаться в пределах долины, на расстоянии приблизительно трех километров от лагеря. Вне этой, мысленно очерченной мною территории я чувствовала себя неуверенно и неспокойно, хотя и понимала, что несчастный случай с тем же успехом может произойти в долине, как и в любом другом месте. Между тем мне очень хотелось обследовать самые разные участки горы Ассерик и ознакомить с ними моих шимпанзе. Я боялась не столько нападения со стороны диких животных, сколько какого-нибудь нелепого происшествия: например, я могла подвернуть или сломать ногу и, находясь в нескольких километрах от лагеря, не сумела бы добраться туда, а одному Чарре было бы явно не под силу разыскать меня. И чтобы не подвергать шимпанзе и себя излишнему риску, я старалась особенно не удаляться от лагеря.
Иногда, если позволяли обстоятельства, к нам присоединялся Чарра. В такие дни мы выходили из лагеря на рассвете и возвращались после полудня. В сопровождении Чарры мы начали потихоньку обследовать более отдаленные районы. Тина обычно проводила с нами весь день, но иногда исчезала во время прогулки, чтобы появиться вечером в лагере или встретить нас на другое утро в долине. Мне больше нравилось, когда она была с нами, так как она многому могла научить Пуха и Уильяма. Поэтому по возможности мы старались выбирать ту местность и те участки леса, которым отдавала предпочтение Тина.
Так прошло около месяца... В один прекрасный день к нам в гости приехали отец и Гуго ван Лавик. Мы с Уильямом одновременно заметили знакомый лендровер, бросились друг другу в объятия и запрыгали от восторга. Уильям первым подскочил к машине, пролез в открытое окно и обнял отца, попискивая и скаля зубы в знак крайнего возбуждения и радости. Отец, разговаривая и смеясь, крепко прижал его к себе и погладил по спине. Застенчивое приветствие Пуха не шло ни в какое сравнение со столь восторженной встречей.
Это был первый из нескольких визитов Гуго, во время которых ему предстояло отснять необходимый для его фильма материал. Исключительно терпеливый и внимательный Гуго часами бродил со своей тяжелой аппаратурой за шимпанзе в ожидании необычных кадров. И надо же было случиться, что самое интересное событие этой недели произошло как раз в тот единственный день, когда он вышел из лагеря без камеры!
Мы отправились вниз по течению ручья к небольшой открытой поляне. Тине в тот день не захотелось сопровождать нас, поэтому, увидев плодоносящее дерево, я остановилась и показала на него Уильяму и Пуху, для большей убедительности издав несколько звуков, имитирующих пищевое хрюканье. Оба шимпанзе вскарабкались на дерево, а мы с Гуго уселись рядом на поваленный ствол. Свисавшие вертикально ветви хорошо защищали нас от солнца и посторонних глаз. Мы поняли это, когда увидели, как на поляну всего в нескольких метрах от нас вышел бушбок и направился к воде. Но Уильям заметил его и принялся раскачивать ветки на дереве; бушбок убежал. Мы по-прежнему сидели очень тихо в надежде увидеть еще каких-нибудь пришедших на водопой животных; Пух и Уильям продолжали кормиться на дереве.
Вдруг Гуго легонько толкнул меня локтем. В кустах что-то шевелилось, но я, как ни вытягивала шею, ничего не могла различить. Внезапно кусты раздвинулись, и на поляну вышли дикие шимпанзе! Их было трое. Я в возбуждении схватила Гуго за руку: наконец-то Уильям и Пух впервые встретятся со своими дикими собратьями.
Шимпанзе шли прямо на нас по открытой полоске земли вдоль ручья. Теперь они были очень хорошо видны из нашего укрытия. Я сидела затаив дыхание и ждала той минуты, когда Пух и Уильям заметят их. Вдруг раздалось хныканье Пуха, и вот уже они с Ульямом слезли с дерева и направились к нам. Заслышав звуки, дикие шимпанзе остановились, а увидев Пуха и Уильяма и проследив их путь, обнаружили нас. Казалось, они не могли поверить собственным глазам — двое молодых шимпанзе бегут к людям! Повернувшись, все трое стали быстро карабкаться вверх по склону. Они вели себя настороженно и недоверчиво, но без особого страха. Шедший последним взрослый самец то и дело останавливался и бросал в нашу сторону из-под выступающих надбровий подозрительный взгляд.
Уильям и Пух, возбужденные и встревоженные, распушили шерсть. «Ну, Вилли, иди же и познакомься с ними»,— настаивала я. Когда дикие шимпанзе начали подниматься, Уильям отошел от нас и встал на поляне. Самец, слегка вздыбив шерсть, но не производя никаких звуков и жестов, уставился на него. Пух осторожно двинулся за Уильямом. Две самки достигли небольшой рощицы и скрылись из виду, загороженные от нас огромным камнем. Самец последовал за ними, Уильям и Пух — за самцом. Чтобы не помешать встрече, я не осмеливалась выйти из укрытия, занять более удобную для наблюдения позицию и сидела едва дыша. Меня била нервная дрожь. Я надеялась, что взрослые шимпанзе не обидят моих малышей, и так хотелось, чтобы они подружились. Между тем все было тихо: мы ничего не видели и не слышали.
Потом я уловила на склоне какое-то движение. Приглядевшись, я поняла, что это спускаются наши новые знакомые, Уильям — за ними. Дикие шимпанзе прекрасно видели меня и Гуго. Тем не менее, время от времени посматривая на нас, они спокойно подошли к ручью и скрылись среди деревьев. Когда они начали уходить, Пух вернулся, но Уильям еще немного проводил их, потом уселся на землю, несколько минут смотрел им вслед и лишь тогда подошел к нам. Я была вне себя от радости и возбуждения. Посмотрев на часы, я обнаружила, что Уильям и Пух целый час провели в присутствии диких шимпанзе и все прошло благополучно.

Меня очень беспокоила Тина. Наша оживленная деятельность привела к тому, что она все реже стала появляться в лагере, а потом и вовсе исчезла и пропадала несколько дней. Уильям скучал без нее — то и дело подбегал к оврагу, садился на самом краю и смотрел вниз, прислушиваясь к каждому шороху.
Вскоре уехал отец, а еще через некоторое время Гуго. Мы с Джулианом, моим новым помощником, который заменил Чарру, по обыкновению, отправились на прогулку с Уильямом и Пухом. Едва мы отошли от нашей стоянки, как вдруг Уильям выпрямился и, широко расставив руки, направился короткими танцующими шажками к сухому руслу ручья, расположенному на запад от лагеря. Я проследила за его взглядом: из чащи вышла Тина, тоже поднялась во весь рост и, распушив шерсть, раскачивалась из стороны в сторону. Потом она подошла к Уильяму, оскалив зубы в знак подчинения и слегка попискивая от волнения. Вот они встретились и обхватили друг друга руками. У Тины явно наметилась небольшая розовая припухлость, которую она тотчас продемонстрировала Уильяму. Они тут же спарились и скрылись в глубине оврага. Пух бросился за ними и тоже исчез.
К тому времени, когда я, найдя удобное место, стала снова наблюдать, не боясь помешать шимпанзе своим присутствием, Тина и Уильям взобрались на небольшое фиговое дерево и обыскивали друг друга, а Пух кормился возле них. Увидев меня, Тина начала учащенно дышать, протянула руку к лицу Уильяма и подставила ему зад. Уильям снова спарился с ней. Пух в явном возбуждении бросился к ним. Тина, мгновенно повернувшись, подставила зад Пуху. Пока тот колебался в нерешительности, Уильям с вздыбившейся шерстью двинулся прямо на него. Пух убежал, очень расстроенный, несколько секунд посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, потом с напускной бравадой перепрыгнул на соседнее дерево и стал там играть. Он висел на ветках, залезал на самый верх и камнем падал оттуда, успевая в последний момент уцепиться за нижние сучья. Каждый раз, когда Пух приглашал Тину поиграть, Уильям вместо нее откликался на предложение и завязывал довольно бесцеремонную возню с Пухом. Если же он начинал кормиться, а Пух все еще пытался привлечь внимание Тины, Уильям принимался сердито раскачивать ветви дерева. В ответ на недовольство Уильяма Тина, оскалив зубы в тревожной ухмылке, торопливо возвращалась к нему и подставляла зад. Со временем Тина стала меньше реагировать на раздраженные жесты Уильяма, и тому приходилось снова и снова затевать грубую игру с Пухом, чтобы не подпускать его к Тине.
Немного позднее в то же утро Тина стала обыскивать Пуха. Уильям сначала не обращал на них внимания и даже улегся отдыхать, изредко поглядывая в сторону плато. Вдруг он вскочил и с такой силой стал раскачивать ветви над сидящими обезьянами, что мне показалось, будто он готовит себя к атаке. Тина несколько раз взглянула на него и с явной невозмутимостью продолжала свое занятие. Внезапно Уильям остановился и отчаянно громко хлопнул в ладоши. На этот раз Тина перепрыгнула на ветку к Уильяму и улеглась возле него. Пух почувствовал, что Тина удерживает Уильяма от прямого нападения и, воспользовавшись ситуацией, начал снова заигрывать. В ответ Тина стала бороться с ним, изобразив на лице типичную игровую гримасу.
Уильям, явно расстроенный вниманием, которое Тина оказывала Пуху, принялся хлопать в ладоши и раскачивать ветви. Нападать на Пуха в присутствии Тины он не осмеливался, чувствуя, что она может встать на его защиту. Скоро Тине, по-видимому, наскучили оба поклонника, она спустилась с фигового дерева и исчезла в зарослях кустарника. Уильям пошел за ней, и через несколько минут я потеряла их из виду.
Уильяму уже исполнилось восемь лет, он вступил в подростковый возраст. С тех пор как мы уехали из Абуко, прошло сравнительно немного времени, но Уильям стал гораздо меньше зависеть от моей опеки. Раньше он то и дело выискивал предлог, чтобы забраться ко мне на руки. Теперь он никому не разрешал поднимать его и всячески избегал открытого проявления чувств: при малейшем подозрении, что я хочу поцеловать его, демонстративно отворачивал лицо и упорно высвобождался из моих объятий, когда я, по обыкновению, приходила пожелать ему «спокойной ночи». Такое поведение я могла объяснить только стеснительностью.
Я знала, что дикий шимпанзе в этом возрасте на короткое время отлучается от матери, примыкает к группам, состоящим из одних самцов, и постепенно занимает должное место в иерархической системе сообщества. То, что Уильям демонстрирует нечто подобное, одновременно и радовало, и тревожило меня. Сумеет ли он как следует позаботиться о себе и приспособиться к жизни в этом новом месте, где его подстерегает столько опасностей? Сможет ли без моей помощи избежать этих опасностей? Потом я выкинула из головы дурные мысли.
В конце концов в этом-то и заключалась цель нашей поездки, тем более что рядом с Уильямом находилась дама, которая была гораздо опытнее и лучше меня могла преподать ему урок жизни на свободе.
За ночь припухлость у Тины увеличилась, а вместе с ней возрос и интерес Уильяма. Утром самец и самка снова исчезли. Я вышла на прогулку с Пухом, но уже меньше беспокоилась о безопасности Уильяма. В лагерь мы вернулись еще до полудня. Пух спокойно играл и кормился, а мне надо было ответить на скопившиеся письма. На краю лагеря я увидела Уильяма. Он сидел, держа в руках консервную банку с молоком, а в каждой ступне по нескольку пакетов с супом. Возможно, он был сыт, а может быть, чувствовал, что провинился,— как бы то ни было, увидев меня, он подпрыгнул, виновато кашлянул и протянул мне все, за исключением одного пакета с супом и жестянки с молоком. Когда я попыталась отобрать у него и это, он выставил вперед плечо, потом встал и побежал к Тине, сидевшей на фиговом дереве. Она угрожающе замахала на меня руками. Было ясно, что при попытке силой отнять продукты Тина встанет на сторону Уильяма. Мне не хотелось рисковать и подвергаться нападению разгневанной Тины, поэтому я благоразумно удалилась.
На протяжении следующих дней я старалась не отставать от обезьян, но, судя по всему, мое присутствие мешало им. Кроме того, Тину раздражало внимание, которое оказывал мне Пух. Была и еще одна причина, почему я предпочла оставаться в лагере. Как только Уильям догадывался, что там никого нет, они с Тиной немедленно возвращались с намерением попроказничать. Однажды я едва успела спасти палатку от полного уничтожения. Несмотря на небольшие размеры, Уильям отличался феноменальной силой и благодаря своим способностям к орудийной деятельности был исключительно талантливым взломщиком. Дверца продуктового прицепа вверху и внизу закрывалась на довольно внушительные висячие замки. Однажды вечером, придя за припасами, я обнаружила, что не могу отпереть прицеп.
По-видимому, Уильям пытался открыть замки тонкой проволокой, которая сломалась и застряла в одном из них. Другой был забит деревянной трухой от веточек, которые он засунул туда.
Мне удалось вычистить и открыть забитый щепками замок. А второй, с торчащей проволокой, в конце концов сломали, и прицеп три дня был закрыт только на нижний замок. Хотя дверца была сделана из сантиметрового железа и стальной сетки толщиной в полсантиметра, а в центре ее имелась внушительная задвижка, Уильям все-таки ухитрился добраться до припасов. Вот как он этого добился: уцепившись одной рукой за крышу прицепа и повиснув на ней, он начал ступней барабанить по двери, а свободной рукой манипулировать с задвижкой, пытаясь открыть ее. В конце концов это ему удалось. Несмотря на нижний замок, сверху при открытой задвижке образовался зазор. Уильям просунул пальцы и стал тянуть дверь на себя — получилась щель, достаточно широкая, чтобы вставить туда короткую, но толстую бамбуковую палку. Умело работая ею как рычагом, Уильям еще немного отклонил дверцу прицепа и просунул внутрь свою длинную мускулистую руку. Бамбуковый рычаг так и остался торчать из двери, поведав мне о том, как был осуществлен взлом. Однако восстановить картину во всех деталях я смогла лишь спустя некоторое время, когда дверь была уже прочно закрыта на два навесных замка, а Уильям тщетно пытался повторить свой подвиг.
С самого начала осуществления своего замысла я старалась как можно меньше воздействовать на поведение шимпанзе. Но вскоре я поняла, что у меня нет выбора: если я хочу по-прежнему жить в лагере, мне нужно отучить Уильяма от похищения пищи, одежды и оборудования.
В Абуко я пользовалась статусом доминирующего существа, занимающего высшую ступень в табели о рангах. Однако после переезда сюда я поняла, что мой контроль над Уильямом ослабевает. И причина заключалась не только в том, что Уильям подрастал и обретал самостоятельность, но и в том, что его поддерживала Тина. Мне приходилось быть предельно осторожной, чтобы не рассердить ее. За два года жизни на свободе Тина почти полностью утратила доверие к людям, приобретенное ею в Абуко, поэтому испугать ее было гораздо легче, чем Уильяма или Пуха. Я была уверена, что смогу остановить ее, если она, защищая кого-нибудь из них, осмелится напасть на меня. Но тем самым я могла напугать ее и разрушить ту непрочную связь, которая установилась между нами. Больше всего на свете я боялась, что она убежит. И в то же время, если я буду все время уступать или слишком пассивно отстаивать свои позиции, мне придется встретиться лицом к лицу с разъяренной самкой шимпанзе весом в 40 килограммов. И уж тогда мне не поздоровится: она может сбить меня с ног и как следует покусать. Мне с большим трудом удавалось избежать и той, и другой возможности. Рассчитывать на помощь Уильяма не приходилось, поскольку он очень скоро понял, что в присутствии Тины может вести себя как ему вздумается.
Расскажу об одной из таких ситуаций, когда Уильям добавил к своему послужному списку очередной подвиг. Я сидела возле очага с чашечкой кофе, шимпанзе кормились на соседнем с кухней дереве. Уильям спустился вниз, а Тина осталась сидеть на ветке. Чайник попыхивал на огне, банка с растворимым кофе, сахарница и чашка с молоком стояли на краю сундучка с кухонными принадлежностями. Уильяму захотелось кофейку. Поглядывая в сторону Тины, он взялся за мою чашку, лукаво стрельнув в меня глазами. Потом, уже не отводя взгляда от моего лица, стал тянуть чашку к себе. Чтобы мой воспитанник так обходился со мной! Я крепче ухватилась за чашку и, сделав большие глаза, сказала ледяным тоном: «Вилли, не смей! Ты пожалеешь об этом, и никакая Тина тебе не поможет». Он почти сразу же отдернул руку и опустил глаза. Я почувствовала, что он разозлился. Не столько из-за кофе, сколько из-за того, что по-прежнему находится под моим влиянием.
Затем он подкрался к очагу и нагнулся, чтобы взять чайник, но при виде пара рот его искривился в презрительной гримасе. Он несколько раз дотронулся до ручки, пока не убедился, что она не слишком нагрелась. Тогда, осторожно взяв чайник и держа его подальше от себя, он подошел к сундучку. В чашку, уже наполненную на треть молоком, он положил две ложечки кофе и четыре ложечки сахарного песка и добавил туда из чайника кипящей воды, перелив немного через край. Я, не отрываясь, следила за его приготовлениями и буквально лишилась дара речи, глядя на его изысканные манеры.
Чашка была очень тонкой и чересчур горячей. Даже не пытаясь поднять ее, Уильям наклонился и начал строить над кофе невероятные гримасы. «Горячо, Уильям,— сказала я.— Будь осторожен!» Он посмотрел на меня и снова скривил рот. Несколько раз он почти касался губами горячей жидкости, но в последний момент так и не дотронувшись до чашки, отдергивал их. Ему не терпелось попробовать кофе, но он понимал, что напиток еще очень горячий. Тогда он зачерпнул кофе ложкой, поднес ее ко рту и сделал быстрый глоток. Напиток, должно быть, все еще был слишком горячим — шимпанзе непроизвольно вздрогнул и выронил ложку. Я думала, что сейчас он с досады выльет весь кофе, но этого не произошло. Он огляделся, поднял несколько небольших камушков и опустил их в чашку. Откуда шимпанзе знает, что, если бросить в кофе холодные камушки, он быстрее остынет? И если Уильям пользуется этим, то, может, он знает и многое другое? Беспокойные мысли вихрем пронеслись в моей голове. Неужели я, столь близко и долго знавшая Уильяма, так недооценивала его?
Он опустил ложечку в кофе, помешал его и снова попытался отхлебнуть из чашки, но, поднеся ее к губам, почувствовал, что жидкость еще горяча. Тогда он подошел к резервуару, в котором мы хранили воду, набрал полный рот холодной воды, вернулся к чашке и выплюнул в нее воду. Жидкость полилась через край, Уильям быстро наклонился и отхлебнул немного кофе, еще не вполне остывшего, но, по-видимому, подходящего для питья. Затем взял чашку, осторожно подошел к кустам, растущим возле кухни, сел и начал не спеша пить. Я быстро спрятала сахар и банку с растворимым кофе.
Преодолевать связанные с Уильямом проблемы мне отчасти помогал небольшой стартовый пистолет. Он был заряжен холостыми патронами и потому не мог причинить вреда Уильяму. Шимпанзе панически боялся звука выстрела и язычка пламени, которое вырывалось из дула. Я крайне редко стреляла из пистолета и обычно добивалась желаемого эффекта с помощью одного только его вида: в опасных ситуациях мне достаточно было вынуть пистолет из кармана и показать Уильяму, как тот начинал вести себя лучше. Постепенно Уильям понял, что я никогда не осмелюсь использовать мое оружие в присутствии Тины. К тому времени она привыкла к жизни в долине, наши отношения значительно улучшились, и я больше не боялась, что она уйдет, бросив нас. Почти с первых дней нашего пребывания в лагере Пух и Уильям, особенно последний, проявляли необыкновенный интерес к костру. Казалось, Уильям прекрасно понимает, какие опасности таит огонь: он ни разу до-настоящему не обжегся. Вначале, правда, он подпаливал себе пальцы и сразу же засовывал их в рот. Он никогда не дул на догоревший костер, чтобы разжечь его, но однажды так хорошо расположил тлеющие угли, что они вспыхнули сами. Уильям быстро научился наполнять чайник водой и подогревать его. Вскоре он просто пристрастился к горячей воде, и эта привычка не была особенно полезной для шимпанзе, которому предстояло адаптироваться к естественному образу жизни. Позже и у Пуха появились дурные наклонности: когда стало холоднее, он проводил утренние часы, лежа на остывающей золе, расположив ее вокруг себя в форме звездообразного «гнезда».

Прошло больше двух месяцев лагерной жизни. Тина все еще нервничала, если я, наблюдая за шимпанзе, подходила на близкое расстояние. А вот Уильям и Пух нередко сами останавливались и ждали меня, если знали, что я иду за ними. Поэтому в те периоды, когда у Тины появлялась розовая припухлость, я часто отпускала обезьян одних путешествовать по нашей долине. Однажды, вернувшись в лагерь после многочасовой отлучки, Пух решил устроиться на ночлег в старом гнезде на дереве кенно, которое нависало над моей хижиной. Уильям и Тина соорудили гнезда в овраге. Я с волнением наблюдала, как Пух добровольно улегся в гнезде без всяких уговоров и одобрительных возгласов с моей стороны. Но моя радость оказалась преждевременной. Перед сном я налила в тазик воды, чтобы ополоснуть лицо и ноги. Пух, должно быть, услышал плеск воды, вылез из гнезда и спустился вниз. Он был совсем сонный, но, увидев мыло и воду, не смог устоять против соблазна. Умывшись и вытершись моим полотенцем, он отказался вернуться в гнездо, несмотря на все мои старания, а устроился спать, как обычно, на помосте.
Оставаясь со мной один на один, Пух вновь становился несамостоятельным и начинал хныкать, если я не брала его на руки и заставляла идти пешком. Иногда во время переходов через открытые пространства я сажала его на спину, но передвигаться с шестнадцатикилограммовым шимпанзе, который висел на мне, уцепившись за шею, было довольно изнурительно. Я жалела Пуха. Боялась, что ему суждено остаться одиноким. Надо было видеть, как он радовался, когда Тина и Уильям по вечерам возвращались в лагерь, как он в возбуждении похлопывал их. Уильям обычно вел себя с ним весьма бесцеремонно и грубо, но Тина всегда отвечала на его радостные приветствия.
Но вот наступил вечер, когда Тина и Уильям не появились в лагере. Пух с большой неохотой отправился спать и трижды возвращался ко мне, прежде чем окончательно заснул.
Утром меня разбудил треск сучьев позади хижины. Я выскочила из постели и на краю оврага столкнулась с Пухом, который уже слез с помоста. Навстречу нам шли Уильям и Тина. Уильям выглядел совершенно измученным, живот его ввалился. Я открыла дверцу продуктового прицепа, но Уильям даже не бросился к нему и не заурчал при виде пищи. Когда я протянула ему еду, он в ответ только оскалил зубы. Я присела возле него и положила руку на его возмужавшую спину. «Ну что, Вилли, доконала тебя Тина?» — спросила я. Он устало посмотрел на меня, потом обхватил за плечи и похлопал ладонью по спине, повторив то самое движение, которым я всегда успокаивала или подбадривала шимпанзе. Ради этого краткого мига полного доверия стоило терпеть все наши ссоры и разногласия!

После дождливой ночи шимпанзе обычно в первую половину дня отдыхали. Однажды я с радостью увидела, как Пух после особенно мокрой ночевки соорудил гнездо и свернулся в нем. Тина тоже быстро построила гнездо и улеглась. Уильям растянулся на ветке. Немного погодя я услышала, как Пух несколько раз подряд ударил по сучьям, на которых держалось гнездо. Сначала я не понимала, что происходит: Пух и Уильям демонстрировали свою силу и раскачивали ветви перед отверстием в стволе большого баобаба, который рос возле лагеря. Тина с интересом смотрела на них, но не принимала участия в спектакле. Вдруг Пух хлопнул себя по голове, и оба они кубарем скатились на землю и стали кричать, снова и снова ударяя себя по различным частям тела. Только когда они кинулись ко мне, я наконец поняла, что их преследует рой пчел. Уильям пробежал мимо, но Пух бросился прямо в мои объятия. Почти сразу же я почувствовала, как меня ужалили в плечо, потом — в шею. Монотонно жужжа, пчелы окружили меня, забились в волосы. Я бросилась к хижине. Пока я возилась с дверью, они еще трижды ужалили меня. Мне известно не так уж много вещей, которые способны повергнуть человека в панику. Нападение роя разозленных африканских пчел — одна из них.
Наконец дверь открылась, и я вместе с Пухом нырнула под противомоскитную сетку. Несколько пчел, мертвых или умирающих, запутались в его шерсти, и Пух продолжал неистово колотить по ним руками. С десяток других бомбардировали полог снаружи в надежде добраться до меня. Убедившись, что мы в безопасности, я осмотрела те места, куда меня ужалили пчелы.
Пух исступленно раскачивался от пережитого им волнения и непрерывно чесался. Я перебрала шерсть Пуха и удалила жала там, где они еще оставались. Потом и Пух проделал то же самое, аккуратно вытащив пчелиные жала из покрасневших и опухших участков моего тела.
После того как опасность миновала и чувство страха исчезло, Пух решил, что может расслабиться, и начал кувыркаться вместе с подушкой на постели. Я же сидела и рассматривала следы пчелиных укусов. Через час мы осмелились осторожно выбраться из укрытия. Джулиан сказал, чтобы я выкупалась и вымыла голову, так как исходивший от меня запах погибших пчел мог спровоцировать новую атаку. Не уверена, могли ли пчелы почувствовать этот запах, но рисковать не хотелось. Я крадучись стала пробираться к ручью. Пух шел за мной, напуганный моей явной нервозностью. На дороге мы встретили Уильяма, и он присоединился к нам. Тины нигде не было видно. Левый глаз Уильяма совсем заплыл из-за двух укусов, следы которых виднелись на левой брови. Малейший звук, хоть отдаленно напоминающий жужжание, заставлял меня застывать на месте, а Пух прыгал ко мне на спину или цеплялся за ноги. Глядя на нас, Уильям тоже стал вздрагивать от каждого шороха.
Добравшись до ручья, я немедленно влезла в воду и стала мыться. Шея распухла и одеревенела, места укусов горели и пульсировали. Я дала по куску мыла Уильяму и Пуху, чтобы они на всякий случай тоже избавились от запаха пчел.
Вскоре после этого происшествия Тина на неделю исчезла из лагеря. Уильям был в полном смятении. Он повсюду искал ее, но не осмеливался в одиночку уходить далеко от лагеря. Затем он стал досаждать нам всевозможными проказами, хотя теперь ему пришлось убедиться, что мое терпение далеко не так безгранично, как в присутствии Тины. Вместе с Пухом Уильям придумал новую забаву, казавшуюся им обоим необыкновенно занимательной: они выкручивали колпачки вентилей на камерах лендровера, потом ухитрялись длинными ногтями нажать на вентиль и выпустить воздух из шины. Когда я пыталась прогнать их, они бегали вокруг автомобиля, не даваясь мне в руки и ныряя под машину, если расстояние между нами сокращалось настолько, что я могла схватить их. Лежа на земле, они следили за моими действиями и пользовались любым секундным замешательством, чтобы вернуться к прерванному занятию — раздавалось громкое шипение, и, пока я успевала подбежать, очередная порция воздуха со свистом вырывалась из полуспущенных шин.
Мне пришлось вооружиться длинной бамбуковой палкой и пригоршней мелких камушков, с помощью которых я могла заставить обезьян вылезти из-под машины, а потом и вовсе отогнать их. В конце концов я привязала все колпачки проволокой и обмотала их сверху клейкой целлофановой лентой. Я была уверена, что и эти технические трудности будут вскоре преодолены моими противниками, но они либо потеряли интерес к игре, либо действительно признали мое превосходство.

В отсутствие Тины мы с Уильямом и Пухом совершали длительные исследовательские экспедиции, во время которых были обнаружены новые интересные места и подходящие источники пищи. Пух получал явное удовольствие от прогулок, а Уильям относился к ним по большей части как к скучному и надоевшему занятию: первую половину пути плелся сзади и, лишь заметив, что мы повернули назад, начинал бежать вприпрыжку. Вернувшись в лагерь, он немедленно устремлялся к оврагу и долго ухал. Но Тина не появлялась. Уильям перестал строить гнезда, стал спать на помосте. Мало того, в дождливые ночи он спускался оттуда и залезал в палатку к Джулиану, и тот утром дважды находил возле себя спящего шимпанзе. Когда же Джулиан во второй раз решил прогнать его, возмущенный Уильям сначала заставил Джулиана побегать за ним по палатке, а потом, прихватив одеяло, выскочил наружу и залез на помост. Там он и сидел, сгорбившись и завернувшись в одеяло, пока не кончился дождь. Надо ли говорить, что к моей тревоге за Тину теперь прибавилось чувство растущего беспокойства из-за поведения Уильяма.
Во время одной из наших прогулок мы обнаружили неподалеку от лагеря довольно большую рощу, в которой росло несколько баобабов. Еще при Тине Уильям и Пух научились есть бутоны баобабов, и теперь они вскарабкались на дерево и начали кормиться. Пока они ели, я нашла четыре совсем свежих гнезда шимпанзе. Внезапно где-то поблизости хрустнула ветка. Уильям перестал жевать и, распушив шерсть, уставился в ту сторону, откуда раздался звук. Мы с Джулианом быстро спрятались в густом подлеске и замерли в ожидании. Но больше мы так ничего и не услышали, а Уильям возобновил прерванную кормежку. Скоро они с Пухом спустились с дерева, и мы отправились в путь. Правда, Уильям держался подле нас и вел себя очень настороженно.

В середине дня мы сделали привал, остановившись под сенью лиановых зарослей, в гуще которых висели зрелые плоды. Насытившись, Уильям подошел и сел возле меня. Я в тот момент что-то писала и очень удивилась, когда он начал играть с моими волосами, перебирая их своими толстыми пальцами и осторожно накручивая на руку отдельные пряди. Я улыбнулась и посмотрела на него. Он поймал мой взгляд, но тут же отвернулся, как бы желая показать, что ему наскучило это занятие. Я продолжала писать, радуясь такому неожиданному проявлению нежных чувств после стольких недель демонстративной самостоятельности. Потом он вновь повернулся ко мне лицом, медленно потянулся, взял меня за руку и, не выпуская ее, погрузился в сон. Прошло так много времени с тех пор, как мы с Уильямом в последний раз держали друг друга за руки, и я поразилась, до чего моя рука мала по сравнению с его. Я будто заново ощутила, как он вырос за последние месяцы и каким стал самостоятельным. Этот внезапный и трогательный порыв вызвал во мне почти непреодолимое желание обнять Уильяма, но я боялась его смутить и, сжав его руку, прошептала: «Я тоже люблю тебя, Вилли».
В тот же вечер Уильям потерялся. Он долго кормился вместе с Пухом в лиановых зарослях, а потом вдруг исчез. Мы с Джулианом обыскали всю округу и решили, что Уильям, должно быть, в одиночку отправился домой. До лагеря было никак не меньше трех километров, и мне показалось странным, что он ушел без нас. Правда, длительные отлучки случались с ним и раньше, но тогда рядом находилась Тина. Теперь же он был совершенно один в зарослях кустарника, а до наступления темноты оставалось совсем немного времени. Весь обратный путь мы почти бежали, Пух даже начал похныкивать. Добравшись наконец до лагеря, мы обнаружили, что он пуст.
Волна страха сдавила мне горло. Мы с Джулианом возвратились по нашим же следам на то место, где в последний раз видели Уильяма. Пух всю дорогу сидел у меня на спине. Я долго искала и звала Уильяма, но безуспешно. В конце концов мы вынуждены были вернуться, так как уже начало смеркаться. Когда я, измученная тревогой за Уильяма и обессилевшая оттого, что больше двух часов таскала на себе Пуха, с трудом добралась до лагеря, то услышала ухающие звуки, перешедшие в громкие крики. Из оврага навстречу мне бросился Уильям и крепко обнял меня. По-видимому,
он и сам перепугался, когда остался одни, но еще больше — когда пришел в лагерь и никого не увидел там, поэтому он не меньше нас был рад этой встрече. Я накормила шимпанзе, дала каждому по кружке молока, и они отправились спать.
Ночью снова разразился сильнейший ливень. Кристально чистый, журчащий ручеек в овраге превратился в бешеный поток, грязная вода яростно бурлила вокруг камней и упавших деревьев, неся с собой ветки и обломки пород.
Пух и Уильям получили на завтрак столько еды, сколько могли съесть. Потом они растянулись на солнышке, довольно тусклом из-за непогоды, пытаясь компенсировать ночное недосыпание. Мы с Джулианом принялись очищать территорию от принесенных водой грязи и листьев.
Вскоре после ленча где-то в долине раздался нестройный хор взволнованных ухающих звуков. Ему вторили крики другой группы шимпанзе, находящейся ближе к лагерю: их голоса, а также возбужденное постукивание по стволам деревьев отчетливо разносились в прозрачном после дождя воздухе. Я бросила свои занятия и побежала к Уильяму и Пуху. Уильям выпрямился во весь рост, распушил шерсть и смотрел в сторону заднего плато, откуда раздавались звуки. Пух прыгнул ко мне на руки. Оба они откликнулись на возгласы диких шимпанзе, и те, по-видимому, ответили им.
Вся долина была заполнена вибрирующим гулом обезьяньих голосов. Я забежала в хижину за биноклем и фотоаппаратом и попросила Джулиана остаться в лагере, так как подумала, что дикие шимпанзе будут меньше напуганы встречей с одним человеком, чем с двумя. Пух охотно пошел за мной, но Уильям явно медлил. Каждый раз, услышав очередную серию ухающих звуков, он нервно скалил зубы и готов был повернуть назад.
Я, как могла, успокаивала его. Пропитанная влагой земля позволяла нам передвигаться почти бесшумно. Так мы шли около двух часов, ориентируясь на крики шимпанзе. Долина осталась позади, перед нами расстилалась местность, поросшая редким лесом.
Внезапно раздался новый взрыв ухающих звуков. На этот раз ошибиться было нельзя — дикие шимпанзе действительно находились прямо впереди нас. Уже слышно было, как трещат сучья, как кричит детеныш. Оглянувшись, я обнаружила, что Уильям исчез. Голоса обезьян были глубокими, вибрирующими и такими многочисленными, что я почувствовала сильное волнение. Когда я поднесла к глазам бинокль, руки мои слегка дрожали. Пух сидел у меня на спине и угрожающе заворчал, когда я попыталась спустить его на землю. Уильяма не было видно, и я не знала, ушел он вперед или вернулся в лагерь.
Наконец я увидела их. Они кормились четырьмя группами: одна была прямо передо мной, другая — в овраге, еще две находились чуть поодаль, на краю плато, и перекликались с остальными. Подобравшись ближе, я смогла различить обезьян, кормившихся в верхней части оврага, но хорошо разглядеть их мешала густая растительность. Хотя все вокруг гудело от криков и пищевого хрюканья, мне удавалось лишь мельком увидеть лицо, спину или длинную руку, протянутую, чтобы схватить плод.
Под прикрытием кустарника и низкорослых деревьев я выбралась на плато, стараясь держаться как можно ближе к замеченным группам шимпанзе. Когда до них оставалось 35—40 метров, я села, Пух — возле меня. Он был явно встревожен криками и жестами своих диких собратьев, но держался пассивно, никак не выражая желания откликнуться или подойти к ним. Справа, в кустах, я заметила какое-то движение. Густой подлесок мешал мне, но я все-таки увидела, что совсем рядом расположились возле термитника по меньшей мере трое взрослых шимпанзе. Я посмотрела в бинокль, но не поняла, чем они занимаются. По-видимому, выуживают термитов, как это делали шимпанзе в Гомбе. Из страха испугать их я не решалась пошевелиться.
Прошло минут десять. Я была очень рада, что с такого близкого расстояния наблюдаю за дикими шимпанзе горы Ассерик. Один взрослый шимпанзе вылез из проходящего вдоль плато оврага и был мне прекрасно виден. Вот он взобрался на невысокое вишневое деревце и, усевшись на ветку, осмотрелся. Внезапно его взгляд упал на нас с Пухом. Он заметно вздрогнул, вздыбил шерсть и, пристально уставившись на нас, разразился серией громких, агрессивных лающих «ваа».
Все до единого шимпанзе, прятавшиеся в зарослях лиан, подхватили его вопль. Я уже начала сомневаться, разумно ли я поступила, подкравшись незамеченной на такое близкое расстояние,— ведь дикие шимпанзе могли напасть на нас. Шум становился оглушительным. Пух теснее жался ко мне. Я медленно поднялась, посадила его на спину, с самым небрежным видом отошла подальше от шимпанзе и снова села, на этот раз на открытом месте. Я хотела дать им понять, что не замышляю против них ничего дурного. Посмотрев через некоторое время в сторону зарослей, я не увидела ни одного шимпанзе, лишь из самой чащи до меня еще доносились их лающие голоса. Потом и они стихли. Только что воздух содрогался от криков шимпанзе, и вдруг — пугающая тишина.
Около получаса мы с Пухом не двигались с места, выжидая, пока шимпанзе уйдут с этой территории. Потом я встала и медленно побрела к лесу. Пух снова сидел у меня на спине. Внезапно я остановилась: метрах в двадцати от меня, на самой кромке леса, стояли шесть взрослых шимпанзе и молча смотрели на нас с Пухом. Они казались огромными. Я всегда считала Тину крупной обезьяной, но эти шестеро выглядели невероятно крепкими и могучими. Когда я остановилась, они повернулись и один за другим вошли в лес. Но прежде чем скрыться в его чаще, они останавливались и оглядывались на нас. Среди них, как мне показалось, был один совсем старый самец — волосы у него на спине были редкими и рыжеватыми, а не черными, как обычно.
Я решила идти открытой дорогой, чтобы наблюдавшие за мной шимпанзе могли без труда видеть меня. Мне не хотелось вести себя так, будто я выслеживай их или замышляю что-нибудь подозрительное. Переходя плато, я вновь услышала ухающие звуки: обезьяны были еще где-то поблизости.
Хотя меня подмывало остаться, я предпочла вернуться в лагерь, решив, что для начала разумнее всего придерживаться тактики кратковременных встреч с дикими шимпанзе. Мне не хотелось пугать их, так как я была уверена, что нам еще не раз представится случай столкнуться с ними.
Мне было очень жаль, что Уильям в последнюю минуту сбежал от нас. Вспоминая его нервозную реакцию на самые первые крики диких шимпанзе, я пришла к выводу, что он вернулся в лагерь. Вполне возможно, что они с Тиной уже сталкивались с дикими собратьями и эти контакты были не вполне дружелюбными.
Когда мы подошли к лагерю, навстречу вприпрыжку выбежал Уильям и, обезумев от радости, бросился обнимать нас с Пухом. Я была переполнена дневными приключениями и за ужином во всех подробностях рассказала о них Джулиану.
Последующие три дня мы бродили за дикими шимпанзе, ориентируясь по их крикам, и лишь к вечеру возвращались домой. Для Уильяма и Пуха это была нелегкая нагрузка — шимпанзе уходили все дальше от лагеря, огибая гору, так что нам приходилось преодолевать в день не меньше пятнадцати километров.
Двигались мы довольно медленно, поэтому нам удавалось провести возле диких шимпанзе не больше нескольких часов. Да и подойти к ним на такое близкое расстояние, как в первый раз, мы за все эти дни не смогли. Уильям вел себя по-прежнему беспокойно и неуверенно и начинал заметно нервничать, если взволнованные крики обезьян раздавались неподалеку от нас. Когда же наступало время возвращаться, он охотно возглавлял шествие. На третий день дикие шимпанзе забрели так далеко, что мы совсем не смогли догнать их и, ничего не добившись, повернули в лагерь.
Дома нас ожидал сюрприз — позади хижины на одном из деревьев сидела Тина. Выражая свою благосклонность, она часто задышала при виде меня. Я в ответ радостно приветствовала ее. Услышав, что происходит, Уильям опрометью бросился в лагерь. Выпрямившись во весь рост, он подошел к дереву, на котором сидела Тина, и распушил шерсть. Она спустилась, хрипло дыша, и они обняли друг друга, попискивая и скаля зубы от возбуждения.

Не прошло и суток после возвращения Тины, как я уже мечтала, чтобы она вновь исчезла. Вспомнив о своих прежних деспотических замашках, Уильям тотчас превратился из несколько назойливого, но вполне миролюбивого молодого шимпанзе в законченного тирана. Первый день после появления Тины он вел себя так, словно был пьян. Утро началось с того, что он пытался перевернуть палатку вместе с каркасом, потом вспрыгнул на нее и принялся выделывать разные акробатические трюки на натянутом брезенте, так что тот угрожающе затрещал. Мне удалось поймать Уильяма. Я отшлепала его и велела успокоиться. Чтобы показать степень своего раскаяния, он в ответ стукнул меня кулаком и сделал несколько кувырков. Потом внезапно вскочил и бросился к кухонному столу. Пробегая мимо него, он, ловко ухватившись за натянутый сверху брезентовый тент, сорвал его, протащил несколько метров и остановился, едва переводя дыхание. Затем уселся в центре брезента и, поглядывая на меня, начал кататься по нему взад-вперед, а немного погодя, тихонько посмеиваясь от удовольствия, принялся закручивать тент вокруг себя.
Брезент был слишком необходимой деталью нашей походной жизни — он защищал от дождя очаг и кухню, и пожертвовать им ради Уильяма я не могла. Я направилась к шимпанзе с таким решительным видом, что в обычном состоянии он по крайней мере обратил бы на это внимание. Но он продолжал смеяться и кататься по брезенту. Тина сидела на краю оврага Я подошла к Уильяму и сквозь зубы процедила, чтобы он прекратил безобразничать. Никакой реакции. Я было даже подумала, что он действительно не в себе. Схватив его за плечо, я встряхнула его довольно сильно, но так, чтобы не напугать Тину: «Что с тобой, Уильям?» Он лениво посмотрел на меня, повел плечами, сбросив мою руку, и перекувырнулся, по-прежнему держась за край брезента. Я взялась за тент с другого конца и потянула его к себе. Уильям, не отпуская брезента, взял в руку камень. Я растерялась. В его манерах не было ничего угрожающего, он стоял с самым небрежным видом, и все-таки я чувствовала, что, если буду настаивать на своем, он нападет на меня. Со времени нашего переезда из Абуко Уильям ждал подходящего момента, чтобы в реальной схватке выяснить, кто из нас действительно занимает доминирующее положение в лагерной иерархии. Если раньше Уильям признавал мое превосходство, то теперь, будучи уже почти взрослым, этот восьмилетний самец отказывался автоматически подчиняться мне.
Я не боялась Уильяма, так как слишком давно и слишком хорошо знала его. Однако мне не хотелось устраивать спектакль прямо на глазах у Тины, потому что именно ее я боялась. Это была большая и сильная обезьяна с устрашающими клыками, действия которой никто не мог предугадать. Я медленно вынула из кармана стартовый пистолет. Уловка подействовала — Уильям бросил камень на землю, нехотя выпустил брезент из рук.
Еще полчаса ушло на то, чтобы вновь закрепить брезент над столом. Как только мы с Джулианом закончили эту работу, Уильям направился к хижине. Дверь моего жилища была не заперта. Он распахнул ее и с силой захлопнул. Я услышала, как затрещали доски у петель. «Уильям, сейчас же прекрати, или я поколочу тебя!» — закричала я.
Тина начала раскачиваться взад и вперед. Уильям сел, слегка вздыбив шерсть, и пристально уставился на меня. Я направилась к хижине, движимая стремлением избежать в присутствии Тины намеренной демонстрации и в то же время полная решимости не уронить своего достоинства. Захлопнув дверь, я заперла ее на замок. Уильям встал и ударил меня по ноге. Не реагировать на подобное обращение было довольно трудно. По крайней мере, я больше не могла выносить его дерзкие выходки. Но чаша моего терпения окончательно переполнилась, когда он схватил меня за лодыжку и, сделав подсечку, повалил на землю. Я поднялась и, как только он снова подошел ко мне, сильно ударила его в ответ, попав по ноге. Уильям вскрикнул, нахальства как не бывало. Я взяла его за подбородок и посмотрела в лицо. «Перестань пугать меня, грубиян!» — сказала я твердо. Он надулся, отошел от меня и направился к оврагу. Тина не спускала с меня глаз, но, к счастью, из-за хижины не видела всех подробностей развернувшейся сцены. На этот раз мне удалось отстоять свою позицию. Если бы верх одержал Уильям, дальнейшая жизнь в лагере стала бы невыносимой. Весь остаток дня Тина, Уильям и Пух провели вне лагеря. Я наблюдала за ними некоторое время, потом вернулась и занялась своими делами. Возвратившись вечером в лагерь, Уильям радостно приветствовал меня. Вел он себя, правда, довольно шумно, но от его прежней вызывающей и дерзкой манеры не осталось и следа.
Приблизительно в это же время я написала Майклу Брэмбеллу, куратору отдела млекопитающих Лондонского зоопарка. Он по-прежнему был заинтересован в том, чтобы прислать к нам Юлу и Камерона и попытаться приспособить их к жизни в естественных условиях. Я отчетливо помнила две бледные физиономии, выглядывавшие из-за прутьев решетки: сдержанное, но напряженное выражение лица Юлы и взволнованные гримасы Камерона, когда он играл со служителем или самим Брэмбеллом. Я представила, как они будут жить вместе с Уильямом, Пухом и Тиной, сидеть в лиановых зарослях позади хижины, бродить по долине, кормиться на краю оврага. Вилли и Пух, судя по их поведению, выросли в лучших условиях, чем Юла и Камерон. Абуко был для них идеальным местом подготовки к жизни на свободе. Думая о Юле и Камероне, я задавала себе вопрос, смогут ли они приобрести тот опыт, который был так необходим им, чтобы перейти к совершенно иному образу жизни. У меня не было полной уверенности в этом, но пример Уильяма и Пуха, легко приспособившихся к новым условиям, убеждал меня, что мы должны предоставить Юле и Камерону эту возможность. Не следовало забывать также о том, что у вновь прибывших обезьян будут некоторые преимущества: они смогут учиться у трех наших шимпанзе, да и мой возросший за последние месяцы опыт поможет корректировать их поведение в нужном направлении. Я отправила доктору Брэмбеллу длинное письмо, в котором сообщала, что процесс адаптации Уильяма и Пуха проходит вполне успешно и я с нетерпением жду приезда Юлы и Камерона.
На протяжении двух дней Пух постоянно находился с Уильямом и Тиной. На растущих в овраге деревьях было полно зрелых плодов, поэтому Тина держалась возле лагеря, а Уильям и Пух не расставались с ней. Я с края оврага наблюдала за ними в бинокль, стараясь не подходить близко и не вмешиваться в их отношения. К вечеру второго дня Пух уселся на вершине высокого дерева и стал внимательно следить за тем, как Тина строит гнездо. Через несколько минут он спустился пониже, в густую листву, и я услышала треск ломаемых веток. Пух либо самостоятельно занялся сооружением гнезда, либо подновлял одно из старых гнезд Тины или Уильяма. С того места, где я сидела, мне не было видно Пуха, а подойти ближе я не решалась из боязни, что он заметит меня и захочет вернуться в лагерь. Уильям видел, как Тина и Пух сооружают в овраге гнездо, но, когда настало время ложиться спать, залез на помост и устроился на голых досках, поскольку ни листьев, ни веток там не было.
Пока мы ужинали, Уильям снова появился на кухне. Он уже ел раньше и, когда понял, что ему ничего больше не перепадет, подошел к оврагу, потом спустился в него и растворился в тенистой растительности. Вскоре раздались звуки, свидетельствующие о том, что и он начал строить гнездо. Это была победа! Впервые со времени нашего переезда все трое шимпанзе улеглись в гнездах за пределами лагеря.
Рано утром меня разбудил Уильям — он подошел и стал дергать за металлическую сетку, закрывавшую дверь хижины. Я встала и дала им с Пухом молока. Пух удивил меня: едва покончив с молоком, он опрометью бросился назад к Тине, хотя не был в лагере больше суток. Уильям не спешил, так как у Тины не было заметно набухания половой кожи. Он сел возле меня и смотрел, как я умываюсь. Потом стащил мою зубную щетку, когда я на секунду выпустила ее из рук, отбежал подальше и начал чистить зубы, в точности воспроизводя все мои движения. Высосав зубную пасту, он положил щетку на камень и направился в овраг к Пуху и Тине. Я взяла бинокль и пошла искать обезьян. В овраге их не было. Я спустилась к ручью, прошла вдоль него около полутора километров, но не обнаружила никого.
По-видимому, после двух дней, проведенных с Тиной, Пух обрел наконец ту уверенность, которой ему недоставало раньше, чтобы отправиться вслед за ней в далекие странствия. Я повернула назад, пересекла лагерь и прошла немного вверх по долине. Наконец я решила вернуться и подождать обезьян в лагере. Было около полудня.
Внезапно со стороны плато до меня донесся слабый крик испуганного шимпанзе. Я замерла, вслушиваясь всем своим существом в долетавшие издалека звуки. Сомнений не было — это кричал Пух. Я узнала бы его голос среди тысяч других. Я опрометью бросилась к плато, Джулиан — за мной. Вдали я увидела Уильяма, который, оставив позади себя спасительную сень леса, несся навстречу прямо по каменистому краю плато, где не было ни кустика, ни деревца. Потом он исчез в высокой траве и, когда мы с ним столкнулись, крепко обнял меня. Я поручила Уильяма заботам Джулиана и побежала дальше, к одинокому вишневому дереву, где раскачивалась на ветвях Тина. Я поискала глазами Пуха, его не было видно. Где он? Почему он кричал? Неподалеку, в глубине рощицы, расположенной выше по склону, раздался лай павианов.
Внутри у меня все оборвалось, сердце болезненно сжалось. Воображение услужливо нарисовало мрачную картину случившегося: Пух увидел павианов и погнался за ними, не заметив в пылу преследования, как выскочил на открытое пространство. Здесь его и подстерег лев, рев которого мы слышали предыдущей ночью.
Тина спрыгнула с дерева и побежала вверх по склону, потом остановилась, взглянула на меня и торопливо пустилась дальше. Я поняла, что должна идти за ней. Взобравшись наверх, Тина оказалась на краю огромной котловины, круто обрывавшейся вниз. Почти бегом спустившись с отвесного склона, Тина исчезла в высокой траве. Я изо всех сил старалась угнаться за ней, но быстро потеряла ее из виду. Уильям бежал за мной. Мы продирались сквозь траву, позабыв об осторожности. Нашли чьи-то тропы, места для водопоя, потом цепочку следов шимпанзе, но они были слишком большие — их могла оставить Тина, но не Пух. Я снова и снова звала Пуха. Грудь моя разрывалась от бега, горло саднило от крика, но все это не шло ни в какое сравнение с теми мучениями, которые мне доставляли мысли о Пухе. Я уже почти не сомневалась, что он мертв и я никогда больше его не увижу.
Прошло немало времени, прежде чем я вскарабкалась по крутому склону. Ноги мои дрожали, одежда взмокла от пота. В глубине души я цеплялась за последнюю надежду, уговаривая себя, что Пуха мог найти Джулиан, пока я занималась розысками в котловине. Выбравшись на край плато, я огляделась по сторонам и увидела Джулиана, который, понурившись, один возвращался в лагерь. Поиски длились уже больше трех часов. Отчаявшись, я с трудом добралась до той самой вишни, где раньше сидела Тина. Уильям все время плелся сзади, но при виде спасительной тени ускорил шаг и обогнал меня. Он уселся под деревом, положив руку на камень и устремив взор в сторону плато. Солнце освещало его лицо, отражаясь в мельчайших капельках пота, отчего казалось, будто его кожа расцвечена крошечными огоньками. Он выглядел разгоряченным и уставшим, но спокойным.
Я поискала на земле следы крови. В голове, гудевшей от боли и усталости, снова и снова звучал испуганный голос Пуха, его отчаянный крик о помощи, который нарушил сонную тишину выжженного плато и слишком поздно достиг моих ушей. Неподалеку раздался рев льва, перешедший в глухие кашляющие звуки. Уильям дотронулся до моей ноги. Он протягивал мне сухой листик. Я не сразу взяла этот дар, и Уильям подбросил его, но он упал на землю, не долетев до меня. Уильям снова поднял и разорвал его.
Уильям, конечно же, Уильям. Из всех моих надежд, планов и успехов уцелел один Уильям. Мне и раньше приходилось терпеть неудачи. Но Пух должен быть последней потерей. Я отвезу Уильяма домой, где за ним будут как следует присматривать. Юла и Камерон проведут остаток жизни в полной безопасности, не выходя из заточения. Больше всего на свете мне хотелось умереть, чтобы никогда больше не чувствовать своей вины, не сгибаться под тяжелым бременем ответственности за жизнь дорогих мне существ.
Уильям не мог понять причины моих непроизвольных рыданий, но, судя по всему, жалел меня. Он протягивал мне небольшие камушки, веточки и даже похлопал меня по спине, используя тот же способ, с помощью которого я нередко подбадривала его и Пуха. Потом он поднялся и зашагал к лагерю. Я, почти ничего не видя из-за слез, побрела за ним. Когда я упала, споткнувшись о камень, Уильям остановился и подождал, пока я встану, и лишь после этого зашагал дальше.
На горизонте показалась фигура Джулиана. Он приветственно махал мне рукой. Я вытерла слезы краем рубашки и пригляделась: Джулиан что-то нес в руках! Внезапно вспыхнувшая надежда лишила меня последних сил: сердце готово было выпрыгнуть из груди, в висках бешено застучало. Я поднесла к глазам бинокль: Пух сидел на плече у Джулиана и наблюдал, как мы с Уильямом пересекаем плато. Я побежала, упала, поднялась, побежала вновь. Когда я была уже близко, Джулиан опустил Пуха на землю, и тот бросился навстречу. Было поистине чудом снова обнять Пуха, увидеть его сморщенное, гномоподобное личико. Я бегло осмотрела Пуха. За исключением свежей царапины на бедре, на теле не было никаких ран или повреждений.
Всю дорогу до лагеря я несла Пуха на руках, крепко прижав к себе, а он был занят тем, что слизывал слезы, текущие по моему лицу и шее. Когда мы добрались до дома, мне сделалось плохо. Джулиан разжег костер и приготовил каждому по большой кружке чая. Уильям попросил добавки и выпил вторую чашку. Джулиан рассказал мне, что он решил еще раз поискать Пуха по нижнему течению ручья и, возвращаясь в лагерь, услышал позади жалобное хныканье. Обернувшись, он увидел, что его догоняет Пух. Так я и не узнала, почему Пух кричал и где он был, пока мы разыскивали его.
К вечеру в лагерь вернулась Тина. Она вела себя исключительно дружелюбно и каждый раз, проходя мимо меня, добродушно пыхтела и протягивала руку. Пух старался не отходить от меня, но к тому времени, когда настала пора устраиваться на ночлег, залез в старое гнездо, построенное Тиной позади хижины. Добавив туда свежей листвы и веток и аккуратно разложив их, Пух улегся в нем. Уильям же огорчил меня: взобравшись на помост, он устроился прямо на голых досках.
Я чувствовала себя разбитой и опустошенной и никак не могла избавиться от пережитого ужаса. Так бывает, когда просыпаешься ночью после страшного сна и, испытывая облегчение от того, что это всего лишь сон, не можешь сразу отделаться от привидевшегося кошмара.

Наутро я мечтала только об одном — остаться в лагере, но еще через день поняла, что независимо от моего желания я должна снова вести шимпанзе на прогулку. Предстояло обследовать большую котловину у подножия горы Ассерик. Там росло много фиговых деревьев, и они, по моим расчетам, должны были плодоносить. Вместе с Джулианом мы вышли из лагеря в 7 часов утра, захватив с собой корзинку с завтраком.
Путь был довольно долгим. Мы дошли до конца долины, изредка останавливаясь на время кормежки Уильяма и Пуха. Потом пересекли поросшую лесом территорию, где я когда-то видела диких шимпанзе, и, пройдя около полутора километров, вышли на край котловины. Как я и ожидала, из-за высокой травы передвигаться было трудно, поэтому мы сделали небольшой крюк и добрались до русла ручья, который наполнялся водой только во время дождей и спускался прямо к котловине. Идти по этому естественному водостоку было довольно легко. Мы уже почти добрались до дна котловины, где росли фиговые деревья, как вдруг раздался какой-то шум, заставивший меня резко повернуться направо. Метрах в тридцати от нас спокойно пасся молодой слон.
Присмотревшись повнимательнее, я увидела еще двух слонов — молодого и взрослого с длинными прямыми бивнями — и сделала несколько снимков. Уильям и Пух были явно заинтригованы: поглядывая на меня, они ползали в кустах, подражая моему поведению. Минут десять мы, затаившись, наблюдали за слонами. Пощипывая траву, они направлялись в нашу сторону. Я посадила Пуха на спину, и мы бесшумно ретировались, так что слоны не заметили нас.
Уильям быстро привел нас к большому баобабу. Они с Пухом залезли на дерево и начали поедать цветки, все время озираясь по сторонам. Было видно, что шимпанзе чувствуют себя неспокойно. Внезапно я оглянулась: огромный слон миновал густые заросли фиговых деревьев и надвигался прямо на нас. Мы с Джулианом тотчас же скользнули в сторону. Уильям бесшумно сполз с дерева и поспешил за нами. Один Пух продолжал сидеть, словно загипнотизированный движущейся громадой. «Пух, иди сюда»,— позвала я его громким шепотом, не осмеливаясь говорить в полный голос. Пух не шевелился. Я стала уходить дальше, надеясь, что он последует за мной. Но этого не случилось: чем больше я отходила от баобаба, тем нерешительнее становился Пух. Он спустился на нижнюю ветку и сидел там, поглядывая то на меня, то на слона, не в состоянии выбрать момент для бегства.
Тем временем слои подошел ближе, вытянул хобот и, сломав ветку дерева кенно, начал объедать молодые листья. Губы Пуха беззвучно раздвинулись, на лице появилась гримаса ужаса. Уильям захныкал, но тотчас остановился, когда я повернулась к нему, приложив палец к губам. Я решила вернуться за Пухом и предупредила Джулиана, что слон, обнаружив наше соседство, может либо убежать, либо броситься на нас, и тогда бежать придется нам. Джулиан просил за него не беспокоиться, он не собирается встречаться один на один с испуганным слоном. Я проскользнула назад к баобабу, прячась за стволами деревьев от кормящегося животного. Каждый шорох, казалось, усиливался в траве, и я была уверена, что в любую секунду мое присутствие будет раскрыто.
Пух следил за моим продвижением. Метрах в десяти от дерева я протянула ему руки, надеясь на то, что у него хватит выдержки осторожно спуститься с дерева, а не прыгать со стуком на землю. Пух мгновение колебался, затем, бросив взгляд на слона, быстро, но бесшумно соскользнул по гладкому стволу и подбежал ко мне. Коснувшись меня, он издал пронзительный писк и тесно прижался. Мы почти одновременно оглянулись на слона. Он перестал жевать и похлопывать ушами в знак того, что ему нравится еда; стоял как статуя, прислушиваясь и вылавливая кончиком хобота чуждые запахи или признаки опасности. Я замерла в полной уверенности, что он почует меня или услышит оглушительные удары моего сердца.
Так он стоял, полный недоверия ко всему окружающему. Казалось, прошла целая вечность. Вот слон повернулся и быстро зашагал прочь, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться и принюхаться. Я подождала еще немного, пока он не отошел на безопасное расстояние, и направилась к Джулиану и Уильяму. Обезьяны порадовали меня своим поведением. Как только все мы вновь встретились, Уильям повел нас из котловины. Он был напуган, время от времени выпрямлялся во весь рост, выглядывал из травы и шел очень быстрым шагом, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Крепкое объятие Пуха, сидевшего у меня на спине, свидетельствовало и о его напряженном состоянии.
Но еще больше причин для волнения принесла нам другая встреча. Только мы двинулись по оврагу, возвращаясь домой, как наткнулись на следы буйвола и его свежий, еще дымившийся помет. Следы пересекали овраг — судя по всему, буйвол находился где-то в траве, неподалеку от нас.
Мы продолжили путь, держась уже поближе к ручью. Запах буйволиного помета все время преследовал нас, как будто мы находились не в национальном парке, а на скотном дворе. Уильям, слегка осмелев, снова возглавил шествие. Вдруг раздался оглушительный треск сучьев и одновременно крик Уильяма. Пух из солидарности еще крепче вцепился в мою шею. Джулиан, с не меньшей скоростью, что и Уильям, бросился к дереву и залез на него. Я застыла на месте. Пух еще отчаяннее прижался ко мне. Казалось, вся растительность пришла в движение, и метрах в десяти от нас появился буйвол, самый жирный и самый крупный из всех, которых я когда-либо видела. Он поднял голову и неподвижно уставился на нас своими влажными черными глазами.
В нескольких метрах от меня свисала лиана. Я ухватилась за нее, но при всем старании смогла взобраться лишь до половины. Я просила Пуха слезть с меня и карабкаться дальше самостоятельно, но он отказался — треволнения дня заставляли его еще крепче вцепиться в мою спину. Вокруг все еще ходило ходуном от перемещений буйвола. Между тем висеть на лиане становилось труднее. Пух не слезал с меня, руки совсем ослабли, и я чувствовала, что скоро заскольжу вниз, так как уцепиться было не за что.
Посмотрев, где буйвол, я начала спускаться, стараясь делать это как можно медленнее. Когда я добралась до земли, бедра и ладони у меня горели, а пальцы не разгибались. Я опрометью бросилась к дереву, где сидел Джулиан, и он помог мне вскарабкаться на нижнюю ветвь. После этого Джулиан убедил Пуха, все еще цеплявшегося за меня, перебраться к нему. Я перевела дыхание и поднялась повыше. Меня трясло, ноги были ватными, я с трудом сдерживала приступ истерического хохота. Джулиан рассказал, как вел себя буйвол: когда я взобралась на дерево, он фыркнул, развернулся и побежал вслед за остальным стадом. До нас еще долетали звуки, производимые им при передвижении, но с каждой минутой они делались все тише. Трудно было поверить в реальность случившегося: сколько раз мы отправлялись с шимпанзе на прогулку и никого не встречали, кроме антилоп, павианов или смешных бородавочников. А тут в один день едва не столкнулись нос к носу со слоном и буйволом! Мы еще с полчаса посидели на дереве, разговаривая с Джулианом в полный голос, чтобы оповестить о своем присутствии отставших от стада буйволов, если они бродили где-нибудь поблизости.
Говорят, что все случается трижды. На следующее утро я спокойно отдыхала в овраге, как вдруг мое внимание привлек тревожный визг Уильяма. Я посмотрела в бинокль и увидела, что он подошел к отверстию в скале и заглядывает туда. Каждый волосок на его теле топорщился, и он частенько озирался в мою сторону. Я поспешила к нему и, подойдя ближе, заметила, что он схватил большой булыжник, с силой бросил его вперед, а сам вспрыгнул на камень. Из-за травы и кустов я не сразу разглядела, что его так взволновало. Чем ближе я подходила, тем увереннее и агрессивнее становился Уильям. Вот он швырнул еще один камень, за ним другой, потом схватил здоровенный сук и начал орудовать им как дубинкой. После второго удара он бросил палку и снова отпрыгнул назад. Пух, шедший за мной следом, заметил змею раньше меня, бросился к ближайшему дереву и громко залаял. Через несколько секунд я увидела великолепного королевского питона почти полутораметровой длины, который пытался вскарабкаться по отвесной скале в свою нору. По-видимому, один из камней Уильяма или удар палкой достиг цели — на хвосте питона была небольшая рана, но других повреждений я не заметила.
Я знала, что питон совершенно безвреден, но ради безопасности Уильяма и Пуха притворилась смертельно напуганной, сгребла в охапку Пуха и отошла назад. Уильям тоже было отступил, но, услышав хриплые взволнованные звуки «ваа», которые не переставал издавать Пух, снова бросился вперед, прихватив ветку. Продолжая пятиться, я жалобно захныкала и стала настойчиво звать Уильяма, но он был слишком поглощен атакой и не обращал на меня ни малейшего внимания. Тогда я нашла небольшой сук и бросила им в Уильяма, одновременно изобразив подобие низкого тревожного ухающего звука, а затем крадучись побежала вверх по склону к лагерю. Уильям перестал демонстрировать свою силу и поспешил за мной.

Мы жили в лагере уже почти полгода. Начался сезон дождей, а вместе с ним и бурный рост травы. Она появилась даже на каменистых плато и доходила мне до пояса. Небольшую территорию перед лагерем мы старались очищать от травы, но стоило сойти с этого пятачка, как туфли и брюки тотчас оказывались насквозь промокшими. К полудню, если не шел дождь, удавалось высохнуть, но ноги все равно оставались мокрыми, так что в конце концов я подцепила какое-то грибковое заболевание. У меня на подошвах появились кровоточащие язвы, и стало больно ходить. Увидев, как я мучаюсь, Джулиан спросил, почему я не ношу специальную обувь. И я решила надеть резиновые сапоги, хотя и боялась, что ногам станет из-за жары еще хуже. Но сапоги оказались идеальной обувью. В них действительно было немного жарко, зато ноги оставались сухими и раны быстро зажили, да и карабкаться по скользким склонам в сапогах было намного легче.
Прошел месяц, как к нам никто не заезжал, и наши пищевые запасы подошли к концу. Правда, оставалось еще довольно много риса и немного сушеной рыбы, но больше в лагере ничего существенного не было. Я стала с нетерпением прислушиваться, не раздастся ли звук автомобильного мотора, в надежде, что к нам заглянет Клод. Прошло несколько дней. Уильям был вновь очарован Тиной и появлялся в лагере только по вечерам, да и то ненадолго. Пух, напротив, большую часть дня проводил с нами, присоединяясь к Уильяму с Тиной всего на несколько часов. Уильям по-прежнему проявлял собственнические чувства и всячески стремился показать Пуху, что его присутствие крайне нежелательно. Однажды Уильяму здорово попало от Тины за то, что он прогнал Пуха. Ответить Тине Уильям не мог, так как был гораздо меньше ее. От досады он впал в бешенство, начал кричать и в истерике кататься в кустах, едва не задохнувшись от собственных воплей. Потом вдруг сел, успокоился и хныча подошел к Тине. Она не обращала на него внимания, но Уильям был так настойчив, что Тина уступила и, приняв позу подчинения, помирилась с ним.
Как-то днем Джулиан один отправился на прогулку. Он немного задержался, и я решила заняться ужином. Взяв немного риса и оставшейся сушеной рыбы, я стала перебирать крупу, как вдруг появился Джулиан. В одной руке он держал гроздь спелых плодов кабба, а в другой — корзину, сплетенную из больших листьев и веточек дерева таббо. Открыв свою самодельную хозяйственную сумку, он вынул оттуда превосходный гриб. Это был молоденький, только еще разворачивающийся гриб. И выглядел он свежим и крепким. Верхняя сторона его была как бы присыпана белой пудрой, сквозь которую проступали нежные коричневатые пятнышки; низ был густого темно-коричневого цвета.
Корзинка была полна такими же превосходными экземплярами. Я почувствовала, что у меня потекли слюнки. Но про себя я подумала: «Как часто то, что выглядит вкусным и съедобным, оказывается отравой»,— и спросила Джулиана:
— Откуда ты знаешь, что их можно есть?
— Дома мы едим их каждый сезон дождей,— ответил он.— Моя мать собирает так много этих грибов, что даже сушит и запасает их впрок.
— Но ты уверен, что это те самые грибы, Джулиан? Они ведь могут быть очень ядовитыми.
Он посмотрел на меня с сожалением и заверил, что грибы не только съедобны, но и вкусны, совсем как свежее мясо. Неделями я мечтала об отбивной, поэтому замолчала и стала наблюдать за его действиями. Пока Джулиан готовил, он рассказал мне все, что ему было известно о грибах. По его словам, грибы, которые растут на гниющих стволах капока, годятся в пищу. Это звучало слишком уж категорично, и у меня вновь шевельнулся червячок сомнения, но от грибов шел такой аппетитный дух, что было трудно удержаться от соблазна. Джулиан приготовил грибы с рисом и поджаренными плодами кабба. Я подождала, пока он начал есть, и стала внимательно наблюдать. Вот он положил в рот несколько грибов, разжевал, проглотил и одобрительно хмыкнул. Но ведь может пройти часа два, прежде чем появятся признаки отравления! Тогда я пошла на компромисс и, попробовав самую малость, решила отложить грибы до следующего дня.
Джулиан поднялся раньше меня. Выглядел он совершенно здоровым и, бодро насвистывая, принялся разводить огонь. Пока Уильям и Пух поедали завтрак, состоящий из риса и молока, я положила себе полную тарелку грибов, вкуснее которых я раньше ничего не ела, и не спеша наслаждалась ими. С тех самых пор я стала не менее страстным грибником, чем Джулиан. Он собирал грибы четырех типов. Все остальные разновидности, по его словам, не были ядовитыми, но в пищу не годились из-за плохого вкуса. Я быстро научилась находить деревья, возле которых росли наши любимые грибы. Иногда мы приходили за ними слишком рано — они едва пробивались из-под земли, иногда слишком поздно — они уже успевали сгнить, но все-таки нам почти всегда удавалось набрать достаточное количество первосортных грибов, и это поддерживало наш охотничий азарт.
Хотя грибы были отличным подспорьем, наше меню по-прежнему оставалось довольно скудным и состояло в основном из сушеной рыбы и вареного риса. Потом подошли к концу запасы сахара и молока, и нам пришлось отказаться даже от такого удовольствия, как чашка хорошего чая. Тут уж я начала серьезно подумывать, как бы нам с шимпанзе не поменяться ролями, поскольку скоро настанет наша очередь приспосабливаться к жизни в естественных условиях.
И вот наступил тот вечер... После дождя, который лил всю прошлую ночь, воздух был пронзительно чист. Поток в овраге немного успокоился: вместо рева и стона до нас доносилось его говорливое журчание. Был самый разгар вылета термитов, и потому мы не могли сидеть снаружи. Я уже задремала, как вдруг послышались ухающие звуки — это кричал Пух, расположившийся на ночлег в гнезде над моей хижиной. К нему присоединились Тина и Уильям. Захватив электрический фонарик, я вышла из дома. Возле меня тотчас оказался Пух. Вдали послышался шум автомобиля. Он становился все ближе, и вот я уже могла различить на плато два движущихся пятна автомобильных фар. К лагерю подъехал чей-то лендровер. Разобрать его цвет было невозможно — не только из-за сумерек, но и оттого, что он весь был залеплен грязью. Дверца открылась, и из машины вылез не менее грязный Клод. Он потратил целый день, чтобы преодолеть последние двадцать пять километров бездорожья и добраться до лагеря.
После отъезда Клода наш маленький, работающий на керосине холодильник буквально ломился от всякой снеди: свежих овощей, мяса, нескольких видов сыра, яиц и, что было, пожалуй, важнее всего, куска сливочного масла. Но, кроме продуктов, Клод привез с собой Рене, который когда-то помогал мне выпускать на волю первую партию обезьян и теперь собирался остаться с нами.

Прошло несколько дней, как уехал Клод. Однажды ночью я вдруг проснулась. Сияла луна, все вокруг было тихо и спокойно, но я не могла избавиться от тревожного чувства, которое, собственно, меня и разбудило. Я напрягла слух и, не уловив никаких звуков, снова задремала. Раздавшийся шорох быстро вернул меня к действительности — кто-то пытался приподнять служивший крышей брезент и проникнуть в хижину. Я лежала не шевелясь, уставившись в темный угол, из которого доносились шелест и шуршание. Потом медленно протянула руку, взяла фонарь, нацелилась им в сторону угла и стала ждать. Между тем звуки сделались громче и настойчивее — кто-то с силой тянул за край брезента. Я зажгла фонарь — луч света упал на темную, волосатую руку и испуганное лицо Уильяма. Я спрыгнула с постели, открыла дверь хижины и выскочила наружу. Уильям уже удирал от меня в овраг. Я догнала его, строго-настрого приказав ложиться спать, проследила, как он залез по пятнистым от луны веткам в свое гнездо, и вернулась в хижину. В полной уверенности, что до утра Уильям уже не придет, я решила закрепить брезент на крыше при свете дня.
Через некоторое время я снова проснулась. Снаружи лил дождь, мелкие брызги через зарешеченные окна попадали ко мне на кровать, на лицо. Чтобы опустить брезентовые шторки, надо было выйти на улицу, мокнуть же не хотелось, и я решила передвинуть кровать ближе к стене, где было посуше.
Я потянулась за фонарем. Но его не оказалось на месте. Решив, что я оставила его возле двери, когда возвращалась после ночной прогулки, я села и, спустив ноги, стала шарить по полу в поисках комнатных туфель. Вдруг я коснулась пальцами чего-то холодного и мягкого. Едва не закричав от ужаса, я отдернула ноги и снова подняла их на кровать — ступни были покрыты каким-то жиром. Я еще раз протянула руку и, пошарив вокруг, наткнулась на коробок спичек. Дрожащий язычок пламени осветил на миг внутренность хижины, но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы поразиться царящему там беспорядку.
Боже мой, подумала я, должно быть, перед дождем пронесся сильный ураган! Я зажгла вторую спичку, чтобы рассмотреть, на что я наступила,— на полу лежал кусок сливочного масла. Пожалуй, никакой, даже самый сильный, ураган не смог бы выдуть его из холодильника. Я стала смутно догадываться, в чем дело. С помощью пятой спички мне удалось обнаружить фонарик: он лежал возле кровати в разобранном виде, к счастью, батарейки находились рядом. Я снова собрала фонарик, вложила внутрь батарейки и включила его — он исправно работал. Я медленно обвела лучом света по хижине. Характер царившего в ней хаоса был мне хорошо знаком — чувствовалась рука Уильяма.
Я продолжала освещать углы комнаты, пытаясь оценить нанесенный ущерб. Фотокамера? Нет, она по-прежнему лежит в футляре на походном сундучке. Холодильник открыт, все его содержимое — джем, банки с молоком, остатки паштета, масло, кусочек мяса — разбросано по полу. Здесь же валялись кожица от двух апельсинов и несколько капустных листьев — все, что уцелело от половины большого кочана. За холодильником я нашла резиновый сапог, какую-то одежду, разобранный на части бинокль, записные книжки, пакетик с изжеванными фломастерами, зажигалку, открытый перочинный нож, тюбик с зубной пастой, пузырек с репеллентом. Дальше валялись пустая винная бутылка, что-то из моих вещей, еще одна банка с джемом, несколько длинных французских батонов и... нога. Я еще раз посветила фонарем — действительно нога. Устроившись под столом в гнезде сваленных вещей Уильям спал беспробудным сном пьяницы. Клод оставил бутылку сухого вина, которая была запечатана металлической крышкой — такой же, как бутылочки с кока-колой. Уильям, по-видимому, сорвал ее зубами и выпил все вино. Я до того разозлилась на него за учиненный погром, что хотела выбросить его под дождь, но побоялась, как бы ему не стало плохо после литра вина, и оставила там, где он лежал. Он даже не пошевелился, пока я возилась в темните, пытаясь навести хоть какой-то порядок.
Утром я проснулась раньше Уильяма. Дождь уже кончился. Я подошла к шимпанзе и потрясла его за плечо. Он едва пошевелился и перевернулся на другой бок. Я снова встряхнула его. Он сел и, моргая, повел глазами по сторонам. Увидев, что с ним все в порядке, я успокоилась. Потом Уильям заметил половинку французского батона и потянулся за ним. Это было последней каплей: я открыла дверь и вытолкала его из хижины.

Следующие недели Тина проводила гораздо больше времени вне лагеря, чем на его территории. Уильям отчаянно скучал без нее и каждый раз безумно радовался ее возвращению, но, несмотря на это, сопровождал Тину только в те периоды, когда она обладала особой привлекательностью в виде розовой припухлости на заду. В другое время он позволял ей уходить из лагеря одной и довольствовался моим обществом. Когда же появлялась Тина, я старалась сделать так, чтобы Уильям и Пух проводили с ней как можно больше времени, и оставалась в лагере. Однако эта тактика себя не оправдала. Сначала Пух и Уильям действительно находились в овраге возле Тины, но, как только она уходила, возвращались ко мне и начинали бесцельно слоняться по территории лагеря. Иногда Тина проводила с нами целый день, но чаще появлялась на несколько часов и исчезала. Постепенно мы хорошо изучили весь район горы Ассерик. Теперь, когда у меня стало двое помощников — Рене и Джулиан, один из них по очереди сопровождал меня во время прогулок, а другой оставался в лагере и выполнял хозяйственные обязанности. Мы отправлялись в путь рано утром, прихватив с собой термос с кофе и что-нибудь перекусить, и возвращались не раньше шести часов вечера.
Иногда во время наших странствий шимпанзе накалывали ноги о колючие растения. Застрявшие в подошве шипы обезьяны пытались вытащить сами, а в случае неудачи обращались за помощью ко мне. Хотя мы с Уильямом нередко ссорились, он по-прежнему безоговорочно доверял мне и готов был просидеть сколько угодно минут, пока я возилась с колючками. Иногда, вытаскивая особенно глубоко засевший шип, я делала Уильяму больно, но он только вздрагивал и, полизав раненую руку или ногу, снова протягивал ее мне. У меня всегда был при себе швейцарский складной нож с небольшим пинцетом. Благодаря этому пинцету и английской булавке операция по извлечению колючек почти всегда заканчивалась успешно.
Уильям был на редкость изобретателен в оказании себе первой помощи. Если у него болело ухо, он начинал прочищать его палочками или птичьими перьями, предварительно покрутив их между большим и указательным пальцем, как это делают люди, приготовляя ватные тампоны. Если у него свербило в носу и он начинал чихать, Уильям засовывал глубоко в ноздри стебельки травы и оставлял их там до тех пор, пока они не выскакивали сами при чихании. Он часто ковырял в зубах разными палочками. Эту привычку он, вероятно, перенял от Джулиана, который, слегка подточив подходящий прутик, нередко использовал его в качестве зубочистки. В отличие от Уильяма Пух направлял свою изобретательность на игрушки и другие развлекательные средства. Он очень любил смотреть в бинокль и часто, заметив его у меня в руках, просительно тянулся за ним. Я никогда не доверяла бинокль Пуху, так как боялась, что он разобьет его, и не выпускала прибор из рук, пока Пух смотрел в него. Естественно, что мне это занятие надоедало гораздо раньше, чем Пуху. Когда я забирала у него бинокль, Пух находил небольшие круглые гальки и засовывал в глазные впадины, уморительно скривив при этом лицо и стараясь их там удержать. Это был его игрушечный бинокль — имитация настоящего.
Понаблюдав за строительством хижины, Пух стал с энтузиазмом плотничать. Больше всего ему нравилось заколачивать что-нибудь. Он брал бамбуковую палку и стучал ею по шляпкам гвоздей в стенах хижины, забивал в землю кусочки проволоки, барабанил по своей жестяной миске и алюминиевым тазикам. Чем больше шума получалось при этом, тем довольнее он становился. Позже он научился использовать приобретенные навыки в практических целях и разбивал орехи, которые не мог разгрызть молочными зубами.

Возле лагеря рос огромный баобаб. Уильям все время пытался вскарабкаться на него, но сделать это было очень трудно, так как у дерева был массивный гладкий ствол, а первые ветки начинались на трехметровой высоте. К тому же поблизости не росло других деревьев, с которых можно было бы прыгнуть на ветки баобаба. Казалось, немногочисленным плодам, соблазнительно раскачивающимся на верхних ветвях дерева, так и суждено остаться нетронутыми. Но Уильям отличался необыкновенным упорством в осуществлении своих желаний. Однажды после нескольких неудачных попыток взобраться по гладкому стволу, он, вконец измученный, уселся на землю, чтобы перевести дух. Потом поднялся, решительно направился к небольшому упавшему дереву, схватил его и потащил к баобабу. Оно было тяжелым, сухие ветки цеплялись за землю, и Уильям двигался с большим трудом. Я догадалась, что он намерен использовать деревце в качестве своеобразной лестницы, чтобы с ее помощью добраться до нижних веток баобаба. Выбиваясь из сил, он волочил по земле тяжелую ношу, но почти не приблизился к цели. В конце концов, отказавшись от задуманного, он сел на землю и посмотрел на меня. Я решила, что его идея заслуживает некоторой поддержки с моей стороны. Когда я поднялась, Уильям радостно запыхтел, подбежал к стволу баобаба и стал с нетерпением дожидаться меня.
Я подняла сухое дерево и принесла к баобабу. Уильям помог мне приставить его к стволу. Оно все-таки не доставало до нижних веток баобаба, но Уильям, взобравшись до самого конца, ухитрился подпрыгнуть и ухватиться за тоненькие побеги, которые отходили от основной ветви. Целых полчаса он сидел на дереве и лакомился плодами.
Незадолго до этого эпизода мы обнаружили другой баобаб, взобраться на который было еще труднее. На нем сохранилось много прошлогодних плодов — крупных темно-коричневых бархатистых шаров, к сожалению недоступных для тех, кто мог бы ими воспользоваться. Этот баобаб был не только очень широким в обхвате, но и слишком высоким — его нижние ветви находились на такой вышине, что Уильяму вряд ли удалось бы найти подходящую «лестницу». Правда, неподалеку росло дерево кенно, но не столь близко, чтобы ветви двух гигантов переплелись и образовали доступ друг к другу. Казалось, плоды, в изобилии усыпавшие крону баобаба, так и останутся висеть на ветках, пока не сгниют и не упадут на землю. Уильям несколько раз просил меня помочь ему, но я ничего не могла придумать.
В качестве последнего средства мы с Джулианом попробовали сбивать плоды камнями. Через полчаса у меня разболелись рука и правый бок, и все понапрасну. Джулиану повезло больше: он сбил один плод, который разделили между собой Пух и Уильям. Покончив со своей долей, Уильям сел и уставился на висевшие плоды. Потом протянул руку и поднял камень величиной с мячик для крикета. Я знала, что его бросок никогда не достигнет цели. К моему удивлению, и Уильям, по-видимому, правильно оценил свои возможности. Он даже не попытался бросить камень с земли, а залез на соседнее дерево примерно на ту высоту, на какой росли плоды. Всего в полутора метрах от него на конце небольшой веточки висели два прекрасных экземпляра. Уильям расположился прямо против них, трижды, как бы прицеливаясь, взмахнул рукой и бросил камень. Но камень прошел мимо и с такой силой врезался в ствол баобаба, что разлетелся вдребезги. Уильям, видно, понял, что не сможет осуществить задуманное, и больше не делал бесполезных попыток. Вместо этого он продолжал совать камни мне в руки. Он так старался, что заслуживал вознаграждения. Внезапно у меня возникла идея. Некоторое время я колебалась, но в конце концов решила попробовать осуществить ее.
На следующее утро Джулиан, Уильям, Пух и я направились к баобабу. Джулиан нес на плече моток веревки. Когда мы добрались до места, он с веревкой в руках и камнем в кармане вскарабкался на соседнее дерево кенно. Мы решили прикрепить один конец веревки к стволу кенно, а другой, с привязанным к нему камнем, забросить на баобаб, но так, чтобы он, зацепившись за ветку, спустился вниз и по нему, как по веревочной лестнице, могли бы вскарабкаться обезьяны. После нескольких попыток Джулиану удалось накинуть веревку на ветвь баобаба. Уильяму понадобилось не более тридцати секунд, чтобы понять смысл наших действий. Он подбежал к веревке, подергал ее и взобрался на метр над землей. Однако сырая веревка выскальзывала из рук и растягивалась, поэтому Уильям не решился лезть дальше.
Он спустился, не выпуская веревки, обошел баобаб и попытался взобраться, упираясь ногами и ствол и перебирая руками по веревке. Уильяму не удалось осуществить и этот замысел — веревка висела не совсем удобно и только мешала ему. Он опять соскользнул вниз и уселся на землю, зажав веревку в правой руке. Через минуту он вскочил и, не отпуская веревки, направился к кенно. Почти без колебаний он полез к сидящему в ветвях Джулиану и бросил ему конец веревки, который зацепился за сук. Джулиан, наклонившись, подхватил его. Таким образом Уильям показал нам, что, закрепив на стволе кенно оба конца веревки, мы сделаем мост, который будет вдвое крепче, в несколько раз короче и гораздо удобнее для лазания, чем задуманная нами веревочная лестница. Меня так потрясло поведение Уильяма, что я даже не успела устыдиться собственной недогадливости. Джулиан добросовестно натянул веревку и обвязал ее вокруг ветки немного выше первого узла.
Уильям сразу же подошел к веревочному мосту. Для начала он ощупал привязанный конец, а затем испробовал сооружение. Веревка растянулась под его тяжестью, и он отпрыгнул назад. Подождав несколько секунд, он сделал вторую попытку. Ступая ногами по нижней веревке, Уильям одной рукой схватился за верхнюю, а другой — за ветвь кенно и стал медленно продвигаться вперед. Пока мог, он держался за ветку, потом сделал молниеносный бросок и уцепился за покрытый листьями побег баобаба. В одно мгновение он достиг ствола и взобрался на дерево. Раздались звуки пищевого хрюканья, и Уильям тотчас стал срывать плоды. Все мы были крайне удовлетворены тем, что сумели добраться до сокровищ баобаба, хотя и понимали, что этим способом шимпанзе никогда не смогут воспользоваться, если останутся одни.
Для того чтобы разбить плод баобаба о камень или дерево, Уильяму приходилось употреблять всю свою силу и сноровку. Он настойчиво пытался заполучить пищу, но неудачи быстро угнетали его. С Пухом все было проще: если у него что-либо сразу не получалось, он отдыхал, играл, делал еще одну попытку, снова резвился и пробовал в очередной раз. В конце концов он добивался своего и, если только не испытывал сильного голода, ничего не имел против такого времяпрепровождения. Тина, когда она была с нами, работала как автомат и с ловкостью открывала плоды баобаба. Взявшись за конец длинного стебля, к которому был прикреплен плод, она легким круговым движением ударяла им о ветку и раскалывала его с первого или второго удара. Потом засовывала в щель длинные клыки и руками раскрывала плод.
Однажды в полдень, наевшись до отвала, Уильям спустился с баобаба, держа в зубах длинный стебелек с плодом на конце. Потом растянулся возле меня и несколько минут осматривал мою ногу, положив плод себе на живот, после чего, не выпуская изо рта стебелька, поднялся, медленно подошел к зарослям кустарника и влез на ветку. Здесь он ненадолго задремал, а проснувшись, должно быть, захотел снова полакомиться. Схватив плод, он с силой ударил им о ветку, затем внимательно осмотрел его и обнаружил с одной стороны тоненькую трещину. Он попытался засунуть в нее зубы, но безуспешно. Над головой Уильяма свисала ветка с массивными, длинными колючками. Уильям протянул руку, пригнул ветку к себе и отодрал зубами один из шипов. Потом осторожно вытащил его изо рта и попытался засунуть в трещину. Шип согнулся и сломался. Уильям отодрал еще одну колючку и снова попробовал всунуть ее внутрь.
Плод упал на землю и ударился о камень с таким звуком, что мне показалось, будто трещина слегка увеличилась. Уильям осмотрел ее, вставил туда нижние резцы и с силой потянул руками вниз. Но скорлупа была очень твердой: зубы выскользнули из трещины, прищемив губу Уильяма. Я непроизвольно вздрогнула, вообразив, как ему должно быть больно, но Уильям и глазом не моргнул. Он сорвал третий шип и засунул его в трещину; потом, поковыряв им, вытащил и снова засунул. В конце концов, действуя зубами, как в предыдущий раз, он разломил плод, с видом победителя улегся на спину и положил обе половинки на живот. Затем он стал понемногу откусывать от них и подолгу смаковать и пережевывать лакомые кусочки. К этому времени я уже сидела на ветке рядом с ним, пытаясь заснять на пленку все происходящее. Он на минутку остановился, лениво посмотрел на меня, вынул из скорлупы немного белого мучнистого вещества и милостиво протянул мне этот дар. Его щедрость удивила и тронула меня.

Вот уже целую неделю, как Тина каждый день оставалась с нами и на ночь устраивалась поблизости от лагеря. Однажды рано утром меня разбудили громкие ухающие звуки. Кричали как будто возле ручья, где я всегда умываюсь по вечерам, всего в двухстах метрах от лагеря. Я очень скоро сообразила, что не могу различить обезьяньих голосов: вероятно, это были дикие шимпанзе, а не Тина с Уильямом.
Пух все еще спал на помосте. Уильям и Тина, по-видимому, находились в овраге. Светало... Я разбудила Пуха и направилась с ним к ручью. Возле «купальни» — так я называла то место, где ежедневно принимала ванны,— шимпанзе не было, судя по звукам, они находились ниже, но двигались в моем направлении. Я спряталась. Пух был еще таким сонным, что, усевшись ко мне на колени, задремал.
Через четверть часа нас обнаружил Джулиан с Тиной и Уильямом. Крики к этому времени прекратились, и я подумала, что шимпанзе ушли в сторону от ручья. Мы подождали еще несколько минут. Тина, Уильям, а потом и Пух побрели вниз по склону. Я не могла все время наблюдать за ними, но слышала, как резвится Пух. Внезапно Тина начала ухать. Она находилась ниже по течению ручья, всего метрах в двадцати от нас, но трава и кусты заслоняли ее. Тине вторил целый хор ухающих голосов. Послышалось несколько кашляющих звуков, которыми Тина выражала покорность, а затем раздался ее громкий крик. Она бежала к плато, параллельно тому месту, где стояла я. Продираясь сквозь траву, я бросилась к ней и добралась до плато в тот момент, когда она устремилась в овраг позади лагеря.
Три взрослых самца выбрались на плато прямо передо мной и припустились за Тиной. Два из них были просто великолепны, в особенности один, шедший первым, с коричневым лицом и густой блестящей шерстью. Третий шимпанзе отставал от них и выглядел старше. Подождав, пока он пробежит мимо, я тоже быстро пошла следом. Пух прыгнул мне на спину. Где находится Уильям, я не знала и бежала по краю оврага, стараясь быть как можно незаметнее.
Тина кричала не переставая. Когда я оказалась напротив лагеря по другую сторону оврага, двое самцов атаковали Тину. Характер ее криков изменился: из длительных и протяжных они сделались короткими, по-иному смодулированными и пронзительно визгливыми, что свидетельствовало о нападении. Тине удалось оторваться от преследователей, и она побежала вверх по склону к лагерю. Оба самца — за ней. Я уже не на шутку встревожилась за Тину и, взобравшись на камень, встала во весь рост, так что меня было хорошо видно, а затем начала ухать. Дикие шимпанзе резко остановились и повернулись в мою сторону, а Тина, не переставая кричать, добралась тем временем до лагеря. Шимпанзе, казалось, оцепенели от изумления при виде меня, стоящей на камне с Пухом на плечах. И Пух, как бы в ответ на мои уханья, издал два агрессивных «ваа».
Их тотчас подхватил Уильям и громко залаял. Он находился в овраге, ближе, чем я, к диким шимпанзе, и торопливо побежал за ними вверх по ручью. Дикие шимпанзе ворвались в лагерь, потом, резко развернувшись, помчались вдоль оврага и скрылись из виду. Тина сидела позади хижины в зарослях лиан. Когда я подошла, она начала часто и громко дышать и слизывать кровь, которая капала с ее руки: у нее была глубокая рана над правым локтем и небольшая царапина на наружной стороне кисти. Тина выглядела совершенно потрясенной, хотя это не помешало ей привести себя в порядок — она аккуратно вылизала шерсть, удалив всякие следы крови. После этого раны перестали кровоточить, и Тина прилегла на ветку отдохнуть.
Чтобы немного успокоить ее, я дала ей несколько головок лука, который она любила. Но на этот раз она от него отказалась и почти сразу пошла к оврагу. Шагала она очень медленно, прижав больную руку к груди, но держалась на удивление прямо. Очень хотелось надеяться, что у нее нет более серьезных повреждений, чем те, которые удалось увидеть при беглом осмотре. Уильям медленно шел рядом с Тиной. Поравнявшись с группой деревьев, росших на полпути к оврагу, Уильям вскарабкался на одно из них. Тина последовала за ним, пользуясь тремя конечностями и прижимая больную к груди. На дереве Тина снова осмотрела и облизала раны, а затем начала есть листья. Кормилась она несколько минут, потом отдыхала, изредка вычищая шерсть на руке. Внезапно она резко выпрямилась и уставилась в сторону оврага. Потом повернулась к Уильяму и протянула руку к его рту, как бы прося о помощи. Ее губы были оттянуты назад в нервном оскале; было видно, что она боится.
Уильям подвинулся к ней поближе и тоже посмотрел в сторону оврага. Постепенно шерсть его начала подниматься и вот уже встала дыбом. Он спрыгнул с дерева и исчез внизу. Внезапно раздался короткий крик. Я не могла разглядеть, что происходит, но это был голос не Уильяма. Тина и Пух торопливо спускались по склону прямо против того места, где я сидела. Вслед за криком послышались хриплые звуки учащенного дыхания, которые обычно издает встревоженный и испуганный шимпанзе, покорно приветствуя сородича.
Неожиданно громко залаяли и закричали сразу несколько шимпанзе. Тина бросилась к оврагу. Крики, похоже, свидетельствовали об испуге, а не о готовящемся нападении. По-видимому, дикие шимпанзе увидели Рене и Джулиана, поскольку наступила полная тишина. Я стала внимательно смотреть, чтобы не пропустить момент, когда они начнут взбираться вверх по другой стороне оврага, но ничего не увидела. Минут через десять снизу вприпрыжку прибежал Пух и уселся возле меня. Тины и Уильяма не было видно, в овраге стояла тишина. Я осторожно нагнулась и тщательно осмотрела противоположный склон в бинокль. На краю оврага мне удалось различить силуэт шимпанзе, повернувшегося в нашу сторону. Это был Уильям. В зарослях неподалеку от него я разглядела Тину. Я поднялась и пошла к ним. Дорого бы я дала, чтобы узнать, что произошло в овраге!
Сколько же незнакомых шимпанзе столкнулись с Тиной и Уильямом: два или три? Скорее всего, это были самки, именно они при виде Уильяма могли издать звуки подчинения.
В Гомбе я слышала о случаях открытой враждебности между членами двух соседних сообществ. Мне говорили также, что некоторые особи пользуются своеобразной неприкосновенностью и беспрепятственно перемещаются от группы к группе. Например, молодые самки могут переходить из одного сообщества в другое и оставаться там. Популяция шимпанзе в Ниоколо-Коба была не такой многочисленной, как в Гомбе. Исходя из довольно скудных сведений, которыми я располагала в то время, небольшая группа обезьян горы Ассерик, видимо, кормилась на более обширной территории чем отдельные сообщества в Гомбе. По этой причине, как мне казалось, шимпанзе Ниоколо должны были терпимее относиться к присутствию чужаков в пределах своего ареала. Уильям и Пух были еще слишком малы и не представляли угрозы для доминирующих самцов, а Тина, как молодая самка, могла рассчитывать на благосклонное отношение.
Во время сезона дождей, когда в долине в изобилии созрели плоды, шимпанзе стали приходить более многочисленными группами и, наверное, из-за этого стали более возбудимыми. Возможно, это и было причиной, почему в то утро трое самцов напали на Тину. По крайней мере, вели они себя как задиры, которые хотят сорвать на ком-нибудь зло. В то же время дикие шимпанзе, находившиеся сейчас в овраге, не выражали агрессивных намерений; напротив, судя по издаваемым звукам, были склонны подчиниться.

Многодневные отлучки Тины из лагеря становились все реже. Теперь она почти ежедневно оставалась с Пухом и Уильямом и шла за ними на прогулку. Бывали такие периоды, даже в разгар сезона дождей, когда обезьянам не удавалось найти съедобных плодов. У некоторых растений плодоношение уже закончилось, у других только начиналось. С помощью Типы мы быстро узнали, как много вокруг нас всякой еды. Она показала, что можно есть различные листья и травы, цветки и кору деревьев. Некоторые из предложенных ею видов пищи даже мне показались вкусными. Она познакомила нас с семью разновидностями съедобных семян и научила Уильяма и Пуха есть еще зеленые плоды баобаба.
Тина также учила Уильяма и Пуха не ограничиваться растительной пищей. Однажды, проходя мимо раскидистого куста, она на мгновение остановилась, но не для того, чтобы подкормиться. Выбрав длинную тонкую веточку, Тина отломила ее и принялась очищать от листьев, протаскивая через зажатую в кулак руку. Один или два листочка остались на конце ветки. Она откусила их зубами.
С замиранием сердца я следила за тем, как Тина уверенно приблизилась к термитнику. Поковыряв влажную землю ногтем указательного пальца, она раскрыла одно из отверстий, ведущее в глубь гнезда термитов. Потом откусила кончик у своего прутика, умело засунула его в отверстие и почти тотчас вытащила обратно — на веточке ничего не было. Тина раз десять повторила эту операцию, и все безрезультатно. Тогда она обошла вокруг термитника, обнажила еще одно отверстие и, прежде чем засунуть свою веточку, снова откусила ее конец. Когда она вытащила прутик в шестой раз, на самом его конце висели, крепко вцепившись челюстями, два крупных термита. Тина быстро сняла их губами и отправила в рот. С этого момента она стала беспрерывно выуживать термитов из недр гнезда. Работала она быстро и умело. Каждый раз, вытащив удочку из отверстия, она проводила ею по запястью, так что несколько термитов обычно переползали к ней на руку. Однако, прежде чем вцепиться в тело своими мощными челюстями, они долго ползали по шерсти. За это время Тина успевала разделаться и с ними, и с теми насекомыми, которые оставались на удочке. Больше всего меня поразило, что Тина извлекала термитов в точности тем же способом, что и шимпанзе в Гомбе, отстоящем от Ниоколо-Коба на тысячи километров.
Каждый раз, когда в процессе ужения конец веточки обламывался или сгибался, Тина откусывала его. В конце концов орудие сделалось слишком коротким для эффективного использования, и Тина снова направилась к кусту, выбрала другую подходящую веточку, очистила ее от листьев и вернулась назад. Пух подхватил брошенный ею прутик и начал старательно засовывать его в любую из тех, что ему удавалось найти, дырочек на поверхности термитника. Вскоре это занятие наскучило ему. Мне очень хотелось, чтобы Пух научился выуживать термитов, и я решила показать ему, как это делается. Воспользовавшись тем же кустом, я отломила веточку и очистила ее от листьев по способу Тины. Пух следил за мной с возрастающим интересом. Стараясь подражать Тине в том, как она держала ветку, я засунула ее в первое отверстие. После нескольких попыток я вытащила свою удочку и увидела на ее конце двух крепко вцепившихся термитов.
Я осторожно сняла одного, прихватив его так, чтобы он не укусил меня, и протянула Пуху, издавая для убедительности хрюкающие звуки, свидетельствующие о хорошей, лакомой пище. Но Пух отнесся к моему предложению весьма скептически. Оставался один способ — сунуть проклятого термита в рот и начать его жевать, сопровождая эту процедуру одобрительным похрюкиванием. Я приготовилась к чему-то омерзительному, но, на мое удивление, термит оказался почти безвкусным. Я сняла второго термита, отправила его вслед за первым и снова занялась ужением. Через некоторое время я все-таки убедила Пуха взять термита в рот, однако он не пришел в восторг от новой пищи и тотчас выплюнул его. Количество термитов, которое я могла съесть, чтобы убедить своего упрямого ученика, было не безгранично, а результаты первого урока настолько разочаровывающими, что я в конце концов отказалась от своей затеи.
На первый взгляд могло показаться, что я вообще ничего не добилась. Еще около получаса Тина выуживала термитов. Незадолго до того, как она прекратила свое занятие, Пух нагнулся и взял мою веточку. Отверстие находилось в рабочем состоянии — я совсем недавно извлекала из него термитов, поэтому Пух почти с первого раза вытащил несколько насекомых. Он сидел, уставившись на них, и не знал, что делать дальше. Потом попытался схватить одного, но тот незамедлительно вцепился ему в палец. Взвизгнув от неожиданности, Пух подпрыгнул и попытался стряхнуть термита, но насекомое крепко держалось челюстями, и Пуху пришлось поскрести пальцем о землю, чтобы избавиться от него. Не удивительно, что после этого Пух потерял всякий интерес к ужению термитов.
Рене и Джулиан познакомили нас с тремя видами растений, корни которых можно было есть. Уильям и Пух скоро научились различать эти растения, а я показала им, как извлекать коренья из земли. Копать нужно было довольно глубоко и очень осторожно. Уильяму обычно не хватало терпения, и он, не кончив копать, принимался яростно тянуть за стебель и листья, пока не отрывал их от корней, которые благополучно оставались в земле. На этой стадии оба шимпанзе обычно тащили меня к растению, совали в руки палку и просили выкопать корень. Я извлекала из земли несколько корешков, которые только разжигали аппетит шимпанзе, а потом предлагала самостоятельно продолжить начатое дело. Обычно им это не удавалось, но иногда они справлялись с задачей. Коренья были необыкновенно вкусны, но Уильям и Пух, по-видимому, посчитали этот источник пищи слишком скудным и не стоившим тех усилий, которые им приходилось затрачивать. Что же касается меня, то я была довольна: обезьяны освоили еще один вид пищи, недоступный другим животным, на который могли рассчитывать в крайнем случае.
Наблюдая за тем, как мы собираем грибы, Уильям и Пух тоже пристрастились к грибам. Сначала я беспокоилась, что они начнут есть все грибы подряд, но они ограничивались только теми видами, которые собирали мы. Тина внимательно следила за действиями Пуха и Уильяма. Однажды она даже осмелилась сама сорвать гриб и, несколько раз понюхав, попробовать его, но, судя по всему, он не пришелся ей по вкусу. Тина вообще с большим недоверием относилась ко всему новому, в особенности если дело касалось пищи. К примеру, ее совершенно не заинтересовали наши манипуляции с кореньями. Почти ежедневно наблюдая за поедавшими рис Пухом и Уильямом, Тина лишь через несколько месяцев начала употреблять его в пищу. Как хорошо, что мне удалось выпустить ее на свободу в то время, когда она еще сохраняла некоторые навыки вольной жизни и была достаточно молода, чтобы приспособиться к новым условиям. Маленький шимпанзе с легкостью подражает тому, кого уважает и любит, но, достигнув подросткового возраста, становится менее впечатлительным. Тина была старше Пуха и Уильяма и внушала им немалое уважение. Все это делало ее незаменимым учителем.

Дни сезона дождей, наполненные влагой и свежей зеленью, складывались в недели, недели — в месяцы. Мои шимпанзе выглядели более здоровыми и довольными, чем когда-либо раньше. Постепенно они все больше привыкали к своему новому дому. Лагерь был тем безопасным местом, откуда они могли совершать свои исследовательские экспедиции. Я чувствовала, что для них это очень важно: уверенность в своих силах помогала им осваивать новые виды деятельности, приспосабливаться к непривычным условиям жизни, не испытывая сурового давления борьбы за существование. Незаметно для самих себя они стали реже приходить к нам за чашкой чая и наконец поняли, что долгий глоток прохладной воды из ручья отлично освежает после дня, проведенного в зарослях. Они стали выносливее и осмотрительнее и привыкли рассчитывать на ту пищу, которую смогут найти в долине. Иногда, правда, мне казалось, что Пух не наелся в течение дня, и я давала ему что-нибудь за ужином, но Уильям уже полностью обеспечивал себя и рос с устрашающей скоростью. Правда, он по-прежнему не пропускал случая стащить что-нибудь из лагерных припасов, но делал это не потому, что был голоден, а потому, что наша пища оставалась для него лакомством.

В конце сезона дождей в долине стали поспевать какие-то плоды, напоминающие виноград. Они были овальной формы и гроздьями свисали с деревьев. Созревая, они становились золотисто-желтыми с резким, слегка кисловатым привкусом; шимпанзе очень любили их. В те недели, когда плодоносили эти деревья, наша долина превращалась в настоящий рай для обезьян. Возле водопада росло около десяти таких деревьев, сплошь усыпанных плодами. Вид их был настолько соблазнительным, что Тина, Пух и Уильям, подходя к рощице, начинали возбужденно пыхтеть, обнимать друг друга и с характерными звуками пищевого хрюканья торопливо бросались к деревьям.
Однажды мы с Джулианом сидели внизу в ожидании, пока шимпанзе насытятся. Они находились на деревьях уже около часа, как вдруг Тина спустилась вниз, бесшумно направилась в сторону долины и скрылась из виду. Ее поведение озадачило меня. Я встала и услышала, как где-то заухали дикие шимпанзе. Судя по звукам, они были далеко от нас, может быть, у подножия горы Ассерик. Пух и Уильям, не слезая с деревьев, напряженно уставились на плато позади нас. У обоих волосы стояли дыбом, должно быть, они видели своих диких сородичей, находящихся по другую сторону плато. Внезапно где-то возле нас раздался мощный хор ухающих звуков и послышался приглушенный топот бегущих ног. Уильям и Пух быстро, но бесшумно спустились на землю, и Уильям исчез в том же направлении, что и Тина. Пух стоял недалеко от меня и смотрел в ту сторону, откуда доносились возбужденные крики. Вдруг зашуршала трава, и я поняла, что кто-то из диких шимпанзе приближается к рощице.
Мы с Джулианом едва успели спрятаться позади большого дерева, как на поляне появилась молодая самка, немного меньше Пуха. У нее было бледное плоское личико со слегка раскосыми глазами, напомнившими мне Вонга. Она остановилась в нескольких метрах от Пуха, посмотрела и направилась прямо к нему. Пух не шевелился. В этот момент на поляну вышла взрослая самка с детенышем, прижавшимся к ее животу. Она оказалась гораздо ближе ко мне, чем Пух или маленькая пришелица, поэтому мне пришлось нырнуть за дерево, и я не увидела, что произошло между ними. Мамаша с детенышем прошла мимо меня, потом остановилась и, нервно оскалив зубы, повернулась в сторону Пуха. Я старалась не шевелиться, но самка развернула голову чуть дальше, и наши взгляды встретились. Она вздрогнула и помчалась назад тем же путем, что и пришла. Пух издал короткий удивленный возглас, когда она пробегала мимо него. Молодая самка бросилась следом. Я едва не плакала от досады — из-за меня Пух лишился возможности в первый раз встретиться с дикими шимпанзе. А ведь они были настроены очень дружелюбно, в особенности молодая самка.
Вместе с Пухом и Уильямом мы поднялись на плато. На тот случай, если дикие шимпанзе наблюдали за нами, мы являли собой самую безобидную картину. Потом мы вернулись в рощицу, Я была почти уверена, что дикие шимпанзе, испугавшись меня, ушли прочь, но из предосторожности мы с Джулианом все-таки спрятались в зарослях кустарника, где проходила тропа, ведущая на плато. Если бы дикие шимпанзе появились снова и дружелюбно отнеслись к Пуху и Уильяму, мы с Джулианом могли бы уйти незамеченными.
Вначале Пух и Уильям оставались в укрытии вместе с нами. Вновь раздавшиеся крики подтвердили, что дикие шимпанзе находятся где-то неподалеку. Уильям отошел от нас и начал грызть травяные стебли. Пух уселся на упавшее дерево и принялся отковыривать куски коры. Через час Пух взобрался на одно из плодоносящих деревьев и приступил к кормежке. Уильям был, по-видимому, сыт и оставался на земле. Внезапно позади меня раздались звуки пищевого хрюканья. Уильям тотчас подошел ко мне, распушив шерсть. Губы его были оттянуты назад в нервном оскале. Взяв мою руку и выглядывая из-за меня, он смотрел на появившихся диких шимпанзе. Немного пониже того места, где мы сидели, росло дерево, сплошь усыпанное гроздьями плодов. К нему-то и направлялась эта группа из пяти или шести шимпанзе. Они шли цепочкой вдоль поваленного ствола, пробираясь сквозь заросли лиан. Все исступленно хрюкали, а некоторые даже вопили от возбуждения. Пух, поддавшись общей атмосфере, тоже начал кричать. Самка, шедшая первой, заметила его, и взволнованные крики усилились. В этот момент из зарослей вышел Уильям. К моей радости, реакция его была превосходной: он оскалил зубы в знак подчинения и принял позу послушания, согнув руки в локтях.
Один из шимпанзе начал приближаться к Уильяму, который по-прежнему всем своим видом выражал подчинение и покорность, но не отходил назад. Внезапно кто-то из шимпанзе, находившихся среди лиановых зарослей, по всей вероятности подросток, закричал, словно почувствовал угрозу с другой стороны. Пух, охваченный общим возбуждением, издал угрожающий лающий вопль «ваа». Все дикие шимпанзе — их к этому моменту было уже около десятка — залаяли в ответ. Уильям и Пух тоже стали вызывающе лаять: они знали, что я рядом, и были уверены в моей поддержке. Я же дрожала от страха — шум становился все оглушительнее, а некоторые из диких шимпанзе казались мне такими огромными. Между тем крики делались все истошнее. Сомнений не было, что за ними последуют действия.
Забившись в кусты, мы чувствовали себя в западне: слишком близко от нас была большая группа возбужденных шимпанзе и мы легко могли подвергнуться нападению с их стороны. Я велела Джулиану под прикрытием кустов потихоньку пробраться на открытое место и спрятаться там в высокой траве. Шум уже достиг устрашающей силы. Я подождала, пока Джулиан выберется из зарослей, и уже собралась двинуться за ним. Но едва я успела взять сумку и пластиковый дождевик, как услышала сигналы тревоги — кто-то бежал мимо кустов, в которых мы укрывались. Я с трудом поднялась на ноги — по тропе мчался шимпанзе, больше которого мне еще не приходилось видеть. Он резко затормозил метрах в трех от меня и бросился назад. Я похолодела от ужаса, колени у меня подкосились. Пух и Уильям стояли возле меня, ухватившись за штанину. Потом Уильям вскарабкался на нижнюю ветку дерева, растущего позади меня, а Пух продолжал держать меня за ногу. Я нагнулась и взяла его на руки. Почти тотчас раздались громкие ухающие вопли и послышался топот: мимо несся еще один шимпанзе. Он тоже остановился, не добежав до меня, и тоже повернул назад.
Уильям все еще громко лаял. Остальные шимпанзе по-прежнему кричали в крайнем возбуждении. Мне казалось, что о моем присутствии знали только те двое, которые пробежали по тропе и столкнулись со мной лицом к лицу. Через несколько секунд я услышала хруст ломаемых веток, и на тропе появился третий взрослый самец. Он демонстрировал свою силу, вздыбив шерсть и волоча за собой здоровенный сук. За ним вплотную следовал еще один шимпанзе. Они прошли по тропе до конца зарослей, но при виде меня, стоящей с Пухом на руках метрах в трех от них, замерли и, повернувшись, бросились назад. Внезапно все крики стихли, и я услышала, как шимпанзе убегают прочь. Выглянув из укрытия, я увидела троих на краю плато; они смотрели в мою сторону, но почти сразу же исчезли.
Хотя ноги у меня подкашивались и шла я с трудом, мне хотелось показать диким шимпанзе, что мы ничего дурного не замышляем. С Пухом на руках я стала карабкаться вверх по склону, Уильям шел следом. Взобравшись на плато, я села на камень, выбрав самое открытое место, и посадила Пуха рядом с собой. Уильям залез на соседнее дерево. Вскоре я заметила, как на нас поглядел один шимпанзе, но он быстро скрылся из виду. Итак, вторая встреча с дикими шимпанзе в тот день протекала далеко не так дружелюбно, как первая. Если бы Пух не залаял в самом начале, все могло пойти по-другому, но теперь я чувствовала, что мы столкнулись с враждебными действиями.
На следующий день мы вернулись на то же самое место. На этот раз нас сопровождал Рене. Было около четырех часов, когда я услышала позади рощи крик молодого шимпанзе. Несколько обезьян появились возле ручья, другие вскарабкались на дерево, где незадолго до этого кормился Уильям. Некоторые направились вверх по склону к роще. Я не могла сосчитать, сколько их было, так как их скрывала высокая трава. Пух сидел слева от меня, Уильям — позади. Пух был взволнован, шерсть на нем слегка поднялась, и он периодически всплескивал руками, как бы хлопая в ладоши. На дереве кормились трое шимпанзе: взрослый самец, самка со слегка припухшей половой кожей и подросток. Пух успокоился и стал наблюдать за ними. В траве под деревьями были и другие шимпанзе, но я не могла разглядеть, сколько их и что они делают.
Один из шимпанзе начал продвигаться вдоль ветки, очевидно, нацеливаясь на большую гроздь оранжевых плодов, которая соблазнительно висела на самом конце. Раздался ужасный треск, и сломанная ветка упала на землю, увлекая за собой шимпанзе. Пух всплеснул руками. Я, затаив дыхание, в волнении выглянула из-за камня, чтобы посмотреть, не ушибся ли упавший Остальные шимпанзе продолжали кормиться, не обращая внимания на своего неудачливого собрата. Разобрать, что происходит на земле, из-за высокой травы было нельзя. Однако никаких звуков я не услышала и решила, что шимпанзе либо вообще не ушибся, либо лежит без сознания. Он упал с приличной высоты — метров с шести, а может, и больше. Вдруг я уловила в траве возле дерева какое-то движение и краем глаза заметила, что вверх по склону в сторону рощи взбирается самка с большой розовой припухлостью и истошно кричит. Пух залаял. Я съежилась позади камня в полной уверенности, что уж теперь-то обезьяны нас заметят. Но крики самки, должно быть, заглушили голос Пуха, и когда я через некоторое время решилась выглянуть из своего убежища, то увидела, что шимпанзе по-прежнему кормятся на дереве.
К моему изумлению, Уильям неожиданно обошел меня и стал спускаться к диким шимпанзе. По мере приближения к ним он начал приседать и подскакивать, издавая при этом вполне уместные для данной ситуации звуки подчинения. Он был уже на расстоянии пятнадцати или двадцати метров, как вдруг раздался взрыв взволнованных криков и дикие шимпанзе торопливо бросились вверх по противоположному склону, прочь от Уильяма. Почему это произошло? Шимпанзе наверняка не видели меня или Рене, но, может быть, они привыкли связывать появление Уильяма и Пуха с присутствием человека и потому боялись их? Уильям стоял, повернувшись ко мне спиной, и смотрел на убегавших шимпанзе, потом тяжело опустился на землю и уставился в сторону рощи.
Подождав с полчаса, я подкралась к дереву, чтобы на всякий случай посмотреть, не лежит ли в траве упавший с дерева шимпанзе. Но его там не было — я нашла только сломанную в двух местах ветку. Время от времени до меня доносились голоса шимпанзе, которые, судя по всему, ушли уже довольно далеко от нас. Я была огорчена тем, что они убежали, и в то же время испытывала радость за Уильяма и Пуха, которые смогли понаблюдать за жизнью своих собратьев с такого близкого расстояния. Особое удовольствие мне доставил Уильям, добровольно приблизившийся к небольшой группе диких шимпанзе. Но где и когда он успел научиться правильной форме поведения? В повседневной жизни ему почти никогда не приходилось быть в подчиненном положении, и тем не менее его реакция по отношению к диким шимпанзе была безупречной.
Прошло около часа. Я закрыла дневник и начала собираться домой. Случайно взглянув на дерево, я увидела, что по его стволу бесшумно взбирается крупный шимпанзе. Пять других взрослых обезьян, среди которых было по крайней мере три здоровенных самца, уже кормились на дереве. Пух и Уильям не замечали диких шимпанзе, пока не услышали звуков пищевого хрюканья, издаваемых одним из пришельцев. Тогда Пух и Уильям стали напряженно, но беззвучно следить за тем, что происходит на дереве. Вскоре Пух подошел ко мне и сел, обхватив рукой за талию.
Дикие шимпанзе провели на дереве около четверти часа, потом один за другим спустились на землю, и я потеряла их из виду. Прошло минут пять. Все вокруг было тихо, обезьяны, должно быть, ушли. Осторожно выглянув из-за камня, я увидела, что двое шимпанзе медленно поднимаются по склону в нашу сторону: взрослая обезьяна и подросток, не больше Пуха ростом. С бьющимся сердцем я опять спряталась за скалу. Уильям снова начал приседать и скалить зубы, писком и кашлем выражая свое почтение и послушание перед незнакомцами. Направляясь к диким шимпанзе, он прошел мимо меня, но метрах в шести от моего камня вдруг остановился. Мысленно я приказывала ему идти дальше — в противном случае наше присутствие могло быть обнаружено.
Подошел и сел рядом с Уильямом Пух. Шерсть его была слегка распушена, но вел он себя тихо и пристально наблюдал за тем, что происходит внизу. Между тем прыжки и поклоны Уильяма становились все неистовей. Видно было, что ему смертельно хочется подойти к шимпанзе, но он боится сделать это. Он то и дело оглядывался в мою сторону и снова устремлял свой взор вперед. Мне не было видно нижней части склона, но по выражению глаз и поведению Уильяма я догадывалась, что дикие шимпанзе подходят к нему. Дрожа от возбуждения, я молила, чтобы на этот раз все прошло благополучно. Наконец по другую сторону от моего камня раздалось послушное покашливание и взволнованное попискивание. Я застыла в напряженном ожидании. Уильям и Пух установили контакт с дикими шимпанзе! Не было слышно никаких криков или иных проявлений агрессивного поведения, до меня доносились лишь короткие энергичные звуки, свидетельствующие о встрече незнакомых шимпанзе. Я высунулась из-за камня: вместо подростка и другой обезьяны, которая, по моему предположению, была его матерью, на склоне находилось пять взрослых самцов со слегка распушенной шерстью. Один из них стоял рядом с Уильямом, второй прошел к тому месту, где сидел Пух. Остальные трое медленно поднимались вверх и, судя по их виду, нервничали. Из страха быть замеченной я не решилась больше подсматривать. Уильям по-прежнему принимал подчиненную позу и издавал пронзительные попискивающие звуки. Атмосфера была довольно напряженной, но я была уверена, что, если бы дикие шимпанзе хотели напасть на Уильяма и Пуха, они бы уже давно это сделали.
Пух поднялся и передвинулся поближе к камню, где укрылся Рене. Чувствовалось, что он растерян, но не настолько, чтобы искать поддержки у опекавших его людей. Я надеялась, что дикие шимпанзе пересекут склон и уйдут в сторону от нас, но они оставались рядом, за камнями. Потом метрах в двух от того места, где пряталась я, прямо в поле моего зрения возник крепко сложенный, красивый самец и начал медленно карабкаться на камень Рене. Шерсть его лежала не так гладко, как обычно, но и агрессивным он тоже не выглядел — скорее, просто взволнованным.
Затаив дыхание, я. ждала, когда он заметит меня. Шимпанзе взобрался еще выше и уже собирался перепрыгнуть на соседний камень, как вдруг Рене выглянул из своего укрытия. Увидеть у себя над головой это могучее и дикое создание — такого испытания не выдержал бы и самый мужественный человек. Рене и Джулиан хорошо знали силу разъяренного Уильяма, а ведь он был ровно вполовину меньше любого из этих шимпанзе. Рене вздрогнул и быстро отпрянул назад. Шимпанзе совершил головокружительный прыжок, замер на какую-то долю секунды, не сводя с нас обоих глаз, и побежал вниз по склону. Его товарищи незамедлительно последовали за ним. Уильям, к моему удивлению, быстрой походкой направился вдогонку, изредка оглядываясь, чтобы понять причину их страха. Мы с Рене выбрались из своих укрытий и уселись на самом виду, наверху большого плоского камня, Пух обнял меня. Так же как и Пух, Уильям никак не мог взять в толк, чем вызвано столь внезапное бегство диких шимпанзе. Да разве понять ему, что вырастившие его люди, которым он привык доверять и на помощь которых всегда рассчитывал, могут внушить страх его диким собратьям!
Прокручивая в памяти события дня, я испытала огромную радость от того, что Уильям и Пух провели некоторое время среди диких шимпанзе. По словам Рене, один из самцов даже дотронулся до лица Уильяма. Рене рассказал также, что шерсть у диких шимпанзе была немного вздыблена, пока они находились далеко и нас, но когда подошли вплотную, то выглядели совершенно спокойными.
На следующее утро мы снова вернулись на то же место. Мое внимание привлекли четыре свежих гнезда, сооруженные на дереве таббо прямо над теми камнями, где мы с Рене прятались накануне вечером. Шимпанзе, должно быть, построили их после нашего ухода, в последние светлые часы дня. После недолгих поисков я обнаружила и пятое гнездо на другом дереве таббо, которое росло ниже по склону. Возможно, шимпанзе никуда не уходили, а оставались поблизости. Быть может, даже следили за нами, видели, как мы отправились в обратный путь. И может, они были вовсе не так напуганы, как мне показалось. Трудно было утверждать что-либо определенное, поскольку гнезда могли принадлежать и другой пятерке шимпанзе, решившей устроиться в этом месте на ночлег. Под каждым гнездом я обнаружила свежий помет. Вполне возможно, что шимпанзе, заметив наше приближение, покинули гнезда всего несколько минут назад. Чтобы посмотреть, что ели обезьяны, я расковыряла помет. Он почти полностью состоял из косточек похожих на виноград плодов. У одного гнезда я нашла остатки листьев и длинные волокна коры баобаба. Во время наших прогулок мы частенько видели ветки баобаба с почти начисто ободранной корой. Было приятно сознавать, что Тина действительно приучила Уильяма и Пуха к пище диких шимпанзе из Ниоколо.
Мы с Джулианом решили провести утро в зарослях небольших деревьев, растущих на краю плато и увитых лианами. Там можно было оставаться незамеченными, если бы на склоне появились дикие шимпанзе. Мы сидели в укрытии уже около часа. Уильям и Пух резвились неподалеку, жевали стебли травы, отдыхали, играли. Внезапно послышался короткий тревожный крик. Он принадлежал молодому шимпанзе, который находился на середине склона с той стороны, где был расположен водопад и росли деревья с похожими на виноград плодами. Раздался хруст сломанной ветки.
Уильям выбрался на плато, обошел вокруг укрывавших нас деревьев и направился вниз по склону к кормившимся шимпанзе, издавая серию приветственных звуков, состоящих из уханий и покашливания. Я напрягла все свое внимание, пытаясь не пропустить ни единого звука и составить представление о том, как складывается ситуация. Вот раздался высокий взволнованный вопль испуганного шимпанзе, и я подумала, что Уильяма заметили, а может, он уже приблизился к группе обезьян. Было похоже, что кричит самка или молодой неопытный шимпанзе, которого смущает присутствие незнакомца. Пух с интересом прислушивался, но оставался подле меня.
Вдруг раздался хор взволнованных агрессивных криков, и Уильям взбежал на плато. Он опустился на землю и, нервно оскалясь, посмотрел в сторону нашего укрытия. Никто не поднимался за ним. В явном замешательстве он просидел одну-две минуты и, снова направившись к группе шимпанзе, скрылся из виду. Минут десять стояла полная тишина, и я подумала, что шимпанзе ушли. Но вот Уильям опять почтительно заухал в закашлял, приветствуя собратьев, и вновь раздался взрыв криков. Я услышала, как кто-то из шимпанзе несколько раз топнул ногой по земле, и подумала, что он демонстрирует свою силу. И опять Уильям прибежал на плато и, приблизившись к нашему укрытию, посмотрел на меня сквозь листву, скаля зубы. Я постаралась успокоить его; сказала, что ему нечего опасаться, что они не собираются преследовать его, а просто встревожены и взволнованы. Я была уверена, что шимпанзе связывали появление Уильяма с присутствием людей.
Уильям вошел в кусты и сел отдохнуть. Пух шумно резвился: закатывал большой камень в гнездо, которое соорудил прямо на земле. Прошло часа два, прежде чем Уильям осмелился снова выйти на плато. За это время я не слышала голосов шимпанзе, но изредка раздававшееся потрескивание сучьев свидетельствовало, что они все еще кормились на склоне. Странно, что они остались, несмотря на шум, который производил Пух, сооружая свое гнездо. Уильям, вначале нерешительно, прошел вдоль края плато, миновал участок, под которым кормились шимпанзе, и взобрался на фиговое дерево, растущее метрах в двадцати от нашего укрытия. Я показала Пуху на Уильяма, поедавшего зрелые фиги, и посоветовала ему заняться тем же. Пух послушно подошел к дереву и взобрался на него. Уильям теперь то и дело поглядывал вниз, в ту сторону, где находились шимпанзе. Едва Пух приступил к кормежке, как Уильям начал громко ухать. Наверное, к дереву приближался шимпанзе.
Пух, нервно оскалясь и попискивая, скатился вниз. Уильям — следом. Пух прямым ходом бросился в наше укрытие. Уильям остановился метрах в десяти, потом вернулся, приседая на ходу и издавая звуки подчинения. Было видно, что он очень нервничает. Уильям дошел до края плато, затем медленно отступил на несколько шагов. Он все время приседал, подпрыгивал, попискивал и скалил зубы, сгорая от желания встретиться с невидимым мне незнакомцем и сомневаясь в исходе встречи. Уильям трижды подходил к обрыву и отступал. Когда он подошел в четвертый раз, дикий шимпанзе, которого я все еще не видела, начал взволнованно визжать. Уильям продолжал оглядываться в мою сторону, поэтому я раздвинула ветки, чтобы он мог удостовериться в моем присутствии. Пять раз Уильям выходил вперед и снова отступал. На шестой он начал мелкими шажками пятиться, и по его поведению я поняла, что дикий шимпанзе приближается к нему. К счастью, Уильям отходил в сторону плато, а не к моему убежищу.
Слегка распушив шерсть, взрослый шимпанзе надвигался на Уильяма. Мне трудно было понять, что он собирается делать. Он не выглядел ни дружелюбным, ни чересчур агрессивным — скорее, настороженным и неуверенным. Уильям остановился, продолжая приседать. Потом дикий шимпанзе сделал странное движение — коснулся своим лицом лица Уильяма. Уильям оскалил зубы и взвизгнул, но не отступил ни на шаг. В этот момент на плато взобрался второй самец и остановился, глядя на Уильяма и Пуха, а может быть, мимо них на мое убежище. Пух подпрыгнул и подошел к зарослям, где пряталась я. Я замерла от ужаса: неужели я снова испорчу им эту встречу. Моя сумка, едва прикрытая листьями, лежала у самой прогалины, служившей входом в наше убежище. Мне показалось, что шимпанзе намеревается обнюхать ее, но он только посмотрел на это место, а затем, согнув локти и скорчившись, принялся обследовать вход в заросли. Шерсть его по-прежнему была слегка вздыблена.
Проход, ведущий к нам, был частично замаскирован лианами, и шимпанзе едва ли мог нас увидеть. Он резко выпрямился, прошел мимо Уильяма, который к этому времени стал вести себя гораздо спокойнее, и взобрался на фиговое дерево. Второй самец, казавшийся еще более встревоженным, последовал за ним. Уильям подошел к зарослям и пробрался в наше убежище. Первый шимпанзе сорвал несколько плодов, однако вид у него был довольно напряженный, и он несколько раз принимался раскачиваться на ветках, озираясь по сторонам. Оба шимпанзе провели на дереве не больше трех минут, потом спустились и исчезли в той же стороне, откуда пришли. Я несколько раз обняла Уильяма, похвалив его за мужество и упорство. Он был очень доволен и в ответ похлопал меня по руке.
Через некоторое время Уильям и Пух снова влезли на дерево и начали поедать фиги. Сначала Уильям частенько поглядывал в сторону долины, откуда еще минут двадцать доносились звуки, свидетельствующие, что остальные шимпанзе кормились внизу, метрах в пятнадцати от нас. Потом все стихло. Уильям и Пух оставались на дереве около получаса, а затем вернулись к нам. По пути к зарослям Уильям выпрямился и быстро посмотрел вниз. Еще несколько часов со стороны водопада до нас регулярно доносились крики шимпанзе, потом вся группа, вероятно, двинулась дальше. И до нашего ухода никто из них больше не вернулся к плодоносящему дереву, которое росло возле самого убежища.

Фотографии к книге

Шел октябрь — шестой месяц с тех пор, как мы оставили Абуко и поселились в Ниоколо. Шимпанзе понемногу отдалялись от меня; без грустных расставаний и огорчений — процесс был настолько постепенным и естественным, что шимпанзе вряд ли замечали его. Я снова и снова благодарила судьбу за то, что мы встретили Типу. Если бы не она, все было бы намного сложнее. Теперь я нередко уходила из лагеря одна, без шимпанзе, предоставляя им возможность вести самостоятельную жизнь.
В конце сентября должны были приехать отец и Найджел, но проходили недели, а никто из них не появлялся. Наконец я решила поехать в Ниоколо, чтобы проверить, нет ли там писем или еще каких либо известны. Тридцать километров пути превратились в настоящую нервотрепку: дорога настолько заросла травой, что мы несколько раз съезжали на обочину и лишь по счастью не наткнулись на огромные булыжники, которые могли повредить лендровер. Все склоны были размыты дождевыми потоками, и «Фелисити» с трудом преодолела ряд довольно больших болотистых участков.
Меня поджидала скопившаяся за несколько месяцев пачка корреспонденции, в том числе телеграмма, посланная две недели назад итальянкой Рафаэллой Савинелли, которая спрашивала, можно ли ей привезти в наш лагерь своего трехлетнего шимпанзе Бобо. Он жил у нее два года, но больше уже оставлять его в доме стало невозможно. Пришли письма и от доктора Брэмбелла: все приготовления относительно перевозки Юлы и Камерона закончены. Авиакомпания «Бритиш каледониан эйруэйз» согласилась предоставить мне билет для поездки в Англию. Я должна была прилететь в январе, забрать шимпанзе и вернуться с ними в Сенегал прямым рейсом той же авиакомпании до Дакара.
Между тем дожди стали ослабевать и наконец прекратились вовсе. Гора Ассерик сменила свой ярко-зеленый убор и оделась в мягкие осенние тона. Плато с растущей на нем высокой травой выглядело как огромное золотое поле созревшей кукурузы. Листья на деревьях прежде чем упасть, сделались сначала желтыми, потом оранжевыми. По сравнению с сезоном дождей пейзаж неузнаваемо изменился, но стал от этого не менее прекрасным. В скором времени парк должен был снова открыться для публики.
Однажды я уехала на несколько часов, чтобы отвезти продукты рабочим, чинившим дорогу в нескольких километрах от нашего лагеря. Возвращаясь назад, я заметила огромное облако черного дыма, вздымавшееся возле горы Ассерик. Это горел лес. Чем ближе я подъезжала, тем тревожнее становилось на душе — судя по дыму, огонь бушевал в опасной близости от лагеря. После развилки я ехала уже по обугленной и дымящейся земле. Пламя рвалось вверх по склону к плато и лагерю.
Для моих шимпанзе это был первый большой пожар, и я надеялась, что они догадаются спрятаться в овраге или у нижнего течения ручья — в тех местах, куда огонь вряд ли доберется. «А вдруг они испугались и, поддавшись панике, не могут выбраться из огня?» — думала я и старалась как можно скорее добраться до места. Лендровер шел в гору. Внезапно языки пламени преградили дорогу. К капоту автомобиля были прикреплены две запасные канистры с бензином. Я быстро сняла их и переставила в багажник, потом сломала на ближайшем дереве большущую зеленую ветку. Старая, высушенная солнцем трава прекрасно горела, и огонь, гудя и потрескивая, быстро бежал вверх по склону горы.
Жара и дым были почти непереносимы, но мне все-таки удалось с помощью ветки уничтожить языки пламени на дороге. В моем распоряжении были считанные минуты, прежде чем трава снова вспыхнет от какой-нибудь случайной искры, и я быстро побежала к лендроверу. Впереди шел крутой подъем, и машина с трудом набирала скорость. Колеса буксовали, разбрасывая во все стороны черный песок и золу, но автомобиль все-таки двигался вперед. Вот, визжа тормозами, он преодолел узкий туннель, который мне удалось пробить в стене огня, и, обогнав надвигающееся пламя, выбрался на плато.
Рене и Джулиан уже начали вырубать просеку вокруг лагеря. Пух находился с ними, но Тины и Уильяма не было с тех самых пор, как я уехала рано утром. Времени на то, чтобы сделать эффективную противопожарную полосу, не оставалось: уже была видна длинная непрерывная линия огня, пересекавшая дальний конец плато. Джулиан и Рене срезали охапку зеленых веток и принесли в лагерь. Следующие полчаса мы занимались тем, что поджигали траву вокруг лагеря и, подождав, пока она выгорит на достаточно широком расстоянии, ветками тушили ее. Так получалась полоса, способная защитить нас.
Позаботившись об относительной безопасности лагеря, я стала беспокоиться за Уильяма. Тина, должно быть, уже не раз за эти годы была свидетелем лесного пожара, и я надеялась, что Уильям будет держаться возле и следить за ее поведением. Пух сидел у меня на руках и, чувствуя себя в полной недосягаемости, спокойно наблюдал за происходящим. Огнезащитная полоса сделала свое дело. Вокруг бушевало пламя, выстреливая долетавшими до нас искрами, но вскоре все стихло, и. хотя мы задыхались от жары и дыма, огонь не причинил лагерю никакого ущерба.
Плато, которое всего лишь час назад представляло собой колышущееся море золотисто-оранжевой травы, теперь превратилось в выжженную пустыню, по своей унылости соперничавшую с лунным пейзажем. Вся растительность, в том числе и окружавшие плато небольшие деревья, выглядели коричневыми и уныло опустили ветви. Зрелище было удручающим. Наступил сухой сезон. Теперь на все семь месяцев, до следующего дождя, Ниоколо приобрело вид бесплодной пустыни, хотя и не лишенной своеобразной застывшей красоты. Сочная зелень, напоминавшая о пышной растительности сезона дождей, сохранилась лишь в закрытых долинах. До нас еще доносились звуки пожара, бушевавшего на склонах горы Ассерик, когда в лагере появились Тина и Уильям. Они прятались в овраге. Ни тот, ни другая не казались чересчур взволнованными. Уильям то и дело чихал, по-видимому, из-за дыма, клубы которого все еще низко стелились над оврагом, цепляясь за ветви деревьев.
Остаток дня мы провели в лагере. Уильям и Тина почти все время кормились листьями кенно и темными ягодами с кустов кутофинго. Пух с моим приездом совсем успокоился и вконец разыгрался. Он увлеченно возился со своей жестяной тарелкой, волоча ее по песку, или, пристроив на голове, обходил двор. Я вошла в хижину, чтобы сделать кое-какие записи. Через некоторое время до меня донесся смех Рене и Джулиана. Пух, довольный тем, что к нему приковано всеобщее внимание, пересекал двор, совершая немыслимые пируэты и трюки. Его лицо, ладони и стопы были мертвенно-бледными, а шерсть перемазана чем-то серым. Он был похож на первобытного воина, раскрашенного в соответствии с ритуалом. Его лицо напоминало гладкую белую маску, на которой выделялись круглые темные глаза и темная линия рта. Пух нашел кучу светлого пепла, по фактуре такого же, как тальк. Его мягкость понравилась шимпанзе. По-видимому, вспомнив о мыльной пене, он тщательно натер себя пеплом.
На протяжении нескольких дней я не покидала шимпанзе, и мы каждое утро все вместе отправлялись на прогулку в долину. Зеленые стручки афзелии сделались хрупкими и коричневыми. Многие из них уже раскрылись, и темные семена высыпались на землю. У каждой горошины был ярко-оранжевый колпачок, которым она прикреплялась к стручку. Семена выглядели весьма привлекательно, но были твердыми как камни, поэтому я удивилась, когда увидела, как Тина роется в куче золы у корней афзелии и вытаскивает оттуда обгоревшие семена. Прожаренные, они легко измельчались мощными челюстями и превращались в однородную массу, по вкусу напоминающую арахис. Шимпанзе полюбили их, и вскоре Уильям и Пух рылись в золе с не меньшим рвением, чем Тина. Для меня оставалось загадкой, случайно ли Тина обнаружила, что обгоревшие семена легко крошатся и жуются, или это было еще одно воспоминание, унаследованное ею от тех далеких дней, когда она вела по-настоящему вольный образ жизни.
Наблюдая за шимпанзе, я размышляла о том, что и наши собственные предки при подобных обстоятельствах могли начать использовать огонь. На протяжении всей недели после пожара большие поваленные деревья в долине тлели и дымились, постепенно превращаясь в пепел. Слабый ветерок не давал огню погаснуть. Оставалось сделать всего один шаг и перейти от розысков редко встречающихся поджаренных горошин к сбору твердых сырых семян и намеренной их обработке в этих естественных очагах, разбросанных по всей долине.
Через несколько дней после пожара я получила известие от мистера Гейе, члена Комиссии по охране природы национального парка Ниоколо-Коба, о том, что две итальянские девушки с маленьким шимпанзе ждут меня в Ниоколо. Рафаэлла и Бобо наконец приехали! Я бросилась в Ниоколо и познакомилась с подругой Рафаэллы Барбеллой, веселой симпатичной девушкой, и с самой Рафаэллой. Одетая в запыленные голубые джинсы и вылинявшую армейскую рубашку защитного цвета, она понравилась мне с самого начала. Ее каштановые волосы были взлохмачены и покрыты тонким слоем пыли, на сильном выразительном лице горели темные глаза. В белых ровных зубах была зажата сигарета, и это лишь усилило мое первое впечатление о ней как о красивой, решительной и волевой женщине. Бобо, держась очень прямо, важно спустился к нам с веранды и с уверенным видом вскарабкался ко мне на руки. Казалось, он источает ту же решимость и уверенность в себе, что и его хозяйка. Во всем, что бы он ни делал, не чувствовалось ни малейших колебаний. Было уже поздно, и мы решили немедленно отправиться в лагерь.
Сначала Бобо сидел на коленях у Рафаэллы, потом принялся лазить по всей машине. Через некоторое время он сел ко мне и, строго глядя на меня, ущипнул за руку. Я не пошевелилась. По-прежнему не сводя с меня глаз. Бобо снова ущипнул меня, на этот раз немного сильнее. Я взглянула на него и медленно ущипнула в ответ. Бобо отодвинулся и стал возиться на заднем сиденье. Целых два года Бобо жил среди людей. Встречая нового человека, он каждый раз узнавал, боится тот его или нет, может ли он подразнить и даже припугнуть новичка. Чтобы проверить, к какому разряду людей отношусь я, Бобо решил испытать мою реакцию на его щипки. Когда он отошел от меня, я была вполне уверена, что по крайней мере на некоторое время мне гарантирована его дружба. Позднее он вновь будет испытывать меня, чтобы установить границы наших взаимоотношений, и лишь после того, как я заслужу его уважение, Бобо станет полностью доверять мне.
Я была в восторге от того, что у Пуха наконец появится товарищ, и уже представляла их с Бобо верными друзьями. Но как отнесутся к новому члену группы Тина и Уильям? Было уже темно, когда мы добрались до лагеря. Пух сидел на лестнице, Уильям возле палатки. Увидев машину, Уильям тотчас подбежал к ней и, прежде чем я успела ему помешать, распахнул дверцу. Потом залез внутрь и замер, заметив Бобо. Он был взволнован, но вел себя вполне дружелюбно. Бобо при виде довольно крупного самца попятился, явно не зная, что предпринять. Я придержала Уильяма, пока все не вылезли из машины. Рафаэлла спустила Бобо на землю, и Уильям с Пухом тотчас обступили его. Бобо прижался к ноге Рафаэллы, уцепившись за нее одной рукой, а другой ухитрился больно ударить Уильяма и Пуха. Однако оба шимпанзе по-прежнему вели себя вполне дружелюбно, и Бобо стал постепенно успокаиваться. Его жесты утратили агрессивность и сделались игривыми.
Знакомство происходило при свете походного фонаря, поэтому я не сразу заметила Тину, которая сидела на дереве кенно у нас над головами и внимательно следила за тем, что происходит внизу. Бобо все еще выглядел довольно возбужденным. Я решила покормить обезьян, чтобы дать ему время немного освоиться. Уильям и Пух получили каждый по полбуханки хлеба, Тина тоже спустилась за своей долей. Бобо я дала меньше других, с тем чтобы он закончил есть одновременно со всеми. Он казался таким хрупким по сравнению с Пухом и Уильямом, что я впервые воочию убедилась, как выросли оба мои питомца за истекшие полгода.
Покончив с хлебом, Бобо принялся играть с Уильямом. Пух попытался присоединиться к ним, но был атакован Уильямом. Бобо направился к Рафаэлле, Уильям схватил его и потащил назад. Бобо захныкал, Уильям тотчас обнял его. Мы просидели возле хижины до половины десятого, Тина ушла первой; она вернулась в гнездо и лежала там, пристально наблюдая за нами. Уильям и Бобо играли почти без перерыва. Пух присоединялся к ним, только если позволял Уильям. Я была поражена взаимоотношениями шимпанзе. Едва ли можно было мечтать о более радушном приеме!
Наконец Рафаэлла начала укладывать донельзя уставшего Бобо на крыше лендровера, пристроив там подушку. Уильям и Пух нехотя отправились в овраг к своим гнездам. Бобо отказался ночевать без Рафаэллы, и ей пришлось уложить его в своей постели. Впереди у него будет довольно времени, чтобы освоить гнездостроительство. А пока того, что он узнал о новой жизни, было вполне достаточно для первого дня.
Так же как Пух, Уильям, Тина и бесчисленное множество других детенышей шимпанзе, Бобо осиротел в то время, когда был беспомощным младенцем. Мать его была убита, а он вместе с другими молодыми шимпанзе экспортирован из родной Африки в Европу. В конце концов Бобо и еще два его товарища по несчастью очутились в холодных тесных клетках на полках грязного итальянского зоомагазина. Двое других малышей умерли вскоре после того, как попали в магазин. Бобо чудом выжил и был спасен Рафаэллой, которая вызволила его из заточения.
Началась счастливая пора для Бобо: он стал членом небольшой семьи и наслаждался безопасностью и покоем. Его никогда ни в чем не ограничивали, и в доме Рафаэллы вскоре воцарился полнейший хаос. После того как ей несколько раз пришлось заменить сиденье в уборной, она решила обходиться без него. Дважды Рафаэлла ремонтировала раковину в ванной. Настал момент, когда она перестала стирать занавески и счищать грязные пятна со стен. Вся ее жизнь теперь была подчинена Бобо. Рафаэлла понимала, что ради его же пользы не может оставить Бобо в Италии, и стала раздумывать, как ей переправить его в Африку и вернуть к жизни на свободе. Она уже была готова к тому, что ей придется жить в лесу вместе с Бобо, пока он не повзрослеет и не сможет сам заботиться о себе. Потом она услышала о моем эксперименте. Все остальное было делом времени.
На следующее утро Пух и Уильям пришли к хижине раньше обычного. Я надеялась, что мне удастся выпроводить Бобо из комнаты прежде, чем кто-нибудь из них заметит его,— обезьяны не смогли бы понять, почему новичку разрешается входить в домик и ночевать там, а им нет. Пока я торопливо выталкивала Бобо за дверь, Уильям попытался проскользнуть мимо меня. Я наклонилась и схватила его за руку, не впуская в хижину.
Он пришел в бешенство, впервые в жизни укусил мою руку и с удивительной легкостью опрокинул меня на землю. Рене и Джулиан бросились на выручку, но Уильям напал на них и покусал Рене. Он был в ярости и невероятном возбуждении. Я тоже была взбешена. Чувство обиды и возмущения оттого, что Уильям укусил меня, заглушало страх: я бросилась к нему с таким гневом и решимостью, что он закричал и побежал от меня. Я догнала его, схватила за загривок и изо всех сил укусила за плечо. Он завопил еще громче, потом мощным движением высвободился из моих рук и, не переставая кричать, скрылся в овраге. Я осталась лежать на месте нашего сражения, дрожа от пережитого волнения и выплевывая изо рта клочья обезьяньей шерсти. Меня утешало лишь то, что мне удалось вновь обрести уважение Уильяма. Пройдет немало времени, прежде чем он сделает еще одну попытку взять надо мной верх.
Через четверть часа Уильям вернулся в лагерь. Он был спокоен и благоразумен. Между тем настало время кормить Бобо. Мы не могли давать пищу ему и не кормить других обезьян, поэтому все они получили еду на краю оврага. После кормежки Бобо направился за Уильямом и Пухом к фиговому дереву. Через пять минут он вернулся. Уильям шел за ним по пятам как зачарованный.
Я решила отвести Уильяма, Пуха и Бобо в долину. Мы двигались по дну оврага, и Уильям всю дорогу держался возле Бобо. Новые звуки и непривычная обстановка слегка раздражали Бобо, и он попросил Рафаэллу взять его на руки. Она остановилась и подняла его. Увидев, что Бобо теперь недосягаем, Уильям разозлился и точным движением повалил Рафаэллу на землю. Это, естественно, еще больше напугало Бобо, и он лишь крепче вцепился в Рафаэллу. Она попыталась уговорить своего питомца идти рядом с ней, но он начал пронзительно кричать. Его вопли подействовали на Уильяма, и он впал в еще большее возбуждение. В конце концов выход был найден: Бобо позволил мне нести его при условии, что Рафаэлла будет идти рядом. Уильям не стал особенно возражать против того, что новичок сидит у меня на руках. Когда мы дошли до ручья, я спустила Бобо на землю, но он побрел прочь от Уильяма. Новая обстановка ошеломила его, и он был явно не настроен играть и резвиться. К моему удивлению. Уильям захныкал, чтобы привлечь внимание Бобо. Когда и это последнее средство не помогло, Уильям набросился на Пуха, потом подбежал к корням дерева мандико и начал барабанить по ним, выказывая тем самым свою досаду.
Пока мы купались, Уильям осторожно играл с Бобо. а Пух отдыхал неподалеку. Однако стойло Бобо приблизиться к Рафаэлле, как Уильям впал в истерику. Пять раз за этот час он принимался бросать палки и демонстрировать свою силу. Сначала я сохраняла терпение и спокойствие, но, когда Уильям стал швырять в Рафаэллу и Барбеллу здоровенными булыжниками, мне пришлось вмешаться. Раньше мне никогда не доводилось видеть Уильяма таким возбужденным и агрессивным. Я тоже бросила в него несколько камней, Уильям успокоился и постепенно пришел в себя. Мне вновь удалось обуздать столь неожиданную вспышку его эмоций. И я повела всех вниз, в долину, чтобы найти деревья, на которых обезьяны смогли бы кормиться; я все еще надеялась отвлечь внимание Уильяма.
Бобо опять захныкал, но Уильям осторожно обнял его, и тот успокоился. Я с изумлением наблюдала, как Бобо шагает возле Уильяма, уцепившись рукой за шерсть на его плече. Было что-то трогательное в этой паре: маленький шимпанзенок доверчиво семенил рядом со своим крупным собратом, а тот проявлял по отношению к нему поразительную заботливость.
Мы нашли несколько сухих, еще не раскрытых стручков афзелии. Рафаэлла приспособилась открывать их, положив боком на камень и с силой ударяя по ним булыжником. Стручки с треском раскалывались. Находящиеся внутри семена были очень твердыми — слишком твердыми для зубов шимпанзе. Рафаэлла завоевала доверие Уильяма тем, что стала разбивать горошины на мелкие кусочки, которые обезьяны могли разжевать. Вскоре шимпанзе разбрелись в поисках стручков. Отыскав их, они выстраивались возле Рафаэллы, дожидаясь своей очереди. Я была поражена, насколько быстро Бобо вписался в совершенно непривычные для него условия. К тому моменту, когда настала пора возвращаться, все трое шимпанзе, подражая методам Рафаэллы, пытались извлечь горошины из стручков и размельчить их. Хотя никто из них не добился успеха, действовали они вполне решительно, и я была уверена, что пройдет не так уж много времени, и все они освоят способ открывать твердые стручки.
Пока Уильям по праву старшего первым забавлялся с новым товарищем, Пух терпеливо ждал своей очереди. Наконец и ему было позволено повозиться и порезвиться с Бобо. Когда я увидела, как осторожно и бережно обращается Пух с упрямым маленьким новичком, комок подступил к горлу. Теперь-то уж Пуху не придется скучать в одиночестве, пока Уильям будет ухаживать за Тиной,— у него появился отличный компаньон.
Когда мы добрались до баобаба, Уильям ухватил крупный плод и после некоторых усилий ухитрился разгрызть его. Придвинув свое лицо вплотную к челюстям Уильяма, Бобо пристально наблюдал за ним. Обычно Уильям очень ревниво относился к своей пище и почти никогда не делился ей. Поэтому я была потрясена, увидев, как он отломил большой кусок сердцевины и протянул его Бобо. Но еще удивительнее, что Бобо не только взял незнакомую пищу, но и съел ее без особых колебаний. Потом Бобо подошел к Пуху. На этот раз он не стал ждать, пока ему предложат угощение, а, протянув руку, уверенно отломил себе добрую половину мякоти плода. Пух был явно озадачен, но ни звука не издал в знак протеста. Когда все насытились, Уильям улегся отдыхать, Бобо расположился рядом с ним, а Пух устроился на соседней ветке.
В середине дня мы вернулись в лагерь. Обратно все шимпанзе шли самостоятельно, хотя Бобо пару раз начинал хныкать и проситься на руки. Я заметила, что Уильям уже перестал обращать на него внимание, и Бобо успокоил Пух, который подошел и крепко обнял его. Увидев, как Уильям и Пух, пригнувшись, пьют из ручья, Бобо стал делать то же самое.
Днем Уильям исчез из лагеря, наверное отправившись на поиски Тины. Пух и Бобо впервые остались одни и целый час забавляли нас своими веселыми играми. Они нашли пустую скорлупу от плода баобаба и гонялись по всему двору, пытаясь отнять ее друг у друга. Бобо был так увлечен игрой, что взбежал по лестнице на платформу, даже не заметив высоты.
Вечером в лагере появились Тина и Уильям. Встревоженная присутствием незнакомцев, Тина не спускалась с дерева, растущего на краю лагеря, и оттуда наблюдала за всем, что происходило внизу. Позже Уильям с Тиной отправились на ночлег в овраг, и мы смогли дать Бобо его ужин и порцию молока. Пух поел вместе с ним. Настало время укладываться спать. Я припарковала лендровер возле самой хижины, и на его крыше с помощью большой подушки и нескольких полотенец мы устроили уютную постель для Бобо. С третьей или четвертой попытки Рафаэлле удалось уложить его там. На утро, выйдя из хижины, я обнаружила, что Бобо свернулся на земле под дверью, а на его месте уютно устроился Уильям.
Уильяма все еще тревожило появление в группе нового шимпанзе. Утром, увидев, как Рафаэлла несет на руках Бобо, он снова впал в неистовство и, распушив шерсть, бросился к ней, прежде чем я успела остановить его. Подбежав к Рафаэлле, он укусил ее за руку и выхватил Бобо. Рафаэлла подняла какую-то деревяшку и швырнула ею в Уильяма, больно ударив его по спине. Шимпанзе развернулся и снова кинулся к Рафаэлле. Но она, вместо того чтобы убежать от него, схватила камень и бросилась навстречу. От злости она не почувствовала страха. Уильям замер и, явно напуганный, принялся кричать. Рафаэлла с такой силой швырнула камень на землю, что он раскололся вдребезги. Уильям повернулся ко мне и протянул руку, как бы ища поддержки. Но я смотрела в сторону. На моей памяти ни один из незнакомых Уильяму людей не мог подобным образом отразить его нападки.
Когда Уильям почти перестал кричать, Рафаэлла присела на корточки и позвала его. Он тотчас подбежал, и она принялась обыскивать его, пока он не успокоился. Потом он в течение нескольких минут с энтузиазмом обыскивал Рафаэллу, а затем побрел к фиговому дереву. Тина приветствовала его громким учащенным дыханием, и они оба спустились в овраг.
Остаток дня Пух и Бобо снова провели вместе. На этот раз они схватили щетку для волос Рафаэллы и, не забывая время от времени причесывать ею друг друга, принялись с такой скоростью гоняться вверх и вниз по лестнице, ведущей к помосту, что у меня закружилась голова.

Однажды утром, вскоре после прибытия Рафаэллы, в лагере появился лендровер Службы национальных парков, который привез известие, что м-р Дюпюи, директор Управления национальными парками Сенегала, собирается на несколько дней в Сименти и хочет встретиться со мной. Оставив лагерь на попечении Рене и Джулиана, мы с Рафаэллой отправились за 80 километров в Сименти.
Мы въехали во двор отеля «Сименти». Навстречу нам выбежал молодой француз по имени Ален, который уже несколько месяцев жил в парке, осваивая профессию управляющего.
— Какое счастье, что вы приехали! — произнес он и, схватив меня за руку, поволок в столовую.— Мы тут никак не можем справиться с одной проблемой,— продолжал Ален,— и надеемся, что именно вы нам поможете.
Мы остановились в центре столовой, и Ален в ожидании посмотрел вокруг. «Toto, ou es tu?» * — позвал он, и из-за столов появился крошечный слоненок, меньше которого мне еще не приходилось видеть. Он родился дней 10—14 назад и достигал в высоту 45 сантиметров. Он быстро притопал к Алену и начал обшаривать его в поисках соска. Мы с Рафаэллой на секунду остолбенели, потом медленно подошли к малышу и дотронулись до его щетинистого тельца.

Ален присел на корточки и протянул слоненку свои пальцы, которые тот немедленно принялся сосать. Ален с тревогой посмотрел на нас и спросил:
— Как вы думаете, можно ли его спасти? Браконьеры убили его мать в двенадцати километрах отсюда, и он сам пришел к отелю два дня назад. Он привык ко мне и даже спит возле меня, но завтра мы уезжаем на целую неделю с обходом береговых участков, и мне не с кем его оставить — никто не знает, как ухаживать за ним. Я надеюсь, вы возьмете его. Ведь вам и раньше приходилось выращивать осиротевших животных, не так ли?
Слова Алена были неожиданно прерваны — слоненок выпустил струю жидкого помета. Я поняла, что у меня остается еще меньше шансов, и без того очень небольших, выходить малютку. По опыту работы в Вуберне я знала, что понос для такого малыша означает верную смерть. К тому же я где-то читала, что новорожденных слонят вообще невозможно вырастить без матери.
Мысленно я перенеслась в те дни, когда ухаживала за осиротевшими животными в Гамбии, вспомнила пищу, которой кормила трех маленьких слонят в Вуберне. Это была кашица из кукурузной крупы, молока, глюкозы и кальция. Правда, мои подопечные были гораздо старше этого крошечного детеныша, но другого рациона я не знала, а окружавшие меня люди не имели и такого опыта. Кроме того, из всех составных частей смеси в Сименти можно было найти только молоко. Я решила заменить кукурузную кашицу отварным рисом, а глюкозу — медом и постараться как можно тщательнее составлять суточное количество пищи с учетом потребностей слоненка в питательных веществах. Что касается кальция, то в нашем лагере его было полным-полно.
Я попросила Алена до конца дня не давать больше слоненку молока, а поить его теплой водой с медом и небольшим количеством соли. Это была попытка очистить желудок слоненка и разгрузить его пищеварительный тракт перед переходом на новую диету.
В полдень я отправила радиограмму отцу и Найджелу с просьбой прислать несколько сосок (они наверняка были у нас дома) и ряд других вещей, необходимых для ухода за молодым слоненком. Я также попросила их связаться по телефону или телеграфу с английскими зоопарками, в которых успешно выращивали слонов, и узнать их рацион. А пока придется обходиться тем, что было под рукой.
Вскоре прибыли мистер Дюпюи и мистер Гейе. После короткого разговора мистер Дюпюи спросил меня, сможем ли мы взять слоненка к себе при условии, что администрация парка обязуется снабжать нас молоком и всем прочим, необходимым для ухода за ним. С той самой минуты, когда мы с Рафаэллой увидели слоненка, нам отчаянно захотелось забрать его с собой в лагерь, но у меня не было уверенности, что это возможно. Однако вопрос решился прежде, чем я успела придумать хоть сколько-нибудь обоснованные аргументы. Мы были подготовлены лучше других, и слоненка поручали нам.
Несмотря на мои страхи, перспектива ухаживать за слоненком привела меня в полный восторг. Это маленькое существо неожиданно стало членом нашей семьи, и теперь мне казалось чрезвычайно важным сохранить и вырастить его. Это был еще один приемыш, еще одно живое существо, за которое я была в ответе.
Пришлось заняться оборудованием лендровера для обратного пути. Служители дали нам соломенный матрац, который мы водрузили на заднее сиденье и на который положили сверху охапку упругих зеленых листьев. Мы с Рафаэллой раздобыли старые занавеси и несколько мешков, чтобы укрыть слоненка от сквозняка. Наполнили кипяченой водой пластиковую канистру и конфисковали из гостиницы весь запас меда и все пластиковые бутылочки из-под воды. Ален сделал соски, отрезав пальцы на резиновых перчатках. Потом он перенес слоненка к машине, и мы в последний раз напоили его водой с медом.
У слоненка по-прежнему был частый водянистый стул. Чем больше я наблюдала за ним, тем невероятнее казалось мне утверждение Алена, что это детеныш мужского пола. Приглядевшись повнимательнее, я увидела, что принятая Аленом за признак мужского пола выпуклость под брюхом слоненка на самом деле была остатком пуповины, полуприкрытым нависающей складкой кожи. Пуповина была влажной и слегка загноившейся, с желтоватыми слизистыми выделениями. Мы протерли ее ватой, смоченной в дезинфицирующем растворе, и присыпали антисептиком.
Наконец, в 4 часа все было готово к отъезду. Нагнувшись, я с удивительной легкостью подняла малютку, положила ее на заднее сиденье и села вместе с ней. Она очень нервничала и попыталась выбраться из машины, но я придержала ее. Немного поурчав, она издала громкий горестный крик.
Несмотря на свои миниатюрные размеры, маленькая слониха была довольно сильной, и мне стоило большого труда удерживать ее на месте. Я все время что-то говорила ей, пытаясь успокоить, а Рафаэлла старалась вести машину как можно плавнее, на скорости не более 8 километров в час. Некоторое время слониха держалась на ногах, пытаясь сохранить равновесие, потом улеглась, положив голову мне на ноги. Мы едва тащились, старательно объезжая каждую выбоину, чтобы поменьше трясти нашу пассажирку. Это очень маленькое, больное и хрупкое существо к тому же ни минуты не оставалось в покое и все время то поднималось, то ложилось как ванька-встанька. Я была перепачкана экскрементами и не раз облита медовой водой, которую мы давали малютке каждый час. Вдобавок она изрядно оттоптала мне ноги. И путь, который утром мы проехали за три часа, теперь занял у нас больше девяти часов. Увидев нас, Рене и Джулиан не поверили своим глазам. Они даже как будто испугались слонихи. Мы вынули ее из лендровера и поставили на землю. Она пошла в хижину следом, подталкивая нас хоботом и выпрашивая бутылочку с питьем. Я поставила рис на огонь и через полчаса дала ей пол-литра жидкой молочной каши с медом и сахаром. Причмокивая импровизированной соской, она выпила все до дна — и от удовольствия зажмурилась. Вскоре она уже полностью освоилась в хижине и чувствовала себя как дома. Покончив с едой, она взобралась на большую походную кровать и улеглась возле Рафаэллы. Мы с Рафаэллой переглянулись, улыбнувшись, и развели руками. Приготовив еще одну порцию еды, я поставила ее в холодильник и пристроилась рядом с Рафаэллой и слонихой.
Спустя четверть часа, когда я уже задремала, слониха зашевелилась, поднялась на ноги и, перешагнув через меня, перешла на пол, после чего начала обнюхивать меня влажным упругим хоботком. Вот она опустилась на колени и, задрав хобот, стала облизывать языком мою шею и плечи, пытаясь отыскать сосок. Я села и протянула ей пальцы, которые она тут же начала сосать. Прошло не больше двадцати минут с тех пор, как она поела. Я не знала, сколько может выпить слоненок ее возраста за один раз. Мне не хотелось оставлять малютку голодной, но я и не собиралась перекармливать ее, так как при поносе это было опасно вдвойне. Поэтому я постаралась успокоить ее.
Минут через десять она поняла, что молока из моих пальцев не высосешь, и стала толкать меня лбом. Потом заурчала и, пронзительно вскрикнув, сильно ударила меня. Решимость и упорство этого крошечного создания позабавили меня. Еще полчаса я терпеливо сносила ее удары, после чего встала и подогрела кашу, которая стояла в холодильнике. Слониха принялась энергично сосать и опустошила бутылочку почти до дна, потом, явно удовлетворенная, взобралась на кровать и плюхнулась прямо на Рафаэллу, которая, лишь слегка пошевелившись, устроилась поудобнее и заснула еще крепче. Пришлось сварить еще риса и поставить в холодильник две бутылочки с кашей. Я была вся покрыта липкой слюной, лицо и руки горели от шершавой слоновьей кожи.
На приготовление всей этой еды ушел почти целый час. Когда я наконец добралась до уже довольно истерзанной постели, слониха проснулась. Сон освежил ее. Она опять была отчаянно голодна и снова принялась сосать и обнюхивать меня. Я чуть было не разбудила Рафаэллу, чтобы теперь она понянчила нашу крошку, но она так крепко спала, что мне стало жаль ее. Я попыталась не обращать внимания на слониху, надеясь, что она уснет. Однако она стала метаться по комнате, круша все на своем пути. Потом, испугавшись, что меня нет рядом, она в панике вернулась обратно и снова начала толкать и облизывать меня, требуя пищу. Я была в полном отчаянии и подчинилась, выдав ей очередную бутылку. После этого мы обе блаженно уснули, но через час все вновь повторилось. Уже рассветало. Я смертельно устала, материнские чувства во мне почти угасли, терпение подошло к концу. Тем не менее я встала и накормила малютку. Вскоре поднялась Рафаэлла и сменила меня, так что я смогла наконец спокойно поспать несколько часов.
На следующее утро, выпив по чашечке кофе, мы вывели слониху на прогулку. Обезьяны уже видели ее в хижине и теперь, когда она появилась на улице в непосредственной близости от них, с любопытством, хотя и не без некоторого страха, взирали на нее. Наконец Бобо решился: он выступил вперед и, взяв малютку за хвост, обнюхал его. Я внимательно следила, чтобы Бобо не укусил слониху или не потянул ее за хвост. Но она повернулась, и Бобо, выпустив хвост из рук, попятился. Пух от радости, что видит нас, не обращал никакого внимания на нового приемыша и спокойно уселся ко мне на колени. Когда малышка, подойдя к нам, стала обнюхивать Пуха и дуть на него, шимпанзе оттолкнул ее влажный хобот, но не выглядел при этом чересчур взволнованным.
Заметив входящего в лагерь Уильяма, я вытащила из кармана стартовый пистолет и на всякий случай зажала его в руке. Потом я заговорила с Уильямом и представила ему нашу малютку, стараясь вести себя так, словно ничего особенного не произошло. Уильям осторожно подошел к слонихе, обнюхал ее, заглянул за уши, под хвост. Потом схватил ее за хобот и, очевидно, сдавил его, так как слониха замотала головой. Я взяла руку Уильяма и, беззаботно болтая, решительно отвела ее в сторону. Не проявляя агрессивности, я старалась дать ему понять, что слониха, так же как сумка или фотоаппарат, принадлежит мне, а ему разрешается только ее потрогать. К моему удивлению, Уильям отнесся к моим действиям довольно спокойно и после еще одного беглого осмотра отошел от нашей питомицы.
Слониха как тень бродила за мной и Рафаэллой. Когда же наши пути расходились, она не могла решить, за кем ей следовать, но, оказавшись рядом с одной из нас, быстро успокаивалась. У нее по-прежнему был сильный понос. На всякий случай Рафаэлла привезла с собой небольшую аптечку, в которой были таблетки и микстуры для лечения диспепсии у маленьких детей. Порывшись с полчаса в своем ящичке, она наконец нашла то лекарство, которое, как мы посчитали, годилось и для слоненка.
Мы ухаживали за слонихой по очереди, чтобы по крайней мере высыпаться через ночь. Дни шли за днями, и все они без остатка были отданы нашей питомице. Скоро мы стали брать ее на короткие прогулки, когда отправлялись вместе с шимпанзе к плодоносящим деревьям таббо, растущим неподалеку от лагеря. По вечерам она ходила с нами к ручью. Несмотря на непрестанные усилия, которых требовал уход за ней, мы были очарованы этим крошечным созданием. Еще совсем маленькая и полностью зависевшая от нас, она отличалась сильным характером и часто проявляла поразительное упорство.
Через неделю приехал Найджел и привез все, о чем я просила в радиограмме. Ему так и не удалось узнать, как выкармливать маленьких слонят, но он заметил книгу Иэна Дугласа-Гамильтона о жизни слонов, где был указан химический состав слоновьего молока. Без специального оборудования нечего было и думать о том, чтобы воспроизвести его в искусственных условиях, поэтому мы продолжали придерживаться прежней диеты. Теперь мы располагали большим числом стеклянных бутылочек и настоящих сосок, что значительно облегчало процесс стерилизации, входивший в обязанности Рене и Джулиана. В скором времени весь холодильник был до отказа забит едой для нашей малютки. По книге Гамильтона мы приблизительно определили ее возраст: ей было около двух недель — совсем младенец.
Найджел привез также нечто менее приятное — телеграмму, означавшую, что Рафаэлла должна срочно вернуться в Италию. Она очень переживала, что оставляет меня одну, но я убедила ее не огорчаться из-за этого, пообещав как-нибудь справиться. Вечером я помогла ей уложить вещи, так как на следующее утро Найджел возвращался в Гамбию и увозил ее. По приезде в Абуко Найджел решил поговорить с отцом и отпроситься у него на несколько недель помочь мне.
После их отъезда мы со слоненком вернулись в хижину. Наверное, ни разу в жизни мне не приходилось так остро чувствовать тоску и одиночество. Но унывать было некогда: я поспешно обулась и повела слониху и шимпанзе к деревьям таббо. Уходить далеко от лагеря я не могла, потому что каждые два часа надо было возвращаться и кормить малышку. Ее состояние постепенно улучшалось — стул из водянистого сделался кашицеобразным, и у меня появилась слабая надежда, что произойдет чудо и она останется жить.
Первые две ночи я почти не спала. Прилечь днем мне тоже не удавалось, так как слониха ни за что не хотела оставаться с Джулианом. К тому же я не могла доверить ему и приготовление молочной смеси: никакими силами нельзя было убедить Джулиана, что все составные части суточного корма должны быть взяты в определенной пропорции. Поэтому, чтобы не рисковать здоровьем моей подопечной, я готовила все смеси сама. На третью ночь я так измучилась, что решила повесить в комнате гамак. Покачиваясь в нем, я оставалась рядом со слонихой, и в то же время она не могла, когда ей вздумается, пинать меня ногами и пачкать постельное белье. Как и раньше, я должна была кормить ее через каждые два часа, но в этом я полагалась на нее: обычно она будила меня задолго до назначенного времени.
Через неделю после отъезда Рафаэллы я с облегчением поняла, что справляюсь со своими обязанностями. Два раза в день — утром и в полдень — мы с обезьянами отправлялись на непродолжительные экскурсии в поисках пищи. Обычно мы шли в долину или на плато. Маленькая слониха не отставала от шимпанзе.
Уильяму вскоре наскучили эти короткие прогулки, и он большую часть времени проводил с Тиной где-нибудь в долине. Пух привязался к малышке и часто семенил рядом с ней, обхватив ее рукой за шею. Что же касается Бобо, то он, похлопав ее по животу и выпрямившись во весь рост, шел следом за слонихой совсем как маленький погонщик. В общем, за исключением того, что с ней надо было периодически возвращаться для кормежки, новая воспитанница не причиняла нам особого беспокойства.
Однажды я наблюдала за кормящимися обезьянами. Слониха стояла, прислонившись к моей спине и положив голову мне на плечо. Она дремала, и ее длинные черные ресницы трепетали на уровне моего лица. Я ласково погладила ее по щеке, но она, перехватив хоботом руку, отправила ее в рот и незамедлительно принялась сосать мне пальцы. Я почувствовала на ее десне что-то острое и, заглянув в рот, обнаружила прорезывающийся зуб. Десна в этом месте набухла и покраснела, и из нее торчал крошечный белый кусочек зуба. Я прижалась лицом к щеке слонихи и поздравила ее, а она принялась игриво ворошить хоботом мои волосы. Как же будет прекрасно, когда у нее появится много таких зубов и она начнет есть твердую пищу, а все наши теперешние страхи и опасности останутся далеко позади. Наш лагерь станет тем идеальным местом, где молодая слониха сможет получить необходимые навыки для жизни в естественных условиях. Мы будем вместе совершать длительные переходы, во время которых она встретит других слонов и подружится с ними.
В тот вечер я долго сидела на старом термитнике и пошла ужинать лишь после того, как все шимпанзе устроились на ночь. Моя питомица первой получила свою порцию, но тем не менее пыталась узнать, что ем я, и трогала хоботом все продукты, которые лежали на столе. Я оттолкнула ее, и она уверенно пошла по комнате, смешно принюхиваясь и сбрасывая на пол последние из остававшихся на полках предметов. Схватила полотенце и стала размахивать им, потом вернулись к столу и принялась мусолить мою ногу.
Я кончила ужинать, натянула гамак, в половине десятого покормила ее и улеглась. Слониха тоже залезла в постель и затихла. Я выключила фонарь и заснула крепким сном.
Проснулась я от какого-то толчка. Все вокруг было тихо. Включив фонарь, я посмотрела на часы: было без четверти четыре. О господи, а как же кормление! Где слониха? Я громко позвала ее и обвела фонарем комнату. Постель была пуста, но прямо подо мной на боку лежала слониха. Я выскочила из гамака и склонилась над ней: она была без сознания, холодная и безучастная.
Я закричала, призывая на помощь Джулиана, и через несколько минут он вбежал в комнату.
— Что случилось? — спросил он задыхаясь.
— Разведи костер и согрей как можно больше воды, а потом наполни ею все, какие найдешь, пустые бутылки.
Я накрыла слониху одеялами, пытаясь отогреть ее. Все во мне горестно сжималось от сознания собственной вины. Я проспала сразу три кормления, и теперь малютка была на грани смерти. Я приподняла ей голову, пытаясь уловить хоть какие-нибудь признаки жизни. Она была так бодра за ужином и вот теперь лежит здесь, холодная, и неподвижная. Это казалось невероятным. Дыхание ее было редким и прерывистым, после каждого вдоха следовала долгая пауза, и лишь потом воздух с трудом выходил из легких. Вне себя от ужаса и сознания собственного бессилия я обхватила ее голову и принялась баюкать. Внезапно у слонихи остановилось дыхание, но я не могла примириться с этим и стала надавливать ей на грудь, делая искусственное дыхание, а потом поочередно поднимать и опускать ее передние ноги. Через некоторое время она снова задышала. Мы обложили ее бутылками с горячей водой, завернутыми в полотенца, рубашки и другие попавшиеся под руку вещи. Потом я стала растирать ее тело ладонями, пытаясь стимулировать кровообращение.
Только бы она пришла в сознание и я смогла покормить ее, тогда появится надежда на спасение. Слониха не может умереть, не должна умереть. Я люблю ее, она нужна мне.
В отчаянии я влила ей в рот столовую ложку бренди, проследив чтобы жидкость не попала в дыхательное горло. Не знаю, что в конце концов подействовало — бутылки с горячей водой, бренди или моя железная воля, но минут через пятнадцать слониха открыла глаза и остановила на мне взгляд. Хобот ее слегка подрагивал. Только бы она очнулась и смогла поесть! Джулиан помчался на кухню и принес мне бутылочку с подогретой смесью. Я вложила соску ей в рот, но она еще не окончательно пришла в себя и сосать не стала. Тогда я поставила бутылку на пол и снова стала растирать ее, пытаясь привести в чувство. Несмотря на все мои усилия, глаза ее закрылись, хобот обмяк, и она опять потеряла сознание. Целый час мы согревали и растирали ее. Ничто не помогало — дыхание слонихи вновь стало прерывистым, потом исчезло, и я уже не смогла восстановить его. Я потрогала пульс — его не было. Моя малютка была мертва.
Я вынула подушку из гамака и положила ей под голову, потом легла на постель, пытаясь собраться с мыслями. Я была полностью опустошена и не могла даже плакать, лишь где-то в глубине притаилась тупая ноющая боль. Джулиан попытался утешить меня.
— На то воля божья, Стелла, и ты должна ей покориться.
— Тогда зачем бог позволил ей пройти двенадцать километров до Сименти после гибели ее матери? Почему он допустил, чтобы я взяла ее в лагерь? Почему по его воле она жила больше двух недель и стала выздоравливать? Почему он позволил мне полюбить ее и вселил в нас надежду, а потом задул ее жизнь как свечку? Если такова воля бога, то я ненавижу его.
Джулиан печально покачал головой и отправился на кухню.
Пока обезьяны еще спали, я пригнала лендровер в лагерь, положила на заднее сиденье матрац и отнесла туда слониху, накрыв ее одеялом. В тот же день я повезла останки в Ниоколо, чтобы сообщить администрации о смерти моей питомицы.
Я добралась туда уже к вечеру и подъехала прямо к конторе, где находились ветеринарный врач и мистер Гейе. Как только машина остановилась, несколько служащих вынули слониху и отнесли ее на вскрытие. Я с трудом подавила в себе желание крикнуть: «Поосторожнее!» Мистер Гейе расспросил о подробностях ее смерти и выразил сожаление по поводу печального исхода. «Я старалась, мистер Гейе, верьте мне, я так старалась»,— только и смогла я выдавить в ответ. При виде разложенных на столе ножей у меня к горлу подкатил комок.

И вот настало время моего отъезда в Англию. По прибытии в Лондон я первым делом посетила зоопарк и встретилась с д-ром Брэмбеллом. Юле и Камерону уже исполнилось по пяти лет. Теперь мне разрешили не только наблюдать за ними через прутья решетки, но и войти в клетку. При моем появлении Камерон разволновался и начал шумно резвиться. Юла забралась на руки и принялась спокойно, с какой-то размеренной сосредоточенностью обыскивать мое лицо и одежду. Пару раз, подражая брату, она сделала игровое движение, но в основном предпочитала сидеть и наблюдать. К концу моего пребывания у обезьян Юла стала держаться менее напряженно: она даже начала передвигаться по клетке и играть со мной и служителем, но делала все это без той энергии, которая отличала Камерона.
Встреча с незнакомыми шимпанзе — это само по себе волнующее переживание, но сознание того, что Юла и Камерон скоро вольются в нашу семью, придавало мне небывалый подъем. Поначалу Юла и Камерон должны были провести несколько месяцев в Абуко, чтобы акклиматизироваться. В ожидании их приезда отец разрушил старый загон для шимпанзе и построил новый, меньшего размера, но зато крепче и прочнее.
Так как я не могла одновременно находиться и в лагере, и в Абуко, настала пора подыскать мне помощника. Гуго ван Лавик был знаком с американской студенткой Чарлин Коулглейзир, которая заканчивала колледж и выражала желание приехать и помочь мне. Она прилетела в Лондон из Америки на несколько дней позже меня. Это была жизнерадостная, крепкая на вид девушка с длинными темными волосами. У нее почти не было практического опыта работы с шимпанзе, но этот недостаток с лихвой восполнялся ее энтузиазмом. Чарлин дважды побывала со мной в Лондонском зоопарке, познакомилась с Юлой и Камероном и вполне уверенно обращалась с ними.
Чарлин должна была заботиться об обезьянах во время их пребывания в Абуко. Ей предстояло каждый день выводить их на прогулку по резервату, чтобы они постепенно приспосабливались к новым условиям жизни, учились лазить по деревьям, привыкли к пище, которую можно найти в тропическом лесу. Всю свою жизнь Юла и Камерон провели в зоопарке. И у них, по-видимому, уже сформировались достаточно твердые привычки, поэтому продесс адаптации будет для них более тяжелым, чем для их предшественников. Потребуется много времени, терпения и понимания, чтобы привить им навыки, необходимые в новых условиях. Путешествие в Гамбию было, по счастью, не богато событиями. У ворот Абуко нас ждала группа людей. Клетку с обезьянами осторожно сняли с грузовика и внесли в загон. Вид у Камерона и Юлы, выглядывающих из-за проволочной сетки, был испуганный и недоумевающий. Юла отчаянно прижалась к единственной знакомой фигуре в этом жарком, непривычном мире — своему брату Камерону.
Клетку поставили посредине затона. Отперев дверцу, я настежь распахнула ее. Ни один из узников не бросился на свободу. Оба сидели неподвижно и подозрительно поглядывали в открытый проем. Несколько минут никто не шевелился. Потом Камерон осторожно двинулся к выходу и выглянул наружу. Еще один короткий шаг, и вот уже костяшки его пальцев коснулись непривычной поверхности — теплой, сухой, песчаной. Камерон тотчас отдернул руку, как будто получил удар электрическим током. Он даже забыл осмотреться — все его внимание было приковано к земле. Он снова нерешительно потрогал землю, потом оперся на руку. Пальцы на два сантиметра погрузились в песок, прежде чем уперлись в твердый грунт. Камерон был потрясен. Он уселся, зачерпнул пригоршню теплого песка и стал медленно просеивать его сквозь пальцы. И хотя я знала, что он просто удовлетворяет свое любопытство, меня не могла не поразить удивительная уместность этого жеста в данных обстоятельствах. Сколько людей после долгой разлуки обнимают родную землю! Сколько людей выражают свою любовь к отчизне с помощью того же жеста, что и Камерон! Камерон осторожно выбрался из клетки, отошел от нее, потом уверенно прибавил шагу и почти бегом обогнул загон, потрогав по пути стол для кормления, скамью, помост для сна, приспособления для лазанья. Он был настолько занят своими исследованиями, что минут пять не обращал внимания ни на кого из присутствующих, в том числе и на свою сестру, которая по-прежнему сидела в глубине клетки и нервно раскачивалась из стороны в сторону. Я позвала ее, приглашая выйти и предлагая свою помощь. Казалось Юла даже не слышит меня, но когда Камерон наконец заметил группу мужчин за оградой загона, она медленно подошла к выходу и выглянула из клетки, стараясь понять, чем вызваны взрывы смеха и гул голосов.
Юла тоже с подозрением отнеслась к новой почве. После непродолжительного ее изучения она кинулась в мои объятия и уселась у меня на коленях. Я крепко прижала ее к груди, стремясь сделать все возможное, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Нетрудно было понять, какую психологическую травму испытывают сейчас оба шимпанзе в связи с полной переменой условий жизни,— по существу, мы были свидетелями их второго рождения. Посидев у меня на коленях и поглазев по сторонам, Юла спустилась на землю и поспешила к Камерону. Они обняли друг друга и совершили круг почета вдоль ограды.
В той части загона, где должны были спать обезьяны, висели два гамака, устланные древесным волокном,— именно к такой подстилке шимпанзе привыкли в зоопарке. Я с недоумением наблюдала, как обезьяны вытащили волокно, положили его прямо на землю, устроив вокруг себя нечто вроде гнезда, и приготовились спать друг подле друга. Я попыталась было водрузить подстилку обратно, но они вновь стащили ее на землю. Тогда я решила, что за последние двадцать четыре часа они испытали достаточно разных потрясений и заслужили право выбрать место для ночлега.
Большую часть времени в эти первые три дня я проводила в загоне вместе с шимпанзе. Они быстро приспосабливались к новому месту и непривычным условиям и вскоре признали во мне вполне подходящую приемную мать. Юла особенно нуждалась во мне и наслаждалась заботой и вниманием, которые я уделяла ей. Днем оба шимпанзе явно страдали от жары и делались сонными и апатичными, но в утренние и вечерние часы часто играли друг с другом. Правда, ни один из них не пытался вскарабкаться на лестницу или использовать другие приспособления для лазанья, и оба наотрез отказались спать на огороженных помостах. Возможно, они напоминали обезьянам о зарешеченных клетках. А может быть, Юла и Камерон уже начинали ценить свободу.
На четвертый день я наконец решилась вывести их на прогулку. Я вынесла Юлу из загона, и Камерон уверенно последовал за нами — куда более уверенно, чем я ожидала. В лесу я села на землю. Юла слезла с моих рук, торопливо подошла к брату, и оба двинулись по узкой тропе с таким видом, будто местность была им хорошо знакома. Я осторожно последовала за ними. Камерон пересек открытую лужайку и направился к кустам. Юла, поколебавшись, устремилась за ним. Я испугалась, не слишком ли я понадеялась, что шимпанзе полностью зависят от меня. Ведь если они начнут самостоятельно обследовать местность, они могут легко потеряться. На минуту шимпанзе скрылись из виду, потом раздался крик Юлы. Я бросилась к ней. Увидев меня, она тотчас подбежала и поспешно забралась ко мне на руки, укрывшись под моей защитой. Видно, она кричала потому, что не могла найти меня и боялась остаться одна в совершенно незнакомом ей месте.
Камерон вел себя куда более самостоятельно — это-то и беспокоило меня. Но я была уверена, что, пока Юла держится возле меня, Камерон далеко не уйдет и я смогу проследить за их первым знакомством с африканским лесом. Оба шимпанзе не проявляли ни малейшего желания вскарабкаться на деревья или лианы, зато Камерон, к моей радости, почти сразу согласился попробовать дикорастущий плод, и, судя по всему, тот пришелся ему по вкусу. На земле валялось множество спелых плодов, сорванных и брошенных верветками,— Камерон начал собирать и есть их. Юла была слишком напугана, чтобы испытывать голод, и, казалось, даже не замечала, что Камерон ест.
Мы провели на территории резервата все утро. Оба шимпанзе наслаждались прогулкой. Особенно счастлив был Камерон; он в восторге носился взад-вперед по тропе, и я боялась, что мне трудно будет убедить его вернуться в загон. Поэтому Абдули устроил на столе для кормежки настоящий пир и поставил два соблазнительных кувшина с фруктовым соком. Я внесла Юлу и дала ей пить, Камерон вошел в загон вслед за нами с не меньшей охотой, чем до этого вышел из него, и, приблизившись к столу, выпил свой сок. Потом оба начали есть. Они по-прежнему отказывались от папайи и других местных фруктов и отдавали предпочтение той пище, которая была известна им раньше. Приехала Чарлин и стала учиться ухаживать за обезьянами. Две недели она ежедневно выводила шимпанзе на прогулку, пока те не привыкли к ней, а она — к ним.

Оставив обезьян на попечении Чарлин, я могла спокойно возвращаться в Ниоколо. Меня не было там около полутора месяцев, из них две недели я провела в Абуко. В день моего возвращения шимпанзе долго не ложились спать. Наконец Уильям спустился в овраг и устроился в своем старом гнезде, Пух отправился спать в гнездо, сооруженное из лиан позади хижины, а Бобо в одиночестве залез на платформу и, прежде чем улечься, сложил кучу листьев в форме гнезда. Он больше нуждался в мягких подушках, и Найджел, который в мое отсутствие ухаживал за обезьянами, постепенно отучил его укрываться полотенцем.
После ужина Найджел долго рассказывал мне обо всем, что произошло в лагере за это время. Вскоре после моего отъезда исчез Бобо. Его не было 36 часов. Найджел, невероятно волнуясь, несколько раз облазил всю долину. Потом в лагере появилась Тина, однако Бобо с ней не было, и беспокойство Найджела усилилось. Пропавшего шимпанзе нашел Джулиан и сообщил об этом Найджелу. Бобо сидел на дереве у нижнего течения ручья, в километре от лагеря. Он был очень рад встрече с Найджелом и поспешно бросился в его объятия. Над глазом у него виднелась распухшая и кровоточащая рана, ноготь большого пальца на ноге был сломан; других повреждений на теле Бобо не было. Найджел предположил, что шимпанзе, упав с дерева, потерял сознание и потому не отзывался на их крики, когда они с Джулианом и Рене разыскивали его по всей долине. Бобо отнесли в лагерь и внимательнейшим образом наблюдали за ним на протяжении суток, но никаких последствий этого происшествия не обнаружили.
На следующее утро я увидела, как из оврага выбирается Тина, и в знак приветствия часто и громко задышала, подражая шимпанзе. Тина торопливо подошла ко мне, схватила за подбородок, прижалась открытым ртом к моей шее и запыхтела в ответ. Выглядела она, как всегда, прекрасно: большая, сильная, с гладкой блестящей шерстью. Бобо бросился к Тине. Она тотчас повернулась, обхватила его малюсенькую ручку своими могучими ладонями и принялась приводить в порядок его шерстку. Бобо явно привык к ней, а она до такой степени была готова баловать его и потакать его капризам, что я, признаться, удивилась. Я вспомнила как она усыновила Хэппи, будучи еще сама почти детенышем, и задумалась, доведется ли мне когда-нибудь увидеть собственного младенца Тины.
С тех уже далеких дней в Абуко у Пуха сохранился острый интерес к тому, как я делаю записи в своем дневнике. При возможности он и сам не прочь был почиркать в моей записной книжке. С возрастом Пух стал уделять этому занятию больше времени и внимания, а каракули, прежде грубые и неопределенные, приобрели иной вид. Когда у него появлялось желание поводить пером, он начинал хныкать, выпрашивая у меня ручку и тетрадь, а в случае отказа закатывал настоящую истерику. Получив требуемое, он немедленно успокаивался, открывал чистую страницу и с видом крайней сосредоточенности начинал выводить свои каракули и причмокивать губами, как если бы он занимался обыскиванием.
С годами его «чирканье» превратилось в нечто напоминающее стенографическую запись. Без сомнения, Пуху не нравится просто водить пером по бумаге, вычерчивая через всю страницу длинные беспорядочные линии. Он совершенно определенно стремится подражать моему письму. Получив от меня перо, он старается держать его, как и я, но обыкновенно хватает характерным для шимпанзе жестом — всей рукой. В результате длительной практики и неимоверной сосредоточенности Пуху удается изобразить над типографскими линейками серию мелких черточек и точек. Обычно он «пишет» слева направо, но иногда — сверху вниз, нанося небольшие иероглифы вдоль красной линии полей. Случается, что правый верхний или правый нижний угол страницы заполняется концентрированной массой линий и точек.
Я никогда не поощряла, а тем более не учила Пуха «писать». Для него получить в свое распоряжение перо и бумагу всегда было огромным удовольствием. Я же пыталась отбить у него эту охоту, так как не испытывала особого желания отдавать ему ручку и тетрадь в тот момент, когда сама пользовалась ими. Я никогда не показывала ему, как нужно держать перо, и очень удивилась, когда впервые увидела, что он держит его вполне по-человечески. Мне даже кажется, что, по мере того как его каракули становятся похожими на письмо, совершенствуются и его манеры. Как знать, быть может, если бы я обучала Пуха, он нашел бы новый способ самовыражения в виде своеобразной письменности!

Одним из видов пищи, доступных в это время года, были круглые плоды величиной с мячик для пинг-понга, которые росли на очень колючих кустах. Кожура у зрелого плода была густо-шоколадного цвета и отличалась необыкновенной твердостью. Из обезьян одна Тина могла раскалывать ее зубами. Уильям, Пух и Бобо научились пользоваться для этой цели камнями. Под кожурой находилась почти черная сердцевина, по вкусу напоминающая карамель. Она была пронизана мелкими горьковатыми семенами. Обезьяны очень любили темную мякоть плода. Они выковыривали ее из кожуры указательным пальцем и долго сосали, пока вся она не растворялась во рту, а семена они выплевывали.
Сладкие, похожие на конфеты плоды были так хорошо защищены колючками растения, что шимпанзе не могли вскарабкаться на куст и сорвать их. Правда, при малейшем дуновении ветерка зрелые плоды отрывались от веток и падали на землю, под кустом всегда валялось несколько круглых шариков. Но Уильяму было мало довольствоваться только упавшими плодами, особенно если свежие соблазнительно покачивались на колючих ветках прямо у него над головой. В конце концов без всякой помощи с нашей стороны он изобрел способ, как доставать их. Вначале нужно было из множества веток выделить одну, потом определить место, где она отходит от ствола, и осторожно оборвать колючки с небольшого участка, за который можно ухватиться руками. Покончив с этими приготовлениями, Уильям принимался энергично трясти ветку, и плоды градом сыпались на землю.
Пух и Бобо скоро поняли, что добытые Уильямом плоды принадлежат ему, и только ему. Несколько раз они пытались схватить парочку упавших шоколадных шариков, пока Уильям тряс ветку, но были тут же наказаны. Лишь после того как Уильям, набрав полные руки плодов, отходил в сторону и садился есть, Пух и Бобо могли подойти и подобрать то, что осталось. Однако оба шимпанзе постепенно овладели методом Уильяма и стали запросто доставать прежде недостижимые плоды. А поскольку обезьяны умели разбивать твердую оболочку плодов камнями, они легко освоили таким образом еще один источник пищи. И хотя Бобо оставался новичком среди них, при его здоровом аппетите и способностях к подражанию он быстро перешел на все те листья и плоды, которые поедали Тина, Пух и Уильям. Как бы мне хотелось, чтобы Рафаэлла взглянула на успехи Бобо! Она вполне могла гордиться своим питомцем.

После четырехмесячного пребывания в Абуко Юла и Камерон были готовы продолжить свое путешествие. На смену мне в лагерь снова приехал Найджел, и я отправилась за обезьянами. Чтобы заманить обезьян в приготовленную для них клетку, понадобилось два утомительных дня. Конечно, я могла просто взять Юлу на руки и отнести в лендровер, но Камерон, в этом я была абсолютно уверена, ни за что не пошел бы за нами. Наконец Юла и Камерон преодолели свой страх и вошли в клетку, которую мы потом осторожно поместили в кузов лендровера.
Дорога была не слишком жаркой, но довольно пыльной. Обезьяны почти совсем не спали, и мы часто останавливались, чтобы напоить их. К рассвету мы пересекли границу и углубились на территорию Сенегала. С восходом солнца мы съехали на обочину и сделали первый привал под огромным манго. От пыли и бессонницы резало глаза, и приходилось делать над собой усилие, чтобы держать их открытыми. Мы надеялись, что за день обезьяны отдохнут, наверстав пропущенные ночью часы сна. После того как машина остановилась, Юла и Камерон успокоились и поудобнее устроились в клетке. Мы с Чарлин как следует накормили и напоили их, а потом стали по очереди дежурить: пока одна спала, другая приглядывала за обезьянами. Но вот жара пошла на убыль, и мы двинулись дальше. На следующий день в 11 утра мы добрались до поворота к горе Ассерик. До лагеря оставалось всего три километра. Тем не менее мы опять сделали привал под сенью густых деревьев, чтобы дать возможность Юле и Камерону отдохнуть и приготовиться к волнующей встрече с другими шимпанзе. Оба путешественника уже вполне привыкли к лендроверу и всем превратностям пути. Они хорошо поели, выпили изрядное количество фруктового сока, и Юла даже затеяла игру с Камероном. В 4 часа пополудни мы тронулись в путь. Последние километры я вела машину со смешанным чувством волнения и тревоги. Юла и Камерон были гораздо старше, чем Бобо в момент переезда, и у меня не было уверенности, что Уильям так просто признает их, а они терпимо отнесутся к другим шимпанзе. Меня страшила мысль, что Юла и Камерон могут испугаться и убежать в заросли, прежде чем я сумею приучить их к лагерю, а не имея опыта жизни на воле, они почти наверняка погибнут. Меня беспокоило и то, как отнесутся обезьяны к Чарлин. Пух и Бобо, без сомнения, сразу же признают ее, но сможет ли она при своем сравнительно небольшом опыте наладить отношения с Уильямом, который становился все более самоуверенным и независимым? Получить ответ на эти вопросы можно было только одним способом — действовать!

Все были в сборе, когда мы приехали в лагерь. Уильям радостно бросился ко мне, но, прежде чем я успела познакомить его с Чарлин, заметил в кузове лендровера двух новых шимпанзе. Он тотчас прыгнул на переднее сиденье и возбужденно оскалил зубы. Пух и Бобо залезли вслед за ним. Уильям вел себя вполне дружелюбно до тех пор, пока Камерон не начал довольно агрессивно стучать по металлической сетке на уровне своего лица. Уильям забарабанил в ответ, и вскоре два самца устроили по обе стороны клетки такую демонстрацию своей силы, что машина едва не рассыпалась на куски. Правда, иногда наступало временное затишье — в этот момент противники пристально изучали друг друга, но ради безопасности лендровера и всех участников встречи необходимо было как можно скорее переселить куда-нибудь Юлу и Камерона.
Я не осмеливалась просто выпустить их на свободу. Мне хотелось, чтобы шимпанзе, поначалу разделенные сеткой, привыкли друг к другу, да и Юла с Камероном хоть немного адаптировались к новому месту. В тот вечер нам вновь понадобился прицеп, который соорудил Клод ровно год назад для перевозки Тины. Мы подтянули его к лендроверу и поставили так, чтобы Юла и Камерон могли войти в него, как только будет открыта решетка их клетки. Я думала, что за время путешествия обезьяны должны были возненавидеть лендровер и теперь охотно перейдут в более просторное помещение. Однако они вели себя настороженно и с подозрением отнеслись ко всему новому — в том числе и к прицепу. К тому же именно лендровер защитил их от нападок Уильяма, и они не хотели его покидать. Нам понадобилось около суток, чтобы убедить их. Когда же они наконец оказались внутри прицепа, мы перевезли его в тень и для страховки подложили под каждое колесо по большому камню.
Юлу и Камерона было теперь хорошо видно — вся верхняя часть прицепа состояла из стальной сетки с крупными ромбовидными ячеями, что значительно облегчало контакты между обезьянами. Юла и Уильям, казалось, вскоре подружились — в те минуты, когда Уильям переставал буйствовать, они с Юлой протягивали друг другу руки сквозь ячеи сетки, и пальцы их переплетались. Все дело портил Камерон, который толкал Уильяма, хватал его за шерсть и ввергал тем самым в еще большую ярость. Я боялась, как бы Уильям, пытаясь устрашить Камерона, не перевернул прицеп, ведь он употреблял все свои немалые силы, чтобы, подпрыгивая на крыше, посильнее раскачать его. Постепенно Уильям стал впадать в отчаяние, что никак не может добраться до Камерона и показать ему, кто здесь хозяин, а заодно и научить новичка хорошим манерам.
Чарлин, Найджел и я по очереди наблюдали за обезьянами и вели подробные записи. Уильям был настолько поглощен вновь прибывшими шимпанзе, что не обращал на Чарлин почти никакого внимания и своим поведением полностью усыпил нашу бдительность. Вместо того чтобы повсюду сопровождать Чарлин, мы с Найджелом спокойно занимались своими делами, а она самостоятельно передвигалась по территории лагеря.
Юла и Камерон находились в прицепе уже четыре дня. На пятый мы решили выпустить их, выбрав для этого знойные дневные часы, — быть может, в жару обезьяны будут менее активными и не смогут драться в полную силу. Утром, за несколько часов до освобождения Юлы и Камерона, Чарлин вышла из хижины, чтобы понаблюдать за действиями Уильяма, который находился на крыше прицепа и вел себя особенно агрессивно. Я в этот момент сидела на багажнике лендровера и тоже следила за Уильямом. Вдруг он спрыгнул с прицепа, схватил здоровенную бамбуковую палку и бросился к Чарлин. На бегу он выглядел огромным: вся шерсть на его теле встала дыбом, мощные плечи слегка сгорбились, губы плотно сжаты, а на лице появилось зловещее выражение. Едва заметным движением он выпустил палку из рук, она, превратившись в бесформенное пятно, просвистела мимо меня и с вибрирующим звуком врезалась в землю позади американки. «Уильям!» — только и успела крикнуть я. Но было уже поздно — Уильям бросился на Чарлин. Она издала леденящий душу вопль, когда шимпанзе со всего маху отбросил ее к стенке хижины. Выстрел стартового пистолета отрезвил Уильяма, и он, обогнув домик, кинулся в овраг. Чарлин стояла, привалившись к стене и ухватившись обеими руками за голову. Мы помогли ей войти внутрь. Лицо девушки было смертельно бледным, ее била дрожь. Я с трудом усадила ее на край кровати.
— Почему, ну почему он это сделал? — плача, спрашивала она.— За что он так ненавидит меня? Почему он напал на меня? Почему, Стелла? Что я ему сделала? О господи, что с моим лицом?
Кровь показалась между ее сжатыми пальцами, струйками потекла по тыльной стороне руки, закапала на плечо. Найджел уже хлопотал вокруг очага, торопясь согреть воды. Стараясь успокоить Чарлин, я говорила какие-то ласковые слова и тем временем осторожно отводила ее руки от головы. Из уха хлынула кровь, казавшаяся особенно яркой на фоне бледных щек. Чарлин посмотрела на свои руки, потом на меня, и глаза ее расширились от ужаса.
— О господи, что он наделал?
— Ничего особенного, Чарлин. Он тебя укусил, но не сильно. Из-за крови все выглядит гораздо страшнее, чем на самом деле. Держись! Когда вода согреется, я вымою тебе лицо, и ты сможешь посмотреть на себя в зеркало.
Оправившись от потрясения, Чарлин вновь обрела свою жизнерадостность. «Черт возьми, ну и здоровенный же он детина!» — медленно проговорила она и начала смеяться. Потом послушно легла на бок, а я стала смывать кровь с ее лица и наконец осмотрела ее раны. Позади уха виднелись несколько кровоподтеков и следы зубов, один из них — особенно глубокий, по-видимому от клыка. Однако кровь шла из ушной раковины; и я с ужасом увидела, что там не хватает кусочка величиной в полсантиметра. Стараясь говорить как можно спокойнее, я сообщила Чарлин, что она лишилась куска уха, и с удивлением услышала ее смех.
— Как ты думаешь, этот кусок все еще валяется на земле или он проглотил его? — спросила она.
Пока я перевязывала ей рану, я все время убеждала ее, что Уильям не питает к ней ненависти, и объясняла причину его нападения. Уильяму исполнилось девять лет. Это подросток, подвластный самым противоречивым эмоциям. Он едва начинает осознавать свою силу и могущество и стремится к самостоятельности. Постепенно одолевает свои прежние страхи и учится делать то, что ему хочется и когда хочется. Он доминирует над всеми остальными шимпанзе в лагере и знает, что может без труда запугать любого, за исключением нескольких людей. Ярость Уильяма была спровоцирована показной бравадой Камерона, укрывшегося под надежной защитой клетки. Ведь самые неистовые демонстрации Уильяма не страшили Камерона. Однажды он даже осмелился презрительно ударить Уильяма, когда тот в изнеможении растянулся наверху прицепа после особенно бурного проявления чувств. И не в силах добраться до дерзкого Камерона, раздосадованный Уильям перенес свою агрессивность на Чарлин — самый подходящий объект, на котором он мог спокойно выместить злобу.
Чтобы шимпанзе начал считаться с ней, ей надо доказать свою силу. Между тем Чарлин теперь смертельно боялась Уильяма. Как бы она ни старалась скрыть этот страх, самец немедленно почувствует его и с наслаждением воспользуется обретенной властью. Мы понимали, что она не может больше находиться рядом с Уильямом. Кроме того, ее ухо нуждалось в лечении, так как в условиях нашего лагеря мы вполне могли занести в рану какую-нибудь инфекцию.
Чарлин держалась молодцом. Я уложила ее вещи, и, хотя никто из нас не касался больной темы, обе мы знали, что она больше не вернется. Для Чарлин отъезд означал крушение всех ее замыслов; для меня — вновь наступающее одиночество. Я так рассчитывала на помощь и дружескую поддержку Чарлин, что теперь при мысли о долгих месяцах, а может быть, и годах, которые мне предстоит провести без ее участия, я почувствовала себя вдвойне одинокой. Если Уильям хотел полностью изолировать лагерь, он успешно добивался этого, превращая его в недоступный остров. Он показал нам, что больше не намерен почтительно относиться к незнакомцам. Если кто-нибудь и приедет на место Чарлин, то этот кто-то должен быть незаурядной личностью, чтобы завоевать доверие и расположение Уильяма.

Найджел повез Чарлин в больницу. После их отъезда меня охватило глубокое отчаяние. Что еще может произойти с нами? Я надеялась, что Юла и Камерон достаточно хорошо знают меня и будут доверять мне, когда окажутся на свободе. Держать их дальше в прицепе я не могла, да и не хотела, так как стала сомневаться, что их изоляция идет кому-нибудь на пользу. Не в состоянии добраться до них, Уильям день ото дня становился злее. И я решила выпустить их после ленча.
В одном из походных сундуков я хранила бутылочку с транквилизатором серниланом на тот случай, если мне придется успокаивать шимпанзе. Прежде чем освободить Юлу и Камерона, необходимо было обезвредить Уильяма. Я решила дать ему только часть дозы, так как мне меньше всего хотелось, чтобы он заснул, когда я буду выпускать его собратьев, а проснувшись, напал бы на них. Я стремилась к тому, чтобы Уильям наблюдал за всем происходящим, но был бы слегка заторможенным и не мог вести себя слишком агрессивно. Отмерив лекарство пипеткой, я добавила его в чашку с апельсиновым соком и позвала Уильяма. Он тотчас подбежал и без колебаний выпил содержимое чашки. Вернувшись в хижину, я зарядила стартовый пистолет специальными холостыми патронами.
Рене и Джулиана я попросила оставаться возле обезьян, но не вмешиваться, пока я не подам знака. В этот момент в долине раздались ухающие звуки. Это был голос Тины. С тех пор как в лагере появились Юла и Камерон, она почти все время отсутствовала. Через несколько минут мы увидели, как Тина вылезает из оврага. Она осторожно подошла к прицепу и вскарабкалась на небольшое деревце, растущее позади него. Потом стала раскачиваться на ветках и, отломив сук, принялась колотить им по металлической сетке. Меня испугала та сила, которую демонстрировала Тина, и я едва не отказалась от своего намерения выпустить Юлу и Камерона, но в последний момент решила, что смогу защитить их. Стартовый пистолет всегда внушал Тине ужас, и, если понадобится, я прибегну к его помощи. Стукнув несколько раз по клетке, Тина вернулась в лиановые заросли за хижиной, где к ней присоединились Пух и Бобо. Тина привлекла Бобо к себе и принялась обыскивать его. Пух перебирал шерсть на спине у Тины.
Через полчаса после того, как Уильям выпил апельсиновый сок с разведенным в нем лекарством, он спокойно растянулся в нескольких метрах от прицепа и начал дремать. Я решила, что настал подходящий момент. Подойдя к прицепу, я начала отпирать дверцу. Уильям тотчас уселся и быстро посмотрел на меня, но не сдвинулся с места. Оглянувшись, я заметила, что Тина исчезла, а Пух и Бобо сидят друг подле друга и пристально наблюдают за мной. Я сняла щеколду и, подбодрив Юлу и Камерона, распахнула дверь. Они незамедлительно выбрались наружу и прошли мимо меня к задней стенке хижины. У них был опасно независимый вид, и они явно намеревались уйти из лагеря, направляясь к оврагу. Уильям поднялся и побрел за ними. Казалось, его интересует только Юла и он хочет догнать ее. Я с облегчением увидела, что он выглядит, на удивление, спокойным и дружелюбным. Однако Камерон, который несколько раз оглядывался на Уильяма, все время старался держаться между ним и Юлой. Брат и сестра почти добрались до края оврага, когда Уильям в два прыжка догнал их и попытался преградить Юле путь. Толкнув ее вперед, Камерон повернулся и сделал выпад в сторону Уильяма. Уильям остановился. Куда девалась его заторможенность! Шерсть поднялась дыбом, плечи выдвинулись вперед, из груди вырывался глухой ухающий звук. Он схватил большой сук и бросился на Камерона. Юла, крича, отбежала в сторону. Камерон, расхрабрившись, пытался защищаться, через несколько секунд к нему присоединилась Юла и стала кусать Уильяма. Внезапно над дерущимися шимпанзе раздался хруст сломанной ветки и на землю спрыгнула Тина, готовая вступить в борьбу на стороне Уильяма.
Силы были слишком неравными: Юла и Камерон не справились бы и с одним Уильямом. С появлением же Тины их положение ухудшилось — они могли получить серьезные увечья. Я вынула стартовый пистолет. Раздались два выстрела, Тина вскрикнула и скрылась в овраге. Уильям замер. Камерон и Юла, пытаясь успокоиться, принялись обнимать друг друга. Все так кричали, что можно было оглохнуть. Когда возбуждение достигло апогея, находившиеся позади меня Пух и Бобо тоже начали вопить.
Уильям, обогнув обоих шимпанзе, кинулся на Юлу, схватил ее за ногу и поволок по склону. Я еще раз выстрелила. Уильям отпустил Юлу и бросился в овраг. Камерон подбежал к сестре и обнял ее. Она была взъерошена, в шерсти застряли сухие листья. Вместе с Камероном она торопливо поднялась по склону. Я попыталась заговорить с ними, но они по-прежнему кричали и не обращали на меня никакого внимания. Когда же к ним подошли Пух и Бобо, Камерон прижал Бобо к себе, а потом все четверо, остановившись у корней небольшого деревца, кинулись обнимать друг друга. Не успели Пух, Бобо, Юла и Камерон закончить обмен приветствиями, как на горизонте появился Уильям. Он важно шагал из глубины ущелья, и я, испугавшись, что он снова начнет драться и прогонит новичков из лагеря, решила ему помешать.
Уильям тяжело дышал от напряжения. Когда я схватила его за шерсть на спине, он остановился. Я уткнулась лицом в его шею и стала говорить с ним нежным голосом. Потом обняла, поцеловала и постаралась успокоить его. Уильям терпеливо сносил мои ласки, пока не отдышался. Затем спокойно подошел к Камерону, который сидел возле хижины. Камерон вежливо отступил в сторону и, отойдя на несколько метров, снова уселся на землю. Уильям посмотрел ему вслед, как бы удовлетворенный тем, что этот странный самец наконец-то приобрел хоть какое-то понятие об этикете. Лекарство, очевидно, начало оказывать свое действие — Уильям растянулся в тенечке и заснул. Камерон, Юла, Бобо и Пух взобрались на крышу хижины и принялись там играть. Прошло два часа... Время от времени Уильям, приоткрыв глаз, наблюдал за ними, но тут же снова погружался в сон. Я чувствовала себя разбитой и опустошенной, но в то же время испытывала огромное облегчение при виде играющих шимпанзе: Юла и Камерон с таким доверием отнеслись к Пуху и Бобо, как будто знали их с самого рождения.
Пока Уильям спал, я решила подкормить остальных шимпанзе и предложила им фрукты и фруктовый сок. Каждый выпил столько, сколько хотел. Камерон, Бобо и Пух съели изрядное количество плодов манго, но Юла наотрез отказалась от них, и мне пришлось дать ей два последних грейпфрута, остававшихся в моих запасах. Несмотря на крики и воинственные жесты, которыми сопровождалась потасовка, я не обнаружила на теле шимпанзе серьезных повреждений: у Юлы было две царапины, а на ноге Камерона слабый след от укуса.
Проснувшись, Уильям попытался затеять игру с Юлой. Вначале она избегала его — по-видимому, все еще боялась. Но Уильям был настойчив и следовал за каждым ее шагом. В конце концов он лег на землю и стал делать смешные движения, как бы изображая, что хочет схватить ее. Юла остановилась, поглядела на него и разрешила дотронуться до себя. Уильям начал быстро перебирать шерсть Юлы, потом внимательно осмотрел ее зад. Покончив с церемонией знакомства, они включились в игру. Юла быстро обрела уверенность и, казалось, совершенно забыла, что ее партнер совсем недавно стучал ногами по земле и волочил ее в овраг.
На территории лагеря мы приготовили гамаки для Юлы и Камерона, подвесив их, как и в Абуко, совсем низко над землей. Рене и Джулиан положили в гамаки по охапке свежесрезанных листьев, но шимпанзе не хотели даже опробовать свои новые постели.
Пока остальные шимпанзе сооружали гнезда, новички направились в темноту оврага. Я шла за ними по пятам, озабоченная тем, как вернуть их в лагерь. Если бы не Юла, которая разрешила взять себя на руки и отнести назад, это мне вряд ли удалось бы. Камерон вернулся следом. Они сгребли сухую траву, соорудив на земле некоторое подобие гнезд, и улеглись в них. Мне не нравилось, что они спят на земле, и тем не менее я была довольна: все-таки они остались в лагере. Начни я уговаривать их лечь в гамаки, они почти наверняка снова ушли бы в овраг.
Весь следующий день мы провели в лагере, и я изо всех сил старалась завоевать доверие своих новых подопечных. Юла сразу же приняла меня и жадно впитывала мою заботу и ласки. К концу дня я уже с определенностью могла сказать, что в непредвиденной ситуации Юла будет рассчитывать на мою помощь и побежит ко мне, а не от меня. Камерон вел себя вполне дружелюбно, хотя и независимо. Но я чувствовала, что он будет держаться возле сестры и с ее помощью я, хотя бы поначалу, смогу следить за его передвижениями.
Эти первые дни были настоящим кошмаром. Мне по-прежнему приходилось наблюдать за Юлой и Камероном на тот случай, если они куда-нибудь уйдут или потеряются. В довершение всего Юла упорно отказывалась брать в рот непривычную пищу, а в лагере кончился запас известных ей фруктов. Тогда я стала открывать банки с фруктовыми консервами и добавлять в них дикие плоды и сахар. С Камероном дело обстояло проще — он охотно пробовал новую пищу и уже через несколько дней поедал плоды, которые Пух и Бобо находили вокруг лагеря.
Юла обожала Уильяма и совершенно перестала его бояться. Она вела себя с ним самоуверенно, а иногда даже дерзко, чего не осмеливались делать другие шимпанзе. Он в свою очередь находил ее забавной и с удовольствием проводил время в ее обществе. Я не помню, когда в последний раз он был таким игривым и дружелюбным. Иногда, правда, Уильям проявлял собственнические чувства по отношению к Юле, но и она, как настоящая женщина, умела повернуть дело так, что он в конце концов мирился со всеми ее поступками.
Камерону явно было не по себе, когда Юла играла с Уильямом. Не знаю, завидовал ли он вниманию, которое Юла оказывала другому самцу, или боялся, что тот может обидеть его сестру. Несколько раз он пытался помешать им и увести Юлу. Уильям, сделавшийся благодаря присутствию Юлы спокойным и благодушным, на редкость терпеливо переносил назойливые приставания Камерона и его вмешательство. Это в свою очередь успокаивало Камерона, и к вечеру второго дня оба самца решились потрогать друг друга. Уильям протянул руку и коснулся ступни Камерона, а тот даже не подумал отдернуть ногу. Уильям тотчас принялся торопливо обыскивать Камерона. После первого дружеского контакта оба самца признали друг друга. Камерон хорошо уяснил, что Уильям занимает доминирующее положение в лагере, но, по-видимому, просто не знал, как нужно вести себя в присутствии старшего по рангу. Вскоре я поняла, что Юла и Камерон не воспринимают всех нюансов коммуникативной системы шимпанзе. Даже я лучше их понимала значение отдельных знаков и жестов. Но чего можно было ожидать от них, до недавнего времени почти не общавшихся со своими сородичами!
Дерзость Юлы отчасти и была обусловлена тем, что она никак не могла понять поведения Уильяма, стремившегося утвердить свой авторитет. Пребывая в счастливом неведении, она не испытывала в его присутствии ни страха, ни волнения, и эта ее непоколебимая уверенность в себе на первых порах нравилась Уильяму. Однако те же манеры в поведении Камерона раздражали Уильяма. Когда Уильям, подойдя к Камерону, садился напротив него, все мы прекрасно понимали, что он предлагал заняться обыскиванием. Один только Камерон не имел ни малейшего представления, чего хочет Уильям, и начинал заигрывать с ним или вообще не обращал на него внимания, а потом расстраивался и не мог взять в толк причины недовольства Уильяма. На протяжении трех дней Юла могла делать все, что ей вздумается, не опасаясь вызвать гнева Уильяма. Но на четвертое утро он явился в лагерь в плохом настроении. Он шагал, громко топая ногами, с таким выражением, что Пух и Бобо, едва завидев его, поспешили убраться с дороги и уселись позади хижины. Юла не могла распознать первых признаков надвигающейся бури. Она осталась сидеть на пути Уильяма и, когда он проходил мимо нее, игриво похлопала его по плечу. Уильям проигнорировал ее дерзость и зашагал дальше. Юла догнала его и схватила за ногу. На какую-то долю секунды мне показалось, что она действительно сможет уговорить его и он сейчас начнет играть с ней, но в следующее мгновение он резко схватил ее за руку. Это был безошибочный сигнал, что Уильям недоволен ее поведением. Тем не менее Юла с изумленным возгласом швырнула в него пригоршней грязи. Этого Уильям не мог стерпеть: он развернулся и задал ей хорошую трепку. Камерон подбежал к сестре на выручку, но Уильям бросился к дереву и, выместив остатки злобы на ни в чем не повинном стволе, сразу успокоился.
В подобных ситуациях мне следовало быть предельно осторожной. Хотелось успокоить Юлу и Камерона, но так, чтобы Уильям не подумал, будто я слишком покровительствую им,— это могло вызвать новый приступ ярости с его стороны. Правда, за многие годы общения со мной Уильям, кажется, понял, что я всегда помогаю обиженным, будь то Тина, Пух, Бобо или он сам. С другой стороны, если бы я не поддержала Юлу и Камерона, Уильям мог решить, что я на его стороне, и вновь прибегнуть к агрессивным действиям. Словом, я должна была поступать по справедливости, но при этом руководствоваться не собственными нормами поведения, а обезьяньими.
Первые три дня я ни на минуту не отлучалась из лагеря, даже не спускалась к ручью для купания. Мне хотелось, чтобы Юла и Камерон привыкли к новому месту и получше познакомились со мной и другими шимпанзе. На четвертый день я решила дойти до ручья в надежде, что Юла и Камерон последуют за мной. Спустившись в овраг, я обернулась и с чувством огромного облегчения увидела позади группу из пятерых обезьян. Мне хотелось прыгать и скакать от радости, но я подавила растущее возбуждение, чтобы не нарушить хрупкую гармонию неожиданно возникшей дружбы.
Юла и Камерон шли довольно быстро, беспрестанно оглядываясь и осматриваясь. Обступившие их деревья, должно быть, казались им огромными, но они чувствовали себя спокойно и уверенно. Их не смутило внезапное исчезновение запретов. Они учились самостоятельно принимать решения и поступать так, чтобы обеспечить свою безопасность.
Ручей произвел на Юлу и Камерона огромное впечатление. Камерон остановился и внимательно уставился на воду, держась от нее на почтительном расстоянии. Юла уверенно прошла по булыжникам, которыми всегда пользовались шимпанзе, и уселась на последнем камне, устремив пристальный взгляд мимо своего отражения в глубь водяной глади. Там, между камней, лениво плавали взад-вперед маленькие рыбки. Юла замахала на них руками, потом нагнулась и попыталась схватить. Она была настолько поглощена рыбками, что, по-видимому, совершенно забыла о воде и быстро отдернула руку, едва коснувшись ее поверхности. Чуть погодя Юла, которую я всегда считала безынициативной, взяла небольшой прутик и с его помощью попыталась дотянуться до рыб.
В этот же день Юла и Камерон, следуя моему примеру и примеру других шимпанзе, стали пить воду прямо из ручья. Юла выглядела взволнованной, веселой, счастливой и все время крутилась возле Уильяма. Тот лежал на спине с самым благодушным видом и в конце концов, видя ее прекрасное настроение, согласился поиграть с ней. Бобо, Пух и Камерон тоже немного порезвились. Потом я с радостью заметила, как Камерон присоединился к Пуху и Бобо, когда те начали кормиться молодыми листьями мандико. Судя по всему, новая пища пришлась ему по вкусу. Все вокруг выглядело таким безмятежно счастливым, что я решила выкупаться и начала снимать одежду.
Внезапно на склоне позади меня раздалось знакомое уханье. Это была Тина. Она не появлялась с тех пор, как мне пришлось прибегнуть к стартовому пистолету во время недавней драки. Я быстро натянула сброшенную одежду, вынула из кармана пистолет и завернула его в полотенце. Вновь ощутив напряженную обстановку последних дней, я почувствовала, что сейчас может вспыхнуть новая драка. Удастся ли мне удержать возле себя Юлу и Камерона или они, испугавшись, убегут в долину?
Я ждала, как развернутся события. Уильям посмотрел на Тину, но Юла была требовательной партнершей, и он продолжал играть с ней. Тина, стоя, наблюдала за ними, потом стала торопливо спускаться по склону. Но куда девалась ее выпрямленная, раскачивающаяся походка, безошибочно свидетельствующая об агрессивных замыслах? Она шла сгорбившись, всем своим видом выражая подчинение и покорность. Тина направилась прямо к Камерону, часто дыша в знак уважения, и вела себя так нервозно, что даже он убедился в безопасности ее намерений. Оскалив зубы, он протянул ей руку. Тина не взяла ее, а обхватив его за спину, привлекла к себе, так что он уткнулся лицом ей в шею. Потом, раскрыв рот, сама спрятала лицо у него на шее, и оба застыли в этой позе. Прошла минута... Такого трогательного и выразительного обмена приветствиями мне еще не приходилось видеть! Я тяжело опустилась на землю, едва не зарыдав от полноты чувств. Следующие несколько минут Тина занималась обыскиванием Камерона, а к середине дня оба шимпанзе прекрасно чувствовали себя в обществе друг друга. К моему удивлению, Юла остерегалась Тины и уклонялась от встречи с ней всякий раз, когда та намеревалась приблизиться. В какой-то момент мне показалось, что своим поведением Юла может спровоцировать вспышку ярости со стороны Тины. Но этого не произошло: отказавшись от своих попыток и предоставив Юлу Уильяму, Тина вернулась к Пуху, Камерону и Бобо.
Не прошло и недели, как Юла и Камерон стали признанными членами нашей группы. Правда, Камерон все еще осторожничал в отношениях с Уильямом, а Юла не слишком уверенно вела себя с Тиной, но это не мешало нам всем вместе совершать небольшие вылазки в поисках пищи. Подошвы ног новичков от долгого пребывания в неволе были слишком изнеженными, Пройдет несколько недель, прежде чем они затвердеют, и вот тогда мы сможем совершать прогулки по каменистому плато. Выбирая маршрут, я старалась учитывать это обстоятельство, и большую часть времени мы проводили на устланных листвой тропах.
Юла очень скоро признала во мне своего ангела-хранителя и, поссорившись с кем-нибудь, тотчас бросалась за утешением. Камерон тоже привык рассчитывать на мою помощь в трудных ситуациях, но вел себя независимо и не нуждался в постоянной эмоциональной поддержке. Камерон очень подружился с Тиной. Первое время он, случалось, до такой степени раздражал ее нарушением обезьяньего этикета, что она несколько раз нападала на него. Однако он быстро усвоил принятый в группе кодекс поведения и изменил в соответствии с ним собственные привычки. Хотя Камерон по-прежнему был привязан к Юле, он, казалось, больше не испытывал того отчаянного стремления защитить ее, которое проявлялось в первые дни их пребывания в лагере. Из неразлучной пары они превратились в обычных членов группы.
Камерон оказался во многих отношениях проще Юлы. Это был крупный для своего возраста шимпанзе с хорошо развитой мускулатурой, открытым выражением лица и мужественными, смелыми манерами, очень подходившими его облику. Он быстро усвоил, что если днем питаться тем кормом, который едят другие шимпанзе, то до вечера не останешься голодным. На ужин я давала обезьянам дежурное блюдо из риса с каким-нибудь соусом. Камерон больше не нуждался в моих уговорах и охотно пробовал всякую новую пищу, в особенности если видел, что ее с аппетитом поедают его собратья. Ему очень нравились листья, и, когда на кенно развернулись почки, он вместе с другими шимпанзе вскарабкался на дерево и стал с удовольствием поедать нежную зелень.
Юла сидела на земле и наблюдала за братом и остальными членами группы. Кормить ее было сущее мучение, она стала терять в весе, и это очень беспокоило меня. Даже в лагере с трудом удавалось подобрать еду, которая бы ей нравилась. У меня создалось впечатление, что она скорее останется голодной, чем согласится попробовать незнакомую ей пищу. Положение облегчалось лишь тем, что Юла была очень привязана ко мне и ради моего удовольствия готова была проглотить небольшой кусочек какого-нибудь плода, который я засовывала ей в рот. Стручки нетто, сладкие и вкусные, понравились бы любому. По крайней мере все шимпанзе в лагере, включая Камерона, любили их. Да и мы, люди, поедали их не менее охотно. Я была уверена, что, если бы мне удалось заставить Юлу попробовать хоть один стручок, она тоже наверняка пристрастилась бы к этому лакомству.
Я усаживала ее на колени и, смеясь и лаская, быстро засовывала в рот кусочек стручка нетто. Обычно она тотчас выплевывала его. Тогда я начинала хныкать, снова открывала ей рот и совала туда стручок. Если она задерживала его во рту хотя бы на одну секунду, я ее обнимала и принималась громко хвалить. Что-что, а уж похвалы-то она любила! Потребовалось много времени и терпения, прежде чем Юла проглотила свой первый стручок. Уговорить ее было нелегко: мне приходилось проявлять настойчивость, не оказывая особого нажима, так как я боялась, что в противном случае Юла вообще перестанет слушаться меня. В конце концов мои старания были вознаграждены; проснувшись утром, я увидела, что Юла сидит под деревом нетто, подбирает кусочки стручков, которые роняли другие шимпанзе, и с удовольствием поедает их.
В полдень, взяв Юлу на руки, я взобралась по лестнице на помост, сооруженный на нетто. Джулиан протянул мне длинную бамбуковую палку, с помощью которой я достала большую гроздь стручков. Я подняла такой шум вокруг своей добычи и так усердно изображала пищевое хрюканье, что Бобо залез на платформу посмотреть, в чем дело. Не обращая внимания на обоих шимпанзе, я принялась есть, издавая такие звуки, будто вкуснее этих стручков мне в жизни ничего не приходилось пробовать. Потом я неохотно поделилась с Бобо. Юла пристально следила за мной. Наконец, как бы вспомнив о ней, я протянула и ей крохотный кусочек своего лакомства. К этому моменту Юла была уже настолько заворожена моими действиями, что немедленно положила его в рот и проглотила. Больше она не просила, а я продолжала жевать стручки, но через несколько минут протянула ей еще один кусочек, немного больше первого. Она взяла его с прежним энтузиазмом. Потом я растянулась на помосте, притворившись, что наелась до отвала. Гроздь стручков лежала неподалеку. Как я и рассчитывала, Юла стала отрывать и есть стручки, незаметно покончив с ними. Я взяла бамбуковую палку, достала еще стручков и без особых церемоний вручила ей. К моему облегчению, она охотно взяла их и начала есть.
На следующее утро она уже кормилась без моей помощи, вместе с другими шимпанзе. Эта история повторялась почти каждый раз, когда в зависимости от сезона в долине созревали новые плоды. Юла обучалась медленно, но, чем больше она узнавала, тем терпимее относилась к непривычной пище и неожиданным ситуациям.

Прошло около двух недель после приезда Юлы и Камерона... Однажды мы услышали шум приближающегося автомобиля. Желтый лендровер подпрыгивал на неровной поверхности плато, направляясь в лагерь. Внутри сидела Рафаэлла.
Уильям, в волнении от предстоящей встречи с приехавшим к нам гостем, раньше меня добежал до плато. Происшествие с Чарлин было еще свежо в моей памяти, поэтому я вместо приветствия издали крикнула Рафаэлле: «Поосторожней с Уильямом!» — и остановилась посмотреть, что произойдет, на всякий случай нащупав в кармане стартовый пистолет. Рафаэлла высунулась из окна и начала ласково разговаривать с Уильямом. Шерсть его постепенно улеглась, и Рафаэлла вышла из машины. Она протянула к нему руки и с искренней сердечностью заключила шимпанзе в объятия, так что он головой уткнулся ей в плечо. Рафаэлла учащенно дышала, имитируя приветственные звуки шимпанзе, и что-то говорила Уильяму. Он тоже обнял ее и несколько раз деликатно пошлепал по спине. Как и Юла, Рафаэлла полностью обезоружила Уильяма своей уверенной и искренней манерой поведения. Кроме того, Уильям помнил, что Рафаэлла — не совсем обычная личность: она знает правила игры и отличается безграничным терпением.
Я наблюдала за ней с чувством растущего восхищения. Она прекрасно справлялась с Уильямом. Прежде всего она дала ему несколько плодов манго, чтобы отвлечь его внимание, а потом повела машину в лагерь. Бобо стоял рядом с Пухом. Юла и Камерон, испугавшись лендровера, спрятались за хижину. Внезапно Бобо понял, кто находится в автомобиле. С радостным криком он вскарабкался на руки к Рафаэлле. Она, закусив губу, чтобы сдержать нахлынувшие чувства, крепко обняла его. Слезы все-таки брызнули из-под зажмуренных век, прошло несколько минут, прежде чем Рафаэлла овладела собой и заговорила. Ее слова предназначались одному Бобо. Он внимательно слушал и покрывал поцелуями ее лицо. Он еще помнил этот жест, с помощью которого люди выражают свою любовь.
Потом Рафаэлла соскользнула с сиденья и обхватила меня руками так же крепко, как до этого Бобо. Вся моя британская сдержанность куда-то улетучилась, и я горячо обняла ее в ответ. Мы смеялись, глядя друг на друга и немного стесняясь своего счастья.
Рафаэлла могла провести с нами целый месяц. Она была не только незаменимым помощником, но и отличным товарищем. Уильям относился к ней с уважением, но даже она не была застрахована от его нападок. Однажды утром после завтрака мы стояли на плато и наблюдали за надвигающейся грозой. Потом Рафаэлла пошла в уборную, а я вернулась в хижину. Мы с Рене перезаряжали холодильник, как вдруг услышали властный окрик Рафаэллы и почти сразу два выстрела из пистолета. Мимо окна промчался Уильям, следом, придерживая рукой брюки,— Рафаэлла.
Я выскочила из хижины как раз в тот момент, когда Уильям, стоя на краю оврага, схватил увесистый булыжник и запустил им в Рафаэллу. Камень просвистел в десяти сантиметрах от ее головы. Чертыхаясь по-итальянски, Рафаэлла нагнулась, тоже выбрала подходящий камень, потом скинула брюки и помчалась в овраг за Уильямом. Когда брошенный ею булыжник приземлился буквально в двух шагах от шимпанзе, он, издав от изумления пронзительный писк, поспешно скрылся в густой растительности. Рафаэлла остановилась и, тяжело дыша, начала карабкаться вверх.
Только тогда я заметила у нее на колене кровоподтек. Я подошла к ней и протянула брюки. Рафаэлла была бледна и слегка вздрагивала от волнения. Смущенно улыбнувшись, она поспешно натянула брюки и, закатав правую штанину, стала рассматривать свою рану. Это не был след от укуса — Рафаэлла разбила колено о камень, когда Уильям толкнул ее. Мы медленно пошли в хижину. Рафаэлла села на кровать, Рене принес теплой воды, и я промыла ей рану. Это была глубокая ссадина, достигавшая в длину четырех сантиметров. Внимательно осмотрев ее, Рафаэлла спросила, нет ли у нас в лагере инструментов для наложения шва. У меня была маленькая коробочка с разнообразными иглами и кетгутом, но никакого обезболивающего средства не нашлось. Это не остановило Рафаэллу, и она решительно взяла в руки иглу.
С чувством ужаса и восхищения я наблюдала за тем, как она наложила четыре шва на собственное колено. Рене и Джулиан не верили своим глазам. Когда Рафаэлла как следует закрепила первый шов, Джулиан вышел из комнаты и до конца операции оставался в кухне. В полдень вернулся Уильям. Рафаэлла подошла к нему, села рядом и принялась перебирать его шерсть. Потом она долго играла с ним, произнося каскады итальянских слов. Оба, казалось, совершенно забыли о недавней ссоре или по крайней мере простили друг другу взаимные обиды.

Юла и Камерон делали немалые успехи. Они уже без труда различали деревья, если им хоть однажды доводилось полакомиться их плодами. Но гораздо больше меня радовала их способность распознавать очертания тех деревьев, у которых съедобными были только листья или кора. Едва завидев дерево кенно или молодые побеги капока, Юла и Камерон начинали как бы в предвкушении издавать звуки пищевого хрюканья, а добравшись до ствола, с готовностью карабкались наверх и принимались кормиться. Они научились неплохо лазить по деревьям и сделались почти такими же ловкими и подвижными, как и другие шимпанзе. Однажды, недооценив прочность ветки, Юла подломила ее и свалилась на землю. Она слегка струсила и заработала пару синяков, но, к моему облегчению, не оставила попыток взбираться на высокие деревья, а лишь стала после падения более осторожной.
Подошвы ног у выращенных в неволе шимпанзе постепенно огрубевали, и это позволяло нам понемногу удлинять наши прогулки. Поначалу Юла каждый раз просилась на руки, но мало-помалу отвыкла от этой привычки и приучилась ходить самостоятельно. Правда, при этом она должна была обязательно идти передо мной, так что я с трудом приноравливалась к ее шагу. Если же я обгоняла ее, Юла начинала громко кричать. Я понимала, что она поступает так из боязни отстать или потеряться, и пропускала ее вперед. Камерон, напротив, обычно тащился далеко позади — не от усталости, а от того, что не привык идти за кем-нибудь и не чувствовал необходимости находиться под покровительством человека. Несколько раз мне приходилось возвращаться за ним или ждать, пока он нас догонит,— я боялась, что он может заблудиться и не найдет обратную дорогу в лагерь. Камерону еще предстояло многому научиться, прежде чем я сочту его достаточно подготовленным, чтобы разрешить ему передвигаться самостоятельно, если он того пожелает.
Недели через три Камерон отказался от низко висевших гамаков и стал искать место для ночлега повыше. Вначале он выбрал крышу хижины. Прихватив из гамака охапку свежесрезанных листьев, он залезал на брезентовый верх, раскладывал их там в виде гнезда, а затем ложился и засыпал. Юле понадобилось значительно больше времени, чтобы отказаться от гамака и перейти на более высокий помост. Зато потом она почти сразу стала пользоваться старым гнездом, сооруженным кем-то из шимпанзе.
Через четыре месяца после приезда Юлы и Камерона я серьезно заболела, и мне пришлось на некоторое время отправиться домой в Гамбию. Я с неохотой покидала шимпанзе, в особенности еще не вполне акклиматизировавшихся Юлу и Камерона, но мне не было страшно, что они останутся без присмотра,— на смену приезжал Найджел. Я вернулась обратно гораздо раньше, чем предполагала, по телеграмме Найджела, в которой он сообщал, что Камерон ушел из лагеря вместе с Тиной и пропал. К тому моменту, когда я вернулась, он отсутствовал уже девять дней. Мы с Найджелом еще три дня повсюду искали его, но не нашли никаких следов. Юла уже хорошо себя чувствовала в группе и, казалось, не скучала по отсутствующему брату.
Найджел рассказал мне, что Камерон очень привязался к Тине и все время держался возле нее. Они кормились вместе, занимались обыскиванием и проводили друг с другом больше времени, чем в обществе других шимпанзе. Уильям неоднократно пытался помешать их дружбе, и, хотя оба самца ни разу по-настоящему не сталкивались, отношения между ними оставались довольно напряженными. Камерон так и не научился вести себя соответственно своему подчиненному положению. Это раздражало старшего по возрасту и рангу самца, и он вымещал свою досаду на младших шимпанзе, так что им зачастую доставалась хорошая трепка от него.

Однажды днем Найджел с шимпанзе возвращался с прогулки. Тина и Камерон шли последними и, вместо того чтобы вскарабкаться по склону к лагерю, остались в долине. Это не встревожило Найджела — они остановились всего метрах в двухстах от лагеря. Уильям дошел со всей группой почти до конца, но потом внезапно повернул обратно и спустился — к Камерону и Тине, подумал Найджел. Через два часа Уильям один вернулся в лагерь. К этому моменту Найджел уже слегка беспокоился о Камероне и решил посмотреть, все ли в порядке. Обычно Камерон не любил задерживаться надолго вне лагеря.
Найджел спустился в долину — она была пуста. Он не смог обнаружить никаких следов Тины или Камерона и вынужден был вернуться из-за наступления темноты. Не появились пропавшие шимпанзе и на следу[ю]щее утро... Рене, Джулиан и Найджел провели в долине весь день: повсюду разыскивали Тину и Камерона, громко кричали и звали их. С каждым днем поиски постепенно уводили их все дальше от лагеря, но не приносили успеха. На третий день Тина вернулась, однако Камерона с ней не было.
В конце концов мы с Найджелом решили прекратить розыски. Найджел вернулся в Гамбию, а я вновь осталась в лагере со своими постоянными помощниками — Джулианом и Рене. Я скучала без Камерона и во время наших прогулок пыталась обнаружить его следы. Мне трудно было представить, что с ним случилось что-то недоброе. Вероятно, он отправился с Тиной по одному из ее дальних маршрутов, но по дороге устал и остановился. А может быть, Тина бросила его, пока он спал. Как бы там ни было, оставшись один вдали от лагеря, Камерон наверняка заблудился. Я не сомневалась, что он сумеет прокормиться. Стоял сезон дождей, и вокруг было полным-полно всевозможных плодов. Что касается воды для питья, то он мог легко утолить жажду из любой лужи. Но Камерон еще не осознавал тех опасностей, которые таил в себе лес, и едва ли мог противостоять всем превратностям одинокой жизни вне лагеря.
Я не исключала вероятности и того, что он присоединился к группе диких шимпанзе. Камерон был еще очень молод и при желании мог быть принят в состав их сообщества. Если это действительно так, продолжала мечтать я, то он вместе со своими дикими собратьями может забрести в нашу долину, а оказавшись в знакомом месте, нанести визит в лагерь. В общем, мне оставалось только ждать и надеяться.
Хотя Юла никогда не искала Камерона и, казалось, не замечала его отсутствия, после его исчезновения она сделалась менее инициативной и еще более зависимой от меня. Я стала центром всей ее жизни. Я довольно легко приучала ее к новой пище, если речь шла только о том, чтобы залезть на дерево и съесть какой-нибудь плод. Но когда я попыталась показать ей, как нужно разбивать плод баобаба или раскрывать стручок афзелии, дело пошло гораздо хуже. Поняв, что плоды баобаба надежно укрыты плотной твердой оболочкой, которую она не в состоянии разломить, Юла наотрез отказывалась лазить за ними по деревьям. С аналогичными трудностями мы столкнулись и при сборе стручков афзелии. Юлу они попросту не интересовали. Когда же я поднимала ее на дерево, она с безразличным видом сидела на ветке, словно мечтала о чем-то или дремала. Я думала, что на Юлу может подействовать пример Пуха и Бобо, которые карабкались на деревья, собирали стручки и спускались с ними вниз. Однако прошло три недели, а Юла по-прежнему оставалась безучастной ко всему. Ее нельзя было назвать глупой — в некоторых отношениях она отличалась исключительной сообразительностью, но, когда дело касалось плодов баобаба или афзелии, производила впечатление полной тупицы.
Однажды мы подошли к дереву афзелии, на которое можно было легко забраться. Я решила все-таки заставить Юлу проследить за всеми стадиями сбора плодов: как нужно залезать на дерево, срывать стручки, открывать их. Вместе с Юлой я вскарабкалась на дерево, села рядом с ней на ветку и, показывая на стручок, протянула к ней руку. Юла хорошо знала эти жесты: если я показывала на какой-то предмет и одновременно протягивала руку ладонью вверх, это означало, что я прошу ее дать мне этот предмет. Я явно просила у нее стручок. В ответ Юла простодушно посмотрела на меня. Я еще раз показала на стручок, опять протянула руку и настойчиво произнесла: «Дай мне стручок, Юла! Дай мне стручок!» Я снова и снова повторяла эти слова, одновременно издавая звуки пищевого хрюканья. Юла по-прежнему равнодушно сидела рядом и наблюдала за движениями моих губ.
В это время на дерево вскарабкался Бобо. Он приблизился к нам и сорвал сразу три стручка. Ради Юлы я принялась громко хвалить его. Бобо оглянулся и удивленно посмотрел на меня. В знак того, что он оценил неожиданное внимание с моей стороны, спускаясь с дерева, он на минутку остановился и часто задышал прямо мне в волосы. Надеясь, что пример Бобо поможет Юле, я стала снова просить у нее стручок и снова не встретила никакого понимания.
Тогда я взяла ее руку и сжала пальцы так, чтобы она обхватила ими стручок. При этом я продолжала бодрым голосом хвалить ее. Не переставая говорить, я убрала свою руку. Юла продолжала держать плод, а затем выпустила его и дотронулась до моей ладони, как бы имитируя тот жест, которого я от нее добивалась. Я снова вложила ей в руку стручок, а другой рукой обхватила ветку, с которой он свисал. Потом, взяв ее руки в свои, дернула: короткий стебелек, к которому был прикреплен плод, так и остался висеть на ветке, а сам стручок оказался в руках Юлы. Я заключила Юлу в объятия и крепко прижала ее к себе, расточая явно преувеличенные похвалы в ее адрес. Юла удивленно взглянула на меня, как бы не понимая причин моего волнения, но выглядела, несомненно, польщенной. Я протянула руку, и Юла положила стручок мне на ладонь. Я снова обняла ее и стала громко урчать, имитируя пищевое хрюканье. Посадив Юлу на спину, я тотчас спустилась с дерева, подошла к плоскому камню, стукнула по стручку другим камнем, открыла его и протянула Юле. Стручок был полон гладких хрустящих лиловых семян.
Юла с энтузиазмом заурчала и стала есть. Пока она кормилась, я взобралась на дерево, отломила ветку с шестью стручками и спустилась вниз. Покончив с едой, Юла торопливо подошла ко мне. Держа ветку в одной руке и показав на стручок другой, я снова протянула к ней руку ладонью вверх. Юла быстро дотронулась до стручка, потом до моей ладони, как бы передавая его мне. Я покачала головой и довольно строгим голосом сказала: «Нет, Юла, дай мне стручок!» И она снова дотронулась до него и отвернулась. Я опять, вложив ее руку в свою, заставила ее обхватить пальцами стручок и потянула вниз. Стручок оборвался. Похвалив Юлу, я еще раз протянула за ним руку. Она отдала мне стручок и стала с нетерпением ждать, пока я раскрою его. Так повторялось неоднократно, но с каждым разом Юла держалась все более уверенно, и наконец, почти перестала нуждаться в моей помощи. Я показала на стручок и протянула руку ладонью вверх. Юла нерешительно обхватила стручок, потянула вниз и оторвала. Я только придержала ветку. После этого стала безудержно хвалить ее, обняла, поцеловала. Потом разбила камнем стручок, который она отдала мне, и снова вручила его Юле. Она, часто дыша и хрюкая от удовольствия, взобралась ко мне на колени и принялась поедать семена.
Когда с едой было покончено, я посадила обезьяну на землю, а сама, прихватив заранее сорванный стручок, подошла к дереву и повесила его в развилке ветвей. Юла внимательно наблюдала за мной. Показывая на только что повешенный мною стручок, я попросила Юлу принести его. Она незамедлительно встала, направилась к дереву и вернулась, держа стручок во рту и издавая звуки пищевого хрюканья. Потом вручила стручок мне, и я раскрыла его.
Пока она ела, я взяла ветку с единственным оставшимся на ней стручком и закрепила ее в той же развилке. Юла наблюдала за мной. Когда она кончила есть, я нарочно не стала ничего говорить, надеясь, что она без всякого понуждения с моей стороны сама подойдет и сорвет последний стручок. Но она по-прежнему сидела возле меня, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Если не поторопиться, стручок мог достаться Пуху или Бобо. Поэтому я повернулась к Юле, показала на стручок и протянула руку. Она тотчас поднялась, принесла всю ветку и вручила ее мне. Я не знала, что делать. С одной стороны, я хотела, чтобы Юла сорвала плод, с другой — боялась сбить ее с толку — ведь она только что довольно уверенно выполнила мое желание и принесла ветку. Наконец я решила, что могу еще больше смутить ее, если буду каждый раз ставить перед ней новые задачи, и вновь попросила у нее стручок. Она слегка заколебалась, но после того, как я раза два указала ей на него, все же сорвала стручок.
На следующий день мы с Юлой снова пришли на то же место. Я поднесла ее к дереву, посадила на ветку, и, показывая на стручок, протянула руку ладонью вверх. Меня ждало горькое разочарование — Юла даже не пошевелилась. Вместе с ней я взобралась поближе к стручкам и с самого начала повторила вчерашний урок. Юла по-прежнему не реагировала на мои слова. В конце концов мне пришлось потребовать, чтобы она дала мне стручок. Уловив в моем голосе нотки раздражения, Юла внимательно взглянула на меня и крепко прижалась ко мне. Я повторила свою просьбу, на этот раз более мягким тоном. Юла потянулась, схватила стручок и, держа его в руке, уставилась на меня. Я подбодрила ее. Тогда она, словно выйдя из какого-то оцепенения, сорвала стручок и была вознаграждена восторженными похвалами.
Отправив ее на дерево второй раз, я осталась внизу. Юла взобралась туда, где висели стручки, и села на ветку, уставившись на меня и впав в привычное для нее оцепенение. Я начала уговаривать ее, просить, требовать — ничего не помогало. Она по-прежнему тупо смотрела вниз. Тогда я взяла небольшую палку и швырнула в нее. Она испугалась и захныкала. «Сорви стручок, Юла!» — приказала я. Поняв, что она чем-то прогневила своего кумира, Юла разволновалась и стала спускаться. «Не смей!» — рявкнула я. Она замерла на полпути и заскулила. Я тотчас сменила гнев на милость, мой голос смягчился, и Юла перестала скулить. Я снова показала ей на стручок, притворившись, будто начинаю злиться. Она торопливо добралась до него и мгновенно сорвала. Я похвалила ее, и она, громко крича от возбуждения, стала слезать с дерева, зажав стручок во рту.
Целую неделю, прибегая то к уговорам, то к угрозам, я учила Юлу рвать стручки афзелии и наконец добилась своего: Юла стала лазить на дерево без моих понуканий. Правда, по сравнению с Пухом и Бобо она тратила на сбор стручков гораздо больше усилий — срывала зараз только один стручок, в то время как два других шимпанзе намного раньше ее поняли, что, оказавшись на дереве, выгоднее набрать столько плодов, сколько можно унести.
Однако их превосходство было недолгим. Когда это занятие стало для нее обычным делом, она, как Пух с Бобо, принялась собирать по нескольку стручков. Началось это с того, что, сорвав однажды один стручок, Юла случайно обнаружила у себя под носом другой. И теперь, прежде чем спуститься вниз, она стала специально искать второй стручок. Преимущества этого метода были очевидны, и вскоре Юла, слезая с дерева, держала в руках по три-четыре стручка, которые тотчас несла ко мне открывать. С каждым днем Юла становится все более изобретательной и восприимчивой ко всему новому. Я уверена, что в недалеком будущем она научится пользоваться камнем, чтобы самостоятельно разбивать стручки. Даже если этого не случится, плоды афзелии станут для нее существенным источником пищи — как только у Юлы прорежутся постоянные клыки (а это скоро произойдет), она при известной настойчивости сумеет разгрызть твердые стручки.
Однажды вечером мы обнаружили прямо над кроватью Джулиана змею, обвившуюся вокруг бамбукового шеста. Это была одна из разновидностей кобры, достигавшая в длину более метра. Джулиан принес мачете и, пока я светила фонарем, медленно приблизился и одним ударом отсек змее голову. Потом он взял палку, подцепил с ее помощью извивавшееся обезглавленное тело и отнес его на плато. Разбуженная суматохой Юла слезла с помоста. Я посадила ее на лестницу, и она вроде бы взобралась наверх, но уже через десять минут снова появилась возле моего окна. Я сделала вид, что не замечаю ее. Однако Юла не уходила, и мне пришлось взять ее на руки и отнести на помост. Через час я вышла на улицу: устроившись на сухих листьях, Юла спала возле моего окна. Я побранила ее и снова отнесла к лестнице. Она с явной неохотой взобралась наверх и улеглась на помосте. Этот случай встревожил меня: мне не понравилось, что Юла может спокойно проводить ночь на земле.
Следующие недели, прежде чем лечь спать, я регулярно проверяла, где ночует Юла, и несколько раз обнаруживала ее внизу, хотя незадолго до этого видела, как она устраивалась на помосте. Как отучить ее от столь опасной привычки? Как объяснить ей, что, находясь на земле, она может подвергнуться нападению скорпионов, змей или стать добычей гиен и других притаившихся в ночной тиши хищников?
Я вспомнила историю со стручками и решила использовать тот же прием, шаг за шагом воссоздавая опасную ситуацию. Несколько месяцев назад я нашла на плато высохший череп буйвола. Все шимпанзе панически боялись его, и как-то раз мне даже пришлось прикрепить его к лендроверу, чтобы отпугнуть Уильяма, который повадился ломать машину. Однажды вечером, обнаружив Юлу на земле во время очередного обхода, я не стала ее будить, а вернулась в хижину и попросила Джулиана помочь мне. Я нарядила его в полосатое одеяло и дала в руки череп буйвола, который он должен был держать перед собой, подсветив снизу для устрашения фонарем. Вдобавок я вручила ему свисток, чтобы он мог издавать звуки, не опасаясь быть узнанным. Джулиан должен был незаметно подкрасться к Юле и, находясь от нее на небольшом расстоянии, начать потихоньку свистеть. Мне хотелось напугать ее, но не до бесчувствия. После того как Юла проснется, Джулиан, следуя моим инструкциям, должен изобразить, что хочет напасть на нее.
Выпроводив Джулиана из хижины, я вышла вслед за ним. Вскоре я услышала негромкие звуки свистка и отчаянный вопль Юлы. Я бросилась к ней, взяла на руки и побежала к лестнице. Джулиан мчался за нами по пятам. Прижав Юлу к себе и притворившись смертельно напуганной, я стала карабкаться вверх. Джулиан остался внизу, приплясывая у подножия лестницы. Юла, Пух и Бобо принялись громко лаять, угрожая чудовищу, которое стало отступать в сторону плато и вскоре скрылось в темноте. Я уложила Юлу в гнездо и, изображая, что все еще нервничаю, поспешно спустилась вниз.
Через две недели, когда Юла опять решила улечься на земле, чудовище вернулось снова. После второго урока Юла наконец поняла, что с наступлением темноты нужно оставаться в гнезде или на помосте.

Однажды вечером, как раз в тот момент, когда я собралась умыться, ниже по ручью раздались крики диких шимпанзе. Судя по голосам, обезьян было довольно много. Они лакомились стручками на деревьях, растущих вдоль ручья. Я спряталась и стала наблюдать за ними, но ничего, кроме рук или пучка темной шерсти, разглядеть сквозь листву не могла. Мне были хорошо слышны звуки пищевого хрюканья, я даже несколько раз уловила, как скулят или кричат молодые шимпанзе. Потом вдруг с удивлением обнаружила, что обезьяны начали устраиваться на ночлег, не опасаясь столь близкого соседства с лагерем. Подождав, пока утихнут все звуки, связанные с сооружением гнезд, я пустилась в обратный путь и, придя в лагерь, увидела, что куда-то исчез Уильям.
На следующий день я поднялась очень рано, чтобы, заняв выгодную позицию, понаблюдать, как проходит подъем у диких шимпанзе. Стояла кромешная тьма. Мы с Джулианом, освещая себе путь фонариками, спустились в овраг и выбрали место неподалеку от деревьев, где гнездились шимпанзе. Вскоре они стали просыпаться, но было по-прежнему темно, и мне пришлось довольствоваться звуками. Сначала я услышала хор уханий, потом громкий стук, после чего вся группа начала двигаться вниз по ручью. Внезапно я замерла — мне отчетливо послышался кашель Уильяма, которым он обычно выражал свою покорность, приближаясь к старшему по рангу. Через некоторое время раздался новый приступ кашля, на этот раз более громкого и завершившегося отрывистым криком. И снова я могла поклясться, что узнала голос Уильяма.
Подождав немного, я осторожно пошла за обезьянами, стараясь держаться на расстоянии. Однако шимпанзе двигались быстро, а мне все время приходилось заботиться о подходящем укрытии, и я безнадежно отстала от них. Уильям вернулся только к вечеру и в изнеможении плюхнулся на холм термитника. Он выглядел очень усталым, и, хотя я не могла утверждать, что он провел день с дикими шимпанзе, вид у него был такой, словно он вернулся после долгого странствия.
Воскресным утром, месяца через три после исчезновения Камерона, я сидела в хижине и что-то писала. Услышав крик Юлы, я поспешно поднялась, вышла на улицу и только тогда сообразила, что голос этот был очень похож на голос Камерона. Замирая от волнения, я бросилась к плато. Уильям, Пух, Юла и Бобо были уже там и сидели, повернувшись в ту сторону, откуда доносились звуки. Я тоже посмотрела туда: с восточной стороны плато поднимался некрутой склон, в верхней части которого, по-видимому, и находился кричавший шимпанзе. Судя по голосу, кричал он не оттого, что подвергся нападению. Издаваемые им звуки более всего напоминали те протяжные, гортанные вопли, с которыми Уильям всегда возвращался в лагерь после длительных отлучек с Тиной.
Я громко позвала Камерона и, не переставая выкрикивать его имя, побежала через плато. Я была уверена, что он неожиданно оказался в знакомой ему местности и теперь собирается вернуться в лагерь. Крики шимпанзе не прекращались, я тоже продолжала звать Камерона. Бобо и Юла, встревоженные моей спешкой, хныча, бежали позади меня. Юла даже ударилась в истерику, когда я отказалась подождать ее. Я надеялась, что Камерон, если это действительно он, узнает голос Юлы. Я почти добралась до места, откуда исходили крики, но не могла увидеть шимпанзе из-за высокой травы и густых кустов. Не переставая звать Камерона, я ждала, что вот сейчас он выйдет и направится ко мне. Внезапно все стихло. Я продолжала кричать, но в ответ не доносилось ни звука.
Поднявшись по склону, мы обнаружили, что холм неожиданно обрывался, образуя большую, круглую котловину. Вдоль ее края вела цепочка следов шимпанзе. Но они были оставлены не одиноким животным, а небольшой группой обезьян. Как раз напротив места, где я слышала крики, тропа круто поворачивала и вела в глубь котловины. Весь остаток дня я потратила на безуспешные розыски, да и в последующие дни мы с шимпанзе неоднократно совершали прогулки в этом направлении, но так и не обнаружили достоверных признаков присутствия Камерона. Я доверяла своему слуху и не сомневалась, что могу распознавать голоса своих шимпанзе. Ведь они так же различаются между собой, как и голоса людей! Если бы я ошиблась, приняв дикого шимпанзе за Камерона, он вряд ли позволил бы мне подойти на такое близкое расстояние. Ведь я была совсем рядом, прежде чем он перестал кричать. Не менее трудно было объяснить, почему Камерон, если это действительно был он, так неожиданно исчез, не пожелав навестить лагерь и встретиться со знакомыми шимпанзе. Может быть, он был не один, а в компании диких собратьев, которые, заслышав мой голос, стали уходить, и Камерон, раздираемый противоречивыми чувствами, в конце концов поспешил за ними. Я была расстроена и озадачена — ведь я очень верила, что увижу Камерона.

Прошло немного времени, и я была вознаграждена за недавнее разочарование. Как-то днем мы с Найджелом возились возле машины. Часов около пяти в овраге раздались звуки, обычно сопровождающие у шимпанзе пустяшные ссоры. Крики вскоре прекратились, и я не придала им особого значения. Вдруг я услышала, что меня окликает Рене: он со всех ног мчался к нам, голос его звенел от возбуждения, а лицо расплывалось в счастливой улыбке.
— Скорее, скорее сюда! В лагере появилась Тина с младенцем.
Я радостно вскрикнула и бросилась на другую сторону плато. Тина сидела на земле возле хижины. Пух и Бобо стояли рядом, с любопытством уставившись на нее, Уильям старался заглянуть ей через плечо. Прижимая к груди новорожденного детеныша, Тина все время отворачивалась от них. При виде нас она залезла на невысокое дерево. Так как ей приходилось обеими руками хвататься за ветки, она прижала крошечного детеныша к животу ногой и уселась на одном из нижних сучьев, а я смогла разглядеть маленький красный кулачок, ухватившийся за ее шерсть.
Младенец был покрыт темным пушком, мягким даже на вид, на головке у него росли черные волосы, создавая подобие шелковистой шапочки. На темном, сморщенном личике выделялась ярко-красная линия рта. Глаза были светло-коричневого, почти бежевого цвета с несфокусированным, устремленным вдаль взором. Небольшие ушки уже слегка оттопыривались, как и у его папаши Уильяма. Я была вне себя от счастья и попросила Рене и Джулиана принести свежего хлеба, который они только что испекли, и вареного риса. Чтобы отвлечь внимание шимпанзе, я дала им всем по порции риса, а потом протянула Тине целую буханку хлеба — ее любимое лакомство. Когда Тина нагнулась, чтобы взять хлеб, я смогла разглядеть, что рожденный ею детеныш мужского пола. Уже темнело, но нам все же удалось сделать несколько фотографий. Потом я села возле дерева и стала наблюдать за Тиной.
Она бережно поддерживала младенца всякий раз, когда ей приходилось переменить положение, нежно заботилась о нем и явно гордилась своим произведением. Пока она ела хлеб, детеныш начал водить головой взад и вперед по ее животу, и Тина предусмотрительно подтолкнула его повыше, чтобы ему легче было найти сосок. Через несколько секунд, обнаружив то, что искал, и насытившись, малыш снова крепко уснул.
Покончив с хлебом, Тина стала спускаться, по-прежнему придерживая младенца рукой или ногой. Едва она успела добраться до земли, как он разжал ручонки и выпустил ее шерсть. Раздался тоненький слабый писк. Тина остановилась, тревожно посмотрела на детеныша, покрепче прижала его к себе правой рукой и заковыляла дальше на трех конечностях. Несмотря на то что у нее была занята одна рука, Тина взобралась на ближайшее дерево, соорудила там себе гнездо и улеглась в нем. Остальные шимпанзе, удовлетворив свое любопытство, в тот вечер больше не обращали внимания на Тину с детенышем.
Рене и Джулиан приготовили праздничный ужин, и все мы, сидя за столом, стали думать, как назвать нового члена нашего семейства. В конце концов мы остановились на имени Тилли, потому что в нем удачно сочетались имена родителей малыша — Тины и Вилли.
Большую часть времени Тина проводила теперь в долине вместе со всеми шимпанзе. Она никому не разрешала дотрагиваться до своего младенца, но на третий день я увидела, как руки Уильяма, перебиравшие шерсть на спине у Тины, начали потихоньку приближаться к крошечной розовой ножке. Вот он осторожно приподнял своим толстым мозолистым пальцем миниатюрную ступню, пристально посмотрел на нее и снова начал обыскивать Тину.

ЭПИЛОГ

Уже прошло пять лет с тех пор, как я впервые выпустила в Ниоколо-Коба троих шимпанзе. Из этой троицы нам известно лишь о судьбе Тины. Местонахождение Альберта по сей день остается загадкой. Исчез и Читах, но по крайней мере доказал, что может самостоятельно продержаться в течение целого года, и у меня есть основания надеяться, что он продолжает жить где-нибудь на территории парка.
Сегодня, когда я окидываю взором наш лагерь, меня охватывает глубокое удовлетворение от того, чего мы достигли. Теперь мы куда лучше организованы и оснащены, чем в те первые наши дни, с которых начинался Центр по возвращению шимпанзе в естественные условия обитания. Хижина уступила место более крепкому и просторному жилищу. В нем можно готовить пищу, хранить припасы и оборудование вне пределов досягаемости шимпанзе. Это избавило и нас, и обезьян от излишних переживаний. Чтобы защитить свое имущество, мне не приходится больше сражаться с Уильямом, который стал еще могущественнее, чем прежде.
Рождение Тилли доказало справедливость одного жизненно важного аспекта нашего плана: самка шимпанзе после нескольких лет неволи была не только успешно возвращена в естественные условия, но сохранила способность к воспроизведению.
Сейчас Тилли шесть месяцев. Это крепкий здоровый малыш. Иногда он уже высвобождается из материнских объятий и начинает пробовать то, что ест Тина,— дикорастущие плоды, которые вскоре составят его основную пищу.
Уильям, этот истощенный, полуживой детеныш, которого мы когда-то купили, достиг десятилетнего возраста и стал отцом. Он вырос и превратился в красивого крепкого самца, который занимает доминирующее положение в своей небольшой группе, состоящей из выпущенных на волю шимпанзе. Он самостоятелен и независим и большую часть времени проводит в долине возле Тины и Тилли.
Пух, бывший когда-то одиноким, незащищенным детенышем, превратился в долговязого подростка семи с половиной лет. Он общителен, уверен в себе и уже начинает подражать Уильяму, время от времени демонстрируя свою силу. Он — один из самых подвижных шимпанзе, которых мне когда-либо приходилось видеть. Иногда он любит по старой привычке подурачиться, но в знании местности и различных видов пищи не уступает Уильяму. Его комические гримасы и жесты не мешают ему прекрасно ориентироваться в обстановке. Стоит Уильяму, Тине или мне произвести малейшее движение, сигнализирующее об опасности, даже попросту напрячь тело, как Пух немедленно прекращает игру и становится крайне настороженным. Он отличается неистощимой изобретательностью, если речь идет о том, чтобы залезть на дерево не совсем обычным способом. Когда взобраться по стволу было невозможно, а соседние деревья росли, как мне казалось, слишком далеко, Пух всегда находил сук, повиснув на котором мог дотянуться пальцами ног до какой-нибудь веточки и с ее помощью перебраться на недоступное дерево. Или, выбрав подходящую точку, совершал один из своих головокружительных прыжков, глядя на который у меня замирало сердце.
Бобо — ближайший товарищ Пуха — не обманул наших надежд и продолжает быстро обучаться новому образу жизни. Хотя он уже может вполне самостоятельно прокормиться, в одиночестве бродить по долине он не решается. Он молод и все еще нуждается в нашей поддержке и в надежной защите лагеря. Наверное, так будет продолжаться до тех пор, пока ему не исполнится семь-восемь лет. В этом возрасте он, как и его дикие собратья, будет стремиться к независимости и постепенно наберется смелости совершать самостоятельные прогулки.
Что касается родившихся в зоопарке шимпанзе, то Камерон, естественно, не является больше членом нашей группы. Со времени его исчезновения нам четыре раза сообщали о том, что похожего на него молодого самца видели в обществе диких шимпанзе. Однако достоверность этих сведений мы. к сожалению, не смогли проверить
Глядя на Юлу, трудно поверить, что эта обезьяна сравнительно недавно прибыла в лагерь. Она превратилась в изящного подростка с удлиненными пропорциями тела и заняла прочное место в группе. Наблюдая за кормящимися в долине шимпанзе, я не замечаю в поведении Юлы никаких признаков того, что ее адаптация к новым условиям жизни проходила гораздо труднее, чем у других обезьян. Она карабкается по деревьям, кормится и общается так же легко и свободно, как и остальные члены группы. Она очарована Тилли и, если позволяет мать, с удовольствием обыскивает детеныша. Позднее Тина, наверное, разрешит ей брать Тилли на руки. Юла не только набирается сведений, необходимых ей для поддержания своего существования, но и получает тот опыт, который, как я надеюсь когда-нибудь понадобится ей, чтобы обеспечить безопасность собственных детенышей. Ее адаптация к новым условиям существования доказывает, что даже рожденный в неволе шимпанзе может научиться образу жизни своих диких предков.
Теперь уже очевидно, что связанные с лагерем шимпанзе едва ли когда-нибудь войдут в сообщество своих диких собратьев. Поэтому разумнее стремиться к созданию независимых групп шимпанзе, возвращающихся к жизни в естественных условиях. Наша группа, состоящая ныне из шести членов,— идеальная основа для осуществления подобной цели, а в тот момент, когда я пишу эти строки, еще три конфискованных детеныша шимпанзе наслаждаются заповедной природой Абуко, готовясь к привольной жизни на просторах горы Ассерик.
Что касается меня, то я больше не испытываю того острого чувства одиночества, которое слегка омрачало мою размеренную жизнь в лагере. Рафаэлла решила остаться со мной, и мы вместе продолжаем начатое дело. Мое самое горячее желание заключается не только в том, чтобы наша нынешняя группа шимпанзе превратилась в жизнестойкое сообщество, но и в том, чтобы наши усилия вдохновили других людей провести подобные эксперименты в тех немногих частях Африки, где шимпанзе пока еще могут спокойно жить и размножаться.

БЛАГОДАРНОСТИ

Я никогда не смогла бы осуществить свой проект, а тем более написать эту книгу без помощи и поддержки многих людей, которым хочу выразить свою искреннюю благодарность.
Прежде всего я должна поблагодарить членов моей семьи, в первую очередь отца, за все, что они сделали для меня, за их постоянную безоговорочную помощь.
Я благодарна правительству Гамбии, которое приняло необычайно быстрые и эффективные меры, чтобы прекратить торговлю шимпанзе и помочь спасению конфискованных животных.
М-р А. Р. Дюпюи, директор Управления национальными парками Сенегала, и м-р М. Гейе, член Комитета по охране природы национального парка Ниоколо-Коба, способствовали осуществлению проекта, разрешив мне организовать лагерь на горе Ассерик и помогая преодолевать всевозможные трудности. Я благодарна Джейн Гудолл за ее бесценные советы, помощь и поддержку, а также возможность посетить исследовательский центр в Танзании. Мисс Молли Бедхэм и ее компаньон мисс Натали Эванс, директор зоопарка «Твикросс», оказывали мне большую помощь, а их вера в мои силы поддерживала меня в трудные минуты.
Майкл Брэмбелл, куратор отдела млекопитающих Лондонского зоопарка, с самого начала поверил в мою идею, и я никогда не смогу в достаточной степени отблагодарить его за те огромные усилия, которые он приложил, чтобы Юла и Камерон были включены в проект.
Тед Скроуп Хоу потратил много сил и времени, чтобы добиться финансирования проекта и организовать переезд Юлы и Камерона в Африку.
Без великодушной помощи Клода Луказана жизнь в лагере была бы куда более трудной, а быть может, и вовсе невозможной. Что касается моего лендровера, то уж он-то, без сомнения, давно перестал бы бороздить дороги Гамбии и Сенегала.
Многолетняя дружба с Найджелом Орбеллом и его помощь по уходу за шимпанзе в Абуко и Ниоколо внесли неоценимый вклад в реализацию проекта.
Рафаэлла Савинелли, ставшая моим компаньоном, привезла Бобо в лагерь и вложила много сил в осуществление нашей идеи. Прежде довольно одинокая жизнь в лесу благодаря присутствию Рафаэллы приобрела совершенно иную окраску.
Рене и Джулиан проявляли исключительную терпимость к шимпанзе и посвящали им все свое время. На протяжении первых двух лет существования лагеря они были моими единственными помощниками, и я глубоко признательна им за их жизнерадостное общество.
Абдули и Алхаджи, как и другие служащие Абуко, в особенности Божанг и Дуду, своими повседневными усилиями способствовали процветанию резервата.
Бабушка, Эдна, Флер и Пуска приютили меня в своем доме в Илфорде и ухаживали за мной все четыре месяца, пока я заканчивала книгу. Джен Моррисон тоже гостеприимно принимала меня и любезно перепечатала первую часть рукописи.
Неоценимую поддержку оказало мне Общество по охране природы, а также Сэм и Сью Самаравера. Брус Вулф и многие другие вносили денежные пожертвования, без которых я не смогла бы продолжать начатую работу.
Гуго ван Лавик с самого начала с большим энтузиазмом отнесся к моему проекту и много сделал для того, чтобы я смогла достичь своей цели. Я совершенно уверена, что среди кинооператоров немного таких, кто столь терпеливо и внимательно снимает фильмы об обезьянах, воссоздавая достоверную картину их жизни.
И наконец, большую помощь и поддержку оказал мне покойный сэр Уильям Коллинз, а Филип Зиглер терпеливо и внимательно отнесся к первому варианту книги и посвятил много времени и сил, чтобы помочь мне в ее доработке.

СОДЕРЖАНИЕ